Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       — Может, ну, правда просто потрахаемся, а потом уже поговорим? Я тебе отсосать хочу, с момента, как ты в себя пришёл, Брок, — Джеймс отталкивает от себя тарелку легким движением и сыто разваливается на стуле. Как Стиву удается не подавиться от его слов, Брок не знает, но, впрочем, узнает достаточно быстро: весь свой полуночный ужин Стив успевает прожевать ровно за несколько секунд до того, что слышит. Все равно закашливается правда, несильно, проформы ради. Брок не удивляется: ни ему, ни Джеймсу. Даже глаз не закатывает.       — Бакс, пожалуйста, — повернув голову к Джеймсу, Стив вздыхает, не просит даже, умоляет его. Он доел уже тоже, они все уже поужинали. Часы отбивали беззвучно первые пять минут полуночи, Нью-Йорк дрых и ни о чем не задумывался вовсе. Джеймс — закатывал глаза. Последний час с момента, как они вывалились все втроём из его камеры и отправились в кухню, Брок думал только о том, что ему предстояло рассказать.       От этих мыслей не помогла ни готовка, ни даже предложение Стива переехать в свободную спальню, что находилась на этаже в самом конце коридора, за спальней Джеймса. Предложение пришлось Броку по вкусу, конечно. Потому что теперь ему, видимо, нужно было куда-то девать собственные вещи, а еще нужно было обжиться где-то на первое время. Сообщение Джеку о том, что он готов встретиться с риелтором так скоро, как получится, Брок отправляет ещё только начав готовить. Джек, конечно же, не отвечает, дрыхнет, как и весь Нью-Йорк, с той лишь разницей, что под его подушкой всегда лежит пистолет — во имя защиты Лили и охраны Кейли. Но завтра утром он напишет что-нибудь, Брок попросит у него заодно связаться с тем крутым ресторатором, знакомым Джека, о котором тот рассказывал вскользь во время их вынужденной из-за погодных условий пересадке в Нью-Йорке с десяток лет назад… Быть может, делать этого не придётся вовсе, если после нынешнего разговора Стив с Джеймсом ничуть не неожиданно передумают с ним связываться.       Брок и хотел бы просчитать, но сантименты мешаются под носом весь последний час и смеются ему в затылок, не даваясь рукам. Просчитывать не удаётся. Остаётся только ждать и держаться.       Джеймс говорит:       — Хорошо… — и единое это слово выдает очередную провокацию, что вот-вот уже прозвучит. Брок моргает — подготовки ради. Моргает настойчиво и осознанно уже раз сотый, наверное, за прошедшее время, чтобы только не тонуть в собственных размышлениях слишком заметно. Ещё — ради того, чтобы не терять эти горьковатые, вкусные секунды наслаждения наедине с двумя своими пацанами. Откашлявшись, Джеймс садится ровнее, а после говорит: — Многоуважаемый мистер Рамлоу, не соблаговолите ли вы возлечь со мной в постель как можно скорее в связи с тем, что я искренне истосковался по вашему члену у себя в глотке. Мое сердце безутешно и мучимо печалью, сон покинул меня недели назад, как и вкус пищи, которую я… ем, — на последних словах Джеймс тормозит, чуть прищуривается, будто пытаясь вспомнить нужное слово. Так и не вспоминает, впрочем, обрубая всю возвышенность собственной похабной речи кратким и обыденным. Брок смотрит на него, мелко, колко смеется, а после переводит взгляд к Стиву. Тот только и может, что рот приоткрыть, но словами давится, все-таки давится и не произносит ни единого вовсе. Краска стыда за услышанное заливает его уши.       — Соблаговолю, но после свидания третьего, так что в твоих же интересах начать этот разговор раньше, Джеймс, — еле удержав собственные губы от скептичной дрожи, Брок качает головой и отказывает ему, не отказываясь, впрочем, вовсе и насовсем. От его слов у Джеймса возмущённо вытягивается лицо, дымные глаза подергиваются то ли свящённым ужасом от слов о целых трёх свиданиях, то ли от настоящей злости. Тут уже Стив фыркает, качает головой и позволяет себе рассмеяться.       — Вы двое… Я даже комментировать этого не стану, — подвинув опустевшую тарелку прочь от себя, он поднимает глаза к Броку. Улыбается. Эта его улыбка почему-то вынуждает Брока помыслить о том, как скоро она исчезнет, пропадёт, испарится. Поймёт ли его Стив? Что скажет Джеймс? Потянувшись в сторону, Брок соскакивает с высокого стула, подхватывает свою пустую тарелку, а после забирает и тарелки своих пацанов. Как долго он ещё будет иметь право называть их так?       И кажется ведь, ему правда кажется, что этот вопрос, это обсуждение — уже последнее. После ГИДРы, после Алжира, после Патрика и Клариссы, даже после его обнуления, вопрос смены кодов Зимнего Солдата кажется ему последним и завершающим, но предчувствие нашептывает, что все не так совершенно. Пройдут еще годы, — если они будут у него ещё, если Джеймс сейчас не убьёт его и не заберёт своё согласие назад, — тошнотные и точно такие же, сомневающиеся, напуганные даже, черт бы с ним с этим страхом, он уже есть, уже сидит внутри, а Брок натыкается, в который только раз за последние дни, на распутье.       Откажутся или примут?       Прошлые победы не играют веса и собственной роли в этой мелкой, быстрой шахматной партии. Они принимают его работу на ГИДРу и лабильные моральные ориентиры, но примут ли его боль? Они принимают его боль, но согласятся ли на предложение? Они соглашаются, но примут ли его самое древнее, самое первое прошлое? Брок не расскажет. Проверять не станет и убеждения не разыщет. Вопроса не задаст — потому что только его, потому что личное и жестокое.       Коды — не его личное. Коды касаются Джеймса, ещё касаются Стива, касаются его самого тоже, по кривой задевая и Ванду. Коды касаются их будущей возможной полевой работы, касаются вопроса о безопасности… Коды касаются Джеймса и его личности в самом собственном фундаменте и основании.       — Нет, а ты скажи. Ты скажи, Стив. Я что, один тут переспать с ним хочу? Даже врать мне не пытайся, что да, — Джеймс оборачивается к Стиву, взбивая весь дым в зрачках собственных глаз возмущением сантиментов. Брок так и держит на губах усмешку, пока забирает их тарелки, пока отходит к раковине. Она пропадает, когда он оказывается развернут к Стиву с Джеймсом спиной. Слов, которые оборвали бы поток чужого возмущения, не находится. Никаких слов для них обоих не находится вовсе, и поэтому Брок говорит чётко и вслух, перебивая и Джеймса, и, возможно, желающего ответить что-то Стива:       — Джарвис, код «у Пеппер аллергия на клубнику», — тарелки опускаются в раковину почти беззвучно. Становятся ровной, перепачканной стопкой, а из-под потолка уже звучит короткий сигнал — его код, дающий власть над всеми системами башни, услышали. Его приказаний ждут. И кто Брок такой, чтобы заставлять себя ждать? Крайний ублюдок, очевидно, потому что сам не может даже обернуться к обоим сразу смолкшим пацанам. На это действие ему требуется несколько секунд, он вдыхает поглубже… Бежать уже некуда, а еще негде больше тонуть. И драться, блять, не с кем — как он вообще должен с этим разбираться? Говорить, говорить, говорить. И не орать. Не защищаться, не нападать. Говорить. Пиздец. Брок встряхивает головой, не собираясь отказываться от того решения, которое уже принял, и все-таки оборачивается. Он говорит: — Опечатать помещение. Всю аудио и видеозаписывающую аппаратуру отключить.       Стив подбирается первым. Садится ровнее, так и не отворачиваясь от Джеймса, к которому сидит полубоком. Его взгляд находит глаза Брока быстро, всматривается сурово, но спокойно — без злости, без недоверия. Броку хочется спросить, где он так навыебывался, что получил их обоих в подарок. Он не спрашивает. Джарвис говорит:       — Даже ту, что сохраняет данные на личный, защищённый сервер мистера Старка? — Джарвис спрашивает, интересуется, собственными программными кодами не понимая сути происходящего — тотальной безопасности не существует. Любой сервер взламывается, любая записанная информация, может быть выкрадена, найдена и использована. Брок кивает, добавляя словами:       — Особенно эту, Джарвис. Мне нужна тотальная конфиденциальность. Окна затемнить с внешней стороны. Электропитание в гостиной отключить полностью, пусть включится аварийное. И ещё раз — помещение опечатать, — он говорит, говорит, говорит и переводит собственный взгляд к Джеймсу. Тот выглядит удивленным, но все ещё веселым, позабавленным только-только кончившимся разговором. Улыбка на его губах держится ровно до момента, в котором арка входа перекрывается стальными, вероятно пуленепробиваемыми воротами, выезжающими прямо из стен. Именно здесь она вздрагивает вся, уголки губ опускаются, обращая рот тонкой, напряженной нитью. После затемняются окна и в самую последнюю очередь выключается свет — они остаются в сумерках еле-еле пробивающегося в окна света ночного Нью-Йорка почти на пять секунд, до момента, в котором по периметру потолка загорается алый, аварийный свет. Он накладывает свой отпечаток, делая выражения их лиц более суровыми и жесткими. Брок мысленно напоминает себе, что защищаться ему здесь не от кого. Брок говорит: — Есть кое-что, что мне нужно вам рассказать.       Джеймс со Стивом даже не переглядываются, чтобы сверить собственные догадки. Первый только вдыхает тяжелым движением, после откидывается на спинку стула, окончательно теряя всю свою веселость. Он становится преувеличенно расслабленным, осматривает Брока внимательным взглядом. Стив уже задаёт вопрос вместо того, чтобы дождаться любых объяснений:       — Это связано с ГИДРой? — он выбивает десятку, стреляя вероятно наугад, и тут же шумно выдыхает, стоит Броку только кивнуть. Обе его руки сжимаются в кулаки до белеющих костяшек, голова уже хочет качнуться в сторону — будто желая осудить. Но все же не двигается. Стив отлично помнит, что Брок сказал им про доверие, и не совершает ошибки. Джеймс спрашивает без прелюдий следом:       — Они связались с тобой? — Брок оборачивается к нему, лишь на мгновение удивленно вздрагивая глазами. То, насколько высоким Джеймс оценивает его положение в кракеновской цепочке питания, льстит даже, но правдой не является. Брок говорит:       — Нет, — и его голос звучит честно, твердо. Сердце не вздрагивает. Только никто не даёт ему даже единого слова, чтобы продолжить. Стив уже спрашивает:       — Пирс жив? — и Брок бы рассмеялся ему в лицо, потому что банальное очевидно — если ГИДРА не связывалась с ним, он не мог знать об этом. Впрочем, он не смеется. Отвечает почти сразу, так и глядя Джеймсу в глаза:       — Нет, — он ждёт почему-то, что Джеймс догадается, что он вспомнит, как вломился к нему в кухню, в попытке избежать приказа об убийстве Фьюри — как минимум. Другого, последнего зачитывания кода он мог не вспомнить вовсе, потому что Брок зачитал тогда настоящий, только ведь Джеймс не вспоминает ничего вовсе. Тянется вперёд, сплетает пальцы в единый большой кулак на поверхности стола. Спрашивает вновь:       — Победа была запланирована? — его взгляд выдает напряжение и суматошный поиск правды, только найти ничего ему не удаётся. Он задаёт новый вопрос — не попадает. Стив не попадает тоже и не попадёт точно, только если ещё не успел испробовать на своём попугае-неразлучнике действие кода. Он заниматься таким бы не стал. Вообще старался не соприкасаться со всем, что касалось проекта Зимний Солдат. Или может именно с тем, что мог бы рассказать Джеймс? Данные по проекту Стив точно читал. Вряд ли все, потому что прочти он все, они бы тут уже точно не жили. Брок не хотел даже мыслить о том, как повёл бы себя Стив, если бы узнал, что Джеймс убил родителей Тони. Но все равно ведь мыслил, все равно ведь знал — Стив выбрал бы Джеймса. Против Мстителей, против ЩИТа и против всей нации он выбрал бы его ровно так же, как уже выбирал против самого Брока.       — Нет, и если вы продолжите засыпать меня вопросами, этот разговор затянется на несколько часов. Вы не даёте мне сказать, — ответив очередным отказом, Брок делает шаг вперёд. После — ещё один. Он подходит назад к своему стулу, но садиться не желает вовсе. Джеймс может кинуться на него, и безоружный Брок ему вряд ли сможет составить пару в очередном жестоком спарринге, поэтому намного лучше ему будет находиться как можно дальше. Хотя бы за спинкой стула, хотя бы через стол и не на равных. Не слыша новых вопросов, Брок вдыхает поглубже и все же забирается назад на стул. Он садится за стол, очень рассчитывая, что его идею поймут — он готов говорить и драться не собирается. Он из прошлого не собирался рассказывать об этом вовсе, и Ванда бы точно сказала ему, что это было очень безответственно с его стороны. Но сейчас он был здесь. И он был готов говорить. И он сказал в повисшей тишине ожидания: — Я сменил коды.       Пространство не вздрогнуло и не дернулся воздух вокруг. Стив только глаза округлил — явно ожидал, что Брок выдаст что-то более страшное. Стив просто не понимал и вряд ли задумывался: это было наиболее страшным. Не для него, не для самого Брока, но для Джеймса это было посягательством на свободу его личности и на саму личность тоже. Не отрывая от него взгляда, Брок внутренне подбирается. Он ожидает ругани в любом случае, драки ожидает тоже, все же рассчитывая, что Джеймсу хватит мозгов не бить его в полную силу. Или Стиву хватит решимости оттащить его.       Ничего не происходит. Джеймс фыркает, позволяет себе нервный, дёрганный смешок, но выдает себя щитками руки — те приходят в движение, перекалибрируются. Сам Джеймс только губы кривит, ещё не веря, ещё не осознавая до конца. Он бормочет саркастичное, напряженное до предела:       — Что? — и Брок сам собой тянется спиной назад, лопатками впивается в спинку стула. Одна его нога сдвигается в сторону, подошва кроссовка становится на боковую металлическую подставку, протянутую меж ножек. Джеймс уже ищет, мечется взглядом по его лицу и ждёт, не веря ему. Не веря, что такое вообще возможно? Брок понимает. Понимал ещё в начале февраля, когда своим только сказал, что подумывает об этом. А потом появилась Ванда — его благодать, его маленькая удача и благословение. Все те жизни, которые Джеймс не смог забрать в день битвы с ГИДРой, были ее заслугой. Живой Фьюри, живой Стив, живая Наташа… Вся их победа — ее раздобыла им она. Не Брок и не Стив, не их сраный план, не ошибки Пирса. Джеймс замирает, все-таки вздрагивает, наконец, понимая, что это правда. Стив видит, что происходит, разворачивается к нему назад, оказываясь к Броку полубоком. Уже хочет потянуть руку, опустить ее Джеймсу на плечо — не успевает. Джеймс дергается вперёд секунда в секунду, как рявкает: — Как ты посмел?!       Брок соскакивает со стула, почти роняя тот на пол вместе с собой, когда Джеймс дергается вперёд живой рукой. Металлическая вздрагивает тоже, перехватывая его живое запястье уже в движении, и Джеймс просто валится туловищем на стол, потеряв опору. Брок замечает это, не успевая задать вопроса вовсе, потому что из собственной хватки Джеймс выкручивается резво и быстро. Бьет себя же по металлическому запястью, крича:       — Ты не спросил у меня… Ты даже не удосужился сказать мне об этом?! — он спрыгивает со стула и устремляется в обход стола, но Брок уже отступает, отшатывается. Хочет бросить быстрый взгляд Стиву, чтобы найти в нем подтверждение защиты в случае опасности — не бросает. Джеймс занимает все его внимание, рыча и пытаясь добраться до него в обход стола. Джеймс рявкает: — Я верил тебе! Ты был тем… Из всех ты был единственным, кто всегда обращался со мной, как с человеком! Как ты посмел, не сказать мне об этом?! Ты даже не предупредил меня!       — Я сделал это из понимания безопасности, — уже обходя стол и приближаясь к Стиву, Брок вскидывает обе руки, показывая, что безоружен. Джеймса не пронимает вовсе, только губы его изгибаются в озлобленном отвращении. Он хватает живой ладонью стул Брока и отбрасывает его себе за спину с грохотом собственной злобы. Вариантов не остаётся: либо бегать вокруг стола до бесконечности, пока Джеймс не решит через него просто перескочить, либо сдаться и принять последствия собственных продуманных, оправданных решений. Брок выбирает второе, отступая Стиву за спину и подальше от стола, вглубь гостиной. Джеймс кричит:       — Безопасности? Безопасности, блять?! Я не сраный компьютер, который ты можешь перепрошивать, когда тебе вздумается! — он достигает края стола и срывается вперёд. Стив вскидывает руку в сторону, все ещё сидя на стуле, но успеха его движение не находит. Джеймс уворачивается от хватки на бегу и несется, рвётся к Броку. Тот отступает все медленнее, быстрая мысль подкидывает ему тактику, стратегию — Брок отказывается. На ринге он будет метаться и драться, но в реальности никогда не будет участвовать в этих игрищах. Джеймс ему не враг. Джеймс имеет полное право на злость. Имеет ли право бить его? Брок не желает отвечать согласием и подставлять под удар собственное эго. Успевает сказать разве что:       — Я хотел защитить… — и Джеймс, находящийся в двух шагах впереди, рявкает:       — Заткнись! — его рука делает рывок вперёд, пальцы расходятся в стороны, собираясь хватануть Брока за горло. Закрыться нет ни времени, ни возможности. Они слишком близко, Джеймс слишком зол, Стив — слишком далеко. Он только спрыгивает со стула, только оборачивается к ним лицом. Брок очень хочет верить, что Джеймс помнит, — он лишь человек, он не умеет быстро регенерировать и не имеет суперсолдатской выносливости, — но вряд ли имеет право на эту веру. Он был первым, кто отставил человечность Джеймса в сторону, и то было оправдано, то было важно. Для Джеймса — было смертельным ударом со спины. Тем самым, что он уже собирался нанести самому Броку с той лишь разницей, что спереди, лицом к лицу.       Закрыть глаза Брок не успевает и не стремится. И лишь поэтому, точно лишь поэтому видит, как металлическая рука Джеймса перехватывает его живое запястье, дергая так резко, что плечо тут же с хрустом выходит из сустава. Джеймс отшатывается сразу, задохнувшись резкой, жестокой болью. Его лицо искажается в ней, вздрагивают колени, почти давая ему обрушиться на пол от неожиданности. Брок успевает разве что прищуриться — он не понимает, что происходит, но чувствует, чувствует, как изнутри подёргивает неподтвержденным знанием. И разделением надвое, тем самым разделением, от которого он стремился отказаться последние дни. Джеймс, кажется, раскрываться не собирается вовсе. Но Джеймс же кричит в тишине отсутствия чужих слов:       — Заткнись! Закрой свой сраный рот! — его глаза увлажняются произвольно брызнувшими слезами, вытряхнутая из сустава рука повисает безвольно совершенно. Брок молчит, молчит и замерший у стола Стив, но Джеймс не унимается вовсе, крича в пространство вокруг них: — Заткнисьзаткнисьзаткнисьзаткнисьзаткнись! — его живое плечо вздрагивает, но он не может поднять руки, чтобы ударить. Брок же всматривается в него, вглядывается, прищуривается. Только через мгновение чувствует странное, неподтвержденное вовсе — Джеймс дергает плечом в желании ударить себя самого. Пускай на него глядит с неистовой злобой, но не приближается ведь. Не желает или не может? Брок не знает вовсе, не имеет возможности даже набрать слов для вопроса. Джеймс рычит: — Если бы он заботился о нас, он не обращался бы с нами, как с вещью!       Это самое «нас» не оставляет ни вариаций, ни вероятностей происходящего. А Джеймс кричит — его личный конфликт обличается на глазах у Брока и Стива. Его личный конфликт, но не с самим собой вовсе.       Лишь с Солдатом.       — Ох, блять. Так вас двое, — Брока простреливает пониманием и он отшатывается тут же на два шага, ожидая, что Джеймс все же кинется на него. Ожидая от него, незнакомого, нового и поделённого на две боевые единицы, чего угодно. Сознание закручивается тут же, желая распределить каждое слово, каждое оставшееся в прошлом действие Джеймса в одну из двух категорий: его собственную и Солдата. Получается так себе, данных недостаточно и больше не становится вовсе. Джеймс дергается, но не кидается, лишь отшатывается, вздрагивает губами, обращаясь неожиданно беспомощным, раненным. Его глаза вздрагивают, дергается голова в желании обернуться — он этого не делает. Только дергается, желая посмотреть Стиву в глаза. И боясь этого слишком сильно. Брок прищуривается на секунду, перекидывает собственный взгляд к Стиву. Тот выглядит пораженным, хмурится сосредоточенно — вряд ли до конца понимает, что происходит.       Но Джеймс боится его. Его дымный взгляд закручивается ужасом, болезненное дыхание разрывается, первая, зародившаяся из-за физической боли слеза, уже скатывается по щеке — она хранит в себе слишком много всего. Она хранит в себе все то время, что Джеймс утаивал, лгал, недоговаривал. Ванда сказала, что он нашёл себе убежище — его нашел Солдат. И он же, вероятно, взял у зайчонка резинку? Брок не знал. Права задавать вопросы не имел.       Но прекрасно понимал, что живая рука Джеймса уже собиралась регенерировать прямо так — этого допустить было нельзя.       — Джеймс. Смотри на меня, — сделав шаг вперёд, медленный, осторожный, он перехватывает его взгляд собственным. Ничего путного из этого не выходит. Непробиваемый Джеймс, до которого ни докричаться, ни достучаться не получается вовсе, только озлобленно морщится, рычит:       — Не смей. Ко мне. Приближаться! Ты разрушил… Только что ты разрушил, блять, все, что у меня только-только появилось! — он плюётся словами и беспомощностью, желает отшатнуться, но позади него Стив, прямо позади него и бежать уже некуда. Брок кивает, будто бы соглашаясь — в реальности же сейчас не собирается разбираться с этим вовсе. С тем, что сменил коды — тоже. Наличие Солдата внутри Джеймса переворачивает весь план будущего разговора с ног на голову, ранжируя проблемы в убывающей выживаемости. На первом месте стоит вырванная из сустава рука. Брок говорит:       — Дай мне поговорить с ним, — и не сильно даже понимает, как это работает. Не знает вовсе, выдавая требование наугад — Солдат, тот самый Солдат, с которым Брок познакомился прошлым летом, не обладает сантиментами и будет слушаться с большей вероятностью. Джеймс же не станет слушаться точно. А еще боится Стива. Этого Брок не понимает вовсе — Стив за него против всего мира пойдёт и даже не усомнится, — и все размышления откладывает в будущее, понимая их несвоевременность.       Джеймс ошарашено округляет глаза. Брок ждёт от него ответа, ждёт мата или слова. Ждёт, что Солдат, если он правда является отдельной личностью, перехватит контроль? Быть может. Джеймс не даёт ему ничего. Он скалит губы в больной, уничтоженной улыбке, жмурится, а после просто валится на подогнувшихся коленях на пол и начинает рыдать. Его висящая рука неестественно подгибается, туловище опускается на бёдра, пока сам он утыкается лбом в пол. Металлическая рука сжимается в кулак лишь на мгновение, после принимаясь перестраивать собственные щитки. Если она действительно принадлежит больше Солдату, чем Джеймсу, то явно служит эмоциональным определителем — этот неподтвержденный факт не даёт Броку никакой информации вовсе. Он вдыхает глубоко, медленно и пытаясь как-то усмирить собственные мечущиеся в поисках ответов мысли. Поднимает глаза к Стиву — секунда в секунду того срывает с места, чтобы упасть на колени сбоку от Джеймса. Он оказывается рядом, окружает его собой незаметно и невидимо, подхватывает его живую руку около плеча. И уже говорит, но почему-то шепчет:       — Бакс… Бакс, я вправлю тебе плечо сейчас, пока он не регенерировало. Будет немного больно, но нам нужно сделать это, хорошо? — для чего он спрашивает это, Брок не имеет ни малейшего понятия, потому что Джеймс очевидно его не слышит. Он воет, замыкаясь в собственном больном рыдании, не отшатывается даже, будто бы не замечая Стива вовсе. Брок вздыхает вновь. Промаргивается пару раз. Он прекрасно помнит, как обходиться с Солдатом, вряд ли хорошо знает Джеймса, и определенно точно не знает, как обходиться с ними обоими вместе. Меж губ рвётся негромкое:       — Вот и поговорили, блять, — и Стив тут же вскидывает в нему глаза. Брок ждёт осуждения или злости, но Стив, твёрдый, крепкий, уже успевший подобраться, как и должно Капитану, только перехватывает его взгляд собственным. Только лишь говорит:       — Помоги мне посадить его, нужно вправить руку.       И именно эти его слова дают понять очевидное — нынешняя ситуация не ровня той дестабилизации, что была у Джеймса с неделю назад. Теперь все иначе. Потому что Джеймс не орет, а рыдает. Потому что Стив не кидается к нему со всеми своими сантиментами, вместо этого становясь тем, кем являлся много чаще, чем даже Капитаном Америка — тем, кто своего «Баки» защищал и защищать будет. Даже если защищать придётся от него самого.       Брок ему в ответ только кивает и подходит сразу же. Преодолевает какие-то три шага, опускается на колени с другой стороны от Джеймса. Они помогают ему, залитому слезами и не открывающему глаз вовсе, сесть, а после Брок перехватывает его поперёк туловища. Стив вправляет ему руку, возвращает сустав на место быстро и чётко, притворяясь, что не замечает, как от резкой боли металлическая рука дергается и даёт локтем Броку под рёбра. Боль жалит, обещая оставить за собой красивый, чёрный синяк, но Брок даже не вздрагивает. Убедившись, что рука Джеймса на собственном месте, он отпускает его, отстраняется.       Единственное, что в моменте приходит ему в голову, ощущается самым бесполезным и бессмысленным, но Брок все равно поднимается на ноги. Он оставляет Джеймса там, где грусть могут разделить и забрать, понимая прекрасно, что ситуация отнюдь не та, чтобы обращать ее в оружие. Джеймсу сейчас это нужно вряд ли. Это не дестабилизация и не вопрос вернувшихся воспоминаний. Он боится Стива, но бояться его может лишь по единственной причине — Стив не примет его. И Брок понимает прекрасно это страх, отлично знает его, даже сейчас отлично чувствует где-то в недрах собственной тошноты.       Разбираться с ним не составляет сложностей, потому что разобраться нет ни единой возможности. Ему самому с этим страхом придётся жить, но Джеймсу — нет. Потому что Брок поднимается, уходит прочь, доходит по холодильника. Потому что слышит, как Стив говорит:       — Бакс, я люблю тебя, слышишь? Я все равно люблю тебя. Я буду любить тебя всегда, — и ответом Стиву становится сдавленный, задушенный вой, притупляемый об плоть его плеча. Джеймс рыдает так, будто пытается вырыдать все годы жестокости, что рухнула на его голову совершенно случайно. Джеймс рыдает и, кажется, трясётся — Брок не смотрит. И лишний раз лодку собственного сострадания не раскачивает. Никому из них это сейчас не нужно. Сидеть и втроём в кружке рыдать? Не их профиль. Не его собственный уж точно. Он должен выстаивать, выдерживать и продолжать двигаться. Пока Стив говорит: — Все будет хорошо, я обещаю тебе. Все точно будет хорошо, — Брок продолжает делать то, что делал всегда.       Стоит. Держится. Продолжает двигаться.       Он вытаскивает из холодильника молоко почти автоматически. Отставляет то на столешницу, следом тянется за грушей, стоящей в кучке других в ящике для фруктов. Он не думает, не задаёт вопросы и не оборачивается — рыдания Джеймса накаляют и так дрожащую от произошедшего, окрашенную алым аварийным светом атмосферу. Он достает грушу, замирает перед холодильником на секунду разве что, стискивая в пальцах край дверцы. Того, что Стив обратится к нему, не ожидает уж точно, но Стив обращается. Стив говорит негромко:       — Он не любит груши, — и эти несколько слов заставляют Брока обернуться рывком, будто кто-то уже нападает, будто нужно реагировать незамедлительно. Стив не двигается со своего места. Он обнимает уткнувшегося лбом ему в плечо Джеймса, гладит его, дрожащего, по спине. Сам не ревет, все равно блестя влажными, прозрачными от боли глазами. Мимолетно Броку хочется бросить что-то язвительное, что-то об этих сантиментальных придурках и их сопливых чувствах, но он не позволяет себе этого. Стив не нападает. Стив не нападает и от него не нужно защищаться попыткой ранить его первым.       — Не знал, — Брок кивает, коротко, чётко, затем оборачивается назад к холодильнику. Груша возвращается на собственное место к кучке других, но не даёт ему ответов на незаданные вопросы. Брок замирает на мгновение, теряется взглядом меж полок, наполненных другими продуктами. В итоге вновь оборачивается к Стиву. Спрашивает все-таки: — Что любит?       Стив сразу не отвечает. Замирает его рука у Джеймса между лопаток, взгляд на мгновение оказывается удивленным. И Брок не думает, не думает, не думает, но все равно мыслит — Стив думал, что ему плевать на это. Или может быть просто не ожидал, что в такой момент Брок будет заботиться тоже, так, как умеет? Это не имеет веса и смысл теряется полностью, потому что Стив улыбается ему самыми уголками губ. И в этой его улыбке цветёт прощение, которого Брок не просил, а еще видится принятие — от него Брока тошнит.       Но он ведь уже решил жить — поэтому не отворачивается. Смотрит на Стива и ждёт.       — Бананы любит, — вот что Стив отвечает ему, и прежде чем обернуться, Брок видит, как он мягко, со всей любовью, что в нем есть, целует рыдающего Джеймса в висок. Тот все ещё воет и ревет, вздрагивает от этого движения, выходя на новый виток собственных слез. Брок отворачивается и достает из того же ящика с фруктами пару бананов. Брок просто продолжает двигаться и на принятие, отданное ему Стивом, не смотрит.       То пахнет тошнотой и страхом от того, что уже будто бы не свершится. Он ведь думал, что откажутся… Джеймс заорал и разрыдался, Стив был твёрд, но улыбнулся. И Брок точно ебал уже эту жизнь, непостоянную, нелогичную и извивающуюся в его руках. Все расчёты летели в пизду, потому что каждый из них тяжелился весом сантиментов. Оставалась только выдержка и стойкость. Оставалось только ожидание.       Брок занимает его поиском блендера. После делает молочный коктейль, только не знает даже кому, Джеймсу или Солдату. Делает все равно. Ставит чайник для Стива, себе делает новый кофе. Сон пойдёт по пизде в эту ночь, но на сон становится уже крайне плевать. Выспится позже. Сейчас — дождется, пока Джеймс успокоится, и будет разговаривать. Спрашивать? Определенно. Он задаст все свои вопросы, если Джеймс позволит, но точно не позволит ему сбежать, пока они здесь все не решат.       Джеймс затихает окончательно только к моменту, когда Брок усаживается спиной к журнальному столику, стоящему у дивана. Он откидывается на него, морщится неудобно, вытаскивает из кармана штанов пачку сигарет. У Стива, так и сидящего на полу на коленях, около бедра стоит его чай, рядом с Джеймсом — его молочный коктейль, который чрезвычайно хочется мысленно обозвать смесью. Брок не обзывается ни мысленно, ни вслух. Подвигает свою кружку с кофе к себе, пепельницу сдвигает ближе, чтобы под рукой оказалась. Закуривает.       И в уплотнившейся тишине на третьей же затяжке говорит:       — Рассказывай. Сначала и по порядку. Все, что есть.       От звука его голоса Джеймс вздрагивает, вздыхает тяжело, с дрожью лёгких, наполняющихся воздухом. Он явно не желает отлипать от Стива, голову поднимать не хочет. Брок его не торопит. Курит, то и дело стряхивает пепел в пепельницу. Смотрит больше на Стива, пока тот глядит куда-то за пределы затемнённых окон на собственный спящий город. Считает ли Стив этот город своим? Брок не знает этого так же, как не знает и ничего вовсе о самочувствии Стива. Тот ещё хочет покинуть пост Капитана в гробу? Думает о том, чтобы отдать все свои регалии? Брок никого не торопит. Курит и ждёт, а еще не думает, не думает, не думает, но все же мыслит о прошлом. Во время дестабилизации Джеймс сказал, что Стив сопливый трус, и неожиданно вспомнив об этом Брок задается вопросом, правда ли это сказал именно Джеймс. Тогда он ведь тоже заметил это, не заметить не смог бы, только акцента не сделал.       Стоило ли? Брок не знал.       — Нечего рассказывать. Он просто есть… — Джеймс тянется прочь от Стива, и тот тут же выпускает его из объятия. Быстрым незаметным движением пальцев стирает влажную дорожку на щеке, подхватывает свой чай — Брок молчит и будет молчать век, потому что чужие слёзы не его сраное дело и осуждать их он не имеет права вовсе. Брок молчит. Заглядывает Джеймсу в зареванное лицо, но ответного взгляда не получает. Джеймс смотрит в молчании на высокий стакан с молочным коктейлем — Брок даже пластмассовую трубочку для него нашел, розовую, правда, но это вряд ли имело свою роль сейчас, — и руки не протягивает. Наоборот крепким, злобным будто бы движением живой руки перехватывает металическое запястье. Говорит: — Он просто сидит в моей голове. Когда я начал приходить в себя, он уже был здесь. После того, как ты… После того, как мы поцеловались в первый раз, меня будто бы разбудило, — все-таки поднимает глаза. Не добрые, жесткие и злые глаза он поднимает к Броку, вцепляется в его лицо. Брок делает ставку на сантименты — у Солдата их нет, а уместить их куда-то надо было, вот он и выдал Джеймсу больше места. Брок делает ставку на сантименты, ухватывая себе долгие секунды под пристальным взглядом дымных глаз на раздумье. Джеймс говорит: — Я не знаю, как это объяснить. Когда Солдат появился, меня оттеснило в самую глубь. Я был тоже, но моего места было мало, почти не было. Я не мог двигаться, думать не мог да и чувствовать тоже не было возможности, а потом… А потом ты пришёл. И места стало больше. Солдат будто бы… Он будто бы… Блять. Это звучит тупо, — Джеймс держится почти до крайнего, но в итоге морщится в презрении, дергает головой. Его металлическая рука вздрагивает, щитки сдвигаются, но перекалибрировываться не начинают. Их будто бы заедает, бьет колко чужим отчуждением. Брок качает головой и говорит:       — Это не звучит тупо. Ванда — ментальная ведьма, Брюс может вырасти в громадного монстра, а у тебя металлическая рука. Мы все уже давно пересекли границу нелепости и абсурдности происходящего, Джеймс, — качнув головой, Брок поджимает губы. Он переводит задумчивый взгляд к металлической руке, вглядывается в щитки. Где-то левее Джеймса вздыхает Стив. Брок вообще не рассчитывает, что он будет говорить что-то, но неожиданно слышит негромкое:       — А меня живого изо льдов откопали десятилетия спустя… — и его интонация звучит смущённо в попытке разрядить атмосферу. Получается ровно на половину, потому что Брок фыркает, вздрагивает уголками губ в мелкой усмешке. Джеймс же не реагирует вовсе. Только жёстче стискивает в белеющих от натуги пальцах собственное металлическое запястье под аккомпанемент первого глотка Стива. Тот делает его нарочно громко, то ли нервничает, то ли все продолжает, и продолжает, и продолжает собственные попытки немного расслабить их обоих. И все ещё не до конца понимает весомость происходящего. Брок говорит, прекрасно замечая, как в голосе пробивается командирская интонация:       — Хорошо, я тебя понял. В чем проблема? — перекинув взгляд назад к лицу Джеймса, Брок затягивается скуренной на половину сигаретой, выдыхает дым в сторону. Облако не рассеивается сразу, зависая смогом сбоку от них. А Джеймс даже теряется на секунды от его вопроса. Моргает тупо раскрасневшимися от слез глазами, приоткрывает рот. Возмущение щёлкает только через миг — он стискивает зубы, скалится. Рявкает почти криком:       — Ты издеваешься?! — интонация щёлкает в воздухе перезаряженным стволом пистолета, и она должна бы заставить вздрогнуть, дёрнуться, но Брок не реагирует вовсе. Не кивает, опускает руку к пепельнице, стряхивая немного серых хлопьев. Джеймс замирает на два сердечных удара, а после говорит, чуть ли не шипя от злобы: — Он сидит в моей чертовой голове постоянно! Он нихуя не понимает, блять! Он не воспринимает мои слова, плюет на мои чувства и выебывается на каждую мою мысль! Он не собирается слушаться меня вовсе, и все, что мне остаётся, так это угрожать ему ебнуть себя электрическим током, чтобы он заткнул свою сраную пасть и отступил на какое-то время! И ты спрашиваешь меня, в чем, блять, проблема?! Пошёл ты нахуй, Брок!       — А ты с каких хуев решил, что он будет слышать тебя, если ты обращаешься с ним, как с вещью? — пропустив мимо собственных ушей весь мат, Брок только бровь вскидывает удивленно. Уж чего он предположить не мог вовсе, так это того, что Джеймс будет использовать такие методы работы. И в своём удивлении он явно был не единственным: стоило только броситься взглядом в сторону, как Брок увидел где-то на краю зрачка Стива вздрогнувший ужас. Стив от своего неразлучника, шкодливого и добропорядочного, такого явно не ожидал.       И Джеймс почувствовал это за мгновение. Просто вдохнул, дернулся, будто кто-то его ударил, а после стиснул зубы с такой силой, что на шее вздулась вена. Осторожным, спокойным движением опустив сигарету в пепельницу, Брок тянется туловищем вперёд, подбирает под себя ноги. Ему до Джеймса шаг и только — они достаточно близко, чтобы можно было повлиять на него, чтобы можно было оказаться услышанным им. К тому же Джеймс уже смотрит на него, глядит ему прямо в глаза. Брок говорит медленно и спокойно:       — Я сказал, выкладывай все. Че ты бесишься на него, а? Ну, не слушается и хуй с ним, пока ведёт себя прилично, — он выбивает собственным словом десятку сразу же, без лишних движений руками, потому что Джеймс слышит его. Все-таки слышит, сглатывает, медленно пытается качнуть головой, будто желая отказаться или выставить оборону — это не сработает и Брок не отступится. А еще не поверит в то, что Джеймс злится от одного лишь присутствия Солдата в своей голове. Тот никому не вредит, за последние почти два месяца дестабилизировался разве что единый раз, а еще определенно точно не выглядел сильно большой угрозой. Но Джеймс злился на него — Брок не понимал и требовал ответа на свой вопрос, не собираясь устраивать вовсе мозговой штурм и находить его самостоятельно. Джеймс был здесь, сидел на коленях прямо напротив него, все ещё держал собственное металлическое запястье, не давая, очевидно, Солдату взять молочный коктейль, и все ещё злился.       Раз злился, значит очень желал защитить что-то.       Джеймс ему не отвечает. Взгляд держит на единой точке лица Брока, не двигается и, кажется, даже дышать перестаёт. Брок только губы поджимает, поводит нижней челюстью раздраженно. Разговор идти не желает, Стив притворяется мебелью и попивает свой чай беззвучно, не имея возможности ни сказать что-либо, ни вмешаться, а Джеймс замирает каменным изваянием. Охуительно, конечно. Брок с легким раздражением качает головой, подхватывает свой кофе. Отпивает лишь ради того, чтобы горло смочить, а после говорит, но больше не просит, не упрашивает и тем более не скатывается до мольбы. Если Джеймс не желает отвечать на вопросы, значит пускай слушает и запоминает нужную ему информацию.       — Твои угрозы и наказания не работают и работать с ним не будут. В краткосрочной перспективе он отступит, но на долгосрок ты себе только кровного врага наживешь, по-другому не получится, — поставив кружку на пол между своих скрещённых ног, он вновь подбирает из пепельницы сигарету. Только сейчас видит, что от той уже остался разве что окурок, и тушит его. Подхватывает пачку, продолжая: — Он не идиот и не тупица. Но сантиментов у него нет, поэтому причинно-следственные связи ему нужно объяснять через материальное. Больно — не больно, приятно — не приятно. Хорошо и плохо с ним не работает, Джеймс, у него нет этих категорий в мышлении.       — Ты думаешь, я не знаю этого?! — Джеймс отсекает его слова резко собственным возмущённым рыком и Брок, только опустивший глаза к пачке с сигаретами, вскидывает их тут же. Джеймс так и смотрит на него, челюстью поводит, будто скрипя зубами. А где-то рядом с его плечом Стив задумчиво, сосредоточенно глядит в кружку с собственным чаем, и стоит Броку только перевести к нему взгляд, как у Джеймса тут же дергается лицо. Просто вздрагивает, но выдает его полностью, со всеми его кровавыми потрохами и тайнами. И он шепчет, пряча смертельную угрозу в собственном шепоте: — Не смей…       Брок только губы поджимает — слушаться не станет точно. Джеймсу хочется жить в иллюзии и фикции, хочется держаться подле ничего не понимающего Стива и мучиться, видимо, точно ведь мучиться от мыслей о том, что Стив никогда его такого не примет… Ведь дело именно в этом. Дело именно в Стиве. Было в тот момент, когда Солдат только обнажился с полчаса назад и оставалось к нынешнему все ещё. Стив был моралистом и героем, который с удивительной настойчивостью себе в партнеры выбрал двух морально-серых ублюдков с литрами чужой крови на руках. Джеймс таким, конечно же, не был, но в нем был Солдат — вот уж кто точно мог посоревноваться собственным послужным списком со всем толстенным талмудом Брока.       А Стив уже выбрал их. Уже согласился на предложение Брока — про ГИДРу не забыл, просто не смог бы. Уже принял признание Джеймса — даже ответил собственным, прекрасно помня, каким он был под кодами и с какой яростностью они дрались на битом стекле и перед глазами Пирса. Стив уже выбрал их. И поэтому Брок повернул к нему голову, не собираясь пугаться ни угрозы Джеймса, ни собственной тошноты, что ринулась вверх по пищеводу тут же.       Потому что он боялся — это было новой реальностью его жизни. И это было мерзко, отвратительно и жестоко, но поделать с этим было уже нечего. Если бы он ушёл от них, его бы не тошнило точно, а еще бояться было бы нечего.       Но он остался. Он был очевидно идиотом.       — Стив. У Солдата нет морального компаса. Он не различает хорошо и плохо. И вины за убийства, которые совершал, не чувствует, — Брок зовёт Стива по имени, а после выдает все разом, прекрасно видя, как Джеймс жмурится со всей силы. Не кидается на него, не бьет, не орет — жмурится, горбится в попытке спрятаться. Стив, так и смотрящий в кружку со своим чаем, сглатывает вязкую слюну, хмурится напряженно и будто бы непонимающе. Говорит другое, совсем тихо:       — Я слышал… — его пальцы крепче обнимают бока горячей кружки, подушечки вдавливаются в них. Глаз к Броку он так и не поднимает. Не смотрит на Джеймса, ни на кого не смотрит. И щеку закусывает изнутри, нервно, задумчиво. Брок говорит вновь, отвечая не невысказанный вопрос, тот самый вопрос, что в Стиве точно есть, точно уже звучит. Брок говорит, не тратя время на ожидание его прихода:       — Солдат это не Джеймс, Стив, — его самого происходящее не смущает вовсе. Присутствие Солдата не вызывает ни моральной дилеммы, ни вопросов о том, а согласен ли он вообще с таким раскладом оставаться в этих отношениях или чем там они сейчас занимаются… Присутствие Солдата обозначается фактом — Брок принимает его, как должное, не мучаясь от мыслеформ собственного сознания. Солдата он не боится, Солдат его не тревожит. Солдат существует — забавный, сучливый, наглый до пизды и временами даже послушный. Провоцирующий, постоянно считывающий окружающее пространство и умеющий реагировать быстрее кого-либо. Он нравится Броку настолько же, насколько ему нравятся его личные электрошокеры. А еще Брок никогда не станет верить, что Солдат возник из ничего и без фундамента. Солдат возник на том островке сознания Джеймса, что был наиболее сподручным для работы на ГИДРу. И Брок не собирался разделять их полностью. Потянув к себе кружку вновь, он отпивает чуть горячего кофе, смакует на кончике языка. Вряд ли кому-то понравится то, что он сейчас скажет, но это ощущается привычно и ничуть не ново. Брок говорит все равно, крепким движением пальцев другой руки все ещё держа пачку с сигаретами: — Но он является его частью, — и Джеймс тут же вскидывает голову, тянется даже вперёд почем зря. Его металлическая рука перехватывает живое запястье, выкручиваясь за мгновение из ослабевшей хватки. Больше не дергает, и позволяя себе обдумать причину, Брок ставит на собственный грозный, жесткий взгляд.       Что бы ни происходило, но вредить Джеймсу это последнее и вряд ли необходимое, что вообще стоит делать.       Пускай Джеймс уже рявкает:       — Я бы никогда…! — но не продолжает. Давится каждым именем умерщвлённого человека, давится каждый заданием и каждым листом вводных, что остались в прошлом. Стив поднимает голову тоже, медленнее и будто рассредоточеннее. Вначале смотрит на Джеймса с каким-то трудным непониманием, после глядит на Брока. Брок кивает ему и говорит:       — Солдат был создан посредством нейропрограммирования его мозга. Его натаскали, выдали ему навыки, знания, оружие, но сукой они его не делали. Сучливой заразой, которая наизнанку вывернется, чтобы приказ обойти, если его что-то не устроило, его сделал Джеймс, потому что он и сам та ещё зараза, — Брок говорит больше Стиву, очень рассчитывая, что тот поймёт его посыл. Стив все ещё хмурится, сосредоточенно смотрит на него, слушает. Чего-то большего Брок ему объяснить не может, просто не знает, как это в реальности в чужой голове устроено, и поэтому поворачивается к Джеймсу. Говорит уже ему: — Я не говорю, что ты — кретин, которому за радость людей убивать. Я говорю, что вы с Солдатом похожи, потому что его создали на базе твоей личности. Ему выдали винтовку, потому что ты был хорошим стрелком. Командиров ему меняли, потому что ты никогда не был человеком, который бы согласился на то, что ему не подходит. И не пизди даже, что нет, столько лет ходить за Стивом хвостом это ещё умудриться надо… И за яйца он меня хватанул в первом же спарринге, потому что ты ебаться любишь, Джеймс. В нем намного больше от тебя, но не все, что в нем есть, тебе принадлежит, — указав на него кружкой под конец, Брок ставит ту себе на колено и вздыхает. Озлобленный, разъярённый Джеймс хмурится и отводит глаза. Неловко как-то перебирает воздух пальцами живой, пойманной в захват руки. После говорит уже без крика и гнева:       — Он тебя за яйца схватил, потому что думал, что это заставит тебя испугаться и отступить. А ты возбудился.       Его слова звучат будто бы обвинительно, и Брок позволяет себе мелко рассмеяться. Даже Стив хмыкает негромко, опускает ополовиненную кружку к себе на бёдра. Брок ждёт его слов тоже, так же, как ждёт и слов Джеймса, но говорить Стив не торопится. Только смотрит на него, задумчиво, со сложным выражением на лице. Брок не знает, чего он хочет, и не знает, что ещё тут сказать. За него говорит Джеймс:       — Я не хотел говорить… Я думал, ты уйдёшь. Или думал, что не уйдёшь… Я не знаю, как с ним вообще разговаривать. Он не слушает меня, пререкается, делает по-своему. А потом что-то происходит, просто что-то происходит и он помогает мне… А я не знаю, что произошло. Ему просто щелкнуло и все, — Джеймс морщится беспомощно, дергает живым плечом. Больше не кричит, не рыдает — объясняет. Брок слушает. Смотрит только на Стива, но слушает и видит, как Стив просто закрывает глаза. Конечно же, отгораживается. И от собственного бессилия, и, вероятно, от чувства вины. Он Джеймсу здесь не поможет, сам-то Брок ничего не сделает. Отдаст приказ? Будет отдавать их всю оставшуюся жизнь? Бессмыслица. Джеймс говорит: — Или наоборот мешает… Мы когда взлетали, а ты остался, этот ебнутый сбоить начал, потому что якобы приказ. Не давал мне ни двинуться, ни из вертолета выпрыгнуть. Я потом думал просто придушу себя же, только бы ему навредить. Кретин сраный… Лучшее человеческое оружие, а на деле хуйня, блять.       Брок вздрагивает. Случайно и совершенно не преднамеренно вздрагивает именно в тот момент, когда Стив открывает глаза и когда Джеймс говорит, говорит, говорит. Собственная неподтвержденная теория о том, что ему пришлось пережить, чтобы пробить выданный под кодами приказ, оправдывается за мгновение, а Брок неожиданно думает о том, насколько это было тяжело. По-настоящему и без шуток, без саркастичных мыслей, без иронии. Биться с самим собой — ебейшая срань и была таковой всегда. И навсегда ведь таковой останется.       Он бился — оставил Джеймса и Стива в живых.       Джеймс бился — победил и сиганул из вертолета, чтобы его спасти.       С кем бился Стив, Брок не знал и не собирался даже раздумывать прямо сейчас. Коротко дернув головой, будто забыв, как двигаться медленно и спокойно, он повернул ту к Джеймсу. Сказал:       — Код был… И приказ был… В то утро на базе ГИДРы, когда Пирс зачитывал код по аудио, я надеялся, что ты дотерпишь, досидишь в кресле. Не хотел зачитывать сам новый код, но ты не досидел, — Джеймс поднимает к нему глаза, как-то растеряно, больно глядит в ответ. Брок не извиняется и никогда не будет, но сам слышит, как интонация меняется, смягчается и становится бережнее. Он морщится коротко, головой качает. И все же договаривает: — Я сказал, чтобы ты никого не убивал, не наносил смертельных увечий, только вырубал, если придётся… Ещё сказал себя не спасать. Думал, вы улетите и там уже похуй будет, а оно… По-другому вышло.       — Он думал, ты от него отказался, потому что он был недостаточно хорош… Весь мозг мне сломал этими мыслями. Потом думал, что ты решил отомстить за то, что я на тебя тогда кинулся… Он боялся, что ты уйдёшь, а я… Я тоже боялся, потому что… Боялся, что из-за него Стив… — Джеймс отвечает растерянно, но будто бы торопливо, сглатывает напряженно. И на новых словах затихает, давится ими. Обернуться не может, только рот приоткрывает, после закрывает вновь. Брок кивает, отдавая ему своё понимание. И говорит:       — Я Солдата не бросал и от него не отказывался. Я его отослал к новому командиру, чтобы его хорошо кормили, вовремя спать укладывали и не приказывали бошки отрывать направо и налево, — вздох рвётся сам собой. Рука прокручивает пачку внутри ладони, пальцы выхватывают из открывшегося зева сигарету, другая рука уже подхватывает зажигалку. Прежде чем подкурить себе, Брок переводит взгляд к Стиву. Говорит: — Стив. Твое слово.       Его губы зажимают меж собой фильтр, на мгновения прикрываются глаза. Брок подкуривает себе, не говоря Стиву о том, что время истекло и закончилось — время больше не желало терпеть. Джеймс так и замирает, в напряжении, в ожидании. Он страшится отказа и Брок понимает, но все равно призывает Стива к ответу, к вопросам и к рассуждениям. Стив вздыхает, и этот его вздох Брок видит собственными глазами. Видит, как хмурятся его брови, как они сосредоточенно выламываются, вытягивая нитку губ тонкой и напряженной. Стив обнимает кружку с остатками чая покрепче, но лишь на прощание. Он отставляет ее на пол, смотрит лишь на неё и вслушивается в короткий стук, что разбавляет уплотнившуюся тишину.       Брок не боится — экстренная ситуация вынуждает его собраться и отодвигает весь его страх прочь и вглубь. Брок не боится, но видит, как Джеймс сглатывает, как он подбирается мелкими, еле заметными движениями. На Стива он так и не смотрит. Глядит лишь на Брока, лишь ему в глаза — уже без злобы, но, впрочем, и без единого другого чувства. Что он будет делать, если сейчас Стив правда от него откажется? Он точно свернёт самому Броку шею, только это не случится. Ни сегодня, ни завтра, ни позже. Брок отказывает мысленно собственным вероятностям, а еще отказывает Джеймсу без единого слова. Сантиментальным быть не хочется, но он совершенно не представляет себе мир, в котором бравый Капитан Америка отрекается от любви всей своей жизни из-за какого-то ссаного программного кода.       — Я не уверен, что до конца понимаю, как это работает… — Стив начинает осторожно и медленно. Звучит собственным голосом под аккомпанемент стука сигаретной пачки и зажигалки Брока об пол. После вздыхает. И в том его вздохе прячется вся та мораль, вся та справедливость, что по его мнению должна бы жить в каждом встречном, но никогда не будет жить внутри Солдата — Стив понимает это и вряд ли обманывается. Помедлив, говорит: — Я не знаю, что сказать. Для меня… Ничего не изменилось, Бакс. Слышишь? Я все ещё люблю тебя, — его взгляд поднимается к Джеймсу, касается щеки, но ответного взгляда не получает. Его рука вздрагивает, желает подняться, лечь Джеймсу на плечо — не дотягивается и отказывает сама себе в этом позыве. Потому что Джеймс ему в ответ не смотрит, потому что Джеймс не двигается и, кажется, даже не дышит.       Брок затягивается поглубже и выдыхает новое облако смога в сторону, позволяя ему повиснуть в пространстве, позволяя ему залиться алым аварийным светом. Им укрыты они все, вся гостиная, вся кухня, но в частности лицо Джеймса — сейчас он слишком похож на Солдата, перемазанного чужой кровью. Брок об этом, конечно же, не скажет. Не произнесет собственной мысли и размышления не выскажет тоже: для тех обстоятельств, в которых они находятся, они охуенно справляются. С ПТСР, с ответственностью, с прошлым и уже мелькающим где-то за углом будущим, с обязательствами, с национальной угрозой, что желает куснуть Капитана за зад, только бы принести что-то в собственной пасти негодующим гражданским, ждущим, когда же им назовут имя главного виновника. Потому что коллективная ответственность — иллюзия и фикция. А ненависть, обратившую свой взгляд в сторону коллективной вины, чрезвычайно сложно контролировать. Правительству это не нужно так же, как Капитану не нужен произвол и линчевание. Так же, как Броку не нужны поблажки и подарки судьбы.       Так же, как Джеймсу нужно внимание, нужно быть частью, быть для кого-то кем-то важным и стоящим.       Он отмалчивается. Не вдыхает даже, только моргает — отводить взгляда от глаз Брока не торопится. Смотрит и смотрит, не требуя, не ожидая от него ничего вовсе. Это отсутствие нужды в его взгляде должно бы ранить, но Брок не дергается ни внешне, ни внутренне. Заслужил. Сделал, как должно, сменил коды и вытащил Солдата на поверхность, но все равно заслужил. За радикальность, за жесткость без капли жестокости. Стив вздыхает вновь. После бормочет негромко:       — Могу я… Могу я познакомиться с ним?       Джеймс дергается, перехватывает металлическую руку крепким движением, чуть не попадая пальцами меж перекалибрирующихся щитков. Его зубы сжимаются почти до оскала, лицо с непроницаемого, окаменевшего сменяет собственный цвет на жестокость — не ту, которая призвана защиты ради.       Лишь ту, которая желает уничтожить, раскромсать и убить.       — Он… — первый звук, первое слово выдает весь набор сантиментов, и Броку на мгновение становится даже жаль, что он не чувствует запахов. Потому что от Джеймса точно пахнет ядреной яростью, за чертой которой нет ни жизни, ни спасения. Он сглатывает вновь, вытолкнув первое слово прочь меж собственных губ, а следом выталкивает ещё несколько. Он произносит: — Он презирает тебя. И не желает знаться с тобой. Он хотел тебя зачистить.       Стив не вздрагивает. Опускает глаза в пол, вдыхает медленно и достаточно глубоко. Руки больше не тянет, даже ответа никакого не отдает вовсе. Брок перекидывает к нему собственный взгляд, ощущая не желание даже, потребность хлопнуть его по плечу и стабилизировать — эта потребность не исполняется, потому что никогда не окупится. Брок остаётся сидеть, как сидел, усмехается остро, качает головой. Ему хочется рявкнуть, спросить, какого хуя Солдат решил, что имеет право устраивать самосуд, и призвать его к ответу. Вместо этого он затягивается в последний раз, после раздражённым, резким движением тушит окурок в пепельнице. Когда поднимает к Джеймсу глаза, тот вздрагивает и поводит левым плечом, будто желая отстраниться, отползти, убраться подальше.       Потому что чувствует — Брок накаляется. Ещё потому что знает — накаляется Брок из-за него. Из-за Солдата.       — Дай мне его. Есть пара вопросов к этому ублюдку, — Брок поводит плечами и разминает шею, замечая, как его собственная интонация меняется. Джеймс только глаза прикрывает, хочет качнуть головой, забывая, что у него нет права отказаться. Раньше или позже, в любой другой момент времени — да. Но сейчас вопрос их дискуссии является вопросом выживаемости Стива, и Брок ебал все сантименты, общие или поделённые на три. На четыре? Нахуй Солдата. Стив поднимает к нему глаза, проворачивает голову — удивленным не выглядит. Лицо его все равно искажается невысказанной просьбой, пока в глазах перекатывается желание занять сторону — это ошибка. Сторон у них нет и никогда уже не появится. Либо вместе, либо порознь, и иначе не будет. Джеймс вздыхает, поводит нижней челюстью, следом все же кивая так, будто кто-то давал ему выбор или высказывал просьбу. Брок не делал этого уж точно. Брок приказывал и, когда приказывал, всегда ждал, что ему будут подчиняться. Сжав руку в кулак, произнес: — Причина.       Без вопроса, без обращения. Металлический кулак разжался, высвободился из теплой хватки живых пальцев. Солдат был здесь и теперь Брок видел его лучше — в дымных глазах читалось начало прошлого июня, неподчинение и угроза. А в интонации шуршали механизмы и читались строчки двоичного кода. Солдат сказал:       — Он не годен, — и это было отвратительно, а Броку было до жестокости зло. Потому что у Солдата не было ни нужного статуса, ни привилегий, чтобы клеймить других. В особенности тех, кто стоял выше по званию. Брок сподобился лишь на то, чтобы колко, с жесткостью хохотнуть в первую секунду, а после рявкнул:       — Кто дал тебе сраное право решать? — Солдат в ответ только губы поджал и отвёл глаза. Зря, конечно. Его слабина перед Броком облачилась за мгновение, и тот был бы плохим командиром, если бы не посмел взять ее в оборот. — На меня смотри, когда я с тобой разговариваю. Если ты смеешь заявлять, что он не годен, то ты также говоришь о том, что мои приказы, что любые мои решения, как командира, хуйня собачья. Потому что я выдал приказ о переходе под его командование, — подавшись грудью вперёд, Брок вгрызается собственным взглядом в чужое лицо. Чуть ли зубами не скрежещет, будто случайно, но скорее нарочно воспоминая о тех словах, что Стив сказал ему больше недели назад, сидя на полу собственной ванны. Стив сказал, что Тони считал его приколом из пробирки, который не стоит ни регалий, ни щита, ни всеобщего восхищения. Стив был расстроен этим точно, а Брок был зол — на всех этих ебучих умников, которые смели открывать свои поганые, вонючие рты в сторону гордости нации, ни единого раза даже не попытавшись сохранить собственную глубинную справедливость в этом жестоком, беспринципном мире. Чего они стоили? Нихуя, потому что все, на что были способны, так это разжигать ненависть, выплевывать своё дерьмо Стиву прямо в лицо или за его спиной. И Брок не смог бы исправить их всех, но рядом с собой такой хуйни видеть не собирался точно. — Ты не имеешь и единого права на то, чтобы считаться лучшим человеческим оружием, если позволяешь себе этот высранный субъектив, понятно? — оскалившись Солдату прямо в лицо, Брок еле сдерживается, чтобы не сплюнуть на пол всю свою злость. Все-таки сдерживается, а Солдат на провокацию, жестокую почти что, реагирует тут же. Бросает в ответ озлобленно:       — Он убил командира! У него не было приказа, но он отказался спасать командира! Он жалок и слаб. Солдат должен был зачистить его ещё полтора месяца назад! — металлическая ладонь стискивает пальцы в кулаке, бьет по собственному бедру, а дымный взгляд закручивается злостью. Предательством? Только если предательством самого Брока. И Брок морщится злобно, кривит губы. Он, конечно же, прекрасно видит, как подбирается Стив — он не сидит между ними, но именно что между ними находится. Сраное яблоко раздора с охуенной задницей и высокой моралью. В семнадцать Брок ненавидел его почти так же сильно, как собственного отца, сейчас же скрежещет зубами, потому что будет драться, и биться, и, похуй уже, орать — за Капитана и его справедливость, а еще за Стива. Того самого, доверчивого, изнеженного и ещё совсем не заласканного. Добродушного, веселого и смущенного. Заслуживающего, как минимум, сраного уважения за то, что ни единого раза не обосрался на тот щит, что везде с собой таскал.       — Приказ, ну, конечно… Когда я приказал тебе перейти под его командование, я ведь не отдавал ему приказа хорошо с тобой обращаться, а, чудище? Как тебе такое? Мы с ним вообще об этом не разговаривали, — дернув головой в сторону Стива, Брок не уводит к нему взгляда. Изнутри дерёт и хочется потянуться к нему, но это желание бесполезное и нелепое: Стив достаточно крепок, чтобы справиться с этим самостоятельно. Стив достаточно крепок, чтобы противостоять всем этим ненавистническим чужим речам о том, что он ничего не стоит и является никем. Стив достаточно крепок, чтобы продолжать защищать этих уродов и идиотов, которые его ненавидят. Стив достаточно крепок, чтобы чувствовать грусть и боль от их слов, но продолжать идти туда, куда считает нужным — во имя мира и справедливости, но не ради награды. — И вот прошло полтора месяца. Ты думаешь, Стив не обнулял тебя, потому что боялся, что ты ему железякой своей по печени вмажешь? Ты думаешь, Стив дал тебе крышу над головой, жрачку нормальную, свободу действий, потому что ждал, когда ты потеряешь бдительность? Я уже сказал и повторю ещё раз: у человека, о котором мы говорим, нет понятия функционирования. Ему не нужны ебучие отчеты о состоянии, ему не нужны протоколы, приказы… Он самостоятельная, живая единица. И если он отказывается спасать того, кто предал его, он имеет на это право.       — Командир считал его своим. Свои всегда защищают, — Солдат вдыхает глубже, раздувает ноздри и бросает в ответ на всю его четкую, выхолощенную тираду твердость правды. Глаз она Броку не колет и не мешается вовсе. Он со Стивом уже разобрался, уже все обсудил и, да, к слову, не собирался оставаться. С каких хуев он должен был жаловаться, что Стив его спас чуть позже, если они нахуй об этом не договаривались? Солдат, видимо, считал, что должен был. Но, впрочем, Солдат частенько тупил.       — Если он был для меня своим, это не значит, что я был своим для него. Он мне ничего не должен был, — сев ровнее, Брок сплетает руки на груди и уходит в обманчивую оборону, лишь ради того, чтобы вынудить Солдата сказать больше, сказать все, что запекается в его больной башке. Солдат только растеряно опускает глаза, хмурится. Дрожь бежит по его щиткам от плеча к запястью, губы поджимаются. Крыть ему нечем очевидно. Сказать нечего, похоже, тоже. Качнув головой, Брок решает сказать сам: — Когда к нему пришли из правительства, он вступился за тебя. И ты…       — Командир диктовал ему слова. Командир вступился за Солдата, — качнув головой, Солдат отказывается, опровергает его слова, а после поднимает к нему глаза. Поверить не пытается, но по крайней мере слышит — Брок выбирает это, как нечто, чем можно довольствоваться ещё какое-то время. Но под натиском чужого аргумента, не разваливается ни сам, и собственными словами. Говорит:       — Я диктовал, но Стив мог не повторять за мной. А ты у нас тут идеальное оружие… Он хоть раз коды на тебе применить пытался? Похуй, что я их сменил, хоть единый раз был, а? — подняв руку, Брок указывает на Солдата в упор, прищуривается. И закручивает, закручивает его в ловушку сознания, только донести собственной мысли у него не получается. Солдат хмурится лишь сильнее, уводит взгляд прочь. Говорит:       — Солдат не понимает, — он, конечно же, использует привычное хуевое местоимение, а еще шуршит щитками руки, но Брок не пасует и не расстраивается. Будто вернувшись в прошлое лето, опускает руку себе на бедро, хмыкает. Интонация его голоса усмиряется, не лишаясь вовсе собственной твердости, когда он говорит крайнее:       — Я говорю о том, что он не должен был заботиться о тебе, но заботился все равно. О тебе и твоём функционировании. И этого, как минимум, достаточно для того, чтобы ты дал ему шанс показать, насколько хорош он может быть. Он — Капитан Америка. И если ты думаешь, что сотни миллионов людей, которые любят его, ошибаются, то ты — гребанный кретин. Как понял? — дернув плечом, Брок вдыхает поглубже и раздраженно, все ещё раздраженно подхватывает кружку со своим остывшим кофе. Солдат ему не кивает, даже глаз не возвращает к его лицу. Он смотрит лишь на молочный коктейль, вздрагивает кончиками пальцев, будто желает взять его, но не решается. Сглотнув собственный кофе, Брок говорит: — Я забираю командование над тобой назад. Но если ты, сука, будешь мне мозги ебать, надолго это не затянется. Ясно, принцесса?       Солдат все-таки вскидывает к нему глаза, после почему-то оборачивается к Стиву — они встречаются взглядами впервые за все существование Солдата, а еще впервые с момента, как Джеймса выломало рыданием. Стив пытается улыбнуться ему — разве что уголком губ вздрагивает, — и смотрит взволновано. Решению Брока не противится, не высказывает и единого восклицания или аргумента против. Быть может, это удивляет Солдата, а может ещё какая хуйня — Брок не разбирался вовсе и ему было просто лень спрашивать. Выдержав десяток секунд взгляда глаза в глаза, Солдат отворачивается от Стива, сосредоточенно подбирается. Смотря лишь на него, он говорит:       — Отчет о состоянии. Солдат хочет смесь. И тренировку.       Брок только хмыкает ему в ответ, отдавая согласие кивком. Его взгляд сам собой смещается к Стиву, поскальзывается на его лице. Стив все ещё смотрит куда-то в затылок Солдату, чуть печально прикрывает глаза. Он не выглядит так, будто вот-вот разрыдается, и ощущается достаточно стабильным. И Брок вовсе не ждёт, что он посмотрит в ответ, — «Баки» все же, куда тут до его старческой туши, — Брок не ждёт и не нуждается почти что.       Стив все равно смотрит. Открывает глаза, поворачивается к нему. Когда он улыбается и шепчет одними губами беззвучное, полное нежности:       — Спасибо, — у Брока закорачивает его неуёмное, сантиментальное сердце. Ему очень хочется верить, что этого не слышно вовсе за сюрпаньем Солдата. Но поверить так и не получается. Тишина растягивается в пространстве, залитым алым аварийным светом, и, наконец, позволяет ему выдохнуть. Все своё напряжение, всю свою суровость. Брок поводит плечами, головой покачивает. Его рука вновь тянется к пачке, взгляд скользит по пространству гостиной.       Стив где-то рядом вздыхает почти беззвучно, пока Брок мыслит о том, что все будет нормально. Настолько, насколько возможно в их жизнях и в их реальности. Настолько, насколько вообще получится… Солдат допивает собственную смесь за половину сигареты Брока и отставляет стакан на пол рядом с собой. Его взгляд обращается к Броку вновь, и на мгновения Броку кажется, что он ждёт приказа, ждёт указаний касательно тренировки. Солдат говорит:       — Кто еще знает, что ты сменил код? — и голос его ровняется с голосом Джеймса. Личное местоимение выступает вперед, интонация требует, требует, требует так, как никогда не посмел бы требовать Солдат, даже в лучшем своём состоянии. Брок переключается за секунды, хмыкает коротко. Джеймс слышится ему злым, раздражённым и благодарить не станет уж точно. Не то чтобы Брок ждёт благодарности. Говорит сам:       — О смене знаю я, Ванда и Джек. Остальной СТРАЙК, возможно, догадывается, но это вопрос вероятности, — стряхнув немного пепла в пепельницу, Брок подмечает, как Стив осудительно качает головой. Он очевидно переживает за Ванду, а еще не считает решение Брока, привлечь ее к этому, верным. Ожидая его слова, Брок даже пару секунд паузы берет, бровь вскидывает в ожидании. Стив только головой качает ему в ответ, отказывается и говорить, и пытаться отстоять заячью честь, что и так находится под полной защитой и в безопасности. Что ж. Пожав плечом, Брок договаривает: — Сам код знаю только я. И Ванда.       — Ей восемь, Брок! — Стив все же восклицает. Вновь качает головой, сдвигается, пересаживаясь с собственных коленей прямо на пол. Подняться не порывается, только руку вновь тянет куда-то в сторону Джеймса. В этот раз дотягивается — касается своего неразлучника со спины, заставляя того крупно вздрогнуть. И не понять, ищет Стив поддержки или пытается поддержать Джеймса сам. Он просто прикасается, где-то там, вне поля видимости и досягаемости самого Брока. Сдержав собственные губы, чтобы те только не посмели презрительно искривиться, чтобы не посмели ранить, ведь никто не стремится на него нападать, Брок отвечает:       — Ей восемь и именно она спасла твою жизнь, когда Пирс приказал Джеймсу убить тебя, Стив. Хочется тебе или нет, но это — ее реальность. И она намного лучше любой другой, что могла ей выпасть.       Стив соглашаться с ним не желает точно. Качает головой вновь, уже переводя собственный взгляд к опасливо оглядывающемуся на него Джеймсу. Тот выглядит взволнованным, но не испуганным. Растерянно поджимает губы, пытается даже улыбнуться Стиву, мелко, незначительно, но все же чрезвычайно значимо. Стив улыбается ему в ответ, кивает, давая беззвучный ответ на громадный невысказанный вопрос: он принимает его, он все ещё любит его, как любил и всегда. Эта истина, утерянная Джеймсом, позволяет ему расслабить плечи и вздохнуть тоже.       Но прощения Броку не даёт вовсе — к нему Джеймс возвращает собственный взгляд, подбираясь обратно, поджимая губы жестко, сурово и непримиримо. Он изучает его лицо несколько секунд, сжимает живую руку в кулак. Будет ли драться? Брок не знает, но после новой затяжки тушит окурок в пепельнице. Садится чуть ровнее. Джеймс говорит:       — Если ты только посмеешь использовать код… Мне плевать, ясно? Даже если это будет жизненно необходимо, если ты только посмеешь использовать его без моего разрешения, Брок… — указав на него, Джеймс качает головой и оставляет угрозу невысказанной. Не говорит о том, что убьёт его, не говорит о том, что ему навредит, но угрозу все равно оставляет. Плотную, четкую и выставляющую вето — если Брок только посмеет вновь пренебречь его личностью, они закончат. Навсегда и навечно, сам Брок, вероятно, в гробу.       Каких-либо ответных слов у Брока не находится. Он кивает, не задумываясь. Он кивает, понимая прекрасно — когда-нибудь случится миг, в котором Джеймс потребует зачитать код. И вероятности мрут быстрее мух-однодневок, потому что не все отрубленные головы ГИДРы еще убиты, потому что у них, у них троих и у всего мира этой гордой нации, ещё есть враги. Достаточно могущественные, достаточно умные и достаточно жестокие, чтобы не мыслить ни о морали, ни о бездарных человеческих ценностях. Брок кивает все равно, не отдавая одного из тех обещаний, которые никогда не сдерживает. Его кивок не усмиряет злости Джеймса, не помогает Стиву расслабиться. Помедлив, последний спрашивает голосом Капитана:       — Что еще? Если есть что-то, что угодно, Брок, говори сейчас. Хватит с нас секретов во имя обеспечения безопасности, — без жалости, обстоятельно, чётко и по делу. Брок осматривает их обоих, и думает, думает почему-то лишь о том, что они все ещё здесь. Вместо попыток вспомнить, что ещё им нужно знать, он мыслит лишь о том, что они все ещё здесь, Стив все ещё не отказался, Джеймс — тоже. И вот сидят. Смотрят на него оба, твёрдые, крепкие.       Они откажутся от него, если он посмеет водить их за нос. Они откажутся, плюнув на все собственные к нему сантименты и расставив приоритеты в собственную пользу — от их силы Броку хочется улыбнуться. Мелко, кусаче и очень самодовольно. Ему хочется фыркнуть и рассмеяться, потому что вот оно, вот она, крепость их внутреннего костяка. Они отдадут ее ему добровольно, но продавать за бесценок не станут. А еще не станут терпеть, если он возомнит себя главным и будет решать все за всех и разом.       И Стив уже спрашивает, а Джеймс уже ждёт ответа. Брок не улыбается, не позволяет себе усмехнуться даже. Они желают знать, есть ли что-то ещё, а он желает, и жаждет, и чувствует нужду — сказать им, что нуждается в них. Потому что лишь это, именно это остаётся в молчании, остаётся секретом во имя обеспечения безопасности, но не их.       Это остаётся тайной во имя его безопасности.       В моменте хочется просто выбросить, выпустить, произнести. И признаться, и обрубить для себя все пути отступления. Без привычных драк, без острословия — у него так, конечно же, не получится. Быть может, когда-нибудь, но определенно не сейчас, и потому он говорит мысленно, твердо и чётко:       — Вы нужны мне, — он признается себе самому, чувствуя, как тошнота толкается изнутри, скалится и рычит на него. Вся сантиментальная безопасность летит нахуй, защиты рушатся и исходят крошкой серого пепла. И за эту собственную трусость он мучиться не будет точно, а еще ему не придётся за неё себя прощать. Эта трусость просто будет сидеть в нем, бурлить тошнотой где-то внутри — Брок разберётся. Брок разберётся с ней как-нибудь позже. Сейчас же говорит себе мысленно, ставит себя перед фактом, а после произносит вслух: — Ничего. Больше ничего.       И Стив отвечает ему четким, спокойным кивком. Джеймс же не двигается вовсе, только вдыхает. Этот его вдох знаменуется мелькающим на глубине дымных глаз пониманием. Но ничего больше он так и не говорит. ^^^       Новое утро встречает его панорамными окнами, средней твердости матрасом и тишиной. Выкрашенные в светлые тона стены залиты солнечным светом, под подушкой не прячется пистолет, тошнота молчит. Брок раскрывает глаза, усмехается, давит широкий зевок. На тумбочке лежит лишь его телефон и скреплённые канцелярской резинкой блистеры от Хелен и Брок замирает на несколько секунд в попытке прочувствовать, ощутить момент — у него нихуя не выходит. Проснувшиеся вместе с ним мысли уже устремляются в сторону будущего, несутся, бегут. Нужно будет поблагодарить Кейли за найденного риелтора, нужно будет попросить Джека договориться о брони в каком-нибудь крутом, дорогом ресторане, чтобы сводить своих пацанов на свидание… Момент прочувствовать не удаётся вовсе, только ведь и мысли, его собственные, живые, о благодарностях и просьбах не будят тошноты спешно и торопливо. Он скажет Кейли «спасибо», он попросит, а Джек попробует разобраться. Не получится — и хуй с ним, но главное, что проблемы с просьбой не будет.       Брок попросит и притворится, что умел просить всю свою жизнь. А Джек просто не уличит его во лжи.       Брок прикрывает глаза, самодовольный, живой и дышащий, а после тянется рукой к пачке блистеров. Пару капсул выдавливает на ладонь, закидывает в рот. Стакана с водой на тумбочке, конечно же, нет и никогда не появится, потому что никакая смерть и никакое перерождение не могут изменить тех вещей, что зареклись о своём постоянстве. Капсулы сглатываться не хотят, встают ему поперёк горла, заставляя закатить глаза. Он мог бы попросить Хелен делать их меньше размером, но не станет — с просьбами пока что он только к Джеку горазд. С сантиментами — ни к кому вовсе. Даже к Стиву и Джеймсу с этим сложно, а к другим непомерно тем более, но Брок не расстраивается. Он попробует, а там уже будь как будет. Сейчас же скатывается с постели. Тумбочки в башне Старка явно качественные в своей доброжелательности, потому что его собственная в висок его не бьет, не ранит даже. Брок скатывается на пол, отжимается несколько десятков раз.       Теперь у него будет множество дел и те вряд ли когда-нибудь кончатся. Потому что Стив и Джеймс, переезд, какой-то отпуск, Ванде вроде бы в школу надо уже пойти, Колсону нужно дать ответ — хуй знает какое время он выделил им на согласие. Брок отжимается и следит за дыханием. В это утро, новое и очередное, он просыпается с убежденностью, что все как-то образуется, устаканится. Джеймс пару дней побесится после случившегося прошедшей ночью, а потом поймёт, что решение было вынужденное. Быть может, Стив поговорит с ним — с самим Броком Джеймс согласится говорить вряд ли, — или просто время его успокоит.       Брок не знает. Он отжимается, набирает побольше слюны и сглатывает все-таки эти дурные капсулы. После идёт в душ, бреется. После завтрака ему нужно будет перетащить в эту спальню все вещи, оставленные им в камере, после связаться с Джеком, отвести Ванду на занятия. И узнать, как там ее маленькие, заячьи дела — они все же не виделись почти два дня из-за его вынужденной битвы с галлюцинацией отца. Из отражения на него смотрит он сам: все такой же сорокалетний ублюдок. Только глаза горят ярче, усмешка выглядит кусачей и искренней. Где-то внизу даже стояк какой-то намечается, утренний или типа того, у Брока нахуй для этой функции организма нет расписания, но дрочку он откладывает на какое-нибудь будущее. Большого интереса она не вызывает, возбуждение, только закручивающееся, не находит себе места, чтобы развернуться.       Выйдя из ванной, он натягивает назад белье, спортивные штаны и футболку, мягко хлопает себя по боку, будто приструняя. Изнутри отзывается довольное нахальство, сучливость, слишком похожая на ту, что так любит Джеймс. Брок хотел бы любить его тоже, но от этой мысли отмахивается за мгновение — все равно не успевает.       Тошнота, наконец, просыпается, показывается ему на глаза. Раздражает, но самую малость. Брок покидает спальню, вырываясь из собственного пузыря тишины и, впрочем, тут же погружаясь в тишину жилого этажа. Из кухни не раздается голосов или шкварчания завтрака на сковородке, Ванда не пытается выцепить голос его мыслей собственной магией. Брок почти доходит до гостиной, вспоминая, что забыл взять с собой телефон — конечно же, возвращается. Выходя из спальни вновь, проверяет входящие уведомления. Одно-единственное оповещает его о том, что Джек приедет около трех, привезёт с собой риелтора и Кейли с Лили. Брок отвечает ему кратким сообщением, давая добро, а сам не может сдержать быстрой, броской улыбки: Ванда таким гостям точно обрадуется.       В гостиной царят тишина и спокойствие. Его стул, отброшенный Джеймсом среди ночи, так и валяется на полу, и Брок поднимает его первым делом. После просит Джарвиса включить какой-нибудь испанский плейлист на его вкус, и тишина уже через мгновение заполняется негромкими каталонскими мотивами, почти насильно вынуждая его насвистывать и еле слышно подпевать себе под нос. Такого утра у него ещё точно не было, а может и было, но умерло, исчезло когда-то давно — явно после вступления в ЩИТ, но до ГИДРы, до этой слизи кракена, набившейся ему в глотку слишком быстро. Брок просто наслаждается. С тошнотой, с мелкой усмешкой на губах. Он вымывает оставленную с ночи посуду, находит в холодильнике продукты для завтрака. До полудня есть ещё пара часов, а для жизни есть ещё целый век — слишком бесценный подарок, чтобы его можно было просрать впустую.       Брок не обещает себе не просрать, потому что обещания никогда не сдерживает. Он готовит завтрак, встречает заспанную, взлохмаченную Ванду, когда та выходит в кухню прямо в пижаме. В левой руке держит своего плюшевого игрушечного Халка, позевывает на ходу. Брок наливает ей в кружку тёплой воды, пускает ту по столу, но помощи с тем, чтобы забраться на высокий стул, не предлагает. Ванда отлично справляется с этим сама, трёт заспанные глаза кулачком.       — Можно я не буду сегодня ничем заниматься, Броки-Брок? Я хочу провести день с тобой. Я соскучилась по тебе, — вот что она говорит ему между парой новых зевков. Кружку с водой выпивает, тут же отзываясь урчанием собственного просыпающегося тоже живота. Брок отдает ей собственный кивок, даже не оборачиваясь. Руки сами собой разбивают над миской последнее из двух десятков яйцо, скорлупа летит в мусорную корзину, виднеющуюся из-за открытой дверцы нижнего кухонного шкафа.       — Можно, зайчонок. Сегодня как раз Джек приедет, привезёт с собой Кейли и Лили и риелтора. Будем дела делать, — прекрасно видя краем глаза, как дверца холодильника приоткрываются сама собой, Брок не комментирует это и единым словом. Он подхватывает вилку, взбивает яйца друг с другом для омлета. Следом за дверцей выдвигается ящик для фруктов, пара груш, объятых алой магией, поднимаются в воздух. Ванда интересуется:       — Кто такой риелтор? — и почему-то не спрашивает вовсе о Лили, не интересуется временем ее приезда. Не желая обманываться в том, насколько это плохой знак, Брок подхватывает миску на руку, разворачивается к столешнице спиной. Ванда ему в ответ на это движение только зевает вновь. Руки, тянущиеся в сторону летящих по воздуху груш, правда, не опускает. Она доносит их до раковины, укладывает туда, после возвращается к холодильнику и закрывает его вместе с ящиком. Взволнованной она не выглядит совершенно. Либо не волнуется и правда, либо просто ещё не проснулась до конца. Брок не знает и просто оставляет это — если Ванде потребуется помощь или защита, она попросит его, она скажет ему, что нуждается в нем. Сейчас же сам Брок говорит:       — Это человек, который помогает покупать жилье. Кейли нашла самого лучшего в Нью-Йорке, сегодня будем с ним обсуждать квартиру, — пожав плечами, он опускает глаза к миске. Хмыкает сам себе. В прошлом существовании он никогда не смог бы даже предположить, что в какой-то момент решит переехать в Нью-Йорк. Что будет в отношениях вновь? Ха, это была несбыточная, отрицаемая мечта и очевидная утопия. Но теперь она принадлежала ему безраздельно. И вызывала тошноту с мелкими происками удивления.       Впрочем, удивление она вызывала не у него одного.       — У тебя же есть квартира. Мы не будем возвращаться в Вашингтон? — Ванда только включает в раковине воду, как тут же замирает. Опускает руки на поверхность стола. Сегодня на ней пижама со смутно знакомыми Броку медведями из какого-то американского мультсериала, и она чрезвычайно ей идёт. Ещё — точно понравится Джеймсу, когда тот ее увидит. Быть может, Ванда носит ее поэтому, а может и нет. Брок натыкается на новый вопрос в собственном сознании, чувствуя, что ответы ему не нужны. Все те ответы, которые он был готов вырывать с зубами в прошлой собственной жизни, ответы на все появляющиеся у него вопросы, теперь ранжируются и распределяются сами собой по степени важности. Как много дней Джеймс будет злобно зыркать в его сторону? Не имеет разницы. Нравятся ли Ванде медведи тоже или она просто очень сильно любит Джеймса? Плевать. Брок усмехается на уголок губ всем этим сумасшедшим, чудовищным изменениям, что происходят с ним будто сами собой, а после говорит:       — Нам не обязательно возвращаться в Вашингтон, зайчонок. Мы можем поселиться здесь, вместе со Стивом и Джеймсом, и просто начать заново, — его взгляд возвращается из недр его сознания к Ванде, и почему-то хочется смешливо фыркнуть: Ванда выглядит чрезвычайно удивленной. Она выглядит поражённой даже, теряя за секунды всю свою сонливость. Рукой тянется в сторону, к своему плюшевому Халку, и берет его за руку. Брок ожидает, что она прижмёт его к груди, но она лишь берет его за руку. И говорит негромко:       — Получается, у нас будет не один дом, а два… Мы можем найти дом здесь тоже? Мы можем найти для себя дом где угодно? Там, где нам хорошо, да?       Брок прикрывает глаза и кивает ей, не раздумывая ни единое мгновение. Его рука, взбивающая яйца в миске, замирает. И он говорит твердое и уверенное:       — Мы можем.       И Ванда улыбается ему в ответ широкой улыбкой. Ванда верит ему, верит в него, а Брок не обещает ей, что у них прям все сразу получится, что не будет никаких проблем, а еще не рассказывает, что вскоре Ванде нужно будет пойти в школу. Это с ней ему точно нужно будет обсуждать отдельно, потому что тащить ее туда силком Брок не согласится ни при каких обстоятельствах. Отправлять в какое-нибудь закрытое заведение для других детей со способностями — тоже. Но сейчас об этом не приходится даже думать. Ванда возвращается к своим грушам, вымывая их горячей водой, Брок разворачивается лицом к столешнице. Пока нарезает зелень и помидоры, высыпая те почти сразу на сковороду к бекону, слушает ее негромкий, привычный щебет. Ванда рассказывает ему о том, что ей снился большой-большой замок, в котором жили десятки маленьких медведей разных цветов, и Брок никогда точно не был человеком, которому было бы интересно слушать что-то подобное. Сейчас слушает, переспрашивает пару имён медведей, которые запомнила Ванда. Под мерный, негромкий шелест испанских мелодий они разговаривают, но ровно до момента, в котором Ванда говорит неожиданно:       — Доброе утро, Медведик, — и Брок не замирает, не замирает, не замирает. Шагов не слышит, не оборачивается. Не напрягается — лжёт. И, конечно же, напрягается, подбирается. Это случается произвольно, само собой, только рука все равно не дрожит, продолжая и продолжая помешивать поджаривающиеся в сковороде кусочки помидоров. Джеймс говорит, не таясь и почти сразу:       — Доброе утро, маленькая. Я слышал, тебе снился сон с мишками. Очень рад за тебя, — и по мере того, как звучит его новое слово, он приближается. Он не подкрадывается, но шагает бесшумно. Брок готовит и готовится. Сам не знает к чему, но готовится, ожидает и ждёт. С ним Джеймс не здоровается, и этот факт становится ошибочным уже через несколько мгновений, когда на боку Брока оказывается его ладонь, а со спины прижимается уже он весь. Обнимает поперёк живота обеими руками, трется носом где-то за ухом. Брок все-таки вздрагивает: и рукой, держащей лопатку, и всем собой. Матерится себе под нос с преувеличенным раздражением, только мат его не имеет и малейшей возможности перебить урчащего бормотания Джеймса, что уже звучит рядом с его ухом: — Доброе утро, Брок…       Джеймс протирается щекой о его плечо, принюхивается к нему. Спуску собственным рукам не даёт и не устраивает вульгарной вакханалии, но все равно прижимает обе ладони к его животу, одну выше другой. Он, конечно же, слышит, как у Брока начинает частить сердце, точно чувствует, как от него начинает пахнуть довольством — не комментирует. А Брок не благодарит. Усмехается только беззвучно в очередной уже раз за это утро. Говорит:       — Ты мешаешь мне готовить, — и думает о том, что, пожалуй, ему стоит все-таки оценивать Джеймса по достоинству. Оценивать его способности к адаптации — тоже. Потому что вот он, собственной персоной, и полсуток не прошло, а Джеймс уже лезет к нему сам, тискается, здоровается. Не ходит озлобленный и надутый, не устраивает мелких бытовых диверсий. Доверяет или верит? Брок не знает. Брок не говорит, что не станет использовать на нем кода, а еще не обещает — собственные обещания ведь не сдерживает. И это не сдержит тоже, если только обронит пару клятвенных слов.       Не обронит. Кода не назовёт. О Джеймсе позаботится. О Стиве — тем более.       Если, конечно, как минимум, вернёт себе право на свободное перемещение по кухне.       — Прям сильно-сильно мешаю? — в голосе Джеймса слышится улыбка. Он ведёт кончиком носа по его затылку, поглаживает большим пальцем по животу сквозь ткань футболки. Брока тошнит и ему чрезвычайно хочется послать Джеймса нахуй да подальше, как в старые добрые. Оттолкнуть его, отослать за стол, бросить что-нибудь колкое. Но из всего его запаса бранных слов, из всего его запаса жесткости и крепости удаётся произнести лишь единое:       — Не сильно, — и Джеймс отзывается тут же довольной усмешкой откуда-то из-за спины. Целует его осторожно и быстро в холку, у самой границы роста волос. Будто бы боится, опасается сильно нежничать. Перед Вандой или перед самим Броком — не имеет значимости. Брок только вздрагивает уголком губ, не пытаясь вовсе приноровиться к тому теплу, что раскатывается изнутри. Все равно ведь не получится ни привыкнуть, ни найти ему применение. Сжиться? Через десяток лет и то, если позволят мертвые боги. Сейчас же его тошнит, изнутри бьются тревога и страх, а он только лишь тянется рукой в сторону миски со смесью для омлета. Джеймс бормочет:       — Так значит дальше по твоему плану свидание… — Брок мыслит о том, что он должен бы отстраниться, увидеть, что мешается, и уйти, но Джеймс не сдвигается вовсе. Тянется вместе с ним в нужную сторону, предугадывает первый шаг в бок, делая его вместе с Броком. Его присутствие на поверку оказывается не помехой вовсе. Брок подвигает миску ближе к плите, откладывает лопатку, после, отступив на шаг, шарится недолго в ящике со специями. Джеймс взаимодействует вместе с ним, будто идеальный танцевальный партнёр, считывающий каждый жест и помнящий каждое собственное заученное движение. Интересуется будто бы между делом: — Когда?       Брок чувствует биение его сердца собственной лопаткой и только хмыкает почему-то развесёло — ему это всё совсем не с руки, но делает ведь, усмехается. Хочется на мгновения просто прикрыть глаза и остаться вот так. Джеймс за спиной высится тёплой, мягкой ладьей, обнимает его руками, прижимая ладони к животу плотно и близко. А еще волнуется. Точно волнуется, потому что сердце его бьется быстро, спешно. Брок не замирает сам и его не отталкивает, возвращается к плите, посыпает специями яйца в миске, после перемешивает.       — Сегодня вечером, если Стив свободен будет. Или завтра… Вам ещё нужно костюмы купить, потому что тебя никто в спортивках ни в один ресторан не пустит. Даже за красивые глаза, — вот что он отвечает, почти сразу же спотыкаясь о собственный бескостный язык. Комплимент срывается с него сам собой, пускай и в привычной, ершистой колкости голоса. Джеймс считывает. Считывает и слышит сквозь колкость, сквозь всю ершистость, а после тихо смеется куда-то ему в затылок. Броку хочется верить, что ему хватит мозгов отмолчаться, только вся его вера с Джеймсом не работает так же, как не работала со Стивом в первые недели их знакомства.       На его счёт Брок ведь тоже думал, что ему не хватит смелости, не хватит этой смешливой шкодливости в глазах… Родригес шутил про его аллергию на арахис, а после Стив с улыбкой и блестящими смехом глазами предлагал ему этот же самый арахис. Не издевался, но ухаживал, и флиртовал, и пробирался под кожу. Брок, по собственной тупости или мертвости, правда ведь думал, что устоит.       Но пал много раньше, чем ещё даже начал думать о собственной стойкости.       — Надо у Стива спросить… Никогда не видел его в классике. Хорошо будет, если он свободен сегодня… — Джеймс так и не обличает его. Говорит о другом, размышляет, но все равно трется щекой о плечо, ластится. Броку хочется фыркнуть вновь — ну точно смерть его в коня превратила похлеще существования, — от мысли о том, что этот человек может убить за три секунды, но сейчас ведёт себя вот так, прижимается тесно и тепло, без лишних подтекстов в присутствии отнюдь и очень несовершеннолетних заячьих носов, а еще дышит им, слушает его, говорит с ним. Брок так ему и не отвечает: не успевает, но и не торопится. Он выливает смесь из миски в сковороду, уменьшает под ней газ. Со спины с задержкой в несколько секунд слышится:       — Сегодня после полудня улетаю с Марией. Насколько задержат не знаю, так что лучше завтра, — беззвучно зашедший в гостиную Стив звучит спокойно и буднично. Обычно даже. Но Брок все равно вздрагивает: плечами, рукой, которой уже держит крышку от сковороды. Джеймс где-то рядом с его ухом смеется тихо совсем, и тут же получает за этот свой смех мелкий тычок под рёбра — чтобы неповадно было смеяться над людьми с ПТСР. Стив говорит: — Доброе утро, Ванда. У тебя замечательная пижама, — и Брок все-таки накрывает сковороду крышкой. Дел здесь, у плиты, для него больше не остаётся вовсе, только лишнего шага в сторону он так и не делает. Ждёт, что Джеймс отступится первым, ждёт, что ему не придётся его отталкивать и прогонять — Брока тошнит о этой идеи ровно так же, как и от мыслей о том, чтобы постоять так подольше. Брока определенно точно тошнит под аккомпанемент довольного голоса Ванды и стука дверцы холодильника. Это голодный зайчонок вновь тащит себе из ящика с фруктами какую-то вкуснятину.       — Спасибо. Она волшебная, представляешь, Стив? Мне сегодня всю ночь снились мишки из-за неё, — вот что Ванда говорит, а сама уже вытаскивает из холодильника яблоко. Вначале переносит его в раковину, затем холодильник закрывает. Брок видит это краем глаза, но не имеет и малейшего понятия, куда ему девать освободившиеся руки. Класть их поверх рук Джеймса он не станет никогда и ни при каких обстоятельствах — только посмеет, блеванет тут же и от бардака не спасёт даже близкое нахождение раковины. Решение находится само собой, и Брок упирается ими в столешницу у самого края плиты. Стив говорит:       — Тогда она правда волшебная, — соглашаясь с Вандой и ни единым словом не запрещая ей использовать магию. Броку стоило бы обернуться, посмотреть на него — ему этого хочется даже, но он не может сделать и единого движения в сторону. Просто стоит. Чувствует, как Джеймс трется лбом о его затылок, как вновь мажет бегло губами по коротким волосам. Тёплый, спокойный и нежный — Брок почему-то не задается вопросом, где успел его заслужить.       Но мыслит, где успел так навыебываться, чтобы его заполучить.       Никто ему, конечно же, не ответит. А Джеймс молчит о том, как сильно благодарен за все, что случилось прошедшей ночью. Брок выстрелил его страху меж глаз, ничуть не сомневаясь, что убьёт его с одного удара — потому что у Солнца была Луна и никогда, никогда, никогда Солнце не отказалось бы от неё, только вызнав о ее темной стороне. На той темной стороне жил Солдат. Существовал, выполнял приказы, функционировал и все ещё помнил, что наказания существуют. Брок бы хотел очень, чтобы Солдат забыл об этом. Брок бы хотел выдать ему его винтовку и просто оставить его на пару часов — чтобы Солдат почистил ее, собрал, разобрал, проверил механизмы. Он ведь любил это, точно любил, пускай и вряд ли знал, чем именно являлась любовь.       Брок не знал точно и не смог бы ему рассказать. Но Джеймс стоял, не собираясь уходить вовсе, и просил прощения каждым прикосновением за все злые слова, сказанные в ночи, и прощал сам, и благодарил за бесстрашие, за рассудительную четкость слов, сказанных Солдату, и за защиту, а еще за Стива, который, как вновь и вновь оказывалось, любил его гораздо больше и гораздо сильнее, чем Джеймс думал. И Брок не знал ведь, точно не знал, что такое любовь, но Стив не сказал ни единого слова о том, что Ванде лучше бы прекратить распоряжаться кухонной утварью с помощью магии. Он не сказал ничего вовсе. Ванда произнесла:       — Почисти мне яблоко, пожалуйста, Стив. Я не люблю со шкуркой, — и тут же, поддавшись будто бы ее голосу, выехал один из ящиков справа от Брока. Из него приподнялся нож, но дальше не полетел, так и замер, пока Стив не произнес:       — Конечно, почищу. Подай мне, пожалуйста, нож и тарелку. Она вот в том ящике, наверху, — и Брок не знал точно, определенно точно не знал, как бы мог объяснить Солдату, чем являлась любовь, но тут был Джеймс, тут был Стив, и Ванда, мелкий, курносый зайчонок, сидящий за столом в своей детской пижаме с медведями. Джеймс прошептал:       — От тебя пахнет… Доверием, — вот что он прошептал, и Брок больше не вздрогнул. Хмыкнул. Не опроверг, не подтвердил, только лишь хмыкнул, а после качнул головой. Он все-таки прикрыл глаза, пускай рук со столешницы и не убрал. Джеймса не выгнал, сам с места не сдвинулся. И совершенно точно не знал, что вообще должен был делать с этим тёплым комом, ширящимся где-то в груди.       Ком пугал и тревожил, а еще от него тошнило.       Но Стив, уже срезая первую шкурку с яблочного бока, поинтересовался затаенно осуждающе:       — Баки, а что вы делаете? Я, конечно, все понимаю, но… — дело, конечно же, было в Ванде, не иначе, а Стив, оставшись на пару месяцев без присутствия Брока, явно успел вновь подхватить откуда-то из пространства все своё пуританство. Быть может, им стоило поговорить с ним, но сейчас говорить не хотелось вовсе. Ни говорить, ни глаза открывать. Стив, правда, уже спрашивал, уже собирался сказать что-то очень поучающее и наставническое. Джеймс ему так и не ответил, Брок промолчал. Вместо них всех неожиданно сказала Ванда:       — А я знаю, что они делают, — и в этот момент дернулся Джеймс. Замер тут же, впился пальцами ему в живот, не больно, но крепко. Он явно не был готов обсуждать с Вандой что-либо хотя бы косвенно касающееся взрослых отношений. А еще не был готов Стив, и Броку не нужно было даже оборачиваться, чтобы увидеть его лицо и его ступор. Сам он, впрочем, напрягаться не стал вовсе. Уж если он мог говорить с зайчонком о жизни и смерти, о каких-то там отношениях или сексе смог бы поговорить тоже. Если бы, конечно, говорить ещё пришлось. Смолкнув лишь на секунду, Ванда произнесла тут же, очень довольным голосом ребёнка, который все-все понял и все-все знает: — Это называется медвежьи объятья, Стив.       И Брок пообещал себе, что не станет смеяться, но никогда ведь собственные обещания не сдерживал. И все-таки заржал: под звук сдавленного смешка Джеймса и упавшего из рук Стива ножа. ^^^       Чёрная лента галстука ложится в ладонь, другим концом соскальзывая с перекладины плечиков, стоит ему только потянуть ее на себя. Из отражения смотрит все тот же горящий живой взгляд — его собственный, настоящий. Брок верит отражению, но все ещё всматривается, обживается. Жизнь ощущается сносно? Его тошнит. Теперь это состояние становится статичным и постоянным. Ощущается намного привычнее чего-либо другого.       — Я не могу понять, я рад за тебя или меня бесит, что ты выглядишь настолько спокойным, — сидящий на краю его постели Джек оглядывает его в очередной раз и Брок видит через отражение в зеркале его задумчивый, бля, правда ведь задумчивый взгляд. Он приехал ещё с час назад, наверное, привёз ему костюм — Брок положил хуй на примерку и просто выдал ему собственные размеры, потому что не верил, что существовали вещи, которые могли бы сидеть на нем плохо, а еще потому что Ванда не хотела этим днём оставаться одна. Вчерашний день оказался для неё жутко эмоциональным, пускай она и держалась отлично напротив Лили и во время знакомства с Кейли. Все равно перенервничала.       Все, что Брок мог сделать, чтобы ей было спокойнее, он сделал. Заочно, до приезда Джека с семьей и риелтором, обсудил с ней, как будет проходить их дальнейший день, пойдут ли они с Лили играть в ее комнату или останутся с ними в гостиной, во что будут играть, будут ли смотреть мультики. Для любого другого ребёнка такая подготовка была лишней, вероятно, но для Ванды она была чрезвычайно важна — какой бы спокойной и обычной она ни пыталась выглядеть, связи с разумом Брока не разрывала ни на секунду все то время, что Лили находилась на этаже. В начале, ещё в самый только момент знакомства воскликнула мысленно:       — Она такая маленькая…! — и Брок даже больше суток спустя все никак не мог выгнать из собственных мыслей это ее восклицание. Оно было перетянуто нежностью и осторожностью, бережностью. Потребностью защищать к тому же, и эта потребность, эти сантименты, которыми Ванда зазвучала в его сознании в тот миг, были слишком похожи на его собственные. Потому что Лили правда была малышкой ещё. Умной, говорливой, активной, но роста ей до макушки Ванды не хватало явно, а еще не хватало боли и страха — то было хорошо и правильно. То было крайне важно.       А Ванда была очень деятельной. Они договорились заранее, до прихода гостей, что она не будет использовать магию при ком-то, кто не входит в СТРАЙК или в их семью, и Брок не успел даже забеспокоиться, что ему придётся столкнуться в непониманием или разочарованием зайчонка. Он только обмолвился об этом, только-только пояснил, что другим пока что лучше не знать, что она ведьма, как Ванда уже сказала:       — Потому что они могут испугаться, да? Как Стив? Он сказал, что боялся, потому что ему было очень непривычно, а потом стало хорошо… Лилия должна сначала привыкнуть ко мне, да? — и Брок смог только усмехнуться ей в ответ да кивнуть, потому что на языке за миг смешался десяток слов о том, что Стив был чертовым засранцем, которым Брок чрезвычайно гордился, а еще о том, что Ванда была самым умным и храбрым зайчонком на всей их чертовой планете. Ведь они все же поговорили. Давно или недавно — не было разницы. Брок не знал об этом, не вспомнил даже, как Ванду беспокоила эта тема, и это говорило слишком много о его контроле над происходящем вокруг — он явно трещал по швам. Только ведь и контролировать так жестко уже и не нужно было. СТРАЙК был в порядке, Стив с Вандой охуенно коммуницировали без его участия, Джеймс крутился где-то под руками, забирая себе, что нужно и что хочется, Солдат привыкал к мысли о том, что трусливый, жалкий Стив никуда не уйдёт и что Брок его, этого самого трусливого и жалкого Стива, за что-то уважает.       У них у всех все было будто бы в порядке… От этого было тошнотно. От ебучей мелкой тревоги за будущее, от этого страха подходить ближе. Джек говорил, что он выглядел спокойно перед своим первым, вероятно, за всю жизнь, свиданием — все же те ужины со Стивом не сильно-то считались, Брок бросил это тогда чисто для красоты слога и сцены, — и Брок правда был таковым. Он был спокоен, твёрд, знал, что немного выпьет, вкусно поест, проведёт отличную беседу, после вернется в башню и ляжет спать. Он знал адрес, знал путь до ресторана, знал, что ему нужно было выйти раньше минут на пять, чтобы успеть покурить на подземной парковке башни. Теперь у автомобиля, который Мэй вернула ему, не желая даже слушать какие-либо аргументы и обозвав его джип старой развалюхой, был собственный пропуск, парковочное место и повышенный уровень допуска на парковку башни — об этом Стив позаботился ещё несколько дней назад, ещё даже до того, как они с Джеймсом пришли к нему со своим согласием.       Брок тогда не просил — выдавил из себя какие-то мусорные, почти даже не мутные слова о том, что ему нужно. Но не просил.       Стив все равно позаботился. Не решил проблему, не одолжил ему услугу, не выдал разрешение. Это был Стив. Стив точно позаботился.       — Мне сорок лет и я пережил клиническую смерть, Джек. Я иду на свидание с двумя двадцатисемилетками, у которых в крови сыворотка и которые могут мне башку свинтить одним пальцем без напряга. Один — киборг-убийца с мозгами, промытыми ГИДРой, у другого регалии гордости нации и справедливости за плечом столько, что хоть жопой жуй, — потянув руки вверх, Брок накидывает через голову ленту галстука, ровняет ее к поднятому воротнику. Оба конца ложатся ему в руки спокойно и послушно, пока сам он берет себе пару секунд размышления. Галстук все-таки не снимает, подхватывает концы удобнее. И бросает на Джека насмешливый, самодовольный взгляд через отражение, почти сразу говоря: — Не вижу и единого повода для нервяка.       — Действительно, — Джек хмыкает скептично, кивает, конечно же, но чрезвычайно ему не верит. И все продолжает смотреть так, будто бы очень хочет рассказать Броку, как минимум, о собственном первом свидании с Кейли, а после выдать сверху десяток-другой важных наставлений. Брок переводит взгляд назад к зеркалу и быстрыми движениями рук завязывает галстук. Поправляет его, опускает выбеленный, накрахмаленный воротник. Следом поправляет и рукава. Классические туфли ощущаются непривычно, но, впрочем, ровно в той же степени, что и кроссовки, выданные ему служащими этого задрипанного отеля на смену его берцев. Где-то на постели, по правую руку от Джека валяется пиджак — последний элемент этой фикции и всего его костюма.       Сегодняшней ночью Брок собирается играть роль крайне серьезно настроенного джентльмена, и это вряд ли будет привычно, а еще точно не остановит его от того, чтобы материться и раскидывать вокруг колкости мелкими, кусачими хлопушками слов, но цель стоит средств. А ему собственнически и эгоистично хочется сводить обоих своих пацанов в самое дорогое место с самым лучшим видом и самой вкусной кухней — не потому что он что-то там должен, лишь потому что хочется. Стив с Джеймсом в таких местах вряд ли бывали, сам Брок был, но от силы пару-тройку раз и отнюдь не в чьей-то компании. Его работа накладывала ответственность и предполагала сильно не высовываться, не привлекать к себе внимание.       И не то чтобы он уволился с концами, но сегодня будто бы можно было немного повыебываться.       — Совет хочешь? — Джек спрашивает обыденно и будто бы не заинтересованно, но стоит Броку обернуться, как он тут же видит этот его взгляд. Взгляд человека, который очень сильно хочет сказать ему не лажать и как раз не выебываться, чтобы просто все не испоганить. Брок только хмыкает. Тянется за пиджаком, подхватывает тот с постели и надевает. Говорит, не давая согласия вовсе:       — Дай угадаю. Не материться, не выебываться, никого не посылать и морды не бить. Дома быть в десять, не пить и… Ещё что-то? — поправив полы пиджака, Брок застегивает тот на пару пуговиц, вновь поправляет рукава. Джек уже усмехается, как последний ублюдок, и Брок определенно точно не желает слышать, что он там хочет сказать. Брок не нуждается в советах, не нуждается в наставлениях. Но все равно замирает, бровь вскидывает в ожидании — на языке уже закручивается штук пять ответных колкостей, на любые возможные слова Джека. Ни единая из придуманных, правда, не пригождается, потому что Джек не просит его быть милым и не дракониться по хуйне, не говорит о манерах за столом, не напоминает в какой руке держать вилку и о контрацепции не рассказывает. Брок в любом случае не собирается трахаться этой ночью, максимум, подрочит все же перед сном — ради профилактики собственной состоятельности. Джек говорит:       — Сделай им комплимент, — и Брок не удерживает колкого, саркастичного смеха. Этой хуйней он не собирается заниматься точно. Всей вот этой сраной романтикой, которой в нем нет вовсе и никогда не появится, потому что сантименты в больших количествах всегда вредят работе. А работу свою Брок любит уж точно — так же сильно, как Солдат свою винтовку, как Стив своё капитанство. Он смеется, отступает в сторону тумбочки. Бросает иронично:       — Какой ты романтик, еб твою мать. Кейли, наверное, в ебучем восторге каждый раз, — вот что он говорит, и Джек, сука такая, отвечает ему гортанным смехом. Он прекрасно чувствует, что попадает собственным словом в самое уязвимое и слабое место Брока, но Брок, конечно же, не признается. Пускай он плох в сантиментах и всех этих сладющих, сопливых речах, но он также может позволить потратить на единое свидание десяток тысяч зеленых, чтобы после вернуться и обустроить себе какую-нибудь бесплатную одинокую дрочку. В его голове эти категории уравновешиваются просто охуенно, но Джек смеется, поднимается с его постели. Подтягивает рукава толстовки к локтям, говоря:       — Как видишь, мы все ещё вместе, — и его интонация смеется тоже, смеется точно, без дополнительных слов говоря, что Броку слабо продержаться так долго. Брок ему в ответ только средний палец вскидывает, подхватывает другой рукой с тумбочки телефон и ключи от машины. Бронь в ресторане уже оплачена, как и весь ресторан — весь и полностью. Запас сигарет есть тоже — Брок сует подхваченную с тумбочки пачку в боковой карман пиджака вместе с зажигалкой. Запас выдержки пред лицом тошноты? Похуй, приноровится.       — Погнали, неразлучник. Хочу покурить успеть перед вылетом, — сунув телефон и ключи от джипа в карман, он оборачивается, делает разве что первый шаг в сторону шкафа. Рука уже тянется закрыть дверцу и спрятать зеркало во внутренностях шкафа, взгляд пробегает по Джеку. Брок, конечно же, замечает, как он напрягается за мгновение. А следом слышит, как говорит:       — Это не война, Брок. Это свидание.       Брок только хмыкает, но не останавливается. Он доходит до шкафа, закрывает тот. На мгновение думает о том, чтобы захватить с собой пистолет, живущий уже который день под его подушкой, но так его и не берет. Не потому что Джек одергивает его, напоминая что-то очевидное, и так знакомое — потому что он идёт с двумя суперсолдатами. Потому что ресторан забронирован на чужое, несуществующее имя. Потому что обслуживать их будет один официант и несколько проверенных поваров — Брок нашел их личные дела через сеть ещё вчера днём, Брок уже все проверил и ко всему уже подготовился. Он спустится на подземную парковку, покурит, дождется своих пацанов, после поедут через город с затонированными окнами до высотки, в которой находится ресторан. Там подземная парковка тоже, из неё лишь один-единственный лифт — вероятность опасности сводится к минимуму и умирает.       Безопасность возводится в абсолют.       А он только вдыхает поглубже и говорит:       — Вся жизнь — одна большая шахматная партия, поделённая на тысячи маленьких, Джек. Даже если бьешься с самим собой, — его интонация зажигается азартом и наслаждением. Губы растягиваются в претенциозной, надменной усмешке. Джек только глаза закатывает и, кажется, уже не ответит. Не скажет даже, что это неправильно, что Брок все ещё не разделяет личное и работу… Брок разделяет просто охуенно, а еще властвует. Но Джек, собирающийся вот-вот выйти за порог, все равно говорит:       — Высокопарность тебе не идёт, — он явно не воспринимает его всерьёз. И Брок не собирается делать с этим что-либо. Пусть Джек остаётся его лучшим другом, пусть остаётся охуенным заместителем и отцом — этого достаточно. Быть в постоянном контакте с его мозгами и видеть, как и какими категориями он мыслит, Джеку совершенно не обязательно.       Они выходят из его спальни вместе. Пересекают коридор, прекрасно слыша мелкий смех Стива из-за двери его спальни. Они с Джеймсом уже одеваются, готовятся, но Брок не ускоряет шага и не бежит от них больше. Хочется, конечно, а еще тошнит и воротит — пусть так. Жизнь ощущается сносно. По пути к лифту он заглядывает к Ванде. Та уже спит и лучше бы ее не будить, но Брок все равно заходит к ней, целует ее в лоб — конечно же, будит. Спросонья Ванда спрашивает, через сколько он вернётся, и Брок выдает ей ответом три часа. Четыре — максимум.       Его маленький храбрый зайчонок обещает ждать его и засыпает назад, крепко прижимая к груди своего плюшевого Халка, а Брок не думает о том, что все это, вся эта жизнь есть у неё благодаря ему — все равно чувствует довольство. И гордость, пускай вовсе не за себя. Лишь за неё и только. За ее стойкость, за ее храбрость и ум.       Джек, ждущий его в дверном проёме, понимает. Смотрит твердо и крепко, с мелкой усмешкой в уголке губ. Они спускаются на лифте до холла, прощаются и не устраивают драмы. Джек не желает ему удачи, не оборачивается на прощание. Брок уезжает на этаж подземной парковки. Его джип стоит на месте B1, и уже подкуривая себе, Брок понимает, что забыл сказать Стиву с Джеймсом расположение машины. Паниковать не начинает. Лифт располагается почти ровно напротив, через пару рядов других машин, и тех не настолько много, чтобы его можно было упустить из вида. Поэтому он затягивается, курит и ждёт. Косится на знак, запрещающий курить, что располагается на соседней каменной подпорке, но, как известно, правила созданы для того, чтобы их нарушать.       Брок нарушает и определенно точно не собирается делать каких-то нелепых комплиментов. Ему сорок и на его руках литры чужой высохшей крови — вся эта сантиментальная чушь ему не с руки совершенно. А после лифт издаёт краткий перезвон. Тот разлетается эхом по парковке, дразнит его живую, подвижную тошноту. Открываются двери. Джеймс со Стивом выходят вместе, легким, размеренным шагом, но почему-то нога в ногу. Замечают его сразу же, Джеймс приветственно вскидывает руку.       Брок смотрит на них и очень хочет поклясться себе самому на крови, что не станет слишком быстро тонуть. Только клятв ведь никогда не исполняет, и в моменте оставляет эту мысль в молчании в собственной голове. Но поклясться хочется — Стив с Джеймсом выглядят охуительно. Высокие, широкоплечие, в своих собственных классических костюмах они смотрятся так хорошо, что у него начинает горчить на языке восхитительным привкусом кофе. В груди коротко екает его дурное, точно придурочное и живое сердце, сбивая собственный твёрдый и спокойный ритм. Брок не волнуется и не нервничает. Только затягивается поглубже, пока на губах сама собой появляется ухмылка. И мысль уже несется по собственному порочному кругу, предлагая никуда не ехать, затащить их обоих назад на этаж, в чью-нибудь спальню, а после раздеть. Или смотреть, как они раздевают друг друга? Брок коротко качает головой, отказывая себе самому, но все равно думает, как много усилий было приложено Стивом, чтобы завязать Джеймсу бабочку и не притянуть его для поцелуя, не начать раздевать, не завалить на постель. Думать о том, что бабочку Джеймсу завязывал именно Стив, Броку нравится слишком сильно и он просто себе не отказывает. Ухмыляется, продолжая разглядывать, рассматривать их обоих. Глаз цепляется за каждую мелочь и каждую часть тела, а мысль наяривает круги по его сознанию, ширясь в собственной пошлости и выдавая максимально важное задание — увидеть Стива со спины и убедиться, что брюки отлично сидят на его заднице. С Джеймсом и так все понятно, по одной только его широкой, сучливой ухмылке, но вот Стив… Брок прикрывает глаза на пару мгновений, когда они уже почти подходят к нему, и прячет на глубине зрачка каждую собственную мысль.       Особенно те, в которых он опускается на колени и расстёгивает Стиву ремень, после расстегивая и брюки.       — Привет, — вначале звучит голос, голос Стива, и только после Брок открывает глаза. Кивает им обоим, стряхивает остаточный пепел с сигареты. Он не станет говорить, не станет уж точно, только рот уже приоткрываются сам собой — тошнота изнутри жалит стенки желудка в ответ на это его движение. Тошнота бурлит и дерётся, ведь он не должен так быстро тонуть, он должен подступать размерено, он должен дать себе время привыкнуть. Только рот уже приоткрывается, а Джеймс оценивает его жарким, самодовольным взглядом. Стив улыбается мягко и горит кончиками собственных ушей.       Джека Брок слушать не собирается вовсе. Но склонив голову чуть на бок, с усмешкой говорит:       — Отлично выглядите, — и все же тонет, только лишнего, слишком необходимого вдоха не делает. В этой шахматной партии его поражение точно будет его же победой. А тошнота… Он привыкнет к ней. Он точно к ней когда-нибудь привыкнет. ^^^