Кадуцей

22 сентября 1921 год

      На удивление, стоял теплый сентябрь. Солнце грело, легкий ветер разгонял облака и застоявшийся туман с болот. Трава ещё светилась изумрудным цветом, переливаясь каплями росы. Листья еще не успели пожухнуть, лишь кое-где проглядывался намёк на наступающую осень - некоторые деревья начинали отдавать золотом. На подъездной дорожке наслаждался погодой кот - серый, пушистый. Он перекатывался на спине, подставляя солнцу отъетые бока.       — А это наш любимец, Чарли, — с улыбкой сказал доктор Фергисон. — Кис-кис-кис. Чарли равнодушно посмотрел на двух мужчин, подошедших к нему. Кажется, животное совсем не смущало присутствие людей рядом с собой. Он только потянулся и тут же продолжил валяться, поднимая пыль.       — Своенравный. Миссис Блю, повариха, совсем его избаловала. Заводили его, чтобы крыс ловил, а он вон, бездельничает.       Эдмунд с улыбкой кивнул.       Экскурсия от главного врача Кэйн Хилла только началась, а Эдмунд уже запутался в бесконечных именах работников, которые доктор Фергисон ему называл. Тем более, Эдмунд не был до конца уверен ни в одном из них - доктор Фергисон был шотландцем и проговаривал все слова в свойственной манере, проглатывая половину слогов. Приходилось сосредотачиваться на речи доктора так сильно, что иногда Эдмунд забывал хотя бы для приличия кивать.       — …так о чем это я..? Ах да, ваши обязанности.       Эдмунд и так знал, что его ждет. Молодой врач, с хорошими рекомендациями - никто на курсе не удивился, когда его приняли в самую передовую клинику для душевнобольных. Совсем недавно Эдмунд говорил с Эрихом Фоммом - учеником самого Фрейда! - и сумел улучшить своё понимание психоанализа. Конечно, для тяжелобольных одного психоанализа будет мало, но даже понимая это Эдмунд не мог не предвкушать продуктивную работу. Вывод токсинов и вера в то, что именно они вызывают безумие, медленно уходили в прошлое. Настала пора новых методов, новых путей лечения.       Красивое здание Кэйн Хилла из красного кирпича смотрела на своего нового врача решетчатыми окнами. Башня с небольшим шпилем, на вершине которого крутился флюгер в виде креста, протыкал ясное голубое небо. От башни в обе стороны шли два крыла - со слов доктора Фергисона в правом - южном крыле - в основном находились помещения для персонала и кухня. Там же находился кабинет доктора Фергисона и других докторов, а, значит, и кабинет Эдмунда. Морг находился на нижнем, подземного этаже и занимал всё место под Кэйн Хиллом. В левом, северном крыле были палаты и процедурные кабинеты.       Зайдя в просторный холл первого этажа, доктор Фергисон пробубнил что-то себе под нос и улыбнулся Эдмунду.       — Медсестрички у нас, в основном, в возрасте, но есть и парочка молодых. Хоть устав и против служебных романов, но я нет.       Эдмунд потупил взгляд и, кажется, покраснел. По крайней мере, уши ощутимо запылали.       — Я здесь, чтобы помочь больным, доктор.       — Просто Дункан, — доктор Фергисон шире улыбнулся. — Я понимаю, Эдмунд, работа и карьера на первом месте. Но я тоже был молодым, представляю, что сейчас происходит в голове у барышень и джентльменов, когда они остаются наедине. Эдмунд неопределенно повел плечами. Ему не очень понравилось фамильярное обращение, но поправлять начальство было бы совсем бестактно.       — Я совсем недавно потерял невесту. Испанка.       Доктор Фергисон тут же заухал, видимо, выражая сочувствие. Вообще, этот добродушный невысокий мужчина всем своим видом и поведением напоминал маленького сычика. Округлый живот частично скрывал короткие ноги, пиджак, который по последней моде был сделан из вельвета, казался слишком длинным, из-за чего напоминал крылья. Кустистые седые брови росли так низко над глазами, что при первой встрече Эдмунд удивился, как это он видит через них.       — Сочувствую, мой мальчик. У самого испанка унесла половину семьи. Не немцы, так болезнь, — доктор Фергисон вздохнул и, кажется, вернул себе доброе расположение духа. — Ну что ж, пойдем покажу тебе твой кабинет.

23 сентября 1921 год

      Эдмунд мог назвать себя очень неприхотливым человеком - аскетичный образ жизни в семье, потом несколько лет в духовной семинарии научили его довольствоваться малым. Во время войны, когда приходилось иногда сутками прятаться от бомбардировщиков врагов, он отказывался от еды, чтобы накормить Долорес. Она, всегда пухленькая, с милыми щечками, во время войны совсем похудела. сказался страх за отца, брата, которые ушли на фронт.       “Как хорошо, что тебя не забрали, Эд,” — часто вздыхала она. — “Я бы совсем с ума сошла от страха.”       На это Эдмунд только вздыхал, чувствуя себя бесполезным на фоне страшной войны. Хоть он и терпел лишения, но это не шло ни в какие сравнения с тем, через что проходили его соотечественники, ушедшие на фронт. Эд никогда не говорил Долорес, чтобы пытался уйти на фронт добровольцем, но его не взяли - сказали, что с его ухом он может не вернуться, а добровольцев пока хватало. Но пообещали, что могут отправить его на фронт в будущем, но не более, чем на шесть месяцев. Слишком уж это было опасно для человека, огловшего ещё в детстве на одно ухо.       Даже отдавая все деньги на лучших врачей для Долорес, питаясь раз в пару дней, Эдмунд не видел таких бедных столов на обед, как в Кэйн Хилле. Ещё накануне Эдмунд удивился комнатушке, которую доктор Фергисон гордо называл кабинетом - в ней едва помещался письменный стол и шкаф, пока что пустой. А на следующий день, когда Эдмунд пришел только к обеду, удивился пустоте в столовой для персонала. При устройстве на работу в клинику для многих в послевоенные годы было весьма привлекательно наличие питания. Но у самого Эдмунда язык не поворачивался назвать едой жидкую овсяную кашу - настолько жидкую, что в ней буквально почти плавал овёс - с пресной фасолью.       Помимо не сильно приятной еды, аппетита не добавляло всеобщее внимание к персоне Эдмунда. Всего с ним обедали двое врачей - доктора Фергисона не было - и пятеро медсестер. Обедали за старым общим столом, накрытым грязно-серой скатертью в пятнах. Эдмунд сидел рядом с пожилой медсестрой. Вместо правого глаза у неё было бельмо, из-за чего она постоянно поворачивалась к Эдмунду левой стороной. Со стороны это выглядело, возможно, комично, но Эдмунда это это несколько пугало. Да и комфорта не добавляло то, что он тоже был вынужден постоянно поворачиваться к женщине левой стороной, чтобы слышать её. Вот и выходило, что они оба постоянно крутили головами, слово детские игрушки-вертушки.       Звали медсестру Аврора, она потеряла на войне трех сыновей и мужа. Когда Эдмунд удивился таким потерям в одной семье - всё же в Англии на фронт уходили чаще всего люди с военным прошлым, - Аврора сказал, что из Франции. Решила она переехать в другую страну, так как не нашла в себе душевных сил оставаться в родном доме, где всё напоминало о покойниках.       Эдмунд постарался ей посочувствовать, но вышло немного криво. Слишком отвлекало постоянное верчение головой.       — Вы хорошо владеете английским, — подметил Эдмунд и улыбнулся.       — Ох, что вы, доктор Бэннет. Моя матушка была англичанкой, но переехала вслед за отцом во Францию. Она говорила со мной только на родном языке.       Эдмунд улыбнулся.       — Мои родители тоже были из разных стран. Предки отца родом из Российской империи.       Аврора вздохнула и покачала головой.       — Цареубийцы… Вы слышали, что происходит сейчас в России?       Конечно, Эдмунд знал, но, честно говоря, никогда не испытывал теплых чувств к исторической родине отца. Особенно после того, как Россия не выполнила свои обязательства перед Антантой. Конечно, на то были свои внутренние причины, но кто знает, может, если бы не выход Российской империи из войны, Англия и Франция понесли бы куда меньшие жертвы.       Аврора вдруг совсем молодо рассмеялась. Улыбка вообще делала её будто бы моложе лет на десять. И если суровой она походила на дряхлую старуху, то смеющаяся больше походила на женщину средних лет.       — Ох, Мария и Сэнди с вас глаз не сводят, доктор, — Аврора кивнула в сторону двух сидящих неподалеку девушек. — Бесстыдницы. А ещё медсестры.       Аврора ворчала совсем беззлобно, скорее, больше для вида. К тому же, Эдмунд не мог сказать, что две названные девушки так уж на него глазели. Они были единственными молодыми в зале, ели неохотно, всё больше обсуждая что-то между собой. Высокая Мария была болезненно худой, с редкими мшистыми волосами, собранными на затылке. Она смотрела на Эдмунда по-рыбьи круглыми глазами и постоянно что-то говорила подруге. Сэнди постоянно улыбалась, встряхивая модно остриженными рыжими волосами. Она совсем не походила на типичный образ медсестры - скорее, лондонской модницы.       Эдмунд быстро потерял интерес к медсестрам, когда к нему подсел один из докторов. Он назвался Игнатиусом Брауном и лучезарно улыбнулся. Игнатиус едва ли был сильно старше самого Эдмунда, но изъяснялся до того витиевато, что производил впечатление почти старца. Он сильно хромал, набивал рот жидкой кашей и всё время что-то спрашивал у Эдмунда, из-за чего пиджак на Эдмунде быстро стал в крапинку из-за мелких капель слюны.       — Что же вы, говорят, многое ведаете в, если я правильно понимаю, новейших методах лечения душевнобольных? Психологический анализ? Эдмунд кивнул, пытаясь запихнуть в себя хоть одну фасолинку.       — Стало быть, просвещать нас будете? Вы не подумайте, доктор Эдмунд, мы не все тут такие, образно говоря, темные люди, как, возможно, ваш светлый ум мог предположить. Напротив, мы жаждем новых знаний, новых методов. Не могу говорить за всех, доктор Эдмунд, но лично я заинтриговал вашим методом.       — Он не мой, — мягко поправил Эдмунд.       — Разумеется, не сочтите за невежество, я прекрасно осведомлен, что Фрейд разработал данный метод и не оспариваю его авторство. Я имел в виду, что заинтригован вашим применением его методов. С нашими дурачками.       Эдмунд хотел возмутиться таким названием больных, но доктор Браун быстро запил обед водой, кивнул на прощание и ушел “по срочным делам”.       Эдмунд вздохнул.       Он уходил из обеденной залы одним из последних. На сегодня у него было лишь одно задание - впрочем, как и на ближайшие несколько дней. Просмотреть личные дела нескольких пациентов, которых выделили ему. Насколько Эдмунд знал, в этой клинике все врачи занимались всеми пациентами, но из-за специфики метода психоанализа для него сделали исключение.       Солнце спряталось за тучи, из-за чего пришлось зажечь оставленные на крохотном столе свечи. И без того маленькое рабочее пространство уменьшилось еще больше. надо сказать, что, несмотря на несколько консервативный метод содержание пациентов и того, что один из врачей всё ещё называл их “заключенными”, доктор Фергисон наладил исправную систему отчетностей. У каждого пациента была своя небольшая папка с описанием симптомов, положения в обществе и диагнозом, а также применяемыми методами лечения. Сейчас на полках шкафа у Эдмунда было десять таких папок, поэтому он не спеша сел за работу.       Первым в его руки попала папка некоего Густава Брисона. Он был молодым аристократом, жившем в Лондоне в особняке. Попал он в клинику по настояниям своих родителей - их сын месяцами мог не покидать свои покои, хотя раньше посещал почти все светские рауты. Парень жаловался на мигрени и потерю аппетита. За подписью доктора Брауна стоял диагноз “городская болезнь”, а в методах были желчегонные препараты и грязевые ванны, а также морфин против головных болей.       Эдмунд сразу сделал для себя несколько пометок: выяснить причину психосоматических болей головы, отменить принятие морфина. Наверняка затворничество молодого аристократа объяснялась нестерпимой болью, а боль, в свою очередь, была вызвана состоянием психики.       Эдмунд отложил папку, потерев переносицу. Кажется, ему стоило выспаться - последние несколько минут у него было чувство, будто откуда-то тянет холодом, хотя окно было плотно закрыто. Видимо, озноб после долгой дороги.       Следующая папка - папка Имельды Руз. Возрастная гувернантка, работала в доме состоятельных буржуа. Диагноз за подписью доктора Сноу - vapors, химера. Женщина последнее время работы постоянно была неспокойна, неусидчива. Могла начать истерику, начать кидаться на воспитанников и других слуг. Такое агрессивное поведение перемежалось с абсолютной апатией и бездействием. Эдмунд удивился, как такой прогрессивный врач мог поставить столь нечеткий и древний диагноз. На лицо был случай женской истерии. Эдмунд сразу пометил это и добавил для себя “спросить про отца”. Подумав еще немного, он добавил “паранойя в истерической форме?”. Большего из написанного он не смог вынести ничего. Лечение было, по его мнению, странным - бедную женщину заставляли “выводить” токсины, разными способами вызывая у неё рвоту. Успеха это не возымело, но врачи и дальше пытались вывести токсин из организма Имельды.       Когда на улице совсем стемнело и пришла пора возвращаться в арендованную квартиру недалеко от клиник, Эдмунд дошел только до пятой папки. На ней рукой доктора Фергисона было написано “Мелисса Арчер”. Эдмунд открыл папку. Ничего, кроме имени и возраста пациентки, там не было. Ни методов лечения, ни диагноза, ничего. Эдмунд нахмурился. Стоило уточнить у доктора Фергисона - может, эта папка попала к нему случайно?       Эдмунд устало потер глаза и, подхватив свой саквояж и надев шляпу, направился на выход.       Следующий день обещал быть долгим.

24 сентября 1921 год

      Предусмотрительно позавтракав дома, Эдмунд пришел в Кэйн Хилл рано утром. Туман тянулся к ногам, скрывая за тонкой вуалью землю. Тяжелые тучи над головой обещали дождь, поэтому Эдмунд предусмотрительно взял с собой зонтик. Озябнув от утренней прохлады, он даже пожалел, что не взял с собой пальто. Кажется, он начинал заболевать. Оставалось надеяться, что не серьезно.       Войдя в свой кабинет, он закончил ознакамливаться с папками пациентов. У себя в блокноте - подарке Долорес - он пометил очередность, в которой он посетит пациентов. Немного подумав, Эдмунд добавил в самый конец списка и Мелиссу Арчер. Об этом недоразумение, конечно, стоит поговорить с доктором Фергисоном, но он придет в клинику только вечером - кажется, доктор Сноу вчера сказал, что доктор Фэргисон сейчас в Лондоне по каким-то делам.       Ещё до обеда Эдмунд решил посетить некоторых пациентов.       Первым в списке у него стоял Артур Йорр с диагнозом “снарядный шок”. Мужчина единственный выжил в своём отряде, несколько дней нес на своей спине раненого товарища, но в итоге притащил к медсестрам только труп. И это был один из немногих диагнозов, с которым Эдмунд был полностью согласен. Правда, он назвал это “истерией вследствие военной травмы”, но в данном случае термин не был так уж принципиален. Только вот с методами лечения он был в корне не согласен - какой смысл пытаться вывести токсины, если причина вовсе не в каком-то внутреннем яде? Эдмунд понимал, что это самый перспективный из его пациентов, просто ему необходимо подобрать правильный подход.       Перед входом в палату, доктор Бэннет глубоко вздохнул, приводя себя в норму и прогоняя навязчивое чувство вины - он тоже должен был быть на фронте. Защищать других, прикрывать спины…       Но это не имело значения сейчас. Сейчас - он врач и должен помочь пациенту. Палата №18 встретила его духотой и кислым запахом пота. Палата была узкой, темной, с рядом кроватей вдоль стены. Здесь их было семь. Свободна была только одна, ближе всего к двери, на остальных лежали мужчины разного возраста. Кто-то спал и громко храпел, один совсем молодой парень тихо хихикал, глядя в потолок.       — Кто здесь мистер Йорр?       Раздался тихий звон и вверх поднялась одна рука с третьей от двери постели. Эдмунд поморщился - все пациенты были прикованы к кроватям наручниками. Необходимо будет поднять этот вопрос с доктором Фергисоном. Доктор Бэннет подошел к постели Артура Йорра.       — Вы Артур Йорр?       — Нет, просто так решил руку размять, — пациент недобро оскалился, отчего Эдмунд даже смутился. Но он мог поспорить, что ни один мускул на его лице его не выдал.       — Чувство юмора это хорошо, — на этих словах тот самый мальчишка начал хихикать громче. — Идемте.       — Бегу и падаю, — огрызнулся Артур. — Ты мне предлагаешь вместе с кроватью с тобой тащиться? Сними наручники, олух!       Вот теперь Эдмунд не был так уверен, что его мимика его не подвела. И правда, как он не подумал, что все пациенты могут быть прикованы к кроватям и не спросить про ключи?       Эдмунд извинился и быстро вышел из палаты. Он только примерно представлял, где находится процедурная и где можно попросить ключи.       Идя прямо по коридору, у Эдмунда создалось впечатление, что туман проник и сюда. В полумраке едва заметно летали пылинки, потревоженные быстрым шагом доктора. По окнам начинал мелко стучать дождь - хорошо, что он взял зонтик. Стук капель вторил его шагам, пока Эдмунд шел вдоль дверей в палаты. Наконец, дойдя до тупика, он открыл последнюю дверь. Все-таки память его не подвела, это была процедурная. В нем была только Сэнди, вскинувшая брови как только Эдмунд зашел. Все процедуры проводились утром или вечером, в обед пациенты отдыхали.       — Доктор Бэннет, — медсестра лучезарно улыбнулась.       — Здравствуйте. Не подскажите, где я могу взять ключи от наручников пациентов?       — Подскажу, — Сэнди снова улыбнулась. — Вам чей?       Объяснив ситуацию, Эдмунд забрал ключ. Сэнди всё время что-то говорила, но с правой, глухой стороны, поэтому половины он не услышал. Да и не горел желанием. Ему никогда не нравились люди, которых… много.       Дальнейший день прошел спокойно и предсказуемо. Он прошел трех пациентов, всех отводил к себе в душный кабинет и под звуки дождя вёл сеанс психоанализа. Пытаясь найти ту или иную причину недуга, иногда Эдмунд заходил в тупик. Но всё же, для первого дня можно было быть довольным: три из двух диагнозов были поставлены. Разве что с доктором Фергисоном он не смог поговорить.

27 сентября 1921 год

      Разговор не состоялся и на следующий день и через день. Эдмунд принял решение остаться дома, так как болезнь все-таки одолела его: на утро голоса почти не было. Легче стало уже к следующему вечеру, однако поговорить с доктором Феригосом снова не удалось. Эдмунд был занят пациентами.       Хоть и на прошедших выходных многие работали, в отличие от него, но всё-таки стоило пройти всех своих пациентов.       Когда список был закончен, взгляд Эда снова упал на имя Мелиссы Арчер. Больше не в силах терпеть, он оставил доктору Фергисону, который ушел домой, записку. А вот утро вторника началось с пронзительного совиного взгляда доктора Фергисона, под которым Эдмунд почувствовал себя мышкой в чистом поле: вот-вот съест.       — Доброго утра, Эдмунд.       — Доброго, доктор Фергисон.       — Я же говорил, просто Дункан, — мужчина вздохнул. — Вы спрашивали меня про миссис Арчер?       — Да, доктор… Дункан, — Эдмунд немного поежился. — Её папка пуста.       — Не советовал бы вам контактировать с этой особой.       — Все заслуживают лечения.       — Безусловно, — доктор Фергисон вздохнул, нахмурив кустистые брови. — Но, боюсь, с ней случай особый. Девушка абсолютно безумна, но достаточно умна, чтобы убедить в обратном.       — …сэр?       Дункан усмехнулся и жестом предложил пройтись, махнув в сторону двери во двор.       — Давайте я кое-что вам расскажу, мой мальчик. — доктор Фергисон неспешно пошел, увлекая за собой Эдмунда. — Миссис Арчер попала к нам чуть меньше года назад. Я затрудняюсь поставить ей диагноз. Как тогда, так и сейчас - она производит впечатление достаточно умной и нормальной женщины. Ею занимался лично доктор Браун. Нет, не тот, с кем вы имели честь познакомиться, его племянник. Очень способный юноша, он тоже был приверженцем психоанализа, как и вы. Он ставил ей женскую истерию, однако в один день уничтожил все свои записи и попытался помочь бежать миссис Арчер. Он ранил собственного дядю - да-да, раньше он не хромал, но его племянник выстрелил ему в ногу. К несчастью, мальчик и сам погиб в тот день - сломал шею, упав с лестницы.       Эдмунд остановился, чувствуя как страх коснулся позвоночника. Мурашки пробежали по спине. На секунду ему даже показалось, будто холодная рука прошлаясь по затылку - но это был только ветер.       — Какой ужас…       — Да, Эдмунд. Эта женщина свела его с ума. И я бы не хотел, чтобы то же случилось с вами.       Эдмунд поднял взгляд на доктора Фергисона. Тот хмурился, но, казалось, смотрел с искренней заботой.       — Я понимаю ваше беспокойство, — мягко сказал Эдмунд. — Но всё же: каждый заслуживает лечения. Тем более, теперь я в курсе, на что способна эта женщина. Я бы всё равно хотел бы ею заниматься.       Дункан вздохнул.       — Я предполагал, что вы так скажите, Эдмунд. Принципы есть принципы. Однако, прошу, подумайте немного. Примите взвешенное решение.       Эдмунд кивнул. Доктор Фергисон тут же повеселел.       — Раз так, то пойдемте позавтракаем. Говорят, сегодня на завтрак гренки с молоком.