six-eyed empire

Северные провинции всегда были неспокойным местом; армии императора, сторожившие границы, часто доносили до владыки вести о мелких стычках тамошних городских наместников, не поделивших рисовое поле или повздоривших из-за мелочи, о разбойниках, подстерегающих повозки на дорогах и лесных тропах, о кочевниках, пришедших издалека в поисках лучшего места, чтобы, наконец, начать вести оседлый образ жизни. Многое из того, о чем сообщали правителю, обрастало слухами, не успев даже добраться до дворца в столице, и, чаще всего, не соответствовало действительности либо было приукрашено настолько, что трудно было понять, где истина, а где фантазия. Неизменным оставалось только одно — покоя на севере не было в помине. Сатору, будучи ещё наследным принцем, с тихой тревогой во взгляде смотрел на отца, склонившего голову над военной картой, подсунутой мужчине генералом Гето-старшим, отцом Сугуру, которого император не так давно назначил командующим войсками. Хмуро сдвинув к переносице брови, владыка всматривался в свиток, изредка отнимал от лица руку и начинал водить пальцем по линиям черной туши, обозначавшей границы и направления передвижений противника, размазывая по бумаге густые чернила. По сосредоточенному взору Годжо можно было понять, что тот отчаянно пытался найти лазейку, слепую зону своего врага, куда следовало без промедления ударить. Появление Сукуны не было громом среди ясного неба, обескураживающим и мгновенно наносящим непоправимый урон. Сначала разведчики сообщили императору о том, что на территориях севера появились очередные кочевники, которые сразу принялись конфликтовать с местным населением, нагло притесняя крестьян и пытаясь захватить чужой урожай. Годжо отправил маленький вооруженный отряд для устрашения наглецов, и это сработало: кочевое племя поднялось с места и ушло в соседнюю провинцию. Однако, как только сброд прибился к окраине нового поселения, то принялся за старое, пугая горожан. К счастью, кочевники не причиняли вреда людям, лишь отнимали пищу и предметы быта, но всё чаще на стол владыки падали жалобные письма от наместников с просьбами защитить своих подданных и наказать обидчиков. Годжо-старший вновь отправил войско на подмогу, и теперь уже назойливые «гости» ушли, понеся потери среди людей, потому как оказали солдатам империи сопротивление. Несколько месяцев кочевники не давали о себе знать, а когда правитель облегченно выдохнул, решив, что проблема, наконец, решена, они возвратились, напав на маленькую деревушку и почти стерев ее с лица земли. К великому сожалению, пока градоначальники близлежащих поселений прознали о беде и погнали своих гонцов с кричащими от паники письмами в столицу, душегубы успели немного продвинуться на юг, разорив и захватив по пути несколько деревушек и постоялых дворов. Императорская резиденция застыла в напряжении, наблюдая за тем, как советники перетягивали владыку во все стороны, точно кусок тряпки, пытаясь убедить мужчину встать на их сторону и принять, как им казалось, единственное верное решение. Советник Зенин, возглавлявший Палату военных дел, требовал крови и готов был сиюминутно отправить армию биться с кочевым народом, советник Камо, заведовавший казной империи, пытался переубедить коллегу, посетовав на то, что это будет стоить немалых финансовых затрат, а советник Гакугандзи, руководивший Палатой церемоний, и вовсе считал, что императору Годжо не стоит обращать внимания на разбушевавшихся голодранцев. Недовольно сопя, старик постукивал клюкой по полу и уверял владыку, что наместники северных провинций вполне способны самостоятельно справиться с набегами кочевников при помощи своей стражи, а если нет, значит, их нужно снять с должностей и понизить в ранге. Правитель, подперев голову кулаком, молча переводил взгляд с одного советника на другого, вслушивался в сбивчивые речи — в зале дворца Гиёдэн царил раздраженный гвалт — и понимал, что разрешить вопрос так, чтобы весь аппарат Государственного совета был удовлетворен, не получится. Кто-то все равно останется не у дел, а будут ли это члены уважаемых родовитых кланов или старейшины — зависит от выбора самого императора Годжо. Потерев от усталости переносицу, владыка объявил, что обдумает все предложенные варианты и примет решение позже. На протяжении всего следующего месяца во дворец съезжались наместники, решив не слать больше письма, а явиться ко двору правителя лично. Рыдая в голос и утираясь рукавами сокутаев, градоначальники падали перед императором ниц и молили как можно скорее оградить их от вероломных нападений дикарей, непременно зарящихся на их скромные богатства и великим трудом добываемый урожай. Последней каплей стало письмо, доставленное на последнем издыхании измученным гонцом, избитым и с отрезанным языком. Некто Рёмен Сукуна, назвавшийся королем северных земель, велел императору Годжо отпереть ворота столицы и освободить для него престол. В противном случае предводитель кочевников обещал сжечь все города и деревни, какие только попадутся на его пути к императорскому дворцу. Злая насмешка, ядом сочившаяся из аккуратно выведенных иероглифов (владыка предположил, что письмо было написано кем-то под диктовку этого бессовестного ублюдка), вывела обычно спокойного правителя из душевного равновесия, и мужчина велел немедленно созывать советников в зал Гиёдэн. Вердикт Годжо был резок и неоспорим — империя вступала в войну.

*

В ночь после огласки императорского приказа Сатору, трясущийся, бледный, с круглыми выпученными глазами влетел в старую сторожевую башню за дворцовыми воротами, служившую юным влюбленным одним из убежищ от посторонних глаз и ушей, и вцепился в одежды Сугуру так крепко, что едва не порвал ткань. Путаясь в мыслях и словах, альбинос поклялся, что, если Гето отправится воевать вместе с генералом-отцом, он поедет следом, переодевшись гвардейцем. Обычно юноше не требовалось много усилий, чтобы успокоить встревоженного принца, но в тот момент Сугуру понимал, какая разразится буря, стоит ему только открыть рот и сообщить, что уже принял роковое решение. В какой-то степени младший Гето был даже рад, что Сатору первым заговорил об этом, развязав любовнику руки. Столько отчаянных ругательств в свой адрес молодой гвардеец ещё ни разу в жизни не слышал. Брюнету пришлось крепко стиснуть Годжо в своих руках и зажать ему ладонью рот, чтобы, не приведи Будда, их не услышали снаружи, и вскоре наследный принц обмяк в объятиях Сугуру, начав громко шмыгать носом. Генерал Гето, пользуясь тем, что находился в дружеских отношениях с военным советником Наобито, сумел быстро продвинуть своего сына по карьерной лестнице, добившись назначения отпрыска на должность сёсё сразу после того, как тот сдал государственный экзамен для чиновников. Тесная дружба Сугуру с наследным принцем также сыграла военачальнику на руку, прочно укрепив положение мужчины при дворе, чем генерал успешно пользовался при случае. Воитель не был в восторге от просьбы сына взять его в поход против Рёмена: оно и понятно, терять теплое местечко под боком у императора Годжо старшему Гето не хотелось, но Сугуру был так убедителен и настойчив, что мужчина согласился, попутно похвалив юношу за верность убеждениям. Оставалось лишь как-то помягче сообщить об этом Сатору и молить предков, чтобы альбинос не оторвал возлюбленному голову голыми руками. Кусая губы и изо всех сил сдерживая жгучие слезы обиды, злости и тревоги, наследный принц слушал, как Гето убеждал юношу, что в походе с ним ничего не произойдет и скоро они с отцом вернутся в столицу с победой и привезут отрубленную голову главаря кочевников. По крайней мере, Сатору старался слушать собеседника, продолжая как в лихорадке гладить Сугуру по плечам, сжимать пальцами ткань, класть ладони на чужие теплые щёки и невпопад кивать. Дважды альбинос пытался припугнуть Сугуру тем, что воспользуется своим правом престолонаследника и велит запереть гвардейца в тюремной клетке, но Гето в ответ лишь медленно покачивал головой и продолжал гнуть свою линию, пока Сатору не сдался, замолчав и спрятав лицо в складках одежды собеседника. Сын генерала понимал опасения Годжо, ведь никто не давал гарантий, что вылазка не обернется кровопролитным боем, в ходе которого обе стороны могут понести потери. Отец, кривя рот, вскользь упомянул, что Сукуна вместе со своим сбродом вырезал несколько деревень, оставив после себя выжженную землю и разруху, а если армия вступит в полноценную войну это может ударить по казне и заставить Палату финансов нервничать и требовать повышения налогов. Сугуру мало что понимал в делах государственной важности, предпочитая не лезть туда, где его могли задавить опытом, но, по крупицам собирая вести от отца и Сатору, который присутствовал на большинстве заседаний министров, сложил два и два, и получившаяся картина ему откровенно не понравилась. Той ночью наследный принц не поддался на ласки и уговоры Гето, и юноши молча лежали на футоне: Сугуру глядел в потолок, а Годжо, повернувшись к любовнику спиной, свернулся у того под боком и тяжело дышал. Всякий раз, когда брюнет касался Сатору, альбинос дергал плечом, сбрасывая с себя чужую руку, и они вновь на какое-то время ныряли в давящую тишину, пока Сугуру не предпринимал новую попытку наладить с принцем контакт. Оставлять Сатору в башне наедине с его тяжелыми, как наполненный доверху рисом мешок, мыслями Гето не хотел; он слишком хорошо знал своего возлюбленного, чтобы быть уверенным в том, что Годжо не поднимет шум, разозлившись на решившего сбежать Сугуру. Когда время перевалило далеко за полночь, Сатору заворочался, сказал, что устал и хочет спать, и поднялся на ноги, избегая направленный на него пытливый темно-ореховый взгляд. Гето, как и всегда, первым прокрался к воротам императорской резиденции, убедился, что поблизости никого нет, провел альбиноса темными тропами через сады к покоям Отраженного света и замер, словно в ожидании. Прощаясь после ночных свиданий, Сатору всегда протягивал молодому гвардейцу руку, а тот целовал её и быстро исчезал в тени грушевого дерева, пробираясь через ближайшие ворота наружу, в город, где неподалеку от дворцового комплекса располагалась резиденция семьи генерала Гето. Годжо не подал Сугуру руки, только быстрым движением стянул обувь, подобрал полы одеяний и скрылся за сёдзи. Тяжело выдохнув, брюнет пересек ворота Радостного света и вызубренными наизусть путями вернулся домой. Тоска, тянущая, глухая, мертвая, точно матовый серый камень на обочине дороги принялась жрать Сугуру изнутри.

*

Вновь они увиделись только через три недели, когда все приготовления к походу были завершены, а армия была готова отправиться на север и прогнать кочевников с земель императора. Гето нашел Годжо в саду за дворцом владыки: юноша сидел в беседке и играл со своим младшим братом в го. В силу возраста Сатоши приходилось долго думать над своими ходами и обращаться за подсказками к Сатору, и тот терпеливо объяснял ребенку, куда стоит поставить фишку. Сугуру приблизился к беседке и поприветствовал наследных принцев уважительным поклоном. Заметив знакомое лицо, Сатоши приободрился и быстро потерял интерес к игре, а вот его брат, напротив, сдвинул к переносице брови и сделал вид, что обдумывает свой ход. Гето и не надеялся, что альбинос кинется ему на шею после такой долгой разлуки, но все равно ожидал чуть более теплого приема, а потому не сразу собрался с мыслями. — Мой принц, завтра мы с отцом отправляемся в путь. — Я знаю, — ответил Годжо, не поднимая на собеседника глаз. — Обещаю, что не подведу вас и владыку и принесу победу империи. — Разумеется. — Могу я поговорить с вами наедине? — Сугуру стиснул руку в кулак. — Ты можешь говорить и так, мне нечего скрывать от моего брата. — Сато… Мой принц, если я погибну в этом сражении, прошу вас, принесите к моей могиле ленту, которую я подарил вам. В знак нашей дружбы. — Что? — Сатору быстро поднял взгляд на брюнета, а его рука с зажатым в пальцах черным камушком замерла над доской. Конечно же принц понимал, о какой ленте шла речь. Длинный тонкий отрез белоснежной ткани, которым Сугуру иногда связывал Годжо руки или прикрывал глаза во время их ночных свиданий. — Так я смогу упокоиться с миром и… — Гето не успел договорить, потому что юноша вскочил с дзабутона, смахнув рукавом чашу с игровыми фишками, и набросился на него, заключил в крепкие удушливые объятия. — Ты вернешься ко мне, Гето Сугуру, иначе я прикажу казнить всю твою семью, велю сжечь поместье и развеять пепел по ветру! И не смей после винить меня в жестокости! Голова Сукуны нужна владыке, а мне — ты! — Аники, не говори так! — голос Годжо Сатоши задребезжал, а сам мальчик нервно заерзал на месте. — Мой принц… — Замолчи, Сугуру, я не желаю ничего слышать! Я приказываю тебе выжить и вернуться ко двору! — Я исполню ваш приказ.

*

Когда Гето пробрался в сумерках в гостевой павильон недалеко от северных ворот резиденции, Сатору, явившийся на место встречи первым, набросился на юношу, как оголтелый, принялся терзать чужой рот поцелуями-укусами и едва ли не срывать с Сугуру одежду, точно боясь не успеть насытиться теплом крепкого подтянутого тела. Брюнет удерживал Годжо за талию, чтобы тот случайно не травмировал себя или их обоих, когда юноша, наконец, повалил Гето на футон, гладил круглые белые ягодицы, пил с опухших от поцелуев губ тихий стон, помогая возлюбленному насаживаться на вымазанный маслом член. Сатору бился в руках Сугуру, как вытащенная из воды на берег рыба, больно сжимал пальцами его плечи, подмахивал бёдрами так резво и агрессивно, что Гето не поспевал за альбиносом. В какой-то момент Годжо вдруг выгнулся, запрокинув голову, закрыл ладонями лицо, а до Сугуру, оглушенного злобными ласками принца, донесся сдавленный плач. Испугавшись, что случайно причинил Сатору боль, Гето принялся гладить фарфоровые плечи, прижимать трясущееся тело к себе и умолять наследника сказать, что он сделал не так. — Сугуру, я не переживу, если ты умрешь. — Альбинос захлебывался словами, растирая кулаками покрасневшие от слёз глаза. — Пожалуйста, не уезжай завтра. Я попрошу владыку оставить тебя во дворце. Твой отец сам справится! — Я не могу всю жизнь прятаться за твоей спиной, Сатору, это нечестно. — Ты и так числишься в гвардии императора, это почетная должность! Пусть генералы воюют, если им так хочется. — Но я хочу, чтобы отец уважал меня. Чтобы мной гордился ты. — Гето поднес к губам запястье принца, принявшись осыпать его мягкими успокаивающими поцелуями. — А я хочу, чтобы ты был жив! — Тише, Сатору, молю тебя. Я не погибну в этом сражении, слышишь? Рёмен Сукуна и его сброд — всего лишь грязные оборванцы, он не выстоит против армии империи. — Я сброшусь с крыши дворца, если привезут твое тело, клянусь, — всхлипнул Годжо, обиженно кривя рот и роняя на грудь Сугуру крупные соленые кристаллы-капли слёз. — Тогда я буду ждать тебя на берегу Сандзу и мы вместе пересечем её воды. Сугуру положил ладонь на затылок принца, привлек к себе и поцеловал, лаская языком и губами мягкие розовые лепестки, прошелся пальцами вдоль позвоночника, замер у поясницы. Покрепче обняв Сатору, брюнет плавно толкнулся бёдрами, отчего альбинос шумно и рвано выдохнул. Вплоть до минуты их расставания под грушевым деревом дворца Сёёся Гето как мог отвлекал Годжо от мрачных мыслей, не позволяя им разрушить магию тайной, нежной, полуночной встречи. Ему и самому не хотелось верить, что это их свидание могло быть последним.

*

Сугуру надеялся, что поход против Сукуны не затянется надолго, а войска владыки мгновенно сокрушат неприятеля, но пока конница добиралась до моста, перекинутого через реку Коя и служившего главным торговым путем из Оми в Хэйан, неприятель успел привлечь на свою сторону большое количество людей, недовольных правлением императора Годжо, а ещё присвоил себе доспехи и вооружение, разорив охранные дома сожженных городков и поселений. Рёмен был решительно настроен прорваться через блокаду моста, и спустя несколько часов после того как обе стороны сошлись в схватке, усыпав друг друга градом стрел, а затем ринувшись на жалобно трещащий под копытами деревянный настил, кочевникам удалось потеснить гвардейцев. Видя звериную жестокость, с которой поданные Рёмена и он сам рубили мечами имперских солдат, генерал Гето вместе с генералом Фушигуро Тодзи, назначенным главным помощником командующего, решил пойти на крайние меры и велел поджечь мост, чтобы лишить противника возможности перебраться через бурный речной поток. Уловка сработала, а разбойники быстро отступили; те, кто в момент пожара остались на мосту — и кочевники, и гвардейцы — прыгали в воду и исчезали в беспокойных глубинах, подхваченные волнами и утянутые ко дну тяжестью доспехов. Перепуганные лошади оглушали людей ржанием, пытаясь сбить пламя с горящих хвостов и грив, затаптывали их, опрокидывали наземь толчком мощного крупа, со столбами холодных брызг сигали в Кою, преодолевая потоки и добираясь до спасительных берегов. Уцелевшие гвардейцы разрушили обожженные дочерна остатки моста, лишив северные провинции ближайшей до столицы переправы, опасаясь повторного набега Сукуны, и разбрелись вдоль береговой линии, высматривая врага. Оба генерала вместе с Сугуру и небольшим отрядом двинулись к пограничной крепости Итадаки, чтобы осесть там и дождаться вестей от разведчиков. Первые гонцы прибыли только через неделю, а в их донесениях значилось, что кочевников заметили движущимися вверх по реке ко второму мосту, ближе к провинции Оми. Путь до переправы был неблизкий, и если Рёмен всё-таки решил уйти дальше на север, то у империи будет время на то, чтобы собрать новый отряд и дать бой. Отправив донесение в столицу, Гето-старший приказал ожидать возвращения разведывательного отряда в Итадаки. Сугуру нестерпимо хотелось как можно скорее вернуться во дворец, чтобы рассказать Сатору, какое волнение охватило юношу, когда он вступил в настоящий бой, как он яростно бился с кочевниками, бросив лук и выхватив из-за пояса меч, как жарко полыхали опоры моста, сгорая в ярко-рыжем пламени. Перебирая пальцами густую гриву своего коня, Дракона, молодой сёсё думал о платиновых волосах наследного принца, всегда таких мягких, приятно щекочущих кожу. Чем занимался Годжо, пока он, Гето, слонялся по крепости, без конца проверяя прочность доспехов и совершая вместе с генералом Фушигуро обход стен и ворот? Молился ли Сатору в храме за своего возлюбленного, прося предков уберечь Сугуру от стрел и огня? Приходил ли вечерами в места их тайных встреч, вспоминал, как пылко они любили друг друга, прячась от всего белого света? Часть отряда, отправившаяся по следу Сукуны, прибыла в Итадаки с тревожным сообщением: кочевники, которых солдаты теперь называли не иначе как «проклятия», неожиданно повернули назад и, вероятнее всего, движутся в сторону крепости, так как это второй ближайший перевалочный пункт на границе провинций после уничтоженного моста. Украдкой взглянув на отца, Сугуру уловил замешательство в глазах генерала, но оно быстро сменилось решимостью, вспыхнувшей в темно-ореховых глазах, как факел. Поклявшись лечь костьми, но не пустить врага на земли владыки, старший Гето скомандовал войску строиться и выдвигаться навстречу Сукуне, собираясь перехватить кочевников, которые, наверняка, были вымотаны долгим бессмысленным походом и теперь представляли из себя легкую мишень. Нацепив кабуто и оседлав Дракона, юноша не без огорчения посмотрел в ту сторону, где находилась столица, и мысленно попросил наследного принца подождать ещё немного.

*

Свалившись на землю и опершись на локоть, Сугуру сорвал с себя шлем и принялся громко дышать ртом, наполняя лёгкие воздухом, в котором смешались запахи крови и копоти. Где-то над головой брюнета фырчал его конь, бодая хозяина мордой в плечо и затылок, но Гето как будто выскользнул из реальности, глядя перед собой выпученными глазами и пытаясь отдышаться. Сукуна обрушился на противника, как волна на Большом море (Сугуру никогда не видел Большого моря, только слышал о нем из чужих уст, но живо мог вообразить, как его воды бунтующе подымались над лодками), выкосил передний ряд построения ливнем из стрел. Вместо загнанного стада гвардейцев встретил организованный отряд, отчего Гето сделал вывод, что этот Рёмен смыслил в военном деле, пусть и не так хорошо, как генералы и министры военной Палаты империи. Сукуна быстро адаптировался к тактикам врага, обратив их против командующего — загнал в кольцо и поджег сухую долину, в которой столкнулись кочевники и солдаты. Лижущий пятки огонь, конечно, сыграл мужчине на руку, сбив поданных владыки с толку, но старший Гето и генерал Фушигуро дали достойный отпор, прорвавшись через стену пламени и ринувшись на «проклятий», словно древние боги войны. Сугуру мчался верхом через поле, на ходу срубая мечом вражеские головы, натягивая поводья так сильно, что конь брыкался, вставал на дыбы и обрушивал копыта передних ног на тех, кому не посчастливилось оказаться перед всадником. Взметнувшись на небольшую насыпь, брюнет быстрым отточенным движением спрятал клинок в ножнах и стащил с плеча лук, натянул тугую тетиву, прицелился, прикрыв один глаз — стрела врезалась подбиравшемуся украдкой к генералу Фушигуро неприятелю куда-то в плечо, заставив выгнуться от боли и вскриком выдать себя. Мужчина одним широким и быстрым замахом отсек кочевнику голову, а после пнул её подальше, точно плешивую, истекающую бешеной слюной бездомную псину. Парализующий страх, который вцепился в Сугуру, когда он впервые принял участие в сражении, давно рассеялся, уступив место ревущей гордости и отчаянному желанию победить любой ценой. От едкого черного дыма слезились глаза и болели лёгкие, но младший Гето продолжал набрасываться на «проклятий», бить их выхваченным из рук сослуживца копьем и во всю глотку орать слова восхваления империи и правителя Годжо; на счастье Сугуру, на поле сражения стоял такой гвалт, что никто не слышал его пламенных речей, обращенных к старшему наследному принцу. Самого Сукуну юноша не замечал на поле боя до последней минуты сражения, до того рокового мгновения, когда со стороны возвышения на берегу вдруг появился всадник с непокрытой головой, но вооруженный луком. Выхватив стрелу из колчана, который ему подсунули кочевники, выскочившие из укрытия следом, мужчина прицелился в беснующуюся мешанину воюющих людей и сделал один-единственный выстрел. Сугуру не успел проследить за траекторией полета стрелы, зато стал свидетелем того, как кто-то быстро отзеркалил атаку Рёмена — а Гето не сомневался, что это был именно предводитель разбойников, — пробивая мужчине стрелой руку чуть выше локтя. Всадник согнулся, схватившись за древко, и тут же развернул лошадь, устремился в чащу, а вслед за ним живой визжащей волной ринулось и войско «проклятий». Гвардейцы принялись добивать не успевших сбежать противников, а Сугуру, задохнувшийся и уставший, сполз с седла и распластался по земле, всё ещё не веря в то, что им удалось во второй раз прогнать неприятеля. Хмельная эйфория быстро сошла на нет, оставив после себя горький полынный привкус на корне языка, когда Гето заметил тревожно суетящихся гвардейцев, вдруг начавшись собираться вокруг покосившегося знамени в виде темно-голубого полотна с оттиском узорного дерева с шестью глазами среди листьев. Не без труда поднявшись на ноги (отяжелевшие доспехи тянули брюнета вниз), Сугуру принялся продираться через столпотворение, чувствуя разрастающуюся внутри тревогу, а когда протиснулся мимо гвардейцев, то с криком «Генерал! Отец!» бросился к мужчине, лежавшему на спине с торчащей из груди стрелой. Острие, точно заговоренное, прошло меж нагрудных пластин плетеной кирасы и пробило мужчине лёгкое. Старший Гето, скалясь кровавым ртом, пытался подняться, отпихивал от себя руки подчиненных и угрожал высечь любого, кто посмеет удерживать его, рычал, угрожая небесам, что если умрет по пути в столицу и не успеет лично донести императору весть о победе в сражении, то обернется злобным мстительным юрэй и не упокоится до скончания веков. Тодзи, грубо схватив Сугуру за плечо, отодвинул воина от командующего и помог тому встать, удерживая мужчину от падения; генерал Гето с хрипом согнулся, сплевывая кровь, навалился на мужчину и сделал несколько нетвердых, но настойчивых шагов, прежде чем рухнул, гремя доспехами. Сугуру с широко распахнутыми глазами глядел на отца, что боролся с собственной смертью, скрюченными пальцами терзая пластины кирасы рядом с древком стрелы Сукуны, и не знал, что ему делать. Жизнь капля за каплей выливалась изо рта самурая, утекая прямо в выжженную землю, покидала злобно сверкающие глаза, превращая их в два матовых, тусклых, пересохших озерца, а всё, что мог в ту минуту делать Сугуру — это стоять, как деревянный идол, и смотреть на умирающего генерала. Командующего уложили на растянутое имперское знамя и поволокли по направлению к крепости, хотя все и так прекрасно знали, что счёт его жизни пошел на минуты, но никто не посмел выдать своего отчаяния, бодро поддерживая генерала, продолжавшего уверять гвардейцев, что доберется до владыки живым. Казалось, сами духи предков берегли старшего Гето от погибели, поддерживая в слабнущем, но всё ещё крепком теле жизнь, и в какой-то момент Сугуру действительно поверил в то, что отец выкарабкается, однако генерал умер через полтора часа после завершения битвы, захлебнувшись собственной кровью. Тело мужчины, накрытое пропитавшимся алым знаменем, торжественно сожгли, а пепел отнесли и зарыли недалеко от разрушенного моста через Кою, места первой блестящей победы военачальника. Генерал Фушигуро принял на себя командование войском и приказал возвращаться в столицу, а Сугуру увез домой один лишь кабуто отца и его меч, завернутый в походный плащ. Дворец встретил воинов с почетом, как настоящих героев, давших отпор жестокому противнику, а военный советник Зенин быстро подсуетился, предложив императору Годжо рассмотреть кандидатуру его племянника Тодзи на должность нового командующего. Владыка пообещал подумать над словами Наобито, а после выразил слова глубокого соболезнования насчет смерти генерала Гето и обещал помолиться за душу почившего самурая в храме. Сугуру, в одночасье ставший хозяином родового поместья, попросил правителя разрешить ему встать под начало Фушигуро и дослужиться, как отец, до генерала, чтобы тот мог гордиться им, глядя на отпрыска с небес. Сатору, сидевший сбоку от императора, бросил на возлюбленного полный отчаяния взгляд, смиренно опустил глаза в пол и тяжело вздохнул. Последовавшие за этим полгода тревожного затишья прервались донесением из Итадаки: Сукуна и его «проклятия» вновь были замечены на границе северных провинций, и теперь уже король-кочевник, как его шепотом окрестил простой люд в городе, уверенно шел на крепость, где и застрял на целых пять лет, пытаясь прорваться к столице.

***

На земле у дворца Сюнкёдэн, императорской оружейной, смиренно опустив рыжую голову, сидел подросток. Его невзрачное одеяние, похожее на тряпье оборванца, праздно шатающегося из одной провинции в другую, было покрыто пылью и грязными пятнами, а сандалии были истоптаны настолько, что, казалось, в любую секунду могли развалиться и оставить своего хозяина босым. Солдаты крепко обмотали мальчишечье тело веревками, заломив за спину руки, и неизвестно, как долго пребывал в таком положении «гость» резиденции владыки Годжо, но по посеревшему лицу и поджатым губам юнца было видно, как желал тот освободиться от пут и размять затекшие конечности. Услышав торопливо приближающиеся шаги, ребенок поднял глаза, несколько раз быстро моргнул и собрался было податься навстречу высокому молодому человеку в дорогих одеждах, но его схватили за плечи и дернули назад. — Ведите его внутрь, — скомандовал альбинос, не желая устраивать допрос посреди двора на потеху любопытным слугам и мелким чиновникам, без конца снующим меж дворцовых павильонов. — Что скажешь, Сугуру? — Он и правда похож на Сукуну. Есть в них что-то общее, — ответил генерал, подозрительно щуря лисьи глаза. Годжо никогда не видел короля кочевников вживую, зато Гето хорошо запомнил его лицо, которое не раз встречал на поле боя. — Сатору, это может быть ловушка. — Рёмен, должно быть, очень глуп, если считает, что меня можно провести, подослав ребенка, — фыркнул с насмешкой император, двинувшись к оружейной, куда уволокли связанного мальчика. — Либо, наоборот, слишком хитер и знает, что делает. — Ты настолько в меня не веришь, генерал? — Я просто не хочу, чтобы ты пострадал. — Это ребенок. — Годжо специально выделил голосом слово «ребенок». — И он связан. Думаешь, у малыша за пазухой припасен кинжал, а сам он — мастер боевых искусств? Не смеши, Сугуру, пойдем лучше выясним, что ему здесь понадобилось. Гето закрыл за собой сёдзи, убедившись, что возле дворца не собрались лишние уши, и только после этого приблизился к императору, встав за его правым плечом. Сатору заложил за спину руки, молча прошелся несколько раз туда-сюда, со всех сторон осматривая пленника. Подросток следил за движениями мужчины, нервно дыша и стараясь не глядеть владыке в глаза, а когда тот резко остановился, то и вовсе отшатнулся, завалившись на пол, отчего окружавшие их солдаты встрепенулись и схватились за мечи. Лицо мальчишки было измождено и серо — вероятно, его скудно кормили, пока везли до города, — щёки впали, а под глазами залегли сиреневые тени. Неужели юнец добровольно вызвался на самоубийственный поход под своды императорского дворца, выполняя поручение своего ублюдка-предводителя? Если это было правдой, то оставалось лишь восхититься отвагой мальчика и посочувствовать его глупости. — Как тебя зовут? — заговорил, наконец, император. — Ю-юджи, мой владыка, — дрогнувшим голосом ответил пленник, а генерала едва не тряхнуло от обращения, сорвавшегося с пересохших потрескавшихся губ. — Юджи… а дальше? — Юджи. Я не хочу больше иметь родства с убийцей. — Это правда, что ты связан с Рёменом Сукуной? — Да, мой владыка, он… мой дядя. — Лицо Юджи скривилось, точно он съел что-то гнилое и теперь его тошнило. — И чем ты можешь доказать свои слова? — Сатору усмехнулся, чуть наклонив голову вбок. — Ничем. — Подросток поник, опустив взгляд, но уже через мгновение снова вскинул голову. — Но у меня есть свиток! Я выкрал его у дяди, когда сбегал из поселения, которое наше племя использует в качестве пристанища! Это письма наместника из западной провинции, он тайно сотрудничает с дядей и готов отправить ему на помощь свое войско. Владыка, против вас готовят заговор. — При нем действительно были бумаги. — Гвардеец, потревоживший мужчин в зале личного дворца правителя, выступил вперед, протягивая альбиносу перевязанный бечёвкой свиток. Сатору, не глядя, всучил находку Сугуру. — Допустим. И ты проделал такой долгий опасный путь только для того, чтобы предупредить меня об измене? Какой тебе прок с того? Сукуна был бы только рад, если бы империю разодрали изнутри, это облегчило бы ему задачу по захвату моего престола. — Мой владыка… — Гето коснулся плеча Годжо, привлекая к себе его внимание, затем сделал знак отойти вместе с ним в сторону. — Либо он говорит правду, либо кто-то искусно подделал печать наместника Андо, — шёпотом заговорил брюнет, показывая собеседнику содержимое свитка. — Это слишком подозрительно, Сатору. Если наместник на стороне Сукуны, тот наверняка уже дал сообщнику знать, что их связь раскрыта. Вели отправить на запад отряд для проверки. — Либо это, как ты предполагал изначально, хитрая ловушка, предназначенная для того, чтобы пустить нас по неверному следу. — Император снисходительно улыбнулся, выхватывая свиток из пальцев генерала и возвращаясь к пленнику. — Скажи правду, Юджи, дядя послал тебя втереться ко мне в доверие и убить, когда потеряю бдительность? Будь со мной честен, и тогда я велю казнить тебя без пыток. — Владыка, я не обманываю! Я сбежал, потому что не мог больше терпеть все эти ужасы, что творил дядя! Он — настоящий монстр, не остановится, пока не дойдет до конца. — Губы Юджи задрожали, и мальчик поджал их. — Вы не знаете его так, как знаю я. Рёмен Сукуна убил моих родителей, когда те пытались поднять среди кочевников восстание. Он не человек, а настоящий демон. — И насколько же ужасен твой дядя? — Сатору откровенно потешался над мальчиком. — Он голыми руками рвет напополам вола? Съедает на обед головы детей? — Не головы. Сердца. — Очередная байка, выдуманная сплетниками из народа? — фыркнул молчавший все это время Сугуру. — Я видел это. Дядя заставлял меня смотреть. — Юджи стал бел лицом, как погребальный саван, мелко задрожал. Генерал почувствовал, как от слов юнца его точно током ударило. Охота потешаться над пленником тут же исчезла, уступив место леденящему кровь оцепенению. Брюнет медленно повернулся к Сатору — тот немигающим взором глядел на Юджи, а на красивом светлом его лице отразилось плохо скрываемое замешательство. Это, определенно, были не те откровения, которые рассчитывал получить император. Мальчишка был слишком напуган и расстроен, чтобы юлить и вводить присутствующих в заблуждение, и это в равной степени тревожило и успокаивало Гето. Доказать истинность намерений Юджи могла только облава на наместника Андо и его разоблачение как предателя империи, но это мужчины будут решать не в оружейном дворце среди солдат, а в совещательном зале Гиёдэн либо в рабочем кабинете Годжо. Сугуру практически кожей чувствовал повисшее в воздухе напряжение, которое становилось лишь насыщенней, а альбинос продолжал молчать и пронзать подростка насквозь пытливым, тревожно горящим синим пламенем взглядом. Неужели Сатору сходу поверил в дикие заявления Юджи? — Как тебе удалось сбежать от Сукуны? — спросил Годжо. — Мне дедушка помог. Это он забрал у дяди письмо и провел меня ночью до ворот, когда все спали, а стражники ушли. Дедушка велел бежать в столицу и отдать свиток лично вам, он сказал, что тут я буду в безопасности. — Юджи громко шмыгнул носом. — По пути мне встретились беженцы, и я прибился к ним, а когда мы уже подошли к крепости, то наткнулись на засаду кочевников. Я испугался, что меня узнают и вернут домой, но ваши солдаты нас спасли. Я напросился к генералу и всё ему рассказал, а меня за это связали и привезли сюда. — Тебя отправят в городскую тюрьму и будут держать там до тех пор, пока преступления наместника Андо не будут доказаны. Не разговаривай ни с кем. Теперь тебя будут звать… Итадори Юджи, запомнил? Никто не должен узнать, что Сукуна твой дядя. — Мой владыка… — начал было мальчик, но Годжо перебил его, подняв ладонь. — Это не моя милость тебе, а предосторожность. Если ты в самом деле сбежал от Рёмена, я смогу использовать тебя в качестве запасного плана, чтобы нанести Сукуне удар. Не вини меня в жестокости, мальчик, воля богов бросила тебя между двух огней, а я хочу разбить короля «проклятий», чтобы мой народ жил и процветал. Уведите его, когда стемнеет, а до того времени держите в гостевом павильоне у северных ворот. Глаз с него не спускать. — Да, владыка, — в один голос ответили гвардейцы, поклонившись императору. Сатору задержался на крыльце дворца Сюнкёдэн, задумчиво потирая подбородок, и не сразу отозвался на тихий голос Сугуру. Генерал, воровато оглядевшись по сторонам, положил ладонь на поясницу альбиноса, невесомо погладил юношу, будто успокаивая. — Сугуру, как думаешь, мы можем доверять Юджи? — Мне кажется, в его словах есть доля истины, но я не стал бы слепо ему верить. Наместника Андо могли оклеветать. — Отец бы не колебался. — Годжо обхватил себя за плечи. — Он бы сразу понял, говорит мальчишка правду или лжёт. — Сатору… — Не нужно успокаивать меня, Сугуру. Я и сам прекрасно знаю, что я плохой император. А если заговор действительно существует? — Значит, мы подавим его, не дав бунту разгореться. — Горячо уверил владыку генерал, встав ближе и едва не касаясь губами чужого уха. — Я не позволю ни одному из сучьих выродков отобрать у тебя власть. Отдай приказ допросить наместника, Сатору, пока не стало поздно. — Мне нужно подумать. Такое решение нельзя принимать сходу. Не распространяйся пока, никому ни слова. Нельзя, чтобы поползли слухи, а при дворе началась паника. — Не затягивай, Сатору, иначе Андо ускользнет. Альбинос в ответ тускло улыбнулся, рассеянно кивнул и направился в сторону своего дворца, смотря куда-то под ноги. Годжо мгновенно обступила свита из прислуги, выросшая, словно из-под земли, и вскоре стройную фигуру правителя перестало быть видно из-за снующей толпы. Гето постоял ещё немного у дверей оружейной, а после покинул императорскую резиденцию через центральные ворота. Ни Сатору, ни Сугуру так и не заметили Кугисаки, скрючившуюся под низким окном дворца и услышавшую весь разговор владыки с пленником от первого до последнего слова. Прикусив себя за палец, служанка быстроногой тенью отпрянула от здания и ринулась в сад, где укрылась за деревом. От слов Годжо о возможном заговоре ей стало не по себе, а ещё девушка поняла, что хочет сама поговорить с этим странным Юджи. Осталось лишь придумать, как до него добраться.