13 отделение

22:17 - Ночная смена. Дежурство.

03.02.2006       В тот день цоканье моих каблуков эхом разносилось по коридору. Свет от уличных фонарей освещал место во многом неприятное: Белый кафель, затертый с грязевыми разводами, стены с осыпавшейся штукатуркой, невыносимая вонь, исходящая от туалетов и палат больных.       Лампочки замыкали и замыкают, скорее всего, по сей день; года два тогда еще, если считать с тринадцатого февраля — как минимум, потому толку от них крайне мало. Наверное, какое-то повреждение в проводах или, быть может, высокое напряжение. Чертовски неприятное место. Старое, гнилое, полное людьми больными и несчастными… Психбольница, «Отделение тринадцатое — для буйных». Так четко и ясно мне это место помнится. Каждый угол, каждый документ и умалишенный… Все еще в глазах рябит входная дверь. Хоть держали тут не меня, но ощущение скованности и отсутствия свободы все равно почему-то преследовало.       Ночная Йокагама всегда восхищала меня: яркие и вычурные здания, пьяные подростки и счастливые семьи. И прямо посреди всех этих положительных черт стоит психушка, граничащая с наркодиспансером. Будто бы говоря «Не заиграйся».       В 22:44 провела дежурный обход. Старик из девятой палаты с Обсессивно-компульсивным расстройством решил без штанов пощеголять по коридорам. Со второй медсестрой мы общими усилиями уложили его на койку. Десятью минутами позже женщина из седьмой палаты начала распевать ночные серенады. Как мы приводили ее в чувства разъяснять не стану, ибо мало ли, вы излишне впечатлительны. За каждым сумасшедшим стояла тень, при приступах темнела. Все в восемнадцатой палате — одержимые. Меня шугаются, говорю — начинают трястись. В палате только слабые бесы, бояться нечего.       К одиннадцати часам мы со сменщицей почивали на постовой, и говорили о мечтах несбыточных, таких весёлых, что от их недосягаемости на душе становилось жутко тягостно. Потому щебетать об этом мы решили перестать. Медсестра крутила в руках ручку, не переставая безудержно проклинать «это чертово место». Причина нашего с ней здесь нахождения — практика в вузе. Дай Иисус Всевышний поскорее все это закончить, и куда подальше перейти…       Далее она вопросила про крест на моей шее, о вере. С некой нервозностью я все же выдавила из себя свое несуразное мнение о том, что христианство — единственная истинная вера. Разговор как-то более не завязался. Якобы невзначай, моя коллега ушла спать. Я же с превеликим удовольствием села за написание очередного стихотворения. Рука выводила слова, загогулинки. В целом, вырисовывался текст:

Свет огня,

Зарит очей,

Мерцает свет,

А слова нет.

«Красный ручей глубже темного океана»,

— Повторяет бубновая дама.

Где-то издалека возвывая,

Совсем без угрызения совести повторяя:

«Memento mori, дружок, memento» —

И потирает чашу весов,

Что меня убеждают:

Справедливости ради -

Атеист честный и искренний,

Сослужит миру более,

чем черстволобый верующий.

      Следующая строка была грубо перечеркнута, разобрать написанное оказалось невозможным даже для самой поэтессы. Но зацикливаться на одной точке я не стала, и вновь стала творить водить дешевой ручкой по бумаге.

Она глазами смотрит,

Весь мир в себе и отражает:

Все войны, пакости,

пороки и мерзости…

Смотрю — диву даюсь,

Как-ж я тут жил,

средь этой серой глупости?!

      Я откинулась на спинку стула, думая о чем-то своем, далеком. Чуть не заснула. Разбудил коллега (медбрат, на смене дежурят пятеро — две медсестры, столько же медбратьев, и один постовой врач), сказал, что нужно поставить капельницу ребенку с шизофренией из семнадцатой палаты — якобы его тошнит второй день. Я, собственно, пошла за всеми нужными предметами для выполнения миссии. К слову, про ребенка… Его перевели к нам три дня назад из-за того, что он напал на своего лечащего врача, как я слышала, выколол вилкой глаз, а та потеряла сознание, повредила при падении голову. И сейчас, веря все тем же слухам, услышанных от женщин из девятого отделения — она в коме. Тогда я не помнила, сколько ему лет, но сейчас отчетливо знаю — в то время мальчику было чуть больше десяти.       На пару с инфузионной стойкой я катилась к палате. Она находилась ближе к туалету для персонала, одиночная. Отворив запертую дверь, я увидела уже привычную, лишенную некой живости комнату. И кое-что заставило меня остановиться, содрогнуться и вспомнить вещи крайне неприятные. Комнату наполняли безликие… Ох, я объясню. Безликие, как я их нарекла — это души усопших, что умирая смертью до ужаса мучительной, потеряли свои имена. Их видят далеко не все, а только так называющиеся «медиумы». В детстве я считала их существование нормой, думала, их видят и слышат все. Ровно до того момента, пока в начальной школе меня не прозвали сумасшедшей. Боюсь, если бы не дядя, то я лежала в психушке на пару со своими пациентами. Я огляделась в поисках ребенка.       В самом конце палаты, забившись в угол, сидел маленький мальчик в смирительной рубашке, он тоже видел их. Напуганный, отчаянный, такой же, как я, но веривший в свое сумасшествие (Хотя, может, я тоже сумасшедший шизофреник, просто умеющий скрывать свое безумие). Близко черти к нему не подбирались, слишком уж слабые для медиума — бояться сгореть. Путешествовать меж пространством — дар весьма ценный, жить между пространствами всегда — тяжко. Но именно это дает возможность использовать свою силу прямиком из человеческого мира. Они ведь слышат.       «Какую силу?» — Вновь спросите вы, читая эту вакханалию. А я вновь объяснюсь: Молитвы. Бесы не слышат их из уст человека, ведь целый мир разделяет живых от усопших. А мои молитвы экзорцистские всегда звучат в их душах четко. И если вам так свезет встретиться с бесами, будучи медиумом, то запоминайте: Говорите все, что в голову взбредет — они всего шугаются. От молитвы до матов благих, им просто ваш голос всю душу дербанить по сторонам будет. Ну-с, акция такая не на каждого бема действует, и не каждый медиум может ей пользоваться… В общем сложно это, пока читать будете, может и поймете, что к чему. Я лексикой весьма варварской я отогнала скривившихся безликих; они растворились в воздухе, словно дым от табака. — Ты давно ты их видишь? — Спросила я. К слову, сразу об этом пожалела, ибо это не лучший подход к перепуганному ребенку. Мальчик недоверчиво зыркнул, и еще больше вдавился в стену. — Уйди! — крикнул малец. Горлопанистый, что тогда, что сейчас. Мы перебазировались уже на койку, мальчуган сидел на противоположном от меня краю кровати, и будь его воля, он смотал бы в другую комнату. — Мальчик, будь добр, скажи, когда ты стал их видеть? Он насупился. — Меня зовут Изаму, — представившись, ребенок отвернулся. Мне стало стыдно, что по сей день я так некомпетентна, и даже не спросила его имени. Правда, даже так не поняла, к чему это было. — А я — Рюу. — Это мужское имя, — ребенок надменно усмехнулся. — Уже осмелел? — А чего мне тебя бояться? — Зеленые глазенки блеском озарили комнату. Повернулся-таки. — Кожа да кости, ты меня в руках-то не удержишь. Мальчик и в самом деле импонирует, похож на сестру мою, и как оказывается, за словом в карман не лезет. — Я хочу помочь, — крайне неубедительно выдавила я. — Не верю я вам, все время так говорите, а потом… — Далее не выронил и слова. — Почему не кричал на них? — сказала я, имея в виду чертей. Глазами изумрудными похлопал немного и начал: — Я кричал! Но они не исчезают, просто стоят на месте, и никогда не подходят! — он шмыгнул носом. — И зовут меня… Хотят, чтобы я умер или сам кого-то прикончил… — Они всегда так. Если умрет кто, а они успеют подселиться, то живыми станут. Ненадолго конечно, и у таких слабых чертей это редко получается. Изаму как-то исподлобья на меня глянул. Бровь приподнял в вопросительном жесте, потом глаза почесал, после — уши прочистил. — Ты что, — начал он. — Тоже их видишь? Тоже больная? С чего тогда в халате расхаживаешь? — Я капельницу тебе ставить пришла, — он издал что-то похожее на протяжное «А», и плюхнулся лицом в подушку. — Хочу домой. — прошептал мальчик. — Я тоже, — так же тихо сказала я.       Облокотилась на стену. Мне этот ребенок характером сестру напоминал жутко, и даром своим — дядю. Сестра умерла, дядя в коме — оба из-за силы чертовой сгинули. И мальчик этот умрет, а я с ним на пару. Просидели так долго, к половине двенадцатого поставила капельницу. Дитя ревело. Жаль его не было, не знаю почему. Может, его тоже как душевнобольных из соседних палат хотелось воспринимать.       В 23:42 кофе пила на постовой, читала от врача записи, поручения и направления на сдачу анализов. В общем, гнусно работала. После поступил к нам новый больной. Бегали всем коллективом: пациент и правда буйный, еще и с документами, оказалось, беда.       По окончании смены я отправилась домой. Шла пешком, долго разглядывала деревья, думала, как этакая конкретно ветка будет выглядеть «по ту сторону». Смотрела в чьи-то окна, в чьи-то глаза, полные то счастья, то слез разочарования. Дошла до своей многоэтажки, быстро прошла по лестничному пролету, зашла в маленькую студию. Скорее свалку, наверное. Пакеты с отходами копились у входа в квартиру, книги учебные и художественные лежали на полу, ибо полочек у меня нет, как и шкафа. Есть только три напольных вешалки. В общем худо, но в мелочах, по меркам студента — отлично. Там, собственно, переоделась, насытилась лапшой быстрого приготовления, и вновь вышла из дома.       В автобус села, на телефоне горело время 10:32. Приехала где-то через час. Тоже в больницу, но теперь уже в областную. Там разговорилась с лечащим врачом дяди. Состояние стабильное, показатели по всем фронтам в норме. Это не было хорошо, не было обнадеживающе, я знала, что он больше не встанет с койки, даже если все будет указывать на его выздоровление. Но в любом случае, я поулыбалась врачу, порадовалась, этак молитвенно: «Скоро я с ним поговорю, ведь так?». Меня заверили: «Безусловно, хотелось бы в это верить!». Поговорю я с ним сегодня в любом случае, хотелось бы только верить, что он меня услышит. Если он уже пал слишком далеко вниз, то услышать меня, или кого-то еще из наделенных нашим проклятием, не сможет. Я надеюсь, что успею проститься с ним, пока безликие не обглодают его душу.       Я зашла в палату дяди. Мне в нос сразу же ударил запах скисшего молока, плесени, и чего-то еще, что описаниям деликатным не поддается. Эти ароматы не слышал никто, кроме меня; так пахла душа мистера Мичайо, вся израненная и брошенная. Старая. Глянула на часы: стрелка на них показывала семьдесят две минуты тридцать пятого. Это довольно частое явление. Слишком уж все запутано, верно? И правда бредни сумасшедшего. Мой дядя умирает, как бы грустно это не звучало. А это значит, что он «падает». Всю жизнь мы видим безликих, и пока мы молоды, то можем защищаться от них, но как только душа начинает стареть, эти твари цепляются за душу, и рвут тонкую грань меж мирами, тянут в свое логово. Как люди прозвали его — ад. Рядом с умирающим медиумом часто происходят какие-то странности: в книгах можно обнаружить странные бессвязные сочетания букв, у людей в округе досчитать шестой палец на руке, или такую мелкую пакость как эти часы.       Я, улыбнувшись этой мелочи, села на небольшой стул напротив койки. Положила свои бледные руки на его сморщенные смуглые. Положила голову на кушетку, зажмурилась, сосредоточилась, попыталась уснуть. Ловила эту искру, так сказать, долго. Волочилась, думала много, пока весь потом этих протяжных мыслей я почти физически не собрала в один большой вагон, и не отправила куда в неизвестность. Гора мыслей все же свалилась с плеч, как и множество негативных эмоций, пережитых за ближайший год: вся вина, ответственность, двусмысленные взоры устремленные на меня. Все то, что сковывало мои шаги, все, что оставляло меня мертвым грузом на плотности этого мира — поплыло, смылось, словно я искупалась под холодным душем, и выйдя, наконец почувствовала себя чистой. А еще до невесомости легкой. Меня вытеснило из собственной оболочки, я стала легче той пыли, что виднеется, если под углом смотреть на свет. Точнее, меня не было. Физически я не существовала, а лишь падала куда-то вниз. И видеть — толком ничего видела, ибо падала я быстро. Очень быстро. Картины разных мировозданий менялись так быстро, что я перестала разбирать что-то. Цвета, запахи, звуки, чувства… Все это смешалось в нечто единое. Вокруг происходило столько бесконечно многого, что я перестала ощущать: слышать, видеть, чувствовать.       А потом я упала, и меня оглушила слишком громкая тишина. Я разбилась, словно стекло. Осколки разлетелись по бескрайней поверхности еще одного мира. Их пришлось собирать долго и мучительно, заставлять маленькие частицы примагничиваться друг к другу, чтобы в итоге получить личность. Нечто не физически человечное, а что-то из своего нутра живое, имеющие права на свое «быть», и быть не где-то там, а иметь достаточно много сил, чтобы находиться именно здесь.       Я встала на ноги. От этого сама же и испугалась. Если они у меня здесь все же были, то значит, сегодня я почему-то попала в обитель кого-то живого. А значит, сейчас я нахожусь выше мира дяди, и безликих тут должно быть меньше, но спускаться придется дольше.       Меня окружало несколько странное убранство, так сказать, на любителя. Нечто величественное, с бесконечным во все стороны распростертом кафеле молочного цвета, большими возвышающимися вверх тысячами футов пилястрами, самую вершину которых не было видно из-за облаков. Здесь был день, чарующий, спокойный. Солнца я не нашла, но свет словно был сразу и отовсюду. Прекрасное, пропитанное умиротворением место. Но казалось, что это спокойствие было притворным, хрупким, еле держащим равновесие.       Здесь слишком тихо. Я не слышу дуновение ветра, тиканья часов, пиликанья птиц… К слову о них, живности тут тоже никакой нет. А это является странностью, причем большой. Ибо этот мир, несмотря на главенство здесь лишь одного обычного человека, существует самостоятельно. Здесь должны создаваться клетки, новые формы жизни. В зависимости от придуманных главенствующей личностью условий, они могли в разы отличаться от наших животных, но развитие должно идти. Хоть как-то. Ни деревца, ни воды, ни-че-го.       Лишь бескрайний дворец, что где-то вдали прятал еще множество ответвлений в такие же огромные залы и ступени, скрывая все за пеленой густого тумана. Я ринулась в путь. Куда идти я и ума приложить не могла, потому шагала просто вперед. Каждый мой шаг, каждый раз когда босые ноги, что для этого мира все равно оказались тяжёлыми, касались кафеля и прилипали к нему.       Я хотела побежать, может, закричать… Сделать хоть что-то, что сможет нарушить эту тишину. До того она была мне неприятна; казалось, что я оглохла вовсе! Потому я ускорилась, но сколько бы не шла, выход в другой зал не приближался. Словно издеваясь, отдалялся. Но я пыталась нагнать его, даже бежала, спотыкаясь. — Да что же это такое… — Я остановилась и нервозно сжала руки в замок. Оглядела весь зал вновь, надеясь определить, до какого хода мне идти ближе. Шумно выдохнула, глядела наверх. На жалкое подобие неба без облаков. Все здесь такое сюрреалистичное…       И я услышала звук. Нет, его издала вовсе не я. Он был схож с шагами. Далекими, но по мере моего накаляющегося непонимания, приближающимся. Я обернулась на источник нарушенного молчания. Где-то в тумане, в семидесяти футах (субъективная оценка расстояния, ведь этот мир отличается от моего привычного, потому, возможно, это является обманом зрения) от меня показалась некая фигура. Словно маленькое пятно, искажалось и танцевало в глазах. «Точно обман зрения!» — Заключила я. Слишком все перед глазами скачет.       Очертания принимали форму человеческую, подтон души тоже намеки имел людские, и даже странное искажение объема не мешало разглядеть хозяина этого мирка. Кто-то вразвалочку шагал в мою сторону, преодолевая то расстояние, что для меня казалось непомерным. Он то и дело поворачивал голову, разглядывая свои владения, не останавливаясь взглядом на мне. Еще тогда я сделала вывод, что этот человек, безусловно, тот еще высокомерный нарцисс.       Он остановился в паре футов от меня, звеня аксессуарами. Я подняла глаза на владельца этого мертвого мира. Длинные волосы с серебристым подтоном светились холодным светом, напоминая первый снег. Уже на этом моменте я подтвердила, что стоящий напротив парень — высокомерный ублюдок. Взор фиолетовых глаз так и выражал все мировое презрение к такой букашке вроде меня.       Юноша изогнул бровь, ожидая от меня хоть какого-то объяснения пребывания на его территории. Я же лишь ответно на него глядела, обдумывая, как объяснить, что меня по ошибке занесло в эти хоромы, ибо он находился рядом, когда я переходила. — Ты кто? — Парень наклонил голову, и вслед за тем его серьги мелодично загремели. — Проведи меня до границы, — сказала я, ничего лучше не придумав. — Зачем тебе туда? Думалось мне, что он будет выманивать из меня ответ, скалясь и раздражаясь, но он более и слова не проронил, только развернулся, и зашагал к одному из множества коридоров. — Чтобы ниже спуститься, — вальяжно протянула я. Парень в прозрачном черном халате непонимающе на меня посмотрел, и… Прозрачный халат? Упаси Господь, выглядит это до ужаса странно. — Зачем? — повторился он. Я покачала головой. — С дядей хочу напоследок встретиться. — На кой черт за мертвыми увязываться? — Ну-с, во-первых, он еще не умер. Физически мы сейчас в больнице, а не в морге.       Судя по лицу, мой собеседник все еще считал это странным.       Мы зашли в еще один коридор. Он был более темным, кафель здесь был шахматным, но все таким же пустым. Думалось мне тогда, что такой внутренний мир пустынный — признак чего ненормального. Частично, я не ошиблась. Чем дальше мы шли, обходя сначала большие залы, после коридоры, спускались по обширным лестницам, повторяя все это по кругу, тем темнее были комнаты, тем больше безликих таилось в углах этих мертвых стен. — Как тебя звать-то? — Вопросила я, дабы хоть немного скрасить угнетающую тишину.       Мой вопрос был проигнорирован, потому чувство неловкости нарастало (судя по всему, лишь у меня одной). В пространстве так и повисла фраза «Поскорее бы ее выпроводить». Я шумно выдохнула, попутно удивляясь, насколько моя оболочка схожа с физической. Не так часто мне удавалось бывать в мирах медиумов (Хотя, если честно, я даже не уверена, что мы медиумы. Просто почему-то себя так называем), в основном я шаталась на дне, навещала маму, именно там в основном от физической формы не остается ничего. — Иди, — послышалось в паре футов от меня. Я подняла голову. Парень стоял у темной дыры в центре зала, и устало глядел на меня своими фиолетовыми глазами. — Спасибо, — наигранно добродушно произнесла я. — Не приходи сюда больше. — Не засыпай рядом с медиумами, может, тебя больше не потревожат. — Да вали уже… — Так и не скажешь своего имени? — Все также не переставая улыбаться, вымолвила я. Юноша долго глядел на меня, пытаясь прожечь дыру, а после кратко ответил: — Изана. — Рюу, — и протянула руку для рукопожатия. К сожалению, Изана не был таким дружелюбным, как я. Он замахнулся, дабы столкнуть меня вниз, но его рука прошла сквозь меня. — Не забывай, фактически меня здесь нет!

Я, более не пререкаясь, выполнила его первоначальную просьбу: сделала пару шагов назад, и с разгона прыгнула во тьму.