Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       — Колсон сказал, ты начал искать работу… — Стив задумчиво покачивает стакан с водой в пальцах, чуть хмурится. Они сделали свой небольшой заказ на напитки ещё десяток минут назад, Джеймс уже даже успел вызнать, почему это им не принесли меню. Ответ о том, что блюда были заказаны им заранее, его явно устроил — он отдал Броку широкую, самодовольную усмешку с таким взглядом, что Брок только усилием не позволили себе вздрогнуть. Мурашками все равно покрылся, где-то у загривка.       Но признаваться в этом не стал. И не стал бы — ни при каких обстоятельствах.       В Manhatta было спокойно и светло. Пустой зал не оставлял других возможностей, кроме как смотреть друг на друга или в окно — если бы у Брока были проблемы с выбором в данной ситуации, он бы точно начал нервничать, но проблем не было вовсе. Вид на ночной Нью-Йорк с шестидесятого этажа открывался чрезвычайно занимательный, но явно пасовал пред гордостью всей нации. И рядом с Джеймсом не мог стоять вовсе, а Брок смотрел — именно на них. Неспешно, неторопливо разглядывал, то и дело усмехался каким-то собственным неторопливым мыслям. Из них троих Джеймс был единственным, кто надел бабочку-галстук — Брок делал ставку на Солдата, потому что за обычный галстук в драке схватить было в разы легче.       Не то чтобы кто-то из них собирался драться. Но Солдат всегда был наготове, пускай и был спрятан сейчас в глубинах сознания Джеймса.       — Деньги не бесконечны, Стив. Особенно при условии, что я все свои завещал Лили, — коротко хмыкнув, Брок поводит плечами, но с места не сдвигается. Ему нравится вот так, сидеть, откинувшись на спинку стула, неспешно пьянеть от принесённого ему виски и просто говорить. Смотреть, как меняются эмоции на лице Стива, смотреть, как Джеймс поглядывает на них обоих то и дело — ему вид на Нью-Йорк явно нравится больше, а может просто нервирует открытой местностью, с которой их можно было бы с легкостью снять за пять секунд времени. Брок не думает и не волнуется. Смотрит, глядит и рассматривает, как его собственная тошнота дышит и живет, то и дело норовя разрастись, чтобы после уменьшиться назад, до приемлемых значений.       — Да, конечно. Я просто думаю о… — Стив кивает ему, вздыхает и легким движением пальцев расстегивает пиджак. Не снимает, как тот же Джеймс — с металлической рукой в таком количестве одежды ему явно некомфортно. Броку, впрочем, тоже — смотреть на его чёрные подтяжки, пробегающие по плечам и спускающиеся по груди. Это, весь Джеймс именно нынешним погожим и спокойным вечером, выглядит чрезвычайно привлекательно, конечно же, с вкусной горечью, но Брок все равно старается не смотреть слишком долго. Чтобы не палиться? Определенно. Только Джеймс ведь буквально существует ради того, чтобы привлекать к себе их со Стивом внимание. Вот и сейчас, стоит только Стиву начать говорить, как он тянется к прозрачной, стеклянной вазочке, до верху заполненной кубиками сахара. Ловким движением закидывает один из них в рот. Брок разве что уголком губ вздрагивает, улыбнуться в полную силу себе не позволяет. Стив, уже повернувший к Джеймсу голову, говорит: — Бакс, я не думаю, что ты можешь просто брать… Брать и есть сахар.       Стиву неловко. Брок заметил это ещё когда только они подъезжали, видел и сейчас тоже. Стив явно чувствовал себя не в своей тарелке, забравшись так высоко и прекрасно понимая цену всего происходящего, но со стороны это выглядело в какой-то степени мило даже. Брок в любом случае не собирался этого говорить и откровенничать об этом — просто наслаждался. Не оборачиваясь на все своё капитанство, на весь свой громадный статус гордости и все своё высочество, Стив совершенно не мог развалиться на стуле подобно ему самому. Этой функции, этой способности чувствовать себя победителем, выглаживать собственное эго по шерстке до удовлетворённого урчания в Стиве буквально не было, как ровно и у Джеймса не было никакого понимания стыда вовсе. Его адаптация к происходящему возвелась в абсолют ещё только они оказались на пороге ресторана. Он двигался спокойно, тягуче — вот кто точно умел наслаждаться собственным превосходством. Скинул пиджак на спинку стула без единого неловкого движения, когда они сели, после повёл металлическим плечом, спрятанным под выбеленной тканью рубашки. Сейчас потянулся за сахаром.       И Брок совершенно точно не собирался рассказывать им о манерах или выдавать какие-то правила столового этикета. Ему было чрезвычайно плевать. Хотелось вкусно выпить, впервые за черт знает сколько лет, вкусно поесть, а еще вкусно накормить — пускай Стив когда-то давно и говорил, что всеяден, Брок не собирался верить в то, что он не любил поесть именно вкусно. Джеймс был любителем тоже, но не только еды. Уже хрустнув кубиком сахара меж зубов, он поднял к Стиву взгляд. Перебросил тот к Броку. Что-то готовилось точно, что-то уже шло прямо на них серыми клубящимися тучами, и Брок не собирался рассказывать о том, как у него изнутри от одного этого взгляда все замирало каждый раз в ожидании. Через мгновение Джеймс поинтересовался:       — Вам не нравятся кони? — он звучал преувеличенно легко, необременительно и буднично, но Брок собрал ассоциативный ряд за три секунды, и только вдохнул поглубже. Быстро глянул на Стива, только ради того, чтобы увидеть полное отсутствие понимания — того глубинного понимания, взятого прямо со второго дна слов Джеймса, — в его глазах. Стив все же был и оставался чрезвычайно культурным, воспитанным, если так, конечно, Брок мог бы выразиться в его отношении в собственных мыслях. А потом Джеймс сказал: — Я слышал, у них большие такие…       Договорить он так и не успевает — Стив не позволяет. Секунда в секунду с чужими словами, он дергается вперёд, вскидывает свободную руку и закрывает Джеймсу рот ладонью. Еле связное, мычащее «члены» все равно пробивается сквозь его кожу какими-то звуками, и Брок фыркает тут же. Под аккомпанемент грозного, но какого-то беспомощного:       — Ради всего святого, Бакс…! — у Стива лицо искажается буквально капитанской суровостью. Он оборачивается к Броку, одними глазами требуя, чтобы тот сделал что-нибудь, что угодно. Брок делает — держится целых несколько секунд, прежде чем позволяет себе засмеяться в голос. Стиву его действие не нравится вовсе. Он вздыхает сурово, но на самом деле смущённо и неловко. Пускай они и одни, даже за баром нет той официантки, что их обслуживает, Стиву все равно не с руки показывать правду, показывать себя самого. Поэтому он качает головой, осудительно блестит глазами. Брок бы его, голого и возбужденного, разложил прямо на этом столе, чтобы клин клином выбить, но лишь мысленно отправляет эту мысль в ту самую кучу, уже отнюдь не маленькую, где валяются все, ей подобные.       — Так что там с работой? Ты отказал Колсону? — стоит только Стиву убрать ладонь от губ Джеймса, как тот мгновенно включается в разговор. Выражение лица невинное донельзя, на губах легкая усмешка, которую невозможно было бы обличить точно. Брок обличает, потому что глядит в глаза. И плечами пожимает, зачем-то нагнетая интригу из пустоты.       — Нет, но и не согласился. СТРАЙК сейчас нарасхват, как неожиданно оказалось, — интрига выходит качественной, но пустой и безнадобной, потому что Джеймс уже настороженно прищуривается. Стив, развернувшись на стуле ровно, вновь покачивает воду в своём стакане. Броку приятно — и их волнение, и эта недосказанность, оставленная на растерзание молчанию. Он и сам ведь понимает прекрасно, что не сможет без постоянного нервяка отпускать их одних на задания ЩИТа. Стива не сможет точно, по поводу Джеймса даже вопросами не задается. Раз внутри него сидит Солдат, долго усидеть на жопе ровно он сможет вряд ли, а значит вопрос о полевой работе Джеймса является лишь вопросом пары месяцев, максимум года. В какой-то момент ему точно станет скучно, потому что они с Броком все же чрезвычайно похожи. Со Стивом тоже, но к Стиву у Брока ещё есть несколько важных, четких вопросов. Не собираясь пока что задавать и единого, Брок выдерживает пару секунд. Затем признается: — Я подумываю взять отпуск. До нового года, быть может. Надо разобраться с жильем, с Вандой… Ее бы в школу отправить и все такое. По возрасту вроде надо. К тому же со СТРАЙКом ещё не разговаривал, чего дальше будем делать. Вместе пойдем или разойдёмся.       — Ты не останешься в башне? — Джеймс задаёт собственный вопрос почти сразу, явно не слушая вовсе, о чем Брок говорит. Джеймс задаёт собственный вопрос — о нем, но не о них. И всматривается в его лицо, глаз не отводит. Брок смотрит на него несколько секунд, после бросает взгляд Стиву. Почему-то хочется очень тупо улыбнуться, а еще сказать, что они двое — придурочные кретины. Брок, впрочем, ничего из этого так и не делает. Говорит:       — Привык жить в собственных баррикадах. У Тони удобно, конечно, еда, тренировочный зал, но начинает надоедать всевидящее око старшего брата, который каждый мой шаг вплоть до походов посрать записывает и скидывает на защищённые сервера, — и плечами ещё так пожимает, буднично, будто бы они сейчас не говорят вовсе о том, что он — якобы в одиночку, — собирается переехать. Ванду забрать, вещи, а Стива и Джеймса оставить, где есть. Стива и Джеймса, которых притащил в одно из самых дорогих мест Нью-Йорка, с шикарным видом с шестидесятого этажа и вкусной кухней. Стива и Джеймса, ради которых согласился и на тошноту, и даже на страх, да простят его мертвые боги за такое богохульство. Они будто и правда не понимают. Стив вздыхает, понятливо кивает пару раз, щеку изнутри покусывает нервно. Может и хочет спросить, узнать, но отмалчивается. Джеймс — туда же. Отворачивается к окну, вглядывается в ночной Нью-Йорк. Брок только губы поджимает многозначительно, еле удерживая весь мат по поводу чужой непроходимой, похоже, тупости. Этой его гримасы никто не замечает вовсе. Тогда он говорит флегматично: — Я слышал в Бруклине хорошо…       Не реагируют. Точнее не так, как стоило бы. Брок уже буквально говорит, что собирается искать квартиру в их районе, в их части города, но ни Джеймс, ни Стив не слушают. Второй кивает, улыбается как-то мелко, любовно. Все же поднимает к нему глаза. Откликается:       — Да, там и инфраструктура хорошая, и просто… Там хорошо, — в его глазах Броку видится нежность и сотни тысяч излюбленных воспоминаний о детстве и подростковом возрасте. И Стив улыбается ведь — ставка Брока на Бруклин выбивает собственную сотню и приносит ему чрезвычайно хороший куш. Даже Джеймс улыбается уголком губ, глаза прикрывает. Явно вспоминает что-то, но к Броку не оборачивается. А Броку хочется: и подразнить их подольше, и увидеть прямо сейчас, что они все поняли, все осознали и услышали, блять, о чем он говорит.       В дальней части зала открываются двойные двери, ведущие в кухню, и девчонка-официантка выходит из них легкой, невесомой походкой. На широком, массивном подносе несёт три тарелки. Все с мясом, гарниром и мелкой зеленью сверху. Она подходит бесшумно, пробираясь шпионкой в их пузырь безопасности и конфиденциальности. Все ещё не показывает лицом, что узнала Капитана Америка, оставляет тарелки. От Стива — именно от него, конечно же, — получает благодарность. После просьбу — принести ему лимонад. Конечно же, безалкогольный, конечно же, чтобы чем-то занять пустоту меркнущего разговора. Девчонка только кивает, а Брок все смотрит и смотрит на Джеймса. Не удерживается, уже когда она отходит прочь, пинает того под столом легким движением ноги. Джеймс оборачивается, но не резко и без злобы. Смотрит в ответ спокойно, легко и просто — лжёт. А Брок говорит:       — Не думал за шмотками съездить? А то у Стива куча барахла, чтобы перевозить. Тебе тоже надо, — Джеймс не подвисает, понимает за мгновение, но с улыбкой медлит. Вначале та касается глаз, зажигает весь тлеющий в них дым, не пытаясь развеять его по ветру вовсе. После трогает уголки губ. Брок фыркает, смешливо бросает: — Какие вы придурки, все-таки. Вроде и сыворотка, а все равно одна хуйня.       — А кто тебя знает, что ты имеешь в виду, — Джеймс пытается легко пнуть его в ответ, но Брок уже подгибает ноги под себя, перебрасывает взгляд к Стиву. Одномоментно, секунда в секунду находит алеющие скулы и какое-то сумасшедшее довольство. Говорит мягче — он не старается даже, с таким Стивом его голос сам эту хуйню творит, — и спокойнее:       — Да знаете вы все. И с жильем, и с работой. Если вместе, так вместе везде и всюду, хули тут гадать, — на этих его словах Стив поднимает к нему глаза, и Брок определенно точно не собирается признаваться: прекрасно понимает Джеймса, который за эту добродушную моську всему миру переебать готов. И раньше ведь понимал тоже это, тошнотное, сантиментальное, но сейчас оно дергает изнутри особенно остро, будто болезненно. А Стив улыбается, смущенный и ласковый, его бы в постель затащить, вылюбить и никогда, никогда, никогда не пускать на растерзание ЩИТу и другим отморозкам.       Пустить все же придётся, но Брок позволяет себе подумать об этом позже. О том, как и чем будет апеллировать, когда речь зайдет об отпуске Стива, который тот взять должен и обязан до самого нового года — тем более. Сейчас он только пододвигает ближе тарелку, подмечает мелькнувшую мимо тень официантки. Она бесшумно приносит Стиву его напиток, ускользает прочь, а Джеймс уже говорит вновь, подзуживает смущение своего неразлучника. Воркует, конечно же, по голосу слышно, что воркует. Брок — наслаждается. Разговор идёт сам собой, не затыкаясь будто бы вовсе благодаря неуемно свербящему в заднице Джеймса шилу. Они обсуждают будущее, мельком и по касательной задевая ближнее прошлое — ни у кого из них явно нет желания ворошить все прошедшее заново. Стив спрашивает о Нине, просит рассказать о Варне, но слишком много узнать ему так и не удаётся. Почти со священной, безвинной честностью Брок признается, что был в стельку пьян и не помнит почти нихуя. Врет, конечно, лишь какой-то собственной частью — не рассказывает ни о сбитых кулаках в тех клубах, в которые Нина его затаскивала, ни о том разговоре, что слышал из ее кухни утром. Джеймс же не спрашивает почти ничего вовсе, но в единый момент признается, что Солдат нервничает. Стив сам собой затихает тут же, движения его рук, держащих приборы, становятся мягче, размереннее.       — Для него это такое же первое свидание, как для вас двоих, — пожав плечами, Брок откладывает вилку на опустевшую тарелку. Рука тут же тянется к роксу, пальцы обхватывают прозрачное стекло. В желудке обосновывается вкусная сытость, легкая, алкогольная слабость позволяет рукам и плечам расслабиться. Мимолетно хочется ослабить галстук, расстегнуть пару пуговиц и начать самую малость заигрывать, но Брок удерживает сам себя, прекрасно понимая, что, во-первых, он отнюдь не до крайности пьян, чтобы так экспериментировать с собственной тошнотой и собственным страхом, а, во-вторых, после он себя за это благодарить отнюдь не будет. Поэтому лишь отодвигает от себя тарелку из-под второго блюда чуть дальше, усмехается мимолетно.       Стив не перечит, конечно же, соглашается с его утверждением, вместе с этим подтверждая и количество собственного сексуального опыта до прихода Брока. Но Джеймс… Броку мимолетно хочется потянуться через стол, протянуть ладонь и обнять его пальцами за затылок, а после поцеловать. Глубоко и долго, медленно, не давая ему первый десяток минут ни двигаться, ни ускоряться. Потому что Джеймс уже возмущённо вскидывает бровь, хорохорится. Говорит почти сразу:       — К твоему сведению, у меня было десятка два свиданий в прошлом веке. И с девушками, и с парнями, — в его глазах загорается какое-то мелкое, провокационное довольство. И гордость, конечно же, именно она под руку с наслаждением от собственной привлекательности. Брок ему верит, но разве что на полшишечки, прекрасно понимая, что Джеймс не успел бы вспомнить за последние дни всей своей жизни. Если бы вспомнил, им точно пришлось бы разбираться с внеплановой дестабилизацией — ее не было. Был лишь Джеймс, светящийся собственными дымными глазами, и Брок не собирался даже этого его довольства уничтожать лишней колкостью. В прошлом бы точно сделал нечто подобное. Сейчас — не хотел. Стив повернул голову к Джеймсу с мелкой, влюблённой и насмешливой, нежно-насмешливой улыбкой. После сказал:       — Всего семь, Бакс. Если брать в расчёт ту встречу с Миртой, на которую она не пришла, — Стив пожимает плечами, тихо смеется, будто с самим собой. Его расслабленность ранит Брока тошнотной ровно с такой же силой, с какой ранит и прозрачный, неожиданно взволнованный взгляд Джеймса. Что так сильно беспокоит его, Брок не знает и не спрашивает. Подхватывает рокс удобнее, отпивает немного. Горечь виски щиплет язык, но собственного вкуса не разрушает. А Стив уже поясняет, рассказывает, не желая оставлять ещё ни черта не вспомнившего Джеймса в неведении: — Ты тогда ее три часа прождал, мне ещё пару дней рассказывал, какое замечательное было свидание… А потом я узнал от другой девушки, ее подруги, что Мирта так и не пришла. Тебе решил не рассказывать. Я знал, что ты и так сильно расстроился… Ты всегда расстраивался из-за неудачных свиданий.       Брок хмыкает, перекидывает к Джеймсу собственный взгляд. Тот только кивает, уже даже после того, как Стив отворачивается. Кивает, но все ещё смотрит, глядит прямо на Стива, что тянется к своему лимонаду. Брок не контролирует ничего вовсе, пускай на секунду и чувствует, что стоит вмешаться, что стоит заставить их говорить, обсудить то, что мечется странной уязвимостью у Джеймса в дымных глазах. Так и не произносит и единого слова, напоминая себе и собственной тошноте о том, что это не рабочее, что никто не будет ранен и не пострадает смертельно, если сейчас останется эта мелкая недосказанность. Все равно ведь всплывет, не продержится долго — Джеймс смотрит на Стива так, будто ещё секунда и его размотает и распылит собственным объёмным переживанием. Джеймс выглядит именно так, только Брок забывает на мгновения в легкой, почти неощутимой дымке собственного опьянения, с кем связался. Джеймс говорит через несколько секунд:       — Семь с половиной. Их было семь с половиной, — и его голос звучит с мелкой, взволнованной дрожью. Она похожа на тот крик, с которым он кинулся к Броку ещё в марте, в помывочной. Она похожа на тот шёпот, с которым Джеймс тянулся к нему, когда они летели в Соковию, а Стив в этот момент был в Нью-Йорке и собирался то ли выжить, то ли умереть. Вот как звучит эта дрожь, уже знакомая, но новая, совершенно новая и чрезвычайно хрупкая. Стив возвращает к нему свой взгляд, непонимающе уточняет:       — Что?       Брок наблюдает и не чувствует себя лишним. Вроде и должен, ведь это их прошлое, ведь это их личное и застарелое, но не чувствует вовсе. Возвращает рокс на стол, легким движением ничуть не взволнованных глаз косится на часы на экране телефона. Ловкое, устремлённое в собственном ходе время нашептывает, что пора бы уже собираться и выезжать назад в башню. Чтобы не волновать Ванду, чтобы сберечь собственный режим сна, чтобы… Не совершить ошибки? Не сближаться слишком быстро. Дать себе самому время, апробировать волнение тошноты и степень ее волатильности в зависимости от происходящего.       Джеймс уже говорит, почему-то опуская голос до шепота:       — Их было семь с половиной. Тогда… В баре, во время войны. Тебе уже вкололи сыворотку и мы пили тогда… — Брок прячет телефон назад в карман, поднимает глаза к обоим попугаям-неразлучникам. Губы сами собой вздрагивают уголками в усмешке, потому что Джеймс глядит Стиву прямо в глаза и зеркалит чужую растерянность собственной хрупкостью. Все сантименты вываливаются наружу, рассыпаясь в бесконечном, немыслимом количестве по залу. Они раскатываются в стороны, грохочут, гремят и смеются, но Джеймс не собирается их подбирать. И Брок не знает, как ему удаётся это, как ему удалось остаться настолько живым, настолько чувствующим после всей жестокости, что свалилась ему на голову, вырвала его руку и почти свернула шею. Он не желает учиться, не желает знать, но глядит и чувствует только горькую, вкусную гордость за него — Джеймс выглядит сильнее и крепче всех, кого Брок когда-либо встречал. Джеймс выглядит лучшим, именно тем, кто нужен Броку. Джеймс говорит: — Это было свиданием для меня. Только для меня. Поэтому половина.       Стив выглядит настолько удивленным, что забывает даже смутиться. Его губы дрожат улыбкой, маленькой, очень влюбленной — никто и никогда не должен видеть его таким. ЩИТ, камеры репортеров, даже Мстители — Брок эгоистично хочет, чтобы для них он остался крепким и неуязвимым Капитаном, гордостью, его высочеством, даже чертовым сверхсильным человеком из пробирки. Броку эгоистично хочется оставить такого Стива себе, им с Джеймсом. Чтобы видеть это его живое и мягкое, почти зефирное — из того зефира, который Ванда особенно любит, который можно запекать на костре, — нутро. Чтобы видеть его смущение, его любовь… Как оно все выжило в нем? Брок не знает. И вызнавать не будет, но в собственном выборе не засомневается. То, что он видел еще в начале февраля, обнажается лишь ярче. Вся та крепость, жесткая, нерушимая и защищающая сантименты Стива, вызывает у него лишь единое желание широко и нахально ухмыльнуться. Брок этого не делает, лишь чувствует…       После всей жестокости, и боли, и разрушений Стив остаётся человеком, как, впрочем, им остаётся и Джеймс. Тем живым человеком, каким Брок всегда стремился оставаться и быть. Именно тем самым.       — Я люблю тебя, — вот что Стив отвечает, шепчет тоже, сокровенно и слишком тошнотно. Брок выдерживает лишь несколько секунд — все-таки кривится. Морщится весь, передергивает плечами. И говорит, нарочно грубовато да колко, чтобы хоть немного отгородиться от всех этих сантиментов, из-за которых пространство Manhatta уже точно успело превратиться в громадную мусорную свалку:       — Какие вы сладенькие, до тошноты прямо, я не могу. Ещё сосаться начните прямо перед моим виски, — вот что он говорит, бросается словами. Сожаления почувствовать не успевает. Оба его пацана оборачиваются к нему сразу же, Джеймс уже тянет губы в широкой улыбке, Стив разве что глазами показывает щепотку удивления. Но улыбается тоже. Широко, безмятежно и уверенно. Улыбается и говорит:       — Я тоже люблю тебя, Брок, — и Брок замер бы, дернулся, но реагирует так, как хочется. Кривится, качает головой, показывая жестами, что его уже тянет блевать и им нужно заканчивать с этим прямо сейчас. Ему в ответ Стив только смеется и совершенно не принимает это на собственный счёт. Джеймс, все ещё с улыбкой, безвинно интересуется:       — Так и… Как насчёт переспать, когда вернёмся?       Смех вырывается из грудины сам собой и Брок просто позволяет. Собственному смеху, себе самому и этой жизни, что чувствуется тошнотно, но сносно. Стив вторит ему смехом тоже. И только Джеймс недовольно щёлкает кончиком языка о небо, давая понять этим звуком, что он думает обо всей ситуации и о Броке в целом. ^^^       В проем широкой арки, выводящей прочь с подземной парковки, ему видно кусочек чёрного ночного неба. Ещё видно несколько звёзд и край высотки, что находится по другую сторону улицы. От Брока пахнет табачным, прогорклым смогом, но тот уже не пахнет так мерзко, как пах в первые дни февраля. От Брока пахнет табачным смогом — он курит, оперевшись поясницей на боковую дверь собственного джипа и развязно подняв голову чуть выше, чем, возможно, стоило бы. Он курит, а еще он точно немного пьян. Насколько сильно Стив не знает. Стив смотрит на кусочек чёрного, летнего неба, растянувшегося над Нью-Йорком, и к собственному удивлению видит те несколько звёзд, что пробиваются собственным светом сквозь всю подсветку города, горящую круглосуточно и непрерывно.       Стив на Брока не смотрит. Не смотрит на Баки — тот курит тоже. Он выпросил у Брока сигарету с минуты назад, подтянул брюки быстрым движением пальцев, а после устроился на корточках, откинувшись спиной на бок чужого джипа. Стив хотел сказать ему, что пиджак испачкается, но почему-то так и не сказал. Глянул только быстро на них обоих…       У Баки внутри жил Зимний Солдат, и Стив все ещё не мог до конца понять, уложить это в собственной голове. На поверку все казалось простым и обычным — отдельная личность, собственный характер, собственный моральный компас. Только в реальности компаса того не было вовсе, а еще не понять было, что там за характер и что за личность. С Зимним Солдатом Стив знаком не был. Хотел бы познакомился, но был не властен над тем, чтобы заставить познакомиться с собой.       Зимнему Солдату он не нравился. Тот его презирал и хотел зачистить — вот что Баки сказал позавчерашней ночью и Стив хотел бы перестать думать об этом. Не переставал. Он продолжал, и продолжал, и продолжал. Брок сказал, что Зимний Солдат был создан на основе личности самого Баки, но не был им в полной степени, и Стив верил ему, потому что верил в Баки. В его добродушие, в его любовь к миру и нелюбовь к насилию. Стив верил в него, а еще верил мыслям о том, что Баки никогда бы не смог презирать его.       Баки его очень-очень любил. И, пускай мог быть хорошим лжецом, но не смог бы скрыть лжи таких масштабов. Баки все же его правда любил. Баки он очень нравился.       Ещё нравился Броку. Иногда, особенно в последние дни, в это вообще было чрезвычайно сложно поверить. Стив больше не пытался судить его в собственной голове, но вновь и вновь оказывался мысленно прямо перед ним. В его голове Брок очень редко смотрел на него с тем самым хитрым прищуром, который Стив в нем так любил. Чаще он был суров, твёрд и молчалив. А Стив смотрел на него, вновь и вновь мысленно глядел на него, пытаясь разгадать загадку, у которой не было названия вовсе. Брок определенно был человеком. Лучшим из худших и худшим из лучших, вот как Стив мог бы его охарактеризовать, только эта характеристика не имела и единого веса, будто бы. А может просто была слишком мала и бесполезна.       Стив не знал. Последние дни были заполнены суетой и переживаниями. Ему пришлось вылетать на миссию вчера, пришлось вылетать и днём раньше. Днём раньше улететь было особенно сложно — Брок еще не пришёл в себя, и Стив очень боялся, что он посмеет в себя так и не прийти. Баки боялся тоже, но пообещал проследить, когда провожал его к лифту. Словами, правда, так и не сказал, что будет откачивать его насильно, если придётся.       Откачивать Брока так и не пришлось. Он ушёл на войну, — с кровным врагом, как сам сказал Баки ещё после беседы с Хелен, — а после вернулся. Стив не спросил у него, видит ли он все ещё кого-то. Хелен сказала, что гематома рассосалась благодаря всей той сыворотке, что была перелита Броку их кровью дополнительно. Хелен сказала, что его кровь от этой сыворотки очистилась — вся она ушла на гематому. Ещё Хелен передала им таблетки, с десяток блистеров. Сказала, что это витамины.       Стив не спросил, какие именно и для чего. Постепенно начинал чувствовать, как это право — право на то, чтобы задавать вопросы, право на то, чтобы просто говорить, — исчезало из него будто бы, стоило только делу коснуться всего Брока или какой-то его части. Он был сложен, он был суров и сложен, а еще хранил внутри себя много секретов, и Стив не посмел бы произнести этого вслух никогда — эта его мысль звучала обвинительно.       Но обвинять не хотелось. Не хотелось требовать чего-то, повышать голос, вытаскивать очередную правду клещами. И на самом деле было мелочно, по-глупому страшно — этот Брок был совсем таким же, как тогда, где-то на рубеже зимы и весны, но точно был каким-то другим. Будто живее, будто подвижнее, будто… Как будто бы часть тех кругов, что он всегда рисовал вокруг себя мелом на песке, уже смыло водой. Их исчезновение позволило подойти ближе, но вместе с этим обнажило новые не круги даже — настоящие, глубокие рвы, через которые было не перебраться вовсе.       В какие-то секунды, в какие-то мгновения Стиву казалось, что единый его вопрос, единое новое его слово может лишь углубить эти рвы. Поэтому он молчал. Не всегда, не постоянно, но так и не спросил у Брока о том, видит ли он ещё кого-нибудь, в порядке ли он теперь, с кем он воевал и хочет ли он ещё умереть. Хочет ли он поговорить об этом?       Брок, конечно же, не хотел, и Стив старался не думать о том, что это было дикостью. Теперь, в том моменте их жизней, где все уже было по-настоящему, где было будущее, которое можно и нужно было выбирать, он не мог закрывать глаза на обособленность Брока. В феврале мог, мог в марте и даже в апреле ещё как-то удавалось… Сейчас, рядом и подле Баки, Брок выделялся слишком настойчиво. Стив не мог бы назвать это скверным характером, а еще не мог бы сказать, что ему не нравилось все это, все, что было частью Брока и принадлежало ему неотделимо.       Но ему чувствовалась какая-то дикость. Легкая, не настойчивая. Потому что у Баки он мог, пожалуй, спросить, что угодно, а еще что угодно ему сказать. И Баки бы услышал его, поговорил бы с ним… После тех суток, что Брок провёл в глубоком, долгом сне, Стив мыслил о том, что самую малость боялся задавать ему какие-то вопросы. Часть задавал все равно, просто чтобы не выглядеть истуканом и не показывать собственного страха, но внутри все равно сидел ещё десяток других. Брок выглядел так, будто бы он в порядке, вёл себя так, будто бы он в порядке, но Стив все равно хотел бы спросить, просто спросить у него, в порядке ли он, нравятся ли они с Баки ему, могут ли они войти в его жизнь и остаться там. Все эти ответы у него уже как-будто и были, как-будто существовали где-то внутри, но ему все равно хотелось произнести и спросить, звуком собственного голоса выдать какую-то материальную плотность происходящему.       Когда он сказал за ужином, что любит Брока, не солгал. А Брок скривился, будто его корежило изнутри этими словами, будто они не уживались вовсе в его теле… И эта его реакция была как-будто бы верной, правильной, нормальной для него даже. Стив не ждал от него какой-то другой, но все равно очень хотел просто найти в себе силы спросить. Ему не нужны были даже слова в ответ. Хватило бы пульса, взгляда, этого самого хитрого прищура, от которого его собственное сердце всегда так чувственно заходилось дрожью.       — Я только сейчас понял, что с сывороткой можно курить хоть по десять пачек в день… И пить тоже… Все равно не пьянит вовсе, — Баки подает голос задумчиво и обращает на себя его внимание. Стив внимание своё ему отдает. Голову поворачивает, опускает глаза и теряет из виду те несколько звёзд, что светятся в проёме арки выезда с подземной парковки. Звезды очень любит Брок, и Стив помнит об этом, не смог бы забыть, даже если бы попытался. Сейчас, правда, глядит на Баки. Тот задумчиво покручивает в пальцах сигарету, рассматривает ее тлеющий, оранжевый кончик.       В тишине почти полностью пустой парковки они все втроем выглядят будто замершие, остановившиеся перевала ради путники, и Стиву почему-то сразу представляется пустыня благодаря этой мысли. Верблюды, караван и бесконечная линия горизонта, что тянется, тянется, тянется по окружности, не обрываясь и не завершаясь. Что ответить Баки, он как-то совсем не знает. Вкус сигарет ему не нравится все ещё, ещё с прошлого века не нравится, алкоголь как-то не привлекает. Да и если слухи пойдут, что Капитан Америка любитель выпить… Это может плохо сказаться на его репутации, на всем его образе.       Том самом образе, который он примеряет заново последние недели с момента пробуждения Брока.       — Тебя жизнь уже и так пьянит, Джеймс. Куда тебе ещё, — Брок только хмыкает, как-то размеренно качает собственной головой. Стив бросает ему взгляд, бросает лишь на секунды и мгновения. В глазах Брока он замечает умиротворенность и какую-то сытую расслабленность, в которой нет и грамма добродушия. Только сталь и расслабленность, и Стив не знает вовсе, как они уживаются, а Брок уже переводит собственный взгляд к нему. Он улыбается лишь уголком губ, прищуривается так хитро, именно так, как Стив любит, и этот прищур заставляет его тут же отвести глаза прочь, назад к арке, к тем нескольким звёздам, что видны через ее зев. Дурные уши теплеют, выдают его точно, но Брок не обличает. Брок отмалчивается, пока сам Стив то ли не может набраться смелости, чтобы спросить у него хоть что-нибудь, то ли сам же себе спрашивать запрещает.       Где-то снаружи и вокруг них Нью-Йорк спит, не зная вовсе ни о его размышлениях, ни о них троих, что встряли на этой подземной парковке десяток минут назад. Брок сказал, что хочет покурить — Стив сказал, что поведёт и что ему нельзя садиться за руль в нетрезвом состоянии. Не то чтобы он рассчитывал, что Брок согласится. И не то чтобы был удивлён, когда он сказал, что не пустит их за руль собственной машины. Баки возмутился, но как-то наигранно, Стив заметил и не мог обмануться. А еще не мог сказать Броку о том, что просто волнуется за его безопасность. И за безопасность других водителей, конечно же, тоже.       — Хочется, знаешь… Хочется всего, до чего рука дотянется. Если вкусно — особенно хочется, — Баки улыбается самыми уголками губ, и Стив видит это, видит краем глаза, но больше к нему взгляда не переводит. Его вновь привлекают эти несколько звёзд, край какой-то высотки, что виднеется в зеве арки. Из окон башни Тони виды совсем другие, но разницы будто и нет — даже при всем его статусе, при всех регалиях и известности, что тут, что там собственная крошечность и незначительность ощущается почти одинаково. Ещё ощущается странно, непривычно даже — в этой незначительности точно прячется все то его умиротворение, что Стив потерял когда-то давно, ещё в прошлом веке.       А Баки улыбается. Стив его улыбку любит так же сильно, как и его самого, а еще любит Брока. Любит и волнуется за него, и мыслит о том, расскажет ли Брок им, если вдруг что-то случится? Знает ли он вообще, что больше не один? Это кажется очевидным тоже, но Стив все равно вздыхает, поджимает губы задумчиво. На новом выдохе, Брок говорит:       — Узнаю Солдата… За мою стряпню был готов не то что слушаться, хоть пару госизмен и переворотов совершить, — и вот ведь он, совершенно бесстрашный, обыденный, прямолинейный. Не умеет принимать симпатию, не знает о тактичности вовсе, а может наоборот знает о ней слишком много — Стив вряд ли смог бы вот так просто заговорить о Зимнем Солдате, потому что беспокоился, что Баки будет неприятно. Баки смог бы вряд ли тоже, пускай они поговорили уже, той же ночью, пускай уже обсудили все, пускай Баки даже извинился перед ним сто тысяч, кажется, лишних раз, он вряд ли стал бы заговаривать о Зимнем Солдате сам.       И Броку не было плевать тоже, но здесь, именно здесь это его бесстрашие, а может быть безрассудство внушало Стиву какое-то смиренное уважение. Брок говорил просто и спокойно, выдавая Зимнему Солдату его собственное место, но при этом не пытаясь их с Баки уличить в том, что они молчат, что они игнорируют его. Брок говорил просто, а Солдат просто был, и вот это самое просто Стиву, который боялся почему-то задать хотя бы единый важный вопрос, очень мешалось перед глазами. Оно не злило даже, лишь вызывало непонимание к собственной трусости… Брок ведь был совсем таким же, как прежде.       Но точно был совершенно другим.       — Поехали, поздно уже, — затянувшись последний раз, Брок стряхивает пепел с сигареты парой щелчков большого пальца о фильтр. После вытаскивает из кармана пиджака пачку. Стив видит это краем глаза, видит и только вдыхает поглубже: он оборачивается к нему медленным, размеренным движением. Проворачивает голову, забирая все своё внимание у тех нескольких звёзд, что горят в зеве выездной с парковки арки. Он обращает все своё внимание к той единой Звезде, что горит чрезвычайно ярко — так сказал Таузиг и Стив не мог бы с ним не согласиться, даже если бы постарался.       А Брок был сантиментален, забит чувствами изнутри по самую макушку, и Стив не знал вовсе, как это могло ускользать от его сознания весь февраль, весь март, все то время, что он был в этом, новом и непривычном, веке. Где-то там, за обнажившимися глубокими рвами, в кругах которых Брок находился, в кругах которых скрывался и прятался, он очень их с Баки уважал. Он любил их, пожалуй, даже. Как мог Стив бояться, что единым собственным вопросом углубит хотя бы единый ров, а может и все разом?       Стив не знал.       Но обернулся к нему, повернул голову. Брок был все тем же. С горящими наглостью глазами — сейчас они были окрашены расслабленностью и каким-то непривычным умиротворением. Под воротником рубашки был подвязан галстук, пиджак сидел на его плечах так, будто был пошит именно для него. Видеть его таким было непривычно, но хорошо. Брок был привлекателен, крепок и силен. Жонглировал собственной властью, брал шефство… Стиву нравилось это в нем. Нравилось, что он, большой и мощный Капитан Америка, мог точно знать — ему не нужно быть символом здесь. Ему можно ничего не решать, не обдумывать сотни вещей о переезде, о том, чтобы кого-то куда-то вести и как лидировать. Ещё не нужно иметь ответы на все вопросы и во всем разбираться. Для этого был Брок и эта ноша была для него привычной, посильной, а еще, вероятно, очень любимой.       Скользнув взглядом по его лицу, Стив вдыхает вновь, поглубже, чтобы воздуха хватило на все те слова, что он уже хочет, боится, но хочет произнести. На улыбку, даже мелкую, воздуха не хватает. Будто почувствовав, что что-то происходит, Брок поднимает к нему глаза, они встречаются взглядами. Он чувствует точно, вскидывает бровь в ожидании. И Стив, помедлив, все же говорит:       — Можно поехать с тобой? — в эти его слова умещается каждый вопрос о том, в порядке ли Брок, а еще о том, есть ли им с Баки место рядом с ним. Не за рвами, не за границами — поближе. Не впритык, но где-нибудь рядом.       Брок усмехается, не удивляясь совершенно. Прикрывает глаза на мгновение и прячет мелькнувшее в зрачках чувство, не давая Стиву его ни поймать, ни разглядеть. Только собиравшийся поднять на ноги Баки так и замирает на корточках, быстро глядит на них обоих, но не вмешивается, не выспрашивает. Он отмалчивается, не сводя все в шутку, пока Стив чувствует, как изнутри него поднимается дрожь его собственного сердца. То стучит и бьется по душу Брока, по его чувства, по его силу и крепость, и Стив успевает помыслить лишь о едином — он хотел бы прижать его ладонь к своей груди, чтобы Брок услышал и поверил. Чтобы Брок поверил.       Его здесь любят. Он здесь очень нужен.       — Можно, Стив. Всегда можно, — вот что Брок отвечает ему, пока сам Стив ждёт от него мата, брани, а может и насмешливого, провокационного отказа. Ведь это же Брок, верно? Брок усмехается и отдает ему большое, объемное знание, не проговаривая его верными словами. Брок говорит, что он — для них. И Стив уже не может сдержать улыбки. Рвы, что окружают Брока, подсыхают на половину, Баки ехидно прищуривается. А Стиву, большому, но почему-то чувствующему себя совершенно незначительным в моменте, становится просто хорошо и спокойно. Его, скрывающегося сейчас и навечно за плечом Капитана Америка, видят и слышат. О нем позаботятся. Сунув пачку назад в карман пиджака, Брок нажимает кнопку на автомобильном брелоке, открывает джип. После говорит: — Стив на переднее.       И тут же ему в ответ звучит недовольное, бранное бормотание распрямляющегося Баки. Он выглядит отчего-то таким живым и забавным — Стив не может не рассмеяться мелочно, чувствуя, как бьется его собственное сердце. Баки жив и будет в порядке, но второе знание выдает ему именно Брок собственным присутствием. Брок будет в порядке тоже.       Что будет с самим Стивом?       После того, как Баки выбрасывает собственный окурок в мусорку, стоящую неподалёку от автомобиля, они усаживаются. Брок, конечно же, садится за руль, пристегивается даже — блестит насмешливым взглядом в сторону Стива и усмехается. Он точно провоцирует, а Стив любит это, обожает это в нем немыслимо и бесконечно. После того, как пристегивается сам и усаживается на сиденье удобнее, чувствует, как его бедро ровно на середине накрывает крепкое прикосновение ладони Брока. Это удивляет, смущает жутко, но, уже подняв к Броку собственный взгляд, Стив думает о том, что ему ничего больше не нужно. Баки возмущается с заднего сиденья, замирая меж их кресел, Брок глядит в ответ и усмехается. Стив чувствует, как у него почему-то мелко щиплет в носу, а сердце бьется сильно и важно.       Он здесь и его видят. О нем знают, о нем помнят и в его важности для этих двоих невозможно усомниться вовсе. Стив чувствует, что ему ничего больше не нужно вовсе. Стив чувствует себя так, будто бы теперь, когда его сердце в порядке, когда вся изоляция выломана металлической хваткой Баки и разрушена до мелкой крошки взглядом Брока, Стив чувствует себя так, будто бы вновь в силах делать то, что важно и нужно ему.       Быть Капитаном Америка, нести справедливость и мир.       А еще — просто быть. Просто быть живым. ^^^       Ванда мягко и безмятежно посапывает у его левого бока во тьме собственной спальни. Обе ее руки прижимают к груди плюшевого зелёного Халка и ни одна не пытается поправить его задравшуюся фиолетовую штанину. В темноте Брок не видит вовсе, но помнит, что Халк этот выглядит грозным и жестким — он защищает ее покой, ее сон и всех тех медведей, которых в этом сне Ванда ещё только собирается встретить. Брок не спит. Он сидит в темноте уже который десяток минут, не закрывает глаз и не ждёт, что кто-то кинется на него из темноты. Он не ждёт ничего вовсе.       Под лопатками чувствуется изголовье детской постели, а в комнате Ванды пахнет вишней. Когда это случилось и почему, Брок не знает. Либо Мэй, либо кто-то ещё из заек, видимо, подарил Ванде туалетную воду. Брок не участвовал. Ещё не знал об этом вовсе, но все же был тем, кого Ванда все ещё просила укладывать ее спать. Вечером или среди ночи — не имело разницы. Стоило им пересечь ночной Нью-Йорк и вернуться на жилой этаж башни по окончании свидания, как Ванда вышла из собственной спальни. Она не дала ему ни ответить Джеймсу очередным отказом на предложение переспать, ни дойти до кухни, чтобы выпить немного воды. Она позвала его со спины, вышла из собственной спальни и просто позвала — Брок пошёл. Махнул на прощание Стиву с Джеймсом, развернулся и просто ушел.       Теперь сидел и смотрел во тьму, но перед собственными глазами видел лишь прошедший вечер — сантиментально и нелепо. Как смеялся Джеймс, обсуждая со Стивом какие-то мелкие детали того прошлого, что уже успел вспомнить, и как замирал Стив, когда Брок начинал рассказывать что-то из собственного прошлого, из собственного существования. Рассказывать не хотелось вовсе, слова шли сухо и неохотно, но никто из двух его пацанов явно не желал, чтобы он замолкал. Вновь и вновь они задавали ему вопросы, много спрашивали про Джека, про Родригеса. Это было уже в машине, — Брок не собирался признаваться, что поехал в объезд, чтобы только провести с ними больше времени, но, впрочем, отлично понимал, что Стив с Джеймсом видели это и так, — а до неё Стив очень не хотел пускать его за руль. Брок якобы был пьян, но в реальности почти не был вовсе. Сытный ужин разбавил тот виски, что ему плеснула разве что на два пальца обслуживавшая их девчонка-официантка. А долгий разговор позволил ему расслабиться. Не до крайности, конечно. Брок все ещё следил за собственной тошнотой, следил мимолетом за Джеймсом, потому что с ним руку на пульсе нужно было держать ежесекундно.       В конечном итоге Стив сдался. Не то чтобы была какая-то ругань или нечто схожее. Брок просто поставил его перед фактом: за руль своей машины никого из них не пустит. Джеймс возмутился, играючи и не злобно. Стив только вздохнул. И в конце, десяток минут спустя, все равно попросился поехать с ним — Брок согласился, не собираясь признаваться вовсе, какой сильной боли ему стоили его ответные слова. Тошнота взбунтовалась, сознание подбросило напоминание о том, что в бардачке все еще есть оружие. Он может просто убить Стива и тогда ему не придется отвечать, не так ли? Он точно мог бы. И, пожалуй, даже хотел. Мелочно и трусливо, пока Стив спрашивал о чем-то большом, чрезвычайно громадном и сантиментальном. Он просил места, просил правды, просил много больше, чем Брок мог бы дать ему — он спросил, можно ли поехать с ним так же, как спрашивал весь февраль. Брок не понимал сейчас и уже вовсе не помнил, понимал ли в феврале. Стив лез ему под кожу, и его бы точно стоило убить ради собственной безопасности — это желание было маленьким, но постепенно становилось неожиданно назойливым. Слишком медленно, чтобы Брок мог успеть испугаться за чужую безопасность. И все же слишком сильно, чтобы он мог беспечно закрыть на это глаза. В итоге ведь согласился и произнес «всегда». Все ради того, чтобы весь обратный путь держать собственную ладонь на бедре Стива, слыша над ухом крайне раздражённое таким произволом, шумное дыхание Джеймса, а еще видя прекрасно: Стив не заметил, что Брок пытался кольнуть его смущающим действием в ответ на удавшуюся попытку пробраться глубже ему в грудину. Стив не заметил этого вовсе и был почему-то очень доволен.       Это было непривычно и странно. Как будто новые берцы, которые были ему в пору, а может быть просто лгали. Собственной крепкой подошвой, собственными плотными шнурками. Брок примерялся, уже чувствуя, что сидят идеально, но все равно медлил. Не торопился. Ванду боготворил за то, что она вышла к нему и призвала его, лишив Джеймса даже единой возможности собственное желание секса продавить.       Моргнув вновь и не чувствуя даже сотой доли собственной сонливости, Брок покачивает головой из стороны в сторону. Ванда спит, не реагирует на шорох его движения. Помедлив, Брок все же поднимается с постели, подхватывает с собственных бедер пиджак, поводит плечами. Сквозь тьму и мрак он вышагивает в сторону выхода из ее спальни, совершенно точно не собираясь оставлять ее в одиночестве. Он оставляет с ней Халка, Джарвиса, засевшего в стенах, и собственное обязательство всегда ее защищать.       Вышагнув в полосу света, Брок не оборачивается. Прикрывает за собой дверь бесшумно. Рука сама собой уже тянется к галстуку, ослабляет тот по ходу. Ловким движением пальцы расстегивают верхние пуговицы. Из арки гостиной звучит негромкое и игривое:       — Не удивлюсь, если в следующий раз он арендует какой-нибудь остров, чтобы сводить нас на свидание. Иногда Брок такой позёр… — это Джеймс и он звучит довольно, умиротворенно. Самую малость весело. Брок только хмыкает беззвучно, но шага не ускоряет и совершенно не торопится настигнуть их, обличить собственное присутствие. Джеймсу отзывается Стив, потягивается, судя по вздоху:       — А мне понравилось. Было вкусно и вообще… Никогда не видел его таким. Даже когда мы встречались, он все равно был будто бы более обособленным. Сейчас совсем не так, — мечтательная, благодатная интонация Стива вызывает у Брока улыбку. Он прикрывает глаза, головой качает. И думает, думает, думает о том, что им вроде с сотню, а вроде и двадцать семь, но они обсуждают его, будто влюблённые шестнадцатилетки. Это ощущается забавно и тепло, пока где-то внутри зудит, покалывает тошнота, напоминая, где лежит оружие. Джеймс уже улюлюкает негромко, откликается:       — Мелкий, да ты влюбился по уши, а? — Джеймс точно дразнится в собственной привычной манере. Получает в ответ смущенное «отстань», брошенное Стивом быстро, будто украдкой. Броку остаётся до дверного проёма разве что шага два, беззвучных и невидимых, и он делает их. Убирает эту вопиющую мелкую улыбку с собственного лица, поводит плечами. Не время ещё для всего этого, для немыслимой сладости, которую он терпеть не может и никогда не полюбит, для этих безудержных сантиментов. Поэтому он прячет улыбку, расслабляет лицо, оставляя лишь колкость, насмешку в глазах. Уже оказавшись на пороге, интересуется:       — Сплетничаете?       Засевший за столом Стив оборачивается первым, цепляет собственным взглядом его. Отворачивается он так же быстро, не давая Броку и секунды, чтобы усомниться в собственной чрезвычайной привлекательности, но выдавая бесконечный век на то, чтобы смотреть. Стив все ещё в пиджаке, но теперь тот расстегнут. Плотная лента галстука все также виднеется из-под воротника, все также спускается к его груди. В отличие от Джеймса, Стив привычно не позволяет себе вольностей до последнего. В отличие от того самого Джеймса, что уже сбросил пиджак вновь, уже подкатал рукава рубашки, чтобы не мешались — он выглядел возмутительно в собственной провокационной красоте и Брок не хотел даже думать иначе. Подтяжки, бабочка… Джеймс выглядит так, будто без слов предлагает начать раздевать его прямо здесь. А еще не отворачивается, когда Брок переводит к нему свой взгляд. Только выглядывает из-за фигуры Стива, проходится многозначительно и по его ослабленной ленте галстука, и по той самой паре вульгарно расстегнутых у самого горла пуговиц. Говорит:       — А что ещё делать? Только сплетничать и остаётся всю ночь напролёт, — Джеймс усмехается, блестит глазами. Не унимается и не уймётся. Не успокоится ведь — особенно после поездки обратно на заднем сиденье. Брок ему в ответ лишь глаза закатывает, качает головой. Он доходит до столешницы, скидывает пиджак на спинку одного из стульев, а после подхватывает кружку. Он набирает себе воды, прикрывает глаза, пряча за закрытыми веками ощущение, настойчивое и плотное, чужого внимания. Лица его никто из них двоих не видит, правда, но Брок все равно глаза закрывает, смакует собственные мысли, каждое собственное вязкое, горячное переживание.       — Что ж… Уже поздно, — Стив сдаётся первым. Перед отказом, перед проведённой для них с Джеймсом границей. Перед собственным желанием тоже, как Брок узнает уже обернувшись — в глаза ему Стив не смотрит, отворачивается, спрыгивая с высокого стула. Ещё губу закусывает, прочищает горло легким кашляющим движением. Он направляется к выходу, не собираясь оборачиваться вовсе и это видно по ровной линии его плеч, по тому уважению, которое читается в его шагах. Уважение это по душу Брока, не иначе. Стив говорит: — Бакс, пойдём спать.       Спрятав усмешку за краем кружки, Брок переводит взгляд к Джеймсу и понимает, что тому незнакомо такое слово, как уважение, вовсе. Потому что он смотрит в ответ, смотрит, впечатывается взглядом в его торс, в плечи и, конечно, в ширинку брюк. Пряжка ремня привлекает к себе особенное внимание — Брок знает, чем это может закончиться. И определенно точно не собирается слишком быстро тонуть, не собирается соглашаться, собирается держаться, держать тошноту и Джеймса в узде…       — Я все понимаю, но идите оба нахуй, ладно? — Джеймс спрыгивает со стула тоже и зло не звучит. Кончики его пальцев сопровождают его путь, обласкивая поверхность обеденного стола, и Брок знает, чем это обычно заканчивается, точно знает. Не бежит. Отставляет кружку на поверхность столешницы, что за его спиной, замечает, как удивленно оборачивается Стив. Ему точно откроется отличный вид уже через десяток секунд, потому что Джеймс обходит стол, Джеймс направляет прямо к Броку. И останавливаться не собирается вовсе — дым, серый, темный и требовательный, уже вьётся в его зрачках, заставляя Брока почувствовать это сладкое подергивание где-то в паху.       — Как грубо. Стив забыл напомнить тебе сегодня вымыть рот с мылом? — Брок упирается ладонями в края столешницы, откидывается на них. И голову поднимает чуть выше — норовисто и нагло. Джеймса он не боится, пускай тот на мгновения выглядит вновь совсем как год назад. Та же хищная, опасная и бесшумная походка. Тот же взгляд — он возьмёт себе все, что ему нужно. Он возьмёт, прежде спросив разрешения, но возьмёт все равно, даже если откажут. Он будет сучиться до крайности. Сейчас широко ухмыляется, не замирая в собственном шаге, даже когда между ними тех оказывается только два.       — Хочешь проверить, насколько он грязный? — Джеймс останавливается только впритык к нему. Вскидывает бровь — похабный, вульгарный. Броку с ним не соревноваться уж точно, по крайней мере в этих нелепых, бутафорских фразочках, с которых хочется больше смеяться, чем правда воспринимать их всерьез. Но Джеймс уже здесь, и Брок проигрывает. Чужие ладони опускаются поверх его, прижимая к краю столешницы то ли тёплой, то ли металлической хваткой. Кончик быстрого, взволнованного языка пробегается по пересохшим губам. Джеймс должен бы накинуться, точно должен, потому что выглядит именно так, но не кидается. Останавливается весь, лицом к лицу и в ожидании. Вдыхает глубже. Брок не видит среди дыма его глаз, как расширяются его зрачки, прекрасно чувствуя, как большой палец Джеймса задевает его запястье. Брок только глаза закатывает — смиряется. Сдаётся. Принимает поражение. И шепчет:       — Ну иди сюда, принцесса, — и Джеймс не вздрагивает. Тянется к нему продолжением собственного движения, накрывает собой, будто лавина или цунами. Брок не делает вдоха. Ни единого лишнего не делает, не закрывает глаз — Джеймс тянется к нему и целует, но количество точек прикосновения не увеличивает. Губы и руки? Он держится. Вдыхает глубже носом, не тормозя собственными губами, уже начавшими поцелуй, ни на мгновение. Прежде чем закрыть глаза, Брок бросает лишь взгляд в сторону Стива — тот на них не смотрит. Не уходит, разглядывает крайне заинтересованно и внимательно стену. Дурной и смущенный.       Брок фыркает Джеймсу в рот, целует его в ответ и легким движением вздрагивает руками. Дрожь эта случается осознанно. Он стряхивает ладони Джеймса с собственных, он закрывает глаза. Под губами тёплая плоть чужих губ движется, живет, требует к себе внимания, и Брок отдаётся ей, позволяет, чувствуя, как под коленями вздрагивает что-то слишком непозволительно сантментальное. Джеймс только мычит довольно ему в рот, опускает одну руку ему на бок. Прикосновение чувствуется даже сквозь ткань рубашки — теплое и крепкое. Но контроля Брок ему перехватить не даёт. Обнимает его лицо обеими ладонями, тянет ещё ближе к себе. И говорит без единого слова, разрешает. Джеймс подступает сразу, притирается бёдрами к бёдрам, не давая ошибиться вовсе, не давая спутать собственное возбуждение с чем-то другим.       Ему в ответ Брок только мурашками покрывается, бедра не отстраняет. Большой палец уже опускается Джеймсу на подбородок — безнадобно и бессмысленно. Тот приоткрывает рот сам, размыкает губы, позволяя скользнуть меж них языком. И стонет негромко, под отзвук щитков собственной руки, что смещаются, меняют собственные места, не давая забыть уровень угрозы. Брок все равно забывает. Другая его ладонь уже обнимает Джеймса за затылок, и Броку явно не хватает роста — Джеймс, зараза, нависает, заставляет запрокинуть голову. Ещё не хватает жесткости, что должна бы быть ему на руку, должна работать на него, но не срабатывает. Джеймс прихватывает его язык губами, посасывает, вылизывает собственным, будто бы между делом забираясь им же ему в рот. Брок гонит его, ублюдка, пытающегося проверять границы, к чертям, выпихивает его язык из собственного рта — лишь через секунду. И этого промедления уже много, слишком непозволительно много.       Джеймс хватает его за бок, прямо поверх пояса брюк, металлической ладонью и впивается пальцами крепко, а после толкается, буквально пытаясь трахнуть его через одежду. Брока не смущает, но изнутри все равно дергает — Джеймс держит так же крепко, как в тот сумбурный, похабный раз, когда зажал его у стены в помывочной. Джеймс контролирует, ведёт, но лишь играется. Стоит Броку мелко куснуть его за губу, не до крови даже, как хватка тут же слабеет. Сучливый ублюдок с дымными глазами хмыкает, отстраняясь почти сразу. И выглядит довольным, вдыхает глубже. Чувствуемых запахов не комментирует, только один хуй у него и так по глазам все видно.       Потому что Броку приходятся по вкусу его попытки что-то где-то проконтролировать — Джеймс видит и слышит это. Брок притворяется, что этого нет.       А еще молчит. Не набирает из всего богатого матерного лексикона и единого слова, пытаясь отдышаться, уже закипая в нарастающем возбуждении. Джеймс отступает на шаг назад, отлепляется от него, а после тянется обеими руками к ремню его брюк. Пряжка ему нравится точно — Брок чувствует, как он обласкивает ее пальцами. Чувствует, как расстёгивает ее. И мыслит даже, чтобы бросить ему под колени собственный пиджак, но, впрочем, себе же отказывает мгновенно. Ему хочется выстроить хотя бы единую стену, ему хочется защититься и не сближаться так быстро. А Джеймс смотрит лишь ему в глаза. Блестит дымом похоти, жажды. Под его пальцами звякает пряжка, пуговица выскальзывает из собственной петли.       Брок отталкивается бедром от края столешницы — он никогда не умел выбирать и в новой жизни уже точно не научится. Он делает шаг вперёд, подступая к Джеймсу впритык, тянется рукой ему за спину. Ткань пиджака сама оказывается под кончиками пальцев, и он забирает его, он отступает вновь. Джеймс бормочет нахально:       — Как галантно, — и Броку все же хочется врезать ему. Вот оно, именно в эту секунду это желание, позабытое в столь большом объеме, но важное, мелькнувшее быстро и ловко лишь час назад, на парковке, но почему-то разросшееся слишком быстро, вот же оно, нужное ему и вместе с этим опасное для всех, кто есть в радиусе досягаемости, возвращается, искажая его губы в жесткой ухмылке. Потому что Джеймс вскрывает его тупым ножом и не жалеет боли. Джеймс дразнит его тошноту. И отступает сам на пару шагов, давая бросить пиджак изнанкой на пол. Брок его все же не бьет. Только смотрит, как Джеймс весь стекает к его ногам — совсем, как в самый первый раз, но иначе, по-другому, точно так же, как было, никогда уже не получится. Джеймс опускается на пол, вместе с собой опуская по позвонкам Брока тягучий, жадный разряд возбуждения. Член крепнет в расстегнутых брюках, язык сам собой облизывает пересохший рот.       Джеймс желает внимания и секса. Избалованный, сучливый ублюдок — он опускает одну ладонь ему на бедро и прижимается щекой к паху, потираясь о ткань брюк. Он игнорирует молнию, не морщится даже, когда та задевает зубцом кончик его носа. А сам вдыхает и прикрывает глаза — это выше того, на что Брок может позволить себе смотреть, но отвернуться не получается. Закрыть глаза — тем более. Он опускает ладонь Джеймсу на макушку, вдыхает раздразненно и жадно воздух, что уже успел накалиться. И дыхания не хватает, ему снова хочется пить. Джеймс приспускает его брюки, чтобы после провести широким мазком языка по члену прямо поверх белья. Брок все же вздрагивает, матерится сквозь зубы. Этот ублюдок, крайний, почти жестокий, обхватывает головку его твердеющего члена губами прямо сквозь белье — пошло и горячно. Брок мыслит о том, что успел позабыть, насколько вкусный у него рот после минета и как хорошо Джеймс сосет. Брок мыслит, но отвлекается. Слышит, как где-то сбоку, в стороне, вздыхает разрозненно Стив — наконец-то привлекает к себе внимание, пускай и вряд ли нарочно.       Повернуть к нему голову — вопрос пары секунд, но они почему-то растягиваются на вечность. И у этой вечности возбужденный, пылающий голубоглазый взгляд. Одна рука сжата в кулак, бедра почти дрожат от напряжения. Стив смотрит на Джеймса и сглатывает, а после переводит глаза к Броку. Одними губами и без единого звука Брок говорит:       — Иди сюда, — и явно произносит волшебные слова, потому что Стив сдвигается с места тут же. Он делает деревянный, медленный шаг, после следующий. Будто заворожённый приближается — у Брока не получается держать лицо, хотя очень хочется. Но не получается. Джеймс приспускает его белье, обхватывает губами головку уже без единой преграды ткани, и Брок жмурится на мгновение. Он выдыхает рвано, вдавливает пальцы ему в голову несильно. У Джеймса горячий рот и прохладный металл пальцев. Он обхватывает ими яйца Брока, заставляя вздрогнуть и бросить резкое: — Сука.       Глаза раскрываются сами собой, чтобы увидеть Стива. Он подходит, но не крадётся. Брок не помнит, чтобы видел его таким когда-то. В глазах мечется не возбуждение, но похоть, слишком горячная для законопослушной гордости нации. Он все ещё смотрит лишь на Брока, облизывает пересохшие губы быстрым движением языка, вдыхает глубже. Его ноздри раздуваются, но у него нет привилегий Джеймса и запаха, острого, ядреного запаха возбуждения он не чувствует. Все равно подходит, а Броку уже хочется схватить его за концы развязанного галстука, свисающие из-под воротника. Схватить, притянуть к себе — поцеловать.       Сознание расщепляется на двоих и сбоит. Джеймс вылизывает его член, вбирает губами головку и перекатывает яйца в ладони, Стив подходит, замирает на секунду, а после делает шаг — крайний, последний, новый. Он становится к Броку впритык, задевает рукой его руку. И сглатывает, глядя ему прямо в глаза. Брок еле держится, чтобы просто не зажмуриться от удовольствия. Веки вздрагивают, Джеймс где-то внизу вдыхает глубже. А после тянется рукой к собственным брюкам. Суетливым шорохом он расстёгивает ремень, отзывается расстегнувшаяся молния. Брок пытается помыслить о том, что ему вряд ли удобно в тугих, натянувшихся брюках, но просто не может. Каждую новую мысль сметает нахуй темным взглядом Стива, что смотрит лишь на него. Он считывает его сердцебиение, торопливое, быстрое, а Джеймс уже берет глубже в рот, почти до самого горла. И Брок все же жмурится, зубы стискивает, не выпуская задушенного, вкусного стона. На языке копится излюбленная горечь, не давая ему заметить, как сужается круг, как Стива тянет ближе.       Удовольствие запекается и вряд ли удержится долго, но у них впереди целая ночь, а еще целая жизнь. И Джеймс дразнится, втягивает щеки, запирая его член в вакуум на секунды. Стив целует — это случается ожидаемо, но неожиданно, Брок дергается, вздрагивает, все-таки стонет ему в рот, крепче впиваясь пальцами в край столешницы. И Джеймс мычит что-то довольное тоже, явно обхватывая себя ладонью. Брок не видит, но слышит шорохи, еле доступные ему сквозь звук боя собственного сердца, гремящего в ушах. А Стив уже целует — заворожённый и выжигаемый возбуждением, он не имеет и единой возможности забрать себе какое-то главенство. Брок чувствует дрожь его губ, тянется к нему рукой, лишая Джеймса прикосновения. Тот не обидится точно, ведь уже дорвался, уже забрал себе почти все, что забрать желал, и поэтому Брок обнимает ладонью Стива за затылок. Скребёт кончиками остриженных ногтей по коже. Стива перетряхивает удовольствием, нервные окончания искрятся прямо под пальцами Брока. И стон рвётся, но Брок затыкает его, толкнувшись меж чужих приоткрывшихся губ собственным языком. Стив тёплый, влажный, с еле различимым привкусом лимонада где-то у нижних дёсен. Брок вылизывает его рот так, как был бы не прочь вылизать его всего и полностью.       Ради наслаждения. Ради всеобщего удовольствия.       Его растянуть бы на век, но Джеймс уже двигает головой, перекатывает его яйца в потеплевшей металлической хватке собственных пальцев. Хочется взять его за волосы, стабилизировать голову и просто трахнуть этот сучливый, грязный рот, но для этого нужно оторваться от Стива. Подрагивающего возбуждением, отвечающего ему собственным языком и губами — немыслимое кощунство. Теперь Стив целуется лучше и это явно их с Джеймсом заслуга, ни больше, ни меньше. Теперь Стив…       — Блять… — он матерится ему прямо в рот, и Брок не говорит, что нация будет в ужасе. Только лишь отстраняется, вновь скребёт ногтями по его затылку, прихватывает пару коротких, светлых прядей. Они испортят его, испоганят, испачкают и никому не расскажут, но сами будут знать точно и уже не забудут — как у Стива искажается в болезненной гримасе удовольствия и похоти лицо, как его выгибает и рушит. Стив отстраняется от него, мажет влажными, ещё не до конца зацелованными губами по щеке. Брок открывает глаза, чтобы увидеть его, открывает их, чтобы увидеть эту возбужденную поволоку. Стив реагирует сверхмеры вновь, и Броку хочется сучливо увидеть, как он кончает, не прикоснувшись к себе. Пачкает белье и брюки, жмурит глаза.       Сейчас Стив не жмурится. Опускает взгляд вниз, туда, где Джеймс влажно выпускает его член изо рта и облизывается, задевая головку кончиком языка. У Брока стоит и в паху жалится, выкручивает возбуждением. Стоит ему метнуться взглядом к Джеймсу, как он тут же замечает то, о чем успел догадаться долгие секунды назад — Джеймсу нравится внимание. Джеймсу нравится и он с усмешкой приоткрывает губы, но смотрит лишь Стиву в глаза. Он обхватывает ими головку члена Брока, дразнит солоноватую от предсемени щелку кончиком языка. Кощунственный и сучливый, он блестит дымом собственных глаз, но смотрит именно на Стива. Тот покрывается мурашками на загривке, прямо у Брока под пальцами. И вдыхает шумно, быстро, будто ему не хватает воздуха вовсе. Меж пальцев живой руки Джеймса мелькает ствол его собственного члена, пока сам он выглядит слишком хорошо, не вздрагивает, наслаждается, аккумулируя и контролируя все своё возбуждение. Броку хочется разрушить его, уничтожить его, а еще показать все это Стиву. Тот из них двоих, вероятно, все это время был снизу, но не из жадности Джеймса — Солдат, ненавидящий Стива и ему не доверяющий, не позволил бы им обоим нагнуть себя.       Перед Броком бы выебываться не стал. И Брок собирался проверить это. Брок собирался забрать все то, что уже принадлежало ему по праву.       — Отлично сосешь, Бакс, — он слышит рядом с ухом хриплый шёпот неожиданно, и не успевает среагировать. Изнутри дергает, голосом, интонацией, всем этим Стивом, что не позволял себе таких пошлостей никогда в постели. Сейчас позволяет, и Брок не кончает лишь благодаря Джеймсу — тот успевает перехватить металлической хваткой основание его члена, будто почувствовав, что вот-вот случится. В любой другой миг временной ленты Брок бы высказал ему точно, обматерил и приказал руку убрать, но Джеймс блестит озорством глаз и очередным планом. Брок позволяет. Вдыхает хрипло, опаляя глотку и легкие раскалившимся воздухом. Майка, поддетая под рубашку, уже начинает липнуть к спине, ткань рукавов натягивается на напрягающихся руках.       Джеймс смотрит только на Стива и поворачивает голову, нарочно оттягивая головкой собственную щеку. Он моргает, прикрывает глаза, открывает их вновь — зовёт. А Брок не может верить, потому что в нем не остаётся уже ничего вовсе. Стив сглатывает, втягивает воздух сквозь сжатые зубы почти до свиста. Стив сглатывает, а после тянется рукой в сторону Джеймса. Он задевает его лицо кончиками пальцев, поглаживает нежной, бережной лаской, обнимает ладонью сбоку. Его большой палец опускается поверх натянувшейся на головке Брока щеки, поглаживает еле ощутимо, но ощутимо, слишком чувствительно. Брока переебывает возбуждением. Вздрагивает его левое колено и глаза просто закрываются. Для него, именно для него, сорокалетнего ублюдка с послужным списком высотой со всю гордость блядской нации, становится слишком много всего этого. Тело тянется само собой туда, где тепло, где от Стива пахнет потом, возбуждением и конвульсиями умирающего пуританства. Пахнет просто охуительно, а еще охуительно чувствуется, потому что Джеймс покачивает головой, головка его члена трётся о слизистую щеки, пока Стив потирает ее кругами большим пальцем с другой стороны. Единая точка соприкосновения исходит дрожью зудящего удовольствия. Брок только и может, что уткнуться носом Стиву в шею, коснуться губами, широким мазком языка собрать соль мелких капель выступившего пота. Он шепчет, пускай и не должен, он шепчет с сантиментами, со скрипом пересохшего горла, скованного спазмом достигающего пика возбуждения:       — Блять… Как же я скучал по вам, — и Стив вздрагивает крупно. Дергается, будто собираясь отшатнуться, но не отшатывается. Брок влепляется губами в его шею, а после прихватывает кожу зубами безболезненно, но значимо. Потому что Стив его, Джеймс принадлежит ему, и никого лучше, сильнее их Брок не найдёт, не сыщет во всем этом сраном мире. Искать, впрочем, не станет. Только коротко дергает бёдрами, единственным этим движением заставляя Джеймса разжать хватку у основания члена. Оргазм выжигает зрение и слух, будто самый первый. Он пачкает рот Джеймса собственной спермой, чувствует, как член подрагивает его гортанным стоном. Глаза открыть получается еле-еле, но ему хочется увидеть вопреки выламывающейся пояснице, вопреки дрожащим от напряжения бёдрам — он никогда не признается, что отдает Джеймсу главенство, он никогда об этом не расскажет. Но Джеймс знает ведь. Жмурится, шумно дыша носом и быстро, суетливо дроча себе. Ладонь Стива все ещё у него на щеке, и Стив гладит его за ухом, будто случайно, произвольным, эволюционно верным движением. Джеймс кончает на новом движении собственного кулака, и шумит перекалибрирующимися щитками руки, а еще дрожит ресницами.       Брок выжигает это воспоминание на обратной стороне собственной черепной коробки и клянётся себе никогда, никогда, никогда его не забыть. Эту клятву он сдержит точно и предателем себя самого не станет, потому что Джеймс промаргивается, вылизывает его, прежде чем отпустить, а после поднимает к лицу ладонь и собирает собственную сперму с пальцев языком. Горячий, сучливый и самодовольный ублюдок. У Брока подрагивают ноги, Стив только вздыхает с дрожью где-то совсем рядом. Броку хочется протянуть к нему руку, а лучше бы опуститься на колени и отсосать ему, но только он поднимает взгляд к его лицу, как тут же понимает — не понадобится. Стив смущённо отводит глаза, горит скулами и руку назад от лица Джеймса забирает чрезвычайно спешно. Он уже кончил, сам и, впрочем, почти без помощи, и от этого знания, что прилетает Броку прямо в лицо, в груди довольно, раздразненно почёсывает.       — А теперь можно и в спальню, — сыто облизнувшись, Джеймс поднимается на ноги, подхватывает с пола пиджак Брока. Тот, чистый и не заляпанный, — ну, конечно же, нет, ведь Джеймс меткий стрелок и таковым будет всегда, — возвращается назад на спинку стула легким движением, Джеймс заправляет свой член в белье. Даже брюки застегивает, проформы ради, но не трогает ремня. С усмешкой глядя на Стива ещё несколько секунд, Брок все же позволяет себе отвернуться. Затёкшие пальцы отлепляются от края столешницы, другая рука лишается тепла чужого светловолосого затылка. И хочется сказать, бросить какую-нибудь горячную, быструю колкость — он не делает этого. Он просто не делает этого, потому что Стив в собственном смущении выглядит крайне уязвимым. Ещё потому что Брока заводит мысль о его влажном белье.       — Идите вперёд, я вас догоню, — потянувшись руками к собственному члену, Брок прячет его в белье, застегивает ширинку. Себе не верит, пускай даже отмалчивает все те колкости, что уже тянутся в сторону Стива в его мыслях. Все равно не верит и точно знает — спешить нельзя. Он уже потонул, уже проиграл, но любое неверное движение все ещё может сделать его положение хуже. Джеймс не понимает этого вовсе. Раздраженно поджимает губы, смотрит на него с вызовом. И с бранью, явно виднеющейся в дымном взгляде. За него негромко спрашивает Стив:       — Почему мы не можем, ну… Пойти вместе? — он откашливается на середине предложения, чуть неловко поправляет пояс собственных брюк. Это вряд ли что-то даёт ему, пока его собственный вопрос даёт искрометно и резко Броку по лицу за все хорошее и плохое. Одна из рук сжимается в кулак. Он не собирается признаваться, не собирается говорить и объяснять. Джеймс говорит:       — Чем дольше ты тянешь, тем больше эта шутка начинает выглядеть издевательством, — и Броку хочется врезать ему, точно хочется врезать, но уже не так сильно, как хотелось в прошлом существовании. Их недальновидность злит ничуть не меньше, чем собственная тошнота и эта мелкая дрожь — вот, почему он сжимает руку в кулак, вот, что он прячет на самом деле. Прячет хорошо, качественно, только один хуй Джеймс глядит раздраженно. Не понимает. Не видит. Не считывает. И Брок объяснять не собирается, потому что ему нужна дистанция, ему нужны границы, ему нужна свобода и нельзя ни в коем случае привязываться. Вот что шепчет ему тошнота, постепенно переходя на крик — небезопасно. Смертельно, убийственно и жестоко. Брок поджимает губы, выбирая лобовую атаку, которые с Джеймсом ещё хуй бы когда работали. Брок говорит, глядя ему прямо в глаза:       — Потому что вас двое и, если я начну нервничать, то будет пиздец. А нервничать я начну, — его интонация выебывается и звучит почти обвинительно. Он сам нападает, взглядом, словом, собственным голосом. И эта нападение становится для обоих его пацанов неожиданностью. Стив шепчет удивленное:       — Оу, — а Джеймс раскрывает глаза шире. Даже брови приподнимает. Ему удаётся сориентироваться за секунды, и вот уже он усмехается, но в той усмешке больше улыбки, чем вызова и опасности. Он усмехается, кивает. Впервые в жизни Брока лобовая атака на этого придурка срабатывает — Джеймс отступает на шаг в сторону, после делает новый. Он забирает с собой Стива и уводит его, попутно крайне невоспитанно успевая облапать за задницу.       Брок остаётся в одиночестве. Смотрит им вслед до крайнего, пока не слышит, как открывается дверь спальни — вероятно, Стива. До других спален идти дальше, а у Стива уже привычно для них. И спать, и трахаться, и дестабилизироваться. Последняя мысль отчего-то вызывает быструю усмешку, но Брок только головой дергает, сбрасывает ее с лица и из собственных мыслей. Тошнота смеется над ним, жалит стенки желудка, буквально вынуждая налить себе ещё воды. Это не помогает. Он мыслит о том, что уже показалось желание драться — выстрелить в Стива в ответ на его ебучий вопрос, а Джеймсу врезать без лишних слов. Ему хотелось этого даже после их ухода. Схватить за волосы, бросить прямо в лицо несколько жестоких слов, а после этим самым лицом впечатать Джеймса в пол. Начать с него, потому что сам доебался — пусть, нахуй, расхлебывает. После разобраться со Стивом.       Не ради надругательства, но ради того, чтобы оттолкнуть. Не позволять приближаться, не позволять забирать контроль и лишать тотальной безопасности, которую несло в себе одиночество. Что ещё они могли бы узнать о нем? У Брока не было ответа на этот вопрос. Только пальцы крепко сжимались на кружке, давая ему выпить ещё одну порцию воды, а глаза прищуривались жестко, будто озлобленно. Собственная реакция была, пожалуй, единственным, что не пугало его вовсе и в принципе не удивляло. А Стив с Джеймсом были крепкими, но сантиментальными, живыми, тактильными. Брок не собирался признаваться, что ему хорошо, как будто они могли бы осудить его, высмеяться и ударить первыми, только вызнав это.       Брок не собирался признаваться, что всю жизнь искал это бесполезное долго и счастливо. Даже когда обрубал для себя все пути к отношениям, все равно ведь искал.       И даже уже говорил им об этом, орал, встряв прямо в центре допросной. Хотел бы верить, что они забыли, хотел бы молиться, что они не видели этого сами, не считывали его тахикардию и запах сантиментов. Молиться было некому. Все боги были мертвы и одолжения никому делать не стали — вместе с ним не воскресли. Они были мертвы и хранили молчание, а Брок собирался весь остаток собственной жизни обжираться иллюзиями о том, что Стив с Джеймсом ничегошеньки о нем не знают. Не видят, не слышат, не чувствуют — это было бездарной, но необходимой для него глупостью. Это было жизненно важно.       А Джеймсу хотелось врезать. Рявкнуть на него, чтобы не подходил вообще никогда и ни при каких обстоятельствах. Как много времени ему нужно было, чтобы Стиву захотелось врезать так же сильно? Не стрелять быстро и неожиданно, именно врезать, а после бить и драться, обращая чужое лицо и собственные кулаки ошметками мяса… Брок не знал. И узнавать не хотел, но то уже ждало его за поворотом, дальше по коридору, за дверью спальни… Идти не хотелось и хотелось одновременно. Каждая новая мысль, переполненная жесткостью и агрессией, призванной на защиту, перемешивалась пошлыми, возбужденными картинками с участием голых Стива и Джеймса. И Брок был бы точно крайним идиотом, если бы посмел теперь уже, после того, как Джеймс успел отсосать ему, а Стив сказал много больше собственным горячным оргазмом, чем мог бы сказать словами — Брок был бы крайним идиотом, если сейчас просто ушел бы к себе. Ушел, заперся, не стал бы открывать двери.       Отставив кружку с раздражённым стуком на столешницу, он врубает ледяную воду в раковине и сует под струю затылок. Тут же морщится, зубы стискивает. Холод жалит болезненно, но остужает его взбалмошную, суетливую голову. Волосы намокают, капли сыплются за воротник рубашки. Брок выдерживает так половину минуты, а после выпрямляется. Встряхивает головой, прочесывает пряди волос. И вдыхает поглубже.       Вытащив из холодильника две мелкие бутылки с водой, он разворачивается в сторону выхода из гостиной и мыслит о том, что уже сдерживался раньше. Он мыслит о том, что сейчас сможет сдержаться тоже — вынудит себя, заставит, накрутит поводок на кулак.       Джеймсу не врежет. И Стиву не навредит. ^^^