Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       — Не могу понять… Мне хочется раздеть тебя или ещё раз заставить кончить в брюки, — выдернув ленту галстука из-под воротника рубашки Стива, Баки прижимается губами к его шее, вдыхает глубже рывком. От Стива пахнет спермой, возбуждением и смущение дразнит обонятельные рецепторы. От Стива пахнет, но перед зажмуренными глазами стоит лишь его почерневший взгляд — точно такой же Баки видел у него каждый раз, когда заставлял смотреть на себя, каждый раз, когда только-только приставлял головку к растянутому, влажному от смазки входу и толкался внутрь. Стив всегда задыхался, замирал весь и очень хотел закрыть глаза, но Баки нуждался в том, чтобы видеть. Как возбуждение вздрагивает в его взгляде, как он сглатывает и кадык дергается под кожей, а брови беспомощно сходятся у переносицы.       Стив отмалчивается. Дышит быстро, рвано — от него пахнет возбуждением и оно преображает все его тело. Баки слышит, как дрожит его сердце в собственном ритме, чувствует будто бы, как пот выступает солеными каплями на горячеющей коже. Баки отбрасывает его галстук в сторону и тянется руками к рубашке. Он вытаскивает ее из-за пояса брюк, цепляет пальцами первую пуговицу. Но не отступает — прижимает Стива к стене, запирает его, будто боясь, что он куда-то сбежит. Подобно Броку? Возможно, но Брок не бежит. Баки слышит ушами Солдата, настроенными на единую радио-частотную волну, как в кухне включается вода. Баки слышит, а еще чувствует Солдата. Тот сторонится, не включается и очень внимательно следит за Броком.       На Стива смотреть не желает.       И Баки позволяет, разрешает, просто распределяет приоритеты — с Солдатом о Стиве разговаривать бесполезно. Ему самому и даже Броку: те слова, что он сказал Солдату позавчера в ночи, не возымели никакого успеха вовсе. Солдат принял, что Стив свой, но мнения собственного не изменил. И ненавидеть его не перестал, пускай сам Стив согласился и с отсутствием у него морального компаса, и чувства вины — на эти бесценные подарки со стороны морального Стива Солдату было очень сильно плевать.       Которая по счету пуговица выскальзывает из собственной петли, а Стив уже срывает с его шеи галстук-бабочку. Он ее завязывал, именно он был тем, кто очень старался не показать собственного возбуждения, делая очередной узел и стоя разве что в шаге от самого Баки — сейчас он срывает бабочку прочь. И принимается расстёгивать его рубашку тоже, дышит торопливо. А Баки все вылизывает кожу его шеи, уже стягивая руками рубашку с его плеч. Под ней ещё майка, и ему бы взвыть, — нужно больше кожи, больше запаха, больше собственного, играющего на нервных окончания возбуждения, — но Баки только лишь стонет раздраженно. Под ладонями уже оказываются плечи Стива, и он стаскивает с них рукава, забираясь под ткань собственными пальцами. Стив покоряется, оставляет в покое пуговицы его рубашки. Стоит только ему скинуть свою прочь, как кисти тут же вскидываются, ладони обнимают Баки за щеки.       — Стой. Просто… Просто постой спокойно, у меня руки трясутся, — вынудив его выпрямиться и отстраниться, Стив заглядывает ему в глаза, улыбается смущённо, дрожит шепотом голоса, а после вновь тянется пальцами к пуговицам. Баки глядит на него, не двигается, соглашается, только кончиками пальцев все равно поддевает его майку, белую, невинную и чистую. Они со Стивом крайне похожи, и, кажется, это никогда не изменится. Потому что Стив именно такой, потому что стоит ему покинуть двери спальни, стоит ему только надеть собственный костюм Капитана, как его нутро обнажается — нутро чистой, незапятнанной и единым прошлым стоном и мыслью справедливости. Баки нравится это. Баки влюбляется в это, чувствуя, как Стив расстёгивает пуговицы уже на его груди с дрожью собственных пальцев. Он волнуется или возбуждён? Баки разделяет собственную ставку надвое, забывает о Солдате и уже ныряет ладонями под майку Стива. Прижимается к горячим бокам, разводит пальцы веером — ему хочется пометить собственными прикосновениями каждый кусочек чужого тела. Пометить, выкрасть, приватизировать. Стив шепчет: — Я, конечно, думал, что с вами обоими с ума сойду, но это что-то невероятное, — и его шепот звучит конфиденциально, слова вырываются меж губ будто сами собой. Баки слышит, чувствует его тепло, пересчитывает пальцами ребра, уже поднимая ладони выше.       Суетливый, смущенный Стив выглядит восхитительно, необычайно красиво, и Баки определенно точно не видел и единого раза, чтобы он так сильно нервничал. Сейчас видит, запоминает, архивирует этот долгий миг в собственном сознании. Снять с себя майку Стив не позволяет — вначале заставляет его самого снять рубашку. И проигрывает, сдаёт сам себя, цепляя взглядом его, Баки, шею, а после и ключицы. Ему хочется, возбуждение зудит изнутри, играется. Баки отступает на шаг сам, без просьбы даже, но ради внимания. Он стаскивает майку, красуется прессом и мощной грудной клеткой. Смотрит лишь Стиву в глаза — тот сглатывает, облизывает пересохшие губы. И даже майку снимает сам, — как только умудряется дрожащими ладонями, — только до брюк не добирается. Баки уже тянется к нему, а еще тянет его к себе. И целует, проталкивает язык ему в рот. Стив стонет, пока сам Баки жмурится. Во рту Стива ему видится вкус поцелуя Брока, ухом Солдата слышится стихающий звук воды где-то в кухне.       Сбежать Брок не посмеет — эта мысль принадлежит Солдату. Как, впрочем, и короткая дрожь непонятных сантиментов, но Баки ее не замечает, игнорирует, отказывается идентифицировать. Он утаскивает Стива на кровать, позволяет навалиться сверху на себя. И все ещё целует, пускай руками устремляется к поясу брюк. Тратить время на то, чтобы их расстёгивать, кощунственно, но не расстегнуть невозможно, невозможно лишить себя тепла его кожи, более явного запаха предсемени. Стив нависает сверху, толкается ему в ладонь, стоит Баки забраться ей под брючную ткань. Он влажный и вновь возбужденный, и Баки нравится, нравится, нравится, по коже бегут мурашки его собственной похоти, преобразуясь почти сразу в шелест щитков железной руки. А звук воды в кухне уже смолк, открылась-закрылась дверца холодильника — Стив не успеет оседлать его до прихода Брока и Баки мимолетно чувствует сожаление относительно этого. Но верит и верует: ему ещё удастся на такое посмотреть. Время ещё найдётся, случится, сейчас же Стив отстраняется, распрямляется и стаскивает с себя брюки. Новая волна деятельности накрывает его, заменяя собой смущенную дрожь, и Баки позволяет ему стянуть собственные брюки тоже, только взгляда забрать не даёт. Его взгляд оглаживает живот Стива, тазовые косточки и мелкий пупок, а после перескакивает к рёбрам и груди. Та у Стива накачанная, красивая, и Баки тянет к нему руки — Стив думает, он хочет обнять его плечи и тянется навстречу, уже отбрасывая его брюки прочь.       Стив думает — лишается возможности считать и высчитывать точно, потому что Баки первым делом опускает ладони ему на грудь. Немного сжимает, тискает его сиськи, шкодливо, засранисто блестя глазами. Стив уже не удивляется — успел привыкнуть за то время, что они спали друг с другом, — но все равно глаза закатывает. Баки скалится кусачей улыбкой и целует его, целует его вновь, как будто бы в самый первый раз, только уже без этой медлительности, растерянной и взволнованной. Его ладони оглаживают бока Стива, спускаются ниже и прямо по спине. Стив весь трогательный, тактильный — Баки выдает ему каждое излюбленное им самим название мысленным речитативом и захлебывается. Тёплая, упругая кожа под пальцами прячет под собой силу и мышцы, но Стив не пытается бороться с ним вовсе. Он опускается на постель, скатывается с него на бок, так и не улёгшись сверху, но не выпускает из собственных рук вовсе. Его ладонь оказывается у Баки на пояснице, кончики пальцев пробегаются вдоль влажного позвоночника, заставляя покрыться мурашками.       — Вы бы хоть дверь до конца закрыли, — откуда-то из-за спины слышится неожиданно голос Брока, и Баки вздрагивает. Солдат — нет. Потому что Солдат ждал его, ждал своего командира и вслушивался в приближающийся ритм его сердцебиения. Баки ждал тоже, но разделял, располовинивал собственное внимание. Стив желал забрать его себе полностью. И забирал уже: спустившись ладонью ниже, он обнял пальцами Баки за бок, потянул на себя. Баки и хотел бы оторваться от него, но просто не мог. Стив целовался вкусно, настойчиво, пока из-за спины звучал шорох пластика, отставляемого на стол, а еще шорох одежды. Брок раздевался, расстегивал брюки, выталкивал пальцами пуговицы из петель. Баки хотел обернуться, но мог лишь целовать, целовать, целовать Стива до бесконечности. Их ноги уже соприкасались, Стив уже затягивал его на себя, притягивал ближе, желая, точно желая притереться бёдрами возбужденно и горячно.       Баки не думал и был вовсе не против. Шаря руками вслепую по чужому телу, он тонул стремительно, убежденно — не думал о будущем и не рассматривал вероятности. Доверял, верил, чувствовал безопасность. Забравшись на Стива сверху, уперевшись коленями в постель по бокам от его ног и руки держа по бокам от его головы, Баки не мыслил вовсе о раскладке или последствиях. Ему светил очень ярко чрезвычайно хорошего качества секс, Стив уже был возбуждён вновь и точно был не против принять его. Баки не планировал — лишь целовал его губы, вылизывал его язык собственным, слюняво и жаждуще. Обнимая одной ладонью его лицо, кончиками пальцев другой Стив уже забирался под резинку его белья, тянулся к ягодицам. И Баки не думал, не думал, не думал, а на Солдата, нервно и напряженно поджимающего губы где-то внутри, не смотрел.       Что Солдат, живущий без сантиментов и одним функционированием, мог знать о сексе по любви?       А он сам — о сексуальном насилии?       На его поясницу опустилась тёплая, мозолистая ладонь Брока. Матрас передал ему дрожь его коленей, что уперлись в него у Баки за спиной. И Солдат вздрогнул где-то внутри, замер, дернулся, тут же вынося вовне собственное закрутившееся напряжение перекалибрирующимися щитками руки. Он волновался точно, но его волнение было все ещё недостаточным, чтобы Баки обратил на него своё внимание. Ведь это же был Брок, верно? Брок и Стив — он доверял им, он любил их и точно был в них влюблён. Уже склоняясь над его спиной, Брок пробормотал негромкое:       — Хэй, Джеймс, — а после провёл собственным языком широкую линию вдоль его позвонков. И Баки вздрогнул тоже, теперь уже вздрогнул именно он, оказавшийся запертым меж ними двумя, возбужденными, пахнущими разделённым надвое желанием, но пахнущими по-разному точно. Потому что в Стиве было больше мягкости, сладкой расслабленности, в то время как Брок был зол, и не почувствовать этой его злости было слишком трудно. Оторвавшись от губ Стива, Баки попытался потянуться назад или в сторону — он не был против точно, но и не был готов к такому положению дел. Броку до этого дела, казалось, не было вовсе. Он уложил ладонь ему на поясницу, задел кончиками пальцев руку Стива и точно оскалился где-то у него за спиной. Точно оскалился, потому что новые его слова звучали именно так: властно, кусаче и чрезвычайно насмешливо: — Куда это ты собрался?       Баки помнил его таким. Помнил эту интонацию, этот острый запах возбужденной злости, присыпанной специями, и не испугался вовсе. Только губу нижнюю закусил, уже видя перед собственными глазами мелкую, смеющуюся улыбку Стива. Бормотание меж губ вырвалось само, случайно и будто бы без его ведома, будто подчиняясь Солдату, который определенно точно был рад своему командиру, но ни за что не согласился бы ложиться под Стива. Стив был ненавистен, опасен, труслив и точно был бы жесток — дурной Солдат не сомневался в этом вовсе, сомневаясь лишь в том, насколько его собственные регалии находятся выше чужих в мысленном списке приоритетов Брока. И Баки пробормотал:       — Может разойдёмся по-хорошему? — он не рассчитывал на положительный ответ вовсе. Брок уже притирался бёдрами со спины и возбуждён не был, но пах возбуждением. Ему явно требовалось побольше времени, чем им двоим, из-за возраста, из-за отсутствия сыворотки — Баки не боялся его. Но был буквально вынужден заметить, как изнутри Солдат замер. Это случилось ещё минуты назад, ещё когда только меж его собственных раскрытых губ чувствовался привкус предсемени Брока и головка его члена тяжелила язык. Именно тогда Стив потянулся к его лицу ладонью, и Солдат был готов отражать удар, Солдат был готов защищаться. Баки проигнорировал: его самого, его идиотизм и все тупые программные коды.       Но сейчас игнорировать уже не мог. Потому что Брок прихватил губами край его лопатки, укусил неназойливо и без боли. А Стив все ещё улыбался, но блестел возбужденной тьмой собственных расширенных зрачков. Он потянулся к нему сам, приподнялся, почти сразу целуя его в шею осторожно и нежно. Брок произнес:       — Не разойдёмся, Джеймс. Уже не разойдёмся… — а после попросил Стива найти смазку, попросил его подтянуться выше по постели и начал стягивать с Баки белье. Он целовал так же, как в самый первый раз, двигал напряженными руками медленно, сторонясь резких движений, а еще вылизывал его спину, бока и лопатки. Баки был бы чрезвычайно рад ответить ему, но мог только вновь и вновь покрываться мурашками. От Солдата отвернуться не мог. Тот вслушивался в движения Стива, в его сердцебиение, одновременно с этим считывая прикосновения Брока. Этого не могло быть много, если бы они дрались. Если бы у него был приказ драться и бить, зачищать, это не могло бы быть много ни при каких обстоятельствах — приказа не было. Не было вводных. А еще не было драки. Солдат был уязвим и открыт с обеих сторон.       И чем дольше это продолжалось, тем больше его затапливала паника.       Стив подтянулся на руках назад, к изголовью постели, после подхватил с поверхности тумбочку смазку. Он бросил ее на постель почти беззвучно, но Солдат дернулся, вздрогнул. Брок не заметил? Не заметить точно не мог, — Баки не верил в это, — но проигнорировал. Потянул его белье вниз к коленям, обхватил ладонью твёрдый член, провёл по нему теплом пальцев. Баки не смог бы двинуться, смотрящий одновременно наружу и внутрь, на Солдата, но двинулся все равно — его заставил Солдат. Привыкший контролировать, привыкший защищать собственное функционирование от всего мира, он, как никто другой, знал, что замирать, застаиваться нельзя.       Солдат двинул его руками, вынудил подступить на четвереньках ближе к Стиву и выступил его коленями из белья, стягиваемого Броком. Солдат получил от него гудящее где-то в груди удовольствием:       — Хорошая принцесса, — Солдат получил, услышал, но не обратил и доли собственного внимания. Все предыдущие разы, что Баки спал со Стивом, он просто уходил. Скрывался в самой глубине их сознания, не мешался и не вмешивался. Только смотрел и молчал. Сейчас же Солдат был чуть ли не впереди его самого — он ждал угрозы и Баки не понимал. Видел, чувствовал, но неожиданно поймал себя на ощущении собственного безмолвия. Он не мог произнести и единого слова, чтобы просто дать пространству понять:       — Солдат сбоит.       Он не мог сделать этого. Он двигался, продолжал делать вид, что все в полном порядке, а Стив уже тянул к нему руки, уже обнимал за плечи. Он точно хотел вновь поцеловать его, только Баки управляемый Солдатом отказался без единого слова. Опустил голову ниже, коснулся губами его шеи. На его ягодицы опустились ладони Брока — это было хорошо и правильно, и Баки хотел этого последние сто тысяч лет, но момент прочувствовать не мог. Стоило его лицу спрятаться у сгиба плеча Стива, как он зажмурился. Это был их первый секс втроём, и ему чрезвычайно не хотелось портить его Солдатом, а еще не было и единой мысли, как вообще говорить о нем. Пускай они уже делали это, уже обсуждали его — для Баки он все ещё был лишним и лишним же, мешающимся, казался для Стива с Броком.       Лишним, мешающимся и проблемным.       — Джеймс?       Он мог просто притвориться, что все в порядке. Он мог выкрутиться, будто случайно, заменить себя Стивом или просто не поднимать головы от его шеи. Не показывать глаз и выражения собственного напряженного, ничуть не расслабленного лица. Что он мог бы сделать с Солдатом? Тот был готов кинуться и напасть. Тот был готов мириться с придурью Баки, что трахался со своим трусливым соплежуем-Стивом, но не мог поверить в предательство командира — тот собирался отдать его на растерзание этому ублюдку и даже не убедился, что Солдат согласен. Даже не выдал ему разрешения жаловаться на боль и неудобства.       — Бакс? Все в порядке?       Баки хотелось врезать ему. Ударить и бить до крайности, до конечного. И не было в его сантиментах никакой середины — Солдат сел в иллюзорное кресло для обнулений, защитив его от ментальной боли, но Солдат же был тем, кто не мог никак успокоиться и оставить ему право на то, чтобы любить Стива. Или мог? Баки не знал, не мог даже вычленить из чужого мысленного шторма хоть единую связную мысль или картинку. Солдат мыслил о Стиве, о Броке, о том, чтобы быть в середине, и каждая эта мысль была пронизана напряжением, но не было и единой возможности разглядеть, что пряталось за ним. А еще ему нужно было следить за обстановкой, ему нужно было не останавливать собственных движений, не доставлять проблем, не пугать Стива, не, не, не, не…       — Джеймс, блять! — рядом с ухом раздается окрик и Брок хватает его за плечо, заставляя выпрямиться. Голая задница тут же усаживается куда-то на колени Стива, его прикосновения опускаются ему на бёдра взволнованными пальцами. Свободной рукой Брок хватает его за горло и сдавливает сильно, нарочно до боли — это помогает. Это помогает, отвлекая и его самого, и Солдата. Тот вскидывает металлическую руку, хватая Брока за запястье с угрожающей силой и не давая ему начать себя душить. Баки раскрывает глаза, не успевает проморгаться даже, сразу видя взволнованный, хмурый взгляд Стива. Из внутреннего его выдёргивает вовне, возвращает, давая услышать собственное быстрое, слишком быстрое сердцебиение, а еще давая почувствовать задавленный волнением аромат их возбуждения. Он все ещё есть, но прибивается к полу нервозностью Стива и Брока. — Какого черта ты творишь? — Брок его не душит. Расслабляет хватку сразу же, стоит только Солдату схватить его за запястье, а интонацией рокочет, только без немыслимой ярости, с привычной, кусачей злобой.       Баки чувствует вторую его ладонь на своём боку, чувствует его дыхание где-то у собственной макушки — Брок стоит на коленях прямо за его спиной. Брок держит его за горло, требует отчет о его состоянии и контролирует все происходящее. А Стив поглаживает его по бёдрам самими кончиками пальцев, вздрагивает самыми уголками губ, будто желая улыбнуться и единой этой улыбкой сказать, что все в порядке, если Баки нервничает или боится. Сослаться на секундное помутнение не получится точно, потому что Стив ложь услышит, а Брок не поверит просто. И остаётся только шепнуть коротким, хриплым звуком единое слово, не являющееся именем:       — Солдат, — Баки произносит его и просто закрывает глаза, не желая видеть глаз Стива, не желая видеть все его сантименты и каждую из эмоций. Отсутствие зрения не спасает. Запах все равно настигает его, тянется к нему всем собой — Баки ожидает почувствовать разочарование или жалость, но чувствует только удивление. Где-то рядом с ухом Брок коротко щёлкает кончиком языка о собственное небо.       Баки очень не хочет доставлять проблем.       И доставляет их все равно. ^^^       Если бы ему давали по центу за каждый неудачный секс, Брок был бы беднее того самого темнокожего африканского ребёнка, родившегося в самой захолустной и отдаленной от цивилизации деревне. Так было на протяжении всей его жизни, и пускай в реальной жизни он не умел разделять работу и личное вовсе, пускай в реальной его жизни той самой жизни почти не было и вовсе, в постели он отлично знал единственное и главное правило — никакой хороший секс не был возможен без разговоров.       Джеймс в этом с ним согласен не был вовсе. Последние дни он ходил кругами, флиртовал взглядами или вслух, торопясь поскорее уже добрать все собственное удовольствие. Тратить время на обсуждение он не желал, определенно отказываясь напрочь учитывать существование в собственной голове Солдата и его со Стивом отношения. Его отношение к сексу? При всей серьёзности Джеймса, временами он был невероятно посредственен, и Броку точно стоило бы вмешаться, точно стоило бы уделить всему их будущему сексу больше времени в диалоге… Диалога так и не случилось. Джеймс взял их обоих, их со Стивом, в оборот, опустился на колени, не оставил выбора.       При всей собственной жесткости в нынешних обстоятельствах Брок просто не имел сил отказаться от минета. От минета, который ему сделал бы именно Джеймс? Никогда: ни в жизни, ни в существовании.       И стоило бы подумать о том, к чему все это могло привести их, заранее — Брок не успел. Сносная жизнь игралась с его сантиментами похуже суки-судьбы, заполняя голову сотнями мыслей и не давая времени на размышления вовсе. Внешнее пространство заполнялось Стивом, заполнялось Джеймсом, и ему нужно было реагировать незамедлительно: на них, на себя, на собственные реакции, часть которых нужно было держать на коротком поводке, чтобы они по тупости не разрушили нахуй то, что только-только выстраивалось. Остановить все происходящее и осуществить превентивные меры Брок, слишком занятый собственной злобой, просто не успел.       И итогу, впрочем, совершенно не удивился. Джеймс напрягся ещё в момент, когда Брок только оказался позади него, и с каждой новой секундой становился лишь напряженнее. Его тело растеряло всю свою плавность, мышцы были готовы отражать угрозу, пока сам Джеймс молчал — его молчание всегда несло своё существование с темной стороны Луны. И никогда не вызывало доверия. По крайней мере у самого Брока. Стоило ему позвать Джеймса по имени, как отсутствие ответа обнажило проблему. Стиву не удалось достучаться тоже, хотя казалось бы, именно Стив здесь был помечен персональной привилегией, имевшей статус явно поважнее той, что была у самого Брока — в этом не было проблемы. У Стива с Джеймсом была долгая полюбовная история, а еще Брок бы точно заметил, если бы к нему сантиментов у них было в разы меньше, чем к друг другу.       Но не было ведь.       Зато проблема была.       И стоило только Броку оттащить молчащего засранца за плечо назад, как она обнажилась — именем Солдата.       — Так, — метнувшись взглядом к Стиву тут же, Брок успевает заметить, как Джеймс закрывает глаза. Он отгораживается, сглатывает, движением кадыка дразня кожу его ладони, а еще забывает сделать вдох. Волнуется или нервничает? Брок не верит. Брок помнит того самого развязного, похабного Джеймса, что буквально сам трахнул его в Рождество собственной настойчивостью. Он мог быть вопиюще вульгарным, обольстительным и горячим. Он мог быть жадным до удовольствия, сучливым засранцем. И дорвался ведь, точно дорвался, затащил их обоих к себе в постель, но… Метнувшись взглядом к Стиву, Брок без единого слова вскидывает бровь, и очень рассчитывает, что Стив поймёт его вопрос. Его можно было бы произнести и вслух, точно можно было бы, только уязвимость Джеймса уже билась под его собственными пальцами быстрым, торопливым пульсом.       И в этом была проблема тоже.       Потому что сердце Джеймса дрожало километровой дистанцией на скорость — он ещё не пробежал ее, он только был в пути и будто бы очень стремился прибежать первым.       — Я не знаю. В прошлые разы все было в порядке… — Стив пожимает плечами и артикулирует ему беззвучным ответом. Он выглядит взволнованным, самыми кончиками пальцев поглаживает Джеймса по бёдрам и все ещё лежит. Выбирает не приближаться, не садиться ровнее. Выбирает сторониться Солдата — Брок не думает об этом и не размышляет. Догадку откладывает в долгий ящик, не имея и малейшего желания получать первый воображаемый цент за неудачный секс. Раскладка уже выбрана, Джеймс уже в середине, Стив уже возбуждён, а сам Брок уже слишком стар, чтобы ранить собственное хрупкое эго и лишать его удовольствия по вине собственного недосмотра.       — Он сбоит, — Джеймс шепчет почти неслышно, не даёт конкретики и сглатывает вновь. Брок только вздыхает — отсутствие информации выдает его сознанию вариативность триггеров шириной от горизонта до горизонта, — и закатывает глаза. Все, что ему остаётся, так это ткнуться кончиком носа в макушку Джеймса, провести ладонью по его боку. Мысль поиска правды и истины уже раскручивается, перебирает причины и следствия. А еще напоминает, как Солдат в то же Рождество, в которое трахнул его, рыдал. Прятался за предплечьем, не собираясь показывать глаз — после бесконечных лет изнасилований было бы странно требовать от него адекватности и каменного спокойствия. Да и не то что хотелось вообще что-то требовать: все ещё смотря лишь на Стива, Брок целует Джеймса в волосы, поглаживает большим пальцем по нижним рёбрам. Интересуется, не рассчитывая на хоть немного полезный ответ:       — И че сбоит? Трахаться он любит, как мне помнится, и очень даже, — от его слов Стив вдыхает поглубже, губы поджимает. И все ещё не убирает рук с бедер Джеймса — эта малость является всем, что он может ему дать. Брок не осуждает. Брок интересуется, не говоря даже о том, что он ведь говорил, он ведь собирался не торопиться, он ведь собирался обсуждать именно это: во избежание подобных казусов и любых дестабилизаций. Джеймс его не послушал и слышать не захотел. И где теперь они были? Брок молчал. Сказать мог бы многое и, пожалуй, сказать хотел, куснуть словами чужой голый зад, надменно выговорить за глупость и торопливость — все равно молчал. Потому что Джеймс в его руках был напряжен, твёрд и слишком хрупок одновременно.       И как бы сильно Брок ни желал отстоять собственную правоту, он не собирался ранить Джеймса.       — Я не… Я не знаю. Он сбоит и паникует. Вас двое и он… Я не знаю, Брок, — Джеймс вздыхает, беспомощно и торопливо шепчет собственный ответ, а после опускает голову, будто желая сбежать от прикосновений губ Брока к собственным волосам, а еще от его голоса. В его интонации звучит беспомощность и вина, глаза жмурятся. Стив, конечно же, реагирует, чувствительный до собственного неразлучника он болезненно хмурится, с болью глядит на Джеймса. И хочет уже потянуться к нему, сесть, оказаться ближе — Брок коротко качает головой, буквально требуя этим движением повременить. И Стив очень не хочет слышать его, а еще не хочет слушаться.       Все равно остаётся лежать. Вздыхает только. Брок говорит:       — Сексом занимаются для удовольствия, — и, пожалуй, его слова в определенной степени являются бессмысленными, очевидными. Но он говорит все равно, напоминает, звучит собственной уверенной, твёрдой интонацией. Солдат паникует, потому что их двое? Или потому что командир может отдать приказ, которому придётся подчиняться, а другой суперсолдат, Стив, сможет удержать его и не дать выкрутиться? Брок опускает голову следом за головой Джеймса и касается губами его затылка, пробиваясь этим жестом сквозь всю собственную злобу. Его ладонь сдвигается вниз по чужому тёплому боку, соскальзывает на бедро. И голос все ещё звучит, обращаясь определенно точно к Солдату, пускай и не называя его имени: — Не для драки или насилия. Если тебе некомфортно или больно, ты говоришь. Когда ты говоришь, мы слышим и останавливаемся, — его ладонь достигает ладони Стива, пальцы цепляют чужие и тянут их за собой назад, наверх. Добавлять «как понял?» не приходится вовсе. Пальцы металлической руки разжимаются на его запястье, вздрагивают коротко, когда Брок уже дотягивается другой собственной ладонью до паха Джеймса. Стив тянется следом и их пальцы разрозненно касаются члена, мошонки — Джеймс вздыхает, вздрагивает уже весь. Глаз так и не открывает, но вряд ли не чувствует, что руки две и одна из них принадлежит отнюдь не Броку. Его затылок покрывается мурашками, пока Брок осторожно, перенапряженной, яростной рукой, пытающейся вырвать из самого дна его сути какие-то крохи нежности, обнимает его член. Хватает не сильно, касается большим пальцем влажной головки, оглаживая ту, отдавая ей должное внимание. И бормочет чуть тише, отвлекая негромкой интонацией Джеймса от его зудящего напряжения: — Мы можем договориться о стоп-слове, если тебе это нужно. Одно слово, и мы будем знать, что нужно повременить и остановиться.       Потянувшись ладонью прочь, к подтянутому, каменному все ещё животу Джеймса, Брок поглаживает его по коже. Он отдает своё место Стиву, и тот только кивает благодарно, за помощь, за присутствие… За что-то ещё? Брок не знает. Но видит отчетливо у Стива в глазах вопиющую нежность, что рассеивается в пространстве. Она задевает Джеймса лишь по касательной, его же самого бьет по лицу качественным, хорошо поставленным ударом. Брок только вдыхает поглубже, целует Джеймса за ухом. Глаз не закрывает — это обличит его проигрыш пред всеми сантиментами Стива. И не замирает собственными движениями. Кончики пальцев пересчитывают кубики пресса Джеймса, большой палец вновь поглаживает по ребрам.       Джеймс вздрагивает и будто бы уже не ответит. Не откликнется ни на его слова, ни на предложение о введении стоп-слова в их постели. Брок разгибает пальцы у него на горле, вместо того, чтобы жестоким движением рвануть кожу, оцарапать и навредить. Брок вдыхает вновь и молчит, молчит, молчит каждое колкое, жестокое слово о чужой недальновидности, о беспросветной тупости. Он не имеет и единого права на эти слова точно, а Джеймс, набравшись сил, уже шепчет:       — Я хочу… Но медленно. Он… Он опасается, — вот что он отвечает, и Брок перебрасывает собственный взгляд к Стиву. Тот только сглатывает взволновано — он вряд ли ожидал, что окажется в одной постели с программным кодом, который хотел его зачистить. Но, впрочем, Брок и сам не ожидал вовсе, что отхватит себе таких пацанов, верно? Жизни было определенно точно насрать на их ожидания.       — Хорошо, — выдав ответ собственным словом, крепким, нерушимым, но ничуть не похожим на обещание, Брок кивает Стиву, выдает ему добро, пускай Стив и не спрашивает разрешения. Не спрашивает, но ждёт ведь. Выглаживая его эго по шерстке, ждёт, что Брок все решит и со всем разберётся — это ощущается почти так же приятно, как минет в исполнении Джеймса.       Получив собственный кивок, Стив медленно поднимается, тянется вперёд и прямиком к собственному неразлучнику. Их руки задевают друг друга у Джеймса на животе, только ладонь Стива тянется дальше и выше, обнимает за бок, после поднимается к шее. Собственную руку, металлическую, Джеймс сжимает в кулак и притягивает к груди так, будто боится, что кто-то ее вырвет и выкрадет у него. Только вряд ли боится именно Джеймс.       Брок тянется в сторону, наощупь пытается найти брошенную Стивом на постель смазку, а еще пытается не думать — запах его злости может быть одной из причин паники Солдата. Не думать, правда, не получается вовсе. Мысль стучится изнутри, пытаясь его обвинить, и Брок реагирует на неё новым выплеском злости. Лишь внешне он остаётся спокойным, твёрдым — изнутри переебывает и пылает, а еще орет в нереальном диапазоне о том, что он никогда не посмел бы навредить Солдату.       Хотел.       Но не стал бы.       — Я поцелую тебя? — Стив шепчет хрупко и осторожно, уже обнимая Джеймса за щеку ладонью. Другая его рука движется где-то внизу, выглаживает Джеймса, обласкивает его мошонку и член. Оставив ладонь у него на плече, — чтобы была видимость его присутствия, чтобы Джеймс чувствовал его и точно знал, где он находится, — Брок чувствует, как под кожей перекатываются дрожью мышцы. А Стив уже шепчет, возбужденно, но не требовательно вовсе. Шепчет и ждёт — разрешения, позволения, какого-либо ответа. Брок нащупывает на постели смазку и подтаскивает ту ближе, уже слыша негромкое:       — Да… — взволновано, нерешительно. Джеймс звучит именно так, а после вдыхает шумно. Брок успевает увидеть тот миг, в котором Стив целует его, краем глаза. Брок, конечно же, слышит, как щитки чужой металлической руки реагируют, перестраиваются. Этот шорох, волнения и паники, вынуждает его опустить обе ладони Джеймсу на затылок. Хочется стиснуть, дёрнуть, а лучше бы вгрызться прямо в затылок и вырвать собственными зубами кусок плоти, но хочется уже отнюдь не так сильно, как в прошлом существовании. Он справится с этим. Он постарается. Он, блять, разобрался с сукой-судьбой и со всем этим говном разберётся тоже.       Сейчас ведёт обеими руками по обоим плечам Джеймса в плотном, тактильном прикосновении. Он отдает ему собственные координаты, вжимается губами в загривок. Большой палец левой руки чуть давит на застарелые шрамы, что точно являются для кого-то жесточайше уродливыми — Броку нравится. И они, и весь Джеймс, и даже эта тошнотная, злобная сносность жизни. Ещё ему нравится, как Джеймс вздрагивает от прикосновения к шрамам. Он вздрагивает, и стонет, и все-таки немного расслабляется под его руками. Ещё — в руках Стива. Тот движется медленно все ещё, заботливый и до пизды нежный — уж в этом Брок не сомневается вовсе, — и не пытается ни властвовать, ни разделять.       Он точно знает, что Солдат может дестабилизироваться и врезать ему.       И все равно целует: чтобы утешить своего попугая-неразлучника, а еще чтобы показать ничуть не своему врагу, что не станет вредить.       Спускаясь ладонями по рукам Джеймса, Брок не верит вовсе, что Стив может недооценить эту угрозу или что он слепнет от собственной любви. Ведь это же Стив — внутри него живет четкий, выхолощенный Капитан, переживший ГИДРу дважды. И он отлично умеет считать, пускай раз в каждые сто лет и просчитывается единожды. Дотянувшись до чужих ладоней, Брок сплетает пальцы Джеймса с собственными, но вовсе не ради сантиментальной позы. От одной подобной идеи его точно начало бы тошнить, не пришлось бы даже в действие ее приводить — такое, тавтологично, было ему совсем не с руки.       Сейчас же он делает это, а после прижимается к спине Джеймса собственной грудью. Длины его рук хватит с натягом, но главное выдать Джеймсу да Солдату путь, выдать им ось движения без единого замаха и единой резкости. Именно это Брок и делает. Он тянется руками вперёд, крепко обнимая ладони Джеймса собственными пальцами, он доводит их до боков Стива. И собственным прикосновением выдает четкое, беззвучное отнюдь не Джеймсу: Стива можно трогать и это достаточно безопасно.       От неожиданного прикосновения живого тепла и ещё не успевшего нагреться металла Стив вздрагивает грудной клеткой. Вздрагивают его бока, где-то в поцелуе тонет довольное, согласное мычание. И Джеймс откликается на него, наконец, включаясь в работу, наконец, реагируя на происходящее чем-то кроме беспробудной паники запертого в его голове программного кода. Он ерзает у Стива на коленях, подсаживается к нему ближе, а спиной наоборот откланяется назад — терять тепло груди Брока не желает. Брок только фыркает смешливо, чуть злобно, когда замечает это, и шепчет совсем тихо:       — Вот так, принцесса. Дай нам позаботиться о тебе, — в его интонации мечется злоба, что никогда не будет выпущена, а еще удовлетворение, властное, крепкое. Именно оно держит в собственной хватке все происходящее, когда Брок подбирается на коленях ближе к Джеймсу, когда разжимает собственные пальцы и отпускает его ладони. Металлическая рука вздрагивает, будто бы желает потянуться назад за ним, будто бы желает сбежать, и Броку хочется почему-то бросить крайне дурное, сантиментальное и тошнотное: — Безопасность Солдата в приоритете, — но он так и не говорит этого. Лишь целует шрамированное плечо, вылизывает его длинным мазком языка, собирая всю бугристость шрамов. Солдат так и не сбегает, только плечом поводит, будто ему щекотно.       Стив все ещё не торопится, но в какой-то момент начинает отклоняться. Хочет, кажется, разорвать поцелуй, уже начинает говорить что-то — так и не проговаривает. Джеймс затыкает его собственным ртом и укладывается на него сверху, прогибаясь в пояснице. Брок не сомневается, что он делает это нарочно, а еще не желает держать себя от чего-то, помимо насилия. Он склоняется следом, прихватывает губами одну из лопаток Джеймса, пока бедра притираются крепнущим в паху возбуждением к его заднице. Джеймс подтормаживает, вздрагивает бёдрами, но уже не каменеет так, как до этого. С собственной ролью отвлекающего Стив справляется чрезвычайно охуенно, но Брок, впрочем, выполняет ее тоже. Ещё — готовится. Не произносить код, но перехватывать чужую глотку или запястье железной руки, если вдруг Джеймс отмолчится, позволяя высказаться Солдату за него.       Словами Солдат высказываться станет вряд ли уж точно. У него с ними никогда в принципе проблем не было — он выделывался, сучился, скалил собственный рот, дразнясь. И Броку нравилось это определенно точно.       Нравилось так же сильно, как прямо сейчас хотелось Джеймсу врезать, а Стива вырубить.       Следя пристально за собственными руками, за Джеймсом, за Стивом, за всем чертовым окружающим их пространством, Брок пересчитывает губами чужие рёбра, собирает языком соль пота. Вкусно почти так же, как тот кофе, что ему в феврале таскала Мэй. То осталось в прошлом существовании, сейчас же вспоминается вновь — к соленому кофе он в итоге привык. Может, привыкнет и здесь? Может, привыкнет к тому, как эти двое продолжают, и продолжают, и продолжают лезть ему под кожу да в самую глубь?       Брок властвует, разделяет и не думает. Его ладони обнимают задницу Джеймса, мнут ее пальцами без лишней нежности, лишь сохраняя баланс собственной сути и отсутствия грубости. Джеймсу под руку с Солдатом придётся привыкнуть к этому и Брок не собирается уж точно заставлять его, но отлично считывает все всплывающие данные: Джеймс поводит плечами, выглаживает Стиву бока обеими ладонями, а ещё покачивает бёдрами. Пока не влекуще, будто растеряв себя самого, но в явной попытке распробовать прикосновение всеми рецепторами.       Брок считывает и держит контроль в настолько жестком кулаке, что у него начинает иллюзорно болеть напряженная, сжатая челюсть. У виска долбится твёрдая мысль о том, что Джеймс чувствует запахи, чувствует его состояние — она не котируется. Если спросят его или с него, Брок объяснит кратко и чётко, без подробностей, а пока не спрашивают, он шлёт эту мысль нахуй без единого сомнения. Одна ладонь тянется к смазке, большой палец отщёлкивает колпачок. Надо бы согреть ее в руке, но это Брок шлёт нахуй тоже. Сейчас ему главное выдержать баланс провокации, что себя самого, что Джеймса.       Чуть больше заботы и его может переклинить.       Чуть больше триггеров — Солдат засбоит по-крупному.       Со Стивом же проблем не возникает вовсе, но его Брок держит в поле собственного зрения ничуть не меньше. Распрямившись и собрав языком с губ вкус чужого пота, он выливает смазку себе на пальцы. Уже хочет найти взглядом Стива, но находит лишь его ладонь на спине у Джеймса — пальцы горячо и пошло вдавливаются в кожу, не смея оставить следы ногтей, но сдавая Стива с потрохами и всеми его регалиями с головой. Выглядит чрезвычайно охуительно.       — Блять, она холодная… — Джеймс недовольно дергает бедрами, отрываясь от вкусного поцелуя. Звучит чуть капризно, наигранно, не оборачивается даже, чтобы бросить ему многозначительный взгляд. Вместо него это — конечно же, куда ж ещё, эти двое друг за друга будут стоять дольше, чем Трискелион, — делает Стив секунда в секунду, как Брок говорит:       — Не сахарный, не растаешь, — хмыкнув чуть пренебрежительно, Броку удаётся сдержать недобрый оскал, что так и рвётся растянуть его рот ничуть не улыбкой. Дёрнувшись выше чужой ладони, его взгляд сразу натыкается на взгляд Стива. Тот осуждает, но не сильно, достаточно далеко от черты выживаемости, губы правда поджимает. Недоволен он, ну как же… Ещё и говорит, игнорируя вовсе движения руки Брока, который неторопливо распределяет большим пальцем смазку по чужой дырке:       — Брок.       Неожиданно и впервые в собственной жизни Брок находит первую суровую, но ничуть не сексуальную интонацию во всем арсенале Стива. Она удивляет его настолько, что Брок даже бровь вскидывает — ответить не получается. Его слово, ещё даже не родившееся, перебивает скрежет механизмов чужой руки. Слово Солдата становится им всем поперёк, но пока что не глотки. Джеймс замирает даже.       — Что-то случилось? — Стив перекидывает к нему собственный взгляд одновременно с Броком, но это не даёт ему форы вовсе. Джеймс утыкается лбом ему в плечо, не дышит будто бы вовсе, а ещё не двигается. Собственную руку Брок вынуждает остановиться тоже. Останавливает. Ждёт.       Стив явно думает, что это все чрезвычайно просто, вот о чем Брок раздумывает раздраженно, вот на что тратит время чужого молчания. И хочется злобливо высказаться все же, а ещё лучше — Джеймса сдернуть прочь и Стиву все-таки врезать. Чтобы не смел осуждать оттуда, изнутри, из-под его кожного покрова. Чтобы не смел отрекаться и отказываться… Брок не делает и единого движения, что могло бы приблизить его к этому. Только мягко похлопывает Джеймса по пояснице, выдавливая еле-еле:       — Или сахарный, ладно… Я запомню, — он не извиняется. Он не будет извиняться за подобное, понятно? Это просто сраная, прохладная смазка. С Джеймса не убудет уж точно, а Брок наизнанку выворачиваться не станет. Дальше то что? Кофе в постель и задушевные беседы с совместными слезными историями? Это не его профиль и никогда им не будет. И в этой, первой его жизни не будет тоже.       — Все нормально, он просто… Он удивлён, — качнув бедрами назад и прижавшись к его склизким от смазки пальцам, Джеймс вздыхает вновь, задумчиво хмыкает. Он вряд ли тянет время нарочно, только Брок бесится — и с его медлительности, и со всего происходящего вкупе. Он успевает помыслить даже, что, в принципе, быть бедняком и хуево трахаться не так уж и плохо, когда Джеймс говорит негромко: — Солдат удивлен, что Стив идёт против… Против командира. И что командир не орет. И что Стив защищает его… Нас… Нас обоих.       — Стив вас обоих охуеть как защищает… — усмехнувшись и легкой рукой отпустив эту мелочную хуйню со смазкой, что оказывается в реальности не мелочной вовсе, Брок видит, как у Стива удивленно вытягивается лицо. На несколько секунд всего лишь, но это случается, а после он улыбается, нежно и заботливо. Не воспользоваться возможностью испортить этого, Брок просто не может. — Он тебе после расскажет, как чуть до кровавых соплей меня не отпиздил по твою честь. Или жопу. Тут смотря с какой стороны…       — Брок! — обернувшись к нему, ухмыляющемуся злобливо и чрезвычайно жестко, Стив перехватывает его взгляд собственным. Вся та мягкость, с которой он только что глядел на своего неразлучника, пропадает прочь, оставляя ему лишь строгость и возмущение. Граница выживаемости не подступает на шаг — пробегает с десяток и оказывается прямо у Брока под носом.       Пока он разрушает. Именно так, как хочется прямо сейчас. Именно так, как он не имеет права себе позволить.       Поджав губы, Брок дергает головой раздраженно, упирается ладонью Джеймсу меж лопаток. Сбросить взгляд Стива не получается и потому он тянется вперёд. Бормочет еле слышно:       — Я мудак, — «но вы меня выбрали» добавить хочется чрезвычайно и он не добавляет. Не перекладывает ответственность именно сейчас, потому что чувствует, как границы трещат собственными швами, будто трусы, что не по размеру. Он хуярит отнюдь не так, как привык под палящим солнцем или в лесах. Он хуярит и разрушает, а ещё склоняется вперёд, добавляя: — Мне жаль.       Этого будет достаточно разве что в тупых мелодрамах, вот о чем он думает. Этого будет достаточно только в нелепых, бездарных и бессмысленных книгах, но никогда не будет достаточно для них двоих, что правда выбрали его. Брок в такое просто не верит и думает, думает, думает… Куда они только смотрели и чем думали? Хочется верить, что не жопами, только вера умирает прямо на его глазах — в ней не оказывается нужды. А Стив уже смягчается сам собой, вздыхает тяжелым движением. И Джеймс бормочет еле слышно:       — Так вот что ты имел в виду, говоря, что будешь нервничать… — умный, зараза, и догадливый. Ещё — сучливый донельзя. Брок двигает рукой, надавливая большим пальцем на влажную от смазки дырку и добавляет словом, чтобы уже точно все всё поняли:       — Заткнись, — это не звучит грубо вовсе, а он не признаётся и не признается никогда. Он не боится их, но они забираются ему, блять, под кожу, а оказавшись там, начинают копать вглубь. Суки и мрази, не иначе. Только Стив улыбается самыми уголками губ. И Джеймс смешливо фыркает, головой качает. Права на тот поцелуй, извинения ради, он у него не забирает — Брок целует Стива, но отнюдь не так, как хотел бы ему врезать прямо сейчас. За всю его сраную суровость, за всю его сраную настойчивость, за него всего и полностью.       Он целует иначе. Успевает заметить, как Джеймс опускается губами к шее Стива, сам же занимает его рот и требует, берет, забирает все то, что должно быть лишь его. Он Джеймсу оставит ровную, выверенную половину и жадничать не станет, своё же украдёт с наглостью и единым властным движением языка. Стив соглашается. Жмурится первым, первым приоткрывает рот. И голову к нему, конечно же, поднимает сам, потому что Брок хер к нему дотянется через плечо его рослого неразлучника. Имя ему Джеймс и он знает, он чувствует запахи, а ещё отлично считывает пространство. Он целует Стива в шею, сам же стонет сипло, еле слышно, когда Броку удаётся протолкнуть в него первый палец по смазке. Той много, и черт уже с тем, что она все ещё прохладная — главное, что ее много.       Оперевшись бедром о ягодицу Джеймса, Брок выглаживает ладонью его спину, пересчитывает ребра на боку большим пальцем, а после обнимает Стива за щеку. И гладит тоже вместо того, чтобы придушить его, вместо того, чтобы отвесить ему отрезвляющую, резкую пощёчину — вместо того, чтобы оттолкнуть и подальше. Не позволить забраться внутрь похлеще, чем сам он прямо сейчас лезет пальцами в чужую задницу. Не позволить увидеть… Что? Ни Стиву, ни Джеймсу не понравится. Вот Ванда знает, Ванда уже все видела, а они двое, если увидят, точно отвернутся прочь и обрушат на него волну собственной злобы и жестокости.       Только ведь они уже все видели.       Еле вынудив себя самого оторваться от Стива, Брок прощально вылизывает его губы собственным языком, собирает влагу их смешанной до неразделимого слюны. Стив уже не выглядит ни суровым, ни грозным. Он приоткрывает собственные глаза, прозрачные, жаждущие, и улыбается ему мягкой, влюблённой улыбкой. Брок глаза отводит тут же. Он распрямляется назад, отодвигает одну ягодицу Джеймса ладонью. Его палец уже двигается, медленно, неспешно разминает мышцы входа, оттягивает край того в сторону. Джеймс где-то наверху сопит, не позволяя различить в собственном сопении ни раздражения, ни удовольствия. Брок глядит ему в затылок несколько секунд, после вновь смотрит на Стива, не желая, впрочем, смотреть на него вовсе. Стив медленно целует Джеймса в шею и еле слышно шепчет ему бесконечные заверения в любви и верности. Брок слышит тихие восхищенные вздохи, еле удерживаясь, чтобы не скривиться.       Он возбуждён и его тошнит. Руки подрагивают от напряжения, требуя по застарелой привычке рвать и метать. Стив с Джеймсом уже все знают и Брок знает об этом тоже, но пока все это громадное, троеликое знание догребёт до его иссохшей глубины, продут века, не меньше. Сейчас ему хочется защититься. Защитить все, что в нем уже видели. Защитить все то, что о нем уже знают. Сопутствующий ущерб будет критический и критически далекий от границы выживания, вот о чем он думает, склоняясь вперёд вновь, а следом проталкивая медленно и неспешно в Джеймса второй палец. Его губы прижимаются к чужим влажным позвонкам, глаза прикрываются сами собой. Джеймс от его движений не каменеет вновь и даже не вздрагивает. Он прогибается в пояснице, задушено стонет куда-то Стиву в шею, бормоча:       — Солдат хочет быстрее… Он… Он волнуется, что ты отдашь его Стиву… — в этом его бормотании Брок слышит скрип и сопротивление механизмов, но в ответ только хмыкает. В собственных пустых и бестолковых опасениях Солдат не обманывается вовсе и определенно точно подкидывает Броку крайне замечательную идею. Она вряд ли придется по вкусу хоть кому-то. И, вероятно, их ночь закончится очередным конфликтом, но растягивать эту проблему на недели и месяцы равносильно самоубийству или позволению Мэй с Родригесом быть в ссоре дольше пяти минут.       Чего-то подобного Брок все же допустить не может так же, как оказаться бедняком из-за первого хуевого секса.       — Много хочет, мало получит. Зато получит Стива… — бросив быструю, краткую, но ничуть не насмешливую пару слов, Брок обнимает Джеймса ладонью за бок и несильно прикусывает ему кожу на спине. Боли не причиняет, прорываясь с боем и внутренним рычанием сквозь все желание выдрать из Джеймса кусок собственными зубами. Тот ему в ответ лишь стонет недовольно, вместе с этим покачивая раздразненными, возбужденными бедрами, которые уже не находят себе места. Идея ему, что неудивительно, не нравится сразу же. Ещё она не нравится Солдату, который реагирует тут же перекалибрирующимися щитками металлической руки. Его пальцы упираются в постель, сжимают ткань пододеяльника, треща ею, что вот-вот надорвётся. Стив к тому же негромко, чуть хрипло интересуется:       — Ты уверен, что это безопасно? — он не спрашивает для кого и почти не делает акцента, но, впрочем, все происходящее уже является акцентом. Громким таким, матерным восклицанием, проклинающим ГИДРу, Пирса и случайно походу Фьюри, чисто проформы ради. Ощутив, как Стив задевает его пальцы собственными, выглаживая Джеймсу бока собственными прикосновениями, Брок приподнимает голову. Он медлит лишь мгновение, чувствуя, как режет и ранит — кто-то точно выстреливает в него чёртову обойму, желая остановить его от очередной жестокой ошибки. Та окупится в будущем, не иначе, вот что ему твердит его разум, выжирая кости и мышцы тошнотой. Она окупится и Стив с Джеймсом его уничтожат. Отказом, отвержением, резкой и жестокой ненавистью.       — Вот мы и поглядим… Секс с дракой, конечно, лучше не смешивать, но оставлять эту хуйню, как есть, мне пиздецки не нравится, — почти выломав себе самому хребет мысленно, Брок склоняется и целует пальцы Стива, что продолжают двигаться, продолжают гладить Джеймса без лишнего жесткого движения. Он заботится о нем, печётся о нем с большущей нежностью — та явно больше, чем вся агрессия самого Брока и вся его жесткость. И это отлично, просто охуительно, потому что во всем нужен баланс, потому что они оба Броку нужны, как бы прямо сейчас ему ни хотелось, чтобы они просто испарились, исчезли, развеялись прахом по ветру… Это было бы неплохо и определенно точно лишило бы его тошноты. Ещё, конечно, крутого секса, но, впрочем, это было лишь вопросом приоритетов.       От его поцелуя пальцы Стива замирают и вздрагивают. Сам он, правда, неожиданно мелко смеется и почти сразу обнимает его ладонью за щеку. Из-за плеча Джеймса Броку совсем не видно его лица, зато голос слышно отлично. Смеющийся, легкий и неожиданно безмятежный голос:       — В какой момент, интересно, ты начал следовать этому правилу…? — Стив смеется именно над ним, точно вспоминая их первый настоящий спарринг. Брок посмеялся бы тоже, но его слишком сильно тошнит — от этого мерзкого, унизительного прикосновения, от чужого веселья, от всего происходящего вкупе. Он не смеется. Медленно отступает назад, будто ему еще есть куда, будто ни единой точки еще не было выставлено, и отстраняется от прикосновения ладони Стива. Его хочется укусить за пальцы, что коротко вздрагивают и мажут прощально Броку по губам и крылу носа. Ему хочется врезать, но вместо всего этого, вместо сотни приемов и десятка необходимых ему прямо сейчас действий Брок вновь целует Джеймсу спину. Его пальцы двигаются у того внутри, выглаживают чувствительные, скользкие от смазки стенки. Большой выглаживает края входа, дразнит их, поддевает самым кончиком ногтя. Джеймс покачивает бедрами ему в ответ — он хочет быстрее ничуть не меньше Солдата. Брок не уверен, что хочет вернуться в существование, но ему определенно точно не нравится нахуй ничего из того, что подсовывает ему эта сносная жизнь.       — Когда я хотел поэкспериментировать в постели, — еле находя в себе силы на дыхание и разговоры, Джеймс культурно поддерживает диалог — Брок не считывает. Видит дальше и глубже: пока канарейка поет, в шахте можно работать. Пока Джеймс говорит, пока двигается… Он прогибается в пояснице, срывается на горячное матное бормотание, осыпая каждым звуком сгиб шеи Стива и перечеркивая все собственные слова. Брок не считывает, но занимается именно этим. Вскинув глаза лишь на миг, видит, как Стив целует Джеймса в плечо, видит, как его светлой кожи ладонь проходится по крепкому боку — и Солдата, и Джеймса, потому что разделяет Стив вряд ли. Первого не любит, второго боготворит в лучших традициях тех конфессий, где за веру убить не зазорно и вовсе не стыдно. Его ладонь смещается вниз, покидая поле зрения Брока, и в том должна быть опасность, но опасность именно в ее отсутствии. Стив может натворить хуйню за секунду и ненамеренно, а Броку бы властвовать и разделять в лучшей собственной традиции — он разделяет власть. Он никогда не признается, что доверяет, — слишком много чести и слишком мало безопасности, — но когда ладонь Стива скрывается прочь где-то между их с Джеймсом телами, Брок не спрашивает, не уточняет и не отдает приказа. Стив не знает, что делать с Солдатом, но с Джеймсом обращается в разы лучше, нежнее, нежнее, нежнее, чем Брок бы когда-нибудь смог или когда-нибудь стал бы. До того как очевидное прикосновение успевает случиться, Джеймс говорит с хрипом: — Я рассчитывал на эксперименты не с… С этим.       Договорить получается сложно. Стив достигает цели, позволяя Броку гадать и видеть лишь только перед собственным мысленным взором, как чужие пальцы обнимают влажный член Джеймса вокруг ствола, а после двигаются. Картинка выходит яркой, порочной, даже глаз закрывать не нужно, но Брок закрывает все равно — Джеймс негромко, надсадно стонет под ним и над Стивом, где-то между, запертый, пойманный. Его бедра двигаются, дергаются, пытаясь отхватить для себя все удовольствие разом. Вот это — Джеймс. Жадный, сучливый и жаждущий собрать все удовольствия от одной до другой границы спектра. Но у него внутри — Солдат. Брок слышит, как металлическим шорохом покрывается его рука, и тут же двигает собственной, выглаживает оставшийся без прикосновения бок, мягко, осторожно похлопывает. Джеймс — не конь и никогда им не станет. Он ладья, он существует в лучших обстоятельствах только в самом центре доски.       Доски сейчас, правда, будто и нет, но это обман и иллюзия. Прижавшись губами рядом с его влажными позвонками, Брок втягивает кожу в рот, двигает пальцами внутри лишь немного быстрее. Метка выставляется машинально, автоматически и как никогда раньше, пока мозг все пытается бросить ему под копыта гранату, что это не его, что это лишь шутка, ирония, маленький цирк с одним матерым конем, который всегда был свободен, но, видимо, решил просто себя испытать. Наказать? Научить? Его язык зализывает след, которой точно сойдет раньше, чем они хоть что-то закончат. И голос звучит, но отнюдь не ради этикета — Джеймс сказал не голосом Солдата, но определенно его программными сантиментами. И Брок обязан был среагировать, ответить, донести: он слышит, он видит, он присутствует, он командует и он защищает.       — Нормально, принцесса. По ходу разберёмся и в следующий раз уже вообще не придётся с чем-то разбираться… — толкнувшись пальцами в последний раз, он медленно вытягивает их прочь из задницы Джеймс. Тот, конечно же, тянется следом, вытягивается поверх Стива. Его живая ладонь тянется к подушкам, мнет плоть одной, пока бедра укрывает горячечная дрожь. Брок не знает, как долго уже она длится, замечая ее лишь когда распрямляется сам. Влажный, возбужденный, находящийся с ними вовне, вместо того, чтобы метаться внутри взаперти — Брок поглаживает его по боку большим пальцем, пока другая его рука опускается ниже. Под Джеймсом Стив, теплый, взмокший тоже, и стоило бы задуматься уже о себе, но это не имеет значения в сравнении с происходящим вовсе: вначале обеспечение безопасности, после личное. Вначале обеспечение безопасности. — У Солдата с этим быстро. Больно — не больно. Безопасно — не безопасно.       Его пальцы касаются мошонки Стива, взвешивают ее на ладони, перекатывая яйца в пальцах. Взгляд вскидывается тут же, реагируя на движение чужих глаз — Стив смотрит на него в упор, закусывает губу, взволнованный удовольствием, но вовсе не тем, какие проблемы у них могут появиться через секунду или две. Брок никогда не скажет ему, как обожает в нем это. Сраный Капитан Америка? Брок обращается мысленно тем же Солдатом, который отлично распределяет приоритеты. Против правительства, против страны, против мира… Если Стив пойдет, Брок будет идти вровень и отстреливать, потому что идейный, завербованный и пропитанный пропагандой так, как Пирс никогда и не мог мечтать.       Стив сглатывает коротко и осторожно, целует Джеймса в плечо, прижимается к его коже щекой, когда Брок обнимает его член ладонью. Их костяшки задевают друг друга, не давая ошибиться в очевидной догадке — Стив дрочит Джеймсу полюбовно и очень заботливо. А сам распадается. Прикрывает глаза, стоит Броку провести кулаком до головки, приоткрывает губы. Джеймс реагирует на него первым, ерзает, вжимается в шею носом. Наркоман, не иначе, только Брок понимает, не разделяя и не чувствуя, а еще верит — от Стива возбуждением пахнет точно охуительно. Так же, как он выглядит, впрочем. Покрывается возбужденным румянцем смущения, чуть подкидывает бедра ему в ответ. Брок знает, как ему нравится, не помня вовсе и отдавая все собственным рукам. Телесная память не подводит. У Стива чуть хмурятся брови, язык влажным движением пробегается по губам. Его член уже твердый, горячий и медлить не нужно вовсе, но Броку хочется и он просто потакает, а Стиву много не нужно. Провести большим пальцем по щелке, чуть сдавить головку — он давит стон у Джеймса в плече, чтобы новым движением раскрыть глаза и сказать без единого слова.       Брок опускает всю гордую нацию на колени к собственным ногам в лице их высочества и на добровольных основаниях. Стив дрожит ресницами, в мучительной гримасе хмурит брови. Его бы убить… Поцеловать, подтянуть к себе за бедра, нависнуть сверху и сунуть подушку под поясницу. Болеть не будет, а если спросит, так Брок ответит, что так вид сверху лучше, и, конечно, солжет, и Стив, конечно, услышит, но все равно будет подкидывать бедра ему навстречу, а еще смотреть в ответ.       Потому что Брок скажет ему смотреть.       И потому что Стив — очень-очень хороший мальчик.       — Так. Что мы делаем, — потянувшись ладонью выше, Брок обнимает Джеймса за плечо и медленно тянет на себя. Стив оказывается без прикрытия и все те баррикады, за которыми он был бы рад прятаться и дальше точно, исчезают нахуй. Он жмурится, отворачивается и все равно Брок чувствует, как его член вздрагивает у него в руке. Его собственный пока не болит, но возбуждение крутит, очень настойчиво пытается его отвлечь и предложить, только любое его предложение Брок ебал во всех существующих позах — за каждым из них прячется расслабление, которое он не имеет права себе позволять. — Стив снизу, Джеймс сверху, я сзади — как обычно все контролирую. Если есть возражения, слушаю, но рассматривать буду очень вряд ли…       Первым ему отдает кивок Стив, хотя Брок даже не уверен до конца, что он вообще хоть что-нибудь слышит. Отвернувшийся, впившийся пальцами Джеймсу в бедро. На его груди блестит влага пота, мелкие, почти насмешливые соски стоят торчком, привлекая внимание ничуть не меньше, чем алый след рта Джеймса на шее. Стив заметил, когда его успели поставить? Брок был слишком занят, чтобы делать ставку, но точно был бы не прочь оставить собственный след. Кулаком по лицу, например, или… Быстро, коротко дернув головой, он поднимает Джеймса в вертикальное положение и прижимается к его шее губами сам. Джеймс пахнет потом и сексом, мелкие пряди волос на затылке уже чуть влажные. Он так и не кивает, не отвечает ему ни единым словом: ни за, ни против. Брок верит, что Джеймс прекрасно знает — он сказал про возражения лишь проформы и самозащиты ради.       Брок верит, что Джеймс знает — если ему станет невыносимо, они закончат сразу же. Без обсуждений и промедления.       Джеймс ему не отвечает. Откидывает голову на его плечо, вздыхая с дрожью собственной хрипоты. Рука Стива все еще у него на члене и все еще двигается в медленной, иступленной ласке. Брок закрывает глаза, чтобы не сглазить, но в реальности — чтобы не отвлекаться. Его неизменная задача, выученная по буквам, написанным чужой кровью, остается верна себе даже посреди сносной жизни: он обеспечивает безопасность, снижая сопутствующий ущерб до минимума, а после забирая его остаток себе. С него не убудет. Успеет и кончить, и переглянуться с Джеймсом, чтобы после дружно взять Стива в оборот. Это случится точно, но как-нибудь позже.       После того, как они разберутся с Солдатом.       Джеймс ему так и не отвечает, но уже открыв шею, все же поворачивает голову. Брок реагирует на движение в ожидании его слова — ожидания не оправдываются. Джеймс тянется к нему и целует, медленно, вдумчиво, но без лишней осторожности. Ее отсутствие дает информацию, а информация это благо, только чувствительному на прикосновения Стиву вряд ли кажется именно так. Опустив ладонь вдоль тела Джеймса, Брок подхватывает его под бедро и вынуждает немного привстать. Стив вряд ли видит, но точно догадывается, что происходит, и негромко, горячно стонет, когда Брок вновь поглаживает головку его члена пальцами другой руки. Он безуспешно пытается собрать все предсемя у щелки, прежде чем приставляет ее к влажной, растянутой дырке Джеймса. Поцелуй замирает, Джеймс только приоткрывает рот, бормоча негромкое:       — Блять… — и Брок не думает. С филигранной, выверенной осторожностью он расслабляет ладонь у Джеймса под бедром, отодвигает его ягодицу немного в сторону. Ничего ни говорить, ни делать не приходится вовсе: с дрожью собственных, перенапряженных бедер Джеймс медленно опускается на член Стива. Броку бы открыть глаза и взглянуть, но у него покалывает кончики пальцев. Прощальным движением мазнув под головкой чужого члена, он убирает пальцы прочь. Металические щитки перестраиваются, Джеймс низко, с надрывом стонет, еле слышно выдавая первый выстрел его имени ему прямо в рот: — Брок… — Брок, конечно же, слышит и глаза все-таки открывает, но действие это фактически оказывается бесполезным. Одна его рука обнимает Джеймса поперек груди, больше ради Солдата, конечно же, вторая быстрым, раздразненным движением, которое стоило бы сделать еще минуты назад, забирается под собственной белье. Первое прикосновение к своему члену заставляет покрыться жадными, голодными мурашками. Глаза закрываются сами собой, зубы прикусывают щеку изнутри, чтобы удержать глотку от любых слишком странных звуков. Потому что ему все еще нельзя открываться, ему все еще нужно держать все происходящее под контролем, ему все еще… Джеймс делает вдох и утыкается губами в край его плеча, выдавая торопливый, жаркий речитатив: — Брок-Брок-Брок-Брок…       Зажмурившись, чтобы переждать острый всплеск удовольствия, Брок только склоняет голову и утыкается лбом Джеймсу в макушку. Ждать не хочется и, впрочем, хочется одновременно. Его ладонь вздрагивает на собственном члене, перед глазами расходятся белые круги. Потребность в том, чтобы видеть, рябит в собственной значимости: он все еще обнимает Джеймса поперек груди, чувствует, как тот отклоняется к нему, откидывается на него и совершенно не стремится свернуть Стиву шею или что-то вроде того.       Но этого не хватает. Перед глазами рябит, Стив стонет где-то совсем рядом с хрипом задыхающегося от удовольствия человека и его собственный член вздрагивает у него в кулаке реагируя на этот звук. Попытка восстановить контроль и главенство проваливается с первым мелким, задушенным движением Джеймса, но отпустить ситуацию просто так нет ни единой возможности.       — Солдат… — сдавленно прохрипев сквозь пережатое спазмом горло, Брок медленно вдыхает носом, встряхивает головой. Помогает так себе. Он желает открыть глаза, не желая вовсе, потому что отлично знает, что увидит. Шальной взгляд Стива и его взмокшую грудь, зажмурившегося Джеймса, сидящего на Стиве сверху… От единой этой мысли его продирает быстрой, короткой дрожью. Двинуть рукой и банально решиться на то, чтобы так печально и быстро кончить, а после продолжить разбираться с происходящим, Брок просто не успевает. Джеймс шепчет:       — Он ведет обратный отсчет… Он… Он сейчас… — «кинется» добавлять не приходится. Брок сжимает пальцы на его боку машинально и открывает глаза в то же мгновение. Изнутри окатывает не холодом, но напряжением, голова первым делом поворачивается к Стиву. Тот глядит в ответ лишь секунды три и только жмурится, качая головой в самом центре собственной возбужденной дымки. Брок только кивает, понимая его прекрасно — с Джеймсом на члене появляются некоторые сложности относительно того, чтобы хоть как-то реагировать.       И чтобы хоть с кем-то драться.       — Ну-ка, иди сюда, принцесса, — с легким, кусачим раздражением усилив хватку руки, обнимающей Джеймса поперек живота, Брок с прощальной дрожью задевает головку собственного члена, но, впрочем, в стороне не остается. Нависнув со спины над окончательно опустившимся вниз Джеймсом, Брок вжимается собственным членом куда-то ему между лопаток. Помогает все еще так себе, прикосновение больше дразнит, чем пытается рассеять его возбуждение, но с этим отлично справляется Солдат, пускай это никогда не было его прерогативой. Он возбуждал даже тогда, когда Броку казалось, что его фактическое либидо мертво ровно в той же степени, в какой и гипотетическое. — Посмотри на него… — опустив вторую ладонь на металлическое плечо, Брок ровняет собственную голову с головой Джеймса и чуть ли губами не прижимается к его уху, горбясь в спине. Длинные каштановые пряди щекочут ему губы, пока голос опускается до шепота и выстраивает дамбу, не пропуская ни единого жестокого слова о том, что Джеймс — крайний, безответственный и непоследовательный придурок. Ему в ответ Джеймс не дергает головой, но жмурит глаза и шорохом металлический пластин выдает тот отказ, который никогда не осмелился бы выдать вслух. Солдат чтил вертикаль власти и своего командира, но вряд ли позабыл, кем именно его командир являлся. Их ничуть не полюбовная история не была вековой, только собираясь ею стать, однако, она была долгой и извилистой. Брок — был тем, кто изучил тему сопутствующего ущерба вдоль и поперек еще задолго до того, как Пирс выдал Солдату приказ зачистить его.— Смотри на него. Давай же, у нас с тобой отличный вид, принцесса, — Стив вздрагивает от его шепота, потому что мертвые боги дали ему преимущество и несколько десятков привилегий. Стив вздрагивает, облизывает собственный пересыхающий рот и моргает. Они встречаются взглядами и Брок — не бить, не бить, не бить, — медленно целует Джеймса в волосы у него на глазах. Не нежно и не заботливо. Он правит балом, властвует, не разделяет, а Стив очень хороший мальчик — это определенно она из тех причин, на базе которых они с Джеймсом сошлись.       Потому что Джеймс хороший тоже. Пускай и не всегда.       — Я… Смотрю… — продравшись сквозь собственную глотку звуком, разрывающимся между его собственной интонацией и той, что принадлежит Солдату, Джеймс вдыхает глубже. Он забирает себе взгляд Стива, мелко тянется вперед у Брока в руках — никто его никуда, конечно же, не пускает. Брок вдавливает пальцы в его бок, в металл плеча. Стив сглатывает и его определенно точно штырит от этой очевидной, пускай и малость сомнительной по мнению Брока угрозы, но времени на то, чтобы обдумать это, не остается. Брок говорит:       — Он на тебя не нападает, принцесса. Ты сверху, ты его завалил, а он валяется и кайфует. Он не будет с тобой драться, — опустив голову ниже, Брок целует Джеймса в шею, заставляя передернуть чувствительными плечами. Джеймс дышит урывками и вновь тянется, но не сильно-то вперед. Брок держит крепко — его хватка абсурдна, конечно же, против суперсолдата. Но авторитет — непоколебим и тверд. Потянувшись вперед, Джеймс двигает бедрами и Стив реагирует тут же. Его рука вскидывается, пытаясь спародировать медлительность, но все равно оказывается быстра. Ладонь опускается Джеймсу на колено, пальцы впечатываются в кожу. Брок считывает, видит и игнорирует, бросая негромко: — Давай же, принцесса, по-быстрому разберемся и нормально потрахаемся, а… Пахнет от него агрессией? Используй все свои навыки идеального человеческого оружия. Считай с него все, что есть, и скажи мне. Пахнет или нет?       Джеймс сглатывает прежде чем вдыхает. Брок понимает. Брок понимает, потому что Джеймс сверху, но Стиву на это чрезвычайно похуй. Его укрывает возбуждением с головы до ног, бедро вздрагивает рядом с коленом Брока, ладонь медленно тянется выше по бедру Джеймса. Это доверие или отсутствие инстинкта самосохранения? Брок не знает. Брок считывает, на единый миг теряясь где-то в движении чужих губ, беззвучно проговаривающих его имя. Суровый и жесткий или изнеженный до невменяемости — Брока топит, и топит, и топит. Ему бы потянуться вперед, вплестись пальцами в светлые волосы Стива и… Скользнув ладонью по шее Джеймса, Брок обнимает его горло пальцами, вдыхает сам. Джеймс вздрагивает и шепчет:       — Н-нет… — пока щитки его руки перестраиваются, впитывают новую информацию и выдают собственную — что-то происходит. Прямо сейчас, прямо здесь, прямо с Солдатом что-то происходит. Брок видит и слышит. Прикрывает глаза, бормоча негромко и хрипло:       — То-то же. Он тебе не враг. И… — договорить он не успевает. Отвратительный в собственной сладости жар ранит его поясницу, отвлекая и неожиданно заглушая на мгновения даже всю жестокость его мыслей. Удовольствие — ширится, ширится, ширится, заставляя его сердце биться сильнее, громче и ярче. Джеймс сглатывает прямо под его ладонью, Стив бормочет какую-то брань. Вот их двое. Они уже здесь. Они уже здесь и…       Солдат говорит, не давая ошибиться в том, кому именно принадлежит интонация и слог:       — Его функционирование… Больше? Их. Не Солдата, — Брок замирает. А Солдат не спрашивает, любят ли его здесь и будут ли вообще любить. Стив встает ему поперек горла, но отнюдь не потому что он жалкий и бесполезный. Стив встает ему поперек горла именно потому что он не такой. И он может с легкостью Солдата заменить, а еще — у него есть мораль. Человеческая, важная, расширяющая все его функционирование за рамки, выученные Солдатом. Стив несет знамя справедливости и любви, нежности, верности, заботы. Солдат такие слова знает вряд ли, а если и знает, точно не мыслит ими вовсе. Его микромирок сужается до функционирования, Брок же не уточняет. О чем ты говоришь? Что ты имеешь в виду? Солдат нуждается в командире, как бы ни кичился тем, что он единица вольная и самостоятельная. Теперь, промчавшись сквозь десятки бестолковых и жестоких уродов, что командовали им, он знает, что может быть по-другому. Мэй заплетет ему волосы, Таузиг объяснит, когда метафоры и брань командира будут больше бесить и дестабилизировать, чем вызывать какое-то понимание. Дочь Джека попытается подарить ему мишку, но Джек командира послушается, вреда не причинит, а после привыкнет и вот уже они работают вместе. Родригес вновь сожжет какую-то хуйню и лишит их обеда, но Родригес хороший напарник и Солдату не гадит. Появится Ванда? Пересчет своих для Солдата увеличивается, ширится тоже, но совсем не так, как весь Стив расширяется, преодолевая границы программного функционирования. Солдат теперь свой тоже — ему здесь хорошо. Если бы не было, он бы не стал размениваться на малости. Тут свернуть пару голов, здесь придушить насмерть собственным орудием не возмездия, пустой и безголовой жестокости, что пахнет океанической солью и чернилами кракена.       Ни единая голова так и не пострадала. Солдат получил новые обои и новую мебель для своего микромирка. А потом появился Стив…       — Одинаково, — Брок не лжет. Солдат говорит о Стиве, а еще говорит о Джеймсе, произнося безликое «их». Читать между строк оказывается несложно. Солдат же не собирается пасовать. Для него быть слабее — выход в утиль. Вечное крио без пробуждения, смерть и забвение. Оно Солдату не нужно, но отнюдь не потому, что его фундаментом является Джеймс. Не умея любить, Солдат все же любит — человеческую еду, человеческий секс и человеческие отношения. Ванда зовет их с Джеймсом Медведиком, не разделяя вовсе, и Брок не знает, насколько это правильно и валидно, однако, отвечая, не вздрагивает сердцем. Солдат не слабее. Он часть целого, что стоит у Джеймса за плечом и будет стоять там будущий век. Он важная, нужная часть, исключить и вычеркнуть которую невозможно, а даже будь возможно — было бы кощунственно. Раскрыв глаза, Брок трется щекой о его голову. Стив смотрит. Вряд ли Джеймсу в глаза, тот уже зажмурился, уже закрылся, пускай в его положении это было невозможно вовсе, и все же Стив смотрит. На своего неразлучника — Солдат не желает его любви, но очень пытается удержаться на утесе, которого нет и с которого его никто не скидывает. Солдат не желает его любви, но ему придется не то что привыкнуть — узнать. Он все еще нужен, даже рядом со Стивом, что равен ему по силе, скорости, ловкости и сообразительности. Он нужен в любом случае и это не аукцион, не рабовладельчество, где его командир просто сравнивает, в конце концов собираясь выбрать. Выбирать уже поздно, да к тому же Брок никогда подобного не умел. Даже сейчас… Стива плавит похотью, Джеймса тоже, пусть тот и загоняется Солдатом очень упорно, а у него самого в паху все крутит так, что еще немного и он либо кончит, либо обоссытся. Сопутствующий ущерб не котируется. Потрахаются нормально, без вот этой хуйни, как-нибудь позже. Сейчас ему нужно разобраться с Солдатом, ему нужно обеспечить безопасность. Это его работа и временами она поганая. Сейчас — лучше, чем в любом из моментов прошлого. Джек, конечно, не слушает ни о каких шахматных досках, бросает ему в ответ, что высокопарность ему не идет — Джек не понимает, никогда не поймет и это нормально. Брок не умеет выбирать, потому что выбирает слишком хорошо и слишком быстро. Приоритеты распределяются на собственные места еще за минуту до того, как случается пиздец. Приоритеты распределяются, Стив уже тянется вперед и приподнимается на локтях. Насколько Брок верит ему или верит в него? У Стива регалия и статус весом с саму статую Линкольна, а еще его мажет, укутывает возбуждением, но знает ли он, что делает? Он приподнимается на локтях, собираясь сесть. Брок не скажет вслух, что в какой-то момент случайно выдал ему лоскут собственной шкуры на сохранение. Брок говорит Солдату именно это: — Ты был первым. Все началось с тебя. И с тобой продолжится. Как понял?       Командирская интонация хрипит, придавленная с единого края возбуждением. Джеймс сглатывает, вздрагивает его металлическое плечо, а еще дергается рука. Брок бдит, следит, считывает — он готов реагировать, чтобы после не разбираться с чужим новоявленным ПТСР в связке с сексом. Стива и так не сильно легко раскрутить на что-то похабное, ему больше по нраву его пуританство, и поэтому Брок считывает. Солдат вскидывает ладонь и опускает ее Стиву на живот, заставляя того остаться на месте. Стив замирает, перекидывает к Броку собственный взгляд. Не интересуется о погоде в завтрашнем дне, спрашивая, что ему делать и как будет лучше. Брок мелко качает головой, выдавая слишком мягко и совсем не по-командирски: нужно выждать. Потерпи. Сейчас закончим и все будет. Это же Солдат. У него все просто. Больно — не больно. Безопасно — не…       — Понял, — Солдат хрипит ему в ответ твердостью собственного стального костяка, а еще жизнью, живостью, сучливостью. Все меняется, преобразовывается, превращается. Стив появляется раньше Ванды, но позже нее знакомится с Солдатом. Список своих пополняется, Брок подает пример и присутствует — он больше не уйдет. Металлическая ладонь Солдата медленно скользит по коже Стива к его боку, голова опускается ниже. Первым движением собственных бедер он предрекает Стиву конец — тот валится на дрогнувших локтях назад на постель, тянет ладони к чужим бедрам. Брок чувствует, как его собственный член, зажатый меж его животом и спиной Джеймса, трется о теплую, влажную кожу где-то у лопаток.       Все меняется. Сносная жизнь смеется где-то у него за плечом смехом ничуть не похожим на смех суки-судьбы, стонет Стив, не успевая закусить губу и спрятать ничуть не позорный, горячный звук. Брок не собирается делать глупостей, но, похоже, это становится его кредо в этой, первой и новой, жизни. Опустив одну руку Джеймсу на металлическое плечо, он выглаживает второй его грудь и живот, обнимает теплой хваткой пальцев член. И говорит с твердостью, жесткостью, но совсем негромко:       — Если будет больно, скажешь. Ты нужен здесь, — его будущее его еще точно уничтожит. И эта ошибка, и каждая из последующих… Стив разлепляет собственные глаза и, найдя его, шепчет одними губами благодарность. Брока тошнит и выламывает изнутри, пока эти двое роют себе туннели и пещеры внутри его туши. Они забираются глубже, и глубже, и глубже. Они забираются глубже прямо перед его глазами, давая понять — что точно с ним не воскресло, так это инстинкт самосохранения. А следом звучит:       — Хорошо, — и чужой голос булькает сдавленным рыданием, которое не уничтожить. Брок утыкается лбом Джеймсу в затылок, медленно дразнит его член прикосновениями. Джеймс двигается, приподнимается на Стиве и опускается вновь. Никто не заставляет его и не просит. Солдата — никто не принуждает. Брок выдает ему приказ — если плохо, говоришь, мы заканчиваем. Ослушаться Солдат не посмеет, но вопрос задает все равно. Это хорошо. Это охуительно. Он помнит, что имеет право на вопросы, он помнит правила, он блюдет их и не нарушает.       Брок прикрывает глаза, поджимает губы, чувствуя, как тошнотный комок ползет вверх по пищеводу. Стив благодарит его? Броку хочется врезать ему, а еще свернуть Солдату шею. Он за них убьет и умрет, но умирать от их руки — слишком страшно. От слова, от действия… Они знают о нем все, но еще не все он им рассказал. Про отца никогда не расскажет. Никогда, никогда, никогда — его убьет не словом, любым неверным выражением исказившегося лица. Но, не рассказав об этом, будет ли он хоть когда-нибудь подле них в безопасности?       Он говорит Джеку, что шахматная партия не заканчивается, и Джек никогда его не поймет, только для понимания уже поздно. Поздно для выбора, для помощи, для чего угодно. Стив мелко дергает бедрами навстречу движениям Джеймса, Джеймс сорвано, быстро дышит, в попытке спрятать очевидное рыдание, рвущееся из его груди. Брок просто прижимается к нему со спины. Он мог бы спросить:       — Больно? — но не спрашивает, потому что прекрасно знает ответ. Физическая боль теряет собственный смысл при их профиле работы. Физическая боль рассеивается и становится переходящей. А Брок, чувствуя, как тошнота внутри него поднимается, ширится, и еле пытаясь контролировать силу собственных рук, не спрашивает, потому что отлично знает ответ.       Больно не там. Больно всегда — не там. ^^^       — Я тут подумал… Я с ГИДРой получается весь мир объездил, — Джеймс задумчиво перебирает воздух металлическими пальцами, пока звук его голоса повисает в пространстве спальни. Говорить не хочется вовсе. Броку не хочется ни отвечать, ни говорить, ни двигаться. В теле чувствуется сытая, растягивающаяся от горизонта до горизонта расслабленность и легкая, еле заметная утомленность. На его животе лежит голова Стива — заласканного, довольного засранца, который почти потребовал от них обоих надеть белье после душа. Душ был, конечно, отдельным событием: не зависимо от того, что Старк очевидно любил все масштабное и большое, они втроём никогда бы не смогли уместиться в одной душевой кабине. Пришлось занимать очередь, к чрезвычайному недовольству Джеймса, конечно же. Тот хотел перенести их сексуальную вакханалию в ванную, а еще вряд ли хотел ее заканчивать.       Брок его понимал, но физически не мог ни возбуждаться, ни кончать каждые десять минут. И сомневался, что обычные люди, старше каких-нибудь двадцати пяти лет вообще так могут. Джеймс обычным не был, Стив — тем более. В итоге им удалось разойтись с миром, удалось определить очередь, но это совершенно не помешало Джеймсу успеть разложить Стива ещё разок на постели, пока Брок был в душе. И не то чтобы Брок удивился.       За прошедшие часы из него любое удивление очень настойчиво, методично вытрахали, как переживание и осколок сантимента. За прошедшие часы ему не выдали ни единого нового цента за испоганенный секс, и это было хорошо, правильно даже, а его эго было чрезвычайно довольно общим на троих удовлетворением от случившегося. Ещё было, конечно же, довольно самим фактом тройничка — теперь напротив этого пункта стояла твердая, увесистая галочка.       Не то чтобы этот пункт вообще в нем когда-либо существовал до последних событий.       Но теперь был выполнен и отмечен.       — Охуенная турфирма, ага, — качнув головой насмешливо, он все же говорит, переводит собственный взгляд к Джеймсу. Тот только задумчиво хмыкает, покачивает головой, ничуть, впрочем, не мешая Стиву перебирать собственные волосы. Он лежит у Стива на животе тоже, ровно так же, как сам Стив разлёгся головой на животе Брока, и со стороны, пожалуй, это выглядит даже комично. Они ебанная, хренова лесенка, не иначе. Вздохнув, Брок позволяет себе мелко, еле заметно улыбнуться, а после стряхивает пепел в зев открытой пустой сигаретной пачки. Все его сигареты валяются россыпью на тумбочке — рядом с тюбиком смазки и телефоном Стива; и, пожалуй, такое положение дел определяет у них троих лучше любых мудбордов из Pinterest.       Его любовь к куреву, неугомонное желание Джеймса трахаться и вся ответственность Стива за гордую нацию — Брок чуть прищуривается, разглядывая все это, сантиментальное и бездарное, только больше почему-то не злится. И не помнит даже в какой момент эта злость была изгнана из него нахуй. То ли когда Стив с Джеймсом затащили его между собой и облапали нахуй всего, то ли в моменте, где Стив пробормотал негромко:       — Как насчёт переспать? — он сказал это ему, глядя прямо в глаза и имея за собственной спиной пару-другую качественных, хороших оргазмов, и Брок очень сдержался, чтобы просто не заржать в ответ. Потому что они уже трахались, уже перепачкали всю простынь собственным потом и спермой, но Стив определенно не был человеком, который смог бы произнести вслух: — Трахни меня, — или может, — Я хочу твой член у себя в заднице.       Брок так и не засмеялся, но вряд ли собирался забывать хоть когда-нибудь, как у Джеймса глаза загорелись интересом, стоило ему это услышать. Брок не сомневался вовсе, что у них со Стивом был отличный, сопливый, полный сантиментов и признаний секс. Со всеми этими сраными нежностями, именами друг друга, проскальзывающими в сладострастных стонах и бесконечными, что китайская стена, поцелуями. Сам он был явно другого толка — Стив знал это. А еще Стив любил власть, именно его власть, и Брок не собирался поддевать его колкостями из-за этого. Но и знания этого выжечь из собственной черепной коробки не смог бы точно.       Если бы у него был список любимых занятий, на втором месте бы точно стояло то, в котором он вытрахивает из Стива все его ебучее капитанство. На третьем — и Джеймс затаил бы на него вековую обиду, возможно, если бы узнал о собственном месте, — пререкания с Джеймсом, эта игра в колкости, в кусачий, горячный флирт, который не мог бы закончиться даже под натиском апокалипсиса, пожалуй.       На первом же всегда стояла работа. При всем его уважении к обоим его пацанам, но ничто не могло быть настолько сексуальным, как игры со смертью или властью.       — Кстати, о работе… — отловив в собственном сознании ленивую, неспешную мысль, что уже собиралась выйти на новый виток молчаливого рассуждения, Брок возвращает собственный взгляд к Джеймсу. Тот поднимает голову с легким удивлением, написанным на лице — не то чтобы они говорили о работе только что и слова Брока звучат для него неожиданно. Впрочем, не к нему относятся и не ему могут принадлежать в недалеком будущем.       Они для Стива. Того самого, что мелко напрягается шеей, замирает пальцами у Джеймса в волосах. Невысказанный вопрос об отпуске повисает в пространстве лишь на секунду, но и секунда в их мире уже чрезвычайно громадна, когда вопрос касается промедления. Стив об этом, конечно же, знает. Говорит почти сразу невинно:       — Бакс, ты голоден? Я пойду что-нибудь найду поесть, наверное… — его голова тянется вперёд первой, даже вопреки тому, что Джеймс не сдвигается с собственного места вовсе. Следом вперёд тянется и корпус, а Стив уже бежит, уже сматывается к чертям, потому что чувствует — дело пахнет отнюдь не писюнами, как бы того ни хотелось Джеймсу. Оно пахнет подпаленной задницей капитанского костюма.       — Лежать, — быстрым движением вскинув руку, Брок укладывает ее Стиву на грудь и придавливает назад к постели. Силы не равны, если Стив захочет, подняться сможет и так — тут ему не помешает ни рука Брока, ни единое твердое, матерное даже, слово. Стив не поднимается. С тяжелым вздохом укладывается назад, качает головой. Брок руки не убирает, разве что мельком поглаживает его теплую кожу большим пальцем. Успокоить, правда, не пытается, а еще не говорит, что, впрочем, этот разговор им и не нужен вовсе.       Как раз таки нужен и очень сильно.       — Что происходит? — повернувшись на бок, Джеймс прижимается щекой к животу Стива, заинтересованно перекидывает собственный взгляд между ними обоими. Лица Стива Броку не видно, — к очень большому его сожалению, — зато отлично слышно кончиками пальцев, как бьется его сердце. Оно теряет все своё спокойствие, ускоряет собственный бег. Брок говорит:       — У нас миссия была. В мае, если я не ошибаюсь, а, Стив? — чуть кусаче усмехнувшись Джеймсу, Брок уже слышит, как его собственная интонация забирает себе какие-то мелкие крошки власти, главенства. Джеймс не вмешивается. Только смотрит, слушает. Ладонь укладывает чуть выше собственного лица, Стиву на диафрагму, пока сам Стив будто прощально касается его распущенных волос кончиками пальцев и руку убирает прочь. Рука его сжимается в кулак. — Это как раз после Нью-Йорка было. Мы со СТРАЙКом разоделись, оружия нахватали, вылетели… Все по-классике, идеальная синхронизация, простая миссия. И что я вижу в процессе? Одну очень умную капитанскую задницу, которая настойчиво пытается собственной шкурой пуль нахватать, чтобы, видимо, место в джете освободить на обратном пути.       Стив в ответ даже не вздыхает. Отворачивается от Джеймса, давая Броку увидеть, как напряженно поджимаются его губы, как хмурятся брови. Суровости в лице не появляется, только что-то отдаленно напоминающее раздражение или чувство вины. Джеймс почти сразу тянет не удивленно вовсе, с легким осуждением:       — Ну, Сти-ив… — ему не приходится даже говорить о том, о чем Брок на Стива орал прямо посреди его кабинета. В единых этих словах все это слышится и так, отчетливо, с восклицанием, но без должной громкости. Джеймс, правда, не злится. Выглядит скорее расстроенным. Недовольно щёлкает кончиком языка о собственное небо.       — У меня были причины, — Стив головы так назад и не поворачивает. Откликается сквозь стиснутые зубы, вдыхает глубоко и шумно — злится. Вряд ли даже на собственные «причины», скорее на Брока, столь неуемного в своём желании все разрешить, все обсудить… Мягко похлопав Стива по груди, Брок говорит:       — Не кипятись, Стив. Были так были, хуй уже с ним, — потянувшись сигаретой к губам, Брок затягивается немного, выдыхает табачный смог в сторону. Какой-то собственной частью он ожидает, что Стив не услышит. Все-таки подорвётся, начнёт ругаться и спорить — ругани Брок не боится. Пускай с орущим Стивом разговаривать невозможно вовсе, но все же в этом плане Брок его не боится. Боится ли за него и его ебучие живые сантименты? Боялся бы, если бы не был рядом. — Ты лучше скажи, что ты решил. А то у нас тут мелкая такая проблема: жизнь продолжается. И мне как-то похуй, будет она со щитом или без щита, но разница есть.       Потянувшись к раскрытой пачке, стоящей у его бока, Брок стряхивает туда немного пепла, вместе с ним стряхивая случайно и ком горящего табака. Сигарета тухнет сама собой тут же, выдавая ему легкое раздражение и сурово поджавшиеся губы в обмен на собственное существование. Заново Брок ее так и не поджигает, не собираясь пока что убирать другой ладони с груди Стива, и просто выбрасывает в мусорную пачку, следом за всем пеплом и собственным недовольством. Уже закрытую пачку откладывает на тумбочку.       Стив отвечать не торопится. Медлит, ерзает на постели недовольно, вынуждая Джеймса на секунды поднять голову с собственного живота. Ему некомфортно до очевидного не рядом, скорее уж между ними двумя и под прицелом их ожидающих, требовательных взглядов. Броку, пожалуй, стоило бы даже почувствовать себя сукой, но ему и самому было не сильно пиздато, когда его метафорически приперли к стене допросами о том, что да как, куда, и зачем, и с каких это хуев он не пришёл к Стиву сразу со всей подноготной ГИДРы. И происходящее определенно не было местью, но было вопросом безопасности — если Стиву было хуево в его костюме гордости нации, Брок был бы рад предложить ему этот костюм сжечь.       Только что стал бы делать с собственной жаждой до сложных, зубастых миссий и качественных вводных?       Разобрался бы как-нибудь. И с этим, и с потребностью Солдата постоянно получать повышенную физическую нагрузку и подтверждение высокого качества его сраной исполнительности.       — Правда… Правда похуй? — Стив спрашивает негромко и настолько неожиданно, что Брок чуть не бросает ему в ответ «ты тупой?». Удерживается еле-еле, рот уже приоткрывшийся захлопывает и поднимает к лицу ладонь. Его собственные, пахнущие табаком пальцы трут переносицу вымученным, сложным движением, потому что интонация Стива звучит уязвимо, и, блять, серьезно? Брок чувствует себя последним кретином, а еще чувствует, как будто бы очень долго пытался научить Стива складывать простые числа, но тот так нихуя и не научился. Не хотел или просто не верил в математику? Брок не знал. Тяжело, медленно вздохнув, он закатывает глаза, откликается твердо, но медленно:       — Стив… — каждое второе слово матное, каждое первое пахнет бранью и раздражением. Брок опускает руку вниз, дергает чуть резче, чем стоило бы — тут же напарывается собственным взглядом на лицо Джеймса. Тот не злится вовсе, лишь улыбается мягко, осторожно и точно с глупости дурня-Стива. В этой его улыбке Броку видится слишком много нежности, мягкости, и она не смогла бы остудить его никогда, но осаждает в моменте. Джеймс глядит лишь на Стива, говорит спокойно и уверенно:       — Мы любим тебя не зависимо от того, являешься ты Капитаном Америка или нет. Мы любим тебя, потому что ты — это ты, Стив, — потянувшись собственной ладонью выше, Джеймс касается кончиками пальцев щеки Стива, поглаживает его со всей мягкостью, что в нем есть. Брок только бровь вскидывает, забывая скривиться от услышанных слов, а еще забывая произнести кусачее «говори за себя». Брок вскидывает бровь, пожалуй, все-таки в удивлении — Джеймс тянется к Стиву металлической рукой, прикасается к нему металлическими пальцами. Где в этот момент пытается скурить которую пачку подряд Солдат, Брок не знает нахуй. Тот растворяется где-то у Джеймса внутри еще в процессе секса, а сейчас просто не мешается. Почему? Но лучшим вопросом будет вопрос о порядке и безопасности и этот вопрос уже закрыт. Этот вопрос закрыт и потому Брок лишь бровь вскидывает, но наперерез не кидается.       Стив только вздыхает, раздувая клетку собственной грудины и поднимая этим движением ладонь Брока чуть выше. С секундной задержкой тянется к Джеймсу в ответ, вновь касается его головы, задевает его волосы пальцами. Так и не возвращается к собственному умиротворению, вместо этого замирая, а после спрашивая напряженно:       — Брок?       Его голос не звучит ни требовательно, ни испуганно, и Брок слышит его, точно слышит, но все ещё глядит на металл чужой руки. Ни единая мысль, даже о том, что вопрос безопасности уже закрыт, его собственным рукам не дается полностью и оставляет, оставляет, оставляет за собой лишь вопросы без ответов. Почему все же Джеймс прикасается так просто той частью тела, что отвечает за присутствие Солдата? Почему Солдат позволяет ему это? Или, быть может, — что абсурдно, отношение Солдата можно скорректировать, но изменить кардинально так быстро невозможно, — Солдат делает это сам? Брок только губы поджимает, задумчиво перебирает пальцами воздух, поводит ими, разминает. И заставляет себя сморгнуть все эти вопросы, выставляя ферзя со всеми его ходами, со всеми его сантиментами более приоритетной фигурой в настоящий момент. С секундной задержкой говорит:       — Ты идиот, — и, возможно, это все же звучит грубо, но Брок решает не размениваться. Переводит собственный взгляд к макушке Стива, тут же путаясь им в светлых прядях его волос. Стив ему в ответ голову не поднимает, сжимает руку в кулак, так и не касаясь волос Джеймса. До того, как он начнёт злиться вновь или, быть может, до того, как расстроится, Брок говорит: — Конечно же, похуй, Стив. Я тебе уже говорил и сто раз повторю, если ты на ухо тугой: ты им нахуй ничем не обязан. Не хочешь — нехер и ебаться с этим. Мне вообще похуй, ясно? Мне главное, чтобы ты жрал нормально, спал охуенно и был в порядке. Со щитом, без щита да хоть на щите, позу сам выбирай… — вышвырнув весь собственный мат в пространство, Брок немного раздраженно постукивает по груди Стива кончиками пальцев. Тот вдыхает вновь, качает собственной головой. У Джеймса положение более выгодное — он видит его лицо, видит его эмоции. Да и чувствует их к тому же, будто модифицированный гончий пёс. Брок не видит, но замечает, как Стив пару раз сжимает ладонь в кулак, большой палец другой вдавливает в поверхность постели. Молчит все ещё, не даёт ни ответа, ни размышлений. Большого желания растягивать этот разговор на часы Брок в себе не чувствует, и потому говорит сквозь паузу и всеобщее молчание: — У тебя не получится спасти всех. Ты можешь попытаться, но у тебя никогда не получится спасти всех, Стив. В добавок ещё и себя уничтожишь, но твоя жизнь тебе не принадлежит. Она принадлежит людям, которых твоя смерть уничтожит.       Вот что он говорит, и Джеймс тут же прикрывает глаза, прячется, скрывается и запихивает все собственные сантименты на глубину. Брок понимает. Брок понимает его просто охуительно, потому что провёл всю весну и весь февраль в тошноте от мыслей о том, что Пирс может Стива убить из-за его неосторожности. Но вопрос понимания меркнет пред вопросом самоощущения Стива прямо сейчас, и Брок отдает ему все, что у нем есть: верность, преданность и что-то крайне похожее на ту самую великую и сказочную. Словами не скажет. И с собственными тошнотными сантиментами будет прятаться, как тот же Джеймс от мыслей о том, что Стив может пострадать.       Стив начинает говорить неожиданно, и Брок ждёт от него чего угодно, но уж точно не столь быстрого согласия, уж точно не покорности, не принятия и не смирения с его чёткими, жесткими аргументами. Стив возвращает ему именно это, когда говорит:       — Я поговорю с Марией. Есть ещё несколько дел, которые нужно закончить, но я… Я поговорю с ней об этом. Об отпуске до нового года, как мы обсуждали, — коснувшись все же собственной рукой макушки Джеймса, Стив прочесывает его волосы пальцами, поглаживает его по виску, задевает ухо. Джеймс вздыхает, открывает глаза и улыбается ему со всей той нежностью, что в нем есть. А после приподнимается на локте, тянется вперёд. На середине его движения Брока настигает тошнота, что следует за новыми словами Стива. Он говорит: — Я люблю тебя, Брок.       И скривиться Брок не успевает. Потому что следом звучит претенциозное, игривое Джеймсово:       — Мы оба любим тебя.       Брок издаёт блевотный звук, глаза прикрывает и качает головой. Он чувствует себя тошнотным, сантиментальным идиотом, но, конечно же, слышит, как Стив с Джеймсом смеются ему в ответ. Конечно же, чувствует, как они подбираются ближе, собираясь вот-вот утянуть его в очередную сексуальную вакханалию, но лишь легким, тошнотным зудом копошась у него под кожей. ^^^       — А вы ранние пташки я погляжу… Поспать-то успели?       Он перешагивает порог гостиной и первым находит именно Стива. Тот не сильно-то прячется, рассевшись за обеденным столом с ноутбуком, и оборачивается раньше, чем Брок успевает произнести первое слово. Стив его слышит точно ещё за десяток шагов до порога, слышит его ещё из спальни, когда Брок просыпается в чрезвычайно гордом, но чрезвычайно удивленном одиночестве. Соседняя подушка, придвинутая вплотную к краю той, на которой спал он сам, холодная, второе одеяло откинуто собственным краем в сторону. И спальня пуста — Брок успевает расценить это, как тревожный звоночек, но, случайно забравшись рукой под подушку, чтобы потянуться ничуть не заспанно, скорее готовясь к очередной, пускай и не физической, драке, натыкается пальцами на холод металлического каркаса. У него под подушкой лежит его пистолет. Тот самый, который ему привёз Джек несколько дней назад. Тот самый, что был в любые времена обязательным его атрибутом.       Сомнений в том, что его подложил Солдат, — под руку с Джеймсом, конечно же, Стив был слишком то ли сахарным, то ли доверчивым к миру для подобного, — у Брока не зарождается вовсе. Только удивление внутри вьёт свои гнезда все равно, засыпая все мысли о тревожном, отзвеневшем и умершем звоночке нахер.       Под соседней, правой, подушкой Брок находит зазубренный, с широким лезвием нож. Именно в том месте, где прошедшей ночью засыпал наконец сытый и угомонившийся Джеймс.       — И тебе доброе утро, Брок, — Стив улыбается ему уголками губ, но глазами улыбается ярче. И не говорит о том, что им, суперсолдатам, — черти бы их подрали с их сывороткой, — требуется меньше сна, а ещё не говорит о том, что у них в ночи был шикарный секс, после которого вся бессонница точно вымерла. Вместо всего этого он улыбается, и Брок мысленно выстраивает себе важный список дел на новый, чрезвычайно пустой день. Первым значится поцелуй, и Джек ещё не успел сказать ему о том, что эти двое будут из Брока веревки вить, как из него самого Кейли вместе с Лили, но Брок уже был готов сам себе об этом сказать, а после дать мысленный подзатыльник. Ему нельзя было так быстро тонуть.       И точно стоило бы высказать родителям Стива за эти голубые, прозрачные глаза их сына — в них ему, пережившему и ГИДРу, и смерть, и самосуд, определенно хотелось как-нибудь по-быстрому утопиться.       — Какой же ты все-таки… — не остановив собственного шага, Брок ставит мысленную точку у первого пункта и быстро корректирует собственный путь, собирающийся подвести его к холодильнику. Тот переждет, не обломится, потому что Стив улыбается ему — Брок ебал эту хуйню всем собой уж точно. Но все же он подходит к нему, подмечает эмблему Старка на спортивных штанах и футболке только ради того, чтобы не палиться настолько очевидным взглядом глаза в глаза. Тоска по чужим уродским — он никогда не скажет об этом Стиву, никогда, никогда, но, впрочем, можно было бы и сказать, — клетчатым рубашкам, которых Брок не видывал уже злой век, отзывается в животе урчанием голода и попутного мысленного комплимента       В клетке Стив смотрелся, пожалуй, даже лучше, чем голым.       И вот об этом Брок собирался ему сказать точно — как-нибудь после собственной смерти.       — Какой? — откинувшись боком на спинку стула, Стив разворачивается к нему полубоком, откладывает карандаш, что держал в руках, на стол. Уже не огрызок, полноценный карандаш — Брок отказывается замечать, насколько все изменилось. И отказывается чрезвычайно уместно. Стоит ему подойти, как урчание голода заменяет тошнота. Ей плевать на то, что он держит суровое, будто с недосыпа, лицо, ей плевать на то, как развязно он двигается в попытке убедить — он подходит не ради себя. Только ради Стива. Ради этих его глаз, любимого лежбища любого утопленника, ради этой его улыбки… Мягкий домашний Стив Капитану явно ровня и ещё какая, а Броку стоило бы подумать о том, что у него неразлучников не двое вовсе, целых четверо, но он не думает. Ему чрезвычайно сильно плевать.       — Просто заткнись, — уперевшись одной рукой в край спинки чужого стула, он опускает другую Стиву на шею сбоку. Тот, зараза, смеется так же, как смеялся, предлагая ему арахис после всей болтовни Родригеса про дрысню. Брок ненавидит это, определенно собираясь в это влюбиться. Стив смеется. Не верит в грубость его интонации, что похожа на надменно брошенную собачью кость — она таковой и является, только смех Стива обращает ее нежным подарком, наращивая вкусное мясо. Брок ненавидит это и уже начинает ненавидеть магию, но склоняется все равно, целует его. Сладко, приторно и невкусно, Стив смеется ему прямо в рот…       Слишком уж радужно жизнь все ещё не выглядит. Либо у него ужасный вкус, — уж точно нет, вот у Стива с Джеймсом точно, но не у него, — либо распробовать не получается, но жизнь выглядит сносной. А потом Стив целует его в ответ и это как-то в общем и целом теряет весь собственный смысл. Брок только глаза закатывает под прикрывшимися веками, ощущая колкое презрение к тому, с каким бесстыдством он вновь и вновь дает слабину.       — И когда ты собирался сказать мне, что я плохо целуюсь? — утренний поцелуй случается мимоходом и долго не длится, сразу после себя выдвигая вперед осколок какой-то их общей с Джеймсом фразы, брошенной в ночи. Она остается где-то там, где Брок вновь держит Джеймса за горло, пока Стив вдалбливается в него снизу, держа под бедра. И Джеймс давится хрипами, безуспешно пытаясь дергать бедрами — у него не получается. Вряд ли когда-то любивший власть в постели Стив снимает блокировку с какой-то новой приблуды, и держит его, и трахает его, возбужденно блестя глазами. Явно на собственную беду и желая разве что раздразнить лишь сильнее, Брок говорит Джеймсу — говоря вместе с этим и Солдату, — о том, насколько Стив хорош, насколько ему хорошо и насколько хорошо теперь он целуется. Это самое «теперь», брошенное мимоходом, вряд ли желает быть ему угрозой в ночи, но становится ею в новом дне. Будто пытаясь ее то ли переиграть, то ли перебить, Брок оставляет краткую полосу не нежности —это точно не она и он вообще-то все это ради Стива делает, — на чужой шее большим пальцем, прежде чем отступает прочь. Ему хочется, чтобы это прикосновение осталось на коже Стива отпечатком на будущий век, что вряд ли будет более добр, чем прошлый, злой. Брок отмалчивается об этом так же, как и обо всей остальной шелухе, кочующей в его голове.       — Не целуешься. Целовался, — бросив в ответ усмешку, кусачую, очевидно флиртующую, он разворачивается и все же направляется к холодильнику. Напротив первого и единственного пункта мысленного списка дел ставит жирную, четкую галочку. Уже отвернувшись от Стива, облизывается — все ещё не ради себя. Совершенно точно не ради себя. — И ответ на твой вопрос: никогда. Об этом бессмысленно говорить, легче было тебя просто научить и все, — потянувшись ладонью к щеке по ходу, он почёсывает мелкую колкость щетины, которую ему было чрезвычайно лень брить десяток минут назад. Сбрить ее, конечно, надо будет. После завтрака или позже. А ещё надо будет набросать все-таки какой-то список дел. Может, Ванда захочет сходить куда-нибудь, прогулять?       Уже у холодильника, схватив крепкими пальцами ручку дверцы, он оборачивается — тишина вместо ответа сигнализирует получше любой заткнувшейся канарейки, — и сразу находит взглядом вытянувшееся лицо Стива. Тот выглядит удивленным, а еще смущенным. Отворачивается он, конечно же, первым, и Брок не любит, не любит, не любит… Он пиздец как сильно вляпался в это еще давно, еще в феврале. И определенно точно понимал Джеймса, который половину ночи не мог заткнуться, пытаясь Стива залюбить, кажется, до смерти. Стив был совсем не против, конечно. Пока Брок все продолжал, и продолжал, и продолжал держать происходящее под контролем, но думал совсем о другом.       Понравилось бы Стиву, если бы он правда назвал его хорошим мальчиком? Это определенно стоило проверить, но не в прошедшей ночи уж точно. В ней им более чем хватило эксперимента с одним громадным и опасным Солдатом. Больше экспериментировать пока что не хотелось.       — Джеймс в зале? И что насчёт Ванды? Она завтракала? — он не собирается спрашивать командирским тоном, требующим отчет по миссии, но интонация ровняется сама прямо на кончике его языка. Не услышать ее Стив не может — конечно, не может, он же, мать его, суперсолдат, — и почти неслышно, смешливо фыркает ему в ответ. Когда Брок оборачивается, вытаскивая вместе с собой из холодильника какие-то неизвестные остатки вчерашнего обеда, Стив, конечно же, расслаблен и даже немного серьёзен. Он смотрит в экран ноутбука, он чрезвычайно занят, он вовсе не смеется над его командирскими замашками и жаждой власти и он явно пиздит.       — Да, мы покормили ее, а потом отвели к Брюсу. У них сегодня занятия до полудня вроде бы… — качнув плечом, будто пытаясь отмахнуться от его взгляда, Стив подхватывает в пальцы карандаш, ноутбук немного двигает по столу. Брок все ещё смотрит на него с крайне суровым выражением, которое долго держать не удаётся. Стоит Стиву бросить на него быстрый — тошнотный — и развеселый взгляд, как Брок отворачивается уже сам. Лицо отказывается держаться, предлагая ему уже и правда утопиться. Оно не думает вовсе о том, как они могли бы реализовать это. Брок думает только о том, что он, пожалуй, все-таки идиот. Стив говорит: — А Баки к Тони пошёл, в мастерскую. Сказал, что хочет, чтобы он его руку посмотрел… Минут десять назад или вроде того. Вы разминулись совсем немного.       Брок думает, думает, думает — и каждая мысль сворачивается, скукоживается, будто под действием яда. Желудок дергает не тошнотой, лишь предчувствуем пиздеца. И у Брока по нынешний день не находится и единого основания собственным предчувствиям не доверять, а Стив уже говорит: Джеймс ушел к Тони. Джеймс, убивший его родителей, ушел к нему, чтобы попросить помощи с рукой. Джеймс, мучимый виной дольше, чем Брок знаком со Стивом лично, ушел к нему, чтобы предложить снять свою руку, — руку блядского Солдата, который точно был все еще под влиянием их вчерашнего эксперимента и черт знает, какие опасности это могло в себе нести, — посмотреть ее и… Стив не увидел бы подвоха, даже если бы захотел. Стив ещё не знал и Броку явно стоило озаботиться этим, потому что прямо сейчас на экране Стива был открыт документ с отчетами по Зимнему Солдату. Брок успел заметить это, но внимания не уделил — к херам ему нужна была эта еботня с бумажками из прошлого в сравнении с охуительными, тошнотными голубыми глазами, в которых, теоретически, можно было все-таки утопиться.       Но озаботиться этим ему явно стоило. В каком порядке Стив пересматривал документы? Двигался назад в прошлое или по порядку от начала к гипотетическому концу? Брок не знал вовсе, когда, в какой год, умерли родители Старка, и определенно терял хватку, успев позабыться — проблемы не кончились. Проблемы вообще не кончались никогда, это было их сраным кредо и вопросом собственной чести.       А Джеймс уже ушел. И сомнений в том, что он собирался сделать, у Брока не было вовсе.       — Пойду посмотрю как там Ванда, — дернув взглядом циферблат часов, висящих на стене, Брок отмеряет десять минут до полудня и отпускает ручку оставленной на столешнице сковороды. Жрать уже не хочется. Весь его организм вырубает нахуй лишние функции, оставляя только те, что нужны для выживания. Стив же реагирует моментально, пускай Брок и старается удержать интонацию в границах расслабленности и миролюбия. Получается явно хуево, потому что Стив поднимает голову, уже торопится губы поджать сурово. Не спрашивает. Брок говорит сам, напоминая им обоим очевидное и за тем очевидным пряча одну большую — ещё одну и очередную, — ложь: — Она не любит тесты.       Он даже плечом пожимает, он добавляет себе движений, закапывая всеми силами то, что Стиву сейчас знать не нужно вовсе. Джеймс убил родителей Тони? В том, что Стив умеет выбирать сторону, Брок не сомневается вовсе, но видит очевидную проблему: Тони жертва. Джеймс тоже, и тем не менее здесь нет места ни для сторон, ни для выбора. А на них троих и в особенности на Стива пока что с лишком хватит перерубленной шеи ГИДРы, его Брока смерти и этого странного, тошнотного воссоединения. Как в лучших мелодрамах, которые он никогда нахуй не смотрел, не так ли? Или в мультиках? Как у этих ебучих Disney, Брок ведь уже говорил Ванде, что в них пиздят для детей и отнюдь не по-детски. Добро побеждает, история завершается и у всех все как-то так охуенно хорошо складывается, ага. У них такого не будет. И повезёт, если он успеет, и повезёт, если в мастерской не окажется оружия, и повезёт, если Солдат не дестабилизируется и останется там, где есть, придавленный чувством вины Джеймса, и повезёт…       Им всем охуеть, как повезёт, если в ближайшие полчаса никто не сдохнет. И Брок выбирает лучшее из всего дерьма, в котором так-то не собирался просыпаться: он отщёлкивает указательным пальцем фигуру Стива с очередного и, впрочем, привычного шахматного поля, убирая не голос рассудка, лишь помеху. Потому что сейчас Стив может быть лишь ею и никем другим: он все же отлично умеет выбирать сторону.       И в пылу желания защитить своего неразлучника, выберет отнюдь не Тони — Брок в этом совершенно не сомневается.       Только оказавшись в лифте, Брок позволяет себе жестко поджать губы и зыркнуть под потолок. Если драка уже началась, Джарвис ему не поможет вовсе, но, впрочем, может с легкостью помочь Ванда. Бросив быстрый взгляд на электронное табло, перебирающее номера этажей, он говорит чётко и резко:       — Джарвис, что происходит в мастерской Тони сейчас?       Ему везёт, что в лифте не играет одна из этих привычных, раздражающих мелодий — раздражение в нем возрастает уже и без лишней чужой помощи. Джарвис же явно желает поучаствовать тоже, но вместо реальной помощи обращается разве что Стивом в нынешних обстоятельствах. Он говорит:       — К сожалению, доступ к мастерской мистера Старка закрыт для вас, мистер Рамлоу. Могу я помочь вам чем-то ещё? — вежливый, пиздливый ублюдок становится помехой на первом слове собственного лживого сожаления. Брок кривится, не скрываясь, — ещё печься о чувствах программного кода ему не хватало, вот уж потеха, — а после поводит плечами. Пистолет, оставленный им под подушкой, насмешливо всплывает в сознании собственным образом, вынуждая его скомкать во рту комок кислой от раздражения слюны. На пол Брок не сплёвывает. И минуты может не пройти, как Тони попытается открутить ему голову или отстрелить все, что плохо приделано, — то есть, впрочем, все, против его железного костюма Брок разве что тот же Пирс против выстрела в упор, — но Брок все равно слюну сглатывает. Во имя уважения, которое никому нахуй не сдалось.       — Передай Ванде, чтобы поднялась на этаж мастерской, — «пожалуйста» он не добавляет и Джарвису стоит радоваться уже тому, что есть, потому что помимо благодарности Брок также не добавляет и всю брань, что на язык очень даже просится. Пара слов о том, что Джарвис может со своими протоколами безопасности и защиты авторского права сходить нахуй, ещё несколько — о том, что у Брока есть пароль вообще-то. Вспоминает он о нем, правда, слишком поздно. Лифт уже останавливается, открываются двери.       Коридор здесь один — он движется вперёд, достигает тупика и только в том тупике разветвляется. По левую руку виднеется дверь, по правую карман, наличие которого Броку нахуй ничего не даёт. Сделав первый шаг прочь из лифта, он тянется к спортивным штанам, чуть встряхивает ногами, проверяя насколько крепко сидят кроссовки. Берцам они не соперники уж точно, а ещё у него все ещё нет блядского оружия, даже в чертовом, сраном и бесячем коридоре нет ни единой трубы, кусок которой он мог бы оторвать, чтобы после хорошенько и посильнее треснуть ею Джеймса по его бестолковой башке. Быстрыми движениями собственных рук завязав шнурки штанов крепче, — чтобы банально не остаться без них, когда начнётся заварушка, это ведь четверг, не так ли, четверг отлично подходит для заварушки, — он поводит плечам, разминает руки. Оставшись без ответа Джарвиса, Брок в его исполнительности не сомневается — это является единственным, впрочем, в чем у него сомнений нет.       Спереди, будто желая то ли подкормить его раздражение, то ли расширить вариативность тех трагедий, которые могут произойти через несколько секунд, раздается грохот. Звучит он, конечно, из мастерской Тони, и Брок вдыхает поглубже резким, быстрым рывком. Он отдаёт всю свою жизнь Ванде так, как отдавал не единожды все о себе знание и всю информацию о ГИДРе, на которую работал. В любой другой ситуации не стал бы отдавать точно. Ванда была мала, — в этом Стив был прав, — Ванда сама нуждалась в заботе, — и Джеймс был буквально лидером этого мнения, — а только все те два идиота, просто крайних придурка, которые должны были быть рядом с ним в такой ситуации, как сейчас… Где они были, черти бы их подрали?       В любой другой ситуации были бы рядом точно. В любой другой ситуации, в которой Брок успел бы поговорить со Стивом заранее, в любой другой ситуации, где успел бы предупредить тот пиздец, который чесался очевидно у Джеймса глубоко в его сраной заднице — назвать это по-другому сейчас не получалось вовсе и даже мысленно. В любой другой ситуации, где он не позволил бы себе попустить поводок контроля, того, что происходило сейчас, не было бы вовсе.       — Зато, как мечтать утонуть в глазах Стива, так это в любой момент, ага, — еле сдержавшись, чтобы не бросить эти слова вслух, Брок чуть ли не зубами скрежещет уже от злости. Не на Солдата даже, тот в собственном уме никогда не поперся бы такую срань устраивать, но именно на Джеймса. Он мог хотя бы предупредить! Он мог хотя бы предупредить, что пойдёт, потому что поход этот не был хорошей идеей ни в едином из вариантов всех блядских вселенных. Брок бы подготовился по крайней мере. Брок бы…       Дернув головой, Брок вышвыривает весь скоп собственных злых и пустых мыслей прочь и подтягивает рукава толстовки к локтям. Притворяться, что он не пришёл по вопросу драки, он не будет уж точно. Самое большее — дверь откроет рукой, а не с ноги. И пусть ещё благодарны будут.       Не будут, конечно же. Стоит ему дойти до двери, как слух цепляется за самый вопиющий в такой ситуации звук из всех возможных — тишину. Следом за тем грохотом, яростным, жестоким, что уже отзвучал, он не слышит ничего вовсе. И все-таки опускает ладонь на ручку двери. Медлить бессмысленно. Джеймс его уже услышал, — если он, придурок, ещё жив, — Тони не услышит точно, — в особенности, если уже мёртв, — а до Стива слишком далеко. И стучаться, притворяясь, что он совершенно случайно заблудился на этаже, который ему был нахуй не нужен этим днём и любым другим, Брок не собирался.       Нажав на ручку, он открывает дверь быстрым рывком и перешагивает через порог. Взгляд оббегает пространство не задерживаясь нигде, но считывая обстановку. У стены высятся неустойчивые башни металлических конструкций и ящики с инструментами, в центре помещения — широкий, металлический стол. От него до широкого, панорамного окна шагов восемь, но лишь навскидку, а подле него на полу валяется вся та куча, что, видимо, успела загрохотать с полминуты назад. Брок успевает различить среди бумаг, инструментов и другой металлической мелочевки руку Джеймса. Оторванной она не выглядит, ее явно снимали аккуратно и явно до того момента, в котором была вырвана из забытья прошлого главная тайна.       Тони она уже встала поперёк горла — Брок бросает ему собственное внимание в тот миг, как он оборачивается. Больной взгляд горит желанием линчевать, губы поджаты так, что выглядят скорее белёсым пятном на лице, чем частью живого тела. На Джеймса глянуть Брок не успевает, лишь находя его левее Тони. Джеймс сидит на высоком стуле и это точно какая-то общая фишка, что Пирса, что Старка — им бы открыть свой собственный бар вместе, жаль, один из них уже мёртв, а другой явно собирается кого-нибудь прямо сейчас убить. Брок убитым быть не то что не хочет, но у него вроде как сносная жизнь уже наклёвывается и вообще… Можно же было, блять, по-нормальному все это провернуть, но нужно было, как привычно, через жопу и из говна и палок.       — Ты..! — Тони он не нравится. Впившись пальцами в край стола, рядом с которым стоит, тот чуть ли не рычит на него, дергает в презрении уголком рта. Они не сильно-то знакомы, не виделись даже единого раза за все то время, что Брок здесь спал, жрал, орал на обоих тупоголовых неразлучников, дрался с ним и, конечно же, трахался. Как много знал о нем Тони, Броку было неведомо, однако, сам он знал достаточно много — у него под рукой буквально был Родригес, давным-давно вознесший Старка чуть ли не на настоящий алтарь. За богатство, за внутренние качества, за храбрость… Будь конец их весны не таким напряженным, Родригес бы точно сутки напролёт пиздел о том, как Тони их всех спас, отвоевывая Нью-Йорк. Перед Броком же вопроса о том, разделять или не разделять чужие восхищенные вздохи, никогда не было. Он знал изнанку. И вместе с этим прекрасно помнил — разные люди относятся к монстрам, что побывали в их жизнях, по-разному. — Кэп знает?!       Дернув в его сторону рукой, Тони указывает на него и призывает к ответу, не спрашивая вовсе, какого черта Брок притащил свои дряхлые кости, а ещё не пытаясь выгнать его прочь. Где-то там постоянно слагающий о чужом интеллекте чуть ли не легенды Родригес точно давится чем-то или икает. Брок не думает. Брок дергает головой, отвечая честно, коротко и отрицательно. Он не рассчитывает, что этого будет достаточно, вместо любых расчётов тратя секунду времени на взгляд.       Джеймс выглядит побитой плешивой псиной без одной лапы. Меж металлических механизмов, которыми оканчивается его плечо, торчит несколько проводов, меж бровей — залегает хмурая, напряженная складка. Тони уже дергается так, будто собственным ответом Брок бьет его со всей силы, и сам же бьет кулаком по столу. Его движением Джеймса перетряхивает знатно, только это Брока не ебет вовсе, — сам не выдержал, пусть разбирается теперь, блять, — много больше его взгляд привлекает вторая живая рука. Ею Джеймс обнимает себя и держит за бок.       Джеймс держит себя. Потому что внутри его головы Солдат, который не умеет нахуй взаимодействовать с реальными людьми и на любую малейшую угрозу будет реагировать так, как умеет.       Тони представляет угрозу и ничуть не малейшую. Тони орет:       — Не смей врать мне, Рамлоу! Я знаю, что он копается в вашей сраной ГИДРе сутки напролёт! — он в ярости и это оправдано. Полюбовный дружок самой гордости нации грохнул его родителей — тут бы любой был в ахуе и в не себя от бешенства. Кроме Брока, конечно, но у Брока было отягощающее обстоятельство: он отлично знал, кем являлся его отец и никогда не пытался себя обмануть.       Тони же были больше по вкусу иллюзии.       И ему было с этим жить.       — Если бы он узнал об этом, он пришёл бы к тебе. А раз этого не произошло, я могу сделать вывод, что он ещё не добрался до этой информации, — лаконично, сдержано и с жалкой попыткой остудить. Брок сжимает ладонь на дверной ручке крепче, вновь глядит на Тони. Тот скалится уродливо, вдыхает глубже. Попытка успокоиться никому из них ничего не даст, но Брок все равно себе позволяет. Ещё — не пытается даже выискать взглядом какие-то части его костюма. Родригес ему за последние годы чуть ли не все уши пропиздел о том, «какой мистер Старк крутой», и о том, что «у него костюм всегда при нем, а сам он в классике щеголяет, вот кайфово». Родригесу классика не идёт. Ни двойка, ни тройка. Он в ней выглядит, как выряженная к ужину на день Благодарения индейка, жаль, из жопы ни яблока, ни груши не торчит — эта метафора не принадлежит Броку вовсе, оставаясь в авторстве Мэй семи годичной давности, кажется. Однако, подходит она идеально и по сей день.       А Тони делает вдох — Брок рывком устремляет собственный взгляд к Джеймсу вновь. Тот смотрит в ответ. Губы поджимает с дрожью собственной боли, которую ему не отмолить никогда, как бы он этого ни хотел. Брок не удивится, если он список себе составит и будет таскаться пару будущих лет ко всем, чью родню придушил собственной металлической культёй. Брок не удивится, но со Стивом придется обсудить заранее, чтобы не было как есть сейчас и как точно будет дальше. Как много папок Стиву осталось до года смерти Старков, Брок не знал и ему точно стоило с этим разобраться.       Ещё бы была возможность поверить, что все будет лучше, чем из говна и палок, когда он разберётся — вот это было бы охуительно.       Вдох не помогает. У Джеймса глаза на мокром месте, белые от напряжения пальцы впиваются в его собственный бок удерживая Солдата. Стоит вообще порадоваться и загордиться, что ему удаётся его держать, но Брок слишком взбешён сам. Смотрит, правда, все равно — прямо на Джеймса, в упор и без единой толики понимания. Джеймс ставит под угрозу себя, его, Стива и даже зайчонка, а ещё глобальнее — весь СТРАЙК. Насколько Тони может погрязнуть в желании расправы, предугадать не получается. Не найдя у него понимая, Джеймс прикрывает глаза, сглатывает тяжелым, натужным движением и отворачивается.       Тони не помогает ни вдох, ни рука, которой он то ли держится за стол, то ли пытается сдернуть его с места, чтобы их обоих отпиздить к чертям. Он наклоняет голову низко-низко и, срываясь собственным голосом на уродливые звуки, требует вновь:       — У него правда раздвоение личности? — Тони не даёт ему конкретики, только Броку она не сдалась нахуй. Он знает все и так. И с кем связался, и какую ответственность несёт, и какие проблемы им всем троим — плюс Ванда, куда ж без неё с ее-то магией, — могут светить в будущем. Вариативность бесится перед его глазами и нахально смеется: Брок грешил на ГИДРу. Грешил и мыслил о недобитых щупальцах, о кодах Солдата, о том, что они со Стивом в быту не сойдутся, потому что… По всему точечно и в общем. Стив сраная гордость, Брок сраный просто, а Джеймса переклинить легче, чем сделать яичницу, и все это — бесконечное пространство для пиздеца. Им и без ГИДРы есть чем заняться, только ГИДРы ещё даже нет, но есть именно она — Солдату выдают приказ и Солдат зачищает всех во имя большой идеи, что ему не принадлежит, а еще во имя своего маленького существования, которое хер пойми на чем болтается.       Тони уже требует. И голову опущенную к нему проворачивает. Брок вдыхает глубже — последнее, чего ему хотелось новым утром, так это проводить вебинары на шесть часов о том, что, нахуй, такое Солдат и как оно работает. Он вообще был не против утреннего секса, например. И завтрака? О да, завтрак бы охуенно встроился в его несуществующее расписание сразу после секса, душа и какой-нибудь сладющей лизни с кем-нибудь из его пацанов где-то в середине. И еще Стив, Стив обязан был быть там тоже, со своими ебучими голубыми глазами, смущенными улыбочками и очередным возмущённым:       — Баки! — в момент, когда Джеймс опять начнёт сучиться. Ему ведь нравится это точно: и внимание, и остроты, и взгляды эти похабные. А как прятаться за ними легко, легче только карточный домик сдуть нахуй со стола. Брок, правда, не по картам вовсе. Ему сподручнее шахматы и поэтому сейчас он сбрасывает добрую часть фигур Тони с доски новым ходом, когда говорит:       — Да. Позывной: Зимний Солдат. Но к тебе пришёл не он. Он извиняться не будет, — честность стреляет в упор так, как прилетело Пирсу с месяцы назад. Тони скалит зубы, явно сдерживая себя, чтобы не кинуться, только не понятно уже на кого. В этом весь смысл: Брок ему не ровня против железного костюма, но перетягивает на себя внимание, прекрасно помня — у него лицо такое, что временами чертовски хочется врезать, ему об этом еще Нина говорила больше десятка лет назад. Что будет делать, если Тони кинется на него, не имеет и малейшего веса, потому что, если Тони кинется на Джеймса, тот не станет отбиваться. Лучше собственной рукой Солдата из себя вырвет, но отбиваться не будет. Ему нужно наказание, иначе чувство вины выжрет ему внутрянку, и Брок не станет мыслить даже, что понимает. Его отношения с собой сторонятся реального мира, в то время как в его отношениях с другими людьми наказаниям места нет и не будет. Честный спарринг — в любой момент; но возить его ебалом по дерьму прерогатива лишь его самого и никого больше. Возить ебалом по дерьму других — впрочем, его тоже. Но не сейчас и отнюдь не Тони. Выдержав разве что секунду молчания и дав ему время услышать жестокость реальности, Брок добавляет объяснение: — Он машина. Он подчиняется приказам. Если будет приказ, он убьёт и Кэпа, и меня, и Ванду, и себя под конец. Его вопрос — не вопрос сантиментов.       Тони ему не кивает. Глядит все с той же яростью, но точно слышит — Брок говорит достаточно твердо и громко, чтобы его слово можно было пропустить мимо ушей или счесть за белый шум. Он говорит именно так нарочно и намеренно, походу с жесткостью разделяя двух слипшихся идиотов: Джеймса, который решил устроить этот пиздец, и Солдата, который не остановил его, хотя точно мог.       — Гребанные ублюдки, вы оба! — дернув рукой в его сторону вновь, а после и в сторону Джеймса, Тони распрямляется, отступает на шаг назад, вдоль стола. Он тянется руками к волосам, вдыхает глубже. Жмурится, но орет все равно, раскрывая глаза почти тут же: — Только посмей предупредить его сам! Только, блять, попробуй, ты понял меня?! — обернувшись к нему вновь, Тони вдыхает глубже. Его ноздри раздуваются, глаза, разъяренные, налившиеся кровью, глядят почти с ненавистью. Брок вскидывает бровь, будто не понимает. И этим привлекает внимание тоже, потому что Тони делает шаг в его сторону, рявкая сразу же: — Не делай вид, что не понимаешь, кто является главной пустоголовой башкой из вас троих, кретинов!       Стоит ему сделать шаг, как Солдат дергается вперёд тут же. Его нога — в берцах, блять, то есть на это он время нашел, а Джеймса остановить и Броку сдать с потрохами не получилось как-то, ублюдок ебучий, — становится на подпорку барного стула крепче, туловище подаётся вперёд, замирая перед броском. Джеймс все ещё держит, только не удержит вовсе, если они с Тони начнут драться. Безопасность командира в приоритете, не так ли? Вчера, сегодня и на будущий век.       Брок не реагирует. Только два пальца вскидывает, не поднимая руки, и прогоняет их движением все чужие начинания прочь. Ослушаться Солдат не посмеет. Авторитет, большое благо, которое Брок сделал для него и вся остальная чушь, явно напоминающая Стокгольмский синдром. Ему бы стоило обдумать и это тоже, но это было пустым и безнадобным — он собирался относиться к Солдату по-человечески, пусть даже тот уже повёл себя как последний кретин. И все равно ослушаться не посмел бы. Брок все ещё был командиром и, раз уже на то пошло, раз уж, блять, они оказались в этой ситуации, он знал код.       Никогда бы не посмел использовать — Солдат знал это, как знал и Джеймс.       Только все их знание держалось на доверии. И Брок не знал нахуй, насколько оно было велико на самом деле, вместе с этим прекрасно понимая — к его громадному сожалению это место был слабым у них. Оно было последним, хлипким рычагом давление, который в любом случае сыграл бы против, если бы все остальные уже были нажаты и кто-то решил его тронуть. Но даже будучи не тронутым, он оставлялся рычагом давления все равно.       Брок сказал:       — Хорошо. Будете разбираться сами, — помыслив на мгновение о том, чтобы поднять свободную руку безопасным жестом, Брок все же решает не делать этого. Провоцировать Тони ему не нужно. Это сделали уже, блять, до него, во-первых, а, во-вторых, Брок выбирает сделать кое-что получше — повторяет то, что сказал уже. Но делает акцент. Жестко, твердое и бескомпромиссно. — Но реального положения дел это не отменяет. Извиняться и объясняться к тебе пришёл не Солдат. И пришёл сам. Это, я думаю, очевидно, судя по тому, что он здесь один, и судя по тому, что я собирался вмешаться, пока вы двое не устроили здесь резню.       Криво оскалившись Тони в ответ, Брок проворачивает голову уже не скрываясь и смотрит на Джеймса. Тот, напряженный и готовый сорваться с места все ещё, опускает глаза в пол на секунды, чтобы тут же вскинуть их вновь. Этот его щенячий, побитый взгляд Броку не нравится совершенно, как, впрочем, и вся эта ситуация в целом, но неожиданно мелькающая в чужих глазах цвета дымной, ядовитой боли благодарность срезает слой его злобы. Мелкое смирение — охуенно, Джеймс придурок, просто охуенно, Брок не удивлён совсем, на что только рассчитывал, — где-то внутри поднимает голову, чтобы тут же этой головой окунуться в унитаз его раздражения. Сейчас это веса, правда, не имеет вовсе. Брок хмыкает, поджимает губы.       — Выметайся, — презрительно скривив губы, Тони отступает на шаг назад. Отлично выйдет, если Родригес не разрыдается в сопли, узнав, какого врага его командир успел нажить себе меньше чем за пять минут времени и нахуй не по своей вине. Хотя, если разревётся, Мэй его утешать будет точно, а такое Родригес любит, как и всю Мэй в общем.       Броку остается только вдохнуть. Второго раза гнать его прочь Тони не приходится. Он делает шаг назад, тянет за собой дверь. Только когда оказывается за ней и вне поля зрения Тони, вновь смотрит на Джеймса. И артикулирует без единого звука одним-единственным словом:       — Зови.       Джеймс ему не кивает. Вздыхает только, обнимая себя за бок крепче и отворачиваясь. Он точно почувствовал и запах злобы Брока, и все его ебучее настроение, только фактов это не перебьёт — Брок выбирал людей, а не проблемы. И в собственном выборе никогда отнюдь не ошибался, даже если за собой тот тащил ему проблемы и говном, и палками. ^^^