RenkazaWeek [May 2024]

Ренгоку тонул в море эмоций. С той самой первой секунды, как он впервые увидел императорское сокровище, и до нынешнего мгновения оно — в той или иной степени — неизменно присутствовало в его душе. Текло по венам через трепещущее сердце, когда наступал его черёд стоять на страже. Омывало его сознание мягким прибоем в сновидениях. Не отпускало его, даже когда он покидал пределы дворца. Всегда присутствовало на краю сознания, мерцало россыпью лунных бликов на волнах. В последние два дня, которые они провели в пути, море внутри Ренгоку штормило от светлой радости, что у них всё получилось и очень скоро Аказа вернётся домой, до всепоглощающей грусти от понимания, что после этого они больше никогда не увидятся. Но именно в эту минуту тяжёлые волны его сознания сковали всё тело настолько, что он и краем глаза посмотреть в сторону озера не смел. Или это он сам себя сковал? Чтобы не поддаваться искушающим мыслям и держать себя в руках. Его единственная цель — доставить Аказу к побережью, на этом и нужно было сосредоточиться. Лишь на этом, ни на чём ином. Потому что ничего иного ему, самураю, предавшему своего императора, и не было уготовано. Кроме сэппуку по возвращении во дворец, где он сознается в содеянном. Если только его не опередят и не обрушатся яростью сотни клинков до того, как он успеет договорить. Потому что одержимость императора владением даром луны граничила с тем же безумием, которое охватило одного из его самых верных самураев. Дни напролёт император проводил подле своего сокровища, любуясь тем, как кристаллы сверкают в солнечных лучах, проникающих в комнату сквозь круглые окна. Ночами, когда наступал его черёд стоять на страже и следить, чтобы ни одна живая душа не проникла в святилище, Ренгоку слышал, как шуршит ткань, которую заключённый в четырёх стенах пленник снимал с пьедестала, чтобы укутать ею свою наготу и спастись от прохлады. С рассвета до заката император мог сидеть рядом со своей небесной драгоценностью, любовно смахивая с неё пылинки и сглаживая шёлковым платком многочисленные грани. Ренгоку, бывало, заставал его за этим занятием, когда приходил под вечер, чтобы сменить другого самурая из числа тех, кому император доверял больше всего. Картина, открывающаяся его взору, каждый раз приводила его в крайнее смущение, но ему очень долго не хватало смелости сказать правду. Правду о том, что на пьедестале в центре просторной комнаты в восточном крыле дворца высится совсем не кристаллический камень, отколовшийся от луны и попавший в мир людей. На нём сидит обнажённый мужчина и отрешённо смотрит в большое круглое окно, за которым постепенно сменяется уже второе время года. Но однажды Ренгоку не выдержал. Обратился он, правда, вовсе не к императору. Когда опустилась ночь, а большинство обитателей дворца уже давно спали, он осмелился приоткрыть двери, ведущие в сокровищницу. Сквозь небольшую щель была видна фигура, сидевшая на краю пьедестала и завернутая в снятое с него полотно. Ренгоку отодвинул дверь ещё немного, делая щель шире, а заодно привлекая к себе внимание розововолосого мужчины. — Неужели больше никто не замечает, какой ты на самом деле? — спросил он. На бледном лице отразилось неподдельное удивление, словно озвученный факт стал для обитателя сокровищницы внезапным откровением. Словно все те разы, когда их взгляды пересекались, он воспринимал как случайные и даже не подозревал, что кто-то видит в нём человека, а не драгоценный камень, упавший с неба. Хотя откуда ему было это знать… Когда отряд, отправленный императором на разведку к месту падения лунного камня, обнаружил искомое, лежащий в центре кратера человек был без сознания. По тому, как действовали его товарищи и что они говорили, Ренгоку быстро сообразил, что творится неладное, поэтому не стал ни с кем спорить, решив вместо этого понаблюдать за дальнейшим развитием событий. Разве что накрыл своим плащом тело, погружённое в повозку. Из уважения к чужим чести и достоинству. Увы, все последующие наблюдения не принесли плодов, а лишь сильнее заставили усомниться в собственной здравости. Шли дни, проходили недели, император всё сильнее зацикливался на обретённом сокровище, подчёркивающем его богоизбранность, а в каждом углу дворца шептались то о скором крахе империи из-за того, что её правитель сошёл с ума, то о великих переменах, ожидающих страну восходящего солнца, которая теперь заполучила и частичку луны. — А какой я на самом деле? — спросил мужчина, и Ренгоку едва заметно вздрогнул. Голос, коснувшийся его слуха, был бархатным, как убаюкивающее урчание тигра, который вместо того, чтобы напасть, вдруг начал ластиться к твоим ногам. — Ты выглядишь как человек, — преодолев кратковременный ступор, ответил Ренгоку. — Как мужчина. — Красивый? — тут же улыбнулся его собеседник, обнажая белые зубы и аккуратные, совсем немного выступающие клыки. Впрочем, когда Ренгоку не нашёлся с ответом, он не стал его томить и, пожав плечами, пояснил. — Каждый видит по-разному. — Каков тогда твой истинный облик? — Зависит от того, кто смотрит. Ренгоку нахмурился, не понимая, намеренно ли пришелец говорит загадками или серьёзен. — Если ты посмотришь на себя в зеркало, каким будет твоё отражение? Выяснилось, что о зеркалах мужчина ни разу не слышал, а своего отражения никогда не видел. На следующую ночь Ренгоку принёс ему небольшое зеркальце и с удивлением обнаружил, что это чистая правда. А ещё он наконец-то узнал имя. С той ночи разговоры между ними стали неотъемлемой частью каждой встречи. Вернее, разговаривал в основном Аказа, потому что его, в отличие от Ренгоку, мало кто мог услышать. Разве что одна из служанок императорской дочери, видевшая белую лисицу вместо огромного камня. Но ночью девушка спала, так что опасаться было нечего; а вот стражник, ведущий беседу сам с собой, мог вызвать подозрения у других его братьев по оружию. — Почему ты не пытаешься сбежать? — поинтересовался Ренгоку на исходе лета. — Или ты не знаешь, как вернуться домой? Аказа столько раз рассказывал ему про луну, что было очевидно — он тоскует по дому. — Знаю, конечно. На луну можно попасть, как и в любое другое место. По дороге. Подобный способ звучал для Ренгоку крайне сомнительным, однако факт присутствия Аказы в их мире сам по себе уже был удивительным, поэтому всё могло оказаться правдой. Даже самое невероятное. — Тогда почему ты просто не покинешь сокровищницу? — он бросил задумчивый взгляд в сторону круглого окна, деревянные решётки в котором были скорее декоративным элементом, чем существенной преградой. — Не обязательно при этом сбегать из самого дворца. Дороги здесь повсюду. Аказа рассмеялся и улёгся на пьедестал, подперев голову рукой. К сожалению, когда он заговорил, с каждым словом веселье в его голосе всё больше уступало место грусти. — Это должна быть лунная дорога. И достаточно длинная. Я не знаю, где такую найти. Зато знал Ренгоку. Правда, он не был уверен, что получится, но не попробовать не мог. Не потому, что задумал лишить своего хозяина «дара богов» из злых намерений, и не из опасений, что, пока император тонет в своей одержимости, внешние враги захотят воспользоваться ситуацией и напасть. Ренгоку хотел, чтобы Аказа больше не тосковал по дому. Хотел, чтобы он вновь обрёл счастье, пусть для самого Ренгоку это бы означало утрату. Ведь когда твоим сердцем завладевает любовь, ты становишься настолько сильным, что способен вынести что угодно. И вот они очутились здесь, в двух днях пути от дворца и в сутках — от моря. Ночь была безоблачной, поэтому полная луна хорошо освещала озеро и фигуру, по грудь погружённую в воду. Аказа стоял спиной к берегу и смотрел вверх на бледный диск высоко в небе, заражая Ренгоку тоской по неведомому краю. Самурай сам не заметил, как не удержался и всё же обратил свой взор в ту сторону, а теперь не мог оторваться. Лишь когда фигура в озере ожила и стало ясно, что Аказа собирается обернуться, Ренгоку резко отвернулся обратно к костру и помешал изъеденные огнём поленья. Послышался тихий треск, и несколько искр взмыли вверх, кружась, будто в танце. Проводив их взглядом, мужчина потянулся к походной сумке. Вода почти закипела, скоро можно заваривать чай. Однако вместо того, чтобы достать всё необходимое, Кёджуро, поколебавшись несколько секунд, взял свёрнутое покрывало и, убедившись, что Аказа покидать озеро не торопился, поспешил к берегу. Там, на одном из камней недалеко от кромки воды, лежала одежда — рядом с ней он и положил покрывало. Вместо полотенца, которого у них не было. Намного приятнее, когда сухая ткань не липнет к мокрому телу. — Кёджуро, — окликнувший его голос заставил замереть. Аказа вновь смотрел на него, на сей раз повернувшись всем корпусом. Его правая рука поднялась из воды, роняя сверкающие капли, и протянулась в сторону Ренгоку раскрытой ладонью. — Присоединяйся. Предложение прозвучало с улыбкой на тонких губах и откликнулось в душе Ренгоку волнующим искушением. Увы, пока он собирался с мыслями, придумывая причину для отказа, Аказа, истолковав его колебания по-своему, подбодрил: — Давай, вода очень хорошая. И отвернулся. Ренгоку моргнул, затем потоптался немного на месте, решая, насколько некрасиво будет бросать отказ вот так, в спину, и всё-таки решил, что подходящий момент он уже упустил. Пока он развязывал кимоно и снимал с себя остальную одежду, Аказа не подглядывал. Не стал он этого делать и когда Ренгоку начал входить в воду, позволив тому поравняться с собой в полной тишине. — Ты знаешь, почему луна такая яркая? — спросил Аказа, заворожённо любуясь ночным светилом, а когда Ренгоку покачал головой, добавил. — Потому что солнце смотрит на неё даже ночью. Прямо как ты, когда охранял меня во дворце. Он повернул голову и заглянул в лицо напротив. Ренгоку буквально почувствовал, как взгляд ярко-голубых глаз скользит по его коже. Когда же на его щеку легла прохладная ладонь, по плечам и лопаткам разлетелись, подобно невесомым крыльям, мурашки. — И греет своими лучами. Прямо как ты. Водная гладь пришла в движение, когда Аказа придвинулся ещё ближе. Ренгоку ощутил, как мелкие волны одна за другой коснулись его живота. — Согрей меня, Кёджуро. Просьба прозвучала тихо, но даже если бы они погрузились в молчание, ничего бы не изменилось. Не после того, как Ренгоку накрыл своей рукой ладонь Аказы и прижал её к щеке сильнее; и не после того, как густые розовые ресницы дрогнули, когда Аказа скользнул взглядом ниже, к губам, к которым в следующий миг и потянулся. Кёджуро встретил его мягко, с благоговейной бережностью смертного, в чьих руках каким-то чудесным образом оказалась хрупкая душа целого мира, которой он боялся навредить. С сосредоточенной осторожностью любовника, которому в редком сновидении явилась давно утраченная любовь и теперь он всеми силами старался в этом мгновении задержаться. Ведь совсем скоро у него не будет такой роскоши, как сон. Мысль об этом словно разрушила последнюю преграду, и Ренгоку прижал к себе Аказу, полностью покоряясь своей судьбе отдать этому неземному созданию всего себя без остатка. Горячее дыхание вплеталось в их поцелуи, обретающие больший напор и глубину; поцелуи разливались по телу дальше — ласковыми порханиями, лёгкими укусами, нежными движениями языка; тела льнули друг к другу, делясь теплом, перерастающим в жар. Аказа издал нетерпеливый полустон-полувздох, когда Ренгоку подхватил его ногу под водой и потянул выше, помогая забраться на себя. Приподнимающееся тело ещё сильнее потревожило водную гладь вокруг, и волны замерцали жидким серебром в свете взирающей на них луны. Ренгоку подался навстречу раскрытым бёдрам, ощущая, как ему на живот ложится тяжёлая твёрдость. Припал к усеянной мелкими каплями груди Аказы, топя наслаждение в новом поцелуе, жадном и наполненным глухим предвкушающим рычанием. Обвивающие объятия рук и ног стали крепче, когда он вслепую огладил ягодицы, раздвинул их немного и всё теми же тягучими поглаживаниями принялся исследовать пальцами нежную кожу вокруг входа. — Кёджуро, — рваным шёпотом позвал Аказа, заставляя обратить на себя внимание. Ренгоку поднял голову, моментально попадая в ловушку ярко-голубых глаз, от которых больше взгляда не отводил. Ни когда проник пальцем в тесную глубину, чтобы ослабить напряжение мышц, а заодно узнать, как Аказе приятнее, ни когда скользил в нём уже несколькими пальцами, самозабвенно наблюдая за тем, как подрагивают густые розовые ресницы, пока Аказа, тоже желая насладиться видом перед собой, изо всех сил старался держать глаза открытыми. А когда на смену пальцам пришла совсем другая плоть, изнывающая и истомившаяся в ожидании, Ренгоку даже забыл, как моргать и как дышать. Кажется, они задержали дыхание вместе, он и Аказа. И не смели вдохнуть, пока не преодолели весь путь до самого конца. Кёджуро опустил Аказу на себя медленно, после чего замер, растворяясь в этом ощущении небывалой целостности. В воде было так легко поверить в то, что нет предела их слиянию. Аказа пришёл в движение первым, чтобы именно это и доказать: что может быть ещё глубже и ещё жарче. Это оказалось заразительным, а обволакивающая их со всех сторон жидкая прохлада лишь обостряла жажду большего. В воде было так легко поверить в то, что они — часть чего-то большего. Стихийной силы. Чистой энергии. Гармонии. Яркий голубой цвет сменился всепоглощающей тьмой, когда Кёджуро закрыл глаза, ловя приоткрытые губы Аказы и утягивая его в долгий, вбирающий поцелуй. В воде было так легко поверить в то, что отныне их ничто не разлучит. И хотя Ренгоку знал, что разлука неминуема, он позволил волне эйфории с головой накрыть его. Каким бы ни был его конец, свой последний вздох он сделает с воспоминанием об этих мгновениях. Об обнимающих его руках и зарывающихся в его волосы пальцах; о горячем дыхании на его шее, в такт качающимся движениям, доводящим до сладкостного исступления; о расслабленном теле, прижимающимся к нему, и о взволнованном сердцебиении Аказы на своей груди.

***

Море шумело размеренным дыханием волн, которые они совсем недавно оставили позади. Преодолеть их оказалось куда проще, чем выпустить Аказу из своих объятий прошедшим утром, а затем целый день провести в пути как обычно, словно ничего между ними не произошло. Как только они выбрались в море и взяли нужный курс, Аказа сел вполоборота на противоположной скамье и принялся наблюдать за тем, как их лодка скользит по дорожке лунного света, тянущейся в морскую даль. Ренгоку не знал, сколько им нужно будет проплыть, не имел ни малейшего понятия, как и когда именно Аказа вернётся на луну и случится ли это вовсе, но он был готов грести столько, сколько потребуется. И искренне надеялся, что всё получится. Потому что вид окрылённого предвкушением возлюбленного и то, с каким радостным волнением он то и дело взирал на полную луну, сияющую в небе, стоил всего. Улыбка, с которой Аказа обернулся к Кёджуро, стоила всего. И этот бархатный голос, которым он позвал его по имени. — Кёджуро… И эти тёплые руки, в которые он взял его лицо. — Пойдём со мной… Море всё так же шумело размеренным дыханием волн и через три ночи. Только луна уже пошла на убыль. А едва уйдёт ночная тьма и наступит новое утро, рыбак, уступивший двум путникам свою лодку за баснословные деньги, обнаружит её выброшенной волнами на берег. Пустой.