Кадуцей

1 октября 1921 год

      Эдмунд снова почти не спал ночью, из-за этого утро началось с головной боли. Но он задался целью - выяснить, в безопасности ли дети в семье Силлоу или нет. За бесконечно долгую дождливую ночь, измеряемую количеством выкуренных сигарилл,       Эдмунд понял, что делает это вовсе не ради спокойствия пациентки и даже не в память о невесте. Он делает это ради себя, своей совести, которая не может ему позволить оставить двух девочек в беде.       Осознание этого помогло смириться с безрассудностью такого поступка.       Эдмунд постарался выглядеть презентабельно. Ещё до рассвета он начистил ботинки до блеска - правда, понимая, что быстро испачкает их на улице. Вельветовый костюм-тройка коричневого цвета сидел немного не по фигуре, был слишком узок в плечах, но смотрелся весь неплохо и даже соответствовал веяниям моды. Карманные часы деда на позолоченной цепочке немного отставали, но это было не так важно.       Дом семьи Силлоу располагался на Честер Сквер. Они выкупили дом почти в самом центре Белгравии у обедневших после войны аристократов и с тех пор жили там. Эдмунд понимал, что, скорее всего, даже обычный точильщик ножей в Белгравии будет одет дороже, чем он, но всё же постараться стоило. Встречают, как говорится, по одежке.       Трехэтажный особняк из белого камня производил впечатления. Окруженный зеленью деревьев, особняк, казалось, светился на фоне серого неба. Было в нём что-то завораживающее. Построенный в классическом строгом стиле, с высокими колоннами, благодаря белому цвету он выглядел воздушным, будто сделанным из бизе. Эдмунд тихо постучал в тяжелую дубовую дверь - ему открыл дворецкий. Высокий мужчина средних лет с тщательно зачесанными волосами (видимо, так он пытался скрыть лысину) и в старомодной форме сдержанно улыбнулся. Он внимательно изучил протянутую Эдмундом бумажку, после чего молча взял его пальто и зонтик.       Напротив входной двери была широкая лестница, ведущая на верхние этажи. Из-за ровных рядов перил со второго этажа на него глядели две внимательные пары глаз. Эдмунд улыбнулся девочкам, после чего те тут же пропали где-то в глубине этажа.        — Миссис Силлоу примет вас в кабинете через двадцать минут, — глухо сказал дворецкий. — Мистер Силлоу отсутствует. Пройдемте в приёмную.       — Спасибо.       Двадцать минут растянулись в целый час. Приемной была душная маленькая комната с жестким диваном вдоль стены. Бархатную обивку явно часто чистили, из-за чего она совсем огрубела. Тяжелые зеленые портьеры на окнах настолько не вписывались в общую обстановку, уменьшая и без того крохотное помещение, что Эдмунд был готов поклясться, что они были изначально откуда-то из другого места. Они давили, а от духоты клонило в сон. Размеренный стук напольных часов только сильнее убаюкивал. Все узоры на обоях уже были изучены, как и каждый завиток лепнины на потолке, когда миссис Силлоу наконец открыла дверь кабинета и самостоятельно пригласила войти Эдмунда.       Миссис Силлоу была полной женщиной с густыми волосами, убранными в высокую прическу. Круглое лицо со вздернутым носом будто постоянно выражало удивление. Эдмунд не мог назвать хозяйку дома красивой, тем более, что надетое на неё бордовое платье отвратительно старило её, однако она излучала такую доброту одним своим видом, что не проникнуться ей было сложно.       Разговор они начали только когда Гаррет - дворецкий - принес чай.       — Мне принесли вчера поздно вечером письмо из Кэйн Хилла, предупредили о вашем визите, — после обмена любезностей сразу начала миссис Силлоу. — Какие-то новости об Имельде?       Эдмунд сделал аккуратный глоток чая, наслаждаясь терпким вкусом. Он судорожно пытался придумать, с чего начать разговор.       — В каком-то смысле, — тонкие брови миссис Силлоу взлетели вверх, из-за чего она стала напоминать фарфоровую куклу. — Я её новые лечащий врач и хотел бы задать вам пару вопросов. Для полноты картины.       — Оу, да-да, вы психический аналитик, верно? Я читала о таких как вы. Буду рада помочь в вашем нелёгком деле.       Эдмунд постарался скрыть смущение и то, как ему польстила осведомленность женщины. Пусть она немного исковеркала термин “психологического аналитика”, Эдмунда это, скорее, немного позабавило, чем задело.       — Понимаете, дело в том, что, мне кажется, я смог понять причину болезни миссис Руз. По крайней мере, с её слов.       На этом моменте Эдмунд замялся. Говорить о таких вещах с женщиной было сложно.       Он мог предсказать реакцию мужчины - раздражение, злость, равнодушие. Но женщины всегда были более чувствительными к история с растлением. Тем более, что в данной ситуации было подозрение, что дочери миссис Силлоу также подверглись этому. У миссис Силлоу, как у сердобольной женщины и заботливой матери, могла начаться истерика, паника.       — Так что..? — наконец не выдержала заминки миссис Силлоу. Всё это время она беспокойно перебирала в руках носовой платок.       — Понимаете, со слов миссис Руз, её… Родственник вёл себя неподобающе с ней, когда она была маленькой девочкой.       — В каком смысле, неподобающе? — миссис Силлоу нахмурилась.       — Думаю, речь идет об насильственной интимной связи.       Эдмунд старался сказать это как можно мягче, но миссис Силлоу всё равно изменилась в лице. Доброе, будто кукольное лицо, будто бы всё задрожало. Губы задрожали, глаза округлились, мышцы на лице стали до ужаса подвижными, будто бы пробуя все выражения лица за раз. Несколько минут они молчали, только громкий стук часов в приемной нарушал потрясенное молчание.       — Господь… — дрожащим голосом прошептала женщина и закрыла лицо пухлыми руками. — Бедная, бедная Имельда. Миссис Силлоу судорожно вздохнула и сквозь пальцы посмотрела на Эдмунда.       — Но… почему? Почему именно сейчас..?       — Думаю, прежде чем мы продолжим разговор, вам стоит успокоиться.       — Не надо меня успокаивать! — миссис Силлоу резко встала и скрестила руки на груди. Лицо покраснело. — Ответьте, почему именно сейчас Имельда стала… такой! Эдмунд вздохнул.       — Миссис Силлоу, поймите, вашей вины в этом нет. Просто…       — Мой муж к ней приставал, да? Изменял мне?! Это вы хотите сказать?       — …что? Нет! По крайней мере, я ничего об этом не знаю!       Возможно, Эдмунд сказал это слишком резко, потому что бедная женщина застыла так, будто её ударили. Лицо миссис Силлоу снова начало меняться. Только что оно было до поразительного подвижное, а в следующий миг застыло маской, снова начав походить на лицо куклы. Лоб побледнел, а щеки, наоборот, ещё больше налились краской. Она стыдливо опустила глаза, назад сев в кресло. Оно было слишком большим для такой невысокой женщины.       — Простите… я…       — Всё нормально, — перебил доктор Бэннет. — Это я должен извиняться. Но давайте вернемся к миссис Руз. На самом деле, вы задали очень правильный вопрос. Она очень просила зайти к вам и узнать как дела у её бывших воспитанниц.       — Ох, девочки… Они очень по ней скучают. Они так её любят.       Эдмунд кивнул.       — Уверен, это взаимно. Понимаете, есть такие моменты, которые заставляют... Вспомнить вытесненные воспоминания, уж простите за тавтологию. Это может быть какой-то незначительный эпизод, маленькое действие. Но больной мозг возводит это в абсолют. Для миссис Руз таким моментом было, возможно, чрезмерно близкое. Понимаете? — миссис Силлоу неуверенно кивнула. — Она просила убедиться, что девочкам ничего не угрожает.       Миссис Силлоу встала и медленно прошлась до стены. Она шла немного вразвалочку, отдаленно напоминая гусыню. Она явно пыталась договориться с собой, Эдмунд не торопил. С одной стороны, миссис Силлоу - мать, которая точно хочет убедиться в безопасности своих детей. А с другой, стоит ли верить словам сумасшедшей гувернантки? Да и будто бы, если поверить, то то означает и поверить в вину брата мужа. Круглые глазки бегали по полкам с книгами, не сосредотачиваясь ни на чем. Доктор Бэннет молча наблюдал за ней.       — Я не могу разрешить вам провести сеанс без разрешения мужа, — сказала в итоге миссис Силлоу. — Он возвращается из Дублина в скором. Оставьте свой адрес, я напишу вам письмо.       Эдмунд встал и кивнул.       — Благодарю за доверие. Честь имею.       Эдмунд коротко кивнул и направился к выходу.       — Гаррет, проводи гостя — крикнула миссис Силлоу.

2 октября 1921 год

Пыл вдохновенья, голос — божий дар, Манера — этим публику пленяет, В огнях софитов аплодирующий зал На сцену розы алые бросает. Лера Терн, Любимая певица.       Доктор Бэннет почти весь вчерашний день провёл с Имельдой Руз. Она рассказывала, в основном, про своих воспитанниц, постоянно отвлекаясь на слова благодарности. Про своё детство она рассказывала неохотно, однако сомнений насчет того, что родной отец растлил её, не осталось. Это было видно по языку тела, когда Имельда рассказывала про родителей. Точнее, про родителя. Мать умерла очень рано, а её женским воспитанием занималась бабушка. Потом её отдали в интернат для получения образования.       Пока что понять, когда именно произошло то ужасное событие, не удалось. Более того, не было всё ещё уверенности, что это правда случилось. В голове не укладывалось, как родной отец мог сотворить нечто подобное с родной дочерью.       Только к вечеру Эдмунд отчитался перед доктором Фергисоном. Тот не похвалил, но и не осудил. Просто неопределенно поухал в своей уникальной манере и отпустил домой.       Утро Эдмунд решил начать поздно. Была суббота, выходной. В церковь Эдмунд не ходил - ни на субботние, ни на воскресные службы, поэтому мог спокойно выспаться. Каким-то особым уровнем удовольствия была возможность целый день провести в халате, читая газеты и попивая крепкий чай. Экономка приготовила ему завтрак, после которого приготовила ему горячую ванну.       Весь распаренный, в теплых мягких тапочках, Эдмунд сел за стол и открыл одну из папок пациентов. Надо было проанализировать некоторые моменты. Сосредоточиться было сложно. Мысли то и дело возвращались к семья Силлоу и Имельде или к миссис Арчер. Пока что это были два самых сложных дела - морально уж точно.       Честно говоря, Эд никогда не любил такие заведения: душные, шумные, воняющие потом и алкоголем. Свободных мест почти не было, его посадили у входа, где было едва видно невысокую сцену. Но Эдмунд был даже рад: пожалуй, свежий воздух с улицы немного улучшил обстановку для него.       Заказав пинту пива, Эд заметил как изменилась обстановка. Когда он только зашел, тут было шумно, все о чем-то громко разговаривали, стучали стаканами с выпивкой о столы, гоготали. А сейчас стало будто бы… в разы тише. Все присутствующие - в большинстве мужчины, но по паре возвышающихся перьев из причесок было понятно, что и дамы были - выпрямились и будто замерли. Эдмунд взглянул на карманные часы: было без четверти семь.       Только когда на сцену под аплодисменты вышла певица, Эдмунд вспомнил, что его часы отставали.       Певица была высокой девушкой, с тонкими руками и густыми блондинистыми волосами, убранными в высокую причёску. Модное платье по фигуре ей удивительно не шло, несмотря на красивое тело. Певица широко улыбнулась публике, вставая у микрофона.       — Добрый вечер, леди и джентльмены.       Снова раздались аплодисменты.       Певица больше ничего не говорила, начала петь. И только в этот момент Эдмунд понял такое восхищение. Голос был мягким, тягучим, достаточно низким. Она пела так, будто гладила каждое слово. Она почти не смотрела на публику, пела будто бы для самой себя. Эдмунд и сам не заметил, как замер, слушая. Казалось, что текучая песня проникала в самое сердце, окутывала. Теперь убогость антуража паба, кислота пива и вонь от сидящих рядом мужчин перестала существовать. Как и вообще что-либо в мире, кроме голоса певицы.       О том, что прошло полтора часа Эдмунд понял только благодаря окончанию выступления. Кажется, за всё это время он не шевельнулся - только в самом начале максимально повернул голову левым боком к сцене, чтобы слышать всё как можно лучше.       Певица ушла не попрощавшись, под овации. Кто-то попытался вручить ей букет, но та будто не заметила и скрылась в служебном помещение за тяжелой красной занавеской. Гомон паба возобновился, всё очарование этого места исчезло вслед за певицей. Расплатившись, Эдмунд решил идти домой.

3 октября 1921 год

      Утро снова началось с больной головы и пресной каши на завтрак. Кажется, ужасная еда была чем-то постоянным для Кэйн Хилла, даже по понедельникам она не становилась лучше. Порывистый ветер заставлял окна столовой дрожать, грозясь проникнуть внутрь в любую секунду.       Воспоминание о вчерашнем вечере, на удивление, не вызывали того трепета, что вызывали в моменте нахождения там. Да, красивый голос, чарующая музыка, но отвратительное пиво и ужасная обстановка. Однако Эдмунд понимал, что придёт туда снова в следующее воскресенье. Как ни крути, а ему не хватало таких вот выход в свет. Нельзя же запираться на работе.       На короткий миг Эдмунда даже позабавила одна мысль - когда он находился на территории Кэйн Хилла, весь остальной мир будто прекращал существовать.       Закончил завтрак доктор Бэннет одним из первых. Авроры не было, а, значит, особо с кем-то поговорить и не хотелось. Как-то пока у него не складывались какие-то дружеские взаимоотношения с другими врачами. Справедливости ради, Эдмунд ничего не делал, чтобы это изменить.       Он сразу направился к палате мисс Арчер. За выходной дома он успел о многом подумать в её рассказе, поэтому ему не терпелось задать вопросы пациентке. Мелисса, казалось, сидела на том же месте и в той же позе, что и при последней их встрече. Единственное изменение - она отреагировала на его приход, внимательно оглядев его.       — Доброе утро, — Эдмунд улыбнулся. Мелисса кивнула. — Как ваши дела? Мелисса пожала плечами и повернулась лицом к окну.       — Вы пришли снова поговорить? — теперь уже кивнул Эдмунд. Мелисса не могла этого видеть, но продолжила. — Я буду с вами вести диалог. Не монолог.       — Прошу прощения?       Мелисса встала и повернулась лицом к Эдмунду. Её холодные глаза изучали внимательно лицо Эдмунда, придирчиво, будто платье перед покупкой. Она молчала, ожидая, видимо, чтобы доктор сам понял. Так и не дождавшись, она тяжело вздохнула и закатила глаза.       — Я вам рассказываю о себе. А вы о себе.       — Зачем вам это? — аккуратно спросил Эдмунд. Ему очень не нравился ультиматум. Нельзя давать о себе лишнюю информацию эмоционально нестабильной пациентке.       — Потому что я не пациентка. Я уже говорила.       Эдмунд хмыкнул и задумался, сев в кресло. С одной стороны, даже одна мысль о том, чтобы что-то рассказывать этой женщине, пугала. С другой стороны, нельзя было допустить потерю того хрупкого доверия.       — А вам не кажется, что в ваших интересах говорить со мной и таким образом убедить меня в своей нормальности?       — Ваша убежденность ни на что не повлияет.       Эдмунд вздохнул и потёр виски. Головная боль отвлекала, также как и внимательный взгляд холодных льдистых глаз. Он понимал, что пациентка перед ним не простая. Пусть пока он не мог оценить в полной мере насколько она умна, но предостережения коллег заставляло напрягаться в присутствии Мелиссы. Но одно доктор Бэннет понял точно: она не будет с ним говорить, если он не пойдет на эту уступку.       — Что ж, хорошо. Присаживайтесь. Попробуем построить диалог. На секунду Эдмунду показалось, что миссис Арчер обрадовалась как маленькая девочка. Её лицо просияло улыбкой, глаза заблестели как у ребенка при виде шоколада. Но почти тут же этот светлый образ исчез. Она сдержанно кивнула и села напротив Эдмунда.       — Ложиться не буду, — опережая предложение Эдмунда, сказала Мелисса. — Давайте так. Я задаю вам вопрос, потом вы мне.       — Как скажите. Так что вы хотели узнать обо мне?       — Как вы потеряли слух? И, прошу, не отпирайтесь, очевидно, что вы плохо слышите правым ухом.       На несколько секунд Эдмунд опешил, не зная что сказать. Он ожидал вопросов из разряда “есть ли у вас жена, дети, где вы родились” и тому подобное. Надо признать, ещё в прошлый раз его поразила эта проницательность миссис Арчер. Многие долго не замечают его привычки держать голову левым боком к собеседнику или списывают её на кривую осанку. А тут душевнобольная с первой встречи поняла, что дело в частичном отсутствие слуха. И внутри Эдмунд даже порадовался такому вопросу: будто бы ничего особого личного или стыдного.       — Боюсь, вы задали не самый интересный вопрос. Как мне рассказала матушка, мне было около пяти лет, когда я… неудачно упал. Решил залезть на какое-то дерево и сильно ударился виском. Поначалу никто даже не заметил, что что-то не так со слухом - боялись, как бы не отдал Богу душу. А потом уже врачи были бессильны.       На самом деле, Эдмунд был достаточно спокойным ребенком. Да и каким ребенком можно вырасти, если за любую провинность заставляли стоять на коленях на соле или крупе. Да и известной проблемой мальчишек “залезть куда-нибудь повыше” Эдмунд не страдал. Просто в один прекрасный день он решил притвориться больным и не пойти на утреннюю службу, а отец, когда узнал, избил его. Ссадины и раны, полученные при воспитании лечить было нельзя. Так и получилось, что слух сохранить ему не удалось. Мелисса фыркнула.       — Вы верите в бога? — Эдмунд удивленно вскинул брови. — Ну, вы сказали “отдать богу душу”.       — Это просто выражение, — Эдмунд даже смутился. Уж сколько лет отучал себя от привычки говорить такими фразами, но, видимо, воспоминания о семья заставили вспомнить все те дурацкие упоминания Бога. — И вы задали второй вопрос. Кажется, сейчас моя очередь.       — И правда, — Мелисса невинно улыбнулась.       — И так, расскажите, что последнее вы помните, прежде чем оказались тут?       — А говорить также как и вы, полуправдами? — глаза Мелиссы сверкнули и на одно мгновение Эдмунд даже испугался, несмотря на хрупкость девушки.       — О чем вы?       — Вы, несмотря на физический изъян, имеете весьма благородный вид. Манеры вышколены, одежда всегда опрятна - по крайней мере, в те два раза, что я вас видела. Однако фамилия отнюдь не благородная, следовательно, вас строго воспитывали дома. Скажите честно, как пятилетний ребенок в строгой семье мог решить залезть на какое-то дерево?       — Может, это был бунт?       — Или ваше увечье - результат наказания.       Эдмунд вздохнул, чувствуя, что ему всё меньше нравится этот разговор.       — Поймите, миссис Арчер…       — Мелисса. Не терплю эту фамилию.       — Хорошо. Мелисса. Я не соврал вам. Мне действительно неизвестна подлинная история моей травмы. Отец говорил одно, матушка другое. Я рассказал вам ту версию, которая показалась мне наименее компрометирующей. Мелисса только пожала плечами.       — Если кого и компрометирует история с избиением ребенка до потери слуха, то уж точно не вас, а ваших родителей, — она вздохнула. — Ваш вопрос: что я помню, верно? Думаю, часть истории вам уже известна. Меня нашли испуганной в лесу. Якобы моё сумасшествие в тот момент взяло надо мной вверх. Однако это не совсем так. Я действительно была напугана, но не ночным лесом: я с детства любила ночные прогулки на природе. За день до этого я узнала ужасное про своего мужа. Он изменял мне и планировал подать на развод. И я решила развеяться на прогулке. Как глупо, только дала повод…       Эдмунд чуть нахмурился, но не подал виду, что не верит. Если верить словам доктора Фергисона, мистер Арчер на тот момент уже был мертв.       — А ваш ребенок? Разве бы суд одобрил развод семье с ребенком?       — Это уже следующий вопрос, — отрезала Мелисса. — Сейчас мой черед.       — Не совсем. Я вырос в семье священника и сам собирался им стать. Даже поступил в духовную семинарию и год там отучился. Но быстро разочаровался в религии. Я… Понимаете, я не настолько умен, чтобы с уверенностью сказать об отсутствии Бога. Но то, как его рисуют церковь, мне совсем не близко.       — Это говорит о вас как об умном человеке, — Мелисса улыбнулась. — А в дьявола? Бесов? Ой… — Эдмунду показалось, будто бы девушка на миг покраснела, став ещё очаровательнее. — Опять опережаю свою черед. Спрашивайте.       — Так что насчет вашего ребёнка? Мой вопрос не изменился.       — У нас не было детей, — опустив взгляд, сказала Мелисса. — Я действительно родила мужу сына после множества попыток забеременеть. Но малыш умер в родах. Это была одна из причин, почему Дерек - мой муж - захотел развода.       — Сочувствую.       Они несколько минут молчали. На лице у Мелиссы скорбь боролась с каким-то первобытным отчаянием, казалось, она вот-вот заплачет. Чтобы не говорил доктор Фергисон, но эта женщина не могла навредить своему ребёнку. Не может человек так искусно изображать скорбь по малышу. Но всё же терять бдительность было нельзя. Всё же что-то не сходилось в истории мелиссы, хоть Эдмунд пока не понимал, что именно.       — Так а вы… — девушка откашлялась. — Верите в дьявола?       — Если я не верю в Бога, как сами думаете? — Эдмунд улыбнулся, но, не дождавшись ответной улыбки, посерьезнел. — Для меня дьявол - это попытка людей оправдать свои плохие деяния. Не я плохой, а бес попутал. А эту новую моду на медиумов, уж простите, я и вовсе не понимаю. Мне кажется, человечество достаточно развилось, чтобы понимать - ничто извне не может творить ужасы, их творят сами люди. И нет никаких волшебных хрустальных шаров, способных убедить меня в обратном.       — В одном вы правы, доктор, — вдруг Мелисса резко встала и отвернулась к окну. — Самое страшное зло и правда живёт в самих людях. Думаю, на сегодня всё. Я устала. Эдмунд опешил от такой реакции, но спорить не стал. Попрощавшись, он вышел из палаты.