My love, mine all mine

      Где-то между перепихонами в гостиничных номерах и минетами в запертых ванных комнатах, Джонхан наконец перестает следить за тем, сколько раз это повторялось. По мере того как тур растягивается на недели, месяцы, счёт начинает расплываться. Иногда он даже покидает Мингю без ощущения, что сделал что-то плохое, что-то непростительное. Но в большинстве дней это чувство все еще бурлит в нем, словно гейзер, приближающийся к извержению. В том, что они делают, есть что-то неправильное, но они продолжают это делать.       Ему кажется, что он ничего не может с этим поделать, что это врожденное, как дыхание. Он идёт к Мингю, как дышит. Теперь, когда он познал тепло рук парня, он продолжает возвращаться, чтобы получить больше, всегда как дрожащий бродяга на краю кровати.       Но если это делает Джонхана плохим человеком, то и Мингю — тоже. Именно Мингю впускает его в к себе.       В ночь перед их отъездом в Южную Корею Мингю появляется у двери Джонхана, беспокойный и ищущий чего-то, что он не может выразить словами. Джонхан тоже не знает слов. Он думает, что, возможно, они оба думают, что все закончится, и не хотят говорить. Не хотят делать из мухи слона. Им никогда не было за что держаться — это не было чем-то. Они не были чем-то. Это был и есть просто секс. Это ничто. Так они решили с самого начала. Это ничто.       И они снова занимаются сексом. И Джонхан не может сказать, что Мингю трахает его как в последний раз, потому что Мингю всегда трахает его так; всегда так мягко, так нежно, всегда так хорошо. А утром, когда Джонхан просыпается, он выскальзывает из постели, не разбудив Мингю — потому что он трус. Потому что не хочет говорить. Он не хочет давать Мингю шанс спросить его, собираются ли они покончить с этим — он не уверен, что у него хватит сил сказать ему «нет». Поэтому он уходит. Так будет проще, думает он. Но то, что это легко, не означает, что это не больно. Уходить от Мингю больно. Но Джонхан все равно уходит.       Он должен, не так ли? Да и зачем вообще оставаться? Незачем.       Позже, когда Сынчоль отводит Джонхана в сторону в аэропорту, он думает, что наконец-то упал второй ботинок, что их с Мингю раскусили — кто-то наконец-то скажет ему «нет» — но Сынчоль ничего не говорит об этом. Его слова совершенно не имеют отношения к делу, просто что-то о переносе сроков работы в студии. Он оставляет Джонхана стоять перед торговым автоматом с тысячей признаний на языке. И он задаётся вопросом, имело бы это значение, если бы Сынчоль сказал ему, что они должны остановиться. Да и было ли им вообще что прекращать? Будут ли они продолжать встречаться, когда вернутся в Корею? Или все закончилось прошлой ночью, как думает Джонхан?       Независимо от того, закончилась ли эта ночь, Джонхан всегда знал, что это закончится. Джонхан знал это с самого начала, но иногда ему казалось, что Мингю не понимает этого. Иногда кажется, что они живут в разных часовых поясах. В разных мирах. Если все не закончилось сейчас, когда они вернулись в Корею, то закончится как-то иначе — один из них встретит кого-то, влюбится и захочет от отношений большего, чем просто секс. И этим человеком будет Мингю.       Потому что Джонхан знает себя, он знает, чем он является, а чем нет. Он знает, какой он. Он знает, что его роль в жизни людей обычно ограничена; он научился не ожидать постоянства. Он не тот, с кем можно построить дом. Джонхан — остров: люди приходят к нему и остаются на некоторое время, пока не перерастут его пляжи и скалистые утесы. Тогда Джонхан отпускает их. Он не пытается удержать их, потому что знает, каков он сам, и знает, что склонен держаться слишком крепко.       Но Мингю — это океан. Если кто-то влюбляется в Мингю, то это на всю жизнь. У вас нет выбора. Вода слишком манящая, слишком теплая, слишком ласковая — если кто-то влюбится в Мингю, это разрушит его жизнь, считает Джонхан. А если Мингю влюбится в него в ответ, это погубит их обоих.       Вернувшись в Корею, Джошуа приглашает Джонхана поужинать. Они сидят в ресторане, скрестив ноги, немного пьяные. Голова Джонхана постоянно слетает с подпирающей её руки, и ему приходится делать усилие над собой, чтобы чтобы удержать её на месте и не удариться подбородком о стол.       Когда так происходит в третий раз, Джошуа говорит: — Джонхан, ты вообще меня слушаешь? — А? — откликается Джонхан, моргая. Он смотрел в окно, не отрывая взгляда от листьев, кружащих на улице и исполняющих одинокий танец на ветру. — Прости, Джошуджи. Кажется, я на минуту отвлекся.       Джошуа щелкает языком, качая головой: — Скорее на пять, — говорит он, протягивая через стол щипцы, забирая мясо с тарелки Джонхана и кладя его обратно на гриль. — Оно остыло, — замечает он и, откинувшись на спинку стула, продолжает, — В любом случае, это не имеет значения, я полагаю. — Имеет, — отвечает Джонхан, улыбаясь притворному раздражению на лице Джошуа. — Теперь я весь во внимании. Обещаю. — Обычные скучные вещи, — бросает Джошуа, махнув рукой. — Бла-бла, я скучаю по своей семье, мне так грустно в Южной Корее, так одиноко… — Заткнись, — ехидничает Джонхан, наконец-то разразившись смехом. — В чем дело, правда?       Джошуа пожимает плечами, но выражение его лица смягчается, и он мягко улыбается: — Я просто хочу узнать, как ты, — говорит он, — После тура и всего остального. Нам всем тяжело, но знаешь, ты… — Его взгляд скользнул к локтю Джонхана, затем вернулся к его лицу, — Я просто хотел убедиться, что у тебя все в порядке. Умственно и физически. — Я в порядке, — отвечает ему Джонхан, — Правда. Конечно, я устал, но мы все устаём. А душевно… — он сглатывает. На мгновение он опускает взгляд, затем снова поднимает его на Джошуа и улыбается — он не уверен, доходит ли улыбка до его глаз или нет. — У меня все хорошо, Джошуа.       Он ненавидит врать Джошуа. Он хочет сказать правду, и вдруг это всё, о чем он может думать; это всё, что он может сделать, чтобы не рассказать обо всём, обо всей этой грязной интриге. Первая ночь в отеле с Мингю и все последующие ночи. Утром и в промежутках между ними. Лишь бы вытрясти из себя всё. Некоторые вещи нельзя похоронить, от некоторых нельзя убежать. Но, может быть, если он скажет об этом вслух — как будто выплеснет болезнь через рот, — может быть, тогда она перестанет его преследовать.       Но он может только представлять, только думать. Ведь Джонхан не расскажет Джошуа, а может, и вообще никому не расскажет, и никто никогда не узнает, что произошло между ним и Мингю во время тура.       Может быть, это останется между ними навсегда, а может быть, однажды Мингю расскажет своему любимому человеку о Джонхане, когда тот будет вспоминать о своих днях в качестве айдола, о том, какими трудными могут быть гастроли, о том, что он делал, чтобы облегчить свое состояние. Возможно, Джонхан станет секретом, который Мингю будет хранить до конца жизни. Если бы Джонхан мог выбирать, он бы предпочел остаться тайной. Он бы предпочел, чтобы Мингю не вспоминал об их совместной жизни, хотя бы для того, чтобы не оглядываться назад в гневе и не думать о Джонхане как о совершённой им ошибке.       Ведь Джонхан знает, какой он. Он может быть эгоистичным и холодным, и он не знает, что ответить, когда Мингю говорит ему, что он выглядит красиво. Он никогда не может заставить себя ответить ему тем же.       Позже, отклонив предложение Джошуа отвезти его домой, Джонхан идёт по улице, засунув руки в карманы. Осенний воздух прохладен и хрустит в легких, и от него слезятся глаза, когда он смотрит на ночное небо. Темно, звёзд не видно из-за светового загрязнения города.       Он вздыхает, наблюдая, как его дыхание образует облака перед ним. Пальцы чешутся от желания позвонить Мингю, чтобы, лёжа под ним, развеять все тревоги, которые пронеслись в его голове во время ужина. Он уже полюбил пустые обещания, которые Мингю иногда даёт: «Не думаю, что когда-нибудь устану от этого. Не думаю, что ты мне когда-нибудь надоешь».       Но Вону может быть дома, да и Джонхан даже не знает, занимаются ли они… чем бы они ни занимались во время тура. Они уже несколько дней как вернулись, а никаких признаков этого нет. Хотя, если честно, гораздо сложнее завести знакомство, когда живешь в одном доме с большинством друзей, а с некоторыми даже в одной квартире.       Джонхан только свернул за угол на их улицу, как в заднем кармане зажужжал телефон. Он достаёт его и видит лицо Мингю, которое смотрит на него. Это очень старая, очень плохая фотография Мингю, одна из тех, которые Джонхан мог бы выложить на свой день рождения, если бы ему не было так приятно быть единственным человеком, который когда-либо видел её. Наверное, он просто любит свои секреты. Он берёт трубку. — Мингу-я, — отзывается он. — Хён, — отвечает Мингю. — Привет. Где ты? — Еду домой. Я только что поужинал с Джошуа, — Короткий, но напряженный момент молчания. До Джонхана доходит, о чём идёт речь, и он не может не улыбнуться, хотя его сердце немного болезненно щемит в груди. — Мингю-ши, это что, приглашение на свидание?       На том конце раздается придыхающий смех, а затем: — Да. Вону-хён ушёл, и я подумал… Не хочешь ли ты прийти? — он немного нервничает, словно не уверен, как отреагирует Джонхан, скажет ли он «да». Джонхан тоже не был уверен, пока не услышал вопрос Мингю, но… — Да, — говорит Джонхан, — Я буду у тебя в десять. — А что на счёт Сынквана? — Ты думаешь только об этом сейчас? — спросил Джонхан, все еще улыбаясь. — Всё будет хорошо. Он решит, что я ночевал у Джошуа, а Джошуа решит, что я ушёл домой. Вону ничего не узнает. — Хорошо, — отвечает Мингю. Он все еще немного нервничает, немного не в себе. Джонхан задается вопросом, осознает ли он это, или ему кажется, что он это скрывает. Ему интересно, не кажется ли Мингю, что Джонхан знает его слишком хорошо, не возникает ли у него то самое чувство, что его поймали. Что он насквозь прозрачный. — Тогда до скорой встречи.       Джонхан говорит, его сердце слишком высоко, слишком далеко влево: — Увидимся, Мингу-я.       Джонхан вешает трубку первым. По крайней мере, у него есть такая возможность. Мингю уйдёт первым, а Джонхан первым повесит трубку. Может, тогда будет не так больно, когда Мингю уйдёт.       Уже позже Джонхан лежит в постели Мингю, как и хотел. Мингю нависает над ним, прижимаясь тёплым телом к Джонхану, и тепло улыбается ему. Джонхан научился читать его движения, поэтому знает, что Мингю собирается сказать — и на этот раз не позволяет. Как бы ему ни нравились эти пустые слова, сегодня он понимает, что не хочет их. Не сегодня. Не сейчас. Он притягивает Мингю к себе и целует, запустив пальцы в его волосы. — Когда Вону вернётся? — пробормотал Джонхан, отсранившись. — Точно не знаю, — отвечает Мингю, целуя Джонхана в уголок губ, как будто у него будет тысяча шансов поцеловать его в губы. Но у них так много времени, и Джонхан хочет утонуть в Мингю, пока у него есть такая возможность. — Завтра утром. Но, думаю, поздно. Он может остаться и сразу же отправиться в компанию. Завтра мы должны работать над песней для юнита, — еще один поцелуй под ухом Джонхана, — Почему ты спрашиваешь? — Просто пытаюсь спланировать всё наперёд, — говорит Джонхан, тихо вздыхая, пока Мингю продолжает осыпать поцелуями его шею. — Если только ты не хочешь быть пойманным? — Быть пойманным? — Мингю смеётся, его зубы царапают кожу Джонхана. Он снова поднимает голову так, что они смотрят друг другу в глаза, и Джонхан жалеет, что не сделал этого. Он хочет, чтобы Мингю не смотрел на него так. — Ты говоришь об этом так, будто планируешь ограбление. Кто будет дома, кто будет знать, где мы… Но мы не преступники, хён. — А разве мы не являемся ими? — спрашивает Джонхан. Он тоже слегка улыбается, но в груди все равно становится тесно. — Разве я нет? — А ты вор? — Да.       Удар. Мингю на мгновение задумывается, проводит большим пальцем по скуле Джонхана: — Для этого нужно, чтобы ты что-нибудь украл у меня, не так ли? — проговаривает он. — Ты ничего у меня не крадёшь, хён. Я даю это тебе. Бесплатно.       Джонхан подавляет желание сказать что-то резкое, что-то жестокое — или, что еще хуже, что-то серьёзное. Что-то вроде: 'Ты не должен. Ты тратишь это впустую.»       Потому что он знает, что ответит Мингю, и что за этим последует заверение. И может быть, он не тратит это на Джонхана, может быть, они не теряют времени, но оно ускользает от них независимо — ускользает сквозь пальцы, как песок, и всё, что Мингю даёт Джонхану, ускользает вместе с ним. Всё это не будет иметь никакого значения, и они никогда не станут кем-то, потому что в конце концов Мингю тоже ускользнёт.       Поэтому Джонхан не хочет ничего слышать. Пустые слова лишь напомнят ему о том, что они пусты, а обещания — о том, что большинство обещаний даются для того, чтобы быть нарушенными. — Ладно, — говорит Джонхан, глядя Мингю в глаза, словно собирается бросить вызов. «Ты не сможешь продолжать в том же духе» хочет сказать он. «Однажды ты устанешь от моих желаний». — Тогда дай мне это.       И Мингю даёт. Целует его нежно, занимается с ним любовью медленно. Как будто Джонхан — это то, с чем стоит быть нежным, как будто у них нет времени, взятого взаймы, нет необходимости спешить — и Мингю умеет заставить Джонхана поверить в свои убеждения. По крайней мере, когда они вместе, когда Мингю прикасается к нему вот так — не то чтобы Джонхан забывал о будущем, но трудно беспокоиться о нем, когда Мингю на нём, с его тёплыми руками, мягкой кожей, сладким ртом. Он говорит Джонхану, что он красивый, что он хороший, и Джонхан хочет верить ему, поэтому на данный момент он верит.       Джонхан не забывает о будущем, но с каждым прикосновением рук Мингю он как будто ослабляет хватку настоящего, и может существовать только там, только в настоящем, где он с Мингю и они ещё не причинили друг другу боли. Будущее кажется все более далёким, но он знает, что оно всё равно наступит.       Слон никогда не забывает, и будущее наступит, что бы вы ни делали.       Утром первым просыпается Джонхан. Он обнаруживает, что всё ещё находится в объятиях Мингю, их ноги сплетены, и это почти невыносимо. Здесь нет цели, это не средство достижения цели. Мингю просто держит его. Джонхан смотрит на него, а он — всего лишь фигура в темноте, края которой омывает лунный свет. Ресницы отбрасывают тени на его щёки.       Все это вдруг становится слишком нежным, слишком близким к тому, чем они не являются и никогда не станут. Джонхан не должен наблюдать за спящим Мингю, пытаясь запомнить его очертания (впрочем, уже слишком поздно. Он узнал бы Мингю в кромешной тьме, без света, с помощью одних только рук). И вот Джонхан выскальзывает из объятий Мингю и покидает его постель, осторожно и бесшумно, как ночной вор. Убеждения Мингю снова покидают его, когда руки юноши отпускают его тело.       Он просматривает кучу одежды, которую они оставили на полу, достаёт то, что принадлежит ему, и надевает. Он подумывает оставить одежду Мингю как есть, но потом решает хотя бы поднять её с пола и повесить на спинку стула, а затем украсть рубашку — Джонхан и Мингю всегда воровали одежду друг у друга. А еще шапки и сумки. Это не было большой проблемой. Так почему же сейчас это кажется таковым? Почему эта мысль заставляет его дрожать?       В итоге он хватает серебряное ожерелье, которое выскользнуло из кармана Мингю и упало на стул, когда он вешал штаны на спинку стула. Он говорит себе, что у него нет никаких скрытых мотивов, что это просто то, что они делают, то, что они делали раньше — крадут друг у друга вещи, попадаются, смеются над этим на Вивёрс или в тренировочном зале, когда их ловят.       Все в порядке. Ничего страшного. Они не изменились и не изменятся.       Джонхан засовывает ожерелье в задний карман.