Свет Маяка

1 Чан всегда был невыносим. Конечно, спустя семь лет его поведение изменилось в мелочах, однако глубоко внутри Чан всё тот же резкий и раздражающий тип, в которого случилось неудачно влюбиться. Отношения с ним перемололи Минхо, точно в мясорубке. У них не было первого поцелуя. Был первый взгляд глаза в глаза и первый отсос под ядреным куревом. Они никогда не ходили на свидания, никогда не говорили друг с другом об общих интересах, хобби, любимой музыке и прочей шелухе. Вместо этого им нравилось ныкаться по углам школы и лапать друг друга за член. Им нравилось притворяться хорошими приятелями, верными братанами из спортивной секции. Одноклассники верили им. Никто не знал, что Чан плаксиво скулил, когда Минхо его объезжал. Никто не знал, сколько раз Минхо вытряхивал песок из своих трусов после того, как Чан кончал в него под звуки прибрежных волн. И никто не знал, что ссоры между ними были таким же привычным делом, как и секс. Минхо не виделся с Чаном столько лет и, будь его воля, никогда бы больше не встречался. — Повторяю ещё раз: напрямик не поеду. Мне плевать, что тебе упёрлось. Я не хочу расхуярить машину. Минхо не упускает шанса кинуть шпильку: — Что, жена прибьёт? Кредит небось ещё не выплачен? Чан огрызается: — Тебя не касается, ясно? Скажи спасибо, что я вообще согласился тебя подвезти! Будь у тебя поклажи побольше, содрал бы за бенз, и совесть бы не зачесалась. — Поглядите-ка, само благородие, — Минхо расстегивает ремень безопасности и тянется на заднее сидение, чтобы взять свою спортивную сумку, — Высаживай меня у перекрёстка. Он не собирается терпеть его до самого парома. За то время, что они ехали с автовокзала, Минхо несколько раз ловил себя на том, как потирает кулаки. Он попросил бы Чана о помощи в самую последнюю очередь, однако, когда мать позвонила семье Бан, давать заднюю было уже поздно. До парома по объездной дороге где-то полчаса, затем до Маяка ещё минут десять. В целом, недолго. Но не в этом конкретном случае. За полчаса Минхо вполне способен Чана убить. Есть путь короче: видавшая жизнь искусственная насыпь, когда-то сооруженная военными, ведёт напрямик к Маяку, но на машине по ней действительно сложно проехать. До прилива есть ещё несколько часов. Минхо успеет добраться на своих двоих, если Чан сейчас остановится. Но машина, не сбавляя скорости, минует перекресток и продолжает путь по объездной. Минхо чувствует, как у него дёргается глаз, но покорно застегивает ремень безопасности обратно. Есть ли толк возникать, если Чан всегда делает, что хочет? — У нас как-то всё наперекосяк получилось. Не виделись кучу лет, а из тебя столько желчи льётся. Может, нормально поговорим? В тот момент, когда Минхо сел в машину и увидел позади себя детское автокресло, он понял, что, если и существовал мизерный шанс, что между ними возможен нормальный диалог, теперь такового точно не будет. Чего уж говорить, он всё для себя решил ещё тогда, когда через общих знакомых узнал, что Чан женился на главной школьной красавице и влажной мечте каждого — Чон Соён. Минхо помнит, что её снимки, тайком сделанные ребятами из фото-кружка, разлетались среди старшеклассников как горячие пирожки. Фотка в школьной форме стоила около четырёх с половиной тысяч вон, а цена фоток в купальнике начиналась с восемнадцати тысяч. Минхо тоже их покупал, но не по той причине, зачем они нужны другим. Никто не должен был сомневаться в том, что ему нравятся сиськи. Чан умело ссал ему в уши, что Соён чересчур смазливая, и у него никогда на неё не встанет. Но вот они здесь. — Слышал, ты стал отцом. Чан кивает. — Дочке год. Нуна на пятом месяце сейчас, пацана ждём. Хотим попасть на социальную программу. Если получится, государство поможет закрыть ипотеку. Здесь с работой совсем туго, знаешь же. Крутимся, как можем. Родители помогают. Ты что расскажешь? Ладно, так и быть, Минхо готов поднять белый флаг. Всё же обзавестись семьёй так рано — дело непростое. Сам бы он ни за что не стал тратить молодые годы на детей. — По сравнению с тобой, у меня ничего особенного не произошло. Закончил университет, как и хотел. Год поработал, и тут… приехать пришлось, в общем. — Сочувствую, — Чан позволяет себе коснуться его плеча в утешающем жесте, — Местные говорят, твой дед умер от сердечного приступа. Я думаю так: до восьмидесяти мало кто доживает, тут любой незначительный чих может стать концом, к тому же, в таком-то доме. Старый Маяк не эксплуатируется уже почти пятьдесят лет, и из года в год всё хуже стоит. Когда Минхо уезжал учиться в университет, он шутил, что вернётся на руины, но дедушка упрямо повторял, что Маяк переживёт всё их семейство. Как бы то ни было, башня вибрирует во время штормов, и вибрация передаётся через галерею в дом. В далеком детстве Минхо нередко вскакивал посреди ночи, потому что в его комнате качался шкаф. Дедушкино сердце было слабым, и родители настаивали на продаже земли и переезде в большой город. «Едьте, куда хотите, но моя вахта ещё не окончена» — вот, что они слышали в ответ. — Спасибо за сочувствие. Пожилые люди по обыкновению хотят держаться за те места, где выросли. Минхо размышляет про себя, что мистический ореол Маяка сыграл не последнюю роль: дедушка в прошлом моряк, а все моряки склонны к суевериям и романтике. Не отрывая от дороги внимательных глаз, Чан отвечает просто: — Возможно, ты прав. Спорить он не будет, потому что, несмотря на отсутствие работы в городке, Чан любит это место. Его родители всё еще живут на острове. Долгое соседство — одна из причин, почему Минхо не составило труда залезть Чану в штаны. Они вместе ходили по утрам в школу и вместе возвращались на остров. Их родители считают их друзьями детства, но правда в том, что в младших и средних классах встречи между ними ограничивались лишь поездками на пароме, ведь у каждого был свой кружок друзей. В старшей школе они очутились в одном классе, и где-то в этот временной промежуток Минхо как раз открыл в себе нечто удивительное: оказывается, на Камуи Гакупо у него вставало охотнее, чем на Хацунэ Мику. У переправы они занимают очередь. Паром большой, но все машины за раз перевезти не сумеет. — Откуда столько народа? — Минхо высовывается из окна, чтобы посчитать количество машин перед ними. Шесть штук, и позади больше семи. Остров — место, где нечего делать. Обычно оттуда уезжают на материк, а не наоборот. — Многое поменялось, пока тебя не было, — Чан выуживает из бардачка кошелёк и бутылку воды, — Там теперь база для дайвинга. Недавно открыли. Это ещё не сезон. Месяца два назад народа столько понаехало, что вспоминать страшно. Я в пробке два часа торчал. Поговаривают, застройщики скупают земли. Хотят новые коттеджи и гостиницы поставить. — Что за застройщики? — Кто-то из местных, — Чан пожимает плечами, — Пойдём купим чего поесть? Всё равно долго ещё ждать. Этот супермаркет Минхо видит впервые. Он стоит перед холодильником с напитками и гуглит про дайвинг. На картинках его родной остров: Южный пляж благоустроен, есть даже место для пляжного волейбола. Сама база — белое двухэтажное здание с флагом ассоциации дайвинга — скромно прячется между деревьями. Минхо приятно удивлён. — Советую взять что-то кроме сока, — Чан появляется за спиной и в руках у него корзина, — Ты же голодный? Пока до тебя доедем, магазины закроются. Круглосуток теперь нет. Все до десяти. Ты, кстати, надолго здесь? Минхо отвечает уклончиво: — Не знаю, посмотрим. Он покупает две двадцатилитровые бутыли с водой, несколько пачек токпокки и рамёна, немного овощей и мяса. Чан предлагает добавить за свои деньги ещё что-нибудь из еды, но Минхо отказывается, потому что ему не нужно, чтобы Чан что-то себе надумал. Между ними пропасть, мосты чинить поздно. Они возвращаются в машину аккурат в тот момент, когда причаливает паром. Остров встречает Минхо солёной прохладой и чаячьими криками. Он небольшой, вытянутый с севера на юг, от одного конца до другого едва ли будет шесть километров. От паромной переправы на юге ведёт разветвление дорог: до Южного пляжа, до Маяка и до двух единственных улиц — Западной и Восточной. Весь путь до Восточной улицы Минхо смотрит сквозь опущенное окно и дышит, дышит… Чан разговаривает с матерью по телефону, и его голос теряется в шуме пенистых волн. Море переливается золотыми бликами закатного солнца, набегает на подножья скал, чтобы разбиться на тысячи сияющих брызг. На его поверхности то тут, то там разбросаны рыболовные суда. — Домой не заедешь? — Минхо спрашивает это, когда машина минует коттедж семьи Бан. — Помогу тебе с вещами. Родители звали тебя поужинать, но я сказал, что ты, наверное, устал и хочешь отдохнуть. Они ждут тебя в гости завтра. — Я постараюсь прийти. Насчет вещей — не стоит. Ты сам заметил, что багаж у меня маленький. Лишние руки не понадобятся. — Так уж не понадобятся? Там месяц, считай, никто не жил. Кто-то должен помочь тебе с уборкой. — Я не хочу видеть тебя дольше, чем следует, — Минхо ненавидит быть в долгу, а быть обязанным тому, кто страшно раздражает, то ещё дерьмо, — Ты и так меня везёшь. Чан не скрывает раздражения: — Значит, будь благодарным, а? Думаешь, у меня свободного времени вагон и маленькая тележка? Я ради тебя здесь остаюсь на сутки, так что хватит строить из себя хрен пойми что. Семь лет прошло, твою мать, забудь уже! — Я лично не просил тебя быть моим водителем, — Минхо не замечает, как повышает тон, — и не просил быть моей горничной! Тебе принципиально нужно довести меня до истерики, потому что ты-то точно ничего не забыл! Ты знаешь, что я терплю тебя из последних сил, но вынуждаешь меня говорить с тобой в отместку за то, что я тебя бросил. Только посмей сказать, что это не так! Чан рявкает: — Это я тебя бросил! И правильно сделал, потому что ты невыносим! Я смирился с твоей злостью, она заслужена — не отрицаю, но я надеялся сохранить хоть что-то хорошее между нами! Писал тебе, звал на праздники и сходки. А тебе не было до этого дела! И вот, когда мы, наконец, увиделись, ты опять устраиваешь сцены с нихуя. Вообще не изменился! Чем только занимался все семь лет? — Уж точно не пихал свой член в чью-то вагину. Наступает резкое молчание. Машину трясёт на кочках. Минхо смотрит вперёд: жилая улица заканчивается, а за ней вот-вот появится возвышенность, ведущая к Маяку. — Я… — Чан заметно теряется, пока говорит, — не помню, чтобы хоть раз говорил, что я гей. И не помню, чтобы мы приносили друг другу клятвы вечной верности. Закончим на этом. Он останавливает машину. Серая башня Маяка немощно и устало возвышается над Минхо. Путь к дому предстоит продолжить пешком. Деревянная лестница змеится вверх и скрипит под ногами. Перила, заляпанные птичьим помётом, оставляют на ладонях занозы. Ступени давно не меняли, нужно внимательно смотреть, куда наступать, чтобы не провалиться. Минхо привык к комфорту в большом городе и позабыл, каково это — подниматься домой под звуки собственного сбитого дыхания. В его руке тяжелая бутыль с водой, но в прошлом он так не уставал. Чан следует за ним по пятам с другой бутылью. Остаётся лишь принять его поддержку. Дом Минхо соединен с маячной башней галереей и стоит на том месте, где когда-то было жилое строение для смотрителей. Это крепкий двухэтажный дом с балконом и плотными ставнями на окнах. Участок вокруг чистый, без камней и застроен навесами, сараем и гаражом. Кожа Минхо покрывается мелкими пупырышками. Здесь ветер сильнее, чем внизу. Он шумит среди деревьев, стонет из окон маячной башни и со скрипом крутит флюгер её на конце. Вид Маяка настолько плачевный и несчастный, что у Минхо невольно сжимается сердце. Циклоны сделали своё дело. Белая краска, которой окрашена башня, потускнела, покрылась черными разводами, а стёкол, закрывающих фонарное помещение, больше нет. Когда дед был жив, он ухаживал за Маяком, но чем ближе приближалась старость, тем реже он поднимался наверх. Каждое лето Минхо помогал ему закрашивать камень и съеденный ржавчиной металл, но внутрь дед не пускал его. Колонна, вокруг которой вьётся лестница, в аварийном состоянии. Однако у Минхо богатое воображение, и в детстве он был уверен, что дело не в полуразрушенной конструкции, а в том, что там, наверху, где полагается светить фонарю, живёт нечто потустороннее, чей покой нельзя нарушать. И дедушкина суеверность только сильнее убеждала в этом. Минхо до сих пор чувствует благоговейный страх, когда смотрит на заколоченную досками дверь башни, но как бы то ни было, в ближайшее время зайти туда придётся. В доме темно и холодно, потому что ставни закрыты. Чан включает электричество в щитке, и Минхо видит, что потолок и углы в паутине. Без соседства с человеком жирные от сырости пауки множатся быстро. Минхо боится представить, как дела обстоят в его комнате: в постели и в шкафах. — Согрею пока воду, — Чан уходит на кухню. Там стоит коричневый от старости стол из тяжелого бруса, на который Минхо вываливает купленную еду. Холодильник начинает покачиваться и урчать, наконец-то включённый в розетку. В кухонных шкафчиках есть аккуратно составленная утварь и единственный открытый пакетик с отсыревшим печеньем. Они наспех перекусывают и принимаются за работу. Чехлы с мебели поднимают облака пыли, когда Минхо стягивает их и бросает в корзину для стирки. Туда же отправляется постельное бельё и некоторые вещи из шкафов. Он терпеть не может пауков, так что с ними воюет Чан. Когда они заканчивают, на часах уже первый час ночи. — Дальше я сам, — Минхо тяжело садится на свою кровать. Мышцы его рук и ног гудят, — Можешь ехать домой. Спасибо. — Мне не сложно, сам знаешь, — Чан неловко чешет затылок, — Приходи завтра к нам, хорошо? Минхо кивает: — Ладно. — Говори сразу, с чем мне ещё тебе помочь. Я поеду на материк вечерним паромом. Он ищет повод побыть с Минхо подольше, перед тем, как вернётся к жене и ребёнку. С одной стороны это приятно волнует сердце, и трепетная надежда, что между ними ещё возможно что-то вернуть, закрадывается в душу Минхо. Но с другой — сам факт наличия жены и ребёнка выводит из себя. — Хотел бы я быть в твоей голове сейчас, чтобы понять, о чём ты думаешь, когда предлагаешь это. Чан подходит ближе: — Ты можешь спросить прямо. Минхо смотрит на него снизу вверх. — Чего ты хочешь? Взгляд Чана густой, тёмный, а рука, опущенная на плечо, горячая. Минхо сам не замечает, как накрывает его ладонь своей. Он плавится под этим взглядом, точно податливый воск от пылающего фитиля. — Тебя. Минхо беспомощно откидывает голову назад, когда Чан зарывается пальцами в его волосы. Он так близко, что ноет в паху. — Ты хоть представляешь, что со мной делаешь? В какое ничтожество меня превращаешь? — его голос, жалобный, надрывный, звучит около уха. Минхо шепчет в ответ: — Тебя ломает. — Тебя разве нет? Давай, скажи, что не думал обо мне каждый день, но мы оба знаем правду. Конечно, Минхо думал. Многие мужчины делили с ним постель, но ни один не был хотя бы в половину также хорош как Чан. И дело не в том, что Минхо неважно трахали, а в том, какое послевкусие он чувствовал после секса: тоскливый комок слёз, застрявший в горле. По этой причине отношения с кем-либо не длились больше нескольких месяцев. Как бы сильно Минхо не презирал Чана, нет смысла врать себе: чувства к нему никуда не делись. — Хорошо подумай, прежде чем пойдешь дальше, — он даст Чану выбор, чтобы не нести бремя ответственности лишь на своих плечах. — А ты хочешь, чтобы я пошёл дальше? Вместо ответа Минхо расстегивает ремень на его штанах. Ткань трусов натянута под тяжестью торчащего бугорка, но он ещё недостаточно набух, и Минхо исправит это. Рука сжимает с силой то место, от которого дрожь бежит по позвоночнику, от которого рот наполняется слюной: пожалуй, по члену Чана Минхо истосковался сильнее, чем по самому Чану; член не выносил ему мозги, в отличии от его хозяина. Их первый за семь лет поцелуй похож на их отношения: это атака и защита, защита и атака. Оба хотят заполучить первенство, подчинить своей воле резкими укусами и напором языка. Оба хотят помучить из мести, оба удовлетворяют не тело, а эго. Сила, с которой Чан толкает Минхо на спину, заставляет машинально застонать. Его губы прижимаются к шее, а руки ныряют под кофту, широко гладят от пупка до груди и обратно. Минхо извивается под ним и громко дышит, не переставая поднимать и опускать кулак на чужом члене. Никто не уступает в этом сражении, и непонятно, кто станет победителем: тот, кто первый кончит, или тот, кто первый потеряет разум. Минхо суматошно снимает с себя кофту и штаны с трусами, пока Чан спинывает свою одежду с кровати, затем достаёт из спортивной сумки смазку. Он знал, что кто-то из них обязательно не сдержится; удивительно, что это произошло в первый же день. Чан многозначительно ухмыляется, но Минхо не даёт ему погиенить — ловко опрокидывает на кровать и усаживается сверху. — Ещё не поздно остановиться. — Он хочет быть уверенным, что это не просто навеянный моментом секс. Если Чан думает именно так, в этой кровати ему делать нечего. — Ты женат. — Я влюблён, — крепкие руки впиваются в бока, — В тебя. Всегда был. Его член твёрдо упирается между ягодиц. Стоит Чану немного двинуть бёдрами, Минхо ловит это движение и громко вздыхает. Они ещё не начали, но ему уже хорошо. Он заводит руку себе за спину, чтобы помассировать ствол кончиками пальцев. Чан выдавливает смазку из тюбика, затем осторожно говорит: — Я давно этого не делал. Не жди от меня многого. — Значит, ты… ни с кем? Конечно, была Соён, но после свадьбы Чану не перестали нравиться члены. Да, он никогда наверняка не утверждал, что гей, хоть это и очевидно. Минхо тоже не кричал о своих сексуальных предпочтениях направо и налево, но его хотя бы не мучила внутренняя гомофобия. Свою гомосексуальность он принял ещё в школе, а Чан до сих пор мечется между чувствами и мыслями о том, что скажут люди. Минхо не удивится, если узнает, что его женитьба на Соён нужна затем же, зачем некогда Минхо были нужны её фото: чтобы прикрыть собственную задницу. Пусть это двуличие бесит, но в сущности Чана не в чем упрекнуть: он исполняет роль образцового отца и мужа, как того требует общество. — Трахал ли я других сладких мальчиков после того, как бросил тебя? Радуйся: ты в моей жизни единственный и неповторимый. — Это чешет моё самолюбие, — Минхо направляет неуверенную руку Чана, куда надо, — Но хватит нести чушь про то, что меня бросил ты, потому что это не так. — Не буду тебя разубеждать. — Его холодные от смазки пальцы проникают внутрь медленно и застенчиво. — Что насчет тебя? — Всех не сосчитаешь, — Минхо умалчивает, что во всех прошлых партнерах искал образ Чана, чтобы тот не расслаблялся, — Смелее, а то до утра возиться будем. После этих слов Чан вдруг делает грубое движение, и Минхо вскрикивает. Это не больно, скорее неожиданно. Теперь его растягивают без прежних ужимок, даже с некоторой злой мстительностью. Мягкий анус легко поддаётся напору, а бёдра сами елозят из стороны в сторону. Чан сжимает Минхо у головки члена, и тот с хныканьем истекает ему в руку. Когда настаёт пора для самого главного, Минхо решительно намерен заставить его умолять. Он припадает губами к Чановым соскам, целует их, кусает, затем оставляет пару засосов рядом с пупком и опускается ртом ниже. Чан впивается в его волосы пальцами и закатывает глаза. В момент, когда Минхо берёт глубже, балконная дверь начинает ходить ходуном. Знакомая вибрация бежит по стенам и кровати. Шкаф слегка покачивается. Одновременно со стоном Чана раздаётся завывающий холодный звук. Минхо вздыбливает спину, точно кошка, учуявшая опасность. Чан вытирает большим пальцем его мокрые губы. — Ночь сегодня ветренная. Боюсь, как бы в машину чего не прилетело, — говорит тот. Минхо боится того, что беснуется в потухшем Маяке. Он готов поспорить, что слышит настоящее горестное пение, долгое и пронизывающее до костей, как ветер. Оно что-то ему напоминает. Его воображение всегда работало на полную катушку, по этой причине пыл, с которым Минхо намерен Чану отдаться, вот-вот сойдёт на нет. — Слышишь? Чан замирает. — Что? Минхо озирается по сторонам. Громко бьющееся сердце отдает в виски. Теперь это действительно ветер. Чертовщина. — Ничего. Ну же, трахни меня так сильно, как никогда бы не трахнул жену, пока я не перехотел. Чан одним рывком меняет их положение: Минхо опирается локтями и раздвигает колени шире. Член проваливается в него с натужной силой, вызывая боль и жжение. Мокрая от пота поясница прогибается под чужой рукой. Чан даёт им обоим некоторое время, чтобы пообвыкнуться, затем делает то, о чём Минхо просил: вколачивается озверело, точно перед ним не человек, а одна лишь дырка. Минхо воет, комкая простынь в кулаке, и не двигается в ответ. Он не понимает, почему ему не настолько хорошо, как он надеялся, почему удовольствия нет, и узел внизу живота не развязывается. Ему не хочется прикасаться к себе, чтобы кончить, и не хочется, чтобы Чан ему помог. Раньше от грубого секса Минхо спускал за три секунды и просил ещё. Что в нём изменилось? Чан ошибочно принимает его стоны за одобрение и старается больше. Дверь на балконе снова стучит, вибрирует стена, и ветер свистит в башне. Минхо закрывает глаза, вдыхает носом и выдыхает ртом. Боль ломает его пополам, но он не будет умолять, не будет плакать. Это его решение, значит у него будут силы вытерпеть. Балкон закрыт плотно, в углах нет щелей, однако Минхо всё равно так отчётливо слышит буйство морских волн. Слышит он и пение, спрятанное в порывах ветра, и теперь понимает, на что оно похоже. Возможно, это кит? Или он просто сходит с ума от боли? Минхо вскрикивает, когда Чан придавливает его голову к кровати и загоняет в последний раз. Только в этот момент мучения уступают место долгожданному удовольствию: стоит члену выйти наружу, и по внутренней стороне бедра течёт горячая сперма, а тело начинает бешено дрожать от позднего оргазма. Минхо достаточно потереться промежностью о скомканное одеяло, чтобы обессиленно кончить. Он выстоял. В отличии от Чана. Тот падает на Минхо с судорожным вздохом рвущегося плача. — Прости, — его мокрый и жалобный голос чувствуется шеей, — Прости. Я так соскучился по тебе. Я, — Чан громко шмыгает носом, — не должен был так поступать. — Как поступать? — Минхо не хочет говорить с ним. В общем-то, в этом разговоре нет смысла, и так всё понятно. — Как мразь. Неважно, кто кого бросил первым. У меня была возможность всё исправить, я хотел всё исправить! Но что я сделал? Остановился и стал ждать, что ты вернёшься ко мне, думал, что ты не выдержишь разлуки и бросишь университет ради меня. Мне так тошно. Можешь обвинять меня, унижать так сильно, как тебе хочется, но пожалуйста не гони от себя. — Я не знаю, Чан. — Я не надеюсь на твоё прощение. Мне будет достаточно того, что ты рядом. Минхо ничего не отвечает. В его голове пустота и абсолютное равнодушие. Он вскакивает в четыре утра, потому что от холода у него стучат зубы и поджимаются яйца. Чан оставил ему жалкий клочок одеяла, а сам укутался с головой. Минхо надевает свитер, плотные трико и вязанные носки, перед тем, как спуститься в цоколь и включить отопление. Когда-то в цоколе размещалась аппаратная Маяка, где смотрители обслуживали движущиеся механизмы. Последний, кто застал свет Маяка, был дед Минхо. В 1972 году власти построили новый более надежный маячный комплекс в соседнем портовом городе, а местный Маяк лишился статуса важного объекта и перешёл в собственность тем, кто трудился здесь с 1913-го, — семье Ли. Минхо всё равно, что на нём династия смотрителей окончится. Только дед придавал особенный сакральный смысл Маяку: здесь он родился и провёл всю свою жизнь. Но Минхо не нужна эта земля, у него есть работа, и собственное жильё в большом городе. Когда все дела на острове будут решены, он больше никогда сюда не вернётся. В бывшей аппаратной есть дверь, ведущая в галерею — перемычку, что соединяет дом и башню. Она закрыта на ключ, которого у Минхо нет. Это проблема, потому что, перед тем, как приедет оценщик, нужно быть в курсе, какие в доме слабые места, чтобы предположить примерную сумму, на которую согласится покупатель. Если хорошо постараться, здесь можно сделать отличное туристическое место, и история Маяка — подходящее подспорье для этого. Башню и насыпную дорогу к ней построили японцы в период оккупации и хозяйничали на острове несколько лет. По словам деда, однажды в сильнейший шторм Маяк неожиданно потух, и военное японское судно разбилось о скалы. Оказывается, зажечь свет было некому — смотрители бесследно исчезли. Подозрение пало на местных жителей. Многих расстреляли. Следующие сменщики недолго прожили: один смотритель умер от болезни, а второй сорвался с обрыва. Сколько бы Япония ни отправляла своих людей на Маяк, со всеми происходили несчастья. Поползли слухи, что это дурное проклятое место. В конце концов, оккупанты велели нести вахту корейской семье. И вот, Ли живут на Маяке чуть больше века, и никакое сверхестественное проклятье их не беспокоит. Насколько Минхо знает, никто из его предков не умер от насильственной или необъяснимой смерти. 2 Ближе к десяти утра просыпается Чан. Они тихо завтракают, и Минхо ставит задачу на утро: разобрать весь хлам в сарае и гараже. Чан смотрит на него глазами верного щенка, но не напоминает о вчерашнем. Этим днём он более покладист и уступчив, и Минхо подозревает, что тот надеется на ещё один секс. В сарае полно рыболовных снастей: сетей, удочек, различных корчаг и приманок. Дед рыбалкой жил. Он редко брал Минхо с собой в море, называл его плохим дельцом и нытиком: и это правда, в открытое море Минхо не сунулся бы даже сейчас, в зрелом возрасте. В дальнем углу сиротливо прячется деревянный сундук, в котором хранятся старые фотографии и письма. Бумагу съела сырость, но Минхо это не выбросит, а увезет родителям, пусть сами смотрят, что оставить. Затем настаёт очередь гаража: там стоят канистры с бензином и моторная лодка. Отец упоминал, что она неисправна, и нужно сбыть её поскорее. Этим Минхо займётся сегодня же. Коробки с ненужными вещами составлены в багажнике. Чан заводит машину, пока Минхо размещается на переднем сидении. Они заедут на мусорку, прежде чем объявятся в доме Бан. Чан долго возится и не трогается с места, будто бы в машине есть какие-то проблемы, но Минхо видит, как он нервничает. — Что-то случилось? — Кажется, всё же задело. Видишь, на капоте… — Небольшая царапина. Она уже была, когда ты забирал меня с автовокзала. — Не уверен, — Чан чешет шею. Если кредит ещё не выплачен, повреждения — досадная штука, однако для одной царапины переживания преувеличены. Минхо пожимает плечами, не ему с этим разбираться. Чан некоторое время смотрит вперёд, готовый выезжать, затем в последний момент убирает руки от руля и расстегивает свой ремень безопасности. Он поворачивается к Минхо всем корпусом и спрашивает: — Ты жалеешь о вчерашнем? — Какой смысл жалеть, если мы уже потрахались? — Значит, ты не придал этому значения? Минхо смотрит на него возмущенным взглядом. Чан знает, что у Минхо есть неприятная особенность: что-то добиться от него возможно только тогда, когда он на эмоциях. Чан специально его провоцирует. — Разве не я единственный из нас, кто не перестаёт надеяться? Чан молча смотрит ему в глаза, затем отводит их и отвечает: — Нуна ждёт, что я вернусь домой сегодня вечером, но я могу сказать ей, что родителям нужна помощь. Это будет не совсем враньё: у отца всегда есть работёнка для меня. Чан ведёт себя как сволочь по отношению к жене, но Минхо тоже не святоша: он не останавливает то, что между ними происходит, хотя понимает, к чему это приведет. Их взгляды сталкиваются, и это красноречивее всяких слов. Оба замирают на несколько вязких мгновений, а потом Чан яростно подаётся вперёд. Он целует Минхо с языком, удерживая его лицо в ладонях. — Я совсем не соображаю, — Чанов шёпот звучит сквозь распалённые вздохи. — И не нужно, — Минхо кладёт чужую руку себе на пах. В шею впиваются губы, опускаются на кадык. Зубы прихватывают кожу, язык лижет по изгибу и направляется к уху. Минхо немного щекотно, когда Чан целует мочку. Его тонкие беспомощные стоны наполняют салон машины, стоит прытким пальцам Чана нырнуть под пояс штанов. Несколько небрежных движений, и у Минхо мгновенно встаёт, точно он мальчишка в пубертате. Он слегка приподнимается, чтобы спустить штаны с бельём. Чан водит кулаком по члену, затем опускается лицом вниз и сплёвывает. — Я могу?.. Минхо удивлённо хлопает глазами. В прошлом на просьбы ему отсосать Чан придумывал тысячу и одну причину слиться и в целом брезговал пробовать сперму на вкус. Его роль — активная, и подставлять свой зад или рот он категорически не хотел. Поначалу Минхо обижался и капризничал, но потом рассудил, что в их городке другого парня ему не найти, и дело даже не в том, как хорошо Чан его трахал. Главное, что тот не трепался об этом. — Не заставляй себя, — Минхо так сбит с толку, что у него падает голос. — Я хочу попробовать. Минхо закусывает губу и кивает. Чан застенчиво касается кончиком языка. Он лижет только головку, потому что боится брать глубоко. Его пальцы гладят ствол и опускаются к мошонке. Минхо ласково убирает волосы ему за ухо. — Так нормально? — Чан смотрит на него снизу вверх блестящим взглядом, в котором беснуется похоть. — Делай, как можешь, — Минхо лишний раз не шевелится, потому что чувствует, что этот момент между ними особенный, и он лопнет, как мыльный пузырь, если Минхо станет Чана подгонять. Внутри чужого рта мокро, тесно и адски горячо. Слюны много, член измазан в ней и скользит с хлюпающим звуком, стоит Чану ускориться. Тот втягивает щёки и шумно дышит носом. Минхо откидывает голову назад и тихо-тихо поскуливает. В боковом зеркале видно его красное разбитое эмоциями лицо. — У тебя есть салфетки? Чан ему не отвечает. Он переплетает их пальцы, когда Минхо хочет поднять его лицо. Сперма выплескивается в рот за пару пульсирующих толчков. Поясницу гнёт дугой, а в глазах резко темнеет. Это не самый лучший минет в жизни Минхо, однако для неопытного, Чан справился на твёрдую четвёрочку. Тот слизывает с уголков губ белые капли, затем выуживает из бардачка упаковку салфеток и сам вытирает весь беспорядок. — Ты такой красивый, когда кончаешь, — его поцелуй в ухо щекотный. Минхо сдавленно угукает и отворачивается, смущенный и озадаченный. Весь путь до дома семьи Бан они едут молча. 3 Госпожа Бан накладывает в тарелку Минхо побольше мяса и причитает, что тот совсем не просит добавки. Они обедают на открытой террасе: жарят свинину и овощи на углях, выпивают и увлеченно разговаривают. У Минхо хорошие отношения с родителями Чана, в их доме он нередко оставался с ночёвкой в сильную непогоду, когда подниматься на Маяк было небезопасно. То, чем он занимался с их сыном за закрытой дверью комнаты, они не узнают никогда. — Вот, я всё толкую и толкую этому старому дураку, что с таким моторчиком ему ни шиша не светит, — Господин Бан закидывает в себя стопку соджу. Он рассказывает про своего коллегу с электростанции, — Разве это мотор? Смех! Для добротного судёнышка дизельный брать надо. У меня же был такой, я знаю, о чём говорю. Кучу лет верой и правдой служил… — Может вам новый нужен? — Минхо подливает отцу Чана ещё, — Не дизельный, конечно. На бензине. И лодка с ним же. — Деда, что ли? Продаёшь? — Ага. Правда, тра́нца нет, и швы по носу ржавые. Дед последние несколько лет лодкой не пользовался. По дешёвке отдам. Господин Бан задумчиво чешет подбородок. Его жена качает головой: — Уж прости, Минхо-я. Затянув пояса, живём. Каждая вона на счету. Он старый-то мотор продал, потому что деньги нужны были на кредит. Чан предупредительно смотрит на неё: — Мама. — Прости, сынок, — Госпожа Бан возмущённо вздыхает, — Но с этой вашей ипотекой и машиной скоро совсем ноги потянем. Ладно, машина, бог с ней, в хозяйстве штука нужная. Но ипотека? Чем твоей жене наш дом не по нраву? Места бы всем хватило, и с внуками я бы нянчилась. То, что от материка далеко, так это наоборот хорошо — природа вокруг и воздух чистый. Или Соён боится, что я буду её тиранить? Разве я такая? — Такая-такая, а то и по-хуже, — Господин Бан хохочет, затем получает от супруги тычок под бок. — Молодым простор нужен, понимаешь? Толку-то, что здесь природа, если ничего другого нет? Ни сада, ни школы, ни работы. — Будто на материке работа есть! Вспомни-ка, Чана полгода завтраками кормили, прежде чем на должность взять! А платят сколько? Скоро подножным кормом питаться начнёт! — Мама, хватит! Господин Бан по-приятельски хлопает Минхо по плечу, когда говорит: — Не обращай внимания. Супруга, как обычно, завелась. Лучше расскажи, чего сам-то надумал? Останешься тут или обратно отчалишь? — Я хочу продать землю, — Минхо замечает, как Чан нехорошо хмурится, — Толку от неё, если я живу не здесь? Госпожа Бан согласно кивает: — И то верно. Левый берег весь выкупили. Сходи к ныряльщикам. Может, их начальник скажет тебе контакты застройщика. — Жалко всё-таки. Столько поколений на этом Маяке выросло, и тут бац — продавать. Дед твой до последнего за него цеплялся, как утопающий за плот, — Господин Бан наполняет пустые стопки, — Давайте выпьем за спокойствие его души. Старик заслужил, чтобы о нём помнили только самое хорошее. Они выпивают и продолжают обед. За разговорами время проходит быстро. Минхо хороший гость и не будет задерживаться дольше, чем нужно. Он помогает убрать стол и то и дело поглядывает на Чана. Тот избегает его взгляда и выглядит чернее тучи. — Проводишь меня? — Минхо тихонько касается его локтя. — А ты не знаешь, в какой стороне ворота? — Чан убирает локоть резко, будто бы только что обжёгся. Он видит, что родители совсем рядом, поэтому больше ничего не говорит. Минхо в полнейшем замешательстве: в машине Чан сам ему отсосал, и он был уверен, что между ними всё в порядке, но теперь… что опять?! Если бы не суетливая просьба Госпожи Бан — «Проводи гостя, сынок, чего стоишь?» — Минхо плюнул бы на всё и ушёл один. — Ты не говорил, что у тебя финансовые трудности. — А ты не говорил, что собираешься продать землю, — Чан скрещивает руки на груди в нападающей позе, — Я ведь спрашивал тебя. Ты специально умолчал! — А что бы изменилось? — Минхо искренне не понимает его претензий, — Мы бы поебались с грустными лицами, только и всего. — Ты сам сказал, что не перестаешь надеяться, что между нами всё образуется. Но на что тебе надеяться, если ты больше сюда не вернёшься? — Ты обвиняешь меня во лжи? — Минхо цедит вопрос сквозь зубы. Его кулаки, спрятанные в карманах куртки, крепко сжимаются. — Не только во лжи, — Чан делает шаг вперёд, нависает над Минхо гневной фигурой, — Тебе доставляет кайф вить из меня верёвки. Скажешь нет? Я бегаю за тобой, как псина, разве что хвостом не виляю, делаю только то, что хочется тебе, и получаю в ответ похуизм и скрытничество. Что в прошлом, что сейчас — ты делаешь мне больно. Я устал быть разбитым из-за тебя. — А я устал от твоего нытья. Двух дней не прошло, а ты уже выжрал мне все мозги. Как ты вообще представляешь наши отношения? По-твоему я согласен верно тебя дожидаться в каком-нибудь вонючем отеле, пока ты кончаешь в свою жену? — Чан поджимает губы и уводит глаза в сторону. Минхо не сдерживает издевательского смеха, — Поверить не могу! Ты действительно об этом думал. — Заткнись! Это не я подставлял задницу каждому встречному мужику. Минхо надменно цокает: — Конечно не ты. Мистер Бан Чан скорее сожрёт шмат говна, чем согласится дать себя выдрать. Ответь на вопрос: твоя дырка что, достояние нации, поэтому ты так её бережешь? — Лучше ты ответь, сколько народа пускало тебя по кругу, словно дешёвую… — Закройся, — глаза Минхо стекленеют от злости. Чан заметно оживляется, почуяв победу. — Значит, я прав. Это мне нужно брезговать спать с тобой, а не наоборот. — Ты больше не подойдешь ко мне, — Минхо обнимает себя за плечи и поворачивается к Чану спиной, — И больше не заговоришь со мной. Понятно? 4 Первое, что он чувствует, пройдя в дом, это сырость. Может быть, это стирка развешанная на сушилке, но откуда на полу вода? Маленькие лужицы разлиты на кухне и на ступенях лестницы и ведут в комнату Минхо. Он специально взбирается на стул, чтобы проверить: а вдруг потёк потолок? Но дождя ни вчера, ни сегодня не было. Лужицы между тем напоминают следы ног, будто кто-то забыл вытереться после душа. Минхо мылся перед тем, как прийти в гости к родителям Чана, как и сам Чан, однако он бы точно запомнил, если бы развел в собственном доме бардак. У Чана нет привычки свинячить, но, если не он, то кто? Минхо проходится по лужам половой тряпкой в скверном расположении духа. В комнате запах влаги сильнее всего. Не дай бог под половицами заведется грибок! Он валится на кровать тяжёлым мешком, просто лежит и не шевелится. За эти почти два дня на острове у него колоссальный упадок сил. Ему нужно хотя бы на пару часов отключить чувства и поймать дзен. Минхо закрывает глаза, когда чувствует, что вот-вот потекут слезы. Чан почти назвал его шлюхой. Стоило послать нахер и забыть, но эти слова — точный и безжалостный удар в спину. Минхо не хочет думать, что заслужил такое отношение, но после каждой ссоры уверенности в себе — всё меньше. Может быть, Чан прав, что во всём виноват сучий характер Минхо. Тот всегда выставляет себя тем, кому хуже всех в их отношениях, кем Минхо пользуется и пренебрегает. Кажется, теперь это недалеко от правды. Их последний разговор взрастил в Минхо вину. Сон рушится на него сразу. В усталой расслабленной тьме слышен голос Чана: его упрёки, гнев и брезгливость. Они занимаются сексом, и слезы текут не от боли, а от унижения. Минхо судорожно дышит, обнимает себя за колени. Ему трудно проснуться, выпутаться из кошмара. Так тошно. Так гадко. Но так хорошо. Он жмурится, чувствуя эрекцию. Чан называет его давалкой и хватает за волосы, пока со всей силы бьётся внутрь. От стыда и вины Минхо прячет лицо в подушке. Его бёдра двигаются сами по себе, и промежность трётся о скомканное одеяло. Сквозь сон с головой накрывает сладкое наслаждение, и Минхо с громким облегчением вздыхает. Ему снится что-то ещё, что-то спокойное, не вызывающее бурных эмоций, потом он переворачивается на другой бок, и чьи-то ласковые пальцы гладят его щёки. Но Чан ли это? Низкий голос, что шепчет в ухо, принадлежит не ему: — Разреши мне смотреть на тебя. Ты так прекрасен. Минхо возмущенно куксит лицо, окончательно проснувшись. Его хмурый недовольный взгляд окидывает всю комнату. Никого. Ещё бы кто-то здесь был! Но всё произошло настолько реалистично, что он до сих пор чувствует, как горит кожа в том месте, где сон его коснулся. Жуть какая-то. Трусы мокрые и холодные, так что Минхо поскорее переодевается. Пока он возится на кровати, одеяло скомканной кучей падает на пол, и теперь видно, что простынь влажная. — Какого…? — Минхо на секунду перестает соображать. Постель не могла просто взять и отсыреть: нет открытых окон, и электрокотёл включён. Он трогает рукой: может это его пот? Влажная ткань пахнет обычной водой. Мысли тут же возвращаются к потолку. Минхо встаёт на носочки, щупает потолочные панели и щели между ними. Скорее всего, на чердаке появился конденсат. Он рассматривает углы в доме с дотошной въедливостью, но больше не находит ничего разлитого. Затем забирается на чердак и убеждается в своих подозрениях: вентиляция там действительно плохая. Оказывается, в доме намного больше проблем, чем Минхо думал. 5 База дайвинга стоит на противоположной стороне острова, и было бы проще добраться до неё на машине. Минхо сокрушается с оттенком меркантильности: если бы не сегодняшняя ссора, Чан отвёз бы его, куда угодно. Тот, скорее всего, уже на пароме. Плевать на него. Минхо дойдет на своих двоих. На Западной улице его застаёт ветер. Куртка с капюшоном и частные дома мало-мальски защищают, но стоит Минхо выйти на открытую дорогу, его начинает швырять из стороны в сторону. До побережья он добирается окоченевший с головы до ног, со стучащими зубами и сопливым носом. Южный пляж, приплюснутый морем и крутым утесом, шумит в ожерелье белой пены. Посреди моря торчат верхушки скал, похожие на когти. Под ними чернеют рты подводных пещер. Рядом стоит пирс, к которому примкнуло небольшое судно: внутри ходят люди в черных гидрокостюмах. Прежде чем увидеть площадку для пляжного волейбола, Минхо минует куски дерева, выплюнутые морем на песок, и чьи-то рыболовные сети. Площадка пустая и не такая красивая как на фото в интернете; должно быть, когда было тепло, здесь много кто играл. Южный пляж — популярное место у островной молодежи, нередко сюда приезжают ребята с материка. К зданию базы ведёт натоптанная дорожка. Несколько из тех машин, что Минхо видел на паромной переправе, стоят где попало. Люди с ластами подмышкой и баллонами воздуха на спине идут вдоль кромки моря к пирсу. С открытой дверью звенит колокольчик. — Добрый вечер! — мужчина в форменной рубашке дайвинговой организации поднимает глаза от экрана компьютера, — Чем могу… — он осекается, когда узнает человека перед собой, — Твою ж мать, Ли Минхо! — И тебе не хворать, хён. Давно не виделись. Мужчину зовут Ли Минхёк. Он родственник Минхо по линии отца и живёт на Восточной Улице. Они виделись мельком на похоронах деда, но толком не говорили. Минхо по-приятельски хлопает его по плечу: — Неожиданно видеть тебя здесь, но я помню, тебе такое нравилось. Местечко что надо, а? Минхёк слывёт среди островной молодёжи самым бесстрашным ныряльщиком. Подводные пещеры, которыми заканчивается остров по левому побережью, исследованы им вдоль и поперёк. Он знает все интересные места на острове, нередко проводит экскурсии для материковых школьников и делится знаниями даже с научными сотрудниками. Минхёк любит море и никогда не променяет его на удобную городскую жизнь. Вот кому следовало становиться хозяином Маяка. Его отец — младший брат деда — поднимал разговор о наследстве много раз, но по иронии судьбы Маяк достался тому, кто на него чихать хотел. Минхёк довольно улыбается: — А то! Меня пригласили сюда сразу, как база открылась. Людей компетентных в нашем деле днём с огнём не сыщешь, так что я тут на особом счету. А ты что ли, на погружение пришёл? На сегодня группа уже собрана. Могу только на завтра записать, — он листает рабочий журнал, — Свободны утренние и вечерние часы. — Нет-нет, я тут по другой причине, — Минхо садится на диванчик рядом с обогревателем, — Скажи, как связаться с твоим начальством? — Тебе зачем? Если на работу устроиться хочешь, то тебе на материк надо, в отдел кадров. — Я ищу того, кто купит мою землю. Говорят, люди, что поставили эту базу, хотят расширить бизнес. Ты что-нибудь знаешь про это? Минхёк поджимает губы и хмурится. Его лицо суровеет, и Минхо жалеет, что начал этот разговор так сразу, без прелюдий. — Твой дед не одобрил бы это. — Он умер. Теперь его дом — мой. — И твой отец согласен со всем? Минхо пожимает плечами, давая понять, что позиция его родителей более чем очевидная и во многом именно они надоумили его на это решение. Минхёк качает головой, разочарованный и раздраженный. Ему одновременно и завидно, и обидно. Минхо не понимает его чувств: дед ни при каких условиях не завещал бы Маяк ни брату, с которым часто ругался, ни племяннику, о котором не вспоминал. Минхёк пожинает плоды бесполезной надежды. — Так не должно быть, ты это знаешь. Наша семья живёт здесь столько, сколько другие семьи не живут. И теперь ты хочешь всё разрушить. Чего ради? Если тебе нужны деньги, дай мне время, я раздобуду их и выкуплю землю. Да, я редко общался с твоим дедушкой, но я согласен с ним во мнении, что хозяевами Маяка могут быть только Ли. Это историческое сокровище, символ острова. Подумай хорошенько, что ты намерен сделать. — Пятнадцать миллионов. Минхёк беспомощно хлопает глазами. Минхо поясняет: — Я понимаю, что дом не в идеальном состоянии и добираться до него трудно, так что торг уместен. Но, как ты сказал, это символ. К концу месяца деньги должны быть у меня на руках. — Твою мать, это стоимость квартиры в столице! — Верно. Мне выгоднее продать землю тому, кто хочет получать с Маяка прибыль. Ну, так что решаем? Сколько бы Минхёк ни строил из себя моралиста, таких денег ему не найти. Досадливо посокрушаться — единственное, что ему остаётся. — Ты в состоянии сам найти, кто тебе нужен. Я даже косвенно не буду участвовать в твоём предприятии. Минхо стоит отдать Минхёку должное: тот упрям и не прогибаем. На столе рядом с диванчиком есть органайзер с визитками. Минхо берёт одну и видит, что там, помимо сайта, указаны все адреса баз. Аж пять штук. — Я не знал, что дайвинг настолько популярен в наших краях. Раньше я бы ни за что не предположил, что на острове откроют что-то подобное. Минхёк самодовольно хмыкает: — Про это место мало кто знал. Подводные пещеры — настоящая находка для новичков и профессиональных аквалангистов. Попробуй как-нибудь нырнуть, обещаю, не пожалеешь. Недавно к нам приезжала группа биологов, — он показывает фотографию на телефоне, где несколько мужчин держат в руках различную чешуйчатую живность, — И представляешь, они нашли здесь змею Белчера! А она, между прочим, самая ядовитая змея в мире. Минхо пользуется случаем: — А китов у нас нет? Минхёк приподнимает бровь: — Откуда? — Мне кажется, я слышал какие-то звуки, будто бы пение. Не уверен, что это были киты, но очень похоже. — Не нагнегай, Минхо. Мне моих выдумщиков достаточно. Ребята на днях якобы видели морское чудовище, когда погружались в пещеры. Кто знает, может это он поёт по-китовьи, — Минхёк закатывает глаза, и Минхо усмехается, — Они описали его как гигантского угря. Глюки от азотного отравления — дело обычное. 6 На улице падает температура, и заметно темнеет. Сегодняшний безумный день подходит к концу. Возвращаясь домой, Минхо с неприятным удивлением видит, что машина Чана стоит там, где и прежде. Значит тот не уехал? Или собирается на последний паром? Минхо некоторое время просто пялится в жёлтые окна коттеджа семьи Бан, с подозрением высматривая силуэт Чана, затем багровый от злости пинает ближайший камень в направлении машины. Слышится стук о колёсный диск, и одновременно с этим внутри дома кто-то хлопает дверью. Минхо, не оглядываясь, мгновенно даёт дёру. Он добирается до лестницы, ведущей на Маяк, когда небо затягивает тяжелыми облаками. На возвышенности усиливается ветер, и накрапывает дождь. Минхо не слышал предупреждений о грозе или буре, но всё равно вырубает электричество в доме. Чуйка подсказывает ему, что ночь обещает быть неспокойной. Он уже забыл о недавних странных происшествиях — о запахе сырости, таинственных мокрых следах и влажной простыни — но зайдя в ванную, вновь терзается подозрениями. Простынь сушится рядом с горячими трубами, где Минхо её оставил, а вот половая тряпка, которой полагается быть на одной из труб, валяется в углу мокрым комком. Конечно, Минхо временами теряется в круговороте дел и забывает какие-то мелочи, но он не выжил из ума! Тряпка висела на трубе! Он сам её повесил! С включенным фонариком Минхо снова проверяет каждую комнату, каждый закуток в доме в поисках непонятно чего. Сырость — чёрт с ней! — можно объяснить чердаком и подвалом, но, когда какие-то вещи лежат не на своих местах, — это уже похоже на чужое проникновение. Вдруг, пока на Маяке месяц никого не было, здесь обосновался какой-то недобросовестный человек? Есть же те, кто прячется от долгов, своих супругов или судебного наказания. А что, если это сбежавший арестант? Минхо чувствует, как холодная дрожь бежит вверх по спине. Ему безумно страшно, и это слышно, когда он громко спрашивает в темноту: — Кто здесь? В башне со свистом дует ветер, и по шиферу бьёт дождь. Больше никаких звуков в доме нет. Минхо поднимается в свою комнату, еле соображая от паники. Живи в доме ещё один человек, неизбежно исчезала бы еда. Холодильник и так полупустой, стащить что-то незаметно невозможно. Соседи обязательно сказали бы ему, если бы тут сновал кто-то незнакомый. Он одергивает одеяло на кровати — под ним сухо и, уже выдохнув с облегчением, собирается лечь, как замечает на тумбочке нечто странное. В свете фонарика поблескивает мешочек, сплетенный из чего-то зеленого и влажного. Минхо подходит ближе и видит, что это водоросли. Они плотно липнут к чему-то твёрдому и пахнут тухло. Минхо в тихой истерике разглядывает находку, прежде чем берёт в руку. Под слоем водорослей прячется морская раковина персикового цвета. Её кругло-ребристые края закручиваются по спирали, а гладкая внутренняя полость переливается пудрово-розовыми и голубыми разводами. Минхо никогда в жизни не видел настолько красивых ракушек. Откуда она здесь взялась? Он садится на кровать, завороженно вглядываясь в перламутровые переливы, затем, поддавшись наитию, прикладывает раковину к уху. Не слышно ничего, кроме шума крови и стука сердца. Звук лишь отдалённо напоминает морской прибой, но это успокаивает, и Минхо больше не чувствует паники. Его веки опускаются сами по себе. В момент, когда он окончательно расслабляется и поддается сонливости, в раковине рождается пение. Песня похожа на мелодичную колыбельную. Она звучит словно из толщи вод, затихает и ускоряется, как сердечный ритм. Минхо тихо вздыхает и, не убирая раковину от уха, ложится на спину. Его укачивают ласковые волны, и прежде пугающая морская глубина теперь приветственно общается с ним китовыми голосами. Под напором ветра стучит балконная дверь. Несчастно стонет башня. Дождь стекает по желобам тонкими струйками. Минхо чувствует, что подушка под головой шевелится, и распахивает глаза. Он лежит, раздумывая, показалось или нет. Шевеление повторяется, и вместе с ним появляется едва слышимое шуршание. Минхо молниеносно встаёт и сразу, чтобы не успеть испугаться, отшвыривает подушку в сторону. Свет фонарика в самый последний момент захватывает чешуйчатый хвост змеи. На первый взгляд, окрас золотисто-чёрный, но Минхо не уверен, потому что занят: он орёт. — Блять! Блять! Блять! Змея со стуком падает на пол, и сколько бы Минхо не светил вокруг, её больше нигде нет. Неясно, насколько эта тварюга большая и ядовитая ли, но он не дурак, чтобы проверять. Всю ночь Минхо бдит со включённым фонариком.