six-eyed empire

Юноша прикрыл ладонью глаза от ярко бьющего июньского солнца и взглянул на наручные часы: его парень опаздывал на встречу вот уже почти двадцать минут. Вообще-то, это был не первый раз, когда его дражайшая половина задерживалась, и брюнету оставалось только гадать, что стало причиной на этот раз. Может, в доме закончились сладости, без которых голубоглазое безумное нечто не могло прожить и дня, и парень помчался в супермаркет и теперь не может решить, какие моти купить? Может, в гости заглянул отец, в очередной раз пытаясь убедить сына перестать игнорировать их с матерью звонки? Может, он банально проспал? Длинные гудки прерывались вежливым автоматическим голосом, который приносил свои извинения за беспечного хозяина, который, возможно, даже не слышал, что до него пытаются дозвониться. Брюнет вздохнул и откинулся на спинку скамьи. Пальцев обеих рук не хватит, чтобы сосчитать, сколько раз парень просил альбиноса купить ещё один телефон, даром что у того деньги из всех карманов выпадали, и не вытаскивать его из рюкзака. Наверняка полночи залипал в игры, а потом и вовсе оставил мобильник дома на зарядке. Взять бы его за шкирку и встряхнуть, как нашкодившего котенка, чтобы глаза завертелись, точно в мультиках в духе «Тома и Джерри»! С другой стороны, юноша и самому себе подкладывал свинью каждый раз, когда отказывался от предложения возлюбленного начать жить вместе. Нет, вовсе не потому, что они только-только начали встречаться (через пару месяцев их отношениям исполнится два года), не потому, что дорого снимать жилплощадь (родители альбиноса подарили тому на совершеннолетие просторную квартиру в центре Токио), и уж тем более не потому, что их чувства охладели (удивительно, что соседи до сих пор не вызвали полицию, потому что снежный гибкий юноша бывал чересчур громкий по ночам). Брюнет справедливо опасался, что если они съедутся и начнут жить вдвоем, то быстро наскучат друг другу и погрязнут в бытовой рутине. «Я бы вставал утром вовремя, потому что ты будил бы меня, а если бы я просыпался раньше, то любовался бы, как ты спишь. Ну почему ты всё время отказываешься?». Слова, полные укора и слепой надежды, резали без ножа, проникали в самую сердцевину души, и парню приходилось отводить глаза, чтобы не видеть прожигающий насквозь, яркий сапфировый взгляд. А может, он прав? В конце концов, они встречались вот уже два года… Решив, что, если его любимая долговязая зазноба не появится в поле зрения в течение следующих десяти минут, он сам отправится к тому домой, брюнет устроился на скамье удобнее и кинул через плечо долгий взгляд на памятник, вот уже второй год служивший парням местом встречи. Это была высокая, местами истершаяся и запачкавшаяся скульптура, изображавшая двух мужчин. Один из них стоял, облаченный в богатые одежды, и держал в вытянутой к небу руке длинное древко с широким полотнищем знамени, а второй — то был воин, если судить по доспехам, — преклонил перед ним колено и обеими руками почтительно протянул меч. Памятник сильно пострадал во время землетрясения несколько лет назад и долгое время был на реставрации, но когда вновь был возвращен на место, жители Токио усыпали монумент цветами, а пестрые фото до сих пор гуляли по Интернету, привлекая внимание туристов. Скользнув глазами по табличке у пьедестала, брюнет, наверное, в миллионный уже раз прочел выученную наизусть надпись: «Генерал Гето Сугуру приветствует императора Годжо Сатору на подходе к крепости Итадаки». Да, то было поистине знаменательное событие, навсегда вошедшее в историю Японии. Если бы император не пришел с войском на подмогу тем, кто оборонял крепость, армия короля Рёмена продвинулась бы далеко на юг, прямо к столице, и одному лишь Будде было бы известно, чем закончилась бы тяжба империи и кочевого племени из северной провинции, членов которого в народе прозвали «проклятиями». Владыка Годжо правил недолго, всего четыре года, а остаток своих дней, если верить официальным источникам и памятникам письменности, и вовсе провел в ссылке во Дворце Умиротворения после того, как его свергли в результате мятежа. Чем, интересно, заслужил император Годжо такую судьбу? Он не был тираном и душегубом, наоборот, до последнего велел принимать в городе беженцев, удиравших от воинов Рёмена Сукуны. Может, если бы Годжо вел более строгую политику, то сумел бы вовремя пресечь волнения и не допустить своего свержения? Погрузившись в пучину размышлений, брюнет не заметил, как к скамье, на которой он сидел, подлетел его парень. Согнувшись и упершись ладонями себе в колени, альбинос шумно задышал и едва успел придержать пальцем съехавшие вниз темные очки. — Прости-извини, я опоздал! — Всего лишь на полчаса, пустяк, — усмехнулся брюнет, повернувшись к собеседнику. — Я гладил футболку, между прочим! — Юноша выпрямился и чуть сощурился, взглянув на парня поверх очков. — Будда милостивый! Ты? Гладил? Будет хреново, если пойдет дождь, я не взял с собой зонт. — Я не настолько беспомощный, чтобы ты знал, — фыркнул в ответ альбинос. — К тому же, ты всё равно дождался бы меня. Прям как генерал Гето. — Парень задрал голову к скульптуре. — Он же дождался императора у Итадаки. Вы, кстати, с ним похожи. Интересно, у генерала тоже была такая же дурацкая челка? — Тебе она не кажется дурацкой, когда ты её на палец наматываешь, — парировал с улыбкой брюнет. — На сеанс мы все равно уже опаздываем, хочешь пообедать? — А десерт купишь? — Я думал, это я твоя содержанка, — парень изобразил удивление. — Клубничный чизкейк, как обычно? — Ты даже не представляешь, как возбуждающе это сейчас прозвучало. Было что-то по-своему умиротворяющее в том, с каким аппетитом голубоглазый неистовый вихрь смаковал угощение, помахивая в воздухе ложкой всякий раз, когда прерывался на разговор с собеседником. Альбинос имел привычку говорить с набитым ртом, отчего брюнет постоянно его одергивал, веля сначала прожевать, а уже потом тараторить, словно пулемет. С момента, как юноши переступили порог кафе, прошло всего двадцать минут, а парень в очках успел поведать своему возлюбленному о том, как весь прошедший вечер мотался с личным водителем по Токио в поисках подарка для младшей сестры, как успел влететь в кондитерскую за две минуты до закрытия, как долго искал в квартире утюг, а потом несильно обжег паром пальцы и чуть не упустил вагон метро. Помешивая кофе, брюнет терпеливо слушал альбиноса и улыбался каждый раз, когда тот смешливо морщил нос, закатывал глаза или постукивал выпачканной сливками ложкой по своей нижней губе. Беззаботный ребенок, по ошибке попавший во взрослое тело. Поначалу парня раздражало его поведение — «Будда милостивый, ты можешь вести себя хоть чуточку серьезней?», — но чем больше он узнавал альбиноса, тем глубже в душе брюнета пускала корни мысль, что он хочет забрать себе чистый свет, льющийся из небесных глаз напротив, громкий, звонкий, как сирена, смех. Испить до дна эту дразнящую взбалмошность и стать тем, кого бы юноша назвал своим первым и единственным. Въедливое ощущение, что нечто подобное он как будто бы уже когда-то испытывал, не давало брюнету покоя, особенно обостряясь в моменты их близости, прохаживалось фантомным прикосновением по затылку. Словно что-то, давно забытое и занесенное песками, вдруг ожило и стало выкарабкиваться из своей глубокой пустынной могилы. — Эй, что ты помнишь из истории про императора Годжо? — вдруг спросил парень, нарушив нависшую над столиком тишину. — Ну… — Альбинос задумался. — Он рано стал правителем, ещё вел войну с королем Рёменом, ну, вот, пришел помочь оборонять крепость. А ещё Годжо свергли его же советники, сослали во Дворец Умиротворения, а на престол посадили его младшего брата! — В целом, да, так оно и написано в учебниках, — кивнул согласно брюнет, отодвигая в сторону чашку с недопитым кофе. — А хочешь знать, как всё было на самом деле? — То есть? В смысле, нам что, неправильную историю преподавали? — Не то чтобы неправильную, скорее… удобную. Ну, так что, хочешь? — А ты откуда знаешь, как всё было? — Альбинос чуть подался вперёд, понизив голос. — У меня свои источники, — с улыбкой ответил парень. — Слушай внимательно.

***

Поправляя на ходу пояс хитатарэ, генерал Гето Сугуру спешил на площадь перед дворцом правителя, чтобы занять свое место среди военной знати под трибунами, где находилось императорское ложе. Несколько часов назад мужчина, взмыленный, покрытый дорожной пылью, молнией влетел через ворота в столицу на своем белом, таком же, как и он, грязном и загнанном коне, спешился возле казарм и, не помня себя, будто его гнали сами демоны из недр царства мертвых, ринулся домой. Гето боялся не успеть к началу церемонии чествования духов плодородия и ритуальному танцу императора, который проводился в конце года, за неделю до рождения нового, чтобы умилостивить предков и богов, вымолить у них удачный, урожайный, безбедный год. Сугуру протиснулся через ряд сгрудившихся горожан, опустился на пустое место между двумя самураями из дворцовой гвардии и осмотрел специально построенные для мероприятия широкие подмостки. Доски были выкрашены черной краской и символизировали землю, по которой ходили смертные и которую засеивали рисом, и щедро забросаны свежими цветами и травами. По углам сцены установили высокие колонны и крест-накрест натянули крепкие канаты с повязанными на них чередующимися синими и белыми лентами — это были небо и облака. У края подмостков, на каждой из четырех сторон, возвышались каменные статуи богов с протянутой вперед рукой. Императора Годжо нигде не было видно, значит, церемония только началась: вокруг сцены, облаченные в ослепительно-белые одежды и лоскутные кэса, стояли монахи. Соединив ладони на уровне груди, служители Будды с закрытыми глазами выпевали молитвы под приглушенный стук барабанов. Убедившись, что он не опоздал, генерал Гето облегченно выдохнул, обернулся к трибунам и столкнулся глазами с острым, прошивающим насквозь взглядом вдовствующей императрицы Кийоми, матери владыки Годжо. Поджав губы, женщина на мгновение сощурилась, а потом отвернулась от Сугуру, уставившись на подмостки. Подол ее красно-зеленых накидок свисал с края ложа, покачиваясь на ветру, но императрица не обращала на них внимания, крепко стискивая в руке сложенный расписной веер. Генерал продолжал украдкой наблюдать за женщиной, пытаясь разгадать, что значил ее недовольный взор. Неужели матушка правителя Годжо догадывалась об их непростых с Гето отношениях и была крайне этим недовольна? Или, наоборот, ни о чем не знала, но злилась, что Сугуру уехал в крепость Итадаки накануне приготовлений к церемонии и оставил Сатору разбираться со всем одному? Генерал, как-никак, рос на глазах Годжо Кийоми и был единственным другом тогда ещё наследного принца! Впрочем, это был не первый раз, когда Гето ловил на себе долгий взгляд вдовствующей императрицы, но списывал это на женское любопытство и причуды. А может, всё-таки догадывалась? Решив обсудить этот вопрос позднее с Годжо, Сугуру отвлекся от правительницы и посмотрел на суетливо ерзающего на дзабутоне ребенка по левую руку от Кийоми. Это был младший брат императора, наследный принц Сатоши, которому не так давно исполнилось девять лет. Такой же беловолосый и голубоглазый, как Сатору, мальчик нетерпеливо вертелся, оглядываясь по сторонам, то и дело взмахивая длинными желто-рыжими рукавами парадной накидки и поправляя сползающий с макушки эбоси. Заметив генерала, юный принц заулыбался и помахал мужчине ладонью, растопырив худые пальчики. Тот с улыбкой кивнул в ответ. Иногда Сугуру казалось, что во всем дворце никто, кроме Сатоши, больше не любил императора так же сильно, как его любил Гето. Барабаны забились чаще и громче, достигая кульминации, а потом затихли — одни только монотонные голоса монахов раздавались над подмостками, вознося хвалу бодхисатвам. Генерал вытянул шею, чтобы лучше видеть длинную, усыпанную камелиями, лестницу, тянувшуюся от порога дворца к площади, и самым первым вскочил со своего места, чтобы почтительно поклониться императору, медленно и торжественно шедшему в сопровождении слуг, несших полы пестрых накидок церемониального платья. Годжо был похож на сошедшее с небес божество, сверкающее россыпью драгоценных камней и нежно шелестящее подолами многослойных одежд. Одеяние для праздничного ритуального танца правителя шили целый год, тщательно подбирая ткани, краски и каменья. В прошлом году Сатору пылал фиалками и аметистами, обжигая Сугуру озорным взглядом сквозь тончайшую газовую вуаль, прицепленную к золотой тиаре. На этот раз дворцовые портные остановились на сине-голубой гамме: широкие рукава тяжелого плаща, отороченного мехом, волочились по земле, сметая цветочные лепестки, а посеребренные нити, выплетшие причудливые узоры, напоминающие дерево, в кроне которых притаилось шесть огромных глаз — государственный символ Империи, — были видны издалека. Император Годжо шел, выпрямившись и чуть вскинув горделивую голову, но Гето знал, как на самом деле тяжело тому было тащить на себе все эти бесконечные нижние одеяния, накидки, халаты и пояса. Сатору жаловался, что из-за украшений, металлических подвесок и вшитых в нагрудник и наплечники золотых пластин ему было трудно передвигаться без посторонней помощи, а сам танец приходилось упрощать, чтобы ненароком не упасть, споткнувшись о длинный подол или потеряв равновесие от тяжести. И все же владыка был прекрасен, как первый распустившийся после суровой зимы весенний цветок. Специально для изготовления платья империя выкупила у далекой страны, находящейся за Большим морем, чудные камни, похожие на застывшие кусочки освещенной солнцем лагуны, и теперь те красовались на широком оби Годжо, мягко стучась друг о друга. Запястья мужчины обернули белыми и голубыми блестящими лентами, оставив свисать длинные края, перехваченные крупными бусинами. Сатору чуть повернул голову в сторону императорского ложа, и генерал сумел разглядеть белую резную маску, закрывавшую верхнюю половину лица правителя. Отросшие за целый год платиновые волосы Годжо собрали в высокий хвост и увенчали большой искусной заколкой-тиарой, похожей на ветви с синими каменными цветами. На каждую из серебряных «веточек» была надета тонкая цепочка с крошечным колокольчиком, который звенел от шага императора, оглашая появление мужчины на площади перед дворцом. Сугуру с жадностью торгаша следил за тем, как альбинос чинно взошел на подмостки, остановившись ровно в центре. Обжигающая, как красные специи из государства, где солнце, если верить словам купцов, может сжечь дотла, ревность растеклась в груди генерала — одним лишь его глазам должна предназначаться эта благословленная богами красота! Прикусив себя за щеку изнутри, Гето сложил руки в молитвенном жесте, но не прикрыл век, продолжая украдкой следить за Годжо. — Возношу хвалу вам, просветленные, что глядят с небес на эту землю, — громко заговорил Сатору, поочередно кланяясь каждой из четырех статуй. — Мой народ благодарит вас за плодоносный и щедрый год. Несмотря на войну с проклятиями, мы не бедствуем, не плачем и не проклинаем никого из живущих под вашими небесными чертогами. Как презренный правитель, я прошу вас благословить моих людей ещё на один год, а мне — позволить постичь вашей мудрости, терпения и силы воли. Милостивый Будда, тот, кто знает всё и видит грядущее, открой мне истину и убереги от неправедных решений. Я отдаю богам последний в этом году рис и вино, примите мое скромное угощение! Четверо монахов отделились от братьев и поднялись на подмостки к императору, держа в ладонях две глиняные чаши; каждый из них встал по левую сторону от статуи. Подходя к идолам, Сатору принимал из рук монаха плошку с белым рисом, опускал ее в каменную ладонь, затем поливал зерно чуть мутноватым вином, читал короткую молитву, совершал поклон и переходил к следующему изваянию, пока все четыре не получили свои подношения. Генерал невольно задержал дыхание, наблюдая за тем, как слуги аккуратно сняли с плеч господина тяжелый плащ (юноша заметно приосанился, чувствуя долгожданную легкость), на вытянутых руках поднесли большой голубой веер. Вот-вот должна начаться самая красивая часть церемонии, а именно, танец императора для богов! В прошлом году Годжо порхал, точно обнаженный клинок, резко, страстно, пронзая своей энергией насквозь, вызывая у Гето восхищение, смешанное с порочным желанием овладеть мужчиной прямо на подмостках, на глазах у тысяч горожан и приближенных Сатору. К великому сожалению Сугуру, сразу после церемонии он вынужден был уехать в крепость Итадаки, чтобы сменить на посту командующего отрядом генерала Фушигуро. К возлюбленному воин вернулся лишь спустя две недели, а император после этого четыре дня притворялся больным, дожидаясь, когда Иери Сёко, придворный лекарь, изготовит мазь, чтобы скрыть следы засосов и укусов. Интересно, какой танец подготовил Годжо в этом году? Нежные протяжные ноты сякухати разлились в воздухе над площадью, красиво и печально рассказывая древнюю, как мир, историю, понятную без лишних слов. Император медленно раскрыл веер, давая зрителям возможность полюбоваться рисунком на плотной бумаге: белые цветы и выведенное каллиграфией стихотворение. Когда к звукам флейты присоединился кото, Сатору поднял руку, описывая веером над головой широкую дугу, наклонился в сторону вслед за ним, обернулся вокруг своей оси. Движения мужчины были плавными, неспешными, по-монашески целомудренными, что никак не вязалось с пылкой и взрывной натурой правителя, и Сугуру чуть сощурил темно-ореховые глаза. Уж не вдовствующая ли императрица постаралась? Генерал быстро взглянул на женщину и заметил на лице той не меньшее удивление — неужели Годжо сам проявил инициативу и решил в этом году провести церемонию смиренно и чинно, как это любили старейшины и императорский совет? Может, пока Гето отсутствовал, произошло что-то из рук вон выходящее? Чувствуя нарастающую внутри тревогу, брюнет заставил себя оторвать взгляд от Кийоми и повернуться обратно к сцене. Сатору изящно махнул широкими рукавами на манер крыльев и кругом обошел подмостки, быстрыми взмахами веера разгоняя цветы под ногами; цепочки с колокольчиками на короне и ленты на запястьях императора трепетали и мотались из стороны в сторону. Наверное, так танцевали наложницы при дворе небесного владыки, одетые в солнечный свет и лунное сияние — грациозно и медленно, чтобы господин мог вдоволь налюбоваться своими живыми сокровищами. Сугуру фыркнул и поджал губы. Будда, милостивый, да он же ревнует владыку к богам! Если Годжо вздумал покорить своим танцем самого Амэноминакануси, генерал заберется на небеса и вызовет того на смертный бой. Беспокойство, накатившее на мужчину волной, быстро ушло, уступая место острому, как лезвие меча, азарту. Теперь уже в каждом движении Сатору воину мерещился вызов, невидимая усмешка и беззвучное: «Ну же, дай мне увидеть, как ты ревнуешь». Император поднес веер к лицу, пряча губы и подбородок, и на секунду Сугуру показалось, что их взгляды пересеклись. Генерал улыбнулся, уверенный в том, что альбинос заметил его улыбку, потому что в ту же секунду Годжо вдруг встрепенулся, резко подбросил и поймал веер, повернулся к Гето спиной, будто застеснялся. В несколько широких, но плавных шагов достигнув центра сцены, правитель сложил веер, низко поклонился каждой из четырех статуй и раскинул в стороны руки, завершая ритуальный танец. Сякухати и кото, дуэтом издав ещё несколько нот, умолкли. Со всех сторон потянулись перешептывания, похожие на шум ветра; то молились горожане, надеясь, что довольные императорским танцем предки и божества непременно пошлют им свое благословение и исполнят сокровенные желания. Легкие на подъем слуги помогли Сатору покинуть площадь, а когда на подмостки выскочили придворные музыканты и артисты, весело ударив по струнам сямисэн, Гето встал и начал пробираться сквозь толпу к дворцу. — Владыка! — окликнул генерал мужчину, когда тот уже почти переступил порог. — О, Сугуру, ты все же успел к празднику. — Годжо улыбнулся, взмахом руки давая прислуге понять, чтобы те оставили мужчин наедине. — Тебе понравилась церемония? — Я был удивлен, ваш новый танец отличался от прошлогоднего. — Сугуру подхватил волочащиеся полы ритуального платья Сатору и помог тому войти внутрь дворца. — Я же просил обращаться ко мне по имени, когда мы вдвоем, — альбинос поморщился. — Или ты забыл, что мы росли вместе? — Простите… прости, Сатору. Твой танец был очень красив. — Приходи ночью, у меня есть для тебя подарок, — шепотом ответил правитель, взглянув на брюнета через плечо. — Ты ведь не убежишь от меня в крепость, как в прошлом году? — Генерал Фушигуро был недоволен, но мне удалось убедить его отпустить меня на пару дней. — Всего пара дней? — Сатору сник, стиснув в белых пальцах веер. — Наши солдаты все чаще видят проклятий недалеко от Итадаки. Возможно, они готовятся к нападению и прощупывают почву, — нахмурился Сугуру. — Рёмен Сукуна не оставляет надежд прорваться через крепость. — И как только этому дикарю удается вот уже шестой год вести с нами войну? Воистину король проклятий. Фу, не будем больше о нем. В городе праздник! Выйди за пределы дворцовой стены, выпей с товарищами, а как стемнеет, приходи ко мне. — Я бы хотел отпраздновать с тобой, как раньше. Помнишь, мы сбегали из дворца и ели на крыше смотровой башни сладкий хлеб? — Генерал заулыбался. — Ты утаскивал для меня горшок с вином и просил дать тебе попробовать. — А ты не соглашался! — Да потому что ты пьянеешь от пары глотков! До сих пор помню, какие злые были глаза у твоего отца, когда я приволок тебя во дворец. Я думал, владыка нам обоим голову отсечет. — Славные были времена, — тихо выдохнул Годжо. — Если бы отца не отравили, я так и продолжал бы быть наследным принцем, которому можно выйти за пределы этой клетки. Купишь для Сатоши засахаренных ягод на рынке? И рисовые пирожки. — У той самой старушки? — Да. Надеюсь, она ещё жива. Её пирожки самые вкусные в столице! — Я буду молиться, чтобы ночь скорее настала. — Сугуру, продолжая держать в руках одежды императора, придвинулся к альбиносу, пожирая взглядом маску на его лице. — Так хочу к тебе прикоснуться. — Держите себя в руках, генерал Гето, только терпеливые и смиренные достигнут просветления Будды. — Мужчина осклабился, отстраняясь от возлюбленного. — Ночью. Всё ночью.

*

Брюнет крался по коридору дворца, как вор, прислушиваясь к звукам и всматриваясь в темень, чуть освещенную язычками пламени в фонарях. Сугуру вырос в стенах императорского дворца, а потому знал каждый его угол, как свои пять пальцев, но всё равно опасался случайно проникнуть не в те покои. Дворцовая стража наверняка была отослана правителем, чтобы солдаты могли отдохнуть и отпраздновать приближение нового года со своими семьями, потому как Гето никого на своём пути не встретил. С одной стороны это здорово облегчило дело, и генералу не нужно было выдумывать причину, по которой он пришел во дворец так поздно, а с другой — Будда милостивый, этот полоумный совершенно не беспокоился о своей сохранности! Да, император Годжо владел мечом и мог дать противнику отпор, но от подлого удара исподтишка не уберегут даже прозорливые боги. Как не уберегли они покойного императора, ставшего жертвой коварного отравления. Юноши как раз возвращались под утро во дворец, проведя ночь в пустом гостевом павильоне у дальних стен резиденции, куда, кроме прислуги, никто не заглядывал, когда их встретил перепуганный Сатоши. Одетый в ночное платье, ребенок стоял посреди коридора и плакал, закрывая ладошками лицо. Сатору, побледнев, подхватил принца на руки, и тот, захлебываясь и икая, сказал, что отец заболел и не хочет просыпаться. Уже через час всей столице стало известно, что правитель умер. Бросив быстрый взгляд себе за спину и убедившись, что за ним никто не следует, Сугуру тихонько постучался в закрытые створки сёдзи и удивленно отшатнулся, когда его встретила совсем ещё юная дева с коротко остриженными рыжими волосами. Гето знал в лицо всех служанок во дворце, включая тех, что были приставлены к наложницам, но эту видел впервые. Приложив палец к губам, призывая мужчину молчать, незнакомка выглянула в коридор, осмотрелась, после раскрыла дверцы шире и пустила генерала внутрь. — Владыка велел передать, чтобы вы ждали его здесь. — Девушка ткнула пальцем в сторону дзабутонов и низкого столика, на котором стояли плошки с угощениями и кувшин. — Я не видел тебя раньше во дворце, как твоё имя? — Кугисаки Нобара, я новая личная служанка владыки Годжо, — дерзко фыркнула в ответ рыжая, закатывая длинные рукава кимоно. — Удачно вам повеселиться. Гето собрался было открыть рот, чтобы приструнить взбалмошную прислугу, но Кугисаки шустро выбежала через смежные сёдзи, оставив мужчину в одиночестве. Нахмурившись, генерал привычно оглядел помещение, отмечая, что некоторые из фусума перетащили дальше, а покои стали просторнее. Мужчина легко вздрогнул, когда заслышал шум открываемых створок в одной из соседних комнат, а на тонких рисовых полотнах перегородок, ярко освещенных фонарями, появились тени людей, держащих в руках музыкальные инструменты. Уже знакомая девичья фигура вела музыкантов, держа их под руки, и Сугуру догадался, что это, скорее всего, были слепые артисты, которые служили ещё покойному императору, отцу Сатору. Усадив гостей, Кугисаки порывом сквозняка покинула помещение, а через мгновение ушей Гето коснулась непривычная, дребезжащая, торопливая мелодия, резко обрывающаяся звоном и начинающаяся заново. Самурай напрягся — их свидания с Годжо всегда проходили в тишине и полумраке, мужчине даже приходилось зажимать альбиносу ладонью рот, чтобы никто из прислуг снаружи покоев не услышал его стонов, а теперь на звуки сямисэна точно сбегутся все, кто остался во дворце! Сугуру уперся ладонью в дощатый пол, чтобы подняться с места и разогнать музыкантов, но не успел претворить задуманное в жизнь, потому что сёдзи, за которыми находилось ложе правителя, тихо разъехались, а сам владыка вышел к своему возлюбленному, тонкий, гибкий, как тростник, мягко ступая голыми стопами. Генерал не знал, на чем сосредоточить свой взгляд: на широкой и лукавой, точно у кицунэ, улыбке Сатору, на его ярко подведенных сурьмой лазуритовых глазах или золотых браслетах на запястьях и бицепсах, соединенных блестящими полупрозрачными лентами. То, что Гето сначала принял за широкие хакама, оказалось юбкой, обернутой вокруг талии мужчины, которая разлеталась от резких движений, обнажая стройные, крепкие ноги. Годжо извивался змеей, вскидывая над головой руки, вертел запястьями и покачивал бедрами, перекатываясь с пятки на носок. Сугуру шумно сглотнул, когда альбинос приблизился к нему и проехался пальцами ног по бедру; мужчина не успел перехватить чужую лодыжку, потому что Сатору ловко отскочил, развернувшись к зрителю спиной. Белая, точно выточенная из кости, обнаженная кожа императора сияла в теплом свете огней, вызывая у самурая томное желание обвести кончиками пальцев контур подтянутой талии, чуть царапнуть её ногтями, стиснуть до алых отпечатков. Выдумал ли император этот чудной танец или подсмотрел у наложниц, волновало Сугуру в последнюю очередь, все его мысли были заняты лишь осознанием того, как сильно он любил Сатору и желал припасть губами к его плоскому животу. Словно угадав, о чём думал брюнет, Годжо, не прекращая улыбаться, быстро скользнул к мужчине, взмахивая руками в такт музыке, и рухнул вниз, усаживаясь на коленях Гето и обнимая того за шею. — Тебе нравится, Сугуру? Это Нобара меня научила и накрасила, — приглушенно выдохнул он на ухо генералу. — Пока тебя не было, в столицу приезжали министры из-за Большого моря и привозили с собой танцовщиц! По пути они подобрали Кугисаки, которая сбежала из дома, и хотели забрать её с собой, но я её выкупил, и теперь она моя служанка. — Бесстыдник. — Сугуру с жадным восхищением осмотрел браслеты на запястьях, подведённые глаза и забрался рукой под складки юбки. — Я танцую только для богов. — На губах правителя расцвела сладкая, пьянящая улыбка. — Раз так, то вот тебе моё благословение. Поцелуй, подаренный Годжо генералом, был жарким, как угли в храмовой курильнице.

*

От запаха пота, цветочного масла и прогоревших свечей болела голова и было тяжело дышать. Прижимая к себе разморенное белое тело, Гето зарылся носом в платиновые мягкие волосы, шумно выдохнул через рот, согревая императора горячим дыханием. Годжо лениво поерзал в кольце чужих крепких рук, стараясь найти удобную позу. В покоях царила тишина — музыканты давно ушли, выведенные Нобарой, когда Сугуру, хищно стиснув Сатору, уволок того в спальню, хлопнув напоследок сёдзи. Генерал ласково провел пальцами вдоль позвоночника императора, любуясь распустившимися на молочных плечах отметинами; утром альбинос будет недовольно хныкать, что придется прибегнуть к помощи Сёко, а та в очередной раз закатит глаза и посетует на то, что «некоторым нужно сдерживать свои животные порывы». Длинная юбка, сорванная с талии Сатору, растянулась полотном по футону, безбожно измятая и выпачканная маслом, наверняка Кугисаки придется выбросить её, когда девушка придет помогать владыке Годжо переодеваться к завтраку. Как много знала эта дерзкая, острая на язык служанка? А главное, можно ли было доверять ей? Не донесет ли Нобара о порочной связи своего господина и генерала недругам или вдовствующей императрице? Судя по всему, Сатору был откровенен со своей новой служанкой, а значит, Сугуру придется какое-то время понаблюдать за Кугисаки и, если понадобится, доходчиво объяснить, почему стоит держать язык за зубами, особенно в окружении дворцовых стен. — Ты хуже проклятий, — протянул Годжо, упершись ладонями Гето в грудь и мягко выбравшись из его объятий. — У меня теперь всё болит. — Я соскучился. — Брюнет улыбнулся краем рта, протянул руку и погладил императора по щеке. — Я думал, что дух испущу. Терпеть тебя не могу. — Когда я брал тебя сзади, ты говорил иное. — Тебе послышалось, — усмехнулся Сатору, сверкнув трескучим синим льдом в чуть затуманенных глазах. — Как скажете, владыка. — Вот уже четыре года я прошу богов благословить мой народ, а сам так до сих пор и не заслужил их милости. — Правитель вдруг перестал улыбаться, опустил взгляд и приложил ладонь к своему животу. — Я бы хотел выносить нашего наследника. — Не говори глупостей, ты мужчина и не можешь родить. — Сугуру вяло отмахнулся от собеседника. — Да, да ты прав, прости. Я… размечтался. — Стянув с футона покрывало, альбинос накинул его на плечи, поднялся и обошел ложе, чтобы забрать светильник у изголовья. — Куда ты? — Гето резко сел и схватился за край ткани, удерживая мужчину на месте. — Попрошу Нобару подготовить купальню. — Владыка, я обидел тебя? — Не называй меня так! — фыркнул в раздражении Годжо. — Почему ты не зовешь меня по имени? — Потому что я презренный раб, а ты — мой господин. — Самурай притянул Сатору к себе, залез рукой под покрывало и стал нежно гладить императора по внутренней стороне бедер, размазывая по коже семя вперемешку с ароматным маслом. — Прости, Сатору, я не хотел расстроить тебя. Примешь мои извинения? — Я… Я подумаю. — Голос правителя дрогнул, а сам мужчина вспыхнул, как заря. — Возможно, мы просто недостаточно стараемся? Думаю, стоит приложить больше усилий, и тогда боги, увидев, как сильно мы друг друга любим, подарят нам ребенка. — Сугуру удовлетворенно улыбнулся, проникая пальцами во влажное, растянутое нутро Годжо, отчего тот ахнул и чуть выгнулся навстречу, вцепившись воину в плечо. — Выдержишь ещё один раз? В ответ император молча сбросил с плеч одеяние, и то упало к его ногам, будто сраженная стрелой большая белая птица.