Одна маленькая ложь

Через узкое, расположенное под самым потолком, окно камеры вместе с утренней прохладой и запахом влажной земли вползал белесо-серый рассвет. Только что пришедший в себя Ротгер особого внимания на этого «гостя» не обратил. Просто отметил, что без сознания пробыл недолго. Страха он не испытывал. Лишь тошноту от выпитого и головокружение от удара по голове, да еще раздражение, что умудрился попасть в столь дурацкое положение. Произошедшее тянуло или на дурную пьеску, или на еще более дрянной сон. И к тому, и к другому было сложно отнестись всерьез. К тому же во рту словно нагадили разом все кошки Леворукого. «Не вы первый, не вы последний, кого женщина таким вот способом завлекла в западню». Не первый и не последний, кто спорит. Но даже если забыть о том, чьи это слова, поверить в то, что Ода… Олаф… Кальдмеер способен на такую подлость, на столь изощрённую ложь, было все равно что поверить в существование черного снега. - Тогда я вас прощаю. Разве можно так врать? Если нельзя верить ей… ему… им – то кому тогда можно? Само ее право на месть Вальдес оспорить не мог. Но от того, что вершить эту месть стал бы палач - да еще по подобному обвинению, из-за которого вся эта история неизбежно превратилась бы в препошлейшую шутку для всего континента, - было тошно. Лучше бы она его отравила или перерезала глотку, когда он раскис от вина или ее слов - как это обычно делают женщины. Если уж теперь ей не по силам выйти с ним на поединок, как мужчина - в памяти всплыли ставшие без постоянных тренировок мягкими и округлыми спина и плечи, и, конечно же, искалеченная нога. Даже поджидавшие у дверей наемники или солдаты были бы лучше… «Лучше для меня. Не для нее. Потому что на деле не я был…» Голову вновь словно сжало раскаленным обручем и, глухо простонав, Вальдес обхватил ее руками. Когда приступ прошел, он сел на скамье, к которой был прикован за ногу, и быстро оглядел отведенные ему «покои». Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это помещение использовали не только для заключения, но и для телесных наказаний. Во рту вновь стало кисло от догадки, кого именно могли привязывать к этой скамье и на ком использовать расположенный у одной из стен инвентарь. Конечно же, новые шрамы на теле Оды он заметил сразу. Но счел их следами заключения в Печальных лебедях, да и особо размышлять о них в тот момент было и неуместно, и бессмысленно. Вальдесу и так было известно, что тело под сукном ее мундира, несмотря на все женские ухищрения, отнюдь не чистый лист. Он знал это еще до того, как расстегнул первую пуговицу на этом мундире. И действительно был зол на нее за ту попытку его прогнать. Как будто увечье могло его оттолкнуть. Кстати, об увечье… «А если нет? Вы сломаете мне и вторую ногу?» Даже не от самих этих слов, а от того, каким тоном они были произнесены, Ротгер и сейчас заскрипел зубами. Когда он их услышал - последний недостающий кусочек головоломки встал на место. Хоть в тот момент он не успел даже толком осознать всё то, что уже понял. Он привык действовать быстрее, чем думать. В бою это было полезно. Одной этой фразы хватило, чтобы Вальдесу мгновенно стало ясно почему уже немолодая, не слишком красивая и совершенно незнатная женщина предпочла публичный скандал и даже возможную смерть браку с молодым красавцем-кесарем. Явно обожающим свою избранницу, раз готов простить ей и все ее несовершенства, и даже постороннего мужчину в ее постели накануне свадьбы. При одном условии, конечно - что это не станет достоянием общественности. Как Элиза Штарквинд угрозами и побоями создала из безвестной монастырской послушницы Олафа Кальдмеера, так и ее внук ими же создал из адмирала будущую кесариню. Но Ода была права – одних только побоев недостаточно. У Олафа Кальдмеера, наверняка, имелся целый перечень претензий к его «творцам» и покровителям, но едва ли он позволил себе даже мысль сотворить против них что-то хотя бы отдаленно подобное тому, что чуть не устроила своему царственному жениху баронесса Одиллия фок Беркгейм. Женщина - выбор которой в качестве невесты кесаря и без того был скандален, за чьими словом и жестом, жадно выискивая малейшую оплошность, следили бы сотни недобрых глаз, - не только не собиралась всячески доказывать, что достойна этого высокого положения, но намеревалась открыто оскорбить и самого кесаря, и всю высшую дриксенскую знать. Вальдес снова сплюнул на пол горько-кислую слюну. При всем сочувствии к Оде, чувствовать себя обманутым и использованным было весьма препаршиво. «Проклятье, Бе-Ме прав – она меня опоила. И подставила. Интересно, дамы бы завизжали, попадали в обморок или дриксенское воспитание настолько безупречно?» Дочерям лучших семей Дриксен (не служанкам, не паре фрейлин, которых можно было бы запугать или подкупить), приехавшим, чтобы впервые увидеть свою будущую кесариню и сопроводить ее к венчанию, должна была предстать весьма колоритная сцена. Невеста кесаря в постели с другим мужчиной. Чужаком. Врагом. «Диким» южанином. Еще и пьяным, как сапожник, и в первые минуты явно непонимающим, что происходит. И у нее почти получилось. Почти получилось нанести репутации Фельсенбурга такой урон, возместить который можно было только ценой крови. Крови её и ее незадачливого любовника. Причем, сама она, скорее всего, отделалась бы обычной казнью, без изысков. А вот Вальдеса ждало бы нечто куда более увлекательное… если бы Бермессеру не удалось уговорить кесаря оставить все дела и нагрянуть к невесте с неожиданным визитом, чтобы сорвать этот маленький спектакль буквально за полсклянки до его начала. Это все было настолько иронично, что Вальдеса вновь чуть не вывернуло наизнанку. И все же кое в чем «дружище Вернер» ошибался – не эта мысль (что он своим спасением был обязан ему) не будет давать Вальдесу покоя до конца его дней. И даже не та, что Ода сочла его слишком мелкой сошкой, чтобы столь изощрённо и с таким риском для себя мстить именно ему. Что для нее он стал лишь орудием. Инструментом мести другому. Действительно жуткой мыслью было осознание того, насколько же сильно ее искалечили. Ее саму, а не ее тело. Раз она стала… такой. Стала способной на такое. Когда ломаются такие люди – это страшно. Ведь это говорит о том, что сломать можно любого. Вальдес снова сплюнул. Горечь во рту не проходила.

***

Ротгер не любил политику. И не любил высшие чины. Оттого во многом и предпочел лет на пятнадцать застрять на одной должности, хотя Излом открывал самые невероятные возможности. Они – политика и высшая власть - умудрялись изменять всех. Даже тех, кого он знал как облупленных и кого, как ему казалось, изменить нельзя. Те, кто, оказавшись наверху, меняться не хотел – долго не протягивали. А что самое обидное – это не бросалось в глаза сразу. Внешне они не менялись, просто начинали иначе мыслить. И уж насколько Вальдеса самого почитали уже не столько за человека, сколько за кэцхен, настолько же чуждым и нечеловеческим казалось ему мышление некоторых вышестоящих. Астэр ведет голод, выходцев – месть. Жутковато, но просто и ясно. А главное – сразу если уж не видишь, то чувствуешь какой-то подвох. Правителям же при восшествии на трон или хотя бы при приближении к нему не выдавали ни клыков, ни крыльев, ни мерцающих синим или фиолетовым цветом глаз, не забирали у них тени и за ними не тянулась полоса гнили и плесени. Но только Чужому было ведомо, что творилось у них в головах. В частности, Вальдес не мог представить, что уничтожит Кальдмеера не враг, не Фридрих и его палачи, а обожавший его адъютант. Наивный мальчишка с открытым взглядом и сердцем, готовый броситься ради своего адмирала и в огонь, и в воду. «Вот уж поистине тихий омут». Конечно, стоило догадаться, что человек, сумевший собрать в кулак расползавшуюся на куски кесарию, не отличается травоядностью, но такого Вальдес от него не ожидал. Да и с теми восторженными и одновременно робкими взглядами, которые Руперт постоянно бросал на своего адмирала, сломанная нога как-то не вязалась. Ротгер вызвал в памяти образ Фельсенбурга – каким тот был в плену. Образ несколько неловкого и словно бы не до конца повзрослевшего юноши, повадками и умом тянущего скорее на подростка, чем на молодого человека его лет. Умненький, но ум еще больше книжный, чем свой. Как он трогательно вцепился в зубрежку анатомии, когда ему не удалось помочь своему адмиралу после ранения! Словно одних только книг в этом деле достаточно… Старательный, исполнительный, почти до смешного воспитанный. Сильный, но силы своей еще сам не понимает. Ротгер в свое время не удивился, узнав от Олафа, что воспитанием его адъютанта долгое время занималась матушка – особа изнеженная и боязливая, и только волей старших родственников его успели вовремя оторвать от ее юбки прежде чем она успела превратить его во второго Бермессера. «Впрочем, похоже, Вернер – милый ласковый котик на фоне того, что в итоге выросло». Грохнули замки и засовы.

***

Вошедший и прислонившийся спиной к закрывшейся за ним двери молодой мужчина почти ничем – кроме той печати, что накладывают возраст и время - не отличался от того паренька, о котором Вальдес думал мгновение назад. И вместе с тем это был совершенно другой человек. Человек, которого он не знал. Вид у кесаря был… усталый. Как у любого, кто и без того уже был безмерно издерган в последнее время, и которого лишили и тех редких часов сна, что ему удалось для себя выкроить. Платье на нем было самое простое, но и оно было надето в спешке и кое-как. Там не застегнута пуговица, тут вывернута манжета. Глаза полуприкрыты потяжелевшими веками, волосы в беспорядке. Ненавидеть такого не имело смысла – он этой ненависти просто не заметит. Обронит где-то в бумажном ворохе между докладами, просьбами и приказами. Возможно, и Оду он простил, уже просто не имея сейчас сил на ревность и гнев. А между тем ненавидеть его было нужно. Благо, сделать это было несложно. Вальдес уже давно научился его презирать, а уж после того, что этот коронованный юнец сотворил с единственным существом, вызвавшим у него чувство, которое издали и со спины вполне могло сойти за любовь… С языка у Ротгера почти сорвалась едкая шутка (что-то про не слишком радостный для жениха вид), но вино и намешанная в него дрянь все еще давали о себе знать, и потому его опередили: - Господин Вальдес, вы и впрямь думали, что кесарь примет вызов от дриксенского сержанта? Или даже от талигойского вице-адмирала? Или это была неудачная штука? Будь на месте Ротгера кто-то иной, он, заметив эту – которую уже по счету – попытку замести дело под ковер, с радостью поспешил бы ею воспользоваться. Вот только никто иной, кроме него, на его месте оказаться не мог. Любому другому хватило бы благоразумия или не хватило смелости довести историю до этой главы, а не свернуть с пути раньше. - Ну… если дриксенский сержант или талигойский вице-адмирал оказался достоен внимания будущей кесарини, почему бы ему не потягаться с кесарем в поединке и на таких клинках? Можно было бы начать с чего и посоленее, но даже Вальдес предпочитал врага сначала «прощупать». Взгляд у мальчишки стал пристальным и жестким, крылья носа затрепетали. Но и только. Даже тон голоса не изменился: - Главное слово здесь - «будущей». - На мой вкус все же «кесарини», - Вальдес развалился на лавке с той небрежностью, с которой располагался на подоконниках своего альмиранте. – Так как, по всему видно, ты все же собираешься сделать эту чудовищную глупость. Я имею в виду женитьбу. Это же ярмо на шее любого мужчины. В твоем же случае эта глупость втройне. На лице Фельсенбурга не отразилось ничего. Ни досады за неуместный шутливый тон и развязность, ни гнева за спрятанные за ними оскорбительные намеки. Словно он застал Вальдеса за чем-то заурядным, не задевающим его лично – вроде потрошения шкатулки с письмами или шкафа с серебряной посудой, а не в постели любимой женщины. И еще: никаких требований – ни сейчас, ни позже - обращаться к нему по титулу и на «вы», никакого положенного ему важничанья и говорения о себе во множественном числе. Похоже, за прошедшие годы мальчишка обзавелся дубленой шкурой. Тот Руппи, которого Вальдес помнил, был огнем, только подкинь дров - вспыхнет, этот – ледышка. Значит, пришел сюда не из праздного любопытства или удовлетворения оскорбленной гордости, а с какой-то целью – кстати, какой? - и ее добьётся. Пришел один, значит, свидетели не нужны. Впервые со своего «пробуждения» Вальдес ощутил легкую тень беспокойства. Быстро и цепко обшарил «посетителя» взглядом, и несколько упокоился. Огнестрельного оружия при Фельсенбурге не было, только шпага, а здесь ею особо не размахнешься. Для использования любого другого нужно подойти ближе, а учитывая, что руки у Ротгера свободны, такое «тесное общение» могло иметь отнюдь не однозначный исход. «Не сделать ли его моим пропуском наружу? Благо, если верить тем, кто меня знает, мне по силам вывести из себя и святого. К тому же это будет просто приятно. Кулаки – не шпага. Им плевать на дуэлянсткие тонкости. И на то, кто кому равен». - Глупость втройне, так как женитьба сама по себе глупость. Вдвойне же глупо жениться на женщине, которая – хоть у женщин, как известно, нет возраста – вполне могла быть твоей матерью. Ведь обычно это значит, что она вряд ли станет матерью твоих детей, - неся эту «правду жизни» со всем возможным апломбом, на который только был способен, Вальдес оценивал расстояние между ним и его «пропуском». Ошибиться было нельзя. Попытка у него будет только одна. Пистолета нет у самого Руперта, но вполне возможно не один найдется у его гвардейцев. – И трижды глупо жениться на женщине, которая этого брака не желает. Пропустивший его второй довод мимо ушей, Фельсенбург огорошил Вальдеса совершенно неожиданным ответом на третий: - Почему вы решили, что она этого не желает? От такой незамутненности Вальдес даже присвистнул. - Женщины - существа причудливые, конечно. Но есть у меня такое чувство, что счастливые невесты перед свадьбой ведут себя несколько иначе. Желторотый кесарь выслушал это заявление, чуть склонив голову набок. И просто с умопомрачительной серьезностью и верой в свои слова произнес полную чушь: - Ее счастье, как и при последней нашей с вами встрече, и все годы ранее, составляет служение своей стране и ее кесарю. И если кесарь счел, что ей надлежит занять место первой из женщин Дриксен, то она выполнит свой долг и все связанные с этим положением обязанности. Вы сами сможете убедиться – длины цепи хватит посмотреть из окна - что уже скоро она выйдет из этого дома должным образом убранная и безукоризненно исполняющая свою роль. Учитывая все произошедшее и особенно все лишь чудом не произошедшее, эта чушь была так восхитительна, что случилось еще одно чудо – Вальдес на время лишился дара речи. - Если вас беспокоят тонкости вопроса со стороны закона, то и здесь все улажено. Одиллия – сирота, родственников-мужчин у нее нет, стало быть, вопрос о ее браке вправе решать или вышестоящий по чину, или глава гильдии, или… - В конечном счете ты, - пресек цитату из какого-то местного закона оправившийся от потрясения Вальдес. – Не она. Впрочем, как и везде. Но закон – дело такое… Не хотелось бы разрушать твой красочный мир иллюзий, но мне кажется эта ночь и реальность в моем лице намекают на то, что ты несколько… неправ. На этот раз Фельсенбург тянул с ответом дольше. Даже прикрыл глаза. В какой-то момент, Ротгер даже подумал, не заснул ли тот. Видимо, убедив в чем-то самого себя, Руперт, наконец, взглянул на него и передернув плечами, как от холода, произнес: - И я, и вы были свидетелями Великого Излома, Вальдес. Мы оба знаем, что в такое время, как при любом переходе, может произойти все что угодно. Даже погибнуть мир. Старое еще не отмерло, новое не набрало силу. Переступая через порог, за него всегда можно запнуться. И в приоткрывшуюся щель лезут закатные твари и прочая нечисть. А люди творят странные и страшные вещи. Брак такой же Излом, такое же перерождение. И вы для меня – закатная тварь, - услышав еще давно данное ему дриксами прозвище, Вальдес улыбнулся, точнее оскалил зубы, – тварь, которая, пользуясь случаем, вползла в обустроенный мною мир. - А ты думал, что бумажка с запретом о высадке меня удержит? Когда такие вещи помогали против нечисти? - Я ожидал, что вы нарушите приказ в первый же день, - с явной неохотой проронил Фельсенбург. - О… прости, что разочаровал. А потом решил, что оставшегося времени мне не хватит, чтобы ее найти? Хочешь теперь проверить, как быстро одна закатная тварь отыщет другую? – иронично протянул Вальдес, имея в виду и своих легкокрылых подружек, и экипаж «Астэры», которую в Дриксен тоже заслуженно прозвали «Тварью». - Сколько бы времени у них это не заняло, я и мои люди все равно ближе. Не пытайтесь меня запугать. Да, ваше исчезновение создаст некоторые проблемы. И, признаюсь, я это учитывал, предлагая вам убраться с дороги на своих ногах. Но не преувеличивайте свою значимость. И может бюрократия не слишком хорошо справляется с обычной нечистью, но затянуть расследование и погрести под бумагами хоть чьи угодно следы ей вполне по силам. - Меня охраняют не только люди. Ты был в Хексберг. Ты это знаешь. - Знаю, - не стал отпираться тот. – Но теперь знаю и то, что и сам обладаю схожим с вами наследием. Мне удалось за эти годы выкроить время, чтобы с ним ознакомится. А значит явившиеся к вам девы далеко не обязательно будут к вам столь же добры, как обычно. Каким бы безбашенным не был Вальдес и как бы не верил в свой фавор у кэцхен, но спокойная уверенность в голосе мальчишки заставила его ощутить скользнувший по спине неприятный холодок. «Скверно. Скверно было так часто полагаться на них, а не на себя». - Ко мне они привыкли, - обронил он. – Мы с ними давно… и близко знакомы. Тебе с ними еще знакомиться и знакомиться. Но, предположим, все пойдет по-твоему… Что же ждет неразумную «закатную тварь»? - Я еще не решил, - последовал простой и прямой ответ. — Вот как, - не смог удержаться от смешка Вальдес, - на твоем месте я колебался бы куда как меньше. Все «обстоятельства дела» ясны как день, приговор однозначен. Ваше величество, - ввернул он сардонически. - И мне так казалось, - Фельсенбург взглянул на него как-то странно. – Но совсем недавно я узнал кое-что, что заставило меня повременить с выводами. «Так-так… не за этим ли ты сюда пришел?» Догадка оказалась верной. - Я хотел спросить у вас верно ли это. Но понимаю теперь, что ни я, ни вы сейчас не сможем отнестись к этому разговору с должной… серьезностью., - Фельсенбург скользнул взглядом в сторону, и Вальдесу не было нужды поворачиваться, чтобы понять, что тот смотрит на здешние «игрушки». – И у меня банально нет сейчас для этого времени. Поэтому ближайшие несколько суток вы просто проведете здесь. Пока не завершатся основные торжества. Возможно, на этом все и закончится. А возможно и начнётся. Он не кивнул и не попрощался, но Вальдес понял, что разговор и впрямь окончен. Что еще несколько мгновений и тот уйдет. - Ты бы и правда это сделал? – спросил он несколько глухим голосом, так как впервые за это безумное утро спрашивал то, что действительно было для него важно. - Если бы… Ты казнил бы ее? - Да, - без намека на рисовку ответил Фельсенбург, и внезапно Вальдес понял, кого - приобретённой манерой держаться и спокойствием - он ему напоминал. Олафа Кальдмеера. Ту идеальную маску, которую когда-то носила Ода, и под которой ее знал мир. «Ледяной» адмирал словно не исчез до конца, его тень повсюду тянулась за молодым кесарем. Впрочем, не зря говорят, что те, кто очень долго близки, становятся друг на друга похожи… К тому же, когда-то мальчишка обожал своего адмирала – как наставника - и наверняка пытался ему подражать. Может, именно из-за этого неосознаваемого сразу сходства Вальдес до сих пор не выплеснул на него весь запас скопившихся гнева, ревности и презрения. Но теперь, когда Ротгер его заметил, то озлобился куда сильнее прежнего. Настолько, что вновь забыл, где он и что ему может грозить. Забыл о всех остротах и планах побега. Теперь ему просто хотелось убить этого человека. Который Олафа словно не просто убил, он его сожрал. Выпил до дна. И таскает на себе теперь его образ, как охотник – шкуру убитого зверя. - Ха… Вот и вся любовь… - сделал он над собой последнее усилие в тщетной попытке сдержаться. Не смог и его словно прорвало. - Впрочем, тебе ведь не впервой! Не впервой ее терзать! Если бы эти стены могли кричать, мы оба знаем чей это был бы голос! На щеках Фельсенбурга вспыхнул румянец. Стыда, гнева, негодования? Не все ли равно? Главное – его зацепило. - Как ты вообще посмел, щенок?! Поднять на него руку?! Мы, кто имел на это все права, этого не сделали… - Замолчите, - тяжелым глухим шепотом произнес кесарь. - А теперь она так ненавидит тебя! – злым смехом ответил Вальдес. – Ненавидит так сильно, что готова умереть! Что, не помогли ни золото, ни корона? Раз взялся за палку. Но и она не помогла! И никогда не поможет! Она никогда не будет твоей! Даже если будет носить твоё имя! А морской водой жажды никогда не утолишь… Стиснув кулаки, мальчишка бессознательно сделал к нему шаг, другой… «Ну же, еще совсем чуть-чуть!» - Я сделал это для ее блага! Впрочем, вам не понять… "Мужчины, которые узнавали о моей тайне, считали почти что обязанностью совершить надо мной насилие". Из груди Вальдеса неожиданно для него самого вырвался горький смех. А с ним пришло и понимание, что по-настоящему он зол на Руппи только за одно. За то, что осмелился сделать то, о чем он, Вальдес, только мечтал. Руперт будет владеть этой удивительной женщиной (хоть и не ее сердцем, его, видимо, не заполучить никому), владеть ею открыто, перед всем миром. Тогда как он, Вальдес, останется лишь мальчишкой, забравшимся в чужой сад и стащившим оттуда пару яблок. - Отчего же? Тут мы похожи. Все ее мужчины – насильники... Глаза у Фельсенбурга на миг округлились. Словно сказанное стало для него откровением. А потом он побелел как полотно. Ротгер опасался, что его слова умерят гнев юнца, ведь из-за них тяжесть брошенных им ранее обвинений падала на плечи их обоих. Но когда тот поднял на него взгляд – это был взгляд человека, чей мир только что рухнул. Он не только не остановился, он почти побежал. И Вальдес рванулся вперед. Как давно сжатая пружина. Или гадюка.