Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       — Солгал. Командир не боится. Командир никогда ничего не боялся, — Солдат становится ему поперек горла прямо в процессе его разговора со Стивом. Баки игнорирует, игнорирует, игнорирует, но не находит сил, чтобы ответить жесткое вовнутрь и одновременно с этим не исказить собственного лица во вне.       Солдат становится ему поперек горла в очередной уже раз за все последние месяцы, но будто бы за всю последнюю жизнь, что они вовсе не делили друг меж другом полностью. И половины ее не делили даже. Солдату досталась большая ее часть. Баки — осколки воспоминаний и требующее осторожности настоящее. С каждым днем тех осколков становилось все больше. Он вспомнил свой первый секс, ненарочно взяв триггером тот их первый, первый на троих, что случился дни назад. Он вспомнил Стива — того было много и еще больше быть, кажется, совсем не могло, но все же становилось с каждым новым всплывающим воспоминанием. Еще вспоминался Бруклин. Они пошли со Стивом гулять туда вчера. Вышли чуть позже рассвета и часы напролет просто шатались по улицам. Стив рассказывал много — чрезвычайно ненавязчиво. Солдат был настороже.       Прогулка вышла хорошей. Призрачно знакомые, пусть и чрезвычайно изменившиеся улочки, старый дом Стива, который Баки не вспомнил вовсе. И даже врать не стал почему-то. Наверное, все же стоило — когда Стив спросил и когда получил в ответ отрицательный кивок его головы, он только печально улыбнулся. Он пах печалью и радостью пах тоже. В равных пропорциях, в какой-то странной, сумасбродной их смеси. Баки пытался держать на расстоянии мысль о том, что не хочет вдыхать, и продолжал дышать так, будто ничего вовсе не происходило.       Но что-то происходило точно. Желание сбежать прочь от печального Стива, от собственной несостоятельности и отсутствия власти над всеми воспоминаниями было большим и ширилось внутри под пристальным, осторожным взглядом Солдата. Тот больше почти не сбоил. Лишь всматривался, вглядывался — и в Стива, и во все происходящее.       Больше не думал о том, что идея идти к Тони, была тупейшей из всех? Он думал об этом постоянно, попутно заставляя их обоих быть наготове. Баки желал ему возразить и возражал даже мысленно — проблемы ведь, по мнению Солдата, не было. Были вводные, был приказ, миссия была выполнена и все. Дело было закрыто. А человеческие сантименты были определенно точно пустым звуком всегда, но в какой-то момент эта система координат Солдата начала трещать по швам.       Баки момента не заметил. Не сильно усердствовал, впрочем, и почти не старался. Игнорировать Солдата было удобнее. Притворяться, что его голос с его тупыми мыслями не звучит изнутри, притворяться, что теперь уже все наладилось… Солдат был прав в том, что он солгал, но отнюдь не был прав в тех словах, что были ложью.       Стив Солдату все еще не нравился. Теперь, правда, из категории особо опасного, обязательного для зачистки объекта он вышел в категорию банального жалкого хлюпика. Вышел прям весь и полностью. Теперь Солдат не пытался дернуться, когда к нему тянулась чужая ладонь, не желал атаковать быстро и стремительно, когда Стив касался металла его руки. И все же Стив оставался бесполезным и бессмысленным — Баки никогда бы не посмел произнести что-то подобное, глядя Стиву прямо в глаза.       Уже произносил, конечно. Другое и это же, но тогда рядом был Брок. Брок создавал ничуть не иллюзию того, что можно выжить в том пространстве, где вслух будут произнесены подобные слова. Где он скажет — не все, но какую-то мелкую часть. О том, что Солдат хочет Стива деморализовать и устранить, как угрозу. О том, что Солдат хочет Стива зачистить. О том, что Солдат… Просто Солдат.       Он встает Баки поперек горла каждую секунду его собственной жизни и то не меняется даже от смены полярностей. Теперь он Стива не ненавидит, теперь он просто кривится изнутри и презрительно прищуривает собственные глаза, когда речь заходит о Стиве, когда Стив появляется, когда Баки просто думает о нем. Это презрение, что ему не принадлежит, душит его и вымучивает, не давая ни часа отдыха. Баки просыпается с ним под боком у Стива, Баки с ним засыпает. Ничего не меняется и в то же время кажется, будто становится лишь хуже — мироощущение Солдата сменяется с ненависти и потребности отразить удар до его осуществления Стивом на презрение. Что делать с ним, и с Солдатом, и с его сраными, вонючими сантиментами, Баки не знает вовсе.       Когда в сознании звучит обличающее, только улыбается Стиву мягко и нежно, не тратя сил даже на то, чтобы просто послать Солдата нахуй без слов. Потому что ничего не меняется, но становится именно что хуже — после их разговора с Броком Солдат берет себе в оборот худшую мысль из всех, что могут существовать или могут быть придуманы. В личном списке Баки — который он, блять, заводит в итоге, чтобы просто не ебнуться или и правда не ебнуть себя током, — она оказывается даже выше, чем все слова Солдата касательно Стива.       Потому что они представляют для Брока угрозу.       Вот что Солдат думает резко и быстро в тот миг, когда Брок делает стремительный шаг прямо к нему с яростью интересуясь, что такого забавного Баки находит в происходящем между ними разговоре. Баки и правда находит: от Брока пахнет утомленным облегчением лишь секунд шесть, когда он слышит его объяснения. И в том облегчении Баки почему-то видится залитое слезами дуло, которое пихается прямо в рот, только палец так и не добирается до курка. Он тянется, тянется, тянется, ложится на него, а после, вздрогнув, опадает. И неслышный вой вьется, вьется, вьется… Шесть секунд истекают и следом все оказывается перекрыто чужой немыслимой яростью. Солдат говорит:       — Мы угроза. Теперь — да. Мы и Стив, — и Баки не слушает, не слушает, не слушает, уходя мгновенно в оборону лучшего вида — он притворяется, что ничего не происходит, и расслабленно подбирается ближе. Брок выглядит так, будто может кинуться, а после может и убить. Баки же все равно подбирается ближе. А Солдата — не слушает, не слушает, не слушает, но его слово выкорчевать с корнем из собственной головы не получается. И пред каждым их этих словом Баки видит только лишь собственную растерянность.       Потому что там, где Стиву он врет, мол, Брок их просто боится, сам чувствует — это не страх. Это животный ужас загнанного зверя, которого пристрелят вот-вот. Через секунду, через миг, прямо сейчас… Солдат говорит про них, еще говорит про себя, а после обличает Баки во лжи, пока где-то там, в кухне, Брок смеется Ванде в ответ. Они выбирают что-то очередное для ее комнаты, наверное, только это не имеет ни смысла, ни веса. Брок смеется. Брок звучит собственным голосом.       Напротив Ванды.       Баки не чувствует ревности, но не понимает. Все дело в том, что она ребенок? Все дело в чем-то другом? Солдат обличает его во лжи и говорит, что командир бесстрашен и не может чего-то бояться. Не согласиться с ним не получается, как, впрочем, и сказать Стиву — они кажется очень крупно где-то облажались. Вряд ли нарочно и совершенно точно не намеренно. Быть может, и не они вовсе даже, быть может, это был кто-то другой, кто-то очередной из прошлого Брока, человек, ситуация, событие…       — Просто заткнись. У тебя все равно нет ни единого предложения, как с этим разбираться, — огрызнувшись уже поднимаясь с ринга, Баки протягивает руку вверх, к Стиву, и тот помогает ему встать на ноги. Протягивает именно левую и, конечно, нарочно, но Солдат не реагирует раздражением вовсе. Только хмыкает, а следом звучит:       — Есть, — и Баки не нравится, не нравится, не нравится само предчувствие в совокупности со всем набором образов, что Солдат уже взращивает в их сознании. Он отвлекается, правда, поднимается на ноги, улыбается Стиву. Все должно быть хоть немного реалистично, не так ли? Безопасно, спокойно и без единой проблемы с его стороны. Так будет лучше. Пока Стив не знает, что он убил родителей Тони, пока Брок позволяет кружить вокруг себя, соблюдая временные отрезки приближения и отдаления, пока Солдат молчит… Последнее невозможно и неисполнимо. Потому что Солдат не молчит. Какой-то придурок выдал когда-то ему право на то, чтобы говорить, и поэтому теперь он пиздит постоянно и всюду прямо у Баки в мозгах. Чаще всего это утомляет и раздражает. Сейчас — пугает его так, что вздрагивают кончики пальцев. Когда Солдат говорит: — Мы должны уйти. Безопасность командира в приоритете.       Идеальное человеческое оружие отлично умеет устранять угрозу. Ему протягивают вводные, называют имя и дело закрыто. Солдат — идеальное человеческое оружие. Машина, программный код, его исполнительность возведена в абсолют. И когда угрозой становится он сам, он не пасует.       У Баки же вздрагивают кончики пальцев, стопа с дрожью цепляется за канат ринга, почти заставляя его свалиться на пол кубарем. Но ведь у него есть Солдат, не так ли? Он контролирует все и всегда, он успевает схватиться за другой канат и, выкрутившись, ловко спрыгивает на обе ноги. Стив не замечает, как они успевают замешкаться. Стив оборачивается только, улыбается ему влюбленно — когда Баки улыбается в ответ, Солдат отступает.       Брок зовет его принцессой. Их обоих на самом деле. Он их почти не разделяет. Солдату нравится, самому Баки тоже. В этом прозвище много насмешки, но она какая-то чрезвычайно то ли мягкая, то ли нежная. В других словах у Брока такой никогда нет. Другие его слова жесткие, твердые — даже если пытаются в мягкость, они все равно твердые. А это единственное почему-то именно мягкое. Теплое какое-то, заботливое. Оно не защищает вовсе, не защищает так, как собирается защитить Брок, врываясь в мастерскую Тони Старка, не защищает так, как Стив, отвечающий на очередной выпад Росса в его, Баки, сторону.       Оно заботится.       А Солдат говорит: им нужно уйти. Потому что они угроза безопасности Брока, потому что теперь все серьезно и по-настоящему, потому что в тот миг их разговора на двоих Брок был зол так, как бывал зол крайне редко и крайне убедительно. Баки поверил. Баки поверил и все равно подошел ближе, пускай Солдат и не пытался его отговорить вовсе. Солдат молчал, смотрел и обдумывал, видимо, сам факт — он угроза. Еще угроза Баки и Стив, конечно же, тоже. Со Стивом, впрочем, не удивительно. Для Солдата тот был угрозой долго, но для Брока… В смысле, они должны уйти?       Солдат ему на всю его растерянность не отвечает, то ли игнорируя в ответ, то ли не имея в себе храбрости с собственным же выводом разбираться. Вывод, конечно, оставляет желать лучшего, а ничего не меняется, но именно что все становится только хуже. Отказываясь напрочь мыслить о том, что Брок может чего-то бояться, Солдат мыслит о том, что они являются необходимой для устранения угрозой. Во имя безопасности командира, конечно же. Разозлиться на это у Баки просто не получается. Вместо всей злости, вместо любых возможно существовавших бы внутри в любой другой ситуации чувств, его лишь дергает быстрым, сумбурным и очень осторожным вопросом о том, зачем Брок согласился. Если они со Стивом правда накосячили или если все дело было в чем-то другом, это было неважно даже, если Броку было так невыносимо, до животного ужаса, рядом с ними, то зачем тогда…       Стив выходит из тренировочного зала первым. Баки следует, следует, следует, а еще поводит плечами. Ему нужно выглядеть реалистично и нормально, потому что в кухне Брок, потому что Брок все увидит и все разглядит, но обсуждать согласится вряд ли. Баки не чувствует уверенности даже в себе самом — что может посметь предложить подобное обсуждение. Вместо него говорит крутящееся на языке и вряд ли именно собственное:       — Жрать охота… Можно Брока попросить что-нибудь приготовить. Или я могу, — поведя плечами, Баки произносит слово Солдата первым и тот довольно урчит от этого, от того, что становится озвученным, так же, как урчал внутри когда-то в далеком прошлом, когда Брок гладил его по голове. Баки притворяется, что ничего не происходит так же умело, как это делает Солдат, прячась от собственного слова, от собственного неутешительного, возмутительного вывода. Баки притворяется, а ещё очень сильно старается не пялиться в сторону Стива. Теперь они с Солдатом будто местами меняются — тот хочет смотреть и вглядываться, только не так, как обычно, пускай и все еще с презрением. Солдат не отказывается от того, чтобы контролировать, но Баки чувствует разницу.       Солдат хочет смотреть и требовать собственным взглядом, чтобы Стив прекратил так хорошо лгать всем вокруг, кто уважает его, о собственной силе.       Баки даже не пытается ему сказать то, к чему сам в контексте Солдата только привыкает — Стив не врет.       — То есть мою кандидатуру ты даже не рассматриваешь? — Стив не обижается. Посмеивается мелко, качает головой. Его бы в душ затащить, но много раньше слизать с его плеч всю соль пота, что осела там после тренировки, а ещё целовать, целовать, целовать. Просто так и не имея сил высказать хотя бы пару из тех слов, что ещё даже не родились, лишь крутились где-то внутри странным, непонятным чувством… Стив не обижается. Бросает ему смеющийся взгляд в ответ, мягко, еле ощутимо пихает его плечо собственным — попадает в левое. Солдат вздрагивает внутри, но не дергается и даже не подкидывает в их сознании мысль о том, что им необходимо защищаться прямо здесь и прямо сейчас. Стив играется. Стив знает, что ужасно готовит, а ещё не обижается.       Баки не хочет думать о том, как хорошо ему оказывается в этом мгновении рядом со Стивом — чтобы просто не сглазить. Потому что мгновение завершается, сразу же позволяя больной мысли настигнуть его.       Они — угроза для Брока.       И здесь не помогут ни разговоры, ни разборки. Что делать с этим, — кроме как уходить, конечно, Солдату стоило бы нахуй сходить с такими предложениями, — Баки не знает вовсе.       — Она едет! Она едет! — откуда-то из гостиной раздается всполошившийся, радостный голос Ванды, и они со Стивом тут же переглядываются. Солдат беззвучно подбрасывает ему воспоминание: маленькая девочка, в чью спальню он пробирается через окно, предлагает ему взять ее плюшевого медведя, чтобы он не был таким суровым. Она говорит именно так и не понять вовсе, почему просыпается, — Солдат двигается бесшумно, у него личная, одиночная миссия по разведыванию территории людей нового командира, — а ещё спрашивает у него, не голоден ли он. У неё светлые, взлохмаченные волосы, ничуть не заспанные глаза, но отдаться на растерзание мысли о том, что она ждала его, что все это — ловушка; у Солдата не получается. Он признается, что хочет пить, и она приносит ему молоко, а ещё замечает, что у него металлические пальцы. Она говорит, что он похож на мишку-робота, говорит, что у него красивые волосы. Маленькая, ничуть не заспанная… Лили. Дочь Джека. Ребёнок. Безобидный, беззащитный, маленький, как котёнок. Солдат подкидывает, подкидывает, подкидывает воспоминание вместе с собственными мыслями под полоток их сознания и они повисают там, определяя факт радости маленькой. Ещё — давая Баки кучу информации. Странной и какой-то слишком на обычного Солдата не похожей.       Защищать чужую уязвимость? С чего бы. Нет, конечно, за Ванду он и убить, и умереть с легкостью согласится, но с Вандой он знаком намного ближе. С Лили же незнаком вовсе. Она хочет отдать ему своего плюшевого мишку, чтобы он не был таким суровым, а еще приносит стакан молока, заполненный доверху.       Она заботится о его функционировании, а ещё о сантиментах, которые, по мнению Солдата, у него отсутствуют.       Переглянувшись со Стивом и не давая ему лишней секунды, чтобы увидеть хотя бы одну из всех собственных мыслей, Баки немного ускоряет шаг. Это все Солдат. Его тянет вперёд, ему хочется сорваться на бег. Джек даст ему поздороваться? Лили уже приходила. Солдат знает это, но тогда поприветствовать ее у него не вышло. И, может быть, получится сейчас, если он поторопится, если успеет. Коридор вытягивается будто бы прямо под его ногами да к тому же ему нельзя действовать слишком открыто. Стив не должен догадаться. Стив — уже не угроза, но кто знает, что может им принести его беспомощность и бессмысленность. Стив не должен знать его слабых мест и рычагов давления на него. Поэтому Солдат торопится, но при этом держится ровно рядом с ускорившимся лишь чуть-чуть Стивом.       Впрочем, ни один из них не успевает. До лифта остаётся разве что десяток шагов, когда двери открываются, выпуская из себя несколько человек. Из-за края коридорной стены тут же выносится радостная Ванда. Ей навстречу, но явно не к ней тут же летит жесткое и раскатистое:       — Где он?!       Баки спотыкается на новом шаге от неожиданности разъяренной интонации. Стив реагирует быстро, подхватывает его под локоть — снова под правый, только помыслить не удаётся ни о чужой вряд ли намеренной удачливости, ни о Солдате. Резким, разъяренным шагом из дверей лифта выходит невысокая, почти миниатюрная женщина. Джинсы, кроссовки на низкой подошве, несколько мимических морщин на миловидном лице — она не молода. Антрацитовая толстовка, в мочках ушей мелкие камни серёг, на пальце нет ни единого кольца. Она выходит последней, сразу за Джейком и Кейли с Лили, но очень быстро оказывается впереди них, широким шагом собственных, не длинных ног, опережая всех.       — Лилия, привет, — добежав до другой маленькой, маленькая останавливается, замирает перед ней. Солдат фиксирует, будто сканером, разницу у них в росте, — и, очевидно, возрасте, — замечает радостную ответную улыбку. Ещё замечает то, с какой легкостью Ванда полностью игнорирует разъяренную женщину, что быстро проходит мимо неё. Но у Баки проигнорировать ее просто не получается. Солдат подмечает сжатые в кулаки ладони, собранные у затылка в пучок темные волосы. Те пряди, что выбились из-под резинки, мечутся в стороны на каждом новом ее шаге. Прежде чем она успевает заорать снова, откуда-то из-за угла звучит:       — И тебе привет, Нина. Давно не виделись, — голос Брока звучит расслабленно, радостно немного даже — эта радость на ту, которую Баки чувствовал запахом позавчера, не походит вовсе. Брок не прячется, не скрывается и не бесится. Он разве что усмехается, ну, точно ведь усмехается, по голосу слышно, и Баки, к счастью, уже поставленный Стивом ровно, устремляется вперёд к углу коридора. Его ведёт Солдат отчасти, а ещё собственный интерес. Джек говорил, что Нина — лучшая подружка Брока.       А Стив вряд ли знал о ней даже, но ему точно было интересно тоже. Потянувшись следом за ним, ускорив собственный шаг, он успел, правда, поздороваться и с Джеком, и с Кейли. Баки отделался кивком, даже взгляда не переведя в нужную сторону. Ему было слышно и так, смотреть было совсем не обязательно — две маленькие были рады друг другу и уже начинали то ли щебетать, то ли мяукать что-то наперебой, Кейли уже уводила их в сторону комнаты, вентиляционной решётки в которой вовсе не было. Если бы она там была, — Баки был в этом уверен, — Солдат бы не спал вообще. Сидел бы над решёткой и сторожил сон Ванды. Превентивной меры ради.       Он мог бы сидеть и под дверью, снаружи, но тогда Стив что-нибудь бы точно заподозрил. Допустить этого было нельзя ни в коем случае, что раньше, что даже сейчас, когда Стив уже не был угрозой.       Но лишь для самого Солдата, конечно же.       — Пошёл ты нахуй, Рамлоу! — стоит ему оказаться подле угла коридорной стены и только выглянуть из-за него, притормозив собственный бег, как раздается новый, резкий и гневный окрик. Где-то в стороне недовольно щёлкает кончиком языка об небо Кейли. Она уже закрывает дверь спальни, оставляя их пятерых — вместе с Джеком, конечно же, может его отсутствие в спальне даст Солдату возможность поздороваться с маленькой, это бы помогло выполнить миссию повторного знакомства, — посреди коридора. И это точно важно, важно думать о Стиве, важно держать во внимании Джека, нужно обратить больше внимание на злость Нины, а ещё… Баки не успевает. Даже Солдат — они никогда никому об этом не расскажут, Баки даже поклясться готов, чтоб этот бедовый программный код не начал тревожиться и хуйню творить, — не успевает.       Брок выглядит спокойным и расслабленным напротив разъяренной Нины. Он не злится в ответ, усмехается. Брок видит — сжимает зубы заранее, чтобы случайно не прикусить язык или щеку. Брок видит, а ещё, вероятно, видит Джек. Может быть, Баки не уверен, Баки не успевает считывать и на Джека не смотрит. Солдат отвлекается на короткий вздох Стива, что стоит рядом с левым плечом.       А после Нина достигает Брока. От нее по коридору волнами разносится запах ярости, что больше похож на резко начавшийся шторм. Он грозится уничтожить всех и каждого, но в реальности — лишь одного. Солдат не успевает среагировать, даже помыслить не успевает свое излюбленное, наученное Броком:       — Безопасность командира в приоритете, — Баки же не успевает ни предугадать, ни помыслить, что вот-вот услышит это внутри своей головы. Нина достигает Брока твердым, но почему-то бесшумным шагом. У ее кроссовок нет каблуков, подошва явно мягкая, плавкая — это не имеет ни веса, ни значимости. Она достигает Брока, не оборачиваясь в пространстве вовсе. Не ищет взглядом любых зевак и их со Стивом в особенности, не беспокоится, что кто-то кинется на нее из-за угла. Солдат чувствует ее злость, но недооценивает угрозу из-за размера — Нина слишком мала, чтобы навредить Броку. Брок же слишком силен, слишком бесстрашен, слишком умен, чтобы не успеть отразить атаки, если та вдруг решит случится.       Брок же слишком бесстрашен, но… Почему тогда боится их так, будто они могут, правда могут посметь ему навредить.       Нина вскидывает руку быстро и резко, только затормозив меньше чем в шаге от Брока. Времени на любое ожидание быстрой, хлесткой пощёчины просто не остаётся — она сжимает руку в кулак вновь и бьет его с такой силой, что Брок дергается в сторону всем собой. Его голова отворачивается рывком, пока Нина даже рукой не встряхивает, вместо этого указывая на него пальцем, что разъярен, кажется, ничуть не меньше, чем вся она. Баки дергается, будто ударило именно его, и чувствует, как Солдата внутри переклинивает. Он покрывается дрожью, похожей на дрожь электрического тока, взгляд цепляется за пострадавшую скулу Брока. Крови нет, нос не сломан, но она, эта женщина, мелкая, тонкая, невысокая, с миловидным лицом и мимическими морщинами… Если бы Солдат был персонажем мультфильма, — Баки уверен в этом, — в этой сцене его бы нарисовали с карикатурно открытым от удивления ртом и большими глазами. В реальности же его просто переклинивает и подтормаживает. Ни единый миг из прошлого не хранит в себе хоть сколько-нибудь похожей ситуации.       Потому что Нина бьет Брока в лицо ничуть не с меньшей яростью, чем когда-то по весне бил сам Баки, желая убить его за Стива и его безопасность.       И потому что Брок в ответ даже плечом не ведет.       — Ты, престарелый гребанный пидарас, что себе удумал, а?! Мне когда Кейли позвонила, я почти была готова отвалить блядский миллион ебанной ведьме, чтобы она тебя воскресила и чтобы после я сама тебя ебнула! Есть ли у меня блядский миллион, Рамлоу?! Нихуя, блять! Мало того, что я из-за твоего идиотизма чуть не влезла в сраные долги… Это вообще самая меньшая проблема из всего, блять, случившегося! — ее рука не дрожит. Отзвук голоса разносится по всему коридору, и Баки бы ждать, что Стив вот-вот попросит ее не матерится, — на этаже все же находятся дети, — но он слишком удивлен и сам. Это ощущение даже вряд ли можно так назвать. Удивление слишком жалкое и бессмысленное слово. Все, что есть внутри него, замирает в глубинном ахуе, рот приоткрывается сам собой и он становится именно тем карикатурным персонажем, участь которого хотел отдать Солдату. Нина орет с той же яростью, с которой очень редко и только по очень важным или болезненным поводам орет сам Брок.       Когда Баки говорит, что он лжет и просто не хотел, чтобы они разобрались с ГИДРой проще, например?       Ну типа.       Нина выглядит раз в сто злее даже того, самого злого Брока из всех, каких Баки под руку с Солдатом видел. Пока Брок поводит нижней челюстью, прячет ладони в передние карманы спортивных брюк и становится ровнее. Он расставляет ноги чуть шире, и ладно, не зависимо от того, что Баки вряд ли могло бы хоть что-то удивить еще сильнее — его удивляет. Брок расставляет ноги шире для устойчивости, прячет ладони в передние карманы, а еще глядит на Нину без единой чертовой капли агрессии. Он просто смотрит, уже не усмехается в радости встречи.       Он слушает ее?       — Чертов ты маразматик, ты что вообще сделал, а?! Подохнуть он захотел… У тебя не было ни единого сраного права на это, понятно?! С ребёнком на руках, Рамлоу! Ты даже не списался со мной, чтобы я могла взять ее на себя! На кого бы ты оставил ее, а?! На этих сраных идиотов из ЩИТа?! — отдернув руку вниз, она отшатывается лишь на шаг, а после рвётся к нему вновь. Ее голос, начавшийся с крика, не собирается стихать вовсе, и она все ещё матерится. Почти разрываясь от желание посмотреть на Стива и вместе с этим не отрываться от происходящего, Баки все же оборачивается быстро. Стив выглядит растерянным и, кажется, немного испуганным. Его рот тоже приоткрыт, но он точно не сможет сказать хоть что-то в ближайшие минуты, в этом Баки не сомневается, по глазам видит. — И ладно бы это, но ты.! Гребанная, двуличная крыса. Я ж тебе все с рук спущу. Все, что мне про тебя Джек рассказал, хуй с тобой, тебе с этим жить, но ты же не захотел, а! Сучий ты ублюдок, послушай-ка меня сюда. Упал, значит берёшь и поднимаешься снова, ты понял меня?! Я чуть не ебнулась за те две секунды, когда Кейли решила выдержать паузу, прежде чем сказала, что ты выживешь. И что по-твоему я должна была бы делать без тебя, а?! Пошёл ты нахуй, Рамлоу, ясно?!       Баки еле успевает обернуться в нужный момент, но до этого успевает увидеть нечто, что, пожалуй, окончательно возводит всю происходящую ситуацию в абсурд: Джек улыбается. Широкой, чрезвычайно довольной улыбкой — он почти светится ею, разве что глаза не жмурит. Баки только вдыхает поглубже — эта попытка запустить все системы организма, а вместе с ними и Солдата, ему совершенно не помогает. И выдохнуть не получается. Он давится вдохом же, закашливается: Нина вновь бьет Брока, с той же стороны, по той же траектории и той же рукой. Удар у неё поставлен хорошо, качественно, — хочется помыслить, что Баки не удивится, узнав, что ставил ей его именно Брок, но не получается, он удивится точно, — а Брок не уклоняется и не отступает. Голова у него все равно дергается, сам он выстаивает. Оборачивается назад с твердостью то ли горной породы, в которую бросаются мелкими камнями, то ли человека, который… Что? Баки не знает. Все его мысли смешиваются, не теряется ни единая, но ни единую же разглядеть не удается. Пока Нина уже почти рычит на каком-то животном языке, дергая ударенной о чужое лицо кистью озлобленно:       — Только посмей ещё раз что-то подобное выкинуть, ты понял меня?! Мне насрать. Что происходит, как происходит… Ты стоял, стоишь и будешь стоять, иначе я тебя собственными зубами из-под земли выгрызу, ясно, сука ты такая? Как, нахуй, хочешь, так и разбирайся, блять, хоть в сраку ебись и похуй мне, что ты уже это делаешь, — схватив другой рукой Брока за ткань толстовки на груди, она пытается подтянуть его к себе, но разве что сама притягивается. Будучи почти на две головы ниже его, Нина должна бы выглядеть мелко и незначительно, но теперь уже обмануться у Баки не получается — Нина выглядит на равных с ним. И то, каким взглядом на нее глядит Брок, как будто бы только подтверждает это. Она рычит: — Если ты вдруг снова подумаешь, что сдохнуть это единственный выход, значит ты очень хуево подумал. Упал, значит берёшь и поднимаешься. Уже не говоря о том, что ты нахуй киданул обоих своих мужиков и ребёнка, сраного восьмилетнего ребёнка, Рамлоу! А ещё, блять, меня!       То ли оттолкнув Брока, то ли оттолкнувшись прочь от него, Нина отступает на шаг и все же встряхивает вновь той рукой, которой уже дважды успела ему врезать. Она недовольно шипит, сжимает пальцы несколько раз. В ответ получает лишь спокойное и твердое:       — У меня были причины, — вот что Брок отвечает ей. Баки верит. Теперь — да. Теперь, когда все знает, когда все недомолвки мертвы, он верит и понимает немного даже. Стив рядом с ним вздыхает, перетаптывается на месте, а ещё пахнет растерянностью. Быстро приходящий в себя Солдат этот запах считывает за секунды, еле различая его, впрочем, в ядерном смраде ярости Нины, что затянул собой уже весь коридор этажа. От Брока злостью не пахнет все ещё. Он лишь говорит, смотрит вниз, Нине в глаза, тяжелым, внимательным взглядом. Коротко, раздраженно рассмеявшись, Нина бросает уже без крика, но ровно той же интонацией, которой Брок обычно отдает приказы:       — А я ебала твои причины, Рамлоу, — и в этот момент Баки понимает, почему Джек назвал ее лучшей подружкой Брока. В этот момент Баки понимает, пожалуй, всё, вместе с этим вряд ли понимая, хоть что-нибудь. Нина орет, Нина говорит, Нина матерится — каждым собственным словом она звучит вровень Броку, потому что ее слово является его словом. Голос другой — интонация та же. Суть и жесткость каждого звука, ярость, злоба, непримиримая и призывающая к ответу. Брок не дергается, во имя защиты или атаки не бьет и только хмыкает ей в ответ, когда она даёт ему чётко понять — он налажал знатно и по-крупному.       Баки не может с ней согласится. И не понимает именно этого — Нина походит на Брока будто одна капля на другую, но, замерзая, вода обращается снежинками, что никогда не найдут себе идентичную. На все его оправдания Нине плевать глубоко и почти жестоко. Мимолетом Баки даже хочется вступиться: потерять тех, кто дорог, убить их — это все отнюдь не шутки. Он так и не вступается. Брок не выглядит ни избитым, ни проигравшим, ни жертвой. Хмыкает ей в ответ, смотрит в ее лицо. Раздраженно дернув плечом, Нина отступает в сторону и обходит его, направляясь в гостиную. Бросает грубо и резко себе за спину:       — Я надеюсь, у тебя есть что-нибудь выпить, Рамлоу. Что-нибудь кроме твоего сраного позёрского безалкогольного пива.       Баки глядит ей вслед лишь пару секунд, тут же возвращается к Броку взглядом. Тот поводит челюстью и доволен он вряд ли. Ещё — не смотрит ни на него, ни на Стива. И вместо любых взглядов указывает прямо на Джека, говоря с оскалом:       — А ты хули лыбишься, а? Я знаю, что ты от неё тоже опиздюлился, Роллинз, не выебывайся тут, — дёрнув головой, Брок поджимает губы, прищуривается. Джек ему в ответ смеется раскатисто и будто бы отомщенно, точно отомщенно, а после начинает, наконец, идти вперёд. Солдат успевает подбросить им обоим мысль о том, что Джек подходит ближе очень зря, только разделить ее, эту мысль, у Баки не получается.       От Брока не пахнет злостью вовсе. Впервые, не так ли? Вероятности кружатся у Баки перед глазами, что те же снежинки. Откуда бы им взяться посреди жаркого Нью-Йоркского лета, он не знает совершенно, но точно видит их. Еще видит пропасть, которая очевидно отделяет Нину от Брока — через нее протянута единая, крепкая черная нить и она соединяет концы. По ней не перейти, не перебраться, но она может передать звук дрожью частот интонации. И та уже звучит, уже разносится, достигает их прямо из кухни — резко и требовательно:       — Я начну пить без тебя, Рамлоу, где ты застрял?!       Кусаче улыбнувшись, Брок не отвечает Нине ничего. И, наконец, переводит взгляд к ним со Стивом. Быстро оглядев их, — Баки даже не пытается предположить насколько комично они смотрятся, выглядывая из-за угла, надеется только на, что Стив уже взял себя в руки и по крайней мере рот закрыл, — он фыркает смешливо. Все надежды Баки разбиваются в дребезги. Расстраиваться, правда, не приходится. Качнув головой в сторону гостиной и без единого слова пропустив мимо себя слишком возмутительно довольного Джека, Брок спрашивает:       — Обедать будете?       Он выглядит так, будто бы в полном порядке. Он не злится, а еще, похоже, не лжет. Баки глядит на него, смотрит ему в глаза, зачем-то в моменте пытаясь наложить его ярость прошедших дней на происходящее прямо сейчас — оно не накладывается нахуй. Брок не злится. Нина орет на него трехэтажным матом, перебивая им даже Стива, столь любящего все культурное и порядочное, Нина бьет его… Брок в порядке. Даже челюстью лишний раз не поводит, усмехается легко и спокойно.       А Баки не понимает. Изнутри уже звучит:       — Безопасность командира… — Солдат подтормаживает по-крупному. Пока у Брока на щеке медленно обнажает себя будущий синяк, Солдат подтормаживает и растеряно оглядывается на Баки внутри их сознания. Вся существующая хоть где-то вертикаль власти рушится в его руках, под носом все ещё дразнит запах ярости Нины… Кто она? Лучшая подружка? Этот статус Солдату не известен так же, как количество власти, которое может быть ему присуще. Баки бы ему объяснил, Баки был не против ему объяснить — как-нибудь позже. После того, как он примет душ, после того, как посидит в гостиной и просто посмотрит на неё… Кто знает, может, Нина врежет Броку ещё пару раз? Баки этого, конечно, не ждёт, но вновь, в который только раз отодвигает всю растерянность Солдата. Уже, правда, не прочь, лишь в не столь далекое будущее. На вечер, к примеру. Когда они освободятся от своих несуществующих дел, когда Нина уйдёт и… Все это будет нужно уже вряд ли. Разговоры, объяснения на пальцах о том, как устроены человеческие отношения, и даже, быть, может, споры. Солдат подтормаживает и стреляет наугад — он делает это так же хорошо, как его последний командир. Баки винит удачу. Брока — не винит. Солдат стреляет. Солдат говорит: — Друзья могут бить друг друга…       Он не задаёт вопроса. Баки успевает кивнуть ему, впрочем, но скорее в пространство. Ответом на вопрос Брока? Уж точно нет, он кивает Солдату, растеряв всю свою скрытность из-за той сцены, что увидел только что. Потерянная скрытность оказывается всеми забыта и брошена, Брок переводит собственный взгляд к Стиву, пока Баки изнутри выдает краткую, но абстрактную мысль Солдату:       — Иногда. Когда друзья творят очень большую херню, — высший балл его ответу кто-нибудь поставит вряд ли уж точно, но Солдат вопросов не задаёт. Солдат прекрасно знает, что они со Стивом не дрались — пускай ещё далёко не все воспоминания всплыли в их сознании, Баки никогда не посмел бы поднять на Стива руку. Ещё для Солдата безопасность командира остаётся наивысшим приоритетом. Состояние командира. Его решения. Его действия. Солдат не задаёт вопроса, вместо этого этого лишь хмыкая мысленно: кратко и удовлетворенно.       Баки устремляется во вне и фокусирует собственный взгляд на Броке, фокусирует собственный слух на Стиве. Стив уже вздыхает где-то подле его плеча, кивает, наверное, и говорит:       — Да, но ты… — не договаривает. От него тянет сомнением, удивлением, но вовсе не тянет ощущением возмездия от увиденного. Стив переживает в порядке ли Брок и его лицо, а ещё, конечно же, самолюбие. Брок смешливо фыркает, тут же кривится чуть болезненно и кивает:       — В состоянии приготовить всем нам обед, Стив. Она просто переволновалась, — пожав плечами, Брок разворачивается и устремляется прочь. Баки и хочет посмотреть на Стива, хочет, быть может, даже спросить, что за человек кидается на других с кулаками, когда волнуется, но ни того, ни другого так и не делает. Солдат говорит молча и мысленно:       — Если бы командир был Солдату другом, Солдат бы ему врезал тоже.       И Баки не чувствует уверенности вовсе: он согласен с этой мыслью или она все же его ужасает так же сильно, как мысль о том, что они для Брока угроза.       Мысль о том, что им придется от Брока уйти. ^^^       — Я надеюсь, Рамлоу, ты его хоть сам грохнул под конец? Только не говори мне, что его убил кто-то другой, — скривившись от возможности оказаться разочарованной уже через десяток секунд, в момент ответа Брока, Нина стягивает резинку с хвоста собственных волос и прочесывает те пальцами. Стив очень старается не смотреть на нее слишком внимательно, — не пялиться, да, — но получается из рук вон плохо. Даже та горячая, дымящаяся и чрезвычайно вкусная паста, что Брок ставит перед ним, оказывается не настолько привлекательной, как все происходящее за границами его тарелки. Нина перехватывает недлинное каре собственных волос у затылка вновь, — движения ее рук чем-то напоминают ему движения рук Баки, который собирает волосы по утрам, — после тянется к тарелке, что стоит рядом с ней.       Как реагировать на нее, Стив не знает. Разговор о том, как они все шикарно выебали — это слово ему не принадлежит вовсе, конечно же, — ГИДРу, все тянется, тянется, тянется. Ему стоит сказать еще в самом начале хотя бы единое слово о государственной тайне, о профиле их работы, о конфиденциальности, но произнести его так и не получается. Нина не спрашивает — буквально требует с Брока всю ту информацию, которую ей отказался рассказывать Джек под руку с Лили. И Брок рассказывает. Пока готовит обед, неспешно перемещаясь по кухне, он рассказывает о Трискелионе, о драке, о том, как отправляет Ванду прочь, за границу поля зрения угрозы, а еще не говорит ни единого слова о самом Стиве. Он зовет его Капитаном, упоминает Наташу и пока его слово двигается, пока оно живет, Стив все ждет, когда же всплывет хоть какое-то чувство. Раздражение от того, что он не поверил Броку, злость и, может, ненависть даже… Этого так и не происходит. Брок прячет личное в неспешных движениях собственных рук, пока нарезает овощи, Брок скрывает его в текстурах рассказа о собственном пути по этажам.       Стив ждет и не дожидается. Лишь ловит временами его ответные взгляды — в них плещется та самая хитрость, искрящаяся, самодовольная, которую Стив так сильно любит.       — В упор выстрелил. Он так удивился, ты бы видела, зайка, — нагло усмехнувшись Нине в ответ, Брок покачивает в пальцах стеклянный рокс с виски, налитым ему Ниной еще с час назад. Тарелка с его обедом постепенно остывает посреди стола, Нина же смеется надменно и нахально, так и не успевая поднести вилку с намоткой пасты ко рту. Она запрокидывает голову, хохочет и покачивает ногами — о том, что на кухонной столешнице не сидят, а готовят, Стив как-то тоже отмалчивается. Потому что Нина уже сидит и он не успел отследить момента, когда она туда забралась. После той ошарашивающей сцены в коридоре они с Баки ушли в душ. Когда вернулись — Нина уже сидела, крутила в пальцах свой собственный виски и насмешливо, колюче дразнила Брока тем, что он отвратительно готовит.       Если бы у Стива был шанс описать хотя бы единственным словом то, что он чувствовал, он точно выбрал бы отмолчаться. Потому что, как описать это, не имел ни малейшего понятия.       — Я уверена, он был бы в еще большем ахуе, если бы видел, что происходило после, — свернув собственный смех, будто зажав его в кулаке, Нина все-таки доносит вилку до рта. Где-то слева от самого Стива Джек уже замирает, уже вдыхает мелко, быстро. Он будто ожидает чего-то, пока сам Стив отказывается от любых ожиданий вовсе: в сегодняшнем дне ни единое не сможет оправдаться. Брок же стоит. Смотрит на Нину, на собственный виски и подпирает бедром край кухонной столешницы. Он выглядит слишком расслабленным и оттого будто ненастоящим вовсе. Стив не помнит, чтобы видел его таким хоть когда-нибудь. Пропадает каждое кусачее слово, непомерно раздраженная дрожь интонации девается куда-то. С Ниной он пререкается через каждое второе слово, но все равно на себя не походит вовсе. Попробовав пасту в первый раз, Нина кривится и говорит: — Недосолил. Влюбился небось, а, Рамлоу?       Ее взгляд поднимается от тарелки и настигает Стива раньше, чем тот успевает отвести собственный прочь. Нина говорит не ему, не к ним с Баки обращается, но почему-то через одно слово Стива дергает где-то изнутри. То, какие слова она подбирает, то, о чем вообще говорит — она вызывает на бой каждым звуком собственного голоса и Стив все же чувствует.       Он это где-то уже точно видел.       — Подох, ожил и полюбил пресное, зайка. Не выдумывай, — потянувшись в сторону, Брок не делает и единого лишнего шага. Он тянется к солонке, стоящей на столешнице, у стены, и легким движением руки запускает ее прямо к Нине по поверхности. Его слово неожиданно заставляет Стива нахмурится, но на всю его хмурость тарелке с пастой ответить нечего вовсе. Брок, конечно же, лжет, обороняется, уходит в защиту и не возникает даже вопроса почему, но давящее, трудное ощущение ворочается внутри. Окружающие его рвы наполняются, наполняются, наполняются, а Стив просто стоит на берегу и смотрит. Брок говорит Нине не выдумывать, передает ей соль, и Нина не должна бы поймать ее, Стив чувствует, что она все еще смотрит на него, чувствует, что она не отворачивается — все равно ловит. Справа звучит нахальное и игривое:       — Ауч, — и это Баки. Он слышит ложь Брока, обличает ее, заставляя того скривиться, а Нину нахально засмеяться вновь. Стив поднимает к Броку глаза, замечая, как тот кривится. Он выглядит расслабленным, правда ведь выглядит таковым, но неожиданно Стив видит больше — рвы вокруг наполняются, намереваясь будто бы выйти из берегов и заполнить весь мир.       — А тут и выдумывать нечего, все и так видно, Рамлоу. С тобой-то все и так понятно, старый чертяка, но вот вы… — посолив собственную пасту, Нина пускает соль назад по столешнице. Брок, конечно же, ловит, а еще не смотрит ни на него, ни на Баки. Отворачивается, допивает остатки виски. Списать его настроение на алкоголь у Стива не получается. И это, пожалуй, оказывается единственным даже, что не удивляет — Брок говорит, что не влюблен так, будто бы просто произносит ту истину, которая раньше отмалчивалась. А Нина смеется ему в ответ, Баки реагирует тоже и даже Джек успевает хмыкнуть скептично где-то посреди всей его молчаливой задумчивости. Стив только глаза отводит, а после поднимает — Брок отворачивается. В ответ не смотрит. Ничего не комментирует. Нина, смотрящая на них с Баки, неожиданно говорит: — Как так вышло, а, ваше высочество?       К кому именно она обращается, ошибиться не получается. Только сквозь все свое желание быть учтивым и вежливым Стив почему-то продирается слишком быстро, когда слышит звучащее обращение. Он поджимает губы, вздыхает — очень вовремя, потому что Брок, наконец, оборачивается. Он отставляет рокс на столешницу, тянется за своей тарелкой с пастой к столу. Обогнуть направленный на него взгляд Стива ему не удается. Стив интересуется чуть сурово:       — Ты сказал ей? — и это, конечно, невежливо. Нина здесь, она задала ему вопрос, Стив же отвечает собственным и отнюдь не ей. Брок пожимает плечами, качает головой. И откликается лениво, слишком расслабленно:       — По тебе видно, что ты привилегированная королевская особа, Стив. Тут и рассказывать нечего, — он точно смеется. Глазами, губами, звуками собственных слов он смеется, но вовсе не врет. Стив не верит все равно. Потому что быть такого совпадения просто не может. Нина же, фыркнув, говорит:       — Привилегированная королевская особа, которая по ночам откладывает корону и тащится к простому люду, чтобы поиграть с детьми в салочки, — в середине ее слов Стив успевает даже заподозрить жестокую, похабную шутку. Какое-нибудь слово о его ориентации или о том, в каких отношения он находится. «Ночь» становится триггером, он переводит собственный взгляд к Нине. Та улыбается с довольством и заканчивает вовсе не тем, что он думает ждать от нее. Суровость вздрагивает на его лице легкой, удивленной растерянностью, глаза приоткрываются шире, будто пытаясь увидеть что-то большее, какую-то неприятную подоплеку или еще чего. Ее так и не находится. Отступив назад к столешнице, Брок щелкает пальцами, указывает на Нину, сразу же говоря:       — Точно, зайка, — он кивает ей, подхватывает вилку. Стив не успевает отследить в какой момент его взгляд сбегает прочь от внимательности Нины. Перед глазами оказывается Брок. Он в ответ не смотрит, уже отвлекается на пасту. Он говорит, что не влюбился и это дергает где-то внутри вопросом: неужели так сложно просто сказать это? Или хотя бы отмолчаться? Не врать, не лгать, они ведь с Баки все равно слышат, когда он лжет. Сейчас — не лжет. Соглашается со всей чужой метафорой, которая с легкой руки и без спроса выставляет Стива двуликим. Пока одно его лицо властвует в отрыве от всего обыденного и людского, другое милосердно делит с простыми людьми маленькие радости. Метафора выходит красивой. Мнение Брока о нем, обо всем, что в нем есть — чрезвычайно приятным.       Не улыбнуться не получается. Чуть смущенно отведя взгляд в сторону, он успевает наткнуться на игривые смешинки у Баки в глазах, но не успевает вовсе вспомнить о том, что Нина вообще к нему обращалась. Негромко неожиданно рассмеявшись, она говорит:       — А, впрочем, знаете, ваше высочество, это не сильно-то важно, — интонация меняется неуловимо и быстро. Будто отразив его смущение, Нина смягчается, — хотя казалось бы, на пересчет последних часов, такого ждать от нее нельзя уж точно, — следом тут же переводит собственное внимание в другую сторону. Она уже смотрит на Баки, задумчиво дожевывает быстро сунутую в рот пасту. И только прожевав, мелко дергает стопой. Интересуется очень и очень засранисто: — Но вот ты, красавчик. Как так вышло, а?       Баки не вздрагивает. Усмехается и в той его усмешке Стиву неожиданно видится какая-то вопиющая, очень вульгарная маленькая беда для них для всех. Детей в гостиной нет, Нина матерится так, что может дать фору самому Броку, и переживать почти не о чем — Стив чувствует, как переживание быстро колет внутри. Потому что здесь Нина, здесь Джек, а у него регалии, статус и ответственность. Брок любит повторять, что нация будет в ужасе, если узнает, но за каждым подобным его словом кроется более правдивое — никакая нация никогда ни о чем не узнает. Меловой круг уже нарисован, теперь они рисуются вновь, и с ним, с этим меловым невидимым кругом прямо поверх песка, Стиву очень спокойно.       А после Баки говорит:       — Он охуенно трахается, вкусно готовит и отлично дерётся. Такие мужики на дороге не валяются, — и Стив видит, как его рот растягивается в возмутительно обворожительном оскале. Беды не случается, все личное остается спрятанным и защищенным, но кольнувшее миг назад переживание обнажает то, насколько сильна его растерянность. Перед Ниной? Определенно. Она приходит, бьет Брока по лицу, после наливает ему выпить и достает пакет со льдом. Даже смотрит грозно, чтобы воспользовался, потому что Брок пытается отказаться. Во всем их взаимодействии, в каждом взгляде и каждом слове Стив видит что-то личное. Очень глубокое. Очень твердое. И очень крепкое.       Из всего, что он знает о Броке и его отношениях с людьми, не удается подобрать ни единой реплики или пародии. У Брока есть СТРАЙК и они дружны, но со СТРАЙКом Брок все равно другой. Он с ними главный. Даже если он не старше всех, он все равно высится над ними: командует, оберегает, решает их дела. Ещё у Брока есть Ванда — тут не получится сопоставить, даже если захочется. Ванда ребенок и находится не под опекой, именно что под покровительством. Ещё у Брока есть они, но… Иногда он смотрит на них взглядом, чем похожим на тот, каким смотрит на Нину. Очень редко, Стив не может даже вспомнить последнего подобного раза, лишь чувствует — это было. Он где-то уже это видел. Он имел с этим дело. Однако, то иногда тонет в прошлом собственными искрами. У Брока есть они, но ещё между ними есть глубокие-глубокие рвы.       Нина же будто становится рядом с ним. Она врывается на этаж, материт его и обвиняет будто бы в самом худшем и всех возможных дел — в самоубийстве. Она бьет его по лицу и ничуть не мягко, жестоко обрубает: ей плевать на его причины. Стиву не плевать. Стив волнуется. Теперь уже он волнуется об этом, он чувствует, что это важно для него — чтобы Брок хотел жить и не хотел умирать. Когда Нина кричит, ему не хватает силы вмешаться. Шок и растерянность замораживают тело получше любых льдов, не давая ни произнести вслух запрет, ни подойти и перехватить ее руку. А ещё Брок — выглядит обычным. Будто ничего не происходит. И поэтому Нина становится рядом с ним тоже, огибая весь факт собственного роста и миниатюрности, огибая все глубокие-глубокие рыв и проходя по воде, она становится и становится ему ровней.       Стив не может найти ни единого похожего примера во всей истории отношений Брока с другими людьми, Стиву знакомыми. Фьюри он лжет и держится особняком, перед Пирсом напряженно собирается отражать любую угрозу и лжет тоже. Все это рабочее, впрочем, оно не котируется вовсе, в то время как весь, будто бы ближний круг его общения, не дает ни единого собственного результата схожести.       А потом приходит Нина. И растерянность Стива накрывает его семиметровой волной цунами. Он совершенно не понимает, что происходит.       Нина говорит:       — Однако, по фактам, красавчик. Хотя, про готовку я бы и поспорила… — она ехидно прищуривается, подмигивает Баки и почти сразу переводит собственный смешливый взгляд в сторону Брока. Она хочется сказать что-то, пока довольный Баки откидывается на спинку собственного стула, будто случайно опускает ладонь — металлическую, Стив замечает, замечает, замечает и просто держит лицо, чтобы не показать собственного удивления, — ему на бедро под столом. Прикосновение ощущается поддержкой, что, впрочем, не удивительно. От него, наверное, пахнет растерянностью очень сильно и остается только верить, что запах это приятный хоть немного. Уже обернувшись к Броку, Нина говорит: — Так ты, Рамлоу, теперь семейный значит… И как тебе?       Стиву не нравится ее интонация. Стив вообще не уверен, что она ему нравится, но ее интонация в особенности — после того, как Брок говорит ей не выдумывать, она возвращается к той же нити диалога вновь, лишь пару фраз спустя. Она вызывает его на бой очевидно и без должной вежливости или уважения. Стив не уверен, что мог бы позволить себе так же: по тому, каким человеком был сам, по тому, каким человеком был Брок. И это точно не зависть, лишь легкое опасение — Нина говорит, говорит, говорит, покачивая ногами и перебирая подошвами собственных кроссовок весь невидимый песок. Стив не знает, был ли на нем и прямо вокруг Брока меловой круг. Но, даже если был, он умирает.       А Нина не боится последствий вовсе. Потому что она — ровня? Или потому что дело в чем-то другом? Ответа на этот вопрос он никогда не найдёт, никогда не получит. Он мог бы задать его, но тогда пришлось бы объяснять: как для него ценен Брок, как ценны эти меловые круги на песке, а ещё как сильно он временами волнуется. Брок выглядит так, будто ничто не может ранить его — после совершает самоубийство.       И не успевает ничего ответить. Он только глаза поднимает от своей тарелки с пастой в сторону Нины, как у той неожиданно звонит телефон. Мелодичный, классический звук входящего звонка перебивает краткую, ненавязчивую тишину гостиной и он не удивляет. Но удивляет реакция. Нина отставляет тарелку, спрыгивает со столешницы — ее движения выглядят так, будто они были запланированный и подготовлены. Твёрдые, выверенные, крепкие. Стив не знает, кто звонит, но кратко кивает, когда она, извинившись, выходит в коридор.       Стив вообще ничего о ней не знает. Уже в коридоре Нина говорит:       — Привет, солнышко. Как твои дела? — и ее голос звучит так мягко, будто нагретое солнечным светом пушистое облако в полуденный летний день. Баки давится собственной пастой, Джек только хмыкает коротко. Он не отрывается от еды, он вряд ли слышит даже в полной громкости эту интонацию. Не отследив движения, Стив поднимает удивленный, не прячущий собственную растерянность взгляд к Броку. Нина говорит приглушая звук собственного голоса, а ещё звучит с такой любовью, которой в ней никогда и нигде нельзя было бы найти. Ведь она приходит, она врывается в их день собственным штормом, а ещё орет на Брока так, как кто-нибудь вряд ли смог бы себе позволить. Она ведет себя возмутительно и жестоко. После того, как молодой мужской голос в трубке отвечает, что все хорошо, и спрашивает, как она долетела, она говорит: — Все хорошо, Джек с Кейли забрали меня, я уже у Брока. Засранец в полном порядке. Мы прогуляемся с ним по барам, думаю, к середине ночи я буду у тебя. Хорошо, Адам?       Наверное, это ее сын. Стив ничего о ней не знает, лишь предполагает, основываясь собственными догадками на ее интонации, и поднимает к Броку глаза. Он не ожидает наткнуться на ответный взгляд, но происходит именно это. Внимание Брока переключается с откашливающегося Джеймса на него и на какой-то единый миг Стив чувствует: все рвы высохли, их уже засыпали песком, их больше нет. Стив чувствует, потому что Брок еле заметно улыбается на уголок губ, потому что с этой улыбкой, отражающейся где-то в глубине глаз, глядит прямо на него.       Глядит так, будто он чрезвычайно влюблён, а ещё — будто бы его взгляд тоже есть облако. Пушистое и тёплое, нагретое полуденным летним солнцем. Ни понять его происхождение, ни объяснить, даже себе самому, у Стива не получается. Только где-то внутри становится тепло и спокойно.       На жалкий, краткий миг. ^^^       — Бля, пойду отолью, посторожите мое пиво, — Баки поднимается из-за стола меньше чем через минуту после того, как Нина уходит к барной стойке за новыми напитками. Стив успевает перехватить его взгляд и улыбнуться ему согласно.       Стив успевает.       Ничего вовсе и вряд ли хоть что-то. После того, как их обед завершается, Нина утаскивает Брока, чтобы тот показал ей город. Идея оказывается невыполнима вовсе — Брок Нью-Йорка не знает, как отвечает он сам. Но знают Стив с Баки. Стив не успевает ничего. Ни понять, в какой момент произносит свое согласие, вставляя его между острой речью Нины, ни заметить, насколько быстро соглашается Баки. Нина ему явно нравится или, может, то Стиву так только кажется, но Баки усмехается, успевает начать с ней минимум три словесные перепалки за время обеда, а еще поспорить, что сможет выпить больше, чем она.       Слыша это, Брок неожиданно смеется — держа у лица лед, который ему вновь, во второй раз и после обеда, вытаскивает та же Нина, что оставила ему синяк на скуле собственным кулаком, он смеется раскатисто и легко, когда Нина пренебрежительно и насмешливо протягивает Баки свою ладонь. Они все-таки спорят. Ни Брок, ни сам Стив, ни даже Джек не говорят Нине о том, что у Баки в крови сыворотка и что он не пьянеет. Брок, правда, оказывается единственным, кто смеется, а Стива дергает. Коротко, быстро дергает изнутри, пока его сознание будто пытается оцифровать этот чужой смех и наложить его аудиодорожкой поверх того, что звучал рядом с Вандой часами ранее.       Накладывается почти-почти. Если увеличить громкость, если добавить мягкости… В собственном смехе и даже со льдом у лица Брок выглядит неожиданно красиво. Стив не знает, замечает ли это еще кто-нибудь кроме него, и машинально очень быстро отводит глаза. Чтобы никто не увидел, не заметил, как у него вздрагивает взгляд, чтобы Баки даже не попытался сказать вновь, что он выглядит жутко влюбленным. Так, конечно, и есть, точно есть, но Стив сбегает глазами прочь, вдыхает поглубже.       И не успевает. Участвовать, говорить, реагировать. Нина с Баки быстро набрасывают карту их прогулки, в самом конце выбирая район с наибольшим количеством баров на один квадратный метр. Нина говорит, что у них с Броком есть традиция — попадать в черные списки питейных заведений. Стив не замечает, как переключается на собственную, уже знакомую ему мысль — у них с Броком есть кое-что тоже.       Кабинет в его квартире.       Это случается днями раньше. Когда они сидят, когда подбирают цвета для стен и стилистику мебели. Сквозь собственную увлеченность, сквозь спокойствие и твердость Брока, что не позволяет себе, кажется, ни единой улыбки, сквозь молчание Баки… Там Стив успевает. И заметить, и почувствовать — Брок покупает квартиру для них, не именно для себя. Ощущается странно, мысль не держится долго, только на сердце теплеет от мелкого, незначительного триггера — их кабинет. Не Брока, который всегда так сильно хотел себе собственный, не самого Стива, которому он, вероятно, был нужен по должности… И даже не Баки, пускай тот не нуждался в кабинете совсем. Нет-нет.       Их кабинет.       Их квартира.       Они — будут переделывать стены.       Нина говорит о том, что у них с Броком есть что-то, что связывает их, есть традиция, есть прошлое, есть что-то общее, и Стив со странным удивлением замечает, что не чувствует боли. Перестать мыслить о рвах, что иссыхают и наполняются вновь, у него не получается. Он думает о них за обедом, он думает о них, пока Баки притворяется, что помнит Нью-Йорк на отлично и что точно знает, куда им идти. За электронной картой к купленному недавно телефону он не тянется. Вместо этого то и дело бросает Стиву собственный вопросительный взгляд, а отворачивается, только дождавшись краткого, незаметного кивка. Стив его не осуждает и даже улыбку сдерживает вновь и вновь — Нина Баки и правда нравится. Настолько, что он сам не замечает, как возвращается к какому-то себе из далекого прошлого. Он шутит, пытается быть умнее, чем есть, и очень умело прячет от нее металлическую руку. В какой-то момент даже заигрывать начинает, а Нина хохочет над ним и вновь и вновь пихает Брока локтем в бок, кусаясь очередным словом о том, каких парней он себе отхватил.       Стив не уверен, что его правда кусает. В интонации Нины слышится большая дружеская гордость и радость, но пахнет от нее бензином. Может, и нет, может, пахнет как-то иначе — у Стива память идеальная, не нюх, и сказать точно он не может. Но видится происходящее ему именно так.       Нина кусается собственным словом, напоминая ему давние, далекие слова Брока о том, что в этом новом веке и времени девочки совсем не слабачки. Стив вспоминает, Стив слушает, Стив наблюдает, но не успевает ничего вовсе. Чем больше времени проходит, тем сильнее изнутри начинает зудеть какой-то мыслью, которая никак не может обрести для себе ни слова, ни предложения. Она просто зудит, не давая расшифровать себя.       Стив — просто не успевает.       — Доллар за твои мысли, — стихшие звуки бара, что галдит будто большой пивной улей, набиваются в уши, стоит только Броку, сидящему рядом, произнести собственное слово. Стив вздрагивает, оборачивается к нему сразу же. Придумать отговорку не успевает, выбрасывая в пространство негромко:       — Доллара многовато будет, нет? — смущенная, неловкая улыбка рвется на губы сама, чтобы хоть как-то перебить его нелепый ответ. Стив проносится взглядом сквозь небольшую, почти не тесную толпу разномастных людей, набившихся в бар, настигает им Брока. Тот не смеется и не улыбается ему в ответ, а этот бар — уже седьмой по счету самого Стива. Собственному счету он доверяет с легкостью, доверял бы ему, даже если бы пил хоть сколько-нибудь, пускай этим вечером решил не пить вовсе. Пиво, конечно, заказывал, пробовал даже, но все оно было до странного на один вкус и не влекло совершенно.       Много больше него влекло все происходящее вокруг, пускай Стив не успевал вовсе — ничего и ни единой части из чего-либо.       Брок был рядом. Меньше чем в метре от него, сидел, вальяжно и расслаблено откинувшись спиной на спинку достаточно удобного и достаточно нового полукруглого дивана, что окружал их столик. Круг не замыкался, а бар был уже седьмым по счету — Брок затихал. Медленно, неспешно и постепенно. С каждым новым виски, что заказывал себе, с каждым новым произносимым словом, он становился тише, только в той тишине было все, что было всегда и громкости. Брок продолжал говорить, продолжал бросать эти излюбленные им точно кусачие фразы, продолжал рассыпать вокруг себя мат и брань… И все же таким его Стив не видел никогда точно — он высчитывал это так же трезво, как и номерную отметку этого, уже седьмого, бара, в который они зашли.       Задаваться вопросом о том, как много еще он на самом деле о Броке не знал, Стив не успевал. Приезд Нины лишил его любых возможностей реагировать так, будто был лучшим оружием против всех его регалий и статусов. То, что она говорила, то, что делала… Ей было чрезвычайно плевать и это, пожалуй, было бы главной ее характеристикой, если бы кто-то попросил Стива ее охарактеризовать. На чужие взгляды, на чужие мнения, на любые возможные чужие реакции — она двигалась вперед и напролом каждым мимическим жестом. И это выглядело дико в особенности напротив Брока, который затихал и пьянел.       Пьянел и затихал.       — Ну так и ты не дешевка, Стив, — Брок не тратит энергии даже на то, чтобы пожать плечом. Глядит ему в глаза без выражения, выглаживает большим пальцем край собственного рокса. Его лицо в тусклой подсветке бара выглядит безжизненной, безликой маской, а еще не вздрагивает сердце — Брок говорит с привычной себе грубостью, легко, не задумываясь вовсе или, быть может, задумываясь чрезвычайно крепко. О чем он говорит? О том, что Стив — Капитан Америка? Или о том, что Стив ему очень дорог? Различить не получается. Брок смотрит в упор, но пусто и спокойно. В его взгляде нет безмятежности, только глубокая, глубинная все же задумчивость. Стив смотрит ему в глаза почти десяток секунд, следом отворачивается. Неловкое, странное ощущение задевает холодными мурашками его затылок, пока в глазах напротив ему не видится ни единой искры жизни и живости. Брок затихает, его взгляд теряет собственный огонь и всю ту хитрость, что мелькает и так не часто — вместе с тем, Стивом она очень любима.       Что делать с таким Броком и как с ним разговаривать, Стив не знает вовсе. И реагировать — не успевает. Ему нужно всмотреться, приглядеться, подумать, выбрать линию поведения или по крайней мере выбрать просто расслабиться. На выбор времени не остается. В попытке отвлечься от самого факта собственной несостоятельности его слух улавливает наглый, пьяный и развеселый голос Нины: та, наконец, протиснулась сквозь людей, толпящихся у барной стойки, и делает заказ. Стив тратит время на то, чтобы найти ее взглядом, потому что не знает вовсе, что ему нужно Броку ответить.       Высказать благодарность?       Или, может, спросить, высохнут ли когда-нибудь эти глубокие-глубокие рвы?       Они вспоминаются ему вновь и вот же, Брок ведь совсем рядом, меньше чем в метре от него, он сидит, он держит свой виски, он пьян, он это просто он, а рядом нет никого и Стив мог бы просто спросить так, как спрашивал тогда, в феврале. Когда они сидели за ноутбуком Брока, когда они просто проводили время вместе — Брок всегда отвечал на любые его вопросы честно и умело огибал те, которые касались ГИДРы. Теперь это было понятно, прозрачно, хрустально, но остальные вопросы всегда находили собственный ответ и во всех тех ответах Стив не мог сомневаться вовсе. Брок не лгал ему. Брок отвечал ему, Брок всегда знал ответ, но в какой-то момент, в какой-то жестокий момент все вопросы Стива сменили собственный полюс.       Спрашивать о политике или спрашивать о том, почему он боится их, как сказал Баки всего лишь в прошедший полдень?       Спрашивать о феминизме или спрашивать о том, высохнут ли эти рвы хоть когда-нибудь?       Стив всматривается в фигурку Нины, которая чуть ли не ложится на барную стойку, чуть подпрыгивая. Он не спросит. Он не спросит, потому что это нечестно, а у него нет ни единого доказательства, что за теми рвами правда прячется то, что он придумал себе сам. Нежность? Это нелепо. Брок не может быть нежным и Стив не сможет представить себе это, если даже попытается. Забота? Брок заботится. Брок готовит им, делает Солдату молочные коктейли, пока никто не видит, и просто оставляет их в холодильнике. И здесь Стив считает с легкостью тоже: сам их не делает, Баки же выглядит искренне удивленным, уже который день находя их в холодильнике.       А Брок заботится. Подкладывает подушку ему под поясницу, нависая сверху с хищным, опасным оскалом. Целует его очень вкусно и очень медленно, а еще всегда ворчит, когда Баки начинает требовать себе таких поцелуев тоже, но целует все равно. И Стив пытается невольно наложить вновь и вновь происходящее поверх того Брока, что где-то во тьме феврале бегает от него по собственной кухне. Поверх того Брока, что теряет дорогих себе людей. Поверх того Брока, который наставляет на него пистолет. В его сознании смешиваются факты, знания и все его домыслы, и каждый раз, когда Стиву кажется, что он вот-вот во всем разберется, вот-вот остановится на едином мнении, получается разве что сносно и никогда достаточно хорошо. А внутри подергивает: глубокие-глубокие рвы пустеют и наполняются.       Он мыслит о них, потому что они и правда существуют или потому что просто желает, чтобы Брок был не собой вовсе, а кем-то другим? Более нежным, более добродушным, более заботливым, более… Просто ближе, пожалуй. Чтобы сидя рядом с ним, меньше чем в метре от, Стив не чувствовал, что их разделяют мили по экватору, от наземной тверди до подземного царства, от ЩИТа до ГИДРы, откуда угодно и обязательно до другой стороны — полностью противоположной и самой полярной из любых других.       — О чем ты думаешь? — Брок задает собственный вопрос вновь, пока Нина, заливисто, грубовато рассмеявшись, указывает бармену на одну из бутылок у того за спиной. Бармен выглядит добродушно и достаточно безопасно, но Стив все равно притворяется, что происходящее чрезвычайно беспокоит его. Это притворство, правда, не спасает от звучащего вновь вопроса совершенно. Брок спрашивает, интересуется и явно замечает что-то, что Стив очень пытается спрятать.       — О тебе, — отвечать не хочется, потому что выбрать ответ среди всех собственных мыслей оказывается чрезвычайно непосильной задачей. Стив говорит все равно: обобщенно, достаточно кратко и объемно одновременно. Зацепив случайным взглядом какого-то громилу, стоящего у барной стойки неподалеку от Нины, Стив оборачивается назад к Броку и сталкивается с его взглядом собственным. Удивленным Брок не выглядит. Он не прищуривается с присущей ему обычно внимательностью, не дергается вовсе. Не убегает? Стив не желает мыслить о том, как часто это случается в обычные времена, он вообще не желает мыслить обо всем том, что творится в его голове.       И все равно мыслит. Пока глубокие рвы высыхают, чтобы после наполниться вновь, он все мыслит, и мыслит, и мыслит. Быть может это и не рвы вовсе? Быть может, это те самые реки Аида. Стикс и другие, названия которых вспомнить сейчас почему-то не получается вовсе. Брок смотрит ему в глаза спокойно и без выражения. Не пытается выискать в глубине его зрачков что-то важное, чрезвычайно важное. Баки сказал, что он боится их… Стив силится понять, но не понимает. Как так получилось и почему все есть так, как есть. Быть может, он слишком многого хочет, и это, пожалуй, можно с легкостью даже счесть за правду — никогда, никогда, никогда Брок не делал ничего, что дало бы пустую надежду: он может быть ближе.       Надежда родилась все равно и даже сейчас, глядя Броку прямо в глаза, Стив мысленно сам себе отказывает: он не желает предавать Брока. Он не желает требовать и даже ждать от него чего-то, что тому не свойственно вовсе. Он не желает делать его ответственным за собственные иллюзии и это странное, дурное ожидание. Вот сейчас, еще миг, мгновение, меньше минуты и Брок усмехнется ему, прищурит хитро собственный желтый глаз, а после скажет… Что сам Стив — влюбленный дурак; но уж точно не что-то иное. Не что-то вроде признания в любви, что-то вроде нежного слова. Ведь Брок не влюблен. Он сказал сегодня среди дня об этом Нине, и Стива не ранило, но дернуло изнутри.       Брок никогда не говорил, что они с Баки нужны ему и любимы им так, чтобы это могло запомниться. Он мог кричать о собственной боли, он мог ругаться, когда кто-то из них подставлял себя под удар, а еще он мог защищать — Стив не понимал вовсе, отчего ждет от него чего-то большего, и все равно ждал. Это ощущение, легкое, но становящееся все более назойливым с каждым часом словно бы, никак не желало покинуть его тело, вместо этого нашептывая: за теми глубокими рвами, что были уже, похоже, и правда, реками самого Аида, что-то пряталось, скрывалось и желало затеряться, будто и не было вовсе.       Брок отводит собственный взгляд прочь, не проигрывая и не побеждая. Та тишина, что ширится, ширится, ширится вокруг него, проглатывает Стива случайно и не намеренно. Стив все смотрит. Проходится взглядом по крыльям чужого носа, задевает им лоб и гладко выбритые скулы. Стив спрашивает у него, можно ли поехать вместе с ним, и Брок говорит, что всегда можно, а после еще говорит — они будут переделывать стены, у них будет кабинет. Общее появляется, будто желая пустить пыль в глаза, и Стив радуется, чувствуя, как теплеет у сердца, а еще не понимает.       В какой момент и почему именно он решил, что должно быть по-другому?       — Мы похожи с ней, — его голос звучит неожиданно, Стив видит, как спокойно и неспешно двигаются его губы. Голос пробивается сквозь гул бара, перебивая собой даже звучащий из-за соседнего столика смех. Баки все еще не возвращается, но Стив вспоминает о нем, вновь же вспоминая его слова: Брок боится их. Боится их признаний, их чувств… Дурная, странная головоломка совсем не складывается. А признания не могут навредить. Они греют сердце, радуют — всегда и постоянно. Брок же говорит о Нине, говоря явно о чем-то другом. Стив не различает. Слышит, как Нина смеется вновь, спрашивает, сколько должна за коктейли. Он все еще смотрит на Брока, но никто не дает ему возможности заглянуть в чужие, пустые глаза. Брок смотрит на Нину и говорит: — Чрезвычайно похожи…       Стив не знает о Нине ничего вовсе. У нее есть сын Адам, она сестра Кейли и живет в Варне. У нее есть семья? Муж, родители? Кем она работает и чем занимается? Каких взглядов придерживается? Она служила, быть может? Помимо череды бранных слов и заносчивости, что скорее является постоянной попыткой обороняться, Стиву не удается найти ничего общего. Внешность, весовые категории, имена, национальности — Нина отличается от Брока кардинально. Брок же говорит, что они похожи.       Спросить о том, что он имеет в виду, Стив не успевает так же, как и все остальное в этом дне. Он только начинает размышлять о том, хороший ли это будет вопрос и правда ли ему хочется услышать на него ответ, как Брок уже вздыхает. От барной стойки звучит:       — Блять, смотри, куда прешь, овца!       Брок вздыхает и тянется к карману джинсов. Похоже, за бумажником. Стив успевает — хоть что-то, но оно столь незначительное, что почти больно, — заметить это, прежде чем поворачивает голову вновь. Где-то сбоку от Брока остается забытое ими всеми пиво Баки, пока Нина, случайно запнувшись за чью-то ногу у барной стойки, выплескивает один из коктейлей на футболку того самого громилы. Он чем-то похож на Таузига, пожалуй. Рослый, широкий в плечах, лицо вздрагивает каменной, разъяренной маской. Таузиг так обычно не выглядит, Стив вообще не помнит, чтобы хоть когда-нибудь видел его разъяренным. Брок достает бумажник и уже отсчитывает несколько купюр, пока Нина говорит:       — Блин, красавчик… Прости, пожалуйста. Хочешь куплю тебе коктейль? — Стив замечает ее лицо и видит искреннее сожаление. Разобрать относится оно к утерянным напиткам или к чужой испачканной футболке у него, правда, не получается. Нина отставляет пустые и полные стаканы на стойку, заводит пару шоколадных прядей за уши, чтобы не мешались. Она чрезвычайно пьяна, но реагирует обычно, вот что Стив замечает случайно — успевает. Только на седьмом по счету баре, конечно, но успевает ведь, это уже прогресс. Захлопнув бумажник, Брок интересуется негромко:       — Драться будешь? — он звучит спокойно и обыденно, будто спрашивает о погоде или о чем-то настолько же незначительном. Вопрос его сам собой запускает ту часть сознания Стива, которая отвечает за что угодно кроме душевных терзаний. Ему вспоминается быстро и кратко брошенная Джеком шутка о том, что лицо Брока — не последнее, что пострадает в этом вечере. И Баки спрашивает, что он имеет в виду. Нина смеется, признаваясь:       — Я совершенно не умею выбирать отсутствие проблем… — Нина смеется, переглядывается с Броком, скалит собственный рот усмешкой. Стив пытается, нанизывает всю получаемую информацию на нить, но та рвется вновь и вновь, пока информация сыпется на него со всех сторон, а ещё сыпется меж пальцев. Он не успевает: ни реагировать, ни переваривать. Нина говорит, что не умеет выбирать, и почему-то смотрит на Брока, а тот лишь хмыкает ей в ответ.       Стив забывает. Что абсурдно, при всей его модифицированной сывороткой памяти, но он забывает об этом куске их разговора после первого же бара. Никто не дерется, никто не заносит их в черные списки, никто не вызывает полицию. Оставленный в башне ЩИТ собственным отсутствием позволяет ему как-то чрезвычайно сильно расслабиться. Что может случиться, не так ли? Нина извиняется искренне и предлагает загладить вину. Никто не будет драться с ней и драться просто. Это же бар. Такое случается временами. Кто-то опрокидывает выпивку, но это ведь не…       — Свои сраные коктейли себе в пизду можешь засунуть, сука. Слизывай давай то, что нагадила, — ассоциативная цепочка схожести с Таузигом рвется подобно той нити, на которую Стив так пытается нанизывать информацию. Брок успевает вздохнуть, Нина дергается так, будто ей кто-то невидимый резко залепляет пощечину. Стив бы подумал, что отсутствие Баки им может быть на руку, но подумать не успевает так же, как и все остальное. Баки выходит из-за угла коридора, ведущего в туалет, и Стиву не приходится даже сильно всматриваться в выражение его лица.       Баки слишком сильно любит женщин, чтобы позволять кому-либо оскорблять их в своем присутствии.       И стоило бы задуматься, что на этот счет думает Солдат, стоило бы задуматься о многом и в частности о том, чтобы правда прийти к Броку и просто спросить, спокойно и мягко, с объяснением, спросить обо всех этих глубоких рвах, но Стив все еще не успевает. Брок, так и смотрящий только на него, говорит:       — Просто выведи Нину и не снимай кепки, ладно? Нам не нужны проблемы с массмедиа.       Не согласиться с ним Стив не смог бы, даже если бы попытался. Капитан Америка затевает драку в одном из баров Даунтауна? Это отнюдь не то, что нужно его репутации, пускай оно и понравилось бы чрезвычайно сильно всем редакторам желтой прессы, а еще, пожалуй, Наташе. Только услышав о чем-то подобном по возвращению, она точно посмеялась бы. Брок не смеется. Нина дергается от чужого слова, будто от пощечины, но Баки не успевает сделать десяток лишних шагов, чтобы вырасти у угрожающего чужой безопасности громилы за спиной. Нина говорит:       — Пошел ты нахуй, сраный кусок дерьма!       Ее рука вскидывается, но пальцы не сжимаются в кулак — они уже в нем, ось замаха уже высчитана и выверена. Брок поднимается из-за стола неспешно, получает кивок от Баки в ответ на собственный. Стив подтормаживает секунды на три и все не может оторваться взгляда. Нина рявкает чуть ли не на весь бар в ответ на чужое нежелание найти компромисса и принять ее извинения, а после вскидывает кулак. Думает ли она о том, что она физически меньше, что она может пострадать в драке против такого большого парня, что они могут не успеть прийти ей на помощь?       Стив не сомневается вовсе — она думает об этом, она знает это, она отлично просчитывает варианты, вероятности и не ошибается, взвешивая собственные силы против чужих.       И все равно вскидывает кулак. ^^^       — Не против, если я прокурю к чертям твою кожанку? — подняв глаза к Стиву, Нина тянется к карману собственных джинсов за очевидной пачкой сигарет. Стив улыбается ей в ответ чуть смущенно и согласно кивает. Ошибиться у Баки не получается — не только сейчас, на протяжении последних часов и всех семи баров на пересчет. От Стива пахнет смущением и растерянностью. Он держится, конечно, — это совершенно не удивляет ни самого Баки, ни даже, отчего-то, Солдата, — не застаивается, двигается, продолжает разговаривать, пускай и не часто, продолжает участвовать в их мелочном кутеже.       И все равно пахнет растерянностью, которая ощущается Баки замершей на распутье и прямо перед выбором: расстроиться или все же согласиться с происходящим.       — Вот ведь урод, а… Сколько лет ни проходит, все та же хуйня. Куда только смотрят феминистки, — чуть раздраженно качнув головой, уже отвернувшейся от Стива прочь, Нина прихватывает губами сигарету, подносит зажигалку к лицу. Почему-то только сейчас Баки замечает: она курит те же, которые курит и Брок. Сочные, с хорошей горечью табака и послевкусием качества. Баки замечает только сейчас, Солдат изнутри лишь хмыкает — он заметил это, конечно же, сразу, еще в тот миг, когда Нина стрельнула им первую, четыре бара назад.       Брок мог бы стрельнуть тоже, но Баки попросил у Нины. Не из принципа, конечно. Нина была мелкой, почти скульптурной красоткой и временами, очень редко и очень быстро, напоминала ему Стива. Кейли звала ее боевой мышью, и Баки услышал это случайно, когда собирался зайти в комнату Ванды, чтобы поздороваться с другой маленькой. Баки услышал это случайно и ничуть не случайно не сдержал улыбки.       Тот Стив, мелкий и постоянно находящий себе одну проблему за другой, тот Стив, оставшийся где-то в далеком прошлом веке, был в своем роде боевой мышью тоже.       В остальном, правда, они с Ниной были непохожи вовсе. Ни характером, ни интонациями, ни взглядами… И все равно Баки было совершенно глупо отрицать, как минимум, напротив себя самого — Нина ему успела понравиться. Бойкая, бравая, резкая. Джек явно не зря назвал ее лучшей подружкой Брока. Они были необычайно похожи. Манерой речи и манерами в принципе — в какие-то моменты казалось, что они у нее отсутствуют вовсе. Как и чувство самосохранения в какой-то степени: стоило Баки выйти из туалета и выйти из-за угла, как он успел оценить обстановку за три секунды. Солдату потребовалось две, но, впрочем, вывод у них обоих сложился одинаковый.       Будет драка.       Они ожидали, правда, что ее начнет отнюдь не Нина — ровно так же, как в свое время ожидали, что Брок будет всего лишь очередным отвратительным, жестоким командиром, что очень быстро умрет от их руки.       Ожиданиям оправдаться было не дано. Нина ударила первой, сломала ублюдку, полезшему на рожон, нос с первого же замаха. Тот в ответ замахнуться не успел. Ни он, ни один из его друзей. Сколько их было, Баки так и не понял. Он успел врезать троим, видел, как подошедший Брок отвлекает на себя главного здоровяка, пока очень вовремя появившийся Стив забирает Нину с собой и уводит прочь, натягивая козырёк кепки пониже. Из всей работы, что оказалась у них этим вечером, Стиву явно досталась самая сложная — Нина совершенно не хотела вот так просто уходить, не отстояв свою честь.       И все равно ушла. Стив умел был крайне убедительным, если это было необходимо.       — А вы трое отлично сработались, не так ли? Настоящая команда супергероев… — сунув зажигалку назад в пачку, Нина убирает ее в карман джинс и подтягивает кожаную куртку Стива на плечах. Она кутается в нее, слишком объемную, встряхивает головой. Баки чувствует ее взгляд на себе почти тем же ощущением, каким обычно чувствует взгляд Брока. Пронзительный, внимательный — он глядит вглубь, огибая все напускное, находящееся поверх. Почему-то хочется передернуть плечами, чтобы сбросить его, и не столько даже ему, сколько Солдату. Тот к Нине все еще присматривается, приглядывается. Не так, как к Стиву последние месяцы, Нина не является угрозой для него, но то и дело Солдат мыслит о том, как сильно она на Брока похожа. Этот вывод складывается у него достаточно быстро, а следом за ним складывается и другой — Нина Броку подходит.       Нина для Брока — не угроза.       — Только ему об этом не говори. Он не любит, когда его называют героем, — Стив мелко, расслабленно смеется, скрывая за словом всю свою растерянность. Баки бросает ему лишь единый взгляд, даже головы влево не поворачивает. Стив смеется вслух, глазами, виднеющимися из-под козырька, а еще у него на губах мелькает быстрая, маленькая улыбка. Баки улыбается тоже, несколько секунд глядит на то, как свет с шашек полицейской машины путается у Стива в прядях волос, чуть торчащих из-под края кепки. Наделить их собственным цветом свету шашек не удается, светлое, соломенное золото все равно поблескивает, переливается. Сейчас бы обернуться к нему, вплести пальцы в волосы, а после поцеловать и… Стив, будто почувствовав, бросает ему собственный взгляд и Баки тут же глаза отводит.       Впереди, ближе ко входу в их седьмой по счету бар, стоит полицейская машина, а сразу за ней — машина скорой помощи. Ее задние двери открыты, внутри все еще сидит кто-то из тех парней, что успели совсем немного пострадать от их рук. По мнению Баки урон, — пара подбитых глаз, сломанный нос и два, кажется, вывихнутых плеча, — конечно, был качественный, достаточно хороший для драки в баре, но Солдат здесь с ним не согласился бы и через сотню лет.       Никто не умер, а значит и урона не было.       — Зато вас любит… Я думаю, здесь можно с легкостью найти компромисс, — пожав плечами, Нина с усмешкой выдыхает сигаретный смог куда-то к небу, только взгляда так и не отводит. Баки чувствует тот на собственном лице и все-таки поводит плечами. Расслабить неожиданно напрягшееся лицо не получается: Нина говорит это так легко, что ее слова звучат неожиданно насмешливо и лживо. Солдат изнутри отворачивается и сжимает металлическую руку в кулак, скрепя кожей перчатки. Ничуть не позабытая мысль не отпускает его так же, как сам он никогда не отпустит и не оставит Баки. Они для Брока угроза. Смертельно опасная, большая, объемная и… Стив коротко закашливается, улыбается немного неловко уголками губ, чтобы сгладить хоть чуть-чуть тот взгляд, что Нина отдает и ему тоже. Угол обзора у нее хороший, стоя справа от Баки и развернувшись к ним обоим лицом, она, кажется, не интересуется вовсе, чем там занят Брок, перешептывающийся с одним из копов. Он стоит поодаль, у багажника полицейской машины и явно объясняет, как было на самом деле. Баки хотел бы слышать, но не слышит. Ночной шум городской улицы мешается, гул голосов людей, проходящих мимо, перемешивает в своем нутре голос Брока. Тот говорит тише нарочно, уж в этом Баки не сомневается. Нина же неожиданно говорит: — Или нет. Если ждать слишком многого.       — Эмм… Что вы имеете в виду? — сквозь уличный гул ароматов ему под нос пробирается запах волнения Стива. За голосом тот следит, интересуется вежливо и лживо расслабленно, но запах пахнет тревогой, что точно ускоряет сердечный ритм. Баки разве что приподнимает подбородок чуть выше, прищуривается. Он не отводит взгляда от Брока, чувствуя, как Солдат изнутри подбирается и подбирает его тоже. Он не знает, о чем говорит Нина, лишь слышит интонационные ноты — они не несут ничего хорошего. Они предвещают что-то, что-то, что никому не понравится, но, возможно, поможет Броку оказаться в большей безопасности, чем сейчас. Солдат подбирается, подбирается, подбирается — Нина ему не угроза, но ее слово делает шаг, сменяя интонацию голоса, и она замирает на самой границе.       Еще шаг и она станет угрозой. Очередной и новой из тех, что обязаны быть устранены.       — Ой, да ладно… Когда вы думаете, что он не видит, как вы переглядываетесь, я вижу. Вам сложно с ним, — фыркнув смешливо, Нина притворяется не вовлеченной, пока вся ее речь неожиданно оказывается на несколько ступеней выше. Она глядит на них сверху вниз, она усмехается и все еще нравится Баки за многое, что он успел в ней увидеть, только Солдату перестает нравиться вовсе. Нина говорит — Солдат слышит то, о чем уже думал сегодня, вчера и позавчера. Они угроза для Брока? Им нужно уйти?! Потянув руку в сторону, Нина стряхивает пепел с кончика сигареты парой легких ударов указательного пальца, отсвечивает чуть стертыми костяшками собственной ладони, а после оборачивается в сторону Брока. Тот все еще говорит, спокойно и ничуть не пьяно жестикулируя перед лицом полицейского. Он весь, впрочем, пьяным не выглядит, но все равно будто меняется по ходу того, как они сменяют один бар за другим. Вся кусачесть его натуры, вся его резкость будто развеиваются по ветру, рассеиваются и пропадают. Баки замечает, но игнорирует. Спокойный Брок — странная, мертвая хтонь, появляющаяся из-за угла, и понять не получается совершенно, чего она желает, что ведет ее, что уже привело ее туда, где она есть. Солдат держится линии среза, притворяясь ничуть не хуже Нины, что ему не странно и не ново. Солдат мыслит об алкоголе, о его влиянии на функционирование командира, пока Баки смотрит и понимает — не узнает. Он не знает этого человека, он не знает, как с ним говорить, он не знает, как с ним взаимодействовать. Нина говорит, глядя в его сторону и чуть кривя губы в усмешке: — Это не удивительно и все же…       — Кто дал вам право говорить так, будто вы знаете, что происходит? — его голова поворачивается в сторону Нины с задержкой и взгляд теряет всю ничуть не напускную симпатию. Нина говорит свысока, звуча так, будто бы знает лучше, будто она сваха и одна из тех персонажек, которых притаскивают в сюжет за уши, чтобы главные герои получили великий, важный совет, который все исправит. Баки не нравится. Именно это — точно нет. Он поворачивает голову, он перебивает чужое слово собственным, случайно добавляя в него твердость интонации Солдата. Где-то рядом с его левым плечом Стив хмыкает и не пытается ни усмирить его, ни напомнить о манерах.       Потому что от Стива пахнет растерянностью весь вечер и они не говорили об этом, но Баки чувствует — Стив разделяет его переживания. Стив не узнает этого Брока, а еще, вероятно, все еще думает об их утреннем разговоре. И уж точно последним, что им нужно сейчас, является Нина и ее слово. Что она знает о Броке, а? Они ругаются матом с одинаковой интонацией и у них есть какое-то прошлое — это бессмысленно и бесполезно. Она приходит, врывается смерчем ярости и бьет Брока по лицу в отместку за то, что он посмел умереть — она ведет себя, как эксцентричная сука, которой плевать. И Баки никогда не посмел бы назвать ее так даже внутри собственной головы в любой другой ситуации, но сейчас раздражение вскидывается внутри него резко и быстро во имя защиты. Всего его, Стива и всей той боли, что уже ждет их за углом идеи о том, что Броку с ними плохо. Не важно даже потому ли, что они накосячили, или потому что накосячил кто-то задолго до них. Броку плохо, они — угроза; и им…       Им, что, правда придется уйти?       — Ух, какой грозный, — чуть вытянувшись, Нина поворачивает к нему голову и растягивает губы в самодовольном оскале. В ее глазах мелькает какая-то эмоция — она напоминает о прошлом. Она напоминает, она дергает мысли и знания, вскрывая весь прошедший год, что уже болит не так сильно. Вместо боли он полнится воспоминаниями. Брок скалится, Брок ухмыляется, Брок… Сторонится. А Баки забывает и не может даже попытаться себя обвинить. После первого же случайного, вряд ли преднамеренного минета где-то посреди затерянной трассы Брок закрывается и сторонится его несколько месяцев. Брок выдерживает дистанцию. Солдат разбирается с этим отлично, соглашаясь с правилами новой игры: он не продавливает свое, лишь кружит, и кружит, и кружит где-то рядом, отступая каждый раз, как ему скалятся в ответ на новый шаг. Но другое много важнее — Брок сторонится. А Баки забывает. И Нина говорит: — Скажешь мне, красавчик, что у вас не трясутся коленки, а? Скажешь, что вы не боитесь его? Сколько вам? Двадцать пять, двадцать семь… Вы с ним разные.       Провокационно вскинув бровь, Нина затягивается сигаретным смогом, глядя ему прямо в глаза. Солдат изнутри дергается, потому что ее слово звучит — не обвинительно и не насмешливо. В нем сквозит жестокость, и Солдат идентифицирует ее угрозой за секунду времени. Солдат идентифицирует, считывает, перебирает уже существующие факты, достигая логичного и уже известного — им придется уйти. Они не подходят, не стыкуются, командная работа невозможна и неосуществима. Баки сжимает зубы, отказываясь признавать и признаваться: в каждой новой его мысли о том, что такого, пьяного и будто пустого, Брока он не знает, прячется иная и очень сложная.       Он не знает, как разговаривать с ним так, чтобы все было в порядке.       — Если вы ведете к тому, что мы с ним не… сможем создать семью, то решать это отнюдь не вам, — Стив берет свое слово до того, как у Баки формируется достаточно осмысленный мат для ответа, и опускает ладонь ему на левое плечо. Солдат от его прикосновения не дергается, все еще глядит на Нину. Та не сдерживает фырканья, когда Стив запинается на слове «пара», потому что они очевидно парой не являются. Так, тройка или треугольник, может. Судя по тому, насколько хреновый оборот все приобретает в последние сутки, скорее даже хреноугольник. Нина фыркает Стиву в ответ и ничуть не смущается ни его суровой интонации, что выжигает из голоса всю вежливость и растерянность, ни точно сурового взгляда. В том, что Стив глядит именно так, Баки не сомневается.       — Решать-то не мне, но… — качнув головой, Нина бросает быстрый взгляд в сторону, чтобы убедиться, что тот, кто не должен, не может их слышать. Баки быстро осматривает Брока тоже — тот как раз достает из кармана какой-то небольшой листок, протягивает его полицейскому, а после указывает в их сторону. Его палец оказывается направлен на Стива, полицейский немного удивленно осматривает их всех. Нина говорит: — Он боится вас намного больше, чем вы его, — и пальцы Стива вжимаются в металл его плеча, стоит тому заслышать эти слова. Прекрасно видя, как Брок продолжает что-то говорить — нарочно отворачивается, не давая считать по губам, зараза, — полицейскому, Баки поджимает губы, вдыхает глубже. Портить вечер не хочется, но Нина неожиданно обращается отнюдь не симпатичной персоной. Его живая рука сжимается в кулак, губы поджимаются жестким движением. Баки не знает даже, что ожидать от ее нового слова, но не ждет ничего хорошего. Она уже сказала, что Брок боится их, и сейчас, вероятно, скажет, что они портят ему жизнь, а после… Мелко рассмеявшись, Нина пошатывается немного пьяно, но ни один из них со Стивом не дергается, чтобы поймать ее, если вдруг она решит начать падать. Нина же, выстояв на ногах, говорит: — И любит намного больше, чем говорит об этом. По нему видно, когда он в кого-то втюрился. Всегда видно. Он думает, он пиздец отлично умеет прятаться, но по нему все равно видно. Но вы боитесь его и он боится вас… — перед глазами Баки полицейский забирает из рук Брока небольшую бумажку, быстро оглядывается по сторонам и прячет ее в нагрудный карман. Брок не усмехается, его лицо выглядит бесстрастной спокойной маской, в то время как полицейский ровняется, кивает ему и коротко говорит что-то. Успокоить собственное раздражение у Баки не получается. Нина все еще звучит свысока и это бесит настолько же, насколько та подоплека, что слышит именно он вместе с Солдатом: ничего не получится. Им будет втроем не просто сложно — ничего именно что не получится. Они для Брока угроза, он сторонится их и, пусть даже Солдат продолжает отрицать все факты, нарекая командира бесстрашным, у них есть проблемы помимо этой его тупости. У них есть проблема, без имени, без пола, без возраста, и Баки не представляет вовсе, как они могли бы ее решить. Идею с разговорами отвергает мгновенно, жаль, отвернуться так, как хотелось весь этот день и все предыдущие, уже не получается — они и правда угроза для Брока. Теперь это факт. И Нина, будто желая добить, говорит: — Не кисните, вы умные мальчики и Рамлоу не идиот, но кому-то все равно придется умереть. Хорошо получится, если это будут, ну, знаете, завышенные ожидания, например…       Слова, что должны быть поддержкой, не помогают. Стив давит на его плечо пальцами так, что металл скоро точно промнется под этим прикосновением, пока Нина несильно пихает его под локоть с другой стороны. Баки не оборачивается на нее, все продолжая и продолжая смотреть. Полицейский отпускает Брока, тот оборачивается к ним, на первом же шаге доставая пачку сигарет из своей черной ветровки. Ориентировок и нашивок на ней нет, только выглядит она все равно совсем как форменная. Баки смотрит, и смотрит, и смотрит — Брок глядит ему в ответ пусто и без выражение, но с легкой внимательностью. На ходу подкуривает, руки приветственно не вскидывает.       Стив уже говорит вновь:       — О каких ожиданиях вы… — слишком поздно. Он начинает, но Брок уже достаточно близко, чтобы услышать. Позволить этому случиться Баки просто не может. Чуть качнув плечом, он подает Стиву знак, сам усмехается легко и необременительно Броку. Будто ничего не происходит, будто ещё мгновение назад его лицо не было напряжено и сурово в собственной мимике. Это не хорошо, это очень и очень плохо, потому что Брок видит его, смотрит на него, но, впрочем, если решит спросить, Баки уже знает, что ответит ему — собственный вопрос. Об угрозах и безопасности. Сейчас же спрашивает, перебивая Стива:       — Едем в участок? Или ты дал взятку? — Брок, конечно же, дал взятку. И независимо от того, насколько это можно считать верным и правильным решением, у них в составе все ещё был Капитан Америка и Солдат со своей металлической рукой. Как бы он стал вести себя на допросе в полицейском участке, — как бы он вместе с Капитаном Америка вообще был принят в этом участке, для начала, — Баки не желал даже предполагать. И отнюдь не потому что его голова и так уже была забита предположениями под завязку.       — Не, — вальяжно качнув головой, Брок скалит губы, но тот оскал не похож на улыбку вовсе. Где-то за его спиной двое полицейских усаживают в свою машину того громилу, которому не известны компромиссы. Руки скручены у него за спиной, на футболке спереди все ещё влажный след от пролитого Ниной коктейля. За обедом она сказала, что не умеет выбирать отсутствие проблем, и Баки не мог согласиться с ней в этом — до момента, пока она не начала говорить пару минут назад. С такой вопиющей наглостью лезть к ним она не имела права уж точно, кем бы там себя ни считала. Им не нужны были ее советы, им не нужно было ее скептичное нахальство и эта интонация человека, что знает много лучше. Помедлив и успев затянуться собственной сигаретой, Брок говорит: — Дал один из автографов гордости нации…       Почти не взятка — компромисс. За подобное их не повяжут. Предъявить что-нибудь смогут вряд ли. Автограф Стива может стоить миллионы уж точно, если получить подтверждение его подлинности, но, вероятнее, никто продавать его не станет. Его поставят в рамку где-нибудь на книжной полке, а после еще годы будут рассказывать историю сегодняшнего вечера за каждым новым застольем. Подобный подход, продуманный и четкий, Баки не удивляет. Он верит с легкостью, Стив же удивленно, ошарашено даже спрашивает:       — Откуда у тебя мои автографы? — это Баки интересно тоже, но много интереснее ощущение — Нина вновь глядит на него. Внимательно, цепко. Их спор она уже проиграла. Баки чрезвычайно трезв, она — пьяна, только списать на алкоголь ее наглость не получается. Солдат оборачивается к ней вместе с ним, их общая лживая, необременительная усмешка вздрагивает. Нина просто курит, просто врывается на этаж, просто бьет Брока, просто остается в живых. Это привилегия, вряд ли доступная ещё кому-то. Все дело в том, что они с Броком похожи, или в чем-то другом? Догадки размножаются в его голове быстрее бактерий. Брок говорит спокойно и твёрдо, без единой ироничной интонации:       — Сделал сто копий одного из твоих весенних отчетов по миссии и повырезал оттуда роспись. Знал, что пригодятся когда-нибудь… — и Баки хочется обернуться к Стиву, увидеть, как у того округляются глаза. Эта мелкая пакость не выглядит вопиющей, а еще вряд ли выглядит пакостью. Брок, который отмазывается от полицейских за превышение скорости и нарушение правил дорожного движения, отдавая во имя собственной сохранности свое близкое — чрезвычайно близкое, пусть об этом никто никогда не узнает, — знакомство с самим Капитаном Америка, выглядит привычно. Легкий аромат комичности происходящего, удивленный Стив — будто подобный раз первый. Это же Брок. Он просчитывает, он рассматривает варианты и вероятности. Вот же он — похож на себя, как никогда прежде и уж точно не в последнюю половину суток. Стив только вздыхает, за этим звуком пряча набор слов о том, что это вряд ли корректно. Баки хочет обернуться к нему, но его хватает только на то, чтобы фыркнуть смешливо. Выходит криво. Нина все еще глядит ему в глаза и Солдат щерит собственный рот в мысленном оскале. Она Броку не угроза и потому очень ему подходит. Подходит она, но не они со Стивом. Брок интересуется: — Как насчет прогуляться?       Нина все еще смотрит. Баки не отворачивается, но кивает на чужой вопрос, потому что он обязан притворяться, что все в порядке, обязан делать вид, что ничего не происходит. А Нина смотрит. Пристально, внимательно и растягивает губы в улыбке — Баки ждёт от неё хищного, жестокого оскала радости от возмездия.       Баки ждёт, но получает лишь мелкую, легкую и искреннюю радость. В изгибе её губ. В запахе ее эмоций. Идентифицировать все это получается так себе. А после Нина отворачивается. ^^^       — Оплата картой…       Нью-Йорк затихает разве что на одну четвертую, но почти не теряет в шуршащем шуме собственных улиц. Стив привычным, уже почти родным движением опускает козырек кепки чуть ниже на глаза, случайно заметив, как на него во второй раз оборачивается какой-то седой мужчина, прогуливающийся по другой стороне улицы. Он отводит глаза, совершенно не намеренно задевает взглядом небо. Сквозь всю городскую подсветку звезды пробиваются еле-еле, но ему удается высмотреть одну, мелкую, почти неразличимую. Из небольшого продуктового магазинчика, находящегося у него за спиной, слышится голос Баки — тот уже расплатился, но успевает бросить пару быстрых комплиментов девушке, стоящей за кассой. Она мелко смеется ему в ответ, уже предлагает собственный номер телефона. И даже за ручкой тянется куда-то под прилавок: Стив слышит шорох и щелчок пластмассового колпачка, снимаемого быстрым движением чужого пальца. Баки смеется ей в ответ мелко, флиртующе, и сердце должно бы вздрогнуть, дернуться.       Стив даже не оборачивается. Лишь прищуривается, всматривается в ту самую, далекую-далекую, но уверенно светящую ему маленькую звезду. Меньше чем через миг слышит из-за спины и сквозь закрытые двери:       — Прости, красавица, но я жутко занят на будущие пару веков, — судя по голосу Баки улыбается. И звучит мягко, весело и развязно. Он не врет, его сердце не вздрагивает так же, как и сердце самого Стива, только слова все равно заставляют улыбнуться. Баки же не думает, что они смогут прожить столько? Быть может, им стоит поговорить об этом, но Стив только лениво поводит плечом, не чувствуя уверенности в том, что хочет говорить о чем-то, вовсе.       Легким, звучным шагом покинув магазинчик, Баки звенит колокольчиками, что висят на входной двери, вываливается в ночную прохладу улицы и тут же оказывается с ним плечом к плечу. Первым делом протягивает карту и только после — литровую бутылку с водой. Нина, которую они оставили вместе с Броком у озера в парке, в квартале отсюда, просила меньше, но Стив только кивает понятливо и согласно, когда забирает у Баки вещи.       Вода потребуется явно не только ей.       Пока он прячет банковскую карточку в кошелек, удерживая бутылку с водой под локтем, Баки открывает ту, что купил себе, и отпивает. Через пару дней, когда все документы поданные Стивом будут приняты окончательно, у него уже будет собственная карточка, собственный банковский счет и все-все остальные вещи, чрезвычайно обязательные в этом времени, но в этом моменте он чувствует какую-то мелкую радость. Собственная возможность заботиться, пускай и в такой ерунде, греет Стиву сердце, заставляя прикрыть глаза от удовольствия. Баки, конечно же, чувствует, фыркает еле слышно и кивает в ту сторону, откуда они пришли, как только Стив открывает глаза вновь.       Не собираясь медлить, они направляются назад к парку. Стив не чувствует потребность торопиться, одновременно с этим чувствуя внутри какое-то странное волнение, больше напоминающее тревогу. Брок уже чрезвычайно пьян, пускай и выглядит бесстрастным и идеально спокойным, Нина — вовсе не лучше. От него она, правда, отличается, ведет себя настолько обыденно, насколько Стив вообще может разбираться в ней и ее характере, будучи знакомым меньше суток. Ее слова, правда, произнесенные вслух еще два часа назад, так и не исчезают из его разума. Они все вертятся, вертятся, вертятся где-то в самом центре его головы…       — Как тебе пиво? — чуть качнувшись в сторону совершенно случайно, он задевает собственным плечом кожу куртки Баки. Его собственная теперь очевидно пахнет табаком — как Нина ему и обещала, — и вряд ли вернется к нему до конца этого вечера. Жаловаться не приходится. Даже после захода солнца в Нью-Йорке все еще тепло, освежающе даже, но после дневной жары от этого лишь приятнее. По крайней мере ему. Быть может, Броку тоже? Когда они уходили, — ничуть не для вида попытавшись разделиться, чтобы один остался следить за пьяными Броком и Ниной, — Баки предложил ему свою куртку. Предложение, конечно, было сомнительное: под ней у него была только футболка и Стив не был уверен, насколько вид его железной руки, выставленной на всеобщее обозрение, был хорошей идеей.       Его уверенность, впрочем, не пригодилась и не помешала — Брок только хмыкнул и отправил их прочь ничуть не матерным словом, но такой интонацией, какой обычно других людей слал бранью далеко и надолго. Стив притворился, что не услышал. Баки только губы поджал.       — Прекрасно и ужасно одновременно, — рассмеявшись ему в ответ, Баки закрывает крышку бутылки и безуспешно пытается сунуть ее в карман куртки. Влезать бутылка отказывается, заставляя нести ее в пальцах. Стив же только мелко, смешливо кривит губы и на несколько секунд отворачивается, чувствуя, как внутри все теплеет, и теплеет, и теплеет. Баки говорит с недовольством: — Теперь приходится бегать писать в четыре раза чаще. Чертов метаболизм… — не рассмеяться не получается. Стив пытается спрятать собственный смех в кулаке, но Баки, конечно же, слыша его, пихает его плечом и в итоге Стив смеется лишь громче. Долго веселье, правда, не длится, стоит мысли настигнуть его: одиночество подле Баки еле заметно ощущается отдушиной от любого взаимодействия с Броком в прошедшем дне и, быть может, нескольких предыдущих. Потупив собственный взгляд, Стив уже без улыбки вовсе прячет ладони в карманы джинс. По плечам бежит легкая, неприятная прохлада, но ощущается она эфемерно — как будто вовсе не снаружи приходит. Баки вздыхает еле слышно. Может, чувствует его запах, запах его переживаний, а может и сам неожиданно думает о чем-то… Спросить Стив не успевает и, впрочем, совсем спрашивать не торопится. Баки говорит сам негромко, пока в его пальцах неожиданно мелко скрипит пластик бутылки: — Как думаешь, что она имела в виду говоря, ну, об ожиданиях…       На самом деле он и не хотел спрашивать. И утренний разговор, их с Баки разговор, вести не хотел тоже. На самом деле он Брока очень любил и точно был очень в него влюблен. Не из благодарности, но именно что за силу — Брок никогда не сомневался. В том, что говорил, в том, что делал… Временами, даже в костюме Капитана Америка и с щитом в руке, Стиву не хватало этого. Ладно, ему не хватало этого частенько. В новом веке — много чаще. Прошло уже больше полугода, но он все еще привыкал. К тому, как наличка уменьшила собственных ход, к тому, как жили люди, как они взаимодействовали друг с другом и женщины — они очень изменились. Они с Броком обсуждали ведь это, еще где-то в феврале. В новом времени было много больше сильных, непримиримых дам и Стиву нравилось это намного больше, чем вызвало смятение или неловкость. Взять хотя бы Нину… Сейчас о ней думать не хотелось вовсе, но все же она была явным маркером этого времени. И таких ведь теперь было много больше — тех женщин, которые в ответ на оскорбление били сами, быстро и резко, не ожидая помощи со стороны.       А все же о Нине думать не хотелось вовсе. То, что она сказала, то, как именно она сказала это. Непонимание Баки было ему знакомо, пускай отнюдь и не в отношении ожиданий. На самом деле Стив не хотел спрашивать. Ни об этом, ни о Нине, ни о Броке, ни о чем-либо еще. Он не желал прослыть трусом, — он все же был гордостью великой нации, — но ему было нужно, ему было необходимо какое-то невесомое затишье. Ему хотелось бы притвориться, что ничего вовсе не происходит, никаких глубоких рвов не существует и все это ему лишь привиделось. Ведь так могло быть? Отнюдь нет. Они начали отношения, но в том их начале, в тот самый миг, когда все только зародилось, он не услышал чего-то важного. Он не мог упустить это уж точно, он не мог бы подобного позабыть — каким бы бесчувственным Брок ни пытался достаточно успешно казаться и каким бы сентиментальным ни был глубоко внутри, он все же был тем, кто не признавался. Он говорил языком фактов, обращая ими же любые чувства и собственные переживания. Даже делая редкие комплименты, он выставлял их фактами. Это несло с собой определенную уверенность, внутреннюю, глубинную, но почему-то грело много меньше, чем просто присутствие того же Баки рядом.       И Стив не желал, не желал, не желал сравнивать. Ему не нужен был второй Баки да к тому же это было бы очень бестактно по отношению к Броку — ждать, что он станет таким, каким Стив хотел бы, черт уже с ним, правда хотел бы его видеть. И все же его не хватало — вот в чем бы корень всех зол и яблоко раздора. Ему не хватало Брока. Не какого-то определенного, а хотя бы того, из какого-то теперь уже, кажется, очень далекого прошлого. Того Брока, который не мог перестать бросаться колкостями в сторону телевизора в ответ на всю ленту очередного документального фильма — когда Стив целовал его с улыбкой, чтобы уже просто заткнуть и хоть немного успокоить, он чувствовал, как Брок улыбался. Мелко, еле заметно у него вздрагивали уголки губ, расслаблялись плечи. Или, может, того Брока, который вызванивал Хелен, пока они ехали в Трискелион по утру? О, ему ведь тогда этот звонок доставил явное удовольствие, жаль, попытка убедить хоть кого-нибудь, что Стиву не сотня, а всего двадцать с хвостом, так и не оправдалась. Брок все равно был доволен. И как будто бы был ближе в те редкие, еле уловимые мгновения.       Даже сейчас… Опустив голову на мгновения, Стив вздыхает, поводит плечами. О чем они говорят там сейчас, пока их с Баки нет? Вдруг Нина пытается… Пытается донести до него, что у них троих ничего не получится? Стив не знает ее и не знает, стала бы она делать что-то подобное, но неожиданно остро чувствует — ему не хватает Брока здесь. Прямо здесь, прямо сейчас, пока они с Баки вышагивают по улицам Нью-Йорка. Ему не хватало его в их прошлую прогулку по Бруклину, ему не хватает его в тренировочном зале, а еще ему не хватает… Его. Поближе. Без этих глубоких рвов, без этих слов, что были упущены явно намеренно. Брок не хотел говорить, что тоже влюблен в них, что они нужны ему, потому что правда боялся или потому что просто не чувствовал?       Стив не желал спрашивать. Но, впрочем, Баки уже спросил сам. И деваться было некуда. Не мог же он в самом деле прослыть трусом.       — Я заметил это недавно… Пару дней назад или… Немного раньше, — пнув какой-то мелкий камушек, зачем-то метнувшийся ему под ноги, Стив задевает разве что воздух. Камушек оказывается тенью чего-то иного и не существует вовсе. Он сам — вздыхает. Слова не хотят ни двигаться, ни жить, как и сам он не хотел вовсе спрашивать. Баки к тому же уже оборачивается, глядит на него — он выглядит совсем немного удивленным. Стив говорит больше по нужде, чем из искреннего желания: — Мы постоянно рядом, я знаю, но мне как будто… Как будто не хватает его, знаешь. Я будто бы жду, что он будет каким-то…другим, — ничуть не кинематографичное и вовсе не романтичное признание рождается в пространстве реальности со скрипом. Стив дергает головой, будто пытаясь разрушить его, но понимает прекрасно — уже поздно. И кажется, будто поздно уже для всего и полностью. Прикрыв глаза на единый шаг собственных ног, Стив говорит тише: — Добрее, может, или мягче… Я знаю, что это нечестно, требовать от него подобного, но все равно… Все равно почему-то жду.       И вот он говорит. Сердце дергает болью быстро и мимолетно, а еще дергает тоской. Стив не может наделить ту тоску ни единым будто бы образом — он мыслит, что скучает по Броку, вызванивающему Хелен, но в утро после их первого на троих свидания Брок целует его, здороваясь. Он подходит близко, он пахнет гелем для душа и опускает ладонь ему на шею крепким, многозначительным прикосновением. А еще подходит. И внутри становится очень тепло. Легкая, мелкая грусть от того, что рабочее расписание не позволило ему задержаться в постели подольше, чтобы встретить чужое пробуждение, растворяется. И становится просто хорошо. Вот так, близко, по-настоящему и совершенно бесхитростно. Его собственное сознание играет с ним в очень злую, даже жестокую, быть может, игру: Стив видит рвы, но вновь и вновь не может не мыслить.       Разве же он не выдумал их?       Не остается как-будто ничего, чему он мог бы верить. У Брока бывают с этим проблемы? Он всегда выглядит так, будто в нем твердо все: и знание, и уверенность, и вера. Он всегда знает, что делать, что говорить, как поступить и… Стиву не хватает этого, но он словно бы возвращается назад в тяжелый, холодный февраль. Туда, где случайно зовет Баки по имени, туда, где не нарочно Брока ранит, а после пытается понять — что делать. Прогулки по Вашингтону до гудящей тяжести в ногах помогают остудить голову, но мысли не приходят. И там, в том тяжелом конце февраля, ему ощущается тоже вопросом: у Брока бывают с этим проблемы? Зная ответы на все вопросы, стоя особняком от всех и всего, бывает ли миг, где он чувствует, что просто не может.       Ни выбрать.       Ни решить.       Ни принять решенное.       — Я солгал тебе… — они успевают пройти половину квартала, когда Баки неожиданно говорит. Стив даже не замечает тишины в ответ на собственное слово, слишком углубившись в размышления и переживания, но слово пропустить не может. Оно вызывает резвое непонимание, а еще удивление: Баки звучит виновато. — Точнее, ну… Не то чтобы прям солгал, — стоит Стиву вскинуть к нему собственный взгляд, как он видит ту виноватость в чужих глазах. Баки неловко пытается улыбнуться, поводит плечом. В глаза не смотрит. Стив не успевает решить, хочет ли он теперь уже задавать вопрос, когда слышит: — Когда мы говорили с ним, с Броком, тогда, пару дней назад, Солдат сказал, что мы… Что мы угроза для него, — в выражении лица Баки на мгновение мелькает растерянность и уязвимость. Стив хмурится взволнованно, но именно за него — лишь через секунды он слышит чужие слова, уже прокручивая их вновь в собственной голове. Его ранит глубоко внутри раньше, чем он успевает обдумать или осмыслить. Угроза ассоциируется с дулом, приставленным меж лопаток, и скованными руками. Склоненная голова покорно висит, в плечах больше нет ни силы, ни доблести. Угроза ассоциируется с отсутствием безопасности — любой замок можно вскрыть, в любом месте можно быть обнаруженным. Вопрос не становится о том, чтобы что-то понять или что-то выбрать — выживание выбирает само, указывая костяным пальцем куда-то меж глаз. Баки глядит на него, не желая глядеть совершенно, и Стив чувствует это, чувствует, как его губы поджимаются. Меж них уже норовит вырваться смешок, растерянный и больной, но он удерживает его. Отводит глаза первым. Солдат ведь не может знать точно, не так ли? И этот вопрос просто становится в череду тех других, на которые у Стива совершенно не ответов. Баки говорит еле слышно в шуме мчащегося мимо по улице автомобиля: — Как будто, знаешь, мы можем… Как будто мы имеем такую власть над ним, будто можем убить его, если захотим. Не чем-то определенным, а просто… — автомобиль явно превышает все скоростные ограничения. Стив прослеживает за ним взглядом, провожает его и отворачивается мысленно: все это ничуть не критично, не так ли? С этим можно ужиться, к этому можно привыкнуть. Брок им нравится все равно, Брок им в любом случае нравится. Пускай у них обоих с ним разные истории, пускай истории эти не похожи совершенно, Брок нравится им и они его очень любят. Впереди сменяет собственный цвет светофор пешеходного перехода, но ни один из них не прибавляет шагу. На той стороне улицы уже виднеется вход в парк, а в нем, в этом парке, остался Брок вместе с Ниной. Стив не знает, о чем они говорят сейчас и говорили все время их отсутствия. Стив не хочет думать о том, что Нина может посметь убедить Брока в том, что у них троих ничего не получится. Храбрости и хваткости для подобного ей хватит уж точно. Думать о том, как она успела заметить это, как так получилось, что она пришла лишь сегодня днем, а к вечеру уже сказала им — и про то, что Брок их боится, как и они его, и про ожидания и компромиссы; просто не получается. Нарушающий правила дорожного движения в городской черте автомобиль скрывается за углом в конце квартала, когда Баки вздыхает и говорит: — Не знаю. Не могу перестать думать об этом…       Стиву хочется надеть кепку и уйти прочь, гулять по городу. Стиву хочется — кепка уже на нем и вторая, даже надень он ее, не спасет и не защитит все его переживания уж точно. Стиву хочется — он уже гуляет, он уже идет прочь, пускай и назад, и идет, к тому же, в лучшей компании из возможных. Брока, правда, не хватает. Его слов, его мимики, его взглядов. Теперь у него на скуле синяк и он чрезвычайно пьян, но почему-то вовсе не так, как другие люди. Он не балагурит и не смеется. Он не буянит и не ищет драки. Молчаливо, задумчиво и будто призраком он сменяет один бар за другим следом за Ниной с Баки, что ведут их, а еще сменяет ноги расслабленным шагом. Он не озабочен ничем и будто бы всем одновременно. Стив смотрит, но не узнает. Почему-то на секунду ему хочется взвыть — он же знает! Он знает уже все. И о потерях, и о причинах ПТСР, и о трагедиях, и о болях чужой жизни. Он знает, что Брок тверд и уверен, что Брок всегда имеет ответы на все вопросы, что Брок дорожит Вандой, а еще, вместо того, чтобы сбежать, тащится в переговорную с пулевым и отстреливает Пирса.       Хочет выстрелить в них с Баки из жестокости — у них есть то, чего у него никогда не было.       Но стреляет в Пирса — после напротив Колсона говорит, что жалеет о его смерти. И когда Колсон спрашивает, отвечает ему: хотел бы убить его снова.       Стив знает все. Марку сигарет и любимого кофе, привязанность к автомобилю, потребность в защите стен жилища и в пистолете под подушкой. Когда Баки подкладывает тот Броку, на утро после их свидания, он не произносит ни единого слова о том, что это вряд ли безопасно. Он понимает. Он знает уже все, черт бы побрал, но этого то ли оказывается недостаточно, то ли это вообще оказывается не тем, что нужно.       Баки молчит, пока Брок пьян и синяк, оставленный Ниной, цветет у него на скуле. Нина Баки нравится, но не настолько, чтобы не высказать ей протест, когда она начинает лезть отнюдь не в свое дело. Куртки Стив у нее так и не забирает, даже после прошедшего разговора. Ему почти не жалко, а еще он все еще знает многое о манерах. Нина говорит, что нужен компромисс, но кому-то придется умереть.       Стиву же мимолетно хочется только взвыть. Вместо этого, качнув потяжелевшей головой, он шепчет:       — Глубокие-глубокие рвы… — Баки коротко дергается от неожиданности и врезается в его плечо собственным, уже остановившись на краю пешеходного перехода. Светофор сменяет собственный цвет, не давая им ни поспешить, ни пройти. Спешить, впрочем, не хочется. У него подмышкой зажата бутылка с водой, Баки свою, поменьше, несет в руке. И где-то там Брок, и он пьян, только Баки уже оборачивается к нему. В непонимании вскидывает бровь. Отвечать не хочется. Отвечать, обсуждать и признаваться — это реально. Что-то происходит, что-то меняется, но вместе с этим все еще происходит. Взять неделю на раздумья не получится. Попросить всех остановиться, замереть и просто дать ему время — не выйдет. Сокровенное уже озвучено, а значит теперь оно реально и ему нужно реагировать так же быстро, как он обычно реагирует с щитом в руке. Делать этого не хочется. Войну и личное никто не смешивает. Баки же уже смотрит и ждет. Прикрыв глаза на мгновение, Стив говорит: — Ощущение такое. У меня. Как будто вокруг него глубокие-глубокие рвы и я хочу, но просто не могу через них перебраться. Брок, он… Он как будто бы сам не подпускает ближе.       Ожидание того, что Баки засмеется над его то ли драматизмом, то ли романтизмом, не появляется. Они смотрят друг другу в глаза, пока цвет светофора не сменяется вновь, а после делают синхронный шаг, чтобы отвернуться лишь мгновением позже. Баки не смеется. Он вдыхает поглубже, он собирает информацию, шуршит металлическими платинами руки, что скрыты под тканью кожаной куртки. Это Солдат, ведь так? Стив косится в его сторону, пытаясь высмотреть что-то в выражении лица, но разобрать ничего не получается. Это просто Баки. Его Баки. Он вдыхает глубже, он обдумывает его слова, пытается прочувствовать их. Они переходят дорогу в молчании, не сговариваясь сворачивают ко входу в парк. Попытка прислушаться к парку не помогает. Стив немного взволнованно вытаскивает из кармана телефон вместе с ладонью, косится на экран. Звук включен, но ни одного входящего звонка не было. Сообщения — не было тоже.       А Брок был пьян. Еще была пьяна Нина. Удержав новый вздох, Стив только поводит плечами и прячет телефон в карман. Баки говорит со странным, задумчивым сомнением:       — Я понимаю. Я думаю, я понимаю… — и Стив чувствует боль. Не намеренно, случайно. Он не старается вовсе, но почему-то все равно чувствует ее. Не сильную, еле заметную и тоскливую: Баки говорит, что понимает, не делая и единой попытки переубедить его или расспросить подробнее. Он не нуждается в этом. Он понимает, потому что глубокие рвы это реальность. Они были таковыми все это время. Брок был таковым все это время, изменяя себе лишь случайными мгновениями — он был тем, кто сторонился. Абсурдно, но, пожалуй, даже жестокая ГИДРА могла быть предлогом для этого. ГИДРА, ПТСР, долгий перерыв от отношений… Ведь тогда, на границе между зимой и весной, он сторонился тоже. Стив не желал смотреть и вместо этого смотрел с ним документальные фильмы. А после целовал — ему не нужно было смотреть, потому что в эти мгновения, краткие, быстрые, он чувствовал, как чужие губы вздрагивают в улыбке. Тогда ему было достаточно этого. Сейчас от мысли о том, что будущие десятилетия он будет жить так, в бесконечной тоске, в нескончаемом наблюдении за тем, как вновь и вновь наполняются эти глубокие, глубокие рвы… Ему все же хотелось взвыть и в неверии отвернуться. Чтобы просто не смотреть. Будто почувствовав его состояние, Баки мягко пихает его плечо собственным и отвлекает. Его взволнованный взгляд перетягивает на себя внимание Стива, левая рука — что принадлежит Солдату, Стив помнит, помнит, помнит, — задевает его пальцы собственными, затянутыми в кожу черной перчатки. Отказаться от прикосновения у Стива не получается и он берет Баки за руку, благодарно ему улыбаясь. Баки спрашивает с какой-то странной, тихой опаской: — Что мы будем делать с этим? Нам нужно, ну…       Смятение мешает ему говорить, пока пальцы сжимают ладонь Стива крепче. Он то ли держит, то ли держится, и Стив понимает его. Бормочет сам, договаривая ту мысль, что уже посещала его, что сейчас, похоже, волнует Баки:       — Поговорить с ним? — он не желает звучать вопросительно, только сил в моменте вовсе не оказывается на то, чтобы лидировать так, как он лидирует, держа в руках щит. Это не война. Ему не нужно драться. Ему не нужно спасаться или спасать.       Просто Брок пьян, на его скуле синяк и он не похож сам на себя, а еще Стив чувствует себя так, будто не видел его недели и месяцы рядом с собой. Солдат сказал, что они — угроза для него. Баки сказал, что они имеют такую власть над Броком, будто могут с легкостью его убить. Стив не хотел — ни спрашивать, ни отвечать, ни убивать, ни быть угрозой. Брок нравился ему за силу и еще за сотни мелких, столь важных вещей, но все же Брок был властителем подземного царства. Он стоял на другом берегу Стикс, и когда Стив произнес это вслух, Баки сказал, что понимает.       Подняв к Баки глаза, Стив видит отголоски собственной вопросительной интонации в его взгляде. Баки не знает вовсе, как заговорить с Броком о чем-то подобном. Ни один из них не знает. Как объяснить, какие слова подобрать, чтобы ни в коем случае не оказаться бестактными или… Не ранить? Ранить Брока невозможно и это должно бы быть аксиомой, но Стив вспоминает, как Брок рыдал, когда их закинуло в Алжир. Это воспоминание затирается, перекрывается той дракой, что случилась между ними позже, но все же оно есть. Еще есть другое — Брок курит на крыше рушащегося Трискелиона и у него нет парашюта, Стив знает, чувствует, что у него нет парашюта, а после Брок говорит:       — Позаботься о себе, Капитан. Позаботься о Солдате.       Он беспокоится о них. Он врет Пирсу, врет Фьюри, врет всем вокруг и им в том числе, он предает всех и каждого — он беспокоится о них. А Стив не оправдывает и не смешивает краски разного спектра, но выуживает по мелкой капле из всех прошлых месяцев самое важное.       Ранить Брока невозможно, но почему-то его ранит почти постоянно. Случайно, не намеренно и по-глупому. Баки объясняется перед ним за грозный взгляд? Слыша об этом, Стив не может наречь это тупым или нелепым. Удивляет много больше, пожалуй, что они с Броком не ругаются к чертям. Потому что все меняется, но будто бы ничего не оказывается измененным. Брок другой, но все тот же, а только понять, как с ним разговаривать, кажется, совсем невозможно. Отведя взгляд прочь, Баки поглаживает его по тыльной стороне ладони и вздыхает. Бормочет еле слышно:       — Да уж… — чего-то больше подходящего Стив произнести смог бы вряд ли и сам, поэтому отмалчивается. Они проходят вглубь парка еще немного, впереди уже виднеется тот край небольшого озера, на скамейке у которого они оставили Нину с Броком. Скамейка, конечно, пуста. И она, и все соседние. Чуть печально нахмурившись, Стив обводит взглядом пространство, но замечает того, кого ищет, отнюдь не благодаря собственной внимательности. На траве у самого берега загорается огонек зажигалки — это Брок подкуривает себе, а после и Нине тоже. Это Брок. Он пьян и у него синяк на скуле, но Стиву почему-то очень сильно и неожиданно хочется его обнять. Замедлив собственный шаг, Баки говорит еле слышно: — Она сказала, что он нас очень любит…       — Да, сказала, — Стив реагирует тут же и произносит подтверждение, не зная вовсе, кому оно нужно больше: ему самому, Баки или всему миру вокруг них. Ведь Нина сказала это и вправду. Где-то посреди собственных слов о компромиссах, об ожиданиях и о том, что кому-то придется умереть. Она сказала, что Брок любит их, и этому можно было бы верить, ведь во всем остальном Нина оказалась права. Жаль только… Стив вздыхает, бормоча в ответ самое ужасное из всего, что он мог бы сказать: — Лучше было бы, конечно, услышать это от него, но…       Он влюблен в Брока. Брок красив, остер на язык и знает ответы на все вопросы. Он тверд в своих убеждениях, он хорош в готовке и в полевой работе. Он лучший двойной агент из всех возможных — даже не будучи им в полной мере, он не сломался и не разрушился под ГИДРой после долгих лет работы на нее. Стив влюблен в Брока, потому что где-то там, в конце февраля выбрал в него влюбиться. Именно в него. В того, кто сторонился его, в того, кто помог ему обрести ощущение земли под ногами и вновь и вновь мелом рисовал вокруг него круги на песке во имя защиты. В того, кто умело распоряжался властью, любил ее так же, как Стив мог бы с легкостью полюбить и его самого.       Если бы только он мог перейти иссохшую Стикс или одну из тех, других рек подземного царства.       — Но это еще более невероятно, чем ты, который не творит херню в мое отсутствие, хах, — Баки качает головой, позволяя себе горький смешок и останавливаясь в сотне метров от озера. Стив очень хотел бы не согласиться с ним, а еще думает о том, что подслушивать — крайне плохая затея. Нина с Броком говорят о ее жизни, о сыне и теперь их слышно, в мелком свете горящих кончиков сигарет даже видно призраки их лиц. Стив бормочет:       — Да уж… — но так и не начинает идти вновь. Вместо этого он оглядывается, вдыхает беззвучно и на полную мощь легких. Ночная прохлада не остужает голову вовсе, а еще хочется, очень сильно хочется, подойти к Броку и просто спросить. Так, конечно же, не получится. Что-то точно помешает. Дернет внутри, заставит забыть все слова. Если они угроза для него, то… Что им делать с этим? Могут ли они вообще сделать с этим хоть что-то? Или они должны…       Уйти?       У него вздрагивает плечо и колено. Глаза, вновь возведенные к небу, прикрываются, пряча глубоко внутри все и сразу. В животе крутит тоской и неверием. Все ведь только начинается, разве нет? Вдруг что-то еще изменится? Но вопрос много лучше: знает ли Брок, что что-то не так? Нина говорит, что он любит их, но вдруг он просто не видит или не желает смотреть? Вопросы выстраиваются в череду других с конца внутри головы Стива. Чужой пустой разговор на берегу озера смолкает сам собой, весь мир вокруг, кажется, замолкает, кроме разве что Нью-Йорка. Где-то в трех кварталах от них звучит полицейская сирена, и его тело реагирует, вздрагивает, но Стив даже головы не поворачивает. Нация не будет гордиться им, только ведь Мария уже разрешила ему взять отпуск. Капитана Америка сейчас не было. Был только Стив, но и он, говоря откровенно, на мгновения тоже очень хотел бы перестать быть.       — Как думаешь, у меня получится когда-нибудь так же, как у всех? — голос Брока прерывает повисшую тишину неожиданно. У Стива вздрагивает плечо, но не столько от удивления, сколько от чужой интонации: в ней сквозит тяжелое, задумчивое и негромкое в собственном разочаровании переживание. Звезда, та единственная, мелкая, что он заметил еще у магазина, кратко мигает, будто кто-то включает и выключает ее свет по ошибке. Стив не верит, что правда слышит голос, а еще совершенно не может разобрать подоплеки слов. Брок озабочен чем-то непонятным и странным. Он желает американской мечты? Он желает домик с белым заборчиком и идеальным газоном? Он желает завести себе настоящую, правильную и традиционную семью? Вопросы желают встроиться в вереницу других, но Стив мягко и ненавязчиво выбрасывает их из своей головы прочь, потому что он что-то да знает. Брок любит свою работу, любит власть и никогда не согласится жить в домике, выставленном на всеобщее обозрение в череде других — это определенно точно небезопасно. Еще Брок не гетеросексуален. Вероятно, он бискесуал, но этот факт, впрочем, не помогает Стиву в моменте вовсе.       Потому что он знает достаточно хорошо, пусть и не на собственном опыте: есть люди, с которыми приятно заниматься сексом, но никогда не получится ужиться в качестве одной семьи.       — Так же? — Нина звучит удивленной. Поворачивает к Броку голову, даже бровь приподнимает, но то Стиву только кажется скорее всего. В оранжевых отсветах чужих сигарет разглядеть лиц ему не удается. Нина же звучит удивленной впервые за весь прошедший день с момента их знакомства. Это что-то значит, здесь прячется что-то важное — подслушивать отнюдь нехорошо и невежливо. Баки перетаптывается рядом с ним, почти неощутимо смещаясь в сторону, а после тянет его невесомо за руку, к краю парковой дорожки. Ближайший фонарь от них еще дальше, чем даже Брок с Ниной, и об этом тоже стоит кому-то сказать, сообщить, написать, потому что в парке среди ночи не должна быть такая небезопасная темень. Стив отмалчивается и не тянется за телефоном. За Баки следует — три бесшумных шага в сторону, и вот их уже можно принять то ли за пару деревьев, то ли за два фонаря.       — Не знаю… Ожить? — Брок пожимает плечами и не оборачивается во имя того, чтобы убедиться в безопасности собственных слов. Его интонация звучит легко и просто, пока Стив видит, видит, видит: все глубокие-глубокие рвы иссыхают, только отнюдь не для него. Не для Баки тоже. И вряд ли для Нины — она уже на том берегу, она уже стоит рядом, Брок уже говорит с ней. Рвы все равно иссыхают. Брок говорит о жизни так, будто живым не является. У Стива мурашки холода бегут по затылку и они никак не связаны с температурой воздуха вокруг. Воспоминание выбивается вперёд всей очереди вопросов и встаёт ему поперёк горла: Стив спрашивает о его самочувствии и Брок говорит, что в порядке. Что он не собирается помирать. Но не говорит ни единого слова о том, как себя чувствует. Он не говорит чего хочет, говоря «не собирается». Сейчас, прогоркло и звучно усмехнувшись, произносит: — Они живые, пиздец. Смотрю на них постоянно, а они… — Брок говорит о них. Даже если бы Стив попытался обмануться, у него ничего бы не вышло. Брок говорит о них, чуть приподнимает руку, в попытке жестикулировать. Попытка не оправдывается. Он качает головой, Баки еле слышным шорохом травы вновь переступает на месте. Стиву нужно обернуться, глянуть на него, но оторвать глаз от Брока просто не получается. Ему как будто необходимо видеть эту темную картинку чужих неразличимый лиц, что даже к нему не развернуты, чтобы точно понять смысл произносимых слов. — Я вроде уже и подох, и ожил, а все равно… Надо соответствовать, делать все эти сопливые штуки, всякие милости ебанные говорить, сантименты сраные, а у меня нахер ни черта не получается. Только хватку теряю. И тошнит, блять, постоянно.       Брок точно говорит о них. Баки вздрагивает, отпускает его руку и медленно присаживается на корточки. Стив слышит почти неразличимый в сумраке мат его голоса, но сам до слов не добирается. Все, на что его хватает, так это удержаться, чтобы рот не раскрыть удивленно — Брок звучит так, будто очень старается быть им ровней, будто уже не является ей априори. Еще у него ничего не получается. Но наиболее важное из всего этого, не менее важного, Стив выцепляет сразу же.       Брок знает, что проблема есть.       Брок знает о ней явно много дольше, чем они просто догадываются.       — Мертвые с живыми не тусуются, Рамлоу, сам знаешь, — и всё же Нина ему не нравится точно. Первое же ее слово перечеркивает все, объявляя без прелюдии: ничего не получится. Ни у Брока с ними, ни у них с Броком. Баки вскидывает голову резко, почти дергается вперёд, но Стив успевает опустить ладонь ему на плечо, притормаживая. Чтобы биться, им нужно знать врага в лицо, а еще нужно знать, что враг является врагом. И пускай в нем никогда не было привычки медлить в подобных ситуациях, сейчас же он заставляет себя сделать именно это. Опускает Баки ладонь на плечо, сам не делает и единого шага. Он ждёт ответа Брока. Согласия или отказа. Он ждёт, а Нина уже говорит: — И херня это все, что ты помер. У живых другое… Живое.       — Ебал я это их живое… — Брок хмыкает звучно, утомленно, только не подтверждает. Пока Баки склоняет голову и прижимается к его ладони щекой, будто в поисках поддержки и твердость, прикосновения, присутствия, и вздыхает, Брок затягивается сигаретным смогом и выдыхает свое тяжелое слово: — Тошнит от этого. И врезать им хочется… А потом они делают че-то и изнутри все закорачивает. Надо вроде ответить, надо что-то делать, но нихера не получается.       Ему тяжело с ними. Стив не знает, как долго это длится, и не знает, когда это началось. Он ничего не знал. Брок стоял где-то там, за своими глубокими-глубокими рвами, и разбирался с этим в одиночку. В ночь их первого свидания выслал их вперёд, признавшись — он нервничает. Стив услышал, заметил, Баки подтвердил, но удержать это в голове почему-то не получилось. Он чувствовал глубокие-глубокие рвы, беспокоясь о собственных переживаниях и вероятных выдумках, возможных ожиданиях, ни единого раза не задумавшись о том, было ли это легко для Брока. Он думал, видел ли тот проблему, думал о том, как Брок мог бояться их, как мог беспокоиться, что они ему могут навредить, теряя из вида очевидный теперь уже факт: Брок боялся их. И в этом страхе был он, пока сам Стив мыслил — он никогда бы не причинил Броку вреда. Не теперь, не сейчас.       Пока Брок боялся их, Стив думал о себе.       Могла ли нация все также гордиться им в этих обстоятельствах? Она точно не собиралась узнавать об этом никогда.       — Кому надо-то? Если им, так пусть нахуй идут со своими требованиями, — Нина не изменяет себе, собственным голосом заставляя его зажмуриться и медленно, глубоко вдохнуть. Она точно провоцирует, только слово Брока, не произнесенное, так и повисает в воздухе. Если он сейчас согласится — и вот опять, он, Баки, что они будут делать, как будут разбираться… Брок?       Он стоит по ту сторону и за глубокими-глубокими рвами. Один. Стив качает головой, чувствуя, что ему хочется опуститься на корточки тоже. Поближе к земле, поближе к твёрдому фундаменту. Сменить вектор с себя на Брока не получается. И это почему-то ощущается верным — Брок ведь всегда разбирается сам. Стоило бы обвинить его в молчании и замалчивании, точно стоило бы, но у Стива не получается. Брок знает ответы на все вопросы, на все ситуации имеет не единый план, а еще наполняет глубокие-глубокие рвы. Его невозможно ранить и чрезвычайно сложно убить. Он, что тот же суперсолдат — Стива отогревают в новом веке, спасая от забытья, но все рассыпчатые пески под его ногами становятся твёрдыми только когда оказывается нарисован первый меловой круг.       Его рисует Брок и ничего не требует взамен. Ни соответствия статусу, ни прямой спины, ни мотивационной речи. Он просто делает, потому что это правильно. Потому что так должно быть.       Но чего это стоит ему?       — Не говори так, — его слово все-таки оказывается произнесено. Не печально и не тяжело. Он обрубает твердо, чётко и жестко. Нина хмыкает, но не шугается, она для такого слишком уж крепкая. Зато Стив раскрывает глаза, слышит, как Баки вдыхает глубже — будто пытается дотянуться нюхом до Брока, чтобы собрать всю возможную, доступную ему информацию. Стив не знает, получается ли у него, но очень остро чувствует: вокруг них быстро и резво вырисовывается меловой круг. Брок впереди и он выставляет запрет. Не подходить, не трогать, не мыслить о том, чтобы напасть. Это его. И он будет драться. Нина ему подруга и у них общее прошлое. Они чрезвычайно похожи, только новое её слово все равно находит себе отпор. А еще вырисовывается меловой круг. Прямо на песке, прямо вокруг них с Баки — Стив чувствует, заставляя себя помыслить о том, что было сказано секунды назад. Броку с ними тяжело. Невыносимо и трудно. У него ничего не получается. Нина говорит, что они с Баки могут сваливать, если хотят от него непомерно много, и Брок ей в ответ скалится собственным словом — чтобы не смела трогать. Что за человек защищает то, что имеет для него непомерную тяжесть и несёт объемный страх, является угрозой? Стив знает его имя, вглядывается в его темный затылок. Ему хочется подойти и заглянуть в глаза. Смотреть долго и пристально, а после коснуться, чтобы просто убедиться в существенности, в наличии плоти. Потому что сил на то, чтобы спросить прямо и кратко, — почему, — у него не найдётся точно. Брок добавляет чуть мягче, но все также сложно: — Сама же все видишь…       Нина смеется ему прямо в лицо. Жестко, бескомпромиссно и немного надменно. Она смеется, качает головой в мелком оранжевом свете кончика собственной сигареты. А после, указав ею на Брока, говорит:       — Ну-ну, а кто мне сегодня днем сказал, что нахуй не втюрился? Твое лицемерие во имя защиты тебе же первому жопу откусит и о манерах не подумает, — все же провоцирует. Не враг, не враг, не враг. Просто знает Брока лучше, но знает ли, что их подслушивают? Точно нет. Это личное, только между ними двумя, но они оба обсуждают их с Баки. А еще — чувства Брока. Ни единое не находит собственного названия, вместе с этим все они явно вываливаются в реальность, рассыпаясь по траве. Брок дергает головой, будто его раздражает происходящее. Нина говорит с какой-то странной мягкостью: — Они умные мальчики. Глядишь, ума хватит и тебя, раздолбая, вывезти…       Она все еще смеется, но уже не так грубо. Как-то по-дружески, правда, без лишней осторожности. Брок пихает ее плечом тем жестом, что ему вовсе не принадлежит. Разговор должен бы умереть, Баки тянется вверх, вновь поднимается на ноги. Им нужно идти, их ждут, но явно больше ждут воду — это не имеет ни единого смысла в сравнении с новой, только поступившей информацией, несущей имя факта. Броку с ними тяжело. И он разбирается с этим сам, разбирается, потому что желает соответствовать так, будто еще не. По силе, по уровню интеллекта, по морали, по любой другой сотне пунктов — априори.       Но не по признаниям. По ним — никогда.       — Ты игнорируешь мой вопрос, зайка. Не думай, что я не вижу этого, — ни один из них так и не сдвигается с места. Баки вдыхает поглубже, косится на него. Стив бы повернулся в ответ, но не может оторвать глаз. Он чувствует, он идентифицирует, что происходит что-то очень важное, и вроде бы даже касается этого — лишь призрака. Плотность отсутствует вместе с плотностью. Прикосновение проходит сквозь воздух пространства.       Нина саркастично откликается:       — А ты игнорируешь банальный, очевидный факт, но я ж не выебываюсь на тебя, — ее ответ абстракция из геометрических фигур. Стив хмурится, прищуривается. Он знает уже все. Он знает про ГИДРу, он знает про ЩИТ, он знает прошлое Брока и волнуется за свое будущее часы и даже дни напролёт, теряя в том волнении другое. Брок стоит за своими глубокими-глубокими рвами, не подпуская к себе достаточно близко никого. Брок стоит там — он один. Нина говорит, стряхивая с сигареты пепел вместе с несколькими, не сильно живучими искрами: — Не тупи, Рамлоу. Ради всех мертвых богов, хоть ты не тупи, а. И так все улицы в идиотах…       — Я не туплю, я оперирую фактами, а факты просты. Они не знают, — где-то внутри его тела эхом отдаётся бескомпромиссная твердость чужого голоса. И тело покрывается дрожью, вздрагивает его ладонь, так и лежащая у выпрямившегося Баки на плече, а после опадает. Брок рассказывает им все под внимательным взглядом Колсона, но не рассказывает и не все. Галлюцинирует и прячет это. Соглашается на электрический ток без обезболивающего, но не объясняется больше предупреждая, чем обещая: к ним вернётся. Он не клянётся, что лжи больше не будет, Стив же на это не молится, просто упуская из вида в череде происходящего. Он ведь знает, не так ли? Что-то, но, впрочем, будто бы ничего вовсе. Нина замирает, каменеет плечами, что все еще укрыты его, Стива, курткой, и промозгло поправляет капюшон толстовки, лежащий поверх воротника. Она не поворачивает головы, спрашивая твердо и бескомпромиссно тоже:       — О нем? — ей никто не отвечает. Никто не произносит имени. Она не может иметь в виду Патрика, потому что если бы имела, Брок бы ее поправил. Но Брок не поправляет. Он сплевывает в сторону, в траву, будто его и правда тошнит. Это просто движение, резкое, краткое, но Стив идентифицирует его именно так, только сейчас подмечая — Баки все еще смотрит на него. Баки смотрит на выражение его заострившегося, посуровевшего лица, и Стив совершенно не знает, в какой момент оно стало таким, но размышлять об этом уже поздно. Брок не лжет — это для него привилегия. Брок просто отмалчивается. О ком еще? Сын? Знакомый? Очередной любовник из прошлого? Очередной работодатель с руками в крови? Нина вдыхает глубже в ответ на все его молчание и говорит с задумчивой тяжестью, почти шепотом: — Знаешь… Если они и правда живые…       — Я не буду рассказывать, — Брок обрубает сразу. Жестко, чётко, резко. Не так, как только что защищал их от чужой словесной атаки, иначе и по-другому. Угроза звенит в воздухе, но отнюдь не между Броком и Ниной. Другая. Из точного, определенного прошлого. И Нина говорит так, будто они могут что-то, будто, если они узнают, они смогут что-то сделать. Брок же выставляет собственным словом ей дуло меж глаз, почти сразу добавляя: — Лучше на гранату лягу, но вот этой херни делать не стану. Даже не начинай, блять, — Стив сглатывает, не собираясь мыслить о том, случайно или нарочно Брок выбирает именно это сравнение. Стив сглатывает, поджимает губы и чувствует: эта угроза велика. Именно для Брока, быть может, только для него, но она громадна. Брок дергается весь, собственной чёрной тенью, засевшей на траве, и подбирается, а еще вовсе не выглядит настолько пьяным, насколько является. И говорит, говорит, говорит, каждым словом будто впечатывается что-то очень важное в землю: — Есть граница, зайка. И она проходит ровно там, где я нажираюсь и на утро забываю нахуй, о чем пиздел, а ты молчишь и не доебываешься до меня.       Поговорить не получится. Ни признаться, что они все слышали, ни извиниться, ни после все же спросить — не получится. Если Брок все забудет, придётся ему рассказывать, а значит придется пересечь границу. Брок их блюдет повнимательнее многих других людей. Те, что выводит сам и не важно вокруг кого. Вокруг Стива, вокруг Баки, вокруг Ванды или СТРАЙКа. Брок защищает любые проведённые им границы, всегда выбирая нападение — во имя чужой и собственной безопасности.       Значит это останется тайной и случайно, но намеренно услышанной ими недомолвкой. Куда она их приведёт? Ужасно. Ужасно и беспомощно. Весь разговор складывается перед его глазами завершенным пазлом, а Нина говорит почти напрямую — будет легче, если Брок скажет. Будет легче и может быть даже получится. Брок выставляет запрет, предупреждая интонацией: смерть предпочтительнее.       Вот какое значение на самом деле несёт в себе слово угроза. И Стив не чувствует уверенности больше: хотел ли вообще все это слышать или нет.       — Кому-то придется умереть, Рамлоу. Либо это будут твои ссыкотные кишки, либо твои отношения. Но умереть кому-то точно придется, — Нина повторяет вновь то, что уже успела сказать им. Она поворачивает к Броку голову, смотрит на него, пока сам он глядит ей в ответ. Стив не уверен, что они вообще видят друг друга в этом сумраке, но звенящая тишина невысказанных слов повисает плотной стеной. Они смотрят друг другу в глаза, продолжая тот разговор, что еще не завершен, но вряд ли получит собственное окончание. Брок дергает плечом, Нина — пожимает обоими. Голос совести или безвыходного положения — Стив не дает ей нового имени, не дает прозвища, а еще не сразу чувствует, как Баки вновь осторожно берет его за руку. И только ощутив это, чувствует другое: болит. Внутри болит, давит и режет. Ему быть Капитаном, ему быть Стивом, кем ему быть и что делать? Единственная возможность коммуницировать не является осуществимой, потому что смерть предпочтительнее. Баки берет его за руку — тепло его пальцев заставляет вздрогнуть. Стив не отслеживает, когда он успел развернуть к нему лицом, когда успел снять перчатку. Стив не отслеживает и ничего не успевает.       Почему Брок согласился? Он ведь не мог не знать, что ему будет именно так. Он всегда знал ответы на все вопросы и он не мог не знать этого. Он согласился. Он дал им время на раздумья. А бежать не стал. Он был раздражен или скептичен большую часть времени, что они находились рядом, лишь временами становясь умиротворенным. Ещё сварливо ругался на них, когда они вновь и вновь признавались ему в любви. Той не было, не в полной мере уж точно, но они были в него влюблены. Они были крепко привязаны и они все же выбрали это.       Они выбрали Брока.       Брок выбрал их, но вместе с ними выбрал всю ту тяжесть, что делала из его голоса утомленное чудовище. Стив хотел подойти к нему, заглянуть в глаза и очень долго вглядываться в них, чтобы после просто прикоснуться. Будто сказать — он здесь, он ничего не сделает, он просто здесь и ему хочется быть здесь, если ему будет место.       Брок дает место. Теперь у них есть квартира, у них есть кабинет, у них есть отпуск. Теперь они будут переделывать стены, они будут разбираться с тем, как общаться с Солдатом и как о нем заботиться. Теперь есть они — Стиву не нужно выбирать, Стиву вообще больше ничего не нужно, только бы подойти близко-близко и просто прикоснуться. Сказать ничего не получится, потому что такого просто не скажешь. Что он не желает, чтобы Брок чувствовал себя плохо? Что он не желает, чтобы Броку было тяжело? Что он желает знать, желает услышать эту тайну и точно знает — не отвернётся. Он думал об этом. У Брока за спиной ГИДРА и чья-то мама точно назвала бы его не самой лучшей партией для своего сына. У Брока длинный послужной список, написанный кровью. У Брока…       — Все из говна и палок, — у Брока утомленный голос человека, который не пьян — он просто очень устал и немного раздражен. Он вздыхает, качает головой и стряхивает последние искры с собственной сигареты, чтобы после сунуть ее в пачку. Стив знает, кто он — Брок Рамлоу. Он точно человек. С сомнительным прошлым, тяжелым настоящим и призрачным будущим. Он считает себя мертвым, а их — живыми. И вряд ли думает об этом, но Стив дополняет сам: между ними течёт Стикс. Брок Рамлоу человек, который любит власть, но держит других людей поодаль. Брок Рамлоу раздраженно ворчит, когда ему признаются в любви. И когда ему тяжело, он молчит, просто продолжая разбираться с этим так же, как разбирается со всем остальным — сам. Теперь у них есть квартира, у них есть кабинет, они будут переделывать стены, и это почему-то выглядит необычайно важным — Брок Рамлоу не тот человек, который впускает людей. Именно их с Баки впускает и даже делает акцент сам: их и они. Стив видит, замечает, но теряется во всем обилии информации. Брок говорит: — Ебешься, ебешься с этой хуйней, а все равно все из говна и палок. И где они, кстати? Уже полчаса прошло, надо их набрать…       Он тянется за телефоном к карману ветровки и Баки сдвигается первым. Он тянет его назад, в сторону дорожки, и Стив, конечно же, идёт, Стив, конечно же, следует спиной вперёд, все еще крепко держа чужую ладонь в своей. Его взгляд все также прикован к Броку — Стив знает, кто он. Точно знает и обмануться уже не получится, как, впрочем, и забыть то, чтобы только что им услышано. Брок Рамлоу — человек, который по окончании разговора о том, какая непомерная тяжесть лежит на его плечах из-за его с ними отношений, первым делом вспоминает о них. Что может с ними случиться? Это даже забавно. Ему самому и Нине тоже. Она говорит:       — Беспокоишься, что двух суперсолдат могли уебать посреди центра Нью-Йорка? Ты такой романтик, кто бы знал… — если бы Стив говорил, он выбрал бы другие слова и другую интонацию, но точно немного смутился бы от такой заботы. Они с Баки вряд ли могли пострадать в какой-то уличной переделке среди ночи. Нет, даже не так — они не могли пострадать в ней точно. И Брок знал это. Не мог не знать. Телефон все равно достал, засветился экран блокировки, давая Стиву увидеть край выражения его сосредоточенного лица.       Вот каким человеком он был и Стив все еще хотел бы услышать вслух, что они были нужны Броку, что они Броку нравились, но вместе с этим чувствовал еще и другое. Теперь — да.       — Просто заткнись, — бросив уже посмеивающейся Нине собственное краткое слово, он находит нужный контакт вверху списка и нажимает вызов. Эту функцию Стив знает — вверху списка всегда находятся контакты, помеченные звездочкой. Там есть его номер. А еще номер Баки. Второго ему разглядеть не удается, как, впрочем, и обмануться. Там точно есть номер Баки. Но пока что Брок звонит именно ему. Если не дозвонится, наберет второй? Стив мыслит о том, чтобы проверить это, уже слыша приглушенную мелодию звонка в кармане, а после вспоминает: он думает о себе, пока Брок стоит за глубокими-глубокими рвами. Брок там один. И Стив уверен, что совершенно не желает, чтобы он оставался там один и дальше. — Стив?       Стоит ему вытащить телефон и принять звонок, как из трубки слышится твёрдое, крепкое и почти не взволнованное. В то время как одна из рук Брока напряженно сжимается в кулак прямо перед его глазами, он звучит твердо и внимательно. Он волнуется за них. Он очень их бережет. Не замечать этого не получается, но, похоже, пришло время пометить этот факт звездочкой, чтобы он не скатывался в середину списка, подменяемый его волнениями. Потому что это факт — Брок волнуется за них. Еще Брок их боится и Броку с ними тяжело. Беззвучно вздохнув, Стив прикрывает глаза и говорит:       — Мы уже почти подошли. Вам нужно… — мягко и спокойно, расслаблено. Открыть правды не получится, это будет пока что слишком опасно. Поэтому мягко, поэтому спокойно, поэтому — расслаблено. Баки останавливается посреди дорожки, быстро отпускает его ладонь и натягивает перчатку. Он разворачивается, становится с ним плечом к плечу и они начинают собственный шаг вновь. Идут чуть быстрее, но достаточно размеренно. Шаг синхронизируется сам. Брок же перебивает в привычной себе манере:       — Мне нужно, чтобы вы притащили сюда свои жопы в целости и сохранности, — признание выставляет фактом, не отдавая тепла, а еще пряча в текстурах ту самую мощь правды. Брок волнуется все ли с ними в порядке. Игнорировать больше не получается, пускай Стив никогда и не пытался. Все равно не получается — его всегда широко открытые глаза находят то самое, на чем нужно сконцентрировать свое внимание. Уголки его губ вздрагивают в улыбке, маленькой и все еще растерянной, но уже чуть меньше. Нина бормочет слишком тихо для телефонной связи, но достаточно громко для уха суперсолдата:       — И воду.       Забавно. Она за них не волнуется. А еще зовёт их умными мальчиками и верит, что им хватит ума Брока вытерпеть. Только терпеть не хочется вовсе. Хочется любить и наслаждаться. Получать тепло, удовольствие, а еще не тосковать, когда находишься меньше чем в метре от. У Брока все еще есть секреты и они мешают, но он знает, что есть проблема. Он знает, что ему тяжело. И он точно знает, что придется с этим разбираться. Теперь Стив тоже знает — Броку тяжело; но все же знает то, о чем Брок может не догадываться.       Хочется ему или нет, он больше не один. Еще — они не посмеют навредить ему. Они его любят и тоже берегут.       Брок говорит:       — И воды было бы неплохо, — его интонация не меняется вовсе. Стив же звонок все равно сбрасывает, потому что до газона им с Баки остается меньше десятка шагов. Баки как раз говорит:       — Целый литр купили для вас, пьянчуг, — в его голосе теряется все сложное и вся реакция на услышанное. Он саркастичен, весел и расслаблен. Он, конечно же, врет, но Стив не станет этого комментировать. Он эту ложь понимает, неожиданно, будто случайно, понимая и остальную. Почему Брок не рассказывает про ГИДРу сразу, еще в феврале? Стив это уже знает, точно знает и верит чужому слову. Баки же перекидывает пафосным, отработанным движением собственную маленькую бутылку с водой из одной руки в другую — красуется перед обернувшейся Ниной. Брок оборачивается тоже, резче и раньше, стоит только Стиву сбросить вызов. Брок оборачивается, но его взгляд не горит ни волнением, ни злостью. Он вглядывается в их силуэты в мягком свете горящего экрана собственного телефона. Там вновь открылся список контактов. И Стив видит, пускай не спрашивал вовсе: он, Баки, весь СТРАЙК, Кейли и Нина. У Брока в телефоне почти десяток номеров помечен звездочкой, но это ничего не значит. Глубокие-глубокие рвы наполняются вновь.       Нина же заливисто, развесело смеется, откликаясь Баки в ответ:       — А он мне нравится, знаешь. Ведет себя так, как будто в хрониках не заметно было, как сильно бравый сержант Бьюкенен Барнс любил выпить временами, — она знает, что они суперсолдаты, а еще знает, что Баки — Джеймс Бьюкенен Барнс. Стив не мыслит вовсе категориями безопасности, отдавая ей бутылку с водой под внимательным взглядом Брока. Ещё Стив не уверен, что она ему нравится, но улыбается тоже. Баки поджимает губы, тупит взгляд и краснеет где-то рядом с ним, в поле его зрения. Брок же фыркает. Стиву все еще хочется подойти, ещё ближе чем есть, посмотреть ему в глаза и коснуться его щеки. Но теперь ему хочется и другого — чтобы Брок в какой-то момент все же узнал и убедился.       Он больше не один. ^^^