Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       — Желание.       Меж внутренних стенок его черепной коробки в ночной тьме и тишине звучит единое слово, но Баки не вздрагивает и не просыпается. Внутренние часы показывают четыре тридцать восемь утра — в конце соседнего квартала к северу от их дома две официантки выходят покурить в подворотню. Они всегда выходят в это время. Забегаловка, в которой они работают, открыта круглосуточно и они сменяют друг друга каждое утро, в половине пятого. Баки не подслушивает нарочно, но среди ночи ему совершенно нечем заняться — есть только разговоры с Солдатом и почти не назойливая болтовня Дейзи и Кори. Или Кори и Мирты. Или Мирты и Рекса. Или Рекса и Дейзи.       Их всего четверо — Баки познакомился с ними больше двух недель назад. За часы до этого жестокое слово впервые прозвучало в его сознании среди душного, чёрного сна. Солдат проснулся первым, на полторы секунды раньше его самого, но Баки сомневался, что он вообще спал. Он ждал угрозы, он ждал нападения всегда и то почти не менялось даже когда они забирались в тот стенной шкаф, что теперь заменял для них и крио, и вентиляционный карман. В стенном шкафу, оббитом изнутри металлом было прохладно и тихо. Железо хорошо приглушало все дальние звуки, оставляя ему лишь ближние: Стив, болтающий с Броком в гостиной, сборы Ванды перед выездом в башню на занятия с Пеппер. От одного дня к другому ближние шумы изменялись. Стив с Броком обсуждали разное, Ванда с Броком и Лили снова смотрели Храбрую сердцем — Баки никогда не подумал бы, что Брок может быть одним из тех людей, кто знает наизусть все реплики в каком-нибудь детском мультике. Но, впрочем, думать было уже поздно.       Это вовсе никому не помогало.       Внутренние часы показывают четыре тридцать девять — Дейзи вновь жалуется на то, что вчера Рекс оставил ей грязные столы и кучу чеков, не записанных в тетрадь расчетов, когда закрывал собственную смену. Кори смеется и говорит, что на самом деле он гей и просто притворяется нормальным. Кори всегда смеется, но Солдат считает, что Рекс ей очень нравится и она просто жалеет, что ее смена не стоит после или перед его. Лучше, конечно же, перед, потому что Рекс правда мудак и никогда не закрывает собственную смену так, как должно, а еще у него кривая, подозрительная рожа. Баки не видел, но так всегда говорит Мирта — ее голос звучит то ли взрослее всех остальных, то ли более прокуренным. Баки почему-то доверяет ей больше. Рексу — сочувствует; пока Солдат вовсе не понимает проблемы существования определенной, четкой нормы среди гетеросексуального цисгендерного пласта общества.       Дейзи вновь предлагает Кори поменяться сменами, но Кори не соглашается. Баки слушает, слушает, слушает, притворяясь назойливо и настойчиво, что все в порядке — он не желает доставлять проблем. И все вовсе не так плохо, как точно посчитал бы Стив. Или, может быть, Брок? О Броке думать не хочется, потому что каждая новая мысль о нем возвращает Баки на несколько недель назад, в середину сентября: он не просыпается среди ночи от того, как сильно и быстро бьется чужое сердце.       Его будит Солдат.       Солдат говорит прямо поперек их сознания и его сна:       — Командир в опасности.       Его голос звучит предпочтительнее, чем голос Пирса из его снов, чем любой другой произносящий код голос из его снов, и Баки даже не пытается прятать удивления — он не старается вовсе, чтобы Солдат начал становиться для него предпочтительнее кого-либо другого. Такое слово, как «старание», Солдату не известно. Он — лучшее человеческое оружие, программный код и машина для убийств. Ему выдают вводные и он всегда работает чисто, а еще не имеет другого слова — компромисс. Однако, что-то точно происходит и не заметить этого не получается, но вначале Солдат будит его, надрывая посреди ночи его очередной душный и напряженный сон.       И о Броке думать не хочется вовсе, но не думать о нем не получается. Его сердце бьется быстро, дыхание торопится тоже. Солдат говорит, что это может быть приступ — сердечный или панический. Баки мысленно закатывает глаза, отвечая, что это просто ночной кошмар, и не собираясь игнорировать смрад ужаса, что затягивает плотной пеленой всю их спальню. Он приподнимается на постели, уже собирается сесть, а еще собирается разбудить Брока, потому что ночные кошмары отвратительны в любых собственных вариациях. Но так и не будит. Раздается крик:       — Где они, Джек?! — и в интонации звенит напряженная, жестокая боль. Ее точно не было в прошлый раз, когда Брок орал на Джека этим же голосом посреди собственной кухни в Вашингтоне, но сейчас она есть и она выкручивает весь чужой крик на полную мощность. Стив дергается, вздрагивает и Баки не знает, спал ли он, — Солдат не успел считать его пульс за грохотом сердечного ритма Брока, — но теперь уже Стив просыпается точно.       Ещё — просыпается Брок. И Баки не собирается, не собирается, не собирается думать обо всем, что происходит в ту ночь, но все равно продолжает думать, пока Солдат глядит на него мысленно изнутри с непонятным переживанием на собственном лице.       Кори смеется Дейзи в ответ на какую-то реплику — они обе кажутся Баки в этой очередной ночи очень близкими и чрезвычайно далекими, будто персонажи телешоу со всем этим закадровым смехом, звучащим каждые три с половиной минуты, и набором из десятка одинаковых декораций без четвертой стены. Баки пропускает последнюю реплику Дейзи, слышит, как мирно и спокойно возится Стив рядом с его левой рукой, слышит, как беззвучно дышит Брок. Кошмары Броку больше не снятся. Даже в ту злую ночь, когда Баки приходится ненадолго открыть окно, чтобы проветрить смрад чужого ужаса в их спальне, Броку удается заснуть через час после того, как он возвращается в постель. Солдат делает ставку на то, что Брок не вернётся и не ляжет между ними, а Стив пахнет беспомощностью и еле заметным напряжением, впрыскивающимся в пространство каждый раз, когда голос Брока угрозой звучит в темноте. И Баки не думает, не думает, не думает, но…       Дейзи радостно поздравляет Кори с тем, что та, наконец, нашла садик для своего маленького, трехлетнего сына. Он — одна из причин, по которым Кори отказывается от каждого предложения Дейзи поменяться сменами. Рекс Кори очень нравится, но он предположительный гей, а ещё сидит на амфетамине. Три дня назад он заявился в забегаловку под утро, как раз в начале смены Кори, и попытался приготовить себе на кухне завтрак. Никто ему этого, конечно же, не позволил, но вызывать копов Кори не стала. Она пообещала, что, если Рекс сделает что-то подобное ещё раз, она все расскажет Дейву, их главному управляющему.       Она пообещала это и Баки слышал, как угашенный Рекс разрыдался прямо там в сопли. Кажется, ещё успел обоссаться.       Разговор Дейзи и Кори завершается долгими, нежными объятиями. Баки слышит, как шуршат их передники друг об друга, Дейзи чмокает Кори куда-то за ухо и со смехом требует ее пообещать, что они все, все трое других официантов, не разнесут это злачное место, пока ее не будет, иначе она так никогда не накопит на обучение в колледже. Кори смеется ей в ответ и клянётся чуть ли не на крови. Баки не произносит вслух — она не накопит. Каждые две недели она спускает все деньги, что откладывает, на выпивку и сомнительных парней-проститутов, а после в очередной раз жалуется Рексу на несправедливость жестокого мира. Рекс снова и снова предлагает ей пожить у него, чтобы она могла не платить за аренду своей квартиры.       Дейзи отказывается, потому что прекрасно знает, что Рекс сидит на амфетамине, а ещё полторы недели назад Мирта изнасиловала его в кладовке, во время их пересменки. Дейзи считает его нытиком и размазней, Баки же почему-то так и продолжает доверять Мирте больше, чем всем остальным.       Кори и Дейзи расходятся и лишают его почти единственного развлечения, что есть у него ночами теперь. Называть развлечением Солдата Баки будет отказываться до самого конца своей жизни не зависимо от ситуации, но у него есть и другие. Попытки определить величину машины по гудящему звуку, доносящемуся из-под капота, подсчет птиц, рассекающих крыльями воздух в радиусе квартала. Это, конечно, всегда голуби, других птиц в Бруклине почему-то нет, но он продолжает называть их птицами, потому что ему нравится думать, что в ночи летает много разных. Солдат поправляет его каждый раз — это все ещё голуби.       После пересменки в круглосуточной забегаловке, находящейся в конце соседнего квартала, время всегда начинает идти чуть быстрее, чем до этого. На протяжении ночи Баки соблюдает осторожность и меняется позу для сна каждые двадцать девять минут — за последние недели их набирается почти четыре десятка в его арсенале. Каждое новое утро проснувшийся Стив видит его лежащим чуть иначе, чем прошлом утром, но целует на прощание всегда одинаково. Баки притворяется, что его не будит это, Стив притворяется тоже. Но целует.       В плечо, в щеку, в бок — прямо туда, где очень щекотно, но Баки никогда не вздрагивает.       После чужой пересменки время начинает идти быстрее. Стив просыпается в шесть и двадцать минут еле слышно бродит по квартире, собираясь на пробежку. Он одевается прямо в спальне. Временами Баки подглядывает. Ничего предосудительного, они и так уже трахаются, живут вместе и вообще у них все хорошо, но все эти шкодливые мелочи все равно ощущаются приятно.       Будто среди ночи в его голове никогда, никогда, никогда не звучит чужой голос, произносящий:       — Желание.       Мирта и правда взрослее, чем все остальные. У нее нет детей, но ей нужно содержать больного отца и поэтому у нее две работы. Она постоянно говорит Кори, что она феминистка и Баки правда не понимает, почему верит ей больше, чем остальным: когда Рекс признается Дейзи, что Мирта изнасиловала его в кладовке во время пересменки, та нелепо давится сигаретным смогом и со скрипом собственного смеха сводит все в шутку. Но Рекс не шутит. Последнюю неделю, приняв смену, в первые полчаса он сидит и переслушивает на повторе голосовое от своего онколога. Баки не чувствует четвертой стены, пытаясь принять все происходящее за ситком и развлечение, но каждые три с половиной минуты не раздается смеха. И он совершенно не знает, почему именно Мирте верит больше, чем остальным, но все, что знает — по крайней мере именно это.       После того, как Стив уходит, у него оказывается полтора-два, а временами и три часа времени, когда он может лежать с открытыми глазами. В ночи он старается не делать этого, на тот случай, если Брок или Стив случайно проснутся и глянут на него, но когда Стив уходит, остается только Брок. По утрам Брок всегда спит. Иногда лицом к двери, иногда спиной. Как бы Баки ни желал не думать о нем, у него не получается. Мысли крутятся, и крутятся, и крутятся — Солдат ставит на то, что Брок уйдёт спать в гостиную, пока Стив пахнет беспомощностью, а сам Брок рычит на постель с яростью, с жестокостью и уже отнюдь не жесткостью.       И пока Баки просто лежит, притворяясь спящим, и думает, что сейчас будет либо пиздец, либо нет. Он не делает ставки и не волнуется, ощущая внутри лишь крепко угнездившуюся боль. В его голове шумит голосом маленькой, которая повторяет, и повторяет, и повторяет в ответ Броку, который ничего не спрашивает. Она говорит, что кто-то жив, и каждый раз, когда она говорит это, у Брока дергается сердце. До этого он блюет, после курит, ещё после — возвращается. Баки слышит, не спит и почти не смотрит на Стива. Они ничего не обсуждают. Слов просто не остается. Ни слов, ни притворства, когда Баки бесшумно поднимается с постели, чтобы открыть окно, но в итоге просто усаживается на подоконник и курит те сигареты, что нашел в спортивных штанах Брока, лежащих на подлокотнике кресла. Стив не говорит, что табачный запах не выветрится быстро. Стив вообще ничего не говорит, только садится в постели и тяжелыми руками трет собственное лицо. Баки не спрашивает и не произносит.       Брок просыпается от кошмара, в котором они умирают, и его сердце частит так, будто у него вот-вот действительно случится приступ.       А после он возвращается к ним…       Зачем Рекс работает в той забегаловке, Баки не знает. Его родители то ли банковские служащие, то ли какие-то чиновники, и Рекс хвастается ими Дейзи время от времени, но он снимает квартиру в Бронксе, потому что почти все деньги спускает на амфетамин — Дейзи знает об этом. Все девчонки-официантки знают об этом. Ещё знают о том, что Мирта его изнасиловала. Но не о том, что у Рекса рак.       Солдат считает, что он привязывается к этим людям, в то время, как миссис Рейнор, первый в его жизни психотерапевт, не знает о них вовсе. Баки ходит к ней по четвергам, потому что Стив считает, что это очень хорошо для его ПТСР. Не то чтобы Баки делает это для Стива или ради него, но о Броке ему думать не хочется вовсе. О том, как он возвращается в их спальню. О том, как пытается вначале выгнать Стива прочь, а после выждать, но в итоге и правда ложится между ними. Пиздеца не случается. Брок засыпает через час, но до самого утра пахнет болью, возведенной в абсолют.       Брок засыпает через час и кошмары больше ему не снятся.       Баки не ходит к психотерапевту ради Стива, но охуеть как сильно завидует.       Потому что Брок возвращается в спальню и все же ложится в центр, пускай и пахнет болью, но пахнет жестокой, беспринципной злобой. Потому что Брок контролирует себя, контролирует все, что вокруг него происходит, и потому что это вряд ли является тем, что перекрывает доступ кошмаров к нему, но Баки завидует все равно. Каждую ночь в его голове звучит:       — Желание.       После того как Стив уходит на пробежку у него оказывается полтора-два, а иногда и три часа свободы, которая прячет в себе лживую безопасность. Город за стенами квартиры просыпается почти одновременно со Стивом, но Брок любит спать дольше. Правда любит? Баки не уверен. Баки точно чувствует запах удовольствия, больше сердечного, чем физического, каждый раз, когда подкатывается к Броку около восьми-девяти под бок, но прежде ему достаются полтора часа свободы. Иногда два, много реже — три. Иногда он забывается во времени и просто смотрит. Это странно и, вероятно, крипово, но Брок спит, а никто больше не может уличить его. Баки никому не расскажет.       О том, как каждое утро на протяжении полутора часов просто смотрит на Брока, пока тот спит, будто пытаясь высмотреть в нем то, чего ему самому так не хватает.       Мирта считает, что мировое правительство существует, а инопланетяне — один из их рычагов по контролю над населением. По секрету Дейзи говорит Кори, что Мирта странная, а еще говорит, что она запала на Рекса. Когда Кори рассказывает все это Мирте, та смеется так громко, что Стив просыпается. Он ничего не говорит, лишь переворачивается на другой бок со вздохом и накрывает голову подушкой. Еще — обнимает Брока за бок. И тогда просыпается Брок. Чужую руку не убирает, но пахнет легким раздражением. Оно много слабее какой-то мягкой, неожиданной радости. Баки позволяет себе улыбнуться только потому что лежит на животе и его голова повернута к окну, но засмеяться Солдат ему не разрешает. Мирта считает, что мировое правительство существует, а еще она никого не насиловала.       Когда она пришла принять смену, полторы недели назад, Рекс был под амфетамином и орал на галлюцинацию в виде гостя забегаловки. Мирта затащила его в кладовку, врезала ему и облила его ледяной водой. Рекс — разрыдался. И именно поэтому Баки точно знал, почему именно ей доверяет больше, чем остальным.       По утрам, когда Стив уходит, Баки позволяет себе открыть глаза и разворачивается к Броку лицом. Тот всегда спит в напряжении. Его лицо не выражает расслабленности, одна рука чаще всего лежит под подушкой. Там у него припрятан пистолет и Баки знает об этом, Стив знает об этом, а еще об этом знает Солдат. Мирта думает, что мировое правительство существует и она, конечно же, права, а Дейзи никогда никуда не поступит: позавчера ей пришли положительные анализы на СПИД. Баки слышал, как в полночь она рыдала, запершись в туалете, пока не было посетителей. Баки слышал, как она скулила и выла — у нее нет денег на препараты, она пытается копить на обучение. Пока Рекс пытается держаться и продолжать жить. Он умрет в течение полугода, но, вероятно, быстрее, потому что сидит на амфетамине. Его онколог считает, что ему нужно начать химиотерапию прямо сейчас. Его родители ни о чем не подозревают. Кори же подозревает, что кто-то из поваров таскает у нее деньги через каждые три ее смены, но вычислить его у нее так и не получается. И не получится. Впрочем, она находит детский сад для своего сына — она живет полумерами с той же убежденностью, с которой каждое утро Баки вглядывается в лицо или спину спящего Брока после того как Стив уходит на пробежку. Перед уходом Стив всегда целует его на прощание.       В металл руки, в грудную мышцу прямо над сердцем, в висок.       Броку снится кошмар, но он возвращается к ним в постель — Баки завидует и та зависть несёт день своего рождения из какого-то неизвестного прошлого. Она крепнет в ночи, она эволюционирует среди дня. Теперь они со Стивом знают: Броку с ними тяжело; но то знание у них разное. Пока Стив старается собственным большим сердцем прокачать всю вязкую, тяжелую беспомощность, которую чувствует, Баки начинает стараться иначе — не скрежетать зубами.       Он нуждается в этом. В том, чтобы контролировать также. В том, чтобы держаться также. В том, чтобы продолжать пытаться спать сквозь весь ужас, что накрывает его от единого, слышимого в ночи слова…       — Командир говорил, что сменил код, — на исходе второй недели Солдат подает голос. Дэйзи с Кори расходятся, завершая его почти единственное ночное развлечение, и тогда Солдат говорит. Его слово не звучит поддержкой, а еще у него нет такого названия, но он старается. Он напоминает им обоим факты, стараясь не смотреть на реальность — теперь они спят по два часа в день и то, если удается незаметно запереться в их новом тихом месте. Этого сна не хватает. Их выносливость на пересчет двух недель пасует, когнитивные функции ухудшаются. Солдату это не нравится. Баки — не нравится Солдат. И все же его слово звучит внутри их головы, напоминая о том, что было ненавистно в какой-то момент. Теперь оно становится лживым спасением. Потому что Брок сменил код. Потому что Брок сменил код и старый уже не работает. Все его кошмары, черные, душные и без единой картинки, лишь с чужими голосами, произносящими единственное слово, являются детскими пустышками. Баки изгрызает чуть ли не сотню их за две недели. Никто ничего не замечает. Никто ничего не заметит, потому что на самом деле они с Солдатом отличная команда. Даже когда Солдат говорит: — Командир единственный, кто знает новый код. Командир и маленькая. Командир и маленькая — свои.       Никто не сможет навредить им, потому что ни у кого больше нет рычагов управления — вот что Солдат желает сказать. Он считает, что Рекс труслив, как и Дейзи. Ему больше нравится Кори, а Баки не нравится никто вообще, но почему-то он доверяет Мирте. Ситком чужой жизни не содержит четвертой стены, что должно бы подтверждать его определение, только каждые три с половиной минуты не звучит смеха. Это совсем не ситком. Незнакомые ему люди собираются жить и собираются умереть прямо у него на слуху. Он не знает, как выглядят их лица. Он никогда с ними не встретится, потому что никогда не пойдёт в ту забегаловку. Солдат старается, пускай и не имеет подобного названия — когда Стив около шести утра целует металл их плеча, он не кривит губы. Он все еще ждёт и жаждет узнать, чего стоит Стив в реальный боевых условиях. Не на ринге во время спарринга, не в постели во время секса. Солдат старается и пытается найти повод, чтобы Стива уважать — потому что Стива уважает Брок.       Баки завидует, но не может не согласиться. Старый код не работает. Все в порядке. Он в безопасности. Но безопасности не существует. Рейнор спрашивает, есть ли у него кошмары, на исходе одиннадцатой минуты каждой новой сессии. Баки не ходит к ней ради Стива, но все же не понимает для чего именно ходит. Рейнор не нравится Солдату, у него самого вызывает странное переживание — Баки изучает ее, присматривается к ней. Рейнор знает, что он спит с Капитаном Америка, она подписывала документ о конфиденциальности перед лицом великой нации. Про Брока знает тоже. Про Брока Баки рассказал ей на первой же сессии. Когда закончил, она спросила:       — Вы уважаете его, не так ли? Вы говорите о нем той же интонацией, которой говорите о мистере Роджерсе.       Баки завидует. Его кошмары не заканчиваются, не зависимо от того, спит он в ночи или бодрствует. Голос все равно слышит. И ночью, и днем — тем более. Когда урывает себе пару часов на сон и прячется в их с Солдатом новом тихом месте. Он всегда выбирает время, когда Стива нет дома, потому что Стив сможет услышать, если он заснет. Это не будет проблемой, Баки сможет соврать или сменить тему, если Стив спросит, но все равно выбирает время заранее. Брок и его присутствие не котируются — он всегда замечает, когда Баки уходит, чтобы спрятаться в шкафу, но никогда ничего не спрашивает. Брок понимает это, эту потребность, так же, как сам Баки понимает его, когда, проснувшись от кошмара, Брок сваливает в кухню и включает воду так громко, что им со Стивом почти не слышно, как его тошнит.       Слышно лишь сердце — оно бьется жестоко, и громко, и быстро.       После Брок возвращается. И ложится в центр постели.       — Поставь мою кружку в раковину, принцесса, мне лень вставать, — Солдат дергает его назад во вне — вторник, пять двадцать восемь вечера, октябрь, точная дата неизвестна, — секунда в секунду, как раздается голос Брока. Баки поднимает голову, усмехается привычно и самую малость липко — эмоций и чувств не остается. Неделя проходит, после другая. Дэйзи рыдает в полночь, забившись в туалет забегаловки, пока нет посетителей, а Мирта никого не насиловала, но очень верит в мировое правительство и ведь она права. Баки живет днем две жизни, ночью живет еще шесть, но фактически четыре — одна официантка сменяют другую, или другого, или наоборот, но по факту общее количество равняет четырем в четыре тридцать восемь утра, когда двое выходят покурить по время пересменки. Двое выходят покурить в подворотню, они с Солдатом тоже вдвоём — лежат в постели. У него не остается ни эмоций, ни чувств. Собственным присутствием Солдат глушит невыносимое желание хоть немного выспаться и очень пристально контролирует их тело четырежды в неделю, когда они со Стивом забираются на ринг в тренировочном зале башни Тони Старка. Солдат не пропускает ни одного удара. Для Солдата все это — миссия с абстрактными вводными и проверка на выносливость.       Баки просто хочет выспаться, а еще завидует и чем дольше это длится, тем большая злость просыпается в нем. Броку просто везёт или он правда ебнутый? Тот факт, что кошмар отпускает его, схватив за глотку единожды, Баки буквально бесит, потому что сам он от ночи к ночи все слышит, и слышит, и слышит:       — Желание.       — Будешь должен, — поиграв бровями, Баки кивает и машет рукой в свою сторону. Его притворство идеально, потому что на самом деле они с Солдатом отличная команда. Солдат подхватывает его каждый раз, когда Баки теряет хватку, а еще Солдат старается — Баки держит это название для него в мысленной руке, но не протягивает. Рейнор говорит, что может дать ему техники расслабления, если у него есть кошмары, но Баки отказывается. Она говорит это под конец каждой сессии. Еще говорит, что он хорошо справляется и ни в чем не виноват. Солдату она не нравится, потому что дергает правый нижний край его функционирования неприятными сбоями программного кода. Баки просто смотрит, всматривается, а еще машет рукой в собственную сторону. Он предлагает Броку бросить ему кружку, но не потому что устало не хочет отступать от столешницы и двигаться.       Именно поэтому.       — Это плохая идея, — протянув немного на распев, Стив качает головой и смотрит на них обоих по очереди. Теперь по вторникам и пятницам они пьют чай — но Брок, конечно же пьет кофе, — перед тем, как едут вместе за Вандой к башне Старка. После они едут в кино или в McDonald’s и всегда, конечно же, проезжают мимо питомника с собачками, что на углу, за три квартала от их дома, на восток. Их там, вероятно, уже считают подозрительными ублюдками — Брок паркуется ровно напротив витрины и полчаса они ждут, пока Ванда насмотрится на щенков сквозь затемненные боковые стекла машины. Они не выходят, потому что прекрасно понимают, что просто не уйдут оттуда без щенка, если сделают шаг за порог автомобиля.       Баки не говорит, что тоже хотел бы щенка. Солдат просто молчит — он чувствует какое-то невероятное понимание в отношении маленькой и ее любви к этим крохотным животным.       Почему они крохотные, Баки не знает. Щенки, как щенки. Точно такие же, как и все остальные — он себе такого не заведёт никогда. Брок уже обсуждал это с Вандой. У них не та работа, они не могут просто оставлять собаку в доме одну на сутки или несколько, а еще не могут постоянно сбагривать ее на передержку, потому что собаки все чувствуют и все понимают. И гулять с ней некому. Да, Стив бегает по утрам, но он бегает — не гуляет. А значит щенка у них не будет никогда.       — Да ладно тебе… Что по-твоему должно случиться с этим миром, чтобы лучшее человеческое оружие не поймало чертову кружку? — Брок косится на Стива с усмешкой и опускает взгляд вниз, к своим рукам. Вначале он убеждается, что в кружке осталось не так много кофе, а тот, что есть, быстро допивает. Баки смотрит на него все с той же усмешкой, а еще смотрит на Стива — они оба сидят за столом, потому что теперь по вторникам и пятницам перед выездом за Вандой они все пьют чай.       Баки стоит у столешницы и притворяется, что не держит дистанцию. Чем дольше он не спит, тем более напряженным становится Солдат. Все его ресурсы уходят на контроль и поэтому дистанция увеличивается — когда она велика, контролировать легче.       Брок допивает остатки кофе и подмигивает ему, но Брок никогда не подмигивает. Брок не подмигивает, не улыбается и во сне выглядит точно таким же, каким выглядит, бодрствуя. Он напряжен, он тверд, он отлично все контролирует. И в момент, когда подмигивает ему, Баки видит внутри их с Солдатом головы слишком резкое осознание — Брок знает.       Брок, сука, знает, что они не спят.       — Лови, принцесса! — его рука дергается быстро, вскидывается и швыряет кружку прямо вперёд, но занятый расчетами Солдат пасует, Баки же так и смотрит в чужое лицо. Брок усмехается беззлобно и обличающе, пока его кружка летит в сторону раковины. Ее можно поймать. Это не сложно. Для этого даже не нужно быть суперсолдатом. Только Рекс умирает, как, впрочем, и Дейзи, а Мирта верит в мировое правительство, пока Кори очень старается, чтобы ее сын был счастлив — Баки дергает живой рукой в сторону, чувствуя, как быстро и резво перестраиваются щитки металлической. Солдат просчитывает варианты, собирает информацию и ищет способы урегулирования ситуации. Солдат считает, что им нужно перепроверить факты, что им нужно найти для себя большее подтверждение тому, что Брок знает, Солдат считает… Чрезвычайно хуево.       Баки же не тормозит, но занимается именно этим. Его рука вскидывается с задержкой, только речь не идет о миллисекунде или пяти подобных. Нет-нет, он тормозит на три настоящих, полноценных секунды и вскинутая рука оказывается на нужном месте именно тогда, когда чужая кружка уже пролетает мимо. Это не любимая кружка Брока. Ее дали им в подарок в конце сентября за какую-то покупку в Walmart и Брок тогда еще посмеялся с того, какая она уродливая. Стив сказал, что она милая, а Брок просто дурак, потому что теперь Стив временами называл Брока дураком — это уже почти стало нормой. Никого не обижало. Никому не несло пиздеца.       Брошенная Броком кружка разбивается о фартук кухни и осыпается осколками прямо в раковину. Брок метит точечно, качественно и даже не вытягивает собственного лица в удивлении. Стив — да. У Стива оно вытягивается, но больше взволнованно. Баки опускает руку, чтобы она не висела в воздухе и он не выглядел как кретин, пока Солдат предлагает ему два пути: в окно или через дверь. Все его расчеты оказываются бесполезны и бессмысленны. Приходит время отступать. Брок глядит ему в глаза и его усмешка медленно обращается жестким оскалом. По вторникам и пятницам они теперь пьют чай прежде чем едут за Вандой к башне Старка. Сегодня вторник. И, похоже, Ванде придется добираться назад самой вместе с Хэппи, водителем Тони Старка, потому что Брок приподнимает бровь и спрашивает прямо в лоб:       — Как давно ты не спишь? — и Баки тут же непонимающе морщится ему в ответ. О чем Брок вообще говорит, а? Это называется газлайтинг. Рейнор рассказывала им об этом три недели назад, когда Солдат сказал, что она не предупреждала, что им нужно оповещать ее о ночных кошмарах. Потому что она предупреждала и была достаточно умна, чтобы Солдату, о котором не знала, не нравиться. Стив вглядывается в его лицо, после смотрит на Брока. Баки же просто не хочет доставлять проблем, просто не хочет лишать кого-либо отпуска, просто не хочет… Броку и так тяжело, а Стив впервые выглядит тем, кого Баки все больше и больше вспоминает: он расслаблен, мягок и изнежен собственной жизнью. И сейчас у них есть проблемы поважнее, чем отсутствие у него сна или что-то подобное. К тому же у Брока нет доказательств. Ни единого, кроме этой случайности с кружкой. — Вчера понял. Он не пошёл к Рейнор, сказал, что она по четвергам, а вчера якобы был понедельник.       Сегодня не вторник — пятница. Кори и Дейзи прощались в подворотне в четыре пятьдесят пять два дня назад. Брок сплетает руки на груди и поднимает голову выше, глядя прямо Стиву в глаза и отвечая на не произнесенный им вопрос. Стив собственные прикрывает, вздыхает, опускает ладонь на поверхность стола плашмя, но пальцы веером не разводит. Это точно должно что-то значить, только Солдата переклинивает тупой мыслью о том, что их обоих отправят на обнуления теперь — вводных не было, но они все равно ни с чем не справились. Баки же просто завидует. Тому, как Брок контролирует все, что есть у него под руками, тому, как ловко оперирует этим. Даже если он не изживает собственные кошмары силой мысли, Баки завидует все равно, потому что его контроль ощущается жалким, мелким и вовсе недостаточным. Ему нужно больше. Ему нужно, чтобы чужие голоса перестали будить его в ночи единственным словом старого кода. Ему нужно, чтобы все стало легче, и проще, и чтобы никогда, никогда, никогда от Брока больше не пахло болью так, как в ту ночь, когда он проснулся от кошмара. Но даже огибая всю эту боль — временами во время секса Баки сжимает пальцами его бок, будто проверяя все, что есть внутри, на крепость, и та проходит проверку вновь, и вновь, и вновь. Брок пахнет удовольствием. И Баки не думает, но завидует.       Если он будет контролировать того, кто контролирует все и даже собственные кошмары, ему станет легче?       — Я в порядке. Просто сегодняшняя ночка выдалась, ну… Такое себе, — он лжет Стиву прямо в глаза, прекрасно слыша, как собственное сердце дает мелкочастотный сбой. Стив слышит тоже. Стив качает головой, поджимает губы. Он не зол, но расстроен и пахнет волнением. Брок вдыхает и, уже поднимаясь со стула, говорит:       — Нам пора ехать. Я наберу Хелен. Она подберет тебе снотворное, — его интонация приказная и звучит безапелляционно. Предложение не является предложением и обсуждению не подлежит. Брок поднимается из-за стола, ровняет стул движением, которое ему не свойственно. Он не волнуется, нет-нет, это же Брок — он ждёт ответа, потому что они, они с Броком, намного больше похожи, чем со Стивом. И это, конечно же, не проблема.       Но Брок ждёт его ответа. Брок знает, что ему придется продавливать.       Но не подозревает — в этот раз продавить не получится.       — Я не буду его пить, — качнув головой, Баки больше не пытается притвориться насмешливым или хоть немного веселым. Его лицо подбирается, его тело подбирается, его Солдат изнутри — подбирается. Баки же собственные мысли не контролирует и разбираться с тем, чьим именно Солдата назвал, не станет точно. Он переплетает руки на груди, только сейчас замечая, что в пальцах нет ручки кружки. Он к ней так и не притронулся. Он не сделал ни единого глотка чая, который уже, вероятно, остыл и все также ждал его на столешнице. А еще просто хотел выспаться по-настоящему хоть немного, но, впрочем, теперь уже был вовсе не удивлён — было бы странно, если бы Брок не догадался при данном положении дел.       Следом за ним Стив не поднимается. Он делает новый вдох, поднимает к нему собственный взгляд, что просит диалога и обсуждения, только обсуждать здесь нечего. У него есть прошлое и впервые в собственной жизни Баки хочется зарычать, что он имеет на него сраное право. Не желает видеть, не желает слышать чужие голоса, произносящие код, в кошмарах и наяву, но имеет право — он нахуй не знает, как с этим разбираться. Солдат уходит в отказ при первом же слове Брока о том, что он наберет Хелен. Да, они знают ее, но много лучше они знают другое — сначала их усыпят, после посадят в кресло. Доверие к командиру возводится в абсолют, треща по швам напротив двухнедельного отсутствия хотя бы единого полноценного сна. Двух часов через день им не хватает. Они могут не спать вовсе двое суток, могут сутки не есть, но после им требуется восстановить ресурсы полностью, чтобы функционировать дальше. Именно так работает любой выход на длинную дистанцию — нужна постоянная подзарядка, потому что доведение до изнеможения уничтожит быстрее, чем первый снайперский прицел, зажегшийся меж глаз. И Брок бесит, но правда в том, что Баки ему завидует. Дело не в тех витаминах, что делает для него Хелен. Дело не в чем-либо другом и стороннем. Просто Брок контролирует пространство вокруг себя намного лучше, чем Солдат когда-либо научится. Только помыслив об этом, Баки не слышит внутри собственной головы возражений. Говорит сам:       — Я. В полном. Порядке.       Его интонация продавливает все окружающее пространство, слово жалит собственной твердостью, будто щит из вибраниума, краем вбивающийся меж пластин металлической руки. Баки сжимает зубы и глядит на Брока, потому что на Стива посмотреть просто не может. Не с этой злостью. Не с этой жесткостью. Не потому что Стив не выдержит, но с ним как будто бы так нельзя.       Можно ли с Броком?       Баки не отвечает на этот вопрос, чувствуя, как Солдат дергается изнутри. Баки не отвечает, потому что завидует и потому что знает собственный непозволительный ответ слишком хорошо.       — Бакс, это может быть серьезно… — Стив тянется ладонью чуть вперёд по столу, будто желая дотянуться до него, но так ничего не получится. Ему нужно встать из-за стола, обойти его, а после еще Баки поймать, потому что два выхода все еще открыты: в окно и через дверь. Солдат уже выбирает окно. Брок туда не прыгнет, от одного Стива убегать будет легче. Зачем? Он не желает доставлять неудобства. Все нормально. Когда-нибудь кошмары себя изживут, Рейнор вон говорила, что это нормальная реакция психики на объемные, продолжительные стрессы. Солдату она, конечно, не нравится, но командир его уже научил — правила нужно уметь нарушать. И Солдат нарушает. И в качестве отговорки предлагает им мысленно ее слово. Баки только делает медленный вдох и заставляет себя взглянуть Стиву в глаза. Они от глаз Брока отличаются кардинально. Тот смотрит жестко и бескомпромиссно, он не собирается ни ругаться, ни обсуждать, он уже все решил и все будет так, как он скажет. Баки начинает ненавидеть его за это прямо в настоящем моменте времени, в прямом эфире, только закадрового смеха все еще не слышно. Баки начинает ненавидеть, но вся его ненависть растёт из зависти — в любой другой ситуации он бы согласился. Он доверял Броку, доверял Стиву и доверял Хелен. И он правда хотел выспаться. Стив же смотрел с любовью и нежностью, с большой мольбой просто дать им с Броком позаботиться о нем. Он сказал: — Мы волнуемся за тебя.       И Баки ударило. Этим нежным, заботливым словом мягкого Стива, который прямо сейчас был в отпуске. Баки не помнил, когда в последний раз он был таким, потому что не был. Спокойный, умиротворенный, ласковый. Смотря на него, Баки влюблялся в него заново каждую секунду собственной жизни последние почти два с половиной месяца. По утрам, возвращаясь с пробежки, Стив заглядывал в спальню, перед тем как идти в душ, но так никуда и не уходил. Он забирался к ним в постель, со смехом принимал все поцелуи, с удовольствием подставлялся под прикосновения. Ещё он рисовал. Он изрисовывал десятки, сотни листов бумаги набросками их с Броком рук, плеч и бёдер, а на каждый вопрос отвечал, что это вовсе и не они. Ему никто не верил. Но во лжи никто не обличал.       Когда Стив произнёс, что они волнуются, Баки ударило так, как в последний раз било током в кресле для обнулений. И изнутри дернуло резвой, жестокой мыслью — послать Стива нахуй. Заорать на него. Прокричать, что он не понимает, что он никогда не поймёт, как сильно его заебал Солдат и как он нахуй не желает видеть его старания, как сильно он завидует Броку и всем его способностям контролировать все, блять, что есть, как сильно ему больно, потому что… Дэйзи милая, ладно? Она дурная и глупая ничуть не меньше Рекса, но она милая. И Рекс не так уж плох. Баки не желал знать, что они умрут, он вообще не желал знать этого, он вообще не желал не спать ночами, но голос…       — Желание.       Иногда это Пирс. Временами другие командиры, другие надзиратели, другие люди. Очень редко — техники, которым довелось слышать код. Они всегда умирали на следующий же день или через пару-другую. И его мозг точно не обладал идеальной памятью, как у Стива, но все равно почему-то помнил это дерьмо. Пугающее, жестокое, беспринципное. От одной мысли о том, что под кодом он мог сделать что угодно, убить кого угодно, кровь вымерзала из его вен и артерий нахуй, запечатывая внутренности в том крио, которым являлось его тело. Под кодами он мог… Ранить Стива? Убить Брока?! Это было ужасающе. И Баки не собирался думать об этом, но думал все равно. Еще — завидовал. И прямо сейчас не желал, уже собирался просто послать Стива нахуй, чтобы вся его забота, слишком мягкая, будто игнорирующая всю огромную проблему, которой Баки являлся, не становилась поперёк горла.       — Тогда я буду запихивать их тебе в глотку каждый вечер перед сном сам, — Брок не дает ему сказать, но когда Баки перебрасывает к нему собственный озлобленный взгляд, видит сразу же — Брок знает. Брок знает, что он не спит, потому что сегодня пятница. Еще Брок знает, что он собирался послать Стива нахуй только что. И точно догадывается — Баки не смог бы такого себе простить. Ни этих слов, ни всех, что прозвучали бы позже. Потому что у них были границы, пускай и было удивительно, как они до сих пор вообще существовали в этом хреновом треугольнике взаимодействия. Двое убийц с ПТСР и Капитан Америка? Баки продал бы собственную руку, чтобы просто оказаться частью этого.       Впрочем, продал. И частью уже был. Прищурившись, Брок качает головой медленно и передает ему важное послание о том, чего лучше не делать. Стив не различает, потому что он в отпуске, потому что он оставил всю войну на пороге, по другую сторону двери, и потому что теперь у него все хорошо. У него все хорошо, потому что они с Броком охуенно все контролируют. Брок, правда, получше раз в семь. И Баки завидует. И Баки начинает ненавидеть его за это.       — Боже, Брок… — с тяжелым вздохом, Стив поднимает голову к стоящему за его спиной Броку и с осуждением поджимает губы. Он не говорит, шепчет только, но все равно нихера не видит. Брок в собственной привычке минимизирует ущерб и берет его на себя, будто он, блять, бессмертный, будто ему это по плечу и будто бы у Баки никогда так уже не получится. Вся проблема во сне и его отсутствии, а он может и круче, но молчащий Солдат искрится несуществующим током, заставляя дернуть головой. Брок говорит, что заставит его пить таблетки, и забирает на себя весь огонь и весь ущерб так же, как было в мастерской Тони. Баки видит, Баки считывает и все равно попадает в выставленную для него ловушку. Во имя безопасности Стива, не так ли?       Баки завидует слишком сильно, чтобы сдержаться.       — Я не нуждаюсь в этом! — его металлическая рука, что находится полностью под его контролем, дергается в сторону и ударяет кулаком по столешнице. Та вздрагивает, но не трескается, Стив оборачивается рывком. Он теряет все свое волнение быстро, но с задержкой — отпуск идет ему на пользу, буквально вынуждая Баки влюбляться в него каждую новую секунду. Стив оборачивается, поджимает губы, его ладонь, лежащая на столе, сжимается в кулак. Баки видит его, но смотрит на Брока и слово вырывается так, как хочется слишком сильно: — Ни в этих сраных таблетках, ни в сраной Хелен, ни в те…!       Но именно так, как он не имеет права себе позволить.       Стив смотрит на него так, будто они видят друг друга впервые. Он ошарашено моргает, вздрагивает хмуростью собственных бровей. Кулак его руки распадается. Баки не договаривает и просто смотрит: Брок не реагирует. Брок не двигается, не дергается, его взгляд не меняется. Он забирает себе весь сопутствующий ущерб так, как и собирался. Он не пахнет ни разочарованием, ни злостью, ни жесткостью — он просто не пахнет. А Баки не договаривает, но все всё уже поняли. Стив просто поджимает губы и вдыхает, ровняя собственную голову. Брок просто кивает.       Он услышал. Он понял.       Баки просто завидовал и точно собирался пожалеть о собственных словах где-то в недалеком будущем — секунд через пять. Не сейчас. Только там, впереди. Сейчас же он просто не желал доставлять проблемы и доставлял все равно. Броку было тяжело с ними, Стив был в отпуске и изо всех сил старался продолжать перекачивать собственным большим сердцем всю громадную беспомощность. Сделал ли Баки хоть что-нибудь, чтобы им стало легче?       Он очень сильно не желал доставлять проблем. И доставил их все равно.       — Я буду ждать внизу у машины, — его интонация не меняется. Брок не поворачивает головы, идеально контролирует собственное тело и голос, а еще следит за взглядом. Он не пахнет и это точно обман, это просто задержка реакции. Нарочно Баки не вдыхает, чтобы это не выглядело так, будто он и правда желал сделать больно, а теперь принюхивается, чтобы убедиться, что ему удалось. Он просто хотел почувствовать хотя бы часть, хотя бы кусочек этого бесконечного контроля… Помог бы он ему излечиться от кошмаров? Вероятность была почти нулевая, но все же «почти». А Брок был тверд и спокоен. Прежде чем двинуться прочь из кухни, он сказал: — И наберу Хелен. Потому что смотреть, как ты помираешь, я не собираюсь, Джеймс.       Пять секунд, которые Баки оставляет себе, чтобы не чувствовать себя кретином, заканчиваются очень быстро. Брок говорит и собственным словом не атакует — его отказ от любой словесной драки убивает напрочь и наповал. Баки просто закрывает глаза, слыша, как удаляются его шаги. Баки просто закрывает глаза, чувствуя, как от Стива пахнет болью и беспомощностью, беспомощностью и болью.       Быть может, если… Быть может, если он будет контролировать того, кто контролирует все и даже собственные кошмары, ему станет легче…? ^^^       Джеймс отказывается пить снотворное.       — Броки-Брок, а можно мне во-он те хлопья? Я хочу вырезать динозаврика с коробки, он очень милый, — Ванда тянется рукой в сторону правого стеллажа, но не привстает со дна продуктовой тележки. В том, чтоб кататься в них, пока они ходят по продуктовому, Ванда находит себе большое, веселое развлечение начиная с середины сентября. У развлечения есть правила — ее возит только Стив, только Брок достает ей продукты со средних и нижних полок, Джеймс же всегда приносит в тележку те, что стоят высоко. Ванде нравится это, как и многое другое теперь, Броку же не нравится ничего вовсе, но он отлично справляется — с тем фактом, что ему заведомо не хватает длины руки, чтобы тянуться к самым верхним полкам.       Динозаврик на коробке не милый. Он стилизован под настоящего, пока коробка отлично продаётся за счёт рекламы Парка Юрского периода. Хлопья внутри на вкус скорее всего такие же отвратные, как и все те, что продавались неделю назад — они были с рекламой Мстителей. Ванда, конечно же, попросила купить ей все шесть, но все равно была расстроена, что ни на единой коробке не было их с Джеймсом.       Все хлопья, что были внутри, они, конечно же, выкинули. На вкус они были чрезвычайно пластиковыми.       Потянувшись взглядом прочь от упаковки с рисом, стоящей на полке, Брок проходится им мимо улыбающегося из-под козырька своей кепки Стива и глядит на очередную наживку для жертв маркетинга, которая так сильно приходится Ванде по вкусу. Стоит она, конечно же, на верхней полке. И этим обычно занимается Джеймс. В собственной карусели развлечений Ванда выдает ему определённую роль, другие же Джеймс получает просто так. Так просто случается: он выкидывает мусор каждый вечер, он заботится о стирке и его Брок не благодарит за то, что на полке его шкафа теперь всегда есть хотя бы один экземпляр чистого белья. Ещё Джеймс выбирает рыбу, когда они ходят в магазин вместе, и он же выбирает виски. Кроме него никто виски не пьет — Брок притворяется, что и правда забыл чужие слова о медвежьих объятьях, и все равно зарекается пить на будущий век, который не проживет, — и это не прям какая-то определенная роль, просто и этим тоже занимается Джеймс.       Он достает для Ванды хлопья с верхней полки, он выбирает рыбу и он же отказывается пить снотворное.       Стив улыбается из-под кепки и глядит прямо на него, потому что Ванда указывает на верхнюю полку, потому что Ванда зовёт именно его, а ещё потому что Джеймса с ними нет. Должен бы быть, но сегодня четверг и он у психотерапевта. Освободится через полчаса времени, и они фактически могли бы заехать за ним, совместный поход по магазинам был чем-то вроде традиции все же, но выходя из квартиры Джеймс дал понять чётко и ясно — они могут съездить без него.       Благодарить его за вечное чистое белье в собственном шкафу Брок не собирался, потому что прямо сейчас ему предстояла нелепая участь тянуться к верхней полке, а ещё потому что Джеймс отказывался пить снотворное.       Вместо него он завёл календарь в телефоне, чтобы больше не палиться так тупо, как успел спалиться два дня назад.       — Конечно, зайчонок. Возьмёшь их сама? — отвернувшись от риса окончательно, Брок делает шаг к тележке и Ванда тут же довольно кивает, уже глядя на него большими радостными глазами. Ничуть не милый динозавр ей нравится, похоже, так же сильно, как плюшевый Халк, сидящий в тележке напротив нее в окружении яиц, бекона и овощей. Под левой рукой у него упаковка с капсулами для кофемашины, но никто не спрашивает его, нравится ли ему такое соседство. Брок просто подходит к тележке, тянет к Ванде руки с шорохом рукавов собственной ветровки и говорит: — Я тебя подсажу.       Стив мелко, еле слышно смеется и отворачивается, будто Брок глухой и не слышит его веселья. Стив, конечно же, смеется, а Брок никогда не будет удостаивать весь этот супермаркет и весь этой сраный мир чести видеть, как он позорится. Верхняя полка, да? Какой кретин вообще ставит на нее коробки с детскими хлопьями…       Обходится без жертв. Он поднимает Ванду, Ванда берет коробку с пластиковыми, отвратительными хлопьями. Динозавр на упаковке рычит на нее, но ее это вовсе не волнует. Садиться назад в тележку ей, правда, не хочется — Брок со вздохом в очередной раз объясняет ей, что не сможет будущие полчаса таскать ее на своих плечах. Он говорит, что быстро устанет, не произнося, что это банально небезопасно. У него в компании сам Капитан Америка и маленькая ментальная ведьма, а они посреди супермаркета. Черт знает, что может случиться в любой момент — ему придется отражать атаку.       И делать этого с Вандой на плечах он не собирается.       — Он не разговаривает… Как думаешь, это надолго? — по возвращении в тележку, Ванда подтягивает ноги ближе к груди и увлечённо разглядывает коробку с хлопьями, оставляя слишком много простора для любых обсуждений. Тот простор Стиву точно приходится по вкусу. Броку — ничто вовсе. Махнув быстрым взглядом по чужому преувеличенно спокойному, меланхоличному даже лицу, он возвращается к рису. Никто не приветствует его. Выставленные в ряд упаковки молчат и глядят в ответ, думая о том же, о чем думает сам Брок — таких пиздунов, как Стив, ещё поискать надо и то, хер их сыщешь.       — А ещё не пьет снотворное. Но ничто не длится вечно, Стив, — качнув головой, Брок все же выбирает одну из пачек и берет сразу три подобных. Стив пиздит качественно, только все качество его лжи Брок переламывает об колено, будто сухую ветку. Конечно же, он волнуется. Конечно же, он тоже каждый день пересчитывает количество таблеток в том пузырьке, что Хелен выдает им в ответ на все объяснения Брока касательно ситуации и на всю суровую рожу Джеймса. Потому что теперь это их мир: Джеймс не пиздит, затыкаясь, что пресловутая канарейка, Брок в перерывах от дел гуглит, где все же можно выучиться на орнитолога, а Стив притворяется, что он в полном порядке.       И притворяться умеет, но правда в том, что именно Стив к середине октября становится коррелятором того, насколько хороша ложь что Джеймса, что Брока. И если он начинает замечать что-то, если его эмоциональный фон меняется, значит они пиздец как сильно лажают.       Точнее Джеймс.       Не Брок. Брок охуенно держится.       — Не пьет? — в ответ на то, как он выставляет пачки с рисом на дно тележки у ног Ванды, Стив растерянно поднимает к нему глаза. Даже распрямляется немного, убирая предплечья с поручня и поднимая козырёк кепки чуть выше, будто это поможет ему видеть Брока лучше. Брок не сильно-то прячется, даже когда берет чужие таблетки среди дня, чтобы пересчитать их количество, но не обманывается. Джеймс их не пьет, а ещё не разговаривает с ними. Его милости теперь удостаивается лишь Ванда, много чаще — тихое место в стенном шкафу на втором этаже. Таблетки уменьшается каждый день именно в том количестве, в котором прописывает Хелен. Брок не проверяет мусорку. Брок просто видит, как Джеймс скачивает себе приложение календаря в телефон и выставляет оповещения о дате на каждые два часа дневного времени.       — Не-а. Он установил себе календарь в телефон, Стив. Он просто поменял тактику, — уперевшись в край тележки ладонями, Брок пересматривает уже набранные продукты и кивает сам себе. Стив, что должен бы тяжко вздохнуть, только напряженно губы поджимает. До того, как Брок успевает отойти назад к стеллажу с крупами, он спрашивает еле слышно:       — Ты проверял его телефон?       Безопасности не существует, а Джеймс не спит. Брок замечает, что что-то происходит ещё за неделю до того, как этот скрытный неразлучник путает дни. Брок замечает, но вряд ли смог бы объяснить это Стиву, если бы тот спросил. Мелочи, недомолвки, случайности… Контроль. Каждый раз, когда Брок вытаскивает тарелки из посудомойки и выставляет их на сушку, Джеймс после приходит и выставляет их тоже — по диаметру основания и по возрастающей. Он переставляет их, переставляет тарелки, держит руку на пульсе, а ещё всегда разворачивает после себя головку душа чуть влево. Он выкидывает мусор по вечерам, завязывая пакет на одинаковый, идентичный бант. И каждый раз подкатываясь к нему по утрам под бок, обнимает ладонью так, будто они возвращаются в весну и Брока очень яростно зажимают у стены. То, конечно, заканчивается — с момента, как они доезжают до Хелен во вторник, они не трахаются больше. Стив, тоже конечно, подлавливает его в душе по утрам, меняя расписание собственных пробежек так, чтобы возвращаться к пробуждению Брока. Будто это случайность, что он бегал, вспотел и ему тоже нужен, буквально необходим душ прямо сейчас. Брок может и крайний мудак, но точно не идиот — они больше не трахаются. Когда Стив уходит на пробежку, Джеймс просто перестаёт притворяться и покидает спальню. Он делает завтрак на себя, через час, к времени возвращения Стива, начинает делать завтрак на всех.       И каждый завтрак, который он делает, выглядит как самый, сука, идеальный завтрак в мире.       Стив смотрит на него в упор, потому что печётся о безопасности, которой не существует, и о границах, которые не имеют права быть нарушенными. Стив не то чтобы очень плохого мнения о нем, но Брок подозревает, что никто никогда не стал бы знакомить его с мистером и миссис Роджерс, даже если бы те были ещё живы. Не то чтобы ему было нужно это. А Стив не то чтобы был очень плохо мнения о нем, но прямо сейчас смотрел в упор. Сурово и серьезно. Брок бы возбудился, но они были посреди супермаркета: здесь были гражданские, дети и ничуть не милые динозавры на упаковках с отвратительными на вкус хлопьями.       — Просто видел, как он его устанавливал, Стив. Я не один из тех ебанутых, кто будет копаться в ваших телефонах, чтобы держать все под контролем, — пожав плечами, он отворачивается первым и не проигрывает, потому что они не играют, потому что они не дерутся и не соревнуются. Стив волнуется о Джеймсе, Брок просто собирает информацию и просчитывает варианты. Ни один из них, правда, не выглядит тем, в котором он мог бы выжить, но подобное почти не пугает. В первый раз ему будто — умирать. Потянувшись ещё к одной пачке риса, про запас, он подхватывает ее, сжимает пальцами пластмассовый, прозрачный бок. Ничуть не так, как это делал Джеймс теми утрами, что остались до их поездки к Хелен. Джеймс желал контроля и власти, а ещё отказывался — пить снотворное и спать. Его мучали кошмары очевидно. Стива мучало состояние Джеймса. Брока — сносная жизнь, но она явно пасовала перед чужими мучителями. — Это вовсе не обязательно. По вам и так все видно.       Вернувшись к тележке, он опускает рис поверх пары других пачек, потому что места на решетчатом дне не остается. Там Ванда, плюшевый Халк и ещё какая-то херня, которую они съедят раньше, чем он успеет моргнуть. Два суперсолдата и маленький зайчонок ничуть не удивительно жрут охуеть как много. Завтра вечером, к тому же, Джек привезёт им Лили — то самое охуеть как много возводится во вторую степень, но Брок больше не тянется за рисом. Тот, что взял, опускает поверх пары других идентичных пачек, свободную ладонь кладёт поверх ладони Стива, лежащей на перекладине. Просто так. Ему просто нужно залезть в телефон, открыть заготовленный список продуктов, а ещё нужно вычеркнуть из него рис. Задумчиво опустив глаза к разблокированному экрану и все ещё чувствуя, что Стив смотрит на него, — уже не так сурово, но все ещё не лживо умиротворенно, как до этого, — Брок добавляет:       — К тому же у меня есть план, — тошнота делает кульбит где-то внутри, но держится в границах нормы последние недели. Теперь с тошнотой легче. Теперь Джеймс не спит, а ещё отказывается пить снотворное — это миссия на выживание и в ней Брок чувствует себя много лучше, чем до этого, если подобное вообще возможно. Вектор внимания смещается, он покидает центр поля, а ещё, наконец, заканчиваются эти бесконечно сладкие, сахарные убийства его бессмертной туши. Стив улыбается все также, но немного иначе, потому что Джеймс не спит, потому что Джеймс в опасности. Это отнюдь было не тем, что Брок мог бы осознанно выбрать, но себе не лжет — следя за тем, что происходит и держа руку на пульсе, он чувствует себя лучше. И ложь дается много легче.       Ложь о том, что все в полном порядке.       — У нас, — Стив медлит и опускает вторую руку поверх его ладони. В конце ряда меж стеллажами появляется фигура — какой-то пацан, похожий на смесь рокера и подростка-ублюдка, сворачивает в сторону их отдела. Не то чтобы они здесь главные или имеют какую-то власть, но Стив уже опускает свою ладонь поверх его теплым, многозначительным прикосновением. А Брок не боится — ни смерти, ни проблем, но внутри переебывает все равно, когда Стив добавляет чуть тише: — У нас есть план.       Он на его стороне — это очевидно и банально. Великий Капитан Америка всегда выбирает мораль, всегда мыслит о том, что доверяет, и то самое доверие чувствует. Брок не станет ему говорить, кто, вероятно, падет жертвой того плана, что уже формируется в его голове. Это Стиву не понравится. Что ж. Бывает. Сносная жизнь вообще редко кого радует собственными закидонами. А Джеймс не спит — не пьет снотворное, не разговаривает с ними и не трахается. Как долго он продержится так? Им светит ярким обещанием либо дестабилизация, либо больший пиздец. Брок ставит на второе, потому что теперь у Солдата есть тихое место, где тот может собраться с мыслями и со всем тем, что может его дестабилизировать.       Брок ставит на второе, но заведомо выбирает забрать себе весь сопутствующий ущерб. Необходимость этого почти обыденна, в то время как Джеймс не спит, не разговаривает, не… Он почти шлёт Стива нахуй, когда выясняется правда, но эта хуйня непозволительна. Ванда находит себе развлечение, выбирая для них определенные роли и прекрасно зная — вне границ ее веселья у них есть роли тоже. Стив — гордость пропащей нации. Джеймс — его неразлучник.       Брок же просто минимизирует риски и забирает на себя весь сопутствующий ущерб. Брок минимизирует риски, убирает собственную ладонь прочь, внимательно оглядывая придурка, что сворачивает в их отдел, а после делает шаг прочь. На Стива не смотрит и ничего ему не отвечает, вместо этого вскидывая руку и говоря:       — Погнали дальше. Нам нужно мясо, — его кисть делает привычное, полевое движение, которым он обычно собирает всех своих, уводя за собой в нужную сторону, пока шаг дает то ли рокеру, то ли просто подростку-ублюдку понимание — не надо связываться. Тот читает быстро и точечно, отводит глаза, отворачивается. Существование послушных хороших мальчиков находится за границей выживаемости и лишь поэтому пропащая нация идиотов гордится и будет гордиться вечно. Стив выживает. И сдвигается с места, следуя за ним вместе с тележкой дальше по супермаркету. Когда Брок случайно оборачивается к нему с десяток метров спустя, отлично видит мягкую, расслабленную улыбку, отлично слышит его голос. Стив предлагает Ванде научить ее рисовать динозавров. И это естественно приводит ее в восторг, но на всякий случай она уточняет — не мультяшных.       Потому что в мультиках врут. Очень стараются не, но врут все равно.       Джеймс отказывается спать и пить снотворное.       Джеймс заводит себе кота.       Это случается намного раньше, конечно же, чем Брок узнает об этом от Ванды, пока везет ее в башню Старка на занятия с Беннером в начале новой недели. На заднем сиденье только она, восседающая на своем бустере, будто на маленьком детском троне, плюшевый Халк у нее в руках и сумка с вещами для тренировки, сумка самого Брока, валяется где-то рядом на сиденье. СТРАЙК должен будет подъехать в зал чуть позже, Стив не приедет вовсе, потому что выбирает остаться домашним мальчиком, но на самом деле выбирает остаться с Джеймсом и точно завести с ним хотя бы один разговор о том, что происходит. При всем собственном контроле, неустанном и постоянном, Брок позволяет и даже не вклинивается. Пусть будет так. Стив Джеймса почти не бесит, но случайно чуть не попадает под горячую руку, когда сам Брок выносит собственное слово вперёд.       Потому что Джеймса бесит именно Брок. И Брок знает об этом. И Брок отлично минимизирует риски.       — Почему Джеймсу можно завести котика, а мне щенка нельзя? — им остается четыре квартала до башни Старка, когда Ванда произносит вслух ту реальность, которую Брок умудряется упустить. У него вздрагивает рука, лежащая на руле, зубы рефлекторно сжимаются в желании исказить рот раздраженным оскалом. Вопрос присутствия в их доме животного фактически не обсуждался. Конечно, Ванда хотела себе щенка — это было очевидно ещё в июле, даже до того, как они переехали, даже до того, как Брок купил квартиру. Ванда хотела себе щенка, но была достаточно умна, чтобы услышать его с первого раза, когда решила спросить разрешения.       Брок не запретил, но, впрочем, сделал именно это. Сейчас они были в отпуске и отпуск тот был лишь вопросом времени. Должна была вернуться Наташа, должен был закончиться год — уже там, за его завершением, его ждала пока не назначенная встреча с Колсоном и обсуждение роли СТРАЙКа в тех остатках ЩИТа, что ещё были живы. Стив все ещё был Капитаном Америка, Джеймс — как бы ни отмалчивался и ни отказывался пить снотворное, — точно не собирался весь собственный будущий век провести в этой мирной жизни, что совершенно не подходила Солдату и вряд ли полностью нравилась самому Джеймсу. Для собаки места у них просто не было. Не физического, конечно, метраж квартиры позволял завести хоть трёх, но иное, сантиментальное, место точно отсутствовало. С собакой нужно было гулять, с собакой нужно было поддерживать связь и Брок, как бы бесстрастно ни относился к любой живности, прекрасно понимал, что не желает наблюдать расстроенные собачьи глаза перед каждой новой передержкой на время их очередной миссии. К тому же Кейли собак не любила, но собиралась стать той, к кому они отправляли бы Ванду, улетая по зову очередных вводных.       Это, все это вместе и по отдельности, было той причиной, по которой Брок мог без лжи сказать Стиву — у него был план. Долгоидущий и отлично отыгрывающий свою роль, даже с поправкой на то, что в новом дне все полетит нахуй и они разъедутся, а ещё разойдутся. Вряд ли Стив с Джеймсом, но он с ними обоими уж точно. Это может случиться завтра, это может случиться через пять минут… Прежде чем думать о том, чтобы завести животное, им стоит для начала разобраться с теми, что уже живут в их квартире. К примеру, Джеймс, не так ли?       Джеймс заводит себе кота.       Разговор с Вандой складывается трудно, но в итоге находит для Брока какую-то точку понимания. Он признает, что не знал о коте, спрашивает, когда это началось. Ванда ему рассказывает все и сразу, как есть, и она точно умеет хранить секреты, но Джеймсу со Стивом в будущем явно будет очень сложно делать ему какие-то нелепые, сантиментальные сюрпризы, если они вообще захотят сделать что-то подобное. Потому что Ванда рассказывает ему все-все: Джеймс заводит себе кота, подбирая его с улицы на обратном пути от психотерапевта, пока Брок одним взглядом дает понять тому то ли подростку-ублюдку, то ли рокеру, что ему лучше не связываться с ним. Джеймс отвозит его в ветеринарку, расплачивается картой, и Броку, быть может, все же стоит начать проверять их со Стивом телефоны и выписки с банковских счетов, но эта мысль не проходит проверку на валидность. Она пахнет апокалипсисом. Он сам — просто говорит Ванде о том, что кот съедет от них, как только выяснится, что он есть в квартире.       Больше Ванда ничего не отвечает. Только грустно вздыхает и отворачивается к окну.       Кота нет. Джеймс заводит себе кота и Брок достаточно доверяет Ванде, но ему не удается найти ни единого волоса шерсти, ни единой какашки, и ни единого следа чужого присутствия в квартире. Он не то чтобы действительно ищет, просто всматривается, вглядывается — Стив забирает Джеймса на прогулку, потому что в момент отсутствия Брока они все же разговаривают, они ведут диалог, и Брок заглядывает даже в стенной шкаф, являющийся чужим тихим местом. Он не находит там ничего и никого совершенно. Прошедший разговор с Вандой начинает походить на галлюцинацию уже пару дней спустя. Брок просто отставляет его в сторону. Джеймс все ещё отказывается спать, все ещё оказывается пить снотворное.       Джеймс вряд ли ждёт, когда его сантименты достигнут пика, но именно этого и дожидается. Минимизируя риски, Брок забирает себе сопутствующий ущерб — он жертвует гордостью, жертвует контролем и жертвует просто. Он просто минимизирует сопутствующий ущерб, забирая его на себя.       — Он перемыл тарелки за посудомойкой и расставил их в нужном порядке, — еле слышным шепотом Стив выдает ему информацию, которую Брок у него совершенно не просит. Только бровь в ответ вскидывает, продолжая притворяться, что все та же книжка об искусстве, которую он читает уже второй месяц, действительно привлекает его хоть сколько-нибудь. Чтиво выдается чрезвычайно скучное и тоскливое, но отлично позволяет спрятаться в собственных текстурах. Брок правда читает, не видя строк и успевая попутно оценивать расположение фигур. Как и должно, Ванда отправляется в гости к Лили — потому что у Брока есть план и потому что он уж точно не собирается дожидаться дестабилизации, что бы там Джеймс ни планировал. Ванда отправляется в гости к Лили, Кейли сама предлагает ей остаться на ночь, когда Брок созванивается с ней по утру, чтобы уточнить детали. Ее предложение звучит хорошо и очень удобно: если Ванда останется на ночь, они успеют замести следы неожиданной драки.       Та присутствует в его плане тоже, пускай и отнюдь не на первом месте. Даже не в середине — Джеймс под сантиментами отнюдь не Стив и ломать носы не будет. Джеймс под сантиментами скорее изучает территорию, предпринимает действия. И молчит, конечно.       — Видимо, металлическая рука засбоила, ему перемкнуло мозги и он решил, что он тоже посудомойка, — чуть скучающе, Брок тянет слова собственного ответа, что предлагает Стиву. Тут же слышит, как на первом этаже Джеймс со стуком ставит кружку на сушку. И не надеется даже, что это не его собственная — Брок не надеется уже ни на что. Стив же смеется мелко, немного колюче. Они лежат в спальне уже второй час подряд. Стив читает увлеченно, но каждые семь минут докладывает ему, что делает Джеймс на первом этаже. Брок притворяется, что читает, и все продолжает, и продолжает, и продолжает думать о том, что будет. Вариативность событий сводится к собственному минимуму: Джеймс не спит уже несколько недель и надолго его точно не хватит.       Поэтому Ванда отправляется к Лили с ночевкой.       Поэтому Стив каждые семь минут выдает ему информацию без задержек и сбоев.       Поэтому сам Брок с раздражением принимает решение, притворяясь, что оно не нравится ему ни единой собственной частью.       — Вы могли просто поговорить, — потянувшись к нему рукой, Стив не переводит взгляда и понижает интонацию настолько, что Брок еле различает слова. Джеймс не должен их услышать, но, вероятно, все же слышит: в кухне кратко и четко что-то гремит. Уже не кружка. Скорее нож или вилка — Джеймс сгружает столовые приборы в нужный ящик, раскладывает их по ячейкам. Он нуждается в контроле, а ещё заводит кота, которого Брок не может найти в квартире, как ни старается. И все равно верит Ванде, а ещё верит в отсутствие случайностей — их развлечение, ничуть не детское, предполагает все же определенные роли.       Стив спит в середине постели, Джеймс — у окна. Брок контролирует себя, не стреляет по живым мишеням и не жалует сантименты. Стив расслабляется и просто наслаждается отпуском, потому что все его сантименты теперь в порядке. Он идет на вечеринку Мстителей в тех шмотках, в которых хочет, а не в тех, в которых будет выглядеть настоящей гордостью нации. Он обожает сидеть в кухне, пока Брок готовит и пока Джеймс очень увлеченно мешает ему делать это. Стив занимает собственную роль — Джеймс занимается тем, что уходит в отказ. Брок не чувствует уверенности, что проблема именно в снотворном. Есть что-то ещё, есть что-то другое, а после слишком быстро начинает понимать.       Мусорный мешок, завязываемый на идеальный, идентичный бантик каждый вечер.       Выставляемые по диаметру основания тарелки и по цвету — кружки.       Ещё кот, но судя по всему не Джеймса — Шредингера. Брок не находит ни его, ни его следов. Стив же говорит, что они могли поговорить, но это все сказка, иллюзия и даже мультик, пожалуй. В мультиках всегда врут. Стив же врет себе, не желая признаться.       В тройку он выбрал двух отъявленных головорезов, у которых родной язык — это язык боли. Власти, контроля, подчинения, вводных, сбора информации и всей остальной чуши, в которой Брок все же был лучше, чем Джеймс, но лишь потому что Джеймс был жив. И Брок вроде мертв уже не был, у него была эта сраная сносная жизнь и все ее приблуды, но все же прямо здесь и прямо сейчас он держался явно лучше Джеймса.       Потому что Джеймс отказывался спать и пить снотворное. А ещё — завел сраного, несуществующего кота.       — Но разве это было бы настолько же увлекательным, как драка? — Брок вскидывает к Стиву глаза в тот миг, когда Стив касается кончиками пальцев его ладони. Неуместно и не вовремя — у Брока тут книга, искусство и бесконечная скука. Пока Джеймс копошится в кухне так же, как за полчаса до этого копошился в гостиной, так же, как за полчаса до этого копошился в туалете, он крепче сжимает книгу и усмехается нахально прямо Стиву в лицо. К нему бы потянуться, подползти выше по постели прямо так, на животе, и утянуть в один из этих сладющих, слюнявых поцелуев, чтобы после ничуть не случайно раздеть и ничуть не случайно трахнуть. Без Джеймса, конечно, будет не то, без Джеймса Стив пусть и немного, но все же другой, и все равно… Брок смаргивает мысль и не отвечает на прикосновение к собственным пальцам. Сейчас не время — ни переворачиваться на спину, ни ползти выше по постели. Стив полусидит, откинувшись на изголовье, и читает. У него будет отличный вид на то, как временами может выглядеть сопутствующий ущерб, потому что это — именно то, чего желает Джеймс.       Контроля над собой и собственными ночными кошмарами, но в общем и целом лишь контроля. Власти. Самодостаточности. Безопасности.       Фразы о том, что он нужен здесь, что он должен быть в реальности, уже не помогут. Это все понятно и ясно. У них тут сносная жизнь — пускай именно она лишь у одного Брока под копытом, — и подобные манипуляции уже давно канули в прошлое. Теперь у них другие роли, другие функции и сопутствующий ущерб совершенно других размеров.       Стив закатывает глаза и убирает руку, без единого слова проговаривая губами: он идет. Джеймс идет из кухни на второй этаж. Джеймс поднимается по лестнице. Джеймс уже выставил все тарелки по размеру и все кружки по цвету, и теперь он идет наверх, потому что все же чувствует — никакая уборка и никакой порядок его не спасут. У него внутри сидит, и живет, и зудит потребность контролировать. Брок с ней уже виделся, уже знакомился и вовсе не удивляется, когда она появляется в его расписанном на коленке плане чуть ли не первой. Скорее всего ничего не получится. Джеймс хочет, но у него не хватит твердости — вот тогда они поговорят.       Когда Джеймс обнажит собственную несостоятельность, но не успеет дестабилизироваться, они поговорят и все будет разрешено. Что бы ему ни снилось, как бы ни менялись их роли и какой бы прозрачной ныне ни была реальность — Джеймс все ещё был нужен прямо здесь и прямо сейчас. И с кошмарами, и с кровью на руках, и с Солдатом в голове.       Он был нужен в любом случае.       — По-моему вы должны уже начать мне платить за то, как я вылизываю всю квартиру последние недели… — Джеймс проходит в спальню и не закрывает двери, а после валится на постель по левую руку от Брока. Справа Стив и они заключают его в кольцо незаметно, быстро и, впрочем, именно так, как он ожидал. Стив сказал, что это их план, но правда была в том, что у него был неразлучник с именем Джеймс. Правда была в ролях и развлечениях. Отнюдь не тех, что придумывала себе Ванда. Иных. Взрослых и временами убийственных.       — Надо же, ты начал разговаривать, — Брок откликается в притворном удивлении, но не переводит к Джеймсу глаз. Стив успевает убрать руку прочь до его прихода и сменяет квалификацию на предмет интерьера. Они с Джеймсом вдвоем уже все обсудили, все разрешили и обо всем договорились. Брок не присутствовал, но очень сильно сомневался, что Джеймс сказал правду, пообещав начать пить снотворное, если, конечно, вообще подобное обещал. Брок не присутствовал — Джеймс продолжал игнорировать его девяносто пять процентов времени и очевидно был зол, но отнюдь не из-за снотворного или поездки к Хелен. Из-за чего именно он был зол, Брок не знал, но все же вероятности все ещё были его хорошими союзника.       Джеймс не спал. Джеймс скачал себе в телефон приложение с календарем. Джеймс выставлял тарелки по размеру, а кружки — по цвету.       Джеймс сказал:       — Да ладно тебе, Брок. Хочешь, я сделаю тебе массаж? В качестве извинений, — ничем не прикрытая ложь прозвучала как должное в нынешних обстоятельствах. Брок не дернулся и не вздрогнул — когда Джеймс перекатился со спины в его стороны и неожиданно забрался сверху к нему на бедра. Стив коротко хмыкнул. Он вряд ли ожидал нечто подобное и, впрочем, совершенно не спрашивал о том, в чем собственно заключался изначальный план. Даже если бы спросил, Брок не стал бы ему рассказывать. Вся суть была в минимизации рисков, в сопутствующем ущербе, а руки Джеймса опустились на его плечи быстро и лживо. Они были тёплыми, крепкими — ровно как и его редкие прикосновения во время секса, какие-то недели назад, когда секс у них троих ещё был. Подобного не заметить или упустить было чрезвычайно сложно: временами Джеймс прикасался так же, как тогда, в помывочной, в далёкой весне прошлого существования. Он желал контроля и власти.       Брок отказывался признавать, что это могло бы прийтись ему по вкусу в любой возможной существующей вселенной.       Он так и не отвечает. Джеймс разминает ему плечи, проходится крепким прикосновением больших пальцев по мышцам. Часы назад, только ложась рядом со Стивом на постель, чтобы притвориться читающим человеком в отпуске, человеком, которому неведомы ни кровь, ни война, ни вес пули, Брок не принимает никакого решения вовсе. Он просто укладывается на живот, потягивается немного — у Стива не спрашивает, почему сегодня тот читает в спальне, а не в гостиной. У Стива он вообще ничего не спрашивает, прекрасно понимая очевидное.       Сопутствующий ущерб в спальне отдать и забрать легче всего.       — Как насчёт потрахаться? — Джеймс не выдерживает долго и то читается в его прикосновениях много раньше, чем в словах. Он склоняется ниже, утыкается носом ему в затылок, спускается ладонями по спине. Брок слышит, как Джеймс медленно, глубоко вдыхает. Брок слышит и чувствует, как его собственное тело ничуть не неожиданно передает его, подкидывая пару-тройку воспоминаний, перетянутых пленкой злобы. Джеймс кидается на него в помывочной и припирает к стенке? Мысль о том, что он собирался умереть и не собирался разбираться с этим, не освобождает от ответственности. Потому что Джеймс уже опускает голову, целует его куда-то в загривок, а ещё забирается ладонями под футболку. Металлическая рука прохладная, но ее прикосновение разве что щекочет напряженные нервы. О том, что все это лишь часть плана, Джеймс догадывается очень вряд ли. Ему нужен контроль, ему нужна власть…       — Отсоси мне в качестве извинения и тогда посмотрим, — даже не собираясь отрываться от до отвратительного не интересной книжонки, Брок только переворачивает новую страницу и игнорирует. То, как Джеймс хмыкает где-то рядом с его ухом, сухо и надменно, то, как он тянет его футболку выше по спине. На самом деле он не собирается извиняться. Ему нужна власть, но оскала пасти не хватит — Брок знает это и в это верит. Брок точно знает…       Со странным, будто взволнованным вздохом Стив переворачивает новую страницу собственной книги и закидывает одну вытянутую на постели ногу на другую. Брок бросает ему быстрый взгляд, считывает лицо — он не поверит в собственный проигрыш, пока не убедится в нем, только предчувствие уже прикусывает загривок.       Потому что Стив говорит, что план есть у них.       Но Стив лжет.       Джеймс стягивает с него футболку через голову и даже дает время на то, чтобы Брок отложил книгу. Лишь на секунду, потому что он притворяется, что все в порядке, а ещё потому что банально не верит. Это же Джеймс, не так ли? Ему просто не хватит: ни напора, ни жесткости, ни всего остального, что только может ему потребоваться. Потому что Брок не ложится под кого попало, а ещё не ложится ни под кого вовсе. Про это ещё Патрик любил шутить временами, и ему стоит помыслить о том, где он был теперь, но Джеймс уже целует его в плечо, сминая бока пальцами. Так, как ему точно нравится — крепко и хватко, ни вырваться, ни выскользнуть. Брок покрывается мурашками где-то у основания черепа. Поводит плечами, будто насмешливо, но на самом деле напряженно. Потому что Стив вздыхает взволнованно и он лжец, каких ещё поискать. Он неразлучник и лжец.       Брок не упускает это из вида, вместо этого теряя нахуй: и хватку, и ориентиры.       Джеймс выглаживает его спину пальцами, целует в лопатку, когда Брок вновь поводит плечами, а после сползает бёдрами ниже. Он уже возбуждён, он желает контроля и власти, а ещё не умеет разговаривать — вместо любых разговоров он замолкает, что канарейка в шахте. Брок выбирает остаться, потому что у него выключен инстинкт самосохранения. Брок выбирает остаться просто потому что не верит и знает — Джеймсу не хватит ничего, что в нем есть, чтобы его подмять.       — Принцесса. Я тебе не по зубам, — чувствуя, как Джеймс притирается к нему бедрами, притирается членом к его заднице и горячно вдыхает где-то рядом с макушкой, Брок захлопывает книгу и делает движение в сторону. Он прикладывает силу, он поднимает к Стиву собственный взгляд. Тот так сильно увлечен книгой, что вряд ли видит, насколько прозрачна его ложь прямо сейчас — одну и ту же страницу Стив читает последние полторы минуты. Но он никогда не читает так медленно.       Ещё — охуительно лжет.       — А вот мы и посмотрим… — Джеймс уже отшвырнул его футболку в сторону и на единственное крепкое движение, которым Брок пытается сбросить его с себя, отвечает металлом ладони, что опускается ему на поясницу. Крепко, твердо и жестко Джеймс вдавливает его в постель, склоняется к самому уху. Он дышит, он чувствует и он очень желает власти — Брок покрывается мурашками изнутри, потому что теперь уже слишком хорошо знает, как быстро может предать сам себя. Брок покрывается мурашками, чувствуя, что этот сопутствующий ущерб вряд ли будет по зубам ему самому. Металл чужой ладони на его пояснице уже теплый, Стив все ещё лжец, Джеймс же целует его куда-то за ухо, не боясь вовсе, что Брок может разбить ему нос любым резким движением головы, и шепчет на ухо без предупреждения, но с угрозой: — Кто кому по зубам.       Брок только фыркает и опускает голову с широкой, надменной усмешкой. Ничего не получится и он уверен в этом, только с каждой новой секундой его обставленная лживая уверенность трещит все громче и громче где-то внутри. Потому что Джеймс сползает ниже, усаживается поверх его бедер и полностью отказывается убирать ладонь с его поясницы. Брок видит, как Стив поднимает к нему глаза, к своему неразлучнику, и думает только о том, что им ещё стоит обсудить это — кто именно здесь главный ублюдок и мудак. Потому что их явно двое и их обоих Брок какого-то хуя выбрал себе в партнеры.       — Жесткости не хватит, Джеймс, — мазнув быстрым взглядом по отложенной, захлопнутой ранее книге, Брок поджимает губы. Себе за спину не обернётся, это будет таким же самоубийством, как и тот факт, что Джеймс уже точно чувствует его запах нарастающего возбуждения. Потому что это провокация, манипуляция, диверсия. Джеймс забирается к нему на бёдра сзади, опускает тяжелым металлом ладонь на поясницу, большим же пальцем забирается под ткань домашних штанов и заодно белья. Брок все ещё не верит. Брок говорит, делая интонацию стальной и твёрдой, предупреждающей: — Не глупи.       Все его предупреждения, правда, не работают так же, как лобовая атака в сторону Солдата. Стив все ещё смотрит на Джеймса, сглатывает и вдыхает поглубже. Он не надышится, так просто не получится, Брок же не верит и не поверит до последнего. Где-то в далеком прошлом остается кое-что и он закапывает это быстро, ловко и собственноручно — эти двое выглядят как те, на кого он мог бы опереться. Как те, рядом с кем он мог бы расслабиться и просто ненадолго отдать. Столь сильно любимую им власть. Столь желанный и нужный контроль. Столь необходимое бесконечное напряжение и безопасность.       Брок не верит и отказывается. Сжимает зубы, дергает бедрами и всем телом вновь, пытаясь скинуть с себя Джеймса. Ни черта, конечно же, не получается. Тот весит, как конь, но скорее как тура. Осадная башня. Ладья. Теперь он выставляет тарелки по диаметру основани, а ещё во время секса держит Брока за бок крепкой ладонью, будто сам вот-вот собирается его трахнуть. Шутка или очередной страшный сон? Брок не верит, мысля о том, насколько глупо было отдать подобному исходу наименьший процент вероятности, когда Джеймс интересуется негромко:       — Табу и предпочтения? — его правда заботит это, сам же он заботится. Не жестокий, уже не озлобленный, как дни до этого — будто он уже все получил и просто находился в ожидании, когда сможет насладиться. Брок не верит и чувствует, как крепче упирается локтями в матрас. Попытка проползти вперёд не окупается. Его держат. Его держат и вжимают в постель, собираясь забрать у него все то, что принадлежит ему по праву — ненадолго. Не навсегда. Джеймс интересуется о том, что ему нравится, потому что секс это занятие добровольное и ради удовольствия. Брок же вновь смотри на Стива, но не собирается ни просить о помощи, ни призывать к ответу. Стив уже вновь смотрит в книгу и игнорирует нахуй все, что происходит меньше чем в метре от него, пока его домашние штаны начинают заметно бугриться в районе члена.       Идиотизм. Самая тупейшая ситуация в его жизни. Брок стискивает зубы и отказывается даже отвечать на подобный вопрос. Отсутствие произнесённого слова, впрочем, становится ответом и Джеймс стягивает домашние штаны вместе с его бельем. Аккуратно, неспешно и уверенно. Он даже член его поправляет сам и то прикосновение почему-то жалит возбуждением — кратко, жестко и как-то насмешливо. Брок отказывается верить до конца и до края, и все ещё смотрит на Стива жестким взглядом человека, который точно способен на убийство.       И тогда Джеймс говорит:       — Стив, не поможешь мне?       И тогда Стив вздрагивает, а после тянется к тумбочке, что стоит с того края, где обычно спит Брок. Он выдвигает верхний ящик, вытаскивает смазку и кидает ее на постель правее плеча Брока. В глаза не смотрит. Облизывает пересохший рот быстрым движением языка. Брок все ещё не верит и не поверит никогда, но низко-низко опускает голову, чувствуя, как изнутри дергает резвым, мелким электрическим зарядом. Он проходится от холки по позвонкам и до самой поясницы, чтобы после потонуть где-то в его плоти и угнездиться там. Они правда собираются трахнуть его? Ему стоило просчитать это заранее, но, впрочем, теперь уже было бы глупо лгать, что он не просчитал этого.       Он все же справлялся намного лучше Джеймса. И намного лучше контролировал происходящее вокруг.       — Если врежешь мне, — медленным, тяжелым движением опустив голову, Брок прикрывает глаза и скрежещет зубами сквозь каждое собственное слово. Смириться с этим? Отдать им… Что? Весь контроль — слишком смертоубийственно. Власть — слишком опасно. И что угодно другое — в ту же коробку. Брок опускает голову, на пробу вновь дергает бедрами, но не успевшая расслабиться металлическая ладонь лишь крепче вжимает его в матрас. Джеймс берет силой, будто это поможет ему забрать власть. Джеймс берет силой, но если только посмеет взять именно так, никто уже точно не выживет. И, не веря все ещё, Брок все равно выдавливает с рычанием и ничуть не шуточной угрозой то, что обязано быть произнесено: — Если посмеешь врезать мне, мы закончили. По-настоящему и без шуток. Полностью.       Живая ладонь, опустившаяся ему на ягодицу, замирает. С тихим, мягким хлопком Стив закрывает книгу. Два неразлучника, но в реальности два засранца и лжеца. Брок отказывается открывать глаза, отказывается двигаться и отказывается дышать. Вместо него делает вдох Джеймс, а после склоняется назад к нему, чуть ли не укладываясь грудью ему на спину. Подобного он, конечно, не сделает, потому что тогда ему придется убрать ладонь с поясницы Брока, но все равно приближается максимально. Трется щекой о макушку — большой, ничуть не ласковый, смертоубийственный зверь.       — Хорошо, — Джеймс принимает его табу, которое не является таковым вовсе. Брок выставляет предупреждение и проводит очередную границу, не веря, но уже точно зная — никто не собирается соблюдать ее вовсе. Потому что Стив замирает с закрытой книгой в руке, уже бросив тюбик смазки между собой и Броком. Потому что Джеймс склоняется к нему, трется щекой о его макушку и принимает — Брок опускает голову ниже, чувствуя, как Джеймс целует его в затылок, а после вжимается в кожу губами, собираясь оставить след. Будто Брок принадлежит чему-то, будто Брок действительно может принадлежать… Одной рукой Джеймс стягивает его штаны ниже, почти до коленей, пока другой все так и держит, прижимая его поясницу к матрасу. Он знает, что Брок сбежит, как только появится шанс. Он точно знает это, но вовсе не знает другое. Брок не расскажет ему, а, когда все обнаружится, притворится, что ничего не существует.       Потому что он справляется намного лучше Джеймса, который не спит, и считает намного лучше Стива, который в отпуске — просчитанные вероятности мелким процентом рушатся именно на это событие, заставляя его подготовиться. Во что Брок точно не верит, так это в то, что о нем действительно станут заморачиваться.       — Брок… — Стив откладывает книгу на тумбочку за секунды до того, как звучит собственным голосом, перекрывая этим звуком все дыхание Джеймса. Его голос зовёт Брока по имени. Его голос призывает и требует, покрывая пространство вокруг ложью о том, что лишь зовёт и ничего больше. Брок не поднимает голову, чувствуя, как Джеймс распрямляется. Его тёплая, живая ладонь мнет Броку ягодицу, оттягивает ее в сторону — ощущать власть на себе непривычно и непозволительно. Пирс уже пробовал подмять его и где был теперь? Джеймс не собирался обдумывать нечто подобное. Его ладонь уже была у Брока на ягодицах, пока пальцы Стива только-только касались его челюсти.       Двое на одного — это нечестная игра, но, впрочем, Брок играл и не в такие.       — Я откушу тебе пальцы, Стив, — широко, обворожительно оскалившись, Брок мелко качает головой и выставляет запрет. Стив не выглядит похожим на себя вовсе. В его глазах светится что-то мощное и широкое, что спина Капитана. Прятаться за ней зазорно, как, впрочем, и следовать. Броку вообще все это не нужно. Брок охуенно справляется сам. Стив же подтягивается ближе к нему, опускает уже всю ладонь на скулу, пока второй скользит по плечу. Джеймсу неудобно и Стив точно не может оставить его без собственной помощи, потому что они два сраных, гребанный, чертовых…       — Я куплю тебе намордник, — вот что Стив отвечает ему, а после цепляет пальцами нижнюю челюсть крепче. Откуда в нем это, Брок не знает. Потеря хватки дает ему подзатыльник и закатывает глаза на каждую мысль о том, что он работает много лучше Джеймса, потому что Стив потягивается собственной ладонью до его поясницы. Стив заменяет металл чужой руки. Стив целует его — с привкусом власти всей развязной, распоясавшейся и прогнившей нации. У него теплый, вкусный рот без толики сладости. Брок отказывается закрывать глаза и закрывает все равно, чувствуя, как чужой язык пытается толкнуться ему в рот. Ничего не получается, только это сраная, дикая иллюзия — Джеймс стаскивает с него и штаны, и белье полностью, пока Стив давит большим пальцем на подбородок.       Брок теряет контроль так, как собирался, но вовсе иначе — не по крупице. У него забирают всю охапку, оставляя его голяком. У него забирают все, а Стив уже целует. С горечью, с властью того самого Капитана, которого Брок не уважал никогда, но уважать научился сам. Капитан был крепким и его внутренний стержень невозможно было оспорить. Стив же целовал внимательно, сильно и почти без толики привычного ему пуританства. На вкус он был как горький кофе и подобного не было никогда, а ещё никогда не должно было повториться.       Стоит Джеймсу развести его ноги в стороны, — не без применения силы, вот ведь ублюдок, — как Брок тут же толкается Стиву языком в рот сам. Чужая оборона вздрагивает, потому что гордость нации на самом деле очень хороший, порядочный мальчик. Стив шумно сопит ему в ответ, давление его руки на поясницу Брока слабеет. Нужно вырваться, выкрутиться прямо сейчас и устроить конфликт во имя собственной безопасности. Ему нужно, необходимо держать оборону, держать хватку, держать все под собственным контролем. Ладонь Стива слабеет, но делает ли Брок с этим хоть что-нибудь? О нем не будут заботиться и поэтому он готовится заранее. Вымывается, растягивает себя. Никто не спрашивает у него, нахуя он тащится в душ посреди дня, потому что у Брока есть план и потому что его план просчитывает все вероятности: он обливается кофе случайно и почти не намеренно, потому что ещё утром сменяет направление крана кофемашины. Стив волнуется, не обжегся ли он, Джеймс отмалчивается, натягивая на себя оперение канарейки. Все проходит отлично. Теперь его шмотки воняют кофе, а сам он достаточно чист — на случай тех самых жалких процентов вероятности, в которые Брок не верит.       Не верит, но просчитывает их все равно.       Ладонь Стива слабеет. На мгновения. На доли секунды. Брок не использует их ровно так же, как все шансы и возможности произнести вслух ту реальность, которую не произнесет никогда: был пиздец и поэтому теперь так. Поэтому теперь все именно такое, какое есть.       Брок не использует. Стив покрывается дрожью, чтобы уже секундами позже вновь дать ему ощущение твердости собственной руки, а ещё отдать понимание — его не отпустят. Его поймали. Его убьют? Вера — всегда чрезвычайно личное занятие. Брок атеист, потому что точно знает, что все боги мертвы. Брок атеист и верит только в себя. Немного в СТРАЙК и побольше — в Ванду. Стиву с Джеймсом верит просто. Он мог бы повернуться к ним спиной посреди миссии, но никогда не стал бы ложиться под них.       И теперь он здесь. Он точно знает, что будет — ещё даже до того, как Стив выгоняет его прочь из собственного рта и целует так, будто пытается вгрызться в плоть и прогрызть дыру до самого темного нутра. Это горячо и горько. Жарко до одурения, потому что Стив никогда так не целуется — будто требует, будто желает забрать все и сразу. Джеймс раздвигает его ноги, надавливая ладонями на колени изнутри и раздвигает пальцами ягодицы. Он видит сразу же, и Брок не станет комментировать. Брок ничего не скажет. Это его регалия и она требует постоянного подтверждения: иногда, чтобы продолжать протаскивать других лицом по дерьму, приходиться подставляться самому. И он подставляется метафорически снова и снова, не собираясь подобного физически никогда.       Стиву плевать.       Стив вылизывает его рот, толкается языком внутрь. Хорошие, порядочные мальчики так не делают. Это все капитанское, властное, справедливое, но лишь гипотетически. Стив целует его и Брок чувствует, как жмурится напротив него. Изнутри дерёт и бьется — удовольствие напротив ярости за то предательство, что он вершит над собой прямо сейчас. Но без предательства не получится, никогда не получается. Кому-то точно придется умереть, пока вся эта суета на троих не подохла первой. Снаружи же Джеймс тянется к смазке, слишком звучно щелкает крышкой. Вначале касаются тёплые пальцы. Они ещё не влажные, они только будут, сейчас же Джеймс разминает и готовит почву, потирает края дырки большим пальцем. Не увидеть всех превентивных мер Брока не может и все равно отмалчивается. Зачем-то склоняется, зачем-то целует его в плечо, трется о кожу щекой с еле ощутимым ощущением слишком короткой щетины. Брок верит им, но в них не поверит точно. Так не будет и не получится. От поцелуя Стива мутится в голове и где-то в грудине. Бур включается на полную мощность, чтобы перегореть уже через несколько минут — Брока ебет изнутри предчувствием безостановочно, но он только лишь жмурится.       И заставляет себя расслабиться, будто так хоть кому-то будет легче, но легче не получится никогда.       У Джеймса теплые пальцы. Смазка на них прохладная. От нее поджимаются яйца, но точно не от того, как Стив вылизывает ему десна. Он очень голодный и Брок не помнит, чтобы подобное когда-нибудь было. В постели Стиву нравится быть снизу и получать все, что он не может получить в реальности — освобождение от всей своей власти и всех собственных регалий. Каждый раз, когда Брок говорит, что нация будет в ужасе, Стив смотрит в ответ грозно или закатывает глаза, но на самом деле ему нравится.       Ему нравится, что он может просто быть.       — У тебя охуенная задница, Брок, — Джеймсу же нравится его задница. Замечательно. Просто охуительно. Брок и хотел бы выматериться ему в ответ, но он очень занят: тем, как твердеет его собственный член, тем, как Стив пытается прогрызть себе путь до недр его шкуры. Джеймс же кайфует точно. Он размазывает смазку по мягким, заранее растянутым краям его дырки, дразнит ее большим пальцем. Где-то там, внутри, уже гнездится затаенное ожидание и очередное предчувствие — Броку хочется сказать, что это предчувствие пиздеца, но это будет ложью. Это предчувствие чего-то нового, что может разрушить все быстрее, чем он сам смог бы, даже прикладывая усилия.       Один неверный удар — любой удар будет неверным. Он отдает контроль, оставаясь голяком и без оружия. Стив с Джеймсом подозревают вряд ли. Первый отрывается от него, принимаясь вылизывать его губы, влажные от слюны. Второй — просто толкается первым пальцем в самое нутро. Брока начинает колотить точно где-то в тот момент, когда Пирс назначает ему новую боевую единицу в группу, но та дрожь идет по нарастающей, будто замедленное землетрясение и настигает его только сейчас. Руки сжимаются в кулаки в ответ на то движение, которым Стив начинает выглаживать его поясницу костяшками пальцев. Он уже не держит. Брок может уйти, и сбежать, и…       Он не готов объясняться с ними. Трусость возводится в абсолют последние недели, месяцы, года и тысячелетия — Стив отстраняется, глядит на него тёмными от похоти глазами, а после произносит хрипло:       — Отсоси мне, пожалуйста, — его голос звучит заведенно, но не так, как обычно. Что не меняется, так это просьба — Брок бы засмеялся, но Джеймс уже медленно трахает его пальцем или двумя где-то внутри. Он возится слишком долго, и Брок верит ему, но в него — никогда. Ни за что. Ни при каких обстоятельствах. Ещё не собирается отвечать Стиву, потому что пошел Стив нахуй и правда. Брок не говорит и этого. Видит, как Стив отстраняется и на щеках у него горит лихорадочный, горячный румянец. Видит, как его быстрый взгляд перескакивает к Джеймсу — Брок забирает себе секундную заминку, чтобы просто вдохнуть, чтобы сглотнуть комом вязкой слюны. Она с привкусом рта Стива. Она с привкусом похоти, дергающей его плечи и бедра.       Она с привкусом удивления — желание врезать теряется где-то внутри вместе с тошнотой.       Все дело в том, что на самом деле он не теряет хватку, он следует вводным новой миссии, но это ложь. Все дело в том, что Джеймс вновь опускает ладони ему на поясницу и принимается вылизывать его спину, трахая его пальцами в едином, крепком ритме. В его руках нет жестокости. В его пальцах, влажных от смазки, теплых и настойчивых — нет насилия. Брок не знает, что там есть, и отказывается считывать. Его плечи кроет мурашками, твердый член уже вздрагивает, зажатый между матрасом и низом его живота. Хочется двинуть бедрами и потереться о простынь, потому что жар возбуждения жалит изнутри непозволительно сильно. Стив же опускает к нему глаза вновь, а после оттягивает резинку собственных домашних штанов в сторону вместе с белье. Его твердый член опадает ему на бедро тяжестью голодного возбуждения. Стив подвигается к нему, опускает ладонь на собственное бедро. Он боится прикоснуться к себе или просто медлит? Брок не считывает, отказывается и не клянётся после их не убить, потому что клятв и обещаний никогда не сдерживает.       — Откушу тебе головку, — он хрипит, ещё за секунды до этого догадываясь: ему нельзя разговаривать. Ему нельзя произносить вслух ни единого слова. Ему нельзя ни двигаться, ни лишний раз моргать. Ему нельзя ничего вовсе — что угодно может выдать его. Любой жест, любая мысль даже, что отразится в его глазах. Прямо сейчас они смотрят на Стива, пока голос хрипит пересохшим горлом. Пах вылизывает горячими волнами, пока задницу жарит почти как в горячей точке. Но вовсе не так. Снаружи октябрь, осень, скоро Хеллоуин — Джеймс склоняется к нему, ведет губами по волосам и бормочет заведено рядом с ухом:       — Не выебывайся. Я чувствую, как от тебя пахнет, Брок, — его голос звучит незнакомо, забирая себе верховенство и власть, забирая себе все, что только есть. Брока выкручивает на новом движении его пальцев. Ублюдок нарочно выкручивает кисть, сам Брок знает этот прием до миллиметров движения. Выгладить стенки, прижать большой палец под яйцами и просто нащупать изнутри… Поймать, изловить, а после добить удовольствием во имя чего-то большего. Скулежа или стона, зажмуренных глаз, сорванного хрипа. Брок опускает голову и с шумом быстро выдыхает. Они не дождутся от него стона, нихуя они от него не дождутся точно. Он продышит все удовольствие так же, как обычно нужно выдыхать боль — резко, быстро, поверхностно и часто. Только ладонь пододвинувшегося ближе Стива уже опускается на макушку, пальцы вплетаются в волосы. Он говорит:       — Будь вежлив, пожалуйста, — и Брок убьет его, убьет, убьет, убьет, а после не станет закапывать. Нация не будет в ужасе, но точно будет в ахуе. Еле разлепив глаза, он прищуривается, вдыхает — Стив не просто подвигается ближе. Стив усаживается прямо перед ним и от него пахнет предсеменем и возбуждением. У него стоит. Ровный, напряженный член с аккуратной налитой головкой оказывается у Брока прямо перед глазами, потому что Стив уже обнимает себя пальцами вокруг ствола, а после касается этой самой головкой его губ. И Джеймс, даже не собирающийся отстраняться, шепчет:       — Ты же знаешь, как нам нравится… Мы хотим узнать, как нравится тебе, — и это не забота, это не большая и сказочная. Тут только жестокость, а ещё похоть, что вымучивает его, выжигает ему поясницу и дразнится пальцами Джеймса изнутри. Тот точно издевается над ним, продолжая двигать ими, вместо того, чтобы трахнуть его, забрать все, что хочется, и разойтись, но уже не мирно. Джеймс продолжает двигать собственными пальцами, потому что он сраный суперсолдат со сраным громадным членом. Ещё — потому что он растягивает его под себя. Дразнит вход подушечкой большого, выкручивает кисть.       Брок смотрит Стиву в глаза, потому что ему не оставляются выбора: Стив держит его за волосы великой дланью правосудия. В его глазах все капитанство этого мира, в его пересохших губах слишком много похоти и желания.       Брок не покоряется ему, но соглашается так же, как раньше мысленно сам с собой согласился забрать себе весь сопутствующий ущерб. Он наклоняет голову, приоткрывает рот. Стив чувствительный, как и всегда. Его член дергается головкой у Брока на языке, отзываясь на прикосновение. В этом нет ничего зазорного. Стив любит минет, Брок любит… Сознание сбоит на долю секунды, и во всем этом виноват точно Джеймс. Он двигает ладонью резче, проходясь крепкими пальцами по оголенным нервам. Брок обещает Стиву откусить ему член, но, чувствуя, как его накрывает дрожью и из глотки рвётся возбужденной мычание, помнит только о том, чтобы случайно не задеть нежную кожу зубами. С этой миссией он справляет идеально, все остальные проебывает. Дыхание заменяет собой сопение только им уже ничего не продышать и ни с чем не справиться. Он прикрывает глаза, жмурится. Стив на вкус, как горечь лучшего кофе. Брок такого никогда не пробовал и не попробует. Чувствует только, как чужие руки гладят его по голове, как пальцы перебирают короткие пряди волос, как их подушечки скребут затылок. Джеймс все ещё сзади и он, сука, вдыхает, он, сука, контролирует все, чего так сильно хотел, а ещё убеждается — Брока ебет возбуждением, что сдирает с него и кожу, и мясо, оставляя одни лишь нервные окончания.       Все рушится окончательно, когда на очередном движении его пальцев, Брок дергает бедрами навстречу. У него стоит и он просто хочет кончить. Ему не нужно никому обеспечивать безопасность. Ему не нужно заботиться о том, чтобы никому не врезать, никого не убить и ни в кого не выстрелить. Весь его контроль развеивается по ветру, за собой оставляя уязвимость не выживаемости, но как же, сука, ему становится хорошо. Не внутри, где-то между поверхностью и первым дном: Джеймс стонет ему в плечо, чувствуя его движение, и притирается влажным от предсемени членом к его ягодице. Брок просто умирает. И клянётся, божится, что приложит все усилия, чтобы притвориться, что этого не было, но забывается — он никогда не сдерживает собственных клятв, а ещё не сдерживает обещаний.       И поэтому, когда обещает Стиву откусить ему член, просто отсасывает. Так, как умеет. С удовольствием, с наслаждением от тихих, дрожащих стонов гордости пропащей, прогнившей нации, что дразнят его слух. Это Стив и Стив очень чувствительный. Ему такое по статусу не положено. Он Капитан, он гордость, он справедливость, но он же сгребает его волосы в кулак на макушке, оттаскивая от себя почти силком в момент очередной дрожи собственного члена. Он не хочет кончать слишком быстро, Брок же облизывается и ухмыляется, потому что, если у Джеймса и получается хоть что-то, то Стив точно не дотягивает. Ему и не нужно. Никто ничего от него не требует.       А после Джеймс говорит:       — Кто бы мог подумать, что когда-нибудь это правда случится, — и Стив хмыкает ему в ответ слишком согласно. Джеймс говорит шепотом, хрипит собственной глоткой и он возбужден, он тверд, а ещё вытаскивает собственные пальцы из его задницы. Броку требуется физическое усилие, чтобы не двинуться следом, потому что изнутри зудит и дразнится. Он ещё не кончил, ему не хватило и вряд ли когда-нибудь хватит. Он будет сторониться их до границы и до самого края, потому что он верит им, но не верит в них. Он атеист. Он верит только в себя.       Джеймс убирает ладонь с его поясницы и отстраняется. Он больше не держит, а ещё медлит, но не из трусости — его движениями кричит осторожность и неторопливость. Брок чувствует, как он приставляет головку ко входу, чувствует, тепло его бедер рядом с собственными. Ему нужно опустить голову и отвернуться, потому что он все ещё смотрит на Стива, все ещё ухмыляется. Этот порыв в его глазах Стив замечает, почти сразу расслабляя хватку в его волосах. Она не была болезненной и не могла бы быть, ведь это же Стив. Гордость, справедливость и длань? Просто Стив. Все тот же, только теперь с какими-то странными проблесками капитанства прямо посреди их постели. Но все же Стив. Он обнимает его ладонью за шею, другую опускает на скулу — именно так, как Брок ненавидит.       Именно так, как Брок ненавидит, Стив говорит:       — Не уходи, — одними губами и без единого звука. Он смотрит ему в глаза, просит о чем-то нелепом. Брок притворяется, что не понимает, не считывает, и хочет даже вскинуть бровь, только Джеймс уже толкается внутрь с присвистом собственного стона. Член у него толстый, крепкий и чуть прохладный от смазки. Когда он успел вновь взять ее в руки, Брок не услышал. Сейчас же слышит лишь присвист, а после сжимает зубы — головка толкается внутрь преодолевая слишком незначительного сопротивление мышц входа. У Брока вздрагивают глаза, лицо искажается, но смотреть Стиву в ответ это вызов, это необходимость. Брок смотрит секунд пять, прежде чем все-таки жмурится и просто роняет голову вниз. Влажный от испарины лоб утыкается в чужое тёплое бедро, меж губ стремится жаркое и распаленное:       — Блять, принцесса, — изнутри все выкручивает, жалит, потому что Джеймс сопит и толкается глубже. Это не больно, но дискомфортно и неожиданно. Брок никогда не скажет им обоим, что это был его первый раз снизу. Тут уже не клянётся — потому что клятвы не сдержит и как только это случится, ему уже даже люстра не понадобится. Он застрелится, не размениваясь. Он застрелится, потому что такое откровение даст обоим его пацанам слишком большую власть. Брок, конечно, верит им, но в них не верит вовсе.       И власть не отдаст — отдает ее и все остальное прямо сейчас, опаляя внутреннюю сторону бедра Стива собственным горячным дыханием.       — Черт. Это охуеть, как горячо, когда ты зовёшь меня «принцессой», пока я тебя трахаю, ты знаешь, — Джеймс наслаждается и забирает себе все удовольствие, которое существует в этом мире, так, как ему должно. Он входит до самого основания, вжимается в его задницу собственными бедрами до предела, точно желая забраться, как можно глубже. Брока коробит, только не тошнотой и не отвращением. Его коробит возбуждением, перетряхивает, покрывает дрожью похоти. Это ощущается невыносимо и охуительно одновременно. Меж губ рвётся хриплое, быстрое дыхание, пока задницу распирает. Все нервные центры придавливает чужой толщиной и это ново, неожиданно, но, впрочем, ожидаемо. У него был план, он отлично подготовился и не рассчитывал вовсе, что ему отдадут должное. В этом была суть минимизации рисков — кто-то обязан был принять удар на себя, кто-то обязан был поглотить весь сопутствующий ущерб, чтобы другие выжили.       Только сейчас похоть проглатывает его самого, не обещая, что ему врежут и можно будет использовать это, как оправдание для разрыва, побега или убийства, пока Джеймс вылизывает его затылок, собирает все пот и весь запах движением собственного языка по дрожащей всеми нервными рецепторами коже. Где-то рядом Стив шумно дышит и влажно двигает кольцом пальцев по собственному члену. Брок слышит это, слышит, как он распределяет влажное, солоноватое предсемя по стволу члена. Не ответить на выпад Джеймса не может, еле хрипя:       — Завали хлебало… — получается совершенно не жестко. Не властно и бесконтрольно. Джеймс хмыкает ему в кожу, высылая этим звуком мурашки по радиусу всей левой лопатки, а после медленно двигает бедрами. Назад и вперёд — понятная, очевидная фрикция. Брок не мыслит о заботе и не собирается мыслить о том, что ему дают время на привыкание. Это бесполезно и безнадобно, а ему нет места, но вот он здесь, прямо между ними и уже чувствует: его тянет вперёд и назад одновременно, собираясь разметать нагими внутренностями по стенам. Стив выглаживает его скальп кончиками пальцем, перебирает волосы и гладит за ушами, но отнюдь не пытается успокоить этим прикосновением. Успокаивать нечего. Ему не больно. Ему хорошо, а ещё просто невыносимо — до отвратительного и жестокого. Джеймс начинает двигаться, медленно и не то чтобы нерасторопно, но будто бы именно так, будто бы не собирается вредить. Так ничего не получится. Броку это не нужно. Ни эти сраные заигрывания чужого члена с его задницей, ни эти мелочные, неспешные поглаживания. Он другой и если с ними он трахается именно так временами, это не значит, что себе пожелал бы подобного. У Джеймса Солдат с опытом изнасилований большим, чем весь послужной список самого Брока. У Стива просто он сам — хороший порядочный мальчик. Их трахать всегда приятно и вкусно. Им нравится его власть с редкими, мимолетными и полностью контролируемыми всплесками жесткости, которые сгорают чрезвычайно быстро, стоит ему заметить их неуместность. Для него самого, как бы невыносимо все это ни было, неуместности нет и не будет. Брок верит им, но не верит в них, а ещё его начинает чрезвычайно быстро бесить чужое промедление. Он не видит лица Джеймса, но слышит его дыхание, чувствует его ладонь на собственном боку. Металлические пальцы сжимаются крепко, почти до хруста рёбер, и в том прикосновении кроется похоть и жар. Брок выдерживает десяток минут, а может одну, он забывает, что значит уметь считать, прежде чем чуть ли ни рычит: — Блять, быстрее никак?       Он не открывает глаз и все ещё не двигается. Он не боится, но никогда, никогда, никогда не признается. Все дело в исключительности, в ублюдстве и в мудачизме — на самом деле языков, на которых он может говорить, больше, чем английский и испанский. На самом деле его колотит и все внутри сворачивается, извивается в желании опустить Стиву ладонь на бедро, а после вновь открыть рот и почувствовать эту горькую тяжесть головки его члена на языке. Просто позволить. Просто отдать и…       Что они сделают ему, а? Убьют, изобьют, изнасилуют… Он верит им, потому что у него выключен инстинкт самосохранения, но в них не верит вовсе. И хрипит, задыхаясь в невозможности позволить себе сделать хоть единое движение, умирая прямо посреди спальни посреди собственной новой квартиры посреди Нью-Йорка в невозможности просто сказать.       Был пиздец. И поэтому теперь — так.       — Это может быть не безопасно… — Джеймс шепчет куда-то ему в затылок, толкаясь вновь, на всю длину, но без резкого рывка в конце. Сам Брок любит так: вбиваться под конец чуть резче, будто опечатывая чужое тело принадлежностью себе, будто оставляя внутри собственный след настоящего тавро. Джеймс не делает этого и задыхается, но, похоже, ещё не выучил, с кем имеет дело. Брок дергается под ним, пытаясь скинуть его и тут же давясь вдохом от смещения чужого члена внутри. Все равно, правда, рычит, и сквозь это, и сквозь всю собственную похоть, и сквозь всю собственную трусость:       — Я пришел сюда потрахаться или слушать ваше нытье? Говорил же, что я вам не по зубам… — он не дразнит больше, уже по-настоящему провоцирует. Он жаждет крови драки — вот она его сносная жизнь и она отличается от существования тем, что внутри скребёт уже много меньше, но скребет все равно. Признаться не получится, все послы мира мертвы, как и боги, а любая дискуссия будет отстрелена за секунды. Он рычит, и рявкает, и поднимает голову, вкладывая во взгляд так много злобы, как только удается наскрести. Там ее почти нет. Внутри только похоть, и желание, и бесконтрольный зуд просто вот здесь задержаться — Солнце слепит глаз, Луна со спины нашептывает о собственной темной стороне. Только в этом Брок не признается так же, как и во всем остальном. В ответ на его слова Джеймс подтормаживает, замирает где-то над ним. Стив же, глядя ему прямо в глаза, спокойно и твердо говорит:       — Мы знаем, что ты пытаешься сделать, Брок, — его голос ему не принадлежит. Этот Стив совершенно другой. Брок с ним еще не виделся и вряд ли разговаривал. Твердый, но мягкий, крепкий по-обычному, человеческий и нормальный. Брок скалится ему в ответ и показывает зубы — вот так честнее. А ему все это не нужно. Джеймс хочет власти, пока все они, все втроем, прекрасно лгут, что ничего не происходит. Что ничего не случается и что все, блять, вокруг них в порядке. Но после его пьянки с Ниной Джеймс говорит о медвежьих объятьях, а Стив благодарит за то место, что он дает им, но о таком никто не благодарит. Только Стив, потому что Стив чувствует, как Брока ебет, как его убивает изнутри ежесекундно.       И поэтому ему не нужно это, но где-нибудь в будущем он точно сможет приспособиться — к тому, чтобы правда разговаривать, а не драться.       Сейчас же только скалится, шумно, с рыком выдыхает. Им придется отказаться, либо согласиться, только уже не на ГИДРу и не на Алжир. На него. С ним. С его существованием и с его сносной жизнью. С тем фактом, что он ебал всю эту заботу, и все эти мягкости, и все эти сопливые нежности. Он ждал их, не веря в их приход, чтобы отказаться от них, как только они настигнут его.       И, видимо, лишь по какой-то громадной удаче оба его пацана были достаточно умны, чтобы все же понять это.       — Если будет больно, скажешь, — Джеймс касается губами его плеча и ведет по коже до сгиба шеи. Он все ещё не двигается, он все ещё ждёт. И, конечно же, дожидается: Брок дарит пространству надменный, грубый смешок. И бросает легко и просто, будто гранату в зону зачистки:       — Пошел нахуй, — его взгляд все ещё занят Стивом. Тот поджимает губы, прищуривается. Он зол? Вовсе нет. Он отдает Джеймсу быстрое движение собственных глаз, а после обнимает Брока ладонью за лицо. И все становится необычайно просто. Его рот приоткрывается сам, закрываются глаза, пока меж бровей изгибается облегчением хмурая складка. Джеймс спускает хватку собственной ладони ниже, давит указательным пальцем на его тазовую косточку, крепко и сильно. Другая его рука упирается в матрас, но все это уже не важно. Брок двигается тоже, выбивая себе почти с боем ту драку, которой жаждет его сердце. Драка им все же подойдёт, пускай до этого он и пытался себя обмануть, что лучше обойтись без нее. Не лучше. Апокалиптичнее.       Он двигается тоже, забирая себе монополию на всю будущую ложь о том, что ничего не было. Джеймс делает первый толчок, отзывающийся в паху жаром и резвой искрой возбуждения. Тот толчок завершается ударом бедер о его ягодицы и это хорошо, это охуительно, потому что Брок толкается навстречу, делая его жестче. Боли нет. Где-то у загривка он все ещё ждёт ее, но отвлекается на Джеймса, отвлекается на Стива. Чужой член во рту течёт, как и всегда во время секса. Хочется спросить, как Стив ещё держится, но рот занят — абсурдно, но не проходит и минуты с рождения этой мысли, как Стив вздрагивает весь, крупно и резко. Оргазмом его перетряхивает, Брока же просто мажет: сильно и резко двигающимся со спины Джеймсом, вкусом чужой спермы на языке и в горле. Его ладонь опускается Стиву на бедро и тот хочет отстраниться, но забывается — не секс, лишь очередная драка в другой плоскости. Брок вылизывает его член, жмуря глаза и хрипя собственным дыханием от скулящих присвистов, звучащих сверху. Это кощунственно, но отнюдь не настолько, насколько кощунственен весь Джеймс в общем и целом.       Потому что он ставит его на колени, потому что он обнимает кольцом пальцев его член в какой-то момент и начинает дрочить в такт собственным толчкам. Брок бы сдержался, но эта мерзейшая поза выставляет его на обозрение. Стив тянется к нему, снова целует, впивается пальцами в плечо. В его прикосновении снова звучит власть, Брок же еле держится, чтобы не подвинуть колени друг к другу. Внутри взвывает горько и вкусно до отвратительного, Джеймс долбится так, как хотел ещё весной. Он забирает себе все то, за чем пришел ещё десятки минут назад. Власть, контроль. А платит собственной совестью, которая у него отсутствует точно. Потому что когда Стив отстраняется на миллиметры и выдает ему в рот требовательное:       — Бакс… Дай мне его, — Джеймс только обещает вот-вот послушаться, но вместо этого хватает его за плечо крепкой, металлической хваткой и ускоряет движения. Ситуация повторяется, история зацикливается, потому что иначе сюжет не будет столь интересен — Стив снова произносит ему в рот чужое имя. Стив снова делает это.       Только Брока больше не убивает.       Его разматывает по стенам ещё теплыми кишками с привкусом горечи кофе и чужой спермы. Джеймс отдает его и правда, — так, будто он их, будто ему есть место, — но много раньше добивается своего. Держа его за плечо, он вытрахивает из него душу, он выдаивает из него оргазм собственными пальцами и кончает сам вжимаясь губами в плечо до мелкой искры боли только-только поставленной метки. После отдает. Брока пошатывает и у него кружится голова, но это не имеет значения. От него уже ничего не зависит. Джеймс со Стивом усаживают его на бедра ко второму, на плече вновь ощущаются губы — не поцелуй, просто новый след, количество которых Брок после не будет пересчитывать. Ни за что. Ни в коем случае. Стоит ему оказаться на Стиве, как пустое нутро оказывается заполненно вновь. Он не желает стонать и не собирается. Каждый новый звук он давит в плече Стива, сообирая его соль, его вкус с его теплой кожи. Ещё — двигает бедрами сам. Сумасшествие происходящего раскручивается жестокой воронкой и хуй знает, как он после будет оправдываться. В моменте просто оказывается плевать. И на чувствительность краев растраханной Джеймсом дырки, и на то, как Стив подхватывает его под бедра. Он держит, он контролирует, а ещё шепчет имя Брока куда-то ему в шею речитативом, пока Джеймс не забирает себе его голос и его рот. И тогда Стив стонет надрывно, стискивая пальцами его двигающиеся с дрожью бедра и опуская на себя до конца. Брока передергивает, под зажмуренными веками на миг становится слишком светло — это только начало.       Он ещё не догадывается, но, впрочем, в том был план — какая-то его мелкая процентная часть.       Брок не собирался после обсуждать это ни с кем. Даже с самим собой не собирался.       Стив забирает себе главенство, напоминая о том, каким он был где-то в ночи после их свидания. Тогда они поймали Джеймса и не дали ему сбежать — Брок не собирался забыть никогда нахуй того, с каким остервенением Стив вколачивался в собственного неразлучника, пока его глаза, излюбленное место всех утопленников, горели чистой, кристальной похотью. Ох, нет, Брок не собирался забывать об этом, но оказаться на месте Джеймса… Это просто случается. Живая, теплая ладонь Джеймса оказывается у него на горле, пальцы чуть придавливают кровоток, считывая пульс до миллисекунд времени. В голове туманится и вяжет, Стив же приходит в движение. Брок чувствует, как он оставляет ему след на ключице, Брок чувствует слишком много и, задыхаясь, просто запрокидывает голову. Никому не приходит в голову сказать какую-нибудь сантиментальную тупость. Только молчание и хрипящие пересохшей глоткой выдохи. Возбуждение дразнит и начинает нарастать много позже, чем Стив подхватывает его под бедра и усаживает сверху с помощью Джеймса. Задницу распирает, в паху гнездится что-то, что все никак не может лопнуть, взорваться или сгореть. Он уже кончил, а ещё точно угваздал под собой всю простынь. Кто-то когда-то сказал, что у них есть сменные, но Брок не помнил ничего и этого в частности.       Ему было просто хорошо и до отвратительного. Чувствовать на себе крепкую хватку, чувствовать эту силу и жесткость чужого внутреннего костяка. Ему не нужна была их сраная жалость или сочувствие, но если они были равны, если они был на равных с ним… Они были. Не потому что охуенно трахались, а потому что продолжали рыскать и стремиться все глубже и глубже сквозь все его то ли живое, то ли мертвое нутро. Кот Шредингера? Нахуй метафоры. Его сознание заволакивает пеленой жара и рот приоткрывается с хрипящим стоном удовольствия. Он уже почти не двигается. Стив двигается, Стив трахает его сам, поднимая и опуская резкими, сильными движениями собственных рук, а ещё вылизывает Джеймсу пальцы, что стискивают Броку горло. Он не душит, но держит и запрещает то, на что Брок уже не посмеет позариться никогда — побег или предательство. Стив вылизывает ему подбородок, оголодавший и жадный, а после целует и толкается языком ему в рот, заставляя застонать вновь. Пока Джеймс ставит очередную метку где-то на плече, Стив целует его и трахает. Это может плохо кончится и, впрочем, кончается именно так. Брок не успевает ни заметить, ни отследить. Его пальцы просто впиваются в чужие плечи, будто пытаясь разорвать плоть, чтобы после снять кожу и добраться до сердца, чтобы после то сердце отстрелить, его рот двигается, он отвечает — изнутри скручивается и уменьшается все, что существует. Все забывают важное и отнюдь не первое, но очередное правило — если сверхновая собирается взорваться, надо съебываться прочь побыстрее. Все забывают нахуй, Стив же реагирует на возбужденный, дрожащий стон Джеймса резче, чем стоило бы, и почти роняет Брока себе на бедра с дрожью собственных рук. Брок не собирается наказывать его или устраивать ссору, но случайно кусает за губу слишком сильно — кровь чувствуется на языке непозволительно и неожиданно. Потому что когда начинает вонять кровью…       Брок не успевает подумать о том, что не стал бы извиняться. Не успевает извиниться. Не успевает вспомнить, что Стив — чувствительный, порядочный и хороший мальчик.       Чужое резкое движение заставляет его крупно вздрогнуть и дернуться. Тело откатывает жаром в конечностях и паху. Перед зажмуренными глазами вздрагивает отсутствующая картинка. Брок не уверен, что правда кончает снова, а ещё не чувствует собственных пальцев, сжимающих Стиву плечо. В неожиданно вязком мареве окружающего мира слышит приглушенное:       — Брок? — этот голос принадлежит Джеймсу точно. Звучит со спины и будто из-под воды. Нужно ответить что-то, нужно среагировать, а лучше выматериться. Брок не успевает. Следом звучит краткое, суетливое:       — Блять…       Его губы разве что вздрагивают в мелкой усмешке. Потому что хорошие, порядочные мальчики всегда матерятся забавно, но матерятся лишь тогда, когда все действительно хуево.       И эта мысль, последняя, что мелькает в его голове прежде чем его вырубает нахуй, выглядит чрезвычайно иронично. ^^^       Он приходит в себя резким, быстрым рывком. Глаза открываются, дергается рука — она желает подняться и схватиться, убедиться, что присутствует опора, что ещё есть за что держаться. Она желает подняться, но так и не поднимается. Перед его глазами светлый, выбеленный потолок их спальни. Брок смотрел на него не так часто, чтобы знать все точности и неровности, но узнает его в один миг. По бокам от него, повернувшись спинами, сопят двое.       Снова притворяются спящими, но тут не поверила бы уже даже Ванда — суперсолдаты не нуждаются в дневном сне. Вот в пиздюлях — да. Но не во сне уж точно.       Тошнота просыпается вместе с ним почти без задержки. Брок кривится в лёгком, привычном раздражении, тянется туловищем вперёд, чтобы сесть. Раздолбанная явно вдрызг задница отзывает ноющей, немного саднящей болью сразу же, стоит ему только перейти в вертикальное положение — в этот раз сопутствующий ущерб не такой критичный, но то лишь внешне, пока внутри тошнит, и дергает, и мелко, в едином, верном тембре колотит. Если после этого Джеймс не начнёт пить снотворное и спать, Брок его точно убьет и размениваться ни на что уже точно не станет. Хватит с него.       Просто хватит.       И всех этих ощущений, и этой ебейшей, вызывающей лишь напряжение удовлетворенной сытости, что расползается внутрь, заполняя собой все и даже оставленные жестоким буром дыры.       Выбираясь из постели, он так никого и не будит, но скорее не обнажает ложь. Подтягивает сползший к бедру край белья по пути к выходу из спальни. О присутствии того явно позаботился Стив, а может и они оба. Точно Брок не знал. Он просто вырубился, перегревшись меж двух огней. В том, конечно, был план — запасной, один из самых крайних и не собиравшихся быть использованным. Брок предполагал, — к собственному неуважению, — что Джеймсу действительно может хватит наглости, но совершенно точно не думал, что ему самому не хватит сил. Выдержать, удержаться, не разрушиться или, как минимум, проследить за собственными показателями жизнедеятельности. Однако, вышло именно так. Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал ему, что в сорок лет он случайно вырубится, пока два суперсолдата будут драть его посреди Нью-Йорка, Брок бы точно выстрелил в ублюдка всю обойму.       Без причины. Просто так.       Прихватив по ходу валяющиеся на полу штаны, он прикрывает за собой дверь спальни и уходит в душ. Поясница немного ноет, с какой-то злобливой радостью сообщая о том, что игнорировать не получается вовсе — понравилось. Отодвигая в сторону весь итоговый дискомфорт и вообще всю ситуацию в целом, вышло не так уж и плохо. Настолько, что он даже позволяет себе усмехнуться, но только после того, как закрывает за собой дверь в ванную. Беззвучно и незаметно. Пока забирается в душевую кабину, стаскивая с себя бесполезное, перепачканное сзади белье, ему вспоминается почему-то тот миг, что заставил его встрять между Солнцем и Луной где-то посреди июля. Непримиримый и жестокий Стив, очень старающийся выглядеть Капитаном, прямо перед ним и Джеймс за спиной, хищный, опасный, точно собирающийся напасть. Брок никогда не верил в энергетические поля и верить определенно не собирался, но, находясь между ними, внутри чувствовалось что-то такое… Будто его тянуло вперёд и назад одновременно, тянуло неумолимо, буквально жестоко, но не настолько, чтобы разорвать плоть и разметать внутренности по стенам. Между ними хотелось стоять до конца, а ещё хотелось все же осесть на пол и, пожалуй, закурить. Сказать что-нибудь очень тупое и небезопасное. Про отца? Или про то, что очень ему нужны, как бы он сам с собой ни пытался выебываться?       Никогда.       Отсутствие подушки под поясницей отлично заменяет оставленная ему явно прощальным подарком сперма в заднице. Брок не удивляется, — ее наличие это, пожалуй, самое адекватное и физиологическое во всем произошедшем, — но у него впервые в жизни не находится ни единого матного слова для описания происходящего. Он просто моется, вымывается, — и изнутри, и снаружи, ему точно стоит купить презервативы, но, впрочем, нет, потому что эта херня никогда, никогда, никогда не повторится, — а после выходит из душевой кабины. На поверхности зеркального отражения горят его собственные, желтые и прищуренные глаза, сбритая по утру щетина ещё не пробивается, но к завтрашнему дню появится вновь. Собственная самодовольная и сытая усмешка подпитывает уже присутствующее раздражение, как, впрочем, и ощущения.       Где-то у загривка мечется легкая, то и дело настигающая его дрожь. От воспоминаний о том, как Джеймс медленно накрывает со спины и вдавливает в матрас всем собой. Он аккуратен настолько, насколько может быть аккуратен танк, вспахивающий гусеницами землю, но Брок не станет благодарить за это. Он вообще не станет говорить ничего, только притвориться, что этого секса не было, у него уже не получится точно. Что угодно получится, но не это. От воспоминания от том, как около уха звучит пытаясь перебить стоны Стива, свистяще и с затаенным рыком:       — Мое, — Брок лишь глаза закатывает. Тело предает все равно, покрываясь быстрой волной дрожи. Сердце сбоит. Надо будет обсудить это с Хелен, жаль, она вовсе не сможет ему помочь. Он не болен. Он просто крайний придурок без инстинкта самосохранения, но на самом деле именно с ним — возведенным в абсурдный абсолют.       Но все же придурок. Как, впрочем, и Джеймс и то точно не сойдёт ему с рук никогда. Брок был готов, у Брока был план, но это… Где-то у загривка все мечется, и мечется, и мечется, потому что эти двое затаскивают его на Стива. К собственному неуважению Брок отлично помнит — он уже не сопротивляется. Его мажет, разматывает и в глотке пересыхает. У Стива ярким, сжигающим все на своем пути огнём горят глаза, а ещё в прикосновениях рук не чувствуется пуританства. Это не Стив. Капитан Америка — вон он кто. Держит его под бедра, садится, совершенно не вежливо насаживая его глубже на собственный член. Нация будет в ужасе, но, впрочем, с подобным знанием не проживет и пяти минут — Брок убьет каждого и всех, кто узнает об этом. И, пожалуй, ему стоит уже обсудить с Вандой вопрос конфиденциальности собственных мыслей. Лучше всего до ее возвращения завтра по утру.       Это, конечно, не имеет ни смысла, ни веса, а Ванда совершенно не интересуется сексом. Ни тем, что мельком пролистывала в его голове уже, перебирая другие воспоминания, ни каким-либо иным, но Броку нелепо и странно хотелось просто спрятать это. Ещё — спросить себя, как он мог до подобного докатиться. Член в заднице был бесполезной, неважной ерундой в сравнении с контролем и властью. Он отдал их все. Он был тем, кто рычал на Джеймса, чтобы тот, блять, начал двигаться быстрее. Он был тем, кто, вероятно, оставил Стиву пару синяков на плечах и случайно прокусил губу во время поцелуя на особо сильном толчке. Это было сумасшествием и ему просто хотелось верить, что эти следы сойдут до того, как Стив с Джеймсом прекратят притворяться спящими.       Верить хотелось, но, впрочем, совершенно не получалось.       Сморщившись, Брок поводит нижней челюстью, потирает шею. Пятерня живой руки Джеймса угадывается мелкими синяками в тени его смуглой кожи, на плече два засоса. Третий на ключице. На спине ещё четыре. И они, слишком отчетливые и очевидные, уже не угадываются, пока он выглядит, как знатная, дорогостоящая проститутка. И хочется спуститься вниз, достать из бардачка телефон, а после вызвонить Люси и услышать ее хохот в ответ на эту его историю. Люси трубку правда не возьмёт, она завязала, и лишь поэтому Брок отметает всю идею в целом. Он надевает штаны, бросает белье в корзину для грязного шмотья, еле удерживая желание его просто сжечь к чертям. Притвориться, что ничего не было — не получится. Остается верить, верить, верить, что никто ничего не понял.       Что ни Стив, ни Джеймс не увидели — он жаждет иметь возможность опереться на них. Он нуждается в них. Он нуждается в том, как может просто прекратить.       Властвовать и не разделять. Контролировать. Быть в постоянном напряжении и бесконечно заботиться о безопасности.       Джеймс его так и не бьет. Не обещает, но все же не бьет, и эта мысль почему-то ввинчивается Броку в мозги, пока он спускается на первый этаж, пока включает кофемашину. Он не хочет кофе, он не хочется курить, он чувствует собственную растраханную задницу, а ещё желание просто уставится в стену и посидеть так пару часов, но лучше бы век. Обдумать, правда, все равно не получится. Раздражение бьется внутри, ветвится и варится в собственном соку, но перебить удовлетворенной сытости у него не получается. Чужие засосы не ощущаются кожей, но ощущаются сознанием. Кофемашина делает ему кофе, пачка предлагает сигарету, пока рисунок, висящий на холодильнике, вызывает мелкое желание застрелиться — Звезда горит на своём законном месте между Солнцем и Луной. Ему же хочется застрелиться. Прямо сейчас, прямо здесь и до того, как кто-либо спустится на первый этаж. Сам Брок назад не поднимется. Не сейчас. Не после всего этого.       Между Солнцем и Луной нет места — он оказывается там и его глушит, будто тупую рыбу с трехсекундной памятью. Он оказывается там и чувствует, как тянет назад и вперёд одновременно. Должно разорвать, но не разрывает. Просто тянет, и давит, и глушит, и какое-то дикое, точно жестокое удовольствие затапливает весь кровоток нахуй. Будто обжигающе горячий, горький кофе: он будет вкусным, даже если остынет, он будет вкусным всегда, даже если будет соленым. И сладким никогда не станет. Вся тошнотная сладость остается где-то там, где он контролирует, где Стив задыхается стонами с присвистом или смеется над очередным его комментарием в сторону очередной нелепой документалки. Вся сладость остается там, где Джеймс возится под руками, мешая готовить, но ровно до момента, пока не получает собственный — законный, как он точно считает, — поцелуй, или там, где жмурит глаза, объезжая его с тем удовольствием, которое может быть присуще лишь ему. Все эта сраная, непомерная, тошнотная…       Брок все же закуривает. Поднимает банку, подвешенную снаружи, на внешний подоконник, усаживается лицом ко входу в кухню — тому, что ведет из прихожей. Он не повернётся спиной никогда, но точно не сейчас. И он ждёт гостей. То вряд ли будет Джеймс, в это Брок даже не старается верить, скорее уж Стив придет — на мирные переговоры. Это, конечно же, лишь больше обличит правду: в отношениях с ним мирные переговоры необходимы. Кофемашина затыкается, выплевывая последние капли, на втором этаже открывается и закрывается дверь. Достаточно громко, чтобы он услышал, но без грохота угрозы. Та чувствуется все равно. Дразнит загривок мурашками, заставляет сделать затяжку поглубже. Он не признается, что понравилось — быть между ними и чувствовать, что там, где нет места вовсе, у него получается уместиться. Ему не тесно. Ему не больно. Ему не страшно. Просто хорошо и даже безопасно, пожалуй.       Он этого не скажет. Слишком много чести да, к тому же, чужой моральный компас ещё не прошел проверку. Брок мыслит о том, что не пройдёт никогда, но пришедший в сентябре кошмар так и дразнит собственным призраком где-то на периферии — ему придется рассказать. Не ради них даже, ради себя, ради понимания поля, ради знание о весе фигур и их расположении. Самое жестокое и вонючее дерьмо обязано будет всплыть, потому что без этого все разрушится слишком быстро. Оно, может, и так разрушится, но по крайней мере у него уже не будет сожалений или мыслей о том, что он мог сделать больше, лучше, быстрее и так до бесконечности.       Все, что мог, сделал — вот как быть должно и вот как будет.       В закрытую дверь Стив не стучит. Он нажимает на ручку, с заминкой приоткрывает ее, после заглядывает внутрь. Будто не слышит его сердцебиения, будто не слышит, как пепел с кончика сигареты летит в жестяную банку. Брок прищуривается мгновенно, только Стив успевает сделать первый шаг за порог. Он сканирует его внимательным взглядом, замечает еле заметно припухшую губу в месте укуса. Рассчитывать на то, что все заживет, а они заживут безмятежно и счастливо даже не стоило. Так не получится. У них специфический профиль работы. Ещё у них Брок — и он крайний придурок.       — Привет, — Стив улыбается ему чуть смущённо, поводит плечами. Насколько пострадали они, Броку не видно из-за ткани футболки, но в любом случае очевидное уже становится явным — Джеймс единственный, кто вышел из воды сухим. Он ещё опиздюлится, Брок этого так просто не оставит, а на все то, что планировал, быстренько плюнет. Это уже не имеет веса. Его нагнули, знатно оприходовали, ему до отвратительного понравилось и это вряд ли не заметили. Хотелось верить, что все же не заметили самого главного, того, что вряд ли когда-нибудь было про секс, но верить вовсе не получалось.       В ответ Стиву он лишь скептично вскидывает бровь и поджимает губы. Держать оборону получается хорошо секунды четыре, пока Стив не вздыхает и не отводит хмурый взгляд в сторону. Он задевает взглядом кофемашину, вроде делает шаг в сторону сушки, чтобы сделать себе чай или налить воды, но вместо этого медленно идет вдоль стола. Снова глядит на него, негромко интересуясь:       — Как ты?       Брок не сдерживает саркастичного смешка и стряхивает ком пепла в банку с таким остервенением, что сигарета тухнет, лишившись собственного огня. Это ничего, это, блять, ерунда. Вот Стив — проблема. Он смотрит на него, вздыхает и все равно ведь приближается. Брок чувствует, как его на секунды закидывает в февраль: и снова хочется метаться по кухне, притворяясь, что он не бежит, и снова хочется держать дистанцию. Не пускать, не пускать, не пускать. Только Стив снова там. У него под кожей и теперь много глубже. Сидит и дерёт собственными шагами его внутренности. Сморщившись на миг от попавшего в глаза сигаретного дыма, Брок говорит:       — Охуительно, если не брать во внимание тот факт, что вы разъебали мне всю задницу, Стив, — акцент на имени удается сполна. Стив вздыхает вновь, переминается с ноги на ногу там, где останавливается. Он ещё не преодолел стол, ему ещё шагов пять до Брока, только чувствуются они как отсутствие даже одного. Брок откладывает зажигалку, затягивает табачным смогом. Он не хочет курить, не хочет пить кофе, а ещё точно не хочет, чтобы Стив подходил, только в голове все звучит и звучит на повторе: Джеймс со спины давится собственным шепотом ему в плечо, вылизывает влажную от пота шею и признается так, как они оба признавались ему уже сотню раз точно, только в этот раз иначе. В его интонации звучит восхищение и каждое бранное, возбужденное слово отдается где-то в груди набатом громко бьющегося сердца. Джеймс признается, что пиздец сильно втюрился в него и что им восхищается, и когда Брок открывает глаза, видит перед собой только Стива — у того в горящем, похабном взгляде отражает то же самое.       — Ну… Ты прокусил мне губу, — неловко усмехнувшись, Стив отводит глаза и тут же жмурится, понимая, что именно ляпнул. Он вряд ли собирался мериться количеством и мощью того сопутствующего ущерба, что в итоге они разделили ничуть не поровну. Согласно плану — делить не должно были вовсе; но, впрочем, все же были живы, не так ли? Были живы все, кроме эго Брока и всего его к себе уважения, конечно. — Извини. Это не то, что я хотел сказать.       Стив дергает головой и извиняется за собственное слово быстро и просто, пока Брок держит на языке с десяток матных, за которые точно не собирается просить прощения, если вдруг их произнесет. Раздражение все клубится — во имя защиты, во имя безопасности. Но на фоне сытости, глобальной, слишком объемной, выглядит почти бессмысленным. Стив покачивается с пяток на носки, делает медленный босоногий шаг вперёд. Теперь молчит. Все ещё смотрит, но молчит, похоже, ожидая, что Брок скажет что-то сам. Облегчать ему учесть не хочется, но все же Брок правда прокусил ему губу, а ещё становился похожим на Джека — если бы Стив с Джеймсом узнали, какое влияние на него имеют и как легко на самом деле могут из него веревки вить, ему пришлось бы купить люстру.       Люстру, веревку и мыло.       — Хочешь спросить, понравилось ли мне, не так ли? — он интересуется с той же угрозой, с которой собирается разговаривать будущий век. Претенциозная, надменная интонация выглядит уместной, только Стив чуть взволнованно поджимает губы. Брок ебал эту хуйню — его большие, голубые глаза, всю его сраную мимику хорошего мальчика и всего его в принципе, что метафорически, что физически. Ещё больше Брок ебал только себя самого. То, что он говорил, то, как именно он говорил, Стиву не нравилось вовсе, и это не было бы проблемой, если бы не ебучая, хмурая складка меж его бровей. Брок не собирался даже задаваться вопросом, в какой момент ему стало не похуй, портит ли он отпуск гордости нации или нет собственным присутствием.       Ответ был очевиден: чуть меньше года назад и по нарастающей.       — Хочу просто знать, что ты, ну… В порядке, — Стив делает новый шаг, после следующий. Он прячет руки в карманах домашних штанов, не смотрит в глаза. Кухня для него, похоже, выглядит чрезвычайно интересной. Стив на ней впервые, видимо. Брок же язвит мысленно и без устали, потому что внутри дергает все крепче с каждым новым чужим шагом. Он нахуй не знает, как разгребать все случившееся. И ошибка очевидно его — настолько далеко он не планировал, просто не веря, что Джеймсу и правда хватит наглости.       Наглости хватило, смелости спуститься вниз первым — нет. Прямо сейчас он, вероятно, лежал наверху и внимательно вслушивался в происходящее, ожидая, когда Стив выполнит то, для чего был послан. Разведает территории или примет огонь прямо на грудь. Сиськи у него, конечно, классные, но драться Брок не собирается. Пускай Стиву важно знать, что он в порядке, и за такое точно стоило бы врезать хотя бы разок.       — Живой, как видишь, — оскалив рот кривой ухмылкой на пару секунд, Брок вновь поджимает губы и стряхивает, стряхивает, стряхивает пепел в банку, стоящую позади. Сигарета вновь тухнет, будто издеваясь над ним, и он раздраженно бросает ее к остальным окуркам. Это становится ошибкой, но, впрочем, ошибка — все происходящее прямо сейчас. Пока он отвлекается, Стив подступает впритык, разве что собственными ногами в его не упирается. Теперь он смотрит прямо Броку в глаза и это сложное выражение на его лице чрезвычайно бесит. Ещё хочется его поцеловать, чтобы просто заткнуть и свернуть весь этот разговор так же, как когда-то давно свернулся август. Свернулся и бросил его на растерзание сносной жизни. Подобного предательства прощать Брок не собирался никогда в жизни. Но, помедлив, зачем-то еле слышно произнёс: — Нормально.       Стиву хватило одного слова. Мелкого, краткого и произнесенного почти шепотом. Выражение его лица дрогнуло, в уголках глаз засветилась смущенная улыбка. Как он мог бы тем человеком, который черт знает сколько десятков минут назад выебал ему душу из тела, Брок не понимал вовсе. Но, впрочем, в отношении Стива подобное непонимание было чем-то статичным и чрезвычайно обыденным.       — Мы взволновались… Когда, ну, тебя вырубило, — пожав плечами, он вздыхает вновь и Брок несильно бьет его стопой по голени. Просто так. Просто потому что может. Потому что ему хочется. Стив, конечно же, замечает, перетаптывается на месте с улыбкой, будто бы незаметно подбираясь к нему ближе. Он пытается запереть его так, будто Брок не решится прыгать в окно, но, видимо, очень плохо его знает.       Или, быть может, очень хорошо.       — И где же эти самые «вы»? Ты тут один, как я вижу… — скосив взгляд Стиву за спину, Брок прищуривается. Конечно же, атакует, но отнюдь не того, кто стоит перед ним. Его слово обращается к Джеймсу, трусливому засранцу, который выслал вместо себя этого альтруистичного посла мира. Чтобы он успокоил Брока или просто разведал территорию? Это было бессмысленно. Брок был раздражен, но все же сыт и эта сытость, чем-то похожая на умиротворение, заставляла его делать почти физическое усилие, чтобы произносить каждое новое слово. Колючее, кусачее и ядовитое.       Его слово обращается к Джеймсу, пока взгляд неспешно проходится по выражению лица Стива. Тот молчит, шкодливо и поймано поджимает губы. Они сговаривались заранее, а может и нет, Брок не знает, Брок не станет спрашивать, но пока его слово обращается к Джеймсу, рука поднимается вперёд и вверх. Тянуться недалеко, тут все на расстоянии досягаемости. Потискать за член или сиськи? Стив тактильный и это точно могло бы спасти ситуацию, отсрочив весь этот разговор на бесконечное после. Брок спасаться не любит. Это его кредо по жизни или что-то вроде того — его рука тянется вперёд и вверх, ладонь опускается Стиву на скулу.       Это не нежности. Просто прикосновение. Но Стив прикрывает глаза, его плечи расслабляются и руки, что были сжаты в кулаки в карманах, расслабляются тоже. Брок с прищуром вглядывается в пострадавшую нижнюю губу — изнутри жалит непозволительностью, но, впрочем, почти не жалит чувством вины. Это случайность и отнюдь не вопрос его желания нанести как можно больший ущерб. Это просто случайность. Бесконтрольный человеческий фактор. Осторожным, уверенным движением большого пальца он трогает под следом укуса. Проверяет плоть на живость, не собираясь причинять боли.       Только это никого не спасает. Стив все равно бормочет:       — Оно уж не болит, — его никто не спрашивает и Броку очень хочется сообщить ему об этом, но прикладывать усилие вновь, ради жесткого, кусачего слова, оказывается неожиданно лень. Он только хмыкает, качает головой. Руку собирается убрать с секундной разве что задержкой — так и не убирает. Стив склоняет голову, ластится к ладони, а после наклоняется к нему. Поцелуй, не так ли? Очередной и новый, сладющий до тошноты… Не в этот раз. Стив склоняется к нему, упирается ладонями в подоконник и целует так, как обычно целуется Капитан. Теперь Брок знает, как это чувствуется, но, впрочем, Стив может пойти нахуй с такими закидонами. Того, что было, не повторится никогда или по крайней мере в ближайшее время.       В ближайшее никогда.       — Ну уж нет, хватит с тебя на сегодня, — не собираясь пускать чужой наглый, раздражающий язык в собственный рот, Брок обнимает его за шею ладонью и целует уже сам. Стив вздрагивает, тихо смеется ему в ответ, но лишь несколько секунд. Его смех глохнет и умирает чрезвычайно быстро, потому что Брок целует его сам. Так, как умеет лучше всего, и так, как Стиву больше всего нравится — властно, подконтрольно и внимательно.       На втором этаже почти неслышно открывается дверь, и все же звук уловить удается — это Джеймс. Он дожидается своего часа, чтобы выйти в самый удобный момент. Разговаривать собирается вряд ли, сейчас спустится, притрется к Стиву со спины, а после… Тактика охуенная, Брок бы даже одобрил, но вместо любых слов тянется вперёд и слезает с подоконника. Стив отступает, обнимает его за плечи, почти сразу укладывая на них собственные предплечья. От поцелуя с ним тошнит, но его реакции уже привычно за последние недели перекрывают весь слишком лишний дискомфорт. И в этом проблема тоже — дискомфорт перекрывается. Брок замечает лишь сейчас, понимая, что поздно не только сокрушаться, но и реагировать. Он тонет так, как хотел, а ещё теряет хватку.       И выхода остается лишь два — разрушить или сказать.       Ни то, ни другое Брок не выбирает. Он просто целует Стива так, как тому нравится, и гладит большим пальцем поверх кадыка. Стив довольно то ли урчит, то ли стонет ему в рот — заласканный, хороший мальчик, не так ли? Брок попробует. После случившегося это уже буквально вопрос принципа и он много больше вопроса любого интереса. Сейчас же поцелуй разрывает, только заслышав попытку Джеймса бесшумно закрыть дверь в кухню. Попытка выходит хилая, жалкая и к ней явно прикладывают не столь много усилий. Джеймс больше желает быть замеченным, чем правда спрятаться.       Что ж. Брок замечает.       Вездесущая очевидная проблема тошнотой приходит в себя вместе с ним. Джеймс поворачивает голову с задержкой, потому что не опасается — боится. Пока Брок обращается тем монстром, что убил его, и видит это, чувствует это, замечает и не игнорирует, реальность увиливает и где-то теряется. Джеймс не опасается. Он по-ублюдски отказывается от снотворного, а еще отказывается говорить и рассказывать — Брок злится, желая его уличить, но не желает быть лицемером. Потому что сам делает ровно то же самое, потому что сам же молчит и упускает вновь и вновь удобные, подходящие случаи. Немыслимая трусость возводится в абсолют и, кажется, уже даже пахнет. Где-то у него под носом плотной стеной отвратительного кислого запаха. Джеймс боится, Стив — зайдя в кухню, подкрадывается к нему с осторожностью, потому что знает его.       Брок больше не может гордиться этим, а ещё теряет. Их обоих и всю свою хватку. Контакт, связь и близость. Они притворяются с удивительной точностью, разбрасывая вокруг себя сотни мелочей, по которым с легкостью можно догадаться — все рушится. Оно рушилось вчера и позавчера, оно рушится прямо сейчас. Оно разрушится уже завтра? Брок же сторонится, обороняя самое главное, самое важное и самое уязвимое, не забывая вовсе, что эта трусость не сделает ему чести. Мысли, правда, не помогают и не помогает уже ничто вовсе.       Ему нужно поднять голову и произнести. Четко, твердо и кратко: был пиздец. Поэтому теперь так. Поэтому теперь именно так и иначе сейчас не будет, и, вероятно, не будет уже никогда. Сносная жизнь может присутствовать, но, переродив девяносто процентов его мертвой плоти, она не восстановит всю. Что-то останется мертвым. Что-то никогда не вернётся, не разродится, не вырастет вновь. Все начинается с малого… Все взрывается, и рушится, и ломается. Джеймс поворачивает голову с задержкой, потому что боится его, потому что Брок — тот, кого нужно боятся; только здесь уже не может быть отговорок. Профиль работы идет нахуй. Потребность в безопасности — тоже. Что они сделают ему? Верхний шейный нашептывает убежденно и безостановочно: убьют, уничтожат, разрушат, сломают.       Наотмашь — это значит резко и без предупреждения, но оно никогда не освобождает от последствий так, как выстрел в упор. Оно верховенствует, оно властвует, оно принижает каждого первого, на которого накидывается жестоким зверем прямо спереди. Брок делает шаг в сторону, выходя из-за Стива, потому что ему не нужно прятаться, Джеймс же смотрит ему в глаза — уже, но не сразу. Он боится. Он боится, потому что Брок хочет убить его, врезать ему, уничтожить его и это превентивные меры, это всегда превентивные меры. Они непозволительны. Его разум закручивается в бараний рог и, возможно, ему стоит рассмотреть другие профессии помимо орнитолога. Возможно, ему стоит просто сделать это. Вправить давно сломанную кость, что является воплощением его всего, резким движением и в самый неподходящий момент. Просто сказать, а после уже разгребать — но так не получится.       Брок знает себя слишком хорошо и точно знает, что так не получится. Он будет медлить так долго, как только выйдет, он будет упускать каждый новый шанс и чувствовать, как изнутри бурит, проделывая в плоти все новые и новые дыры. Сейчас же выходит из-за Стива, не собираясь прятаться или прикрывать им собственную шкуру. Джеймс говорит:       — Жрать хочется… — развязно и просто, вот как это звучит. Он почёсывает бок легким движением пальцев, сворачивает в сторону кухонной столешницы. Брок делает шаг туда тоже, но отнюдь не на первом Джеймс отступает. Он рассчитывает на его ложь, рассчитывает на проверку — Брок делает третий шаг, оставляя себе два до кофемашины и все ещё глядя Джеймсу в глаза. Тот отступает. Простота его слова сворачивается, вся развязность заменяется напряжением и неловкостью. Он не опасается, потому что это мелочно, потому что у него Зимний Солдат, потому что у него сотни других причин — ему бессмысленно опасаться Брока. Он знает, что Брок может его убить. Только знает ли, что никогда не посмеет этого сделать? Сейчас говорит чуть тише: — Хотя, впрочем, не так уж и сильно сильно…       Он сменяет направление собственного шага, обходит стол с другой стороны. Играть в догонялки с ним Брок не станет. Брок вообще не станет играть, только все остальное, что сделает, будет бессмысленным и бесполезным. Он должен сказать только одно, но он трус и это не меняется. Изнутри скрежещет и злобой, и жестокостью, и отсутствием безопасности на протяжении недель, сейчас же все это перекрывается сытостью — как-будто безопасность правда существует. Как-будто она, как концепция, правда может быть доступна и правда может достаться именно ему. Случайно или намеренно — гадать бесполезно. Брок доходит до кофемашины, забирает у нее свою кружку с кофе и опирается бедром о край столешницы. Вначале отпивает, прекрасно чувствуя, как напряжение уплотняет пространство кухни. Стив молчит, оборачивается только, чтобы видеть их обоих. Он вмешается, если они начнут драться? Он отлично умеет выбирать сторону, Джеймсу же вручает исключительные привилегии.       Брок знает это. Брок этого никогда не забудет. И сейчас, сглотнув обжигающую горечь кофе, говорит:       — Рассказывай, — его слово Джеймсу не нравится, потому что оно призывает к ответу. Мимолетно хочется себе же врезать — за трусость, за ложь, за эти двойные стандарты. Он выше их? Он недотягивает, но все равно продолжает врать, что стоит с ними на одном уровне, что соответствует. Сейчас призывает Джеймса к ответу, будто имеет право, но отнюдь не так жестко, как мог бы, и вовсе даже почти не грубо. Изнутри плещется сытость — она странная и не имеет в себе характеристик. Просто сытость. Удовлетворенность. Память жалит воспоминанием: Джеймс соглашается с тем, что не является табу, но не смеется. Должен бы. Броку сорок и у него специфический профиль работы, а он боится насилия… Не боится. Но точно знает — его непозволительность невозможно отрицать. Именно поэтому он говорит: — Все, что есть. Сейчас.       Без крика, без ярости и без выставленного в упор дула. Он мог бы так и точно знает об этом. Он много чего мог бы. Лишь единственного — не мог. Выйти вперёд и сказать достаточно громко, чтобы не пришлось вслушиваться в шепот. Был пиздец и поэтому… Джеймс вздыхает, вдыхая поглубже, только в том его вздохе чувствуется облегчение. Брок считывает и не хочет верить, но уже слишком поздно для чего-то подобного. Джеймс ждёт от него явно чего-то более жесткого, даже жестокого, вероятно. Качнувшись вперёд, он упирается ладонями в спинку стула, сжимает ее пальцами. Не так крепко, чтобы сломать нахуй, но достаточно, чтобы опереться. После говорит:       — Просто кошмары… — Брок не верит. Просто не верит. Он знает о кошмарах многое, но, конечно, не все. Что может сниться Джеймсу? Все, что угодно. Смерти, убийства, потеря контроля — на последнее Брок ставит все, что у него есть, и вновь отпивает кофе. Стив молчит. Не вздыхает даже. И смотрит на них обоих по очереди. Брок пытается убить собственную сытость мыслью о том, что Стив не будет разнимать их, если что случится, он будет защищать своего неразлучника, только это вовсе не помогает. Сытость так и плещется, живет и дышит внутри — он остается голяком и выживает. Не потому что он живучий ублюдок. Потому что у пацанов, которых он выбрал, есть моральный компас. И стоит уже правда задуматься, действительно ли он стоит проверки, только доверие стоит дороже, чем Брок может себе позволить. И Джеймс уже говорит: — Они произносят…код.       — Я сменил код, — вот что Брок отвечает ему тут же, не давая раскрутить ни тревогу, ни опасения в пространстве кухни. Все, конечно же, упирается в контроль и будто могло быть иначе — они все, они трое, были много более похожи, чем временами могло показаться. Стив контролировал справедливость, потому что мог, потому что любил и потому что то было ему по силам. Джеймс контролировал себя, и Солдата, и все собственное прошлое. Брок — контролировал просто. От горизонта до горизонта. Все, что было, все, что есть, и все, что быть могло бы. Он предполагал: выйдет так, что Джеймсу хватит наглости, хватит его жесткого устремления получить всю несуществующую безопасность; но почему-то отказался обдумывать, что будет делать, если этого действительно хватит. Рассчитывать на то, что к нему не будет вопросов, было уже бессмысленно. Брок и не рассчитывал. Он пил кофе и притворялся, как и прежде, что все было нормально. Просто кошмары, не так ли, но в тех кошмарах было все, что только могло у них быть, пускай и не имело названия.       — Я знаю, но я… — Джеймс вздыхает, качает головой и поднимает к нему просящие глаза, будто сейчас Брок и правда откликнется, и правда станет его успокаивать, и убаюкивать, и утешать. Этого не происходит. У Брока другой профиль — работы, жизни, говняного характера. Тратить время на то, чтобы утешить чужую боль, не имеет смысла. Эта боль должна обратиться оружием — вот здесь можно выжить. В крике, в перезарядке пистолета и в твердой руке, что не дрогнет, держа его. В ударе кулака, в скорости реакции. Брок поднимает голову выше и ровняет спину. Он не боится. Ни дестабилизации Солдата, ни теряющего контроль Джеймса так же, как не боится и Ванды, тонущей в истерике. Что он умеет делать лучше всего, так это обеспечивать почти не призрачную безопасность. Поэтому, забирая зайчонка из злого места, держит ее на руках весь обратный перелёт в Вашингтон, и именно поэтому меняет код, не спрашивая. Джеймсу то не нравится — оно отрицает все его права, как человека и личности. Но вместе с этим выстраивает высокие стены между ним и теми, кто желает ему навредить во имя собственной выгоды. Ни у кого больше сделать подобного не получится. Именно поэтому Брок поднимает голову, поэтому ровняет спину. На Стива не смотрит. Тот и сам молчит, но его взгляд чувствуется где-то на краю скулы самого Брока — он состоит и вглядывается, вероятно, желая высмотреть что-то, ровно как и Джеймс. Его дымные глаза глядят с мольбой, но сострадания себе в ответ не разыщут. Брок сказал ему ещё давно и то вовсе не изменилось: при их профиле работы человечность начиналась ровно там, где заканчивались приказы сверху. И Джеймс обязан был помнить об этом. Обязан был точно знать, кем он был и чего действительно желал. Все коды, и старые, и новые, могли пойти нахуй легко и быстро, потому что в реальности свободы, где они сами распоряжались собственными действиями и решениями, Джеймс был сучливым засранцем. Он любил бесконечно своего неразлучника, а ещё точно верил самому Броку. Ему или в него — не имело ни смысла, ни разницы. В той вере был контакт, в ней была связь и эта безобязательная тошнотная близость. Вот каким был Джеймс. Сейчас смотрел ему прямо в глаза, но просьбы в итоге так и не произнёс. Увидел что-то, увидел то, что Брок говорил ему не единый раз, увидел то, что Брок знал о нем сам и в чем не сомневался. Вдохнув поглубже, Джеймс становится ровно, пару раз сжимает руки в кулаки. Он ровняется тоже, после кивает. Брок о нем позаботился, как бы со стороны то ни выглядело — Джеймс верит ему. Джеймс кивает. И говорит: — Я начну пить снотворное.       Все происходящее разрешается будто по щелчку пальцев, пускай Брок и не произносит ни единого слова приказа или принуждения. Это не требуется. Джеймс умен и хорошо просчитывает вероятности. Все, что было нужно ему, он уже забрал себе — Брок отдал, не подавившись и даже не блеванув. Брок отдал, потому что отлично умел минимизировать риски и забирать себе весь сопутствующий ущерб.       Брок отдал — Джеймс со Стивом были нужны ему. Вчера. Сегодня. И завтра.       — Хорошо, — кивнув, он отпивает еще немного кофе. За кружкой не прячется — вот что делает с ним эта насмешливая, но слишком живая сытость. Он выставлен на обозрение, он почти беззащитен, если не считать припрятанного под обеденным столом оружия, до которого тянуться меньше шага. И все же не прячется. Помедлив, говорит другое, следующее в череде всего того, что им нужно было обсудить ещё дни назад, но на самом деле месяцы: — Что насчет кота?       Джеймс коротко, мелко дергается. Он выдает себя уже этим, пусть его лицо и остается почти бесстрастным, все таким же твердым, но следом его выдает Солдат — металлические щитки перестраиваются, только благодаря удаче не зажевывая край рукава футболки. Солдат нервничает и беспокоится. Чего-то опасается тоже, а даже если боится, никогда в том не признается. Он будет лгать, потому что они все лгут. Иногда чуть меньше, иногда ради вызова, но лишь Брок — во имя безопасности и выживания. Ложь, правда, не помогает уже совершенно. Все рушится, с него же сдирают кожу. По единому мелкому лоскуту, только новая нарастать не успевает.       И все рушится.       И Стив молчит. Вздыхает еле слышно, переступает с ноги на ногу. Он раздумывает, быть может, о том, чтобы присесть на подоконник, но вместо этого глядит на Брока с большим вопросом. Этот вопрос выдает его правду — он в деле и хер знает уже как долго. Брок не реагирует. И не удивляется. Просто говорит, давая происходящему собственный контекст:       — Ванда сказала. Но ты я вижу уже и так в курсе, — его кружка сдвигается в сторону и он указывает ею на Стива. Тот в ответ улыбается — обезоруживающе для Брока и вместе с этим беззащитно. Как он делает это, Брок не знает. Это просто Стив. Он просто вот такой — одной улыбкой может оставить голяком всех вокруг и себя самого. В нем от Капитана ничего не остается прямо сейчас. Сам Стив жмёт плечами как-то неловко, морщинки вокруг его глаз улыбаются тоже. Брока бьет изнутри, но сытость впитывает силу удара и та рассеивается. Это не больно. Его не убивает. Что-то происходит, но все рушится и не заметить этого не получается. Вернув собственный взгляд к напряженному, подобравшемуся Джеймсу, Брок говорит: — Показывай.       Не приказ. Не требование. Просто зов — Брок призывает к ответу опять, потому что он является тем, кто с легкостью любого протащит лицом по дерьму. Но не думать не получается: ему уже месяц как стоит сделать что-то подобное с самим собой. Устроить диверсию или ловушку, что угодно, хоть что-нибудь. Секс приносит ему сытость, но оставляет без требования разбираться со всем, что есть прямо здесь и прямо сейчас. Уязвимый, открытый, небезопасный — секс это удобно и за ним очень легко можно спрятаться. За ним можно спрятать все сложное, больное и трудное, а ещё легко можно скрыть все не высказанные слова. Вместо того, чтобы остановиться и принять поражение, Брок продолжает метаться и биться — то, на что он соглашается, открывает его со всех сторон. Но оказывается песчинкой и вряд ли действительно влияет на что-то, потому что все продолжает рушиться.       Он продолжает лгать и трусливо поджимать собственный конский хвост в попытке прикрыть им яйца.       Джеймс поджимает губы, покусывает щеку немного нервно, но все же кивает. Он разворачивается в сторону выхода из кухни, поводит плечами — волнуется. По крайней мере кот реально существует, и это должно бы успокаивать, но не то чтобы Брок сильно нервничал. Если бы кот оказался иллюзией и фикцией, у него много больше вопросов было бы к Ванде, чем к себе самому.       Кот оказывается — Джеймс уходит, поднимается на второй этаж, открывает дверь стенного шкафа и негромко, неразборчиво бормочет что-то пушному зверью, которое прятал точно не только там. Брок проверял. Брок искал, и выискивал, и принюхивался. Ничего не нашел. Теперь уже даже не мог не согласиться — идея завести настолько беспроблемное зверье была почти не плоха. С котом не нужно было гулять, его можно было научить, где лежит еда, если в миске пусто, а их нет в квартире достаточно долго. Кейли к тому же котов любила — являясь предположительной будущей передержкой для Ванды, она могла бы даже согласиться на компромисс.       Броку хотелось бы помыслить, что это все ещё нужно было обдумать ни единый раз, но реальность была жестока — он согласился ещё в тот миг, когда понял, что не может найти кота в квартире. Он согласился, потому что Джеймс прятал кота, Джеймс оберегал его и скрывал так, будто это было необходимо. Будто Брок был тем человеком, от которого нужно было прятать и прятаться, защищаться, скрывать и… Будто Брок был тем человеком, которого нужно было благодарить за предоставленное место рядом с ним? Стив благодарил. И это было отвратительно. Это было мерзко и жестоко — все рушилось прямо перед его глазами, пока он, ссыкливым ублюдком, не мог произнести вслух несколько ебучих слов. А ещё терял хватку, и умирал, и тонул, и захлебывался. Джеймс прятал кота, потому что нашел то, что было ему дорого — Брок отказал Ванде в том, чтобы завести собаку, потому что знал, что она сможет выжить без этого. Если бы не смогла, он нашел бы варианты. Он нанял бы ей проверенную няньку, хоть Колсона нанял бы на полставки, чтобы сидел с ней и ее собакой во время их отсутствия. Он нанял бы тех, кто выгуливал бы это пушное зверье, стриг его и делал все для того, чтобы оно было сыто, живо и не выебывалось.       Но Ванда без собаки выжить могла.       Джеймс — просто прятал кота настолько хорошо, что в какой-то момент Брок почувствовал, что сходит с ума. Джеймс прятал его, потому что этот кот был ему необходим.       Это не кот. Джеймс возвращается в кухню, держа на руках пушное зверье белой, лоснящейся, густой шерсти. Зверье не осматривается, будто уже бывало и в этой кухне, и в каждом уголке этой квартиры. Оно поворачивает голову, Брок глядит ему в глаза — он нахуй не разбирается в пушном зверье, но сразу видит. Это не кот. Выбеленная, взрослая и пушистая кошка сидит у Джеймса на руках, привлекая к себе все его внимание. Отвлечь от правды у нее все равно не получается: Брок видит неожиданную, мягкую нежность в руках Джеймса, видит, как его взволнованный, напряженный рот озаряется маленькой улыбкой, когда пушное зверье, разглядев Брока достаточно, негромко что-то мяукает. Этот язык Джеймс знает вряд ли, но все равно улыбается зверью в ответ.       Брок не принимает решения в тот же момент, потому что все решения всегда принимает заранее. Кошка останется. Теперь в их квартире живет кошка и она останется, потому что Джеймсу это необходимо на уровне выживания. Это читается в его улыбке, а после читается и в глазах: вернувшись на то же место, где стоял до этого, он не подходит к Броку, он не предлагает ему ни погладить зверье, ни с ним познакомиться. Между ними вновь стол, потому что дистанция всегда про безопасность. Сбоку — открытая дверь выхода из кухни, потому что продумывать пути к отступлению про безопасность тоже.       — Это кошка… Альпина… — Джеймс сглатывает прежде чем начинает говорить и кивает на пушное зверь в своих руках. Брок не язвит, что и так уже понял, что это не кот. Брок вообще отмалчивается. Он переводит к Альпине собственный взгляд вновь, прищуривается, крепче сжимая пальцами ручку кружки. Их со зверьем взгляды встречаются, а следом то выкручивается с чужих рук. Джеймс вздрагивает, боясь, что она упадёт, но забывает, что кошки всегда приземляются на лапы. Эта — приземляется прямо на поверхность обеденного стола и гордо переходит его поперек. В воцарившемся молчании она садится у ближнего к Броку края, подбирает к лапам собственный хвост и замирает, будто фарфоровая статуэтка. Ванда ей обрадуется, она любит зверей и настоящих любит больше, чем мультипликационных. Стив будет доволен тоже, по нему уже видно, уже чувствуется, пускай Брок и не смотрит. Весь его взгляд отдан этой белой и пушной — она смотрит в ответ, не спрашивая ни разрешения, ни позволения. Она просто констатирует факт: теперь живет здесь. И это выглядит чрезвычайно знакомо, очень на Джеймса похоже, похоже на Солдата, но Брок отмалчивается. Кивает, покачивает кружкой с кофе, предлагая продолжить объяснения о том, как же нахуй так получилось. Нервно подступив вперёд к столу, будто опасаясь, что Брок схватит его пушное зверье и сделает с ним что-то, Джеймс говорит торопливо: — Я подобрал ее в подворотне, в трех с половиной кварталах к югу, но она чистая и здоровая. Я свозил ее в ветеринарную клинику и там… — Брок поднимает к нему глаза и все слова тут же сворачиваются. Брок не выглядит ни разъяренным, ни злым даже, потому что таковым себя не чувствует: в нем остаются только сытость и омерзение к себе самому. За слабость, за трусость, за невозможность просто сказать. Джеймс считывает что-то из этого, а может и что-то другое, но в любом случае затыкается. Вздыхает, нервно обхватывает пальцами себя за металлическое запястье. На самом деле он хочет сказать не про ветеринарку и не про что-либо иное — он хочет, чтобы пушное зверье осталось. И прячет его, потому что Ванде Брок говорит коротко и понятно: с собакой не получится. Он объясняет ей это, Ванда расстраивается, но остается в порядке. Она любит собак и поэтому теперь дважды в неделю они полчаса сидят в машине под витриной питомника, а ещё постоянно ходят гулять в парк, где куча собачников, кажется, круглые сутки выгуливает своих пушных зверей. Джеймс вряд ли любит кошек, Брок не знает об этом, но видит с какой нежностью лучшее человеческое оружие несёт на руках эту, белую и пушистую, и все становится прозрачно и понятно. Пушное зверье ему необходимо, но он воспринимает отданный Ванде отказ на собственный счет и прячет его, скрывает, обеспечивает ему безопасность. Броку хочется злобливо помыслить, что Джеймс трус и ему не хватает смелости, чтобы просто обсудить это, но ничего не получается ещё в самом начале — с каких хуев ему вообще может быть нужна смелость, чтобы с Броком говорить. Но она нужна и именно поэтому все рушится, именно поэтому все выламывается прямо у него на глазах. Помедлив, выдержав паузу, Джеймс все же говорит: — Не собака, Брок. С ней не надо гулять или что-то подобное. Она послушная… Как насчет просто… Мы можем просто оставить ее?       Он говорит «мы» и просит. Он говорит, потому что это важно для него, это ему необходимо. Первая мысль реакции, что возникает у Брока в сознании — схватить пушное зверье за шкирку и выбросить в окно. Похуй даже, приземлится она на лапы или ее размажет по асфальту. Но первая мысль именно эта — чтобы просто не терять хватку, не отдавать обоим его пацанам столько власти над собой. Потому что Джеймс просит, но он не должен, блять, просить о подобном, Брок же если сейчас согласится, то откроется, и все это, все, что есть вокруг этого, собирается в не остановимый ком — он уже катится и уже разрушает все, что есть.       И он точно разрушит это до основания.       — Окей, — пожав плечами, будто ему вовсе не сложно, будто это даже не вопрос и никогда не был им, Брок кивает, соглашается, а после в пару глотков допивает кофе. Джеймс ему в ответ не улыбается, вместо этого растерянно округляя удивленные глаза. На него даже Альпина оборачивается — будто и ей все было очевидно ещё давным-давно. Стив же тихо, еле слышно посмеивается. Отворачиваясь к раковине, чтобы вымыть опустевшую кружку, Брок притворяется, что не слышит в чужом смехе облегчения. И лишь ради проформы говорит: — Но дерьмо за ней убираешь сам. И, если тебе так нравится все это пушное зверье, подумай о том, чтобы открыть питомник для них, есть сайты, где рассказывают, как это делается… Потому что ещё один в этой квартире не поместится точно.       Вот что он говорит, потому что Джеймсу необходимо это, но есть небольшой нюанс — Брок не позволит превратить их квартиру в зоопарк. Им хватит его одного в качестве коня и уже даже непонятно, жаль или нет, что конь этот не цирковой. Вымыв кружку, он выключает воду и оставляет ее на сушке. Когда оборачивается, стол уже пуст, за углом дверного косяка мелькает белый хвост, уходящей Альпины. Она чувствует, вероятно, либо Брок просто добавляет ей мысленно много больше интеллекта, чем у нее есть. Так или иначе, он задевает взглядом мирного Стива, мажет им по внимательному, пусть и довольному Джеймсу. Он не собирается ничего обсуждать, не собирается говорить ничего больше и направляется к выходу из кухни тоже. Потому что Альпина бежит — в том есть большой смысл. Он следует не за ней, но за важной, необходимой потребностью надеть белье, а ещё заняться делами, которых у него нет. Главное уйти и сбежать, потому что бить не вариант — ему хочется, но драться ему здесь не с кем. Поэтому он идет и ведь уходит почти. Уже на пороге со спины настигает Джеймс — не прикосновением, лишь собственным голосом. Его слово звучит:       — Ты подготовился… — будто выстрел прямо в упор. Джеймс говорит о том, что он все спланировал, но не говорит именно о том, что Брок просто действительно подготовился. К жестокости, к насилию, к отсутствию безопасности. Ещё не спрашивает о том, понравилось ли ему — потому что Броку понравилось. Где-то там, между Солнцем и Луной, где не было места, ему удалось поместиться и гравитация рвала в обе стороны, но в том было лишь удовольствие и весь смысл. Все попытки пространства разорвать его надвое будто давали лишь больше возможности ощутить устойчивость и твердость фундамента, что был прямо под его ногами.       Замерев перед новым шагом, Брок сжимает руку в кулак, поднимает голову выше. Если притворится, что не услышал, ложь обнажиться лишь больше, но она нагая уже и так. Она прозрачная, кристальная и подсвечивается откуда-то со спины. Стив не может не замечать происходящего, Джеймс замечает и притворяется, что все в порядке. Брок лжет себе самому, чувствуя, как крепко все же тошнит — за трусость, за слабость, за ту хватку, что он теряет. От какой-то другой, прошлой, она отличается радикально, потому что ему здесь уже не от кого ни защищаться, ни прятаться. Он выбирает остаться между ними голяком и без защиты, а после выживает.       Нутро ебет все равно — закрыться, защититься, ударить раньше, чем ударят его.       И поэтому Брок оборачивается. Сплетает руки на груди, обороняясь сразу, но откидывается плечом на дверной косяк, будто он расслаблен и ничем не обременен. Стив глядит на него прямо, Джеймс — в ту же коробку. Из взгляды снимают с него шкуру лоскутами, и вот он момент, удачный, подходящий. Ему нужно просто сказать, просто произнести. И он произносит краткое:       — И? — потому что не получится так. Ему просто не хватит. Ни всего послужного списка, ни всего профиля работы, ни всей жесткости, что в нем есть. Он — бесславный трус; и этого не смогла изменить ни смерть, ни сносная жизнь. Он бесславный трус и сейчас уходит в оборону, одновременно с этим атакуя. Что они хотят от него, а? Они точно знают это, и Брок знает тоже. Джеймс оборачивается к Стиву с сомнением. Стив говорит:       — Брок… Ты же знаешь, что мы бы не стали вредить тебе? — это звучит жестоко, потому что он не верит. Им — да, но все же не в них. Есть нюансы, есть обстоятельства, а ещё — был пиздец. И поэтому теперь так. Поэтому Джеймс оборачивается к нему и говорит уже сам:       — Подожди, ты же… Ты же понимаешь, что мы бы не стали пиздить тебя, даже если бы ты не сказал этого сам? — Брок удерживает лицо ему в ответ и не кривится, ничего не показывает, но, впрочем, показывает уже вообще все, что есть. Потому что за сексом чрезвычайно легко прятаться. За сексом, за документалками, за переездом. Вместо нужных слов можно поговорить о погоде. Вместо молчания — целоваться и трахаться.       Он не выдерживает первым сам. Упирается взглядом в то место на столе, где только что сидела Альпина. Ее уже нет. Она убежала, потому что точно почувствовала пиздец. Он хотел тоже, но просто не успел. И теперь нужно было сказать, но нельзя было признаваться, только было уже слишком поздно. Он был гол и безоружен. Две пары глаз смотрели ему прямо в лицо, ожидая правды. Что бы он ни сказал прямо сейчас, это должно было обличить и обналичить всю ложь. И поэтому он сказал:       — Да.       И каждый находящийся в кухне услышал, как его сердце дернулось и дало сбой, обнажая реальность, в которой вся эта суета на троих медленно рушилась. Обнажая реальность, в которой он действительно ждал — что Стив отведет глаза, что блеснут возмездием, а Джеймс рассмеется ему прямо в лицо и отшутится.       Когда он все же произнесет: был пиздец.       И поэтому теперь — именно так. ^^^       Середина октября знаменуется для него возвращением, но отнюдь не Наташи. Та не приносит вестей, вместо них предлагая собственное отсутствие и тишину. Кто-то вряд ли волнуется, вряд ли вообще замечает происходящее. Брок задается бесполезным вопросом о том, помнит ли Стив и знает ли Джеймс — миссия на три месяца без обратного билета начинает подтачивать ему кости за три недели до Хэллоуина. Наташа не возвращается.       А он не волнуется, но каждый новый вечер бросает собственный взгляд на дату. Те сменяются, время идет без остановки. Брок не волнуется, понимая, что ему остается лишь ждать. Заводить разговор с кем-либо, будь то Колсон или Стив, является плохой идеей в самом своем основании. Любое его слово, произнесенное вслух, поставит под удар и Наташу, и его самого. Брок не волнуется, не волнуется, не волнуется — отсутствие обратного билета обещает ему проблемы, но, впрочем, те приходят много раньше, чем он ожидает.       И отнюдь не со стороны Наташи.       — Я погуглил то, про что ты говорил… Ну, про питомник, — Джеймс лениво разваливается на стуле, сомневающимися пальцами выглаживая опустевшую кружку по окружности ее верхушки. В глаза не смотрит, но Брок уже и не настаивает. Все возвращается на какие-то круги, которые лгут о безопасности, пока Стив продолжает раз в несколько дней уходить в кабинет и перечитывать отчеты ГИДРы, пока сам Брок так и продолжает молчать. Он не дает себе времени, он не дает себе поблажки, вместо этого наблюдая за тем, как цветет собственная трусость. Она разрастается где-то внутри, неустанно напоминая ему о том, что каждая новая минута может быть последней.       Брок все равно медлит. И продолжает якобы наслаждаться отпуском, и продолжает притворяться, что ничего не происходит. Градус общего напряжения сходит с момента, как Джеймс начинает спать — в первый раз он дрыхнет почти сутки. Сам доходит из гостиной, где засыпает под монотонную озвучку документалки и негромкие грубоватые остроты Брока, в спальню и сам же отрубается с концами. Стив улыбается и бесшумно посмеивается, накрывая его одеялом. Брок просто ставит галочку — простые вводные, простая миссия, пострадавшая гордость и больная задница в виде сопутствующего ущерба. Он переживет это? Бессмертная шкура не дает ответа, но остается бессмертной. И все возвращается, возвращается, возвращается… Ванда говорит, что хочет заниматься ещё чем-то, что хочет ходить на танцы вместе с Лили, и они впервые в его жизни собирают настоящий семейный совет. Никто не высказывает возражений, но Стив ведет очень долгий разговор — он обсуждает с Вандой занятия.       Брок просто смотрит и следит за обстановкой.       Джеймс — временами вставляет острые, тревожащие кожу на загривке затаенной угрозой фразы.       Ванда все понимает, потому что она очень умный зайчонок. Она помнит, что является ведьмой, она знает, что ей можно пользоваться магией в стенах их квартиры и обязательно нужно спрашивать разрешения, если они находятся в другом месте. Единственное, что она знает вряд ли: дети могут быть жестоки, а женские коллективы любого возраста — ядовиты. Брок не знает, каким хуем все складывается так, как складывается, но разговор почему-то ведет Стив. Он рассказывает Ванде о том, как проходят занятия, словами Брока, прихваченными собственной эйдетической памятью откуда-то из прошлого, он мягко, спокойно и ненавязчиво дает ей понять, что ее могут случайно обидеть там. Слова использует, конечно, иные, не обесценивая важность произносимых названий, но Ванда все равно все понимает. И спрашивает почти сразу:       — Другие дети… Они хотят мне навредить? — она спрашивает, но отнюдь не у Стива. Вместо этого поворачивает голову к Броку, напряженно поджимает губы. Она, конечно же, волнуется. Это прозрачно и понятно. Но почему-то именно в эту секунду Брок понимает — то, что разговор ведет именно Стив, случайностью не является. Они с Вандой все же чрезвычайно похожи. Исключительные, лучшие в том, что другим людям недоступно и доступно никогда не будет. Разница размывается — магия или ген справедливости обретают единое лицо. За второе мелкого Стива нещадно пиздят по подворотням, не подозревая, кем он только собирается стать. За первое…       Жизнь Ванды в ее обстоятельствах выглядит фактически идеально. Теперь в их доме даже появляется дополнительное, пушное зверье — оно добавляет радости всем, кроме Брока, возводя всю иллюзию безопасности в абсолют. Ванда же хорошо спит, вкусно ест и за несколько дней до этого они покупают ей ее первое платье. Оно не походит на больничную рубашку вовсе. Это платье ведьмы. А к ним уже приближается Хеллоуин и он, пожалуй, является единственным, кто не собирается принести ему ещё больше проблем. Они покупают Ванде платье ведьмы, ведьминскую шляпу и небольшой горшочек в виде тыквы, Джеймс начинает искать себе костюм тоже, — он хочет быть оборотнем, Брок просто не комментирует вслух, что это немного другая история, — Стив со смехом, но вовсе без шутки говорит, что пойдет собирать конфеты в костюме Капитана Америка.       Потому что теперь это их жизнь — ее Брок старается не комментировать ни вслух, ни мысленно. Тошнота продолжает дразниться, обещая никогда, никогда, никогда не уходить, а у Ванды идеальная, полностью безопасная жизнь. Каждую ее секунду рядом с ней есть кто-то из них, или Беннер, или Пеппер, или Кейли. Но время не может стоять на месте, потому что это абсурдно: Ванда изъявляет желание заняться чем-нибудь ещё, а когда Стив рассказывает ей о том, что ей могут навредить там, за границей всей красочной иллюзии ее идеальной жизни, она поворачивает голову к Броку. Она спрашивает у него, но не лезет в голову, чтобы проверить его на честность. И, помедлив, он отвечает:       — Нет. Но могут навредить, если захотят почувствовать себя лучше за счет твоей боли, — его слова не нравятся никому из обоих его неразлучников. Стив просто закрывает глаза, уподобляясь ему и отказываясь комментировать. Джеймс вздыхает тяжело и многозначительно. В том, что они любят Ванду, Брок не сомневается, и даже разговаривать с ней умеют: мягко, осторожно, очень вежливо и обходительно. Они делают поправку на возраст и прошлое, Брок же делает ставку на честность, впрыскивая ее понемногу.       В мультиках врут, а ещё люди вокруг могут быть жестоки независимо от возраста. Но жестоки не все — могут быть или будут. Ванда смотрит ему в глаза, задумчиво поджимает губы. И даже не вздрагивает, когда Альпина запрыгивает к ней на колени. Брок не ждёт от нее проблем и, впрочем не дожидается. Ванда собирает собственную мысль почти минуту, после кивает сама себе, а у него спрашивает:       — Как Пирс? — и никто не вздрагивает. Не зависимо от того, что Стив с Джеймсом отказываются учиться разговаривать с ней так, как разговаривает сам Брок, они привыкают очень быстро и очень незаметно: к тому, что Ванда говорит. Это не является ее особенностью, конечно, другие дети, другие люди тоже умеют разговаривать в собственном большинстве, но все же временами Ванда говорит так, что по глазам Стива становится видно — он очень хочет отмотать на три секунды назад и просто не слышать отзвука выстрела чужого слова. Временами ее слова ставят его в тупик. Временами заставляют Солдата сбоить, а Джеймса трудным движением отводить глаза в сторону. И в этом моменте случается нечто похожее — Ванда вспоминает то имя, что не нравится никому вовсе. И, вероятно, выглядит чрезвычайно красочной, жестокой метафорой по отношению к любым другим детям, но Брок просто кивает.       Кивает и говорит:       — Да, — пока Стив смотрит на него, Джеймс смотрит на него. Их взгляды скрещиваются чуть правее его левого глаза, ближе к виску, и точно пытаются ввинтиться в голову, но совсем не кричат. Они привыкают к тому, что Ванда говорит, а ещё привыкают к тому, что она не несёт проблем. Она приносит плюшевого Халка или уточняющие вопросы — на каждый ее уточняющий вопрос Брок с легкостью находит честный и спокойный ответ. Не нежный, не вежливый и не безопасный.       Честный и спокойный.       — Я не буду дружить с такими, как Пирс, — задумчиво пожевав щеку изнутри, Ванда опускает глаза к Альпине, медленной, внимательной рукой почёсывает ее между ушами. Брок удивляется все ещё, уже который день подряд, но отнюдь не Ванде — принесенное Джеймсом пушное зверье совершенно не линяет. Ни в единой комнате не валяется белая шерсть, а та что есть на самой кошке лоснится удовольствием от всех получаемых прелестей жизни. Не заметить сходства с Джеймсом, конечно же, не получается. Но об этом Брок молчит тоже, как и обо всем остальном. Ванда же говорит: — Я буду дружить с такими, как ты.       Их обсуждение, начатое не ради запрета на танцы, завершается где-то на этом моменте. Они едут в торговый центр за одеждой для занятий, по пути Брок созванивается со школой по номеру, взятому у Кейли. На первое занятие с ней идет он и просто объясняет ситуацию: приемная, трудное детство, нужно присутствие взрослого первое время. С его условиями соглашаются на удивление быстро, — тем же вечером Стив мелко, быстро шутит, что временами с ним бывает очень сложно не согласиться, и отказывается давать пояснения, — на второе занятие Ванда берет с собой Джеймса, по утру грустно собирая вещи для тренировки у себя в спальне и жалуясь Броку на то, что Стив такой популярный, что его даже не взять с собой никуда. Она сравнивает его с единорогом, Брок — просто и честно говорит, что их не существует.       Завтракающий в кухне Стив давится и пытается откашляться ещё десять минут после.       Все его промедление оказывается закручено в воронку именно этих событий — сон Джеймса, танцы Ванды, просто Стив и, конечно, Наташа. Брок ждёт ее, притворяясь, что все в полном порядке. У них ведь отпуск, не так ли? Альпина остается в квартире. Она очень нравится Ванде, постоянно ластится к Стиву и не боится металлической руки Джеймса. Тот так и не рассказывает, где прятал ее, но судя по ускользающему прочь взгляду Стива, он был отнюдь не минимальным соучастником. Брок просто не понимает: временами Альпина садится в любом месте комнаты, где он находится, и внимательно долго смотрит на него. Ответный взгляд она получает всегда, — настолько же внимательный и настолько же долгий, — но к их взаимному удовольствию не пытается разыгрывать любовь или щенячью преданность. Это не по ее шкуру, тут нужен круглый щит, цветастое трико и хотя бы одна стоящая мотивационная речь вместо бездарного «мяу». Брок не знает, где Джеймс подбирает ее, — в настолько идеальном состоянии, к тому же, — но остается кошка только по одной причине: она не приносит проблем.       Ни проблем, ни шерсти, ни какашек, размазанных по ковру, ни царапин от когтей на дверях и мебели. Она не приносит ничего, кроме внимательного и долгого взгляда, которым временами смотрит на него. И остается только по одной причине, Брок же вновь начинает лгать себе, что причина это в ее послушности, а не в том, что она является теперь необходимым дополнением Джеймса.       — Мне нужна будет консультация юриста, наверное… Или ещё кого-то… — Джеймс неспешным движением металлических пальцев прочесывает шерстку Альпины, разлегшейся на его бёдрах, и все ещё не смотрит ему в глаза. Его слово звучит неспешно, Стив аккомпанирует ему негромким стуком вытаскиваемых из посудомойки чистых тарелок. Прежде чем выставит их на сушку, он обтирает их полотенцем — никто не произносит вслух слов проходящей мимо реальности. Притворство все так и ширится, все так и растет. Джеймс начинает спать и прекращает ебать себе мозг расстановкой посуды по диаметру основания и по цвету, у них в квартире заводит пушное зверье в единственном экземпляре, а ещё каждые две недели они покупают новую сковороду. Это становится частью их жизней, частью сносной жизни самого Брока, потому что теперь Стив учится готовить. Они не обсуждают это. Просто в один из дней под конец сентября Джеймс находит полностью сгоревшую сковороду и приносит ему ее в гостиную. Пока Стив, умеющий лгать плохо так же, как и хорошо, запирается в кабинете, продолжая разбирать отчеты ГИДРы, Джеймс находит сковороду. Приносит. И без единого слова долго смотрит Броку в глаза. В том взгляде концентрируется вся существующая в нем любовь и все непомерное веселье, но вслух он так и не смеется.       — Я съезжу за новой, — вот что Брок отвечает ему с почти не лживой усмешкой, прежде чем поднимается с дивана и закрывает все ту же, уже ненавистную ему книженцию. Она отлично помогает думать, но сам факт обдумывания не помогает вовсе. Он так и не переходит к действиям, пока Стив начинает учиться готовить и сжигает первую сковороду. Пока Стив выбирает, находит время, пробует, начинает и просто старается. Вряд ли ради того, чтобы заслужить их любовь — он уже здесь и он здесь нужен. Он точно об этом знает.       Брока начинает трясти, когда он садится в машину. Осенний Нью-Йорк отличается от летнего разве что температурой на улице. Дороги все так же загружены, народу все так же чрезвычайно много. Он уезжает за сковородой на три часа в супермаркет, который находит в двадцати минутах езды. Он объезжает район, заезжает в McDonald’s и берет себе кофе навынос, а после больше часа просто сидит на парковке в машине. Кофе не пьет, курит и чувствует, как изнутри бурит, как медленно истекает кровью. Он медлит и то его промедление начинает выглядеть жалким после первой же сожженной Стивом сковороды. Готовит он отвратительно. Они с Джеймсом буквально не подпускают его к кухне во имя пожарной безопасности и отсутствия апокалипсиса.       Брок — отвратительный просто; и именно поэтому все начинает ощущаться уже не тошнотным, нелепым скорее. Нелепым и точно жалким. Новую сковороду он, конечно же, покупает. Стив смотрит на нее большими удивлёнными глазами, между делом бросая пару слов о том, что у них уже есть одна. Он лжет хорошо, но так же плохо, как готовит, и Броку встаёт это поперек горло. Вся сраная сносная жизнь. Все происходящее.       Его неприспособленность, назойливая, внутренняя, возводится в абсолют. И это оказывается ровно настолько же тошно, насколько предполагалось. Все мысли, что обдумывать, конечно же, чрезвычайно важно, не помогают вовсе. Джеймс заводит кота, Ванда идет на танцы, Стив учится готовить.       Брок просто продолжает, продолжает и продолжает думать о том, что им не помешала бы люстра, но вслух об этом не говорит.       — Риелтор, с которым ты смотрел квартиру, занимается жилыми… Или не жилыми? — Джеймс вздыхает, поднимает к нему глаза, но путается в словах, пока Брока коробит и дергает. Он не желает облегчать ему задачу, потому что он кретин и ублюдок, и вместе с этим мелочно хочет просто сказать: да, мы можем разобраться с этим вместе. Вместе взять консультацию, вместе посмотреть помещения, вместе сделать сраный питомник для сраного пушного зверья, которое тебе так сильно нравится. Он не говорит этого. Отпивает кофе, все продолжая и продолжая смотреть Джеймсу в глаза. Если скажет это прямо сейчас, все умрут, не так ли? Если он просто скажет, просто произнесет… Был пиздец, поэтому теперь так.       Момент не подходит, ситуация отвратительная и любое подобное слово будет неуместным. Все это, конечно же, ложь, а он — знатный трус. Поставив очередную тарелку на сушку, Стив говорит откуда-то из-за его плеча:       — Жилыми, наверное, называются только те помещения, где живут люди, Бакс, — он звучит спокойно и расслаблено. В мусорном ведре валяется очередная сожженная сковорода. И Брок не сомневается, ГИДРе определенно было чему поучиться у самой гордости нации: днище сковороды изуродовано так, как даже богам не удалось изуродовать черепах. ГИДРА шансом не воспользовалась, — хотя Брок был бы не прочь на что-то подобное посмотреть, оно было бы всяк интереснее любой документалки, — он сам проебывал все собственные прямо сейчас.       Просто пил кофе, вместо того, чтобы говорить. Просто вслушивался в то, как Стив расставляет посуду, и всматривался в то, как Джеймс глядит прямо в его лицо.       — Да, тогда… — Джеймс вздыхает и обнимает пальцами живой руки ручку кружки. Он уже допил свой чай две минуты назад, но сейчас вновь тянет кружку к себе. Поднимает ее, все еще глядя Броку в глаза. Улыбка, кривая и совершенно не искренняя, чуть грустная, растягивает его губы, а после он говорит: — Тогда нужны будут нежилые помещений, — и Брока дергает изнутри всем, что в нем только ещё остается. Собственная трусость, мерзкая, мелочная, вызывает в единый миг так много отвращения, что он, дёрнувшись, чуть не врезается верхними зубами в край кружки. Потому что сраный Стив учиться готовить и поганит уже не первую сковороду, потому что сраный Джеймс пьет свои сраные таблетки…       Брок все ещё сраный просто и без ничего. Соответствие двум неразлучникам шлет его нахуй чрезвычайно быстро, Джеймс притворяется, что в его кружке ещё есть чай, Стив просто молчит. Поставив кофе назад на стол, Брок вздыхает и говорит:       — Даже если этот придурок не работает с таким форматом сделок, у Кейли их целый список. Черт знает откуда, но я напишу ей сегодня, пусть поскидывает номера и потом будем разбираться, — он не произносит «мы», «нам» или «нас». Он не предлагает помощи. И Джеймса не спасает, потому что подобным занимаются герои или Капитан Америка. Брок говорит, что найдёт людей, а ещё говорит, что уже после этого они будут разбираться. Вместе — звучит отвратительно. Брока тошнит, ему нужна чертова люстра, а ещё нужно подняться и выйти. Куда угодно, хоть куда-нибудь.       Потому что Джеймс смотрит на него и улыбается, уже опуская кружку назад на стол.       Его тягу к пушному зверью Брок не понимает и вряд ли когда-нибудь поймет. С Вандой в этом плане проще, даже со Стивом проще, но Джеймс… Лучшее человеческое оружие сидит напротив него за столом, вздыхает удовлетворенно и облегченно, а ещё поглаживает развалившуюся на его коленях пушную тварь. Не линяющую, не срущую посреди квартиры и почти не мешающуюся под руками.       — Мне казалось ты ненавидишь животных, Брок, — голос Стива звучит из-за его спины вместе со стуком последней отставляемой им тарелкой. Брок не считал и не знает, что она последняя, но точно слышит, как шуршит полотенце, когда Стив вешает его на крючок. Потому что как только оно шуршит, улыбка Джеймса обращается из смущенной в шкодливую. А у этого мира все ещё есть одна важная и единственная заповедь — никогда, нахуй, в жизни не пускать себе за спину Капитана Америка. Брок рождает эту заповедь сразу же, стоит только ему почувствовать, как Стив подходит сзади. Его место не там. Он не бьет и не нападает со спины, он гордость пропащей нации, которая его не заслуживает, а ещё посол мира.       Но его место отнюдь не там и стоит только ему там оказаться, как Брок тут же напрягает бедра. Он концентрируется на выражении собственного лица, чтобы то не дрогнуло, преувеличенно и лживо расслабленно вздыхает. Откликается ровно:       — Я не говорил, что ненавижу их. Просто не понимаю вашей великой привязанности к мелкому пушному зверью. Оно вам явно не по размеру, — кофе в кружке ещё горячий. Горячий, вкусный и горький. Брок легким движением напряженной руки покачивает кружку на поверхности стола, но не отпивает. Стив подступает со спины, склоняется над ним и, скользнув ладонями по его плечам, спускает их вниз, ему на грудь. Его подбородок укладывается Броку на макушку, звучит быстрый, легкий смешок. А следом Стив говорит:       — Необязательно быть одного размера, чтобы нравиться друг другу. Не так ли, Бакс? — и Брок все же ненавидит его. Точно ненавидит и точно хочет ему врезать. Им обоим. И неожиданно нахальному Стиву, и Джеймсу, который с усмешкой медленно, многозначительно кивает. Брок не считывает. Брок отказывается считывать и понимать. О чем они говорят, он не слышит, не видит, но чувствует — теплый Стив прямо за его спиной занимает излюбленную позу Мэй и это ощущается хорошо, это ощущается не так, как обычно.       Ещё — дергает резким, сильным предчувствием пиздеца.       На удивление на него реагирует Альпина. В миг подскочив с коленей Джеймса, она топотом собственных белых лап убегает прочь в гостиную и дает ему чрезвычайно удобный повод. Потому что Брок не собирается соглашаться. Он отказывается считывать чужие слова, отказывается реагировать и вступать в диалог. За мгновение до того, как произносит собственное слово, понимает простое и банальное — тот самый удобный момент, которого он не ждал и который не собирался использовать, настигает его со спины много резче и настойчивее, чем Стив. Но единственная заповедь гласит, и Брок внемлет, Брок слушается. Брок говорит:       — Альпина не согласна… — и стоит ему только произнести это, как входная дверь отзывается внушительным стуком. Джеймс смешливо кривится, почти умоляющим мимическим жестом смотрит на него. Они все, они втроем, все ещё восхитительно, крайне умело притворяются, что ничего не происходит. И, впрочем, так же умело не ебут друг другу мозг тем, что прекрасно видят. Броку нравится. Хоть что-то нравится среди всей сносности жизни. Потому что Стив учится готовить, и они с Джеймсом просто обеспечивают его сковородами. Потому что Джеймс начинает пить снотворное, но, впрочем, Джеймс не котируется — за свою хуйню с недосыпом он уже опиздюлился и точно опиздюлится вновь, если опять случится что-то подобное.       Джеймс так ничего и не говорит. Он поднимается со своего места почти одновременно с распрямляющимся Стивом. Стук в дверь раздается вновь, настойчивее чем до этого, Брок же мыслит о том, куда девается тепло чужого присутствие. Вот во что его превращает вся эта сносная жизнь — он теряет хватку. Он тонет, и умирает, и чувствует, как изнутри бурит и кровоточит. Но по крайней мере Джеймс держит рот на замке, не так ли?       Вместо него говорит уходящий в прихожую Стив:       — Я открою… И не думай, что я не увидел твою попытку спрятать за кошкой, Брок, — он сученыш и засранец. Брок его ненавидит. Всем собой и всем своим сраным сердцем. Он не прячется за кошкой. Кошка просто сбегает, потому что у нее аллергия на хуйню, произносимую людьми. Сам же он теряет хватку и тонет.       А Наташа — не возвращается. И собственным отсутствием не приносит ни проблем, ни чего-либо иного. Брок волнуется, и молчит, и притворяется, что его все ещё тошнит от обоих неразлучников больше, чем от себя самого и собственной трусости. Эта ложь ощущается необходимой, потому что возможности для нужного слова не находится. Та, что мелькает с полминуты назад, выглядит подходящей, но в реальности таковой не является. Тут нужны превентивные меры, подготовка, четкое устремление, но… Трусость выглядит предпочтительнее. Не возвращающаяся Наташа не приносит проблем, но вместо нее их приносит другая.       — Мэй? Что… — Стив открывает входную дверь и произносит имя, вынуждая этим Брока обернуться рывком. С секундной задержкой агрессивный стук накладывается на информацию, которую он получает за пару дней до этого: Мэй улетает в Вашингтон к матери. Но ее мать в порядке. Она все ещё в больнице, она теперь всегда в больнице, но она в порядке — вот что говорит ему Родригес, безответственно пожимая плечами посреди тренировочного зала посреди башни Старка. Либо он чрезвычайный тупица, либо вовсе не любит свою женщину. Второе, конечно, блажь, первое — реальность.       Но Мэй уже здесь. И Брок оборачивается, с секундной задержкой накладывая прозвучавший стук на всю известную ему информацию, а ещё на выражение ее лица. Со Стивом Мэй не здоровается. Она находит взглядом кухню, без единого слова отказывается снимать обувь и не расстёгивает пальто. То уже расстегнуто, потому что по лестнице она бежала, а до Нью-Йорка, вероятно, летела на джете. Выражение ее лица выглядит так, будто бы она действительно летела на джете.       Плотный бумажный конверт в ее ладони буквально кричит — она приносит ему проблемы.       Джеймс не успевает обойти стол и так и замирает перед окном. Он не здоровается, потому что видит, ровно как и Стив теперь — Мэй проходит мимо него, выстукивая каблуками осенних сапог собственных шаг и задевает его бедро краем собственного плаща в ненамеренной попытке врезать ему посильнее. Ее пальцы сжимаются на конверте, поджимаются губы. Лицо выглядит суровым и жестким — так обычно выглядит взрывчатка за секунду до того, как прозвучит грохот взрыва.       А после она заходит в кухню.       А после она швыряет плотный бумажный конверт на кухонный стол.       А после она рычит:       — Я увольняюсь.       Все, что Брок знает о ней концентрируется в его сознании в эту секунду. Она обожает свою работу и Родригеса. Ее мать лежит в больнице дольше, чем они вообще знакомы. Ее отец был боевиком, похожим на них, но крайне отличным — собственную жену он пиздил ничуть не менее беспощадно, чем тех, кого ему нужно было зачистить. Она любит McDonald’s и забирает себе право на любые рыдания настолько жестко, что ни у кого не остается и единого шанса высказать ей хоть единый запрет. Ещё она водит, как ебнутая, и это самый лучший комплимент, который он может вообще хранить в собственной голове. Потому что она водит, как ебнутая, и может завести любую хрень, которая вообще может двигаться самостоятельно.       И она увольняется. Она прилетает из Вашингтона и увольняется.       Секундная задержка — она может убить так же просто, как может спасти жизнь. Мэй швыряет конверт, давая понять: это была пощёчина именно ему. Жесткая, беспринципная и орущая криком о помощи. Прямо здесь, прямо сейчас и без объяснений. Брок не задается вопросом о том, имеет ли она право на что-то подобное, потому что отлично помнит, с чего начались их отношения. Она получила это право собственноручно и в ответ на большую, чрезвычайно наглую просьбу. Стив не успевает двинуться, только ошарашено округляя глаза, Джеймс дергается, но так и не роняет свою кружку. Альпина уже убежала, Ванда пока что наверху — это ненадолго. Брок глядит на Мэй, высчитывая вариативность событий за миллисекунды. Она глядит в ответ, точно собираясь врезать ему, если он посмеет к ней подойти.       Впрочем, это уже случалось. В этом не было ничего критичного. В ее увольнении — тоже. Потому что она могла отправить заявление ему на почту, она могла просто позвонить, сказать и бросить трубку, а после затеряться в любой точке мира. Ей пришлось бы затеряться, потому что Брок поехал бы следом. Не то чтобы у них было какое-то правило о том, что из СТРАЙКа можно было уйти только вперёд ногами, но у них был СТРАЙК — они любили свою поганую работу, они любили работать в команде и они были хороши, а ещё охуенно зарабатывали деньги. Поэтому Брок поехал бы следом. Отнюдь не ради убеждений, но точно ради конфликта. С орущей, беснующейся Мэй разговаривать всегда было на удивление просто.       Потому что она любила свою работу и свой СТРАЙК.       — Сядь, — он не здоровается, возвращая бестактность твердостью собственной интонации. Тихо, спокойно и тем не менее жестко. Его, правда, никто не слышит. Мэй дергает головой, хвост ее волос мечется от плеча к плечу, а после она делает шаг назад. Пока в глазах ее загорается ярость, неистовая, жестокая злоба, она делает шаг назад — его твердость спорит с интонацией самого Брока. Но существует важный, увесистый факт: не в юрисдикции СТРАЙКа спорить с ним. Они могут приносить информацию, могут высказывать мнения, могут вообще все, что угодно — они не имеют права спорить. И как только Мэй пытается сделать это, как только она отступает на шаг назад, Брок дергается всем собой. Почти опрокидывающаяся кружка с его недопитым кофе грохочет по столу, в то время как его рука рывком ныряет под стол. Щелчка крепления оказывается неслышно за звуком отскочившего назад стула. Он подрывается на ноги и единым движением снимает пистолет с предохранителя, тут же вставляя патрон в патронник. После придется объясняться со Стивом за всю ту кучу оружия, что спрятана по комнатам их квартиры, но это не проблема, это даже не сложность. Проблему ему приносит Мэй и Брок орет, беря ее на прицел: — Я сказал, села! Сейчас же!       — Я увольняюсь, Рамлоу! — она остервенело подаётся туловищем вперёд и хлопает ладонями по столу. Хвост ее волос хлещет ее по лицу жёстче, чем до этого досталось Стиву краем чёрного пальто, в глазах же кипит и варится. Ей плевать на прицел, что он держит у нее меж глаз, но ей не может быть на это плевать. Потому что она любит свою работу, а ещё любит Родригеса. Улетает в Вашингтон? Наташа не возвращается и не приносит ему проблемы, подменяя себя другой. Не рыжей, но почти такой же хваткой и жесткой. Пока Стив медленно, сдержано закрывает входную дверь, Мэй чуть ли не с рыком вскидывает к нему глаза. И орет: — Иди ты нахуй, ясно?! Ты и вы все, блять! Ебаные, омерзительные, сраные вояки! Хватит с меня! Хватит с меня этой бездарной, поганой работы!       Брок не вздрагивает. Он знает о ней все, что можно узнать о женщине ее возраста, имея доступ ко всем архивам и ко всем существующим материалам. Ее школьные табеля, выпускные военные регалии, ее банковские счета, адреса той недвижимости, что у нее есть. Он знает о ней все, а ещё прекрасно знает: ее мать лежит в больнице и все никак не может вылечиться. Мэй платит, и платит, и платит, и начинает платить задолго до того, как они знакомятся. Ее мать лежит в больнице, но ее отец военный, а Брок отлично умеет складывать простые числа. Брок умеет искать информацию.       — Если ты посмеешь развернуться и направиться к выходу, я выстрелю тебе в спину, зайка, — он просто предупреждает и не сомневается, что именно так и будет. Пусть только посмеет. Пусть только попробует. Она приходит к нему, потому что все в дерьме и разгребать уже поздно, уже остается только сжигать. Запах напалма отлично бодрит по утрам, не так ли? У них только за полдень. Джеймс собирается открыть питомник для пушного зверья, Стив учится готовить, Брок же продолжает проебывать шансы, притворяясь после, что их и не было. Его трусость возводится в абсолют, Мэй же приносит ему проблемы, но и спасение, отвлечение, его сраную, поганую работу. Поэтому он предупреждает вначале и только после переводит взгляд к Стиву, что так и стоит посреди прихожей. Стив, конечно же, осуждает, но Стив уже знает почти все и знает точно — Брок выстрелит. Выстрелить с него не убудет. — Соберите Ванду и сходите погулять на пару часиков. Нам с Мелиндой нужно поговорить.       Он смотрит на Стива, но обращается к ним обоим, а ещё называет Мэй по имени. И это акцент. И это дохнущая от обилия метана канарейка. Всем лучше бы убраться прямо сейчас, но, впрочем, убираться уже поздно. Мэй опускает голову, горбится и ее начинает трясти, когда Джеймс быстрым, спокойным движением убирает кружку на кухонную столешницу. Брок не видит его, все это происходит где-то за его спиной. Джеймс реагирует быстрее Стива, потому что Зимний Солдат отлично знает методы работы своего командира. Стив знает тоже, Стив знает, что он всегда забирает себе весь сопутствующий ущерб, а ещё никогда не самодурствует.       Его люди работают с ним, потому что нуждаются в этом — в том, чтобы временами кто-то возил их лицом по дерьму. Эта хуйня всегда отлично отрезвляет. Она уничтожает все сантименты, она выжигает их, попутно прижигая плоть. Больно до тошноты, но они нуждаются в этом. Джек приходит к нему в ужасе от того, что Кейли беременная, Родригес просто существует и требует, чтобы хоть кто-нибудь его вытерпел и не бросил так, как отщепенца-сироту бросали все взрослые в радиусе сотен миль, а Таузиг просто нуждается в том, в чем нуждается и Нина — чтобы он стоял и был, чтобы его сердце билось, потому что оно коррелятор.       Если такой неприспособленный к межличностным отношениям и умеющий только убивать уебок может выжить в реальном, живом человеческом мире, то сможет кто угодно.       — Здесь. Нечего. Обсуждать, — она сопротивляется и будет продолжать ещё какое-то время даже после того, как они останутся одни. Потом зарыдает. Сейчас же Стив сворачивает все свои промедления и отдает ему внимательный, напряженный кивок. Он не выключает в прихожей света, он поднимается по лестнице на второй этаж. Джеймс уходит прочь через дверной проем ведущий в гостиную и закрывает за собой дверь, а после закрывает и ту, что ведет в прихожую. Он делает крюк, но это не важно. Потому что Мэй поднимает к нему голову и та агония, которую Брок видит в ее глазах дает ему поддых слишком сильно. А после она говорит: — Я не желаю иметь что-либо общее с такими, как я.       Женщинами или военными? Дочерями своих отцов? Пилотами джетов? Брок читал все переданные в архив показания ее матери и даже сам не смог тогда понять: было ему жаль, что они принадлежали не судмедэкспертам, или нет. Потому что отчеты были поганые, снятые показания и следы насилия были поганые, все существование Мэй было поганое и несло в себе имя ее отца. Брок эту фишку знал, он на ней собаку съел и такая метафора Джеймсу не пришлась бы по вкусу точно — это было их реальностью. Их сносной жизнью, что начиналась на первом же шаге прочь из спальни из объятий тех людей, которых они выбрали. Жестокое, воняющее кровью марево прошлого всегда было более невыносимым, чем настоящее. Они отстреливали его в прямом эфире. Снова, и снова, и снова, только не ждали вовсе, что убьют когда-нибудь все зло или что-то подобное. Это было больше в традиции Стива: вечный мир, демократия, справедливость и вся остальная чушь.       Их жизнь была дерьмом всегда, временами становясь дерьмом поменьше. Безопасности не существовало. Справедливость была иллюзией. И внутри всегда грызло, и грызло, и грызло. Беспрестанно. Невыносимо. Каждый раз получая вводные, они не рассчитывали уничтожить все зло, или кого-то спасти, или просто сохранить баланс.       Они нуждались в том, чтобы видеть, как их оружие выгрызает жизнь из чужой прогнившей плоти.       Брок кивает и медленно опускает пистолет. Он возвращает его на защиту, откладывает на стол. После этого тянется за конвертом. Ручки нет, но, впрочем, она ему и не понадобится. Мэй так и стоит, яростная, сгорбившаяся и еле держащаяся то ли от безумия, то ли от самоубийства. Ни то, ни другое Броку не подходит и отнюдь не потому что он не собирается искать ей замену. Он просто не собирается ее заменять.       Поэтому подбирает конверт и открывает. Внутри несколько листов документов об увольнении. Он не читает их и не станет. А ещё прекрасно знает эту схему — все сжечь и начать с чистого листа, не так ли? Не сработает. Не сгорит. Будет преследовать столько, сколько должно. Будет преследовать, пока он не произнесет вслух и не заглянет прямо в глаза, что уже через миг его предадут: был пиздец и поэтому теперь вот так. Не по-другому. Не иначе.       Именно так, как есть.       Отбросив конверт на пол, он ровняет документы друг с другом, а после резко и быстро разрывает надвое. Ровняет вновь и разрывает ещё раз. Треск разрываемой бумаги кажется оглушительным, но то ещё будет — глядя прямо Мэй в глаза, Брок видит то, что знает и так. Она будет рыдать. Она не станет даже дожидаться, пока другие уйдут. Она никогда подобного не ждёт. Он же рвёт все ее заявления, все, что она швырнула на его стол ради того, чтобы влепить ему пощёчину собственным приходом. Он рвёт это, отбрасывает на пол и, уперевшись руками в стол, говорит:       — Придется, — но не называет ее «зайкой». Вся его нежность умирает там же, где пыталась родиться. Вся забота и вся несуществующая доброта. Мэй скалит ему в ответ собственный рот, вдыхает, но ничто уже ее не спасёт. Оскал вздрагивает, искажая лицо уродливой гримасой — она знает, что сжечь не получится. Так сложилось, что у мертвых богов не хватило на них чистых листов. Ебашат так. Чиркают, переписывают поверх того, что есть, и чиркают снова. Исправить не получится. Был пиздец и поэтому теперь так — Мэй кривится и вздрагивает крупно всем собственным телом. Она приходит лично, потому что ей нужно, ей необходимо, чтобы ее заставили и вынудили — встать, поднять голову, навести прицел. Она приходит к нему лично, потому что знает, что он выдержит все. И ее ор, и ее слёзы, и даже если она пошлёт его нахуй или врежет. По уставу не положено, но, впрочем, демократии не существует. Стиву об этом Брок не скажет, пусть развлекается дальше, его роль ему чрезвычайно идет и прогнившая нация будет гордиться вечно. Мэй приходит к нему, давая понять: она желает выскрести наголо остриженными ногтями все дерьмо, что в нее засунули. Она желает этого, но отлично знает, что это невозможно, что так просто не получится.       И все происходящее сводится к единой точке, где Брок жестко и бескомпромиссно напоминает ей — нет чистых листов, закончились. Ебашь так. Бери, блять, и ебашь. Вот зачем она приходит вместо того, чтобы позвонить или выслать документ на электронную почту.       Она приходит и слышит то, что не желала, но то, что было ей необходимо.       А после начинает рыдать. ^^^