13 отделение

??:?? — В гостях у дяди…

"Bewahret einander vor Herzeleid

Denn kurz ist die Zeit die ihr beisammen seid.

Bewahret einander vor der Zweisamkeit".

03.02.2006       И все те же ощущения, что при первом прыжке, накатили меня с головой, но на сей раз они были более сильными, и «удовольствия» совсем не приносили, только наоборот возвращая с новой силой тяжесть проблем человеческих. Теперь тьма слепила, напоминала о всех невзгодах, наполняла тоской.       И снова падение, снова разбилась. Но опять я себя по кусочкам собрала; ринулась в путь. Уже не шагая, а как-то в материи странно передвигаясь, шатаясь, сразу в нескольких местах. Так на душе резко тяжко стало, но все же тут спокойней того старанного мирка. Здесь хотя бы живность осталась, хоть почти всех монстры выжрали; безликие стопками собираются по всем закоулкам, за деревьями прячась.       Они хищно глядели на меня, словно на кусок пушечного мяса, но я-то знаю, что ближе подобраться никто не сможет — сгорят. По крайней мере сейчас, и если среди безликих нет кого-то чуть более сильного. Они лезли из трещин, располагавшихся по всему периметру мира.       Когда-то здесь было настолько прекрасно… Словно в раю. Лес, горы, водопады, множество оленей и кроликов. Я так это место раньше обожала. Обошла каждый уголок, заучила все травинки и цветки. Наибольшую часть своего стабильно невеселого детства, я проводила под листвой неизвестных деревьев, в полном одиночестве, изучая непонятные дядины механизмы.       Но сегодня здесь не осталось практически ничего, кроме кровожадной тьмы и гнили. Слепящее солнце сменилось непроглядной темнотой; с теперь уже мертвых деревьев свисают мертвым грузом огромные голые ветки, покрытые чем-то липким, излучающим запах, бесповоротно, отвратный.       Я парировала между монстрами, почерневшими реками. Поднималась куда-то ввысь, на вершину горы.       На тот маленький домик, мирно стоящий почти на небе, я добралась. Он уже не был таким уютным, как в юношестве. Доски сгнили, дом фактически сложился пополам… И снова все в этой слизи мерзопакостной.       Я протиснулась туда. Видно почти ничего не было, только запах смерти витал в воздухе. Слышала, как эти твари чавкают, пожирая дядю. Чувствовала, как они передвигаются по той слизи, которой покрыта поверхность всего мира.       Я сосредоточилась: нужно было собрать все свои частицы воедино, дабы выдавить из себя слова. — Мичайо! — вышло как-то скомкано, словно не человеческий голос, а нечто между скрипом половиц и посвистыванием ветра. Долго ответа не было. Только чавканье, что лишь злило меня и напоминало о мучительной смерти дяди. — У… — Послышалось из темноты. — Рюу, — повторил он, тоном таким же нечеловеческим, но все же еще по живому уставшим. Я слушала, так внимательно, как только могла, дабы среди всех неблагоприятных звуков услышать самый приятный, что нинаесть, голос. — У… Тебя все к… Хорошо? — из шелеста и хлюпа по слизи сложились слова. — Да. Мне говорить тяжело безмерно, представляю, каково ему, почти мертвому, тянуть из себя эти звуки. — Тогда, — начал голос. — Я спокоен, — и снова я, словно ребенок брошенный, плачу мысленно, физически расщепляясь. — Тогда,

Не приходи сюда больше.

      О, вы не представляете, Мичайо — человеком был настолько горделивым, что даже на смертном одре не хотел показаться «слабым». И даже сквозь всю ту боль, что он испытывал, этот чертов характер он заберёт с собой в могилу. Я растворяюсь… Он выгоняет меня. Он не хочет, чтобы я видела его таким...       И я открыла глаза.       Сложнее всего каждый раз вновь чувствовать себя человеком. Каждый раз понимать, что вот он, лежит и дышит в пару футов от меня, но душа его уже почти погибла, и глаз никогда более не откроет. Так было и с мамой, и с сестрой. Так, когда-то, будет и со мной. Я не смогла им помочь, дяде тоже никак не помогу. Я могу только в сотый раз вставать с этого стула, смотреть в окно, удивляться «Как быстро стемнело!», спускаться по лестнице, улыбаясь попутно медсёстрам.       А потом выходить из этого злосчастного места, садиться на корточки и реветь, уткнувшись лицом в собственные колени. Сколько бы я не врала себе, что «все в порядке», что «времени еще много», я до скрипа в зубах и боли в горле ненавижу это гребанное, черт бы его побрал, проклятие. И это не дар, как мимо кличил его дядя, и мы не ангелы, как заверяла матушка. Мы грешники. Бог дал нам почувствовать эту иллюзию власти, создать «свой собственный рай», а потом забрать все. Заставить мучаться и кричать, ведь только так мы сможем искупить свои грехи.       Но, как бы мне не хотелось взвывать от боли, кричать о помощи, автобус не будет ждать моего прихода или успокоения. Никто не остановится и не поможет мне. И даже сам Бог не остановит цепочку бытия ради спасения меня и моей семьи. Я встала на ноги, впервые заметила, что вновь до позднего вечера засиделась. Может, это я так долго во сне пробыла, а может, затуманенным взглядом окно и дядю разглядывала.       «Спину что-то жжёт неприятно», — подумала невзначай я. Обернулась. А там стоит недовольный паренек тот, к которому я случайно в мирок запрыгнула. Стоит, и смотрит так, будто я прям по среди тех залов ему дерьма наложила. — О, — удивленно протянула я.       Хотя, тут нет ничего удивительного. Мы в любом случае должны были находиться хотя бы на одном этаже, дабы я попала к нему.       Изана цыкнул, сказал нечто неразборчивое, но явно нелицеприятное, и ушел в закат.       Удивительно, но этот высокомерный нарцисс одет был до боли обычно, что создавало большой резонанс между тем прикидом из сна. Кажется, он тоже был чем-то вымотан, но, в любом случае, у меня не нашлось сил печься за него и его настроение. С горем пополам, я доковыляла до дома. Бежала за автобусом; долго шла к остановке (ползла). Преодолела несколько лестничных пролетов, что казались бесконечными.       Когда зашла в квартиру, то взмолила Бога о скорейшем завершении этого дня.       Схватила вещи, небрежно валяющиеся на напольной вешалке, и отправилась в ванну. Горячая вода потоком обдавала мое замёрзшее истощенное тело. Ощущения были схожи с теми, что я испытала при прыжке в мир того парня.       Я откисала в ванной около часа, или даже двух. Не помню. Долго гложила вина, на душе было совестно. А еще больше было страшно. Страшно, что как бы хорошо я не прожила свои лучшие годы, закончу я, в любом случае, так. Мы, люди, на такое говорим в основном «непринятие». — Кончай, Рю, — сказала я той части себя, что за двадцать лет не смогла смириться с фактом смерти.       Все так жили. Вся моя семья так жила, и тот парень живет как-то. Порой нужно выходить из позиции жертвенной овцы, может, и жить легше станется.       Я от своих мыслей резко встала, как бы наполняясь этим энтузиазмом и ведомой жизнерадостностью. Хлюпая ногами, я дошла до крючков с полотенцами, взяла один, розовый. Подняла по привычке глаза на стоящее напротив зеркало.       В отражении заметила, что волосы нужно снова обесцвечивать, ибо отросшие корни видны уже слишком сильно. Еще нужно начинать нормально питаться и высыпаться. Я много потеряла в весе, это тоже не сулит ничего хорошего.       С такими мыслями я вышла из ванны, села за стол на кухне, и закурила. Когда-нибудь я позабочусь об этом, но точно не сегодня…       Выдыхая новое облако дыма, я вспомнила, что завтра нужно будет собирать вещи. Нужно переезжать в отцовскую берлогу. Навести порядок, наверное, впервые за пять лет нашей жизни в этой квартире; найти наконец историю его болезней, и, по возможности, остаться жить там, ведь как бы подло и гнило это не звучало, обитать дешевле мне именно у него.       Где-то меж тех мыслей я отправилась спать, а точнее, в свой мир, в свою мастерскую.