Судьба/Торжество после гибели

---

От первого лица — Безымянный солдат

      Вспоминая мои последние мгновения признаюсь честно, вид ракеты летящей прямо на моё лицо был подобен одному из чудес света, тому что доступно только крепкому духом человеку, готовому испытать самое запретное наслаждение, будоражащее глубочайшие фибры души. Адреналин вскипающий кровь и отбивающее рёбра сердце, жуткая сместь нейромедиаторов, обращающая сознание в спонтанную эссенцию случайных образов и пережитых моментов, а на пике упоения — смерть, готовая всё стереть, обратить в пыль.       Полагаю, двадцать с лишним лет жизни стоили возможности испытать это. Всяко лучше, чем стричь газон по выходным или засеивать поля ради куска хлеба, гораздо лучше жизни офисного трутня в пчелином улье мелкой компании.       Я был готов к гибели и без дрожи её принял; война создана для отстаивания национальных интересов и интересов правителей, и на поле боя один воин должен быть равен другому в своей решимости убивать и умирать — героические идеалы моего друга были бы больше уместны на гражданской службе. Он мог стать лучшим полицейским, врачом или пожарником, чем солдатом… Слишком нежное сердце лишь вредит.       Стук…       Стук-стук…       Стук-стук-стук…       Это похоже на сердцебиение. Успокаивает. Надеюсь, смерть будет столь же милостива к моему другу, как и ко мне, впрочем это уже его дело.       Каждый ли после смерти оказывается в этой темноте? Слышен лёгкий стук чуть чаще раза в секунду, тело словно бы есть, а словно бы его нет… Не рай и не ад, возможно, это чистилище и я лишь жду суда? С этим сердцебиением всё выглядит как перерождение. Теперь я ещё не рождённый младенец? Звучит забавно…

---

Спустя некоторое время

      Что произошло? Словно бы я заснул и проснулся по переключателю. Слышу какие-то звуки.       — А#$#%@.       Думаю, это мои новые родители говорят.       Стук…       Стук-стук…       Стук-стук-стук…       — А##%@@#@@##%@@#@@.       Снова проснулся. Неприятно не понимать, когда ты засыпаешь и когда просыпаешься. Возможно, мышление взрослого человека слишком напрягает младенческий мозг. Возможно, медитации помогут дольше оставаться в сознании. Хотя, как бы это комично не звучало, последняя медитация для меня закончилась предсмертным опытом; это было вроде когда я был подростком… Слишком глубоко нырнул.       Чёрный и белый.       Знакомый вид: пугающе чистое белое небо — в нём можно забыть самого себя, серое озеро, не способное отражать ни меня, ни кого-либо ещё и небольшая чёрная скала, будто бы гнездовище птиц. Погружаюсь в воду всё глубже, глубже и глубже, пока не почувствую обволакивающие объятья воды, пока вода не заполнит уши и рот, пока моё тело не сдавят килотонны воды…       Десять метров, пятнадцать, двадцать.       Не отворачивать взгляд от неба… Чистое небо… Прекрасное небо мечты. Смотря на него забываешь о давлении воды и становится легче на сердце. Ради этого неба…       Тридцать метров.       Я пошёл на войну. Ради этого неба я оставил родных и близких. Ради этого неба я оставил тёплый свет солнца и вид звёзд по ночам.       Сорок метров.       Мечта о небе, не давящем на человека, с юности именно ты, мечта, вела меня. За тобой я шёл. Если облака…       Пятьдесят метров.       …Скрывают небо — я сдую все облака.       Шестьдесят метров.       Если солнце мешает смотреть в небо — я погашу солнце.       Семьдесят метров.       Если звёзды смеют смотреть с небес — я опрокину все звёзды… пока снова не увижу небесную чистоту.       Восемьдесят метров.       Если боги… Смеют восседать на небесах — я убью всех… богов…       Девяносто метров.       Едва вижу. Что-то плывёт ко мне. Это небо? Нет, оно не такое маленькое… Ах, точно, это же мои милые птицы. Они тянут меня вверх… Вперёд мои красавицы с черными головами и белыми животиками, тонкоклювые кайры… Я почти забылся в своей мечте.       Так проходили дни и месяцы бывшего солдата, совсем потерявшего счёт времени в медитациях, погружении в размышлениях о мечтах, развеивание остатков сожалений о прошлой жизни и ожидании начала новой.

---

Тем временем

      В небольшой деревушке в сорок с лишним домов, окружённой с одной стороны полупрозрачным дубовым лесом, сквозь который проторена тропинка, увенчанная колокольчиками, цветущими под сенью редких старых дубов и молодых берёз. С другой стороны деревни поле пшена с пятнышками овса и небольшое пастбище.       Этим светлым днём в двухэтажном белокаменном донжоне, относительно небольшом господском замке на холме, обедневшая, но некогда славная доблестными рыцарями семья Вейнов собрала всех немногих живых родственников ко дню появления на свет наследника восьмого поколения. Вот уже двести лет существует род добрых и верных рыцарей; сто лет побед и сто лет поражений, саксонский маг проклял род Вейнов и наслал на него нескончаемые беды, но внезапно для всех в результате союза молодой ветряной дамы и единственного крепкого рыцаря в семье появился ребёнок, свободный от проклятья.       В освещённой солнцем комнате девушка изнывала от боли и пота, пытаясь дать начало новой жизни.       — Тужься, Альвина, любимая. ТУЖЬСЯ! — судорожно кричал мускулистый однорукий мужчина средних лет в красной тунике, какую найдёшь только в музее английского быта V и VI века.       Альвина, напряжённая, с искажённым от боли лицом, ему отвечала, перебиваясь и задыхаясь: — УЙДИ, ВАРД! Уйди, уйди.       — Не отвлекайся, тужься, милочка. Не отвлекайся, сейчас мы его уведём, — вмешалась повивальная бабка с лицом, настолько испещрённым морщинами, что и не скажешь, где рот, где глаза, а где просто складка.       Скрипнула дубовая дверь в комнату и из неё вышел суровый старик преклонных лет с вескими словами: —Пошли, Вард, нечего в бабьи дела мужикам лезть.       — Да, старик, — молодой папа смиренно ответил и вышел со стариком из комнаты, позволив старухе в полной мере раскрыть повивальное и целительское колдовство, чтобы не только младенец, но и мать смогла выжить в эту эпоху уходящего Эфира, когда магия перестала помогать младенцам рождаться здоровыми, а матери могли уже не встать с постели после неудачных родов.       Спустя шесть часов раздался старческий радостный крик:       — Сюда-сюда! Родился!       В комнату вошло двое мужчин: Вард и старик; молодой шёл нервно и поспешно, несмотря на густой хмельной запах, бородатое лицо было очень серьёзным, старый же шёл маленькими шагами, но от этих шагов пол почти содрогался, как если бы каждый шаг мог ненароком проломить толстые деревянные доски.       На кровати, полной перьев от разорванной подушки, Альвина матерински что-то шептала младенцу, а повитуха ей бормотала об уходе за детьми.       Вард с серьёзным лицом и тяжёлыми шагами направился к кровати, оттолкнул повитуху и, не обращая внимания на истеричные возгласы Альвины, мягко схватил ребёнка.       — Старик, настал день, когда на род Вейнов перестанут падать тысячи стрел, перестанут копья пробивать крепчайшую нашу броню, перестанет слабая простуда сваливать мощнейших из рыцарей, настал день возрождения Вейнов! Старик, ты — Вилфорд, Поборовший Тысячи Несчастий, дай имя этому дитя! — с тоном освобождённого раба Вард говорил о свободе Вейнов.       Старик высотой в два с лишним метра, обвитый бычьими мышцами, покрытый шрамами, могущими посрамить самых бывалых воинов, начал говорить голосом прозрачным, почти что колдовским, лишённым всякого старческого дребезга: — Имя этому младенцу — Вистан из рода Вейнов. Пусть его ноги будут так крепки, что расплавленное железо не будет помехой, пусть руки будут так сильны, что тысяча связанных стрел будут щепкой, пусть сердце будет таким мощным, что даже драконий страх не сможет его поколебать.       — Вилли! Созывай всех с окрестностей, мы устроим пир, дабы все знали о стойкости и щедрости рода Вейнов, — счастливо крикнул своему пажу Вард.