Обветренные губы

Первый раз в жизни Нигель так сильно облажался, в один миг потеряв всё: лучшего друга, его доверие, а также возможность быть настоящим и любимым. И пусть парень не до конца понимал, что именно сделал не так, ему было крайне неприятно от собственных поступков. Настолько, что щёки стыдливо горели, а тошнота подкатывала к горлу. Никогда Нигель не видел Саки таким честным и ранимым. Раньше это вызвало бы только смех, сейчас же – странное чувство восхищения и даже зависти, так как блондин, при всём желании перестать быть жертвой своих же убеждений, не мог себе этого позволить. В первую очередь, здесь, конечно, роль играли убеждения до одури гомофобного отца, которого парень копировал во всём. Родители не поймут такой любви, в школе буду шептаться, а Нигель никак не может позволить себе быть хуже кого–то! А ещё он всегда думал, что не будет унижаться перед любыми людьми, даже перед авторитетами. Как же он ошибался… Выше любого авторитета стоял его главный приоритет – Саки. Видеть его разочарованный взгляд, слышать его поникший голос, застыть от беспомощности и смотреть ему вслед… Как же это больно! Упасть бы на колени, да удержать его, судорожно хватаясь за ладони друга и поглаживая их грубую кожу. Вкладывать в каждое прикосновение любовь. Ту, которую хочет видеть Саки – искреннюю и трепетную. Нигель даже представления не имеет о чистой любви, но готов пересилить себя и узнать, что это за «страшный зверь» . Он готов учиться дышать заново, лишь бы дышать в унисон с брюнетом, согревая дыханием их остывшие сердца и пытаясь восстановить прошлые взаимоотношения. Тяжесть в ногах не позволяла сдвинуться с места, но нарастающее чувство паники и внезапного осознания, сравнимого с ледяным душем, заставило парня склониться напополам, тщетно сдерживая рвотные позывы. Пальцы рук начинают неметь, а выравнивать дыхание становится всё сложнее. Коротышка, не смотря на свою чистоплотность, выплёскивает содержимое желудка прямо на пол, небрежно вытирая рот рукой и, наконец, набираясь сил выйти обратно на улицу. Кто–то недовольно глядит вслед, но уже плевать. В голове крутится какой–то неразборчивый ворох мыслей: «Йти за ним – значить програти. Я не псина, щоб бігати за ним по пятам, мудак вшивый. Вб'ю його! – раскидывался проклятиями Нигель, сам не замечая, что ноги ведут его к дому лучшего друга. – Тiльки сначала извинюсь… Але потім уб'ю! Блять, извиняться ещё перед ним, як тёлка. Та пішло воно у пизду! Тёлка, не телка… Я його теж обійняти хочу, щоб кости скрипели! Батя мене вб'є, а я всё равно хочу!». В такой ситуации для блондина было бы свойственно загореться, пытаясь доказать, что ему «не слабо» любить, но он и правда хотел этих объятий, просто ещё не до конца, что это – тоже способ показать свои чувства. Гораздо более сложный, чем страстные поцелуи и прикосновения с откровенным намёком на близость. Стоило Нигелю только заметить дом друга, как он снова встал в ступор, даже не понимая, как сюда пришёл. «Він був правий. Я пидор похлеще этого слащавого Теркеля. Блять! – жгучая ненависть к себе пронзала коротышку. Он, всё ещё стоя поодаль от дома, ищет в окнах силуэт Саки, трусливо переминаясь с ноги на ногу, – Обещаю, що розберуся в собі і знову приду. И ты пообещай, что не уйдёшь!». Блондин обратился к чему–то на небе, надеясь, что долговязый услышит это как на каком–то духовном уровне. Не то чтобы он верил в неземные силы, но часто наблюдал, что мама так делала. Теперь это был не трусливый побег. Нужно было всё продумать, набраться нужных фраз не из дешевой порнушки, а каким–то образом научиться говорить от сердца. Что угодно, лишь бы не испортить момент. Тем более приближались летние каникулы и, если не успеть вовремя поговорить, придётся проводить их порознь.

-----

Всё, сказанное в школьном туалете, далось Саки с огромным трудом. От каждого слова горло обжигало хуже, чем от дешёвого алкоголя. Зато он, наконец, поступил так, как давно должен был. Позиция ведомого в компании всегда устраивала парня. Он не любил быть инициатором, придумывать идеи для развлечений и наводить шумиху. И это не значило, что брюнет был лишён самоуважения. Он мог иной раз стерпеть неприятную колкость или безответственные поступки, но систематически кататься на «американских горках» из прихотей разбалованного эгоиста – это перебор. У Саки была своя голова на плечах, а отдельно от Нигеля он даже был неплохим человеком. Отстранённым, довольно странным, но со своими принципами и убеждениями. За аморальность поступков в их компании как раз отвечал блондин, долговязый скорее любил чувство общего дела, сумасбродных поступков, попоек тайком от мамаши и крепкой дружбы. Парень с трудом мог вспомнить, как вернулся домой. Мозг смешивал переживания с реальностью, отчего тропинка из школы сменялась на кафельную плитку школьного туалета. Ровно так же Саки накрывало, когда они с Нигелем впервые накурились. И вот незадача – каждое действие, даже самое простое, ассоциируется с заносчивым блондином. По этой дороге они гонялись за Теркелем, в окна дома вдали кидали камни, а через забор дома по соседству пытались перелезть, чтобы своровать фруктов с дерева. Всё вокруг напоминало о нём, а успокаиваться помогал только сон, потому что хотя бы там можно не думать. Саки даже сам пару раз делал домашку, чтобы занять свободное время. На деле он был неглупым парнем, кое–где даже мог подтянуть Нигеля по предметам, если тому позарез нужны были оценки, чтобы заручиться милостью родителей. Брюнету же на оценки было плевать, его никто не контролировал и не проверял, а планов на будущее у парня не было, отчего тот учился ситуативно. Если предмет интересовал его – он краем уха слушал учителя, а потом предпочитал разобраться во всём сам. Школа для этих двоих была крайне скучным местом, они ненавидели дисциплину и «обязаловку» в виде строгого расписания, домашки и контрольных, потому приходили туда не за знаниями, а ради веселья в компании друг друга. После их последнего разговора школьные будни стали ещё более тяготящими. Если раньше парни хотя бы сидели за одной партой, то сейчас Саки отсел на привычное место в конце класса, специально выбрав парту, с которой было бы удобно коситься на Нигеля. Сам долговязый оправдал выбор такого места тем, что туда свет лучше падает, но то было лишь отговоркой. Блондин же вёл себя совсем странно, то продолжал чванливо проходить рядом, напоминая о себе, то снова возвращаясь к товарищам из временной компании и той самой раздражающей блондиночке. Они общались мало, а Нигель даже сторонился её, но назойливая девчонка так и норовила заполучить внимание парня. Саки разрывался от смеха, когда наблюдал, как коротышка неуверенно стоит рядом с этой шайкой и пытается улизнуть от них при первой же возможности, нелепо аргументируя это. Ему определённо не нравилось среди них, но пришлось вернуться к «крутым парням», чтобы не ходить совсем одному и не растерять статусность. Вместе они так же донимали всех, кого только могли приметить, но, что странно, даже не пытались трогать Саки. Неужели Нигель всё же замолвил словечко? Когда мать в очередной раз уходила из дома до утра, брюнет в попытках бороться со своим нутром пытался смотреть тот самый канал с «клубничкой», который ему показывал коротышка. Парень изучающе смотрел на девушек в разных позах и всё ждал, когда почувствует что–то похожее на то ощущение, когда они с Нигелем целовались. До этого он, конечно, тайком листал эротические журналы или обменивался в школе карточками с изображением полуголых барышень, на которых потом заглядывался ночами напролёт. Но когда все парни вокруг обсуждали девчонок и свои непристойные желания, Саки этого не понимал. Оттого и отношений у него толком не было, только какие–то попытки повстречаться с немного неадекватной «фанаткой» из класса помладше, которая просто тащилась от хулиганов. Всё это было для показухи и желания чувствовать себя наравне со всеми, участвуя в спорах по типу «А я сегодня за ночь 5 раз…». И вот картинки на экране сменяются, а долговязый всё больше теряется, неудачно пытаясь рукой довести себя до пика. Он понимает, в чём проблема. Явно догадывается, что к девушкам его не тянет не просто так, но до последнего старается отринуть все лишние мысли, прожигая глазами телевизор, а после вообще пытаясь представить в голове процесс соития с какой–нибудь знойной красоткой. Только вот на месте красотки воображение рисует знакомое лицо с аккуратными чертами лица, светлыми глазами и пухлыми обветренными губами, которые старательно пытаются сделать другу приятно. Саки встрепенулся, оборвав на этом моменте все дальнейшие фантазии. И пусть ему и хотелось додумать, что могло было быть дальше, но все мысли о Нигеле он пытался пресекать. Тем более это было очень внезапно, но пубертатный мозг разрывался от энтузиазма. Чтобы его успокоить, пришлось долго курить, выдыхая вместе с едким дымом тоску по товарищу. Так прошла неделя или даже две, каждый день был похож на предыдущий, отчего Саки совсем запутался и отличал школьные будни от выходных только по крикам матери в попытках разбудить нерадивого сына. Вот и сейчас громогласное: «Бестолочь! Спустись наконец и открой дверь!» побуждает скорее проснуться и выполнить истеричную прихоть, лишь бы больше не слушать вопль мамаши. Рефлекторно брюнет натягивает одежду, в которой обычно ходит в школу, ищет, куда закинул портфель, а потом понимает, что вчера, кажется, была пятница, значит сегодня можно отдыхать. Сонно протерев глаза, он замечает, как трещит дверной звонок и как мать ругается именно на это. В полудрёме спустившись и чуть не запнувшись на лестнице, Саки презренно косится на мать, что с похмелья лежит на диване, сливаясь с ним в одно громоздкое существо. «Кого там принесло?!» – бурчит она, побуждая сына съязвить в ответ. — Сектанты по твою душу пришли, Карен! – скалится парень, грубым и резким движениям распахивая дверь в готовности прогонять очередных рекламщиков или разносчиков ненужной макулатуры. Каково было удивление, когда за дверью стоял Нигель. Саки знал, что он ещё придёт и просто так не оставит его в покое, но не думал, что это произойдёт так быстро и так просто. Обычно коротышка бы вычудил что–нибудь глупое, наворотил ещё больше бед и придумал крайне дурацкий план, чтобы попытаться вернуть общение. А тут так просто, он стоит у двери и робко поправляет волосы, смотря на Саки молящими глазами как подброшенный щенок. Брюнет даже не знает, как действовать. Он обещал себе, что не будет больше унижаться и не подпустит к себе этого придурка и на километр, но вот он тут и все обещания меркнут. — Может… – Нигель забывает все слова, которые так старательно репетировал перед визитом к другу, пытаясь выстроить красивый и связный текст. Стоит ему только взглянуть в бездонные глаза Саки, как хочется перестать всё усложнять и, как раньше, просто неразборчиво начать целоваться. Но он обещал, что придёт сюда с другими намерениями, а общение с брюнетом явно стоит того, чтобы сдержать обещание. — Нет, – быстро пресекает долговязый, закрывая дверь перед лицом товарища. Саки не уходит, лишь копошится в рядом стоящем шкафу намеренно громко, чтобы товарищ слышал шум и не собрался уходить. Отпускать его не хотелось, то ли из–за желания посмотреть, как коротышка мучается и не может вымолвить и слова, то ли рядом с ним холодное сердце начинало таять. Вскоре Саки возвращается с битой наперевес, смиряя Нигеля взглядом, полным противоречий. — Может… – снова хочет начать коротышка, тревожно сглатывая слюну и делая пару шагов назад. Он не боится получить по лицу, просто Саки сейчас такой… Другой. И блондину стыдно за то, что он натворил, превращая неразрывную дружбу в игру «горячо–холодно». — Извини, – брюнет небезразличен. Всё так же подмечает каждую деталь и расслабляет хват, чтобы бита не выглядела так угрожающе, а Нигель смог расслабиться. Он выглядел уж совсем побитым жизнью. И без того низкого парня страх превращает в букашку, которую можно растоптать одним словом. Так оно и было, один отказ – и друг погиб. Не потому что боится проиграть, а потому что неподдельно влюблён и это видно невооружённым глазом. — Может…! – очередная неудачная попытка сказать заученный текст. Стоит только начать озвучивать мысли – назад дороги не будет. Не удастся больше сбегать от ответственности и делать невиновное лицо. Пора взрослеть. — Я занят сейчас, – Саки устало опускает биту, опять закрывая дверь. Он, конечно, ничем не занят. Развернётся, поднимется в комнату, игнорируя крики матери, ляжет на кровать и будет пялиться в потолок, пока не уснёт от изнурения. Вовремя бойкий характер Нигеля просыпается, перехватывая дверь. В глазах брюнета просыпается огонёк. Неужели не всё потеряно и коротышка пришёл не просто поглумиться? — Слухай, ты ж бачиш, що я ни–хре–на не понимаю! – резкие жесты и взмахи руками передают агрессивный настрой парня, но вся злость направлена на себя самого. Он должен был раньше во всём разобраться и проявить смелость, а не боязливо стоять под дверью, выжидая нужного момента неделями. – Запихни своє самолюбие собi в жопу и скажи, что делать надо! — Моё самолюбие?! Ты просто конченный идиот. Я не приходил к тебе под окна, не сосался с девчонкой ради показухи, не пиздил тебя, трусливо закрывая глаза, – Саки слегка склонялся, чтобы выглядеть более надменно и говорить сверху–вниз, добавляя себе важности. – Но даже после всего, что ты сделал, я тебя принимал и выслушивал, неблагодарное ты говно. Даже сейчас! Так что давай это ты засунешь себе самолюбие и выслушаешь меня... — Я вислухав всё ще тогда, когда ты сказав, що обілиш мене кислотою. Але я стою тут, навіть якщо ти мені щас этой битой снесёшь пол–ебучки, – темпераментный характер взял главенство над мозгом и то, что тяжким грузом лежало на подкорке сознания, всплывало наружу. Бурлящее чувство необузданной влюблённости накатывало как лавина, снося всё на своём пути. Нигель не умел красиво говорить и не любил долго думать, поэтому едва сдерживался, чтобы снова не умчать прочь. Нужно было быстрее сгладить углы, а с остальным можно будет разобраться и потом. Парень, очевидно, не был готов к таким отношениям, но он чувствовал, что не может оборвать все связи раз и навсегда. – Давай мы потiм обсудим всё, що тобі потрібне, а пока что заткнёмся оба и… Ну… Это…. Ну, ти зрозумів, – взгляд Саки издевательски говорил: «Скажи это вслух», отчего Нигель терял самообладание и всю жёсткость характера. – Обнимемся давай. Весь лёд, что нарастал между этими двумя, вмиг растаял. Цепи, замки и оковы, что Саки старательно навешивал на сердце, спали. Если бы не мировоззрение, которое коротышка старательно ему навязывал, парню было бы абсолютно безразлично, какой он и кого любит. Необходимость соответствовать образу уже опостылела, как и эти игры в «крутых парней». Задирать неудачников, конечно, до сих пор весело, только если в этом нет необходимости строить из себя опасного задиру, которого ничего не интересует кроме девочек и кутежа. Именно поэтому слова Нигеля, сказанные напрямую и с чистой душой, звучали, может, неидеально, но давали понять – он хотя бы задумался о последних словах Саки. Долговязый не сдерживает улыбку, бросая биту на крыльцо. Он широко расставляет руки и слегка наклоняется, приглашая Нигеля в свои крепкие объятия. В этом нет ни грамма страсти, отчего момент становится только ценнее. Вместо бурного «Я тебя люблю» хочется сказать «Я приму тебя любым», но слова сейчас были бы излишни. Голова коротышки склоняется, прижимаясь к телу друга. Он явно пытается скрыть покрасневшее лицо и сияющие глаза, трусливо пряча их, утыкаясь в кофту Саки и вдыхая уже родной запах сигарет и дешёвого одеколона. Это объятие – оплот спокойствия и надежды на то, что не всё потеряно. Нигель чувствует себя совсем слабым дураком, раз влез в эту заварушку. Ему уютно и спокойно, но принять себя таким – невозможно! В его представлении эта «интрижка» – всё ещё что–то непонятное, необъяснимо притягательное и вряд ли имеющее продолжение. От такого осознания блондин хватается за одежду товарища, сжимая её в руках, дабы зацепиться без возможности вырваться. А Саки всё понимает, успокаивающе трепля волосы на макушке коротышки и беззаботно посмеиваясь. «Спасибо» – едва слышно шепчет он, скорее обращаясь к небу, нежели к другу. Благодарить друг друга они и вправду не привыкли, парням предстояло ещё многому научиться, но значит ли это объятие, что теперь они вместе? Стоит ли начинать тешить себя надеждами и грезить о том, что это маленькое объятие станет началом чего-то большего?