Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       В допросной тихо и светло. Откуда-то из-за стекла, зеркального, шириной во всю стену, слышатся шепотки Колсона и сурового, крепкого Стива. Брок сидит здесь уже полчаса точно, пускай время и просыпается сквозь его пальцы — часов у него нет. В самой допросной часов нет тоже. Только голые, узурпированные искусственным интеллектом стены, невидимые камеры, точно находящиеся в потолке, и крепкий, приваренный к полу стол с двумя свободно стоящими стульями. В столе, ближе к нему, крепкий, металлический крюк для цепи наручников. А стекло сбоку — такая себе перспектива. Обычно оно находится за спиной у допрашиваемого, для большего устрашения, для создания ощущения небезопасности и подрыва уверенности преступника.       Но нет. Стекло находится сбоку, по его левую руку. Прямо перед его глазами второй стул, ещё дальше — дверь входа. Тут тоже промашка. Им явно лучше бы было посадить его к ней хотя бы спиной, чтобы, опять же, подбить пару клиньев к его самовлюблённому, самоуверенному мудачизму. Но момент уже был упущен. А Брок не задавался даже вопросом о том, откуда в башне Тони допросная и к тому же камера для временного заключения. Он явно перестроил этот этаж, а может и ещё пару каких после того, как ЩИТ взял его в оборот. Может по просьбе Фьюри, может — без. Это было неважным и лишним, конечно. Намного интереснее для него были шепотки, раздававшиеся из-за стекла. Звукоизоляция скрадывала половину звуков похлеще даже стен его камеры, что скрадывали все вообще, ещё две-три оставшихся крали тихие голоса говорящих. Даже с сывороткой Брок не мог расслышать слов.       Лишь чувствовал — ругаются.       И явно из-за него. Забавно.       Стараясь не скалится слишком очевидно, Брок не двигается вовсе с того мгновения, в котором двое в масках привели его сюда. В этот раз мешок надевать не стали, наручники выбрали легкие, не в сравнение тем, что для суперсолдат. Это было ошибкой тоже, и ему даже хотелось сказать, а лучше бы спросить: в какой заднице ЩИТ и его Капитан растеряли собственные мозги? Профессионализм был абсурден, он умер здесь ещё до того, как Брока сюда привезли, а людям, находящимся за стеклом, явно было чему поучиться. У него точно, но, быть может, даже у ГИДРы.       Комфортабельная камера заключения с собственной ванной, без кольца в стене для цепи и без колодки на щиколотку? Идиоты. Ежедневное питание, которое вчера ему дважды приносил Родригес? Придурки. И даже это нелепое расписание сна-бодрствования, контролируемое Джарвисом — дебилы. Они не смогли бы его деморализовать или ослабить, даже если бы очень сильно постарались, только Брок видел, чувствовал, читал между строк — не старались, не пытались даже с достаточным усердием.       Он, конечно, был слабее все равно. За последние двое суток урвал себе три фазы глубокого сна среди вчерашнего дня, но лишь исходя из разумности — если бы Стив вдруг пришёл допрашивать его с пристрастием, Брок должен был быть в силах хотя бы попробовать обороняться. Нападать не имело смысла да и не хотелось слишком уж сильно. А у него все ещё были заслуженные три минуты против суперсолдата, которым сверху сыворотка могла накинуть ещё четыре. В сухом остатке выходило семь, но те семь ещё нужно было апробировать, проверить, получить подтверждение в аргументах и фактах.       Драться Броку было не с кем. Галлюцинация отца исчезла, испугавшись яблока — то уже начинало гнить, стёкшее на пол его камеры, и Брок надеялся, что кому-нибудь придёт в голову убрать это дерьмо, пока он будет на допросе. Убрать точно должны были, ведь это не было тюремным заключением точно. Больше напоминало средней говености отель с жирными шторами и скрипящей, расстраханной уже давно кроватью. Жить было можно. Нужно ли было выживать? Информации было пока недостаточно. И драться ему было не с кем точно: за вчерашний день, поделённый урывком сна надвое, к нему зашёл только Родригес.       Ни слова не сказал.       Просунул поднос в проем в стеклянной двери.       Вышел.       После, через часы, вернулся с новым подносом — Брок хотел с ухмылкой спросить, что они будут делать, если эти ебучие серебряные подносы кончатся, но так и не спросил. И подносов, других, назад не вернул. Хорошо ещё, что поел, но скорее заставил себя чуть позже, после полудня. Есть не хотелось, как и подставлять собственный зад, если вдруг ему решили подсыпать что-то в еду, но ему нужны были силы. И план был достаточно прост: он поел, после лёг спать.       Как будто это помогло бы ему перебить возможное снотворное за секунду до удара. Но клин выбивался клином: Брок поел раз, раз поспал. Отец не возвращался весь вчерашний день и прошедшую ночь, и это волновало его сейчас намного больше, чем Стив, чем Джеймс, чем даже эта нелепая допросная, нарушающая все правила ведения войны. Потому что напротив отца он не смог бы сдержаться, даже если бы очень сильно захотел. Это было больше его, сильнее его и в голове не звучало ни единого голоса рассудительности — именно он позволил ему не стрельнуть Стиву да Джеймсу меж глаз, потому что это было правильным.       Но напротив отца, он сказал бы ему:       — Нападай! Бейся, грызись, рви его на куски!       Брок бы не стал сдерживаться. Даже имея в правом кармане понимание наличия галлюцинации, а в левом храня знание — никто не должен узнать, никто не должен увидеть, что его пиздили нещадно, его убивали методично изо дня в день и никто не должен был знать об этом. Потому что слова бы не помогли, ни единое, даже грамотно выбранное слово не смогло бы уменьшить его злобы. Оно убило бы его мгновенно, и все те усилия, которые он прикладывал к тому, чтобы оставаться человеком, пропали бы без вести. Он разрушил бы все и всех, добрался бы до самых глубин, вгрызся бы пальцами в утоптанную землю, вырыл бы гроб отца и после переломал бы все его обглоданные временем кости. К отцу в нем не было милосердия, сочувствия, сострадания — он ненавидел его всем своим мертвым, но ожившим сердцем.       Он был бы согласен воскресить его, если бы мог, чтобы только самолично убить, раскромсать, разорвать. Вновь воскресить и продолжать, продолжать, продолжать, пока нутро не упьётся кровью, не насытится и не получит того спасения, которого не видать ему было ни в восемь, ни в девять, ни в десять, ни позже.       Тогда его никто не спас. Пока по национальным каналам крутили новости о законопроектах по защите детей и люди митинговали, требовали помощи для всех тех, кого пиздили нещадно за закрытыми дверьми квартир и домов, он сплевывал кровь в раковину в туалете, прикладывал лёд к новому синяку и собственными руками вправлял себе нос на место. Ему было девять — он стал человеком намного лучшим, чем мог бы быть.       Но не пожелал бы им оставаться, если бы только увидел, как отец делает шаг в его сторону.       Отец не двигался. Когда Брока привели и усадили на стул, закрепив цепь наручников под кольцом, он уже был здесь. Стоял ровно слева от двери, рослый, выхолощенный и жесткий. Он смотрел лишь на Брока, в упор и с яростью, мечущейся где-то в мертвецки бледных глазах. Брок в ответ на него не смотрел. Достаточно было того, как он взвыл позапрошлой ночью, и не важно было даже, на одном ли с ним этаже в тот момент находились Стив или Джеймс.       Они могли услышать его и с другого этажа. Они могли посмотреть записи с камер, записи Джарвиса. Ещё больше информации Брок давать им не собирался. Уже выдал достаточно, и ночью, и тогда на кладбище. Ему бы стоило продумать такой исход, — и тогда он точно меньше пиздел бы с Патриком и Клариссой вслух, — но идея о том, что заявится этот ублюдок, не пришла бы Броку в голову, даже если бы он попытался ее выдавить из себя, высрать и выродить.       Однако, отец был здесь. Стоял, молчал. Все ещё в идеально отглаженных форменных брюках, с этими блядскими, правильными стрелками, и в рубашке с коротким рукавом и погонами. На нем даже был ебаный галстук! Брок был бы рад подарить ему другой, колумбийский, и не погнушался бы перепачкать руки в крови. Его руки были запачканы и так, уже давным-давно, и этот обряд наречения отца ублюдком, уродом и монстром ничего бы не изменил.       Стив отвернулся бы от него по щелчку пальцев, только услышав и сотую часть его мыслей. Джеймс осуждающе поджал бы губы и не подошёл бы к нему никогда больше. СТРАЙК испарился бы в пространстве раньше, чем Брок перешёл бы к действиям. Но Ванда осталась бы — она знала, она понимала прекрасно, но не его.       Она понимала насилие.       Она чувствовала его на себе.       И она, конечно же, знала все его прошлое наперечёт. Она, найденная им в помещении с ошмётками внутренностей на стенах, не испугалась бы его жестокости. Потому что знала: жестокость может достигнуть нереальных высот, когда ты мал, когда на тебя нападает тот, кто сильнее и больше. Он хватает за горло и швыряет на пол со всей силы — тело разрывает болью, ребра ревут и рыдают, голова бьется об пол. Поднимаешься, возвращаешь себе собственный взгляд, и орешь, и кидаешься вновь. Здесь отбиться не вопрос чести, но вопрос собственной целостности.       Здесь нужно отбиться, необходимо и обязательно, чтобы ложь не стала правдой на добрые десятки, сотни лет — ты ничтожен и мал и таким навсегда останешься, выродок, трус, беспомощный ошмёток мусора и дерьма. Тот, кто сильнее, хватает за волосы — выцарапывай глаза, пинайся, обкусывай пальцы. Здесь нужен замах, нужна не сила, но резкость и неожиданность. Упадёшь все равно, но придётся подняться.       Отступить или кинуться, но не отдавать, не позволять, не давать возможности ударить ногой, ударить со всей силы и мощи. В этом мире не существует правил, в которых лежачих не бьют — бьют ещё сильнее, чем тех, кто стоит. И Ванда знает об этом, знает о пытках, которые именует тестами, знает о рыданиях и криках других, маленьких и беззащитных.       Ещё знает о том, что у него получилось отбиться. В тот самый его последний вечер перед выездом в академию они сцепились вновь, и Брок рычал без слов, на диком, животном наречии, бился и бил. Удара лицом об стол отец не выдержал, вырубился, потерял сознание. Брок скорой не вызвал, но проверил пульс — если бы отец умер, его бы отослали в приют и все его будущее обучение в академии пошло бы нахуй.       Отец не умер. Это случилось много позже, больше десятка лет спустя, только не имело ни малейшего веса. Потому что Брок отбился в семнадцать — теперь мог отбиться тем более. И тормозить бы себя не стал. Стоило отцу сделать только шаг, только одно движение в его сторону…       Отец не двигался. Стоял и смотрел. Брок закипал, но продолжал с легкой усмешкой глядеть на входную дверь. О допросе его никто, конечно же, не предупредил, пускай тот и был очевиден. Ещё очевидным было то, что его собирался проводить Колсон — больше ему делать здесь было нечего. У всего ЩИТа сейчас было явно много больше забот, чем его сорокалетний, достаточно хорошо сохранившийся зад.       Но Колсон был здесь. На исходе получаса шепот за стеклом стих. Открылась-закрылась дверь. После дрогнула ручка двери допросной. Брок не боялся. Страх в нем не жил и после смерти да возвращения зарождаться не собирался. Он был заинтересован отчасти, — вопросами разве что, — чувствовал легкий азарт и, конечно же, ждал дальнейших действий своих пацанов. Рассчитывать, правда, на то, что эта их игра приносит им наслаждение тоже, не мог.       И лгал себе, конечно же, лгал о тотальном, повсеместном наслаждении, запирая нервозность, теснившуюся в груди от мыслей о том, как много боли он причинил. Пока что показывать реальность было слишком уж рано — Стив выбрал неясную, туманную тактику, чего хотел, понять Брок не мог, а Джеймс и вовсе был темной лошадкой. С ним было ещё сложнее, чем даже с самой гордостью нации. У Брока была вся возможная информация о них, но в прошлом, до собственной смерти, до убийства Пирса, до последней, выкуренной в прошлом существовании сигареты.       Сейчас он не знал их будто бы вовсе. Пытался собирать информацию, но то было бессмысленно — Джек думал сердцем, не головой, выдавая ему субъектив, Стив усердно прятался за плечом Капитана, Джеймс молчал и не подавал будто бы признаков жизни. Ему оставалось лишь ждать нового хода и каждого следующего, пока полученной информации не будет достаточно, чтобы сделать свой собственный: единый, первый и последний, крайний.       Одного хода ему бы хватило и чтобы вытащить Стива за шкирку из-за спины Капитана, и чтобы заставить Джеймса говорить, а лучше кричать. В крике Джеймс всегда был честнее, не прятался, не скрывался, доведённый до крайности. Стив в крайности дрался — это был его язык яростной дипломатии. А говорил всегда там, где было спокойно, и тихо, и безопасно. Сейчас не было. Самому Броку оставалось лишь ждать, и терпеть, и урывать какие-то осколки, куски информации из пустоты.       А ещё, конечно же, держаться. Потому что очень глупо было бы думать теперь, что отец исчезнет. Если даже сыворотка его не выжгла, кто-то другой вряд ли смог бы справиться с этим тем более.       — Мистер Рамлоу. Прошу прощения за ожидание, — Колсон проходит внутрь допросной, успевает показать ему пустой коридор и предположительное отсутствие охраны. Опять же ошибка, осечка, опечатка — если бы Брок сидел спиной к двери, его нервяк был бы в разы сильнее и крепче. Думал ли Стив об этом, отдавая приказы голосом Капитана? Это было последней, самой бесполезной загадкой, разгадка которой точно не помогла бы Броку разыскать больше правды в реальности.       — Ох, ничего-ничего, Колсон. Как поговорили? Продуктивно? — широко, надменно оскалившись, Брок пытается махнуть в сторону Колсона рукой, но только гремит цепью наручников о металлическое кольцо. Изнутри бьется азарт и кусачее веселье, только Колсон и вида не подает, что Брок собственными словами хоть сколько-нибудь попал в цель. Не для него, впрочем, Брок и старается. Развалившийся на стуле, скованный, лишенный оружия и собственной, личной, принадлежащей лишь ему группы огневой поддержки, он ухмыляется как можно более блядски. Интересуется при этом почти невинной интонацией: — А что же его высочество? Яички поджались самому прийти и поговорить? Я его уже который день жду не дождусь, а он так поступает. Вы ему хоть передайте, Колсон, что это непорядочно как-то. Нация, верно, в ужасе будет, если узнает.       Колсон не откликается. Проходит внутрь допросной под внимательным взглядом Брока, после усаживается на свой стул, раскладывает на столе три папки — все толстые, жирные и цвета одинакового. Брок не обманывается, прекрасно понимая, что прямо здесь и прямо сейчас его жизнь разделяется, комплектуется и множится. В одной, вероятно, все его личное, другая под ГИДРу, третья — под ЩИТ. Неважно даже в какой последовательности, важнее намного, что в ухе у Колсона наушник для связи.       А за зеркальным стеклом стоит Стив, Джеймс тоже стоит там — они смотрят на него и ждут его показаний, ждут его слов. Но в лицо не посмотрят, сами не придут, не спросят, не узнают. И Стив ещё пытался доказывать ему, что его возраст приближается к сотне? Уморительно. Сыворотка подарила ему многое из того, за что другие заплатили бы триллионы зелёных, но опыта не дала. Только ведь именно он был важнее — любых тактик, стратегий, скорости, выдержки, силы. Опыт набивал меж глаз ямку каплями воды, будто пытая, но скорее пытаясь вбить в голову закономерности, цикличность и устойчивые вероятности.       Знания можно было позабыть. Опыт помнился телом. И Броку стоило лишь дёрнуть руками сильнее, сорвать наручники, потянуться рывком вперёд и схватить Колсона за ворот рубашки одной рукой. Другая впилась бы ему в волосы и уже через секунду в чужом лице был бы отпечаток металлического стола. Хрустнул бы нос, потекла бы кровь — Броку было это не нужно вовсе, но он просчитывал вероятности. Сыворотка дала ему больше физической силы, а доктор Чо не дала и единого теста на эту самую силу перед тем, как выписала его из клиники.       Либо она оплошала и тоже опытна не была, либо прекрасно знала все и так — в этом случае она просто дала ему право на бегство.       И этот случай, второй, иной, не похожий на первый, Броку нравился очень сильно. До сжимающихся в кулаки ладоней, до зуда где-то внутри. Он не дрался давно, кажется, уже целый век, и сейчас ему бы хотелось завязать какой-нибудь нешуточный, пусть и учебный, спарринг. Ему бы хотелось получить по лицу — этого смерть не смогла забрать у него так же, как и мудачизма, и жесткости, и блядской саркастичности.       Ещё ему бы хотелось ударить и посильнее, по-настоящему. Но именно так ударить хотелось, к счастью, только отца.       — Меня пригласили сюда, чтобы опросить вас… — Колсон упирается локтями в стол и сплетает руки в замок. Он говорит уверенно, бесстрашно — Брок не желает его ни пугать, ни провоцировать. Он Колсона знает, даже рыл под него, когда только в ЩИТе оказался, но Колсон был безобиден и достаточно чист. А ещё Колсон, конечно же, лгал, и обвинять его в этом было, пожалуй, абсурдно.       Он все же был в ЩИТе.       И пускай тот отличался от ГИДРы, но разве что тонами, делами да интонациями. И тут, и там всё равно лгали все, разве что с разным усилием и мотивом.       — Допросить, Колсон. Называйте вещи своими именами, — вклинившись в чужую речь ловким движением собственных слов, Брок закидывает ногу на ногу, скрещивая лодыжки под столом. Вчерашним утром, когда Джарвис зажег свет, он увидел в окне стеклянной двери собственной камеры спортивный комплект из кроссовок, толстовки, штанов и белья. На всем была, естественно, эмблема Старка, ей даже на резинке боксеров место нашлось. Брок не побрезговал — вымылся вчера, уже вечером, переоделся. Кучу грязных вещей и берцы свалил рядом с разве что наполовину пустыми серебряными подносами с несъеденной им едой. Кто собирался убирать все это, интересно ему не было. Это все же была задрипанная, хотя и на три звезды гостиница — кто-то должен был о нем позаботиться, пока Брок не написал в книгу жалоб все, что думает о величине яиц гордости нации и о профессионализме чужой работы.       Сказать он мог определенно многое. Но много больше хотел бы говорить, конечно, со Стивом и Джеймсом. Именно этой альтернативы, правда, ему никто предоставлять не собирался.       — Не ёрничайте, Рамлоу. Нам предстоит долгий разговор и для вас же будет лучше, если вы будете сотрудничать со следствием. У вас длинный послужной список… — Колсон уже тянется к первой из папок, вероятно, выбирая наугад, а Брок почти язык себе прикусывает, чтобы не бросить острое о том, что ещё у него длинное и где именно оно может оказаться, если ебучий Колсон продолжит говорить с ним этой блядской снисходительной интонацией. Он все-таки отмалчивается — три секунды. Колсон пододвигает к себе папку и точно думает, что дальше будет как-то сподручнее, легче, Брок ему, конечно же, все выложит, как Стиву и обещал, а после отправится хуй бы знал куда и насколько.       Так не получится. Потому что Брок спал три глубоких цикла, курил последний раз двое суток назад и клал свой длинный хуй на все идеи Колсона, а ещё на его снисходительность — Брок мог согласиться на неё лишь в одном случае. Только после того, как его требования будут исполнены.       — Не наблюдаю на соседнем кресле своего адвоката, Колсон. Вы хотите вытянуть из меня информацию манипуляциями, плюнув на всё законодательство и конституционно узаконенные человеческие права? Не получится. Хотите запугать меня? Не советую, — подавшись вперёд нарочно медленным движением, Брок гремит цепью наручников вновь и скалится ничуть не добро. Это все, конечно же, не для Колсона вовсе, того и проймёт-то вряд ли — Брок делает это для Стива, для Джеймса, пока у него самого давит за правым ухом ощущением их взглядов. Раз уж они не пришли, раз уж позволили ему усесться на сцене, встряв в первых рядах зала, то теперь им предстояло смотреть и слушать. А Брок был готов показаться во всей красе азарта ради — как долго продержится Стив и на какой по счету провокации треснет вся его выдержка? И какая по счету провокация заставит Джеймса все-таки ворваться в допросную и врезать ему? Ответов на эти вопросы у него не было, а ещё не было желания ухудшать ситуацию. Но вынудить их прийти все же хотелось до чесотки в грудине. И Брок правда верил, что Колсон был достаточно умён, чтобы не принять это на личный счёт. Он сказал: — Облегчу вам работу. Я продаюсь по стоимости пачки сигарет, большого черного кофе и приведите Ванду, хочу убедиться, что она в порядке. Как только исполните, получите ответы на все свои многочисленные вопросы, Колсон. Ради вас даже ёрничать перестану.       Колсон только вскидывает к нему глаза коротким, быстрым движением, а после опускает их к пододвинутой папке. Страницу обложки, цвета песков и охры, — в точно таких же Брок всегда вводные получал, а теперь они лежат перед Колсоном и собираются рыть его нутро до конечной, — так и не открывает. Он не раздумывает даже те три секунды, что берет себе, явно слушая что-то, что ему говорят по наушнику связи. Слов разобрать Броку все ещё не удается — Стив говорит шепотом, действительно предполагая, что у Брока мог улучшиться слух.       Впрочем, Стив же заковывает его в нелепые, тонкие наручники.       Брок не понимает его тактики вовсе и пока не нервничает. Смотрит только на Колсона. Ждёт вердикта. Двух секунд Колсону хватает сполна и, стоит им истечь, он говорит:       — ЩИТ не ведет переговоров с террористами, Рамлоу.       Брок не успевает даже отследить, как произвольный, резкий смешок рвётся меж его губ, будто бульканье, уходящего под воду судна. Он тупит почти секунд пять, врезается в этот ступор всем собой, плашмя и забывая на мгновения обо всем: и об отце, так и стоящем слева от входа, и о Стиве да Джеймсе, что точно находятся за стеклом. Колсон смотрит прямо ему в глаза, ждёт ответа и пока не торопится добивать его еще чем-то. Брок отдает ему в ответ самое нелепое из существующих:       — Что?       За все свои сорок с половиной лет он кем только ни был. Выродком, мудаком и убийцей. Наемником, любовником, командиром и больным. Лидером, трусом, помощником СТРАЙКа, когда дело касалось личного. Даже трахал саму гордость нации и ее собственную гордость, вот насколько высока была планка тех ярлыков и регалий, что он мог на себе нести. Ещё он, конечно же, был предателем и все равно был лжецом, как бы ни кичился тем, что говорит правду всегда. Это самое всегда резалось на две части, ничуть не равные, и десять процентов всех его слов отправлялось лжи — было именно так. Он был именно таким.       Но отнюдь не был террористом. Человеком, который пристрелил Пирса? Определенно да. Наемником ГИДРы? Шесть ебанных лет, но терроризм? Серьезно?       Колсон выглядит именно так — серьезно, твёрдо и обстоятельно. Даже папки ни единой не открывает, пока Брок глядит на него, разве что моргая тупо и не держа на лице уже ни единой мимической колкости. Колсон кивает коротко, чётко. После говорит:       — Вы обвиняетесь в террористическом акте, произведённом в главном штабе организации ЩИТ под названием Трискелион. Вы превысили ваши должностные полномочия, воспользовались седьмым уровнем допуска и перекодировали Хелликарриеры, чтобы они поднялись в воздух, а после обрушились на здание штаба. В следствии данного террористического акта вами был сорван запуск проекта Озарение и здание было разрушено полностью. Также, по последним данным, под руинами здания погибло порядка трёх сотен агентов. Они все были агентами ЩИТа. Больше десятка из них вы убили лично, в том числе мистера Пирса и мистера Фьюри, директоров ЩИТа. За вами также числится работа на террористическую организацию под названием ГИДРА в течение последних шести лет. На данный момент вы являетесь самым опасным террористом в Соединённых Штатах, мистер Рамлоу, — Колсон зачитывает ему список, разве что папирус египетский не раскатывая прямо поверх стола. Руками, конечно, он не делает и единого движения, все это Брок читает в его глазах. Чем больше читает, тем крепче сжимает одну из ладоней в кулак — новой сумасшедшей злости в нем не рождается. Только ироничный, издевательский смех, и он сжимает его в собственном кулаке, держит до самого конца медленной, вдумчивой речи Колсона, а после выдерживает ещё секунду.       Та истекает слишком быстро и Брок позволяет себе зайтись гоготом. Он даже думать об услышанном не желает, потому что такую нелепость поискать ещё нужно: начиная с того, что никакие Хелликарриеры он и пальцем не трогал, а заканчивая тем, что Пирс вообще-то был главной ГИДРой. Естественно, Брок убил его, черт побери, и это не было ни вопросом, ни констатацией факта — лишь восклицанием. Но как он смеялся… В уголках глаз даже слёзы выступили, потому что Фьюри точно был жив, иначе и быть не могло, а под завалами Трискелиона не только пострадал он сам, но ещё и три сотни щупалец с минимальными потерями ЩИТа, и уже об этом Брок не заботился. Об этом позаботился сам Пирс, когда решил, что ему нужен численный перевес на случай бойни. А Брок просто играл по правилам, отстреливая лишь те, что ему очень сильно не нравились.       И в связи со всем этим слова Колсона — он явно знал о реальном положении дел, быть может, думая, что сможет придавить Брока кончиком ногтя к полу допросной и сам не надломится, — были лишь абсурднее. И смешнее, конечно же, куда ещё дальше.       Еле успокоившись, он опускает голову к скованным рукам, утирает уголки глаз, все ещё посмеиваясь осколочно, будто икотой. Колсон глядит на него в спокойном, снисходительном молчании — Брок его понимает. Приказ сверху, самодурство Стива и все такое. Но из-за единого понимания плясать, будто обезьянка в зоопарке и за стеклом, не станет уж точно. Вместо плясок, откидывается ленивым, насмешливым движением назад на спинку стула. И скалится хищно, победоносно, прежде чем с почти читающимся в интонации наслаждением произнести:       — При всем моем уважении к вам, Колсон. Идите нахуй.       Чуть двинув руками, только ради того, чтобы вновь грохнуть цепью наручников, Брок разминает шею, прикрывает глаза. Колсону его не перебить и не прижать — он знает об этом точно. Потому что Стив, простите, пародия на Капитана не выдала бы ему приказа применять силу, а ещё потому что все это было, конечно, бутафорией и фарсом. Но он нужен был Стиву, он очень ему был нужен, в то время как Броку нужны были курево, кофе и Ванда. Прогибаться под прихоти чужих сантиментов он не собирался: ни в прошлом существовании, ни в этой, настоящей, жизни.       — Я буду говорить с вами, но только после того, как вы обеспечите мне пачку сигарет, Marlboro, красные. С зажигалкой. Большую кружку чёрного кофе без сахара и сливок. И Ванду, — сжав пару раз ладони в кулаки, Брок поднимает к Колсону собственный взгляд вновь. Тот только губы поджимает, чуть прищуривается. И, конечно, пытается — он был бы плохим агентом, если бы хотя бы не попробовал вновь. Поэтому только пытается:       — Вы понимаете, что ЩИТу не составит сложности судить вас под юрисдикцией другого штата? Одного из тех, где за преступления, размером с ваше, вам будет вынесен смертный приговор, — он говорит, говорит, говорит, но лишь пытается. Брок скалится недобро, иронично оглядывает Колсона, а после оборачивается к зеркальному стеклу. Он скользит по нему глазами, даже не пытаясь найти с точностью местоположение Стива или Джеймса. До этого они стояли ровно по центру, но сейчас уже могли рассредоточиться, и Брок понимал это. Ещё понимал, что у любых провокаций был предел, линия среза, только придерживаться ее не собирался.       Пока Стив лгал, прячась за плечом Капитана…       Пока Джеймс молчал и держал какой-то абсурдный нейтралитет…       Они могли и не догадываться вовсе, но Брок уже расставил все свои фигуры на клетки, Брок уже взял себя под уздцы. И в ожидании чужого хода, одного и нескольких, настоящих, стоящих, собирающихся принести ему важную информацию, он собирался провоцировать.       В моменте сказал, все ещё глядя в сторону зеркального стекла:       — В таком случае, я рассчитываю, что палачом будет сама гордость нации. Это будет достаточно символично, не думаете?       Колсон ему не отвечает. Даже не хмыкает, вот ведь эмоциональный сухарь. Брок, впрочем, к нему не оборачивается тоже. Все смотрит и смотрит на зеркальную поверхность, пока не слышит, как Колсон собирает все свои папки, беззвучно кивает кому-то, кто шипит разъярённо ему в наушник. Слов Брок не слышит и от зеркала отворачивается только после того, как Колсон, забрав все три папки, выходит из допросной прочь.       Брок остается один, но лишь формально. Галлюцинация отца вместе с Колсоном не выходит. Он так и стоит, так и смотрит на него. Проходит минуты три, когда звучит четкое, будто плевком:       — Выродок.       Брок не вздрагивает. Вновь сжимает руки в кулаки на пробу, будто готовится обороняться, готовится подорваться с места и биться до крайнего, до последнего, пока бой не закончится смертью, но отнюдь не его. Умирать больше он не собирается. Чтобы там ни пришло в голову Стиву, Брок уже перевернул эту страницу собственной истории. Сейчас он собирался научиться жить — пока что получалось погано. Но, впрочем, было бы странно, если бы все, чему он только начинал учиться, получалось у него с первого раза.       В жизни, как в самом первом спарринге с Зимним Солдатом, ему нужно было апробировать, проверять собственные стратегии, перестраивать тактики и адаптироваться. В жизни ему…       — Ты жив? Ты живой?! — вначале в голове появляется ее голос, взволнованный, важный и хрупкий. Окаменевший за десятки минут ожидания возвращения Колсона Брок не делает и единого лишнего движения. Глаза прикрывает только, шепча мысленно и убежденно:       — Живой, зайчонок. Живее всех живых, — сама собой в грудине разжимается крепкая, жесткая пружина напряжения. Она была в нем с самого его пробуждения, только Брок был слишком занят, чтобы ее заметить. Брок был убеждён в том, что Стив не обидел бы Ванду, Брок был убеждён, что Джеймс бы ее не тронул. СТРАЙК — защитил бы ценой всего мира, не меньше.       И все же он был рад слышать ее, а уже через шесть секунд был рад наконец-то увидеть. Вначале открылась дверь. После Колсон вошёл внутрь — в его руках не было ничего, кроме все тех же трех папок, песочных, цвета охры и тайны, которая ею не была вовсе. Сразу за Колсоном в допросную шагнула Ванда. Она, уже перелистывающая все его мысли и воспоминания торопливыми руками, замерла на пороге, обернулась к его отцу. Брок вздрогнул, почти дернулся вперёд и еле успел остановить себя. Ему все ещё нельзя было показывать реальное положение дел его отбитой напрочь башки, но это было чрезвычайно сложным занятием — когда отец повернул голову к Ванде и ядовито, жестоко скривился, Брок почти подорвался с места и почти зарычал.       Но ничего не случилось. Ванда подобралась моментально, поджала губы и тут же продолжила собственный путь. Три новых ее шага были твёрдыми, крепкими — они выломались почти сразу, как только она побежала. Она кинулась к нему, обогнула стол, никем не остановленная, а следом, оказавшись уже подле него, поднырнула под его руку. Он не смог бы раскрыть для неё свои объятья, все ещё притворяясь, что эти наручники против него очень полезны и нужны, но она сделала все за него: поднырнула под руку, обняла его за спину и крепко-крепко прижалась.       — Все хорошо, зайчонок. Все хорошо… Как же я рад тебя видеть. Я очень по тебе соскучился, — опустив голову куда-то к ее макушке, Брок зажмурился, чуть сгорбился, потянулся плечами друг к другу, чтобы дать им обоим хоть какое-то подобие объятия. На мгновения хотел даже послать нахуй и Колсона, и проходящего следом за Вандой в допросную Джеймса, и все происходящее, хотел просто сорвать наручники и обнять ее полностью, обнять своего храброго, маленького зайчонка.       Но так этого и не сделал. Пока что ему нужно было играться, играть и провоцировать, собирать информацию. И Ванда, уже возвращающаяся в его мыслях в обратном порядке от того дня, когда они расстались в последний раз, это прекрасно чувствовала. Ванда его понимала.       — Так много случилось, пока ты спал! Я тебе все-все расскажу заново, я так скучала по тебе, без тебя было так страшно и одиноко, — Ванда обнимает его крепче, вцепляется пальцами в толстовку у него на спине и шепчет, кричит, говорит суетливо и быстро внутри его головы. Она резонирует усталостью от всего того страха, который ей пришлось пережить, и радостью резонирует тоже, светится собственным сознанием в самом центре его. Брок трется щекой о ее макушку, следом целует коротко, мимолетно — ему больше не трудно с этим. Ему больше не нужно держаться, ему больше не нужно прятать всех собственных сантиментов. Выражать их все ещё сложно, но отнюдь не рядом с Вандой.       Потому что она знает его. Потому что она — за него. Была, есть и будет за него. Она все-все о нем знает.       Их объятие прерывает крепкий стук кружки о поверхность стола, отвечая на незаданный Броком вопрос о том, для чего явился Джеймс. На стук этот Брок реагирует тут же. Даже до того, как звучит следующий, уже от пепельницы, Брок вскидывает голову, глаза поднимает к лицу Джеймса — тот смотрит в упор с сурово поджатой ниткой озлобленных губ. Ни единого слова он не произносит. Следом за кружкой и пепельницей бросает на стол запечатанную пачку красного Marlboro и зажигалку. Последняя гремит о стол возмущенно, недовольно, но Джеймс все ещё молчит. Даже зрительный контакт не держит дольше положенного: стоит ему оставить все, что он принёс, как следующим же движением он разворачивается и выходит. Провожая его взглядом, Брок замечает дополнительный стул, принесённый, похоже, тоже им для Ванды.       — Надеюсь, вы понимаете, что это милосердие к вам — единоразовая акция, Рамлоу? — Колсон выкладывает на столе все три папки вновь, пока Ванда нехотя отцепляется от Брока. Ее пальцы разжимаются последними, выпуская ткань его темно-синей толстовки с эмблемой Старка. А Брок ухмыляется вновь, разбойнически и не покорно. Секунду назад он был уязвим, но та секунда пропала в вечности прошлого, и Колсон не смог бы уже использовать ее против него никогда. Ему не позволили бы ни его собственный моральный компас, ни Стив.       — Какая жалость, а я уже думал слезно начать выпрашивать у вас свидания с его высочеством, — фыркнув скептично, презрительно скривив губы, Брок бросает быстрый взгляд Ванде. Прежде чем сесть на свой стул, слева от Колсона, она медлит, нервно сжимает руки в кулаки. В его сознании звучит:       — Здесь монстр… — и Брок чувствует тычок удивления. Интонация Ванды заполнена страхом, а ещё заполнена злостью — сантименты делят ее голос надвое, отвоевывая равномерные куски. Кончики ее пальцев еле заметно пульсируют алым, потому что она держит с ним мысленную связь, но они могут загореться ярче в любую секунду. А она может кинуться на его защиту, только этого Брок ей, конечно же, не позволит.       Он хочет убить его сам. Он хочет пополнить свой кровавый послужной список ещё на одно иллюзорное имя.       — Он не тронет тебя. Если попытается, я вырву ему кадык, зайчонок. Садись, — послав Ванде мысленный ответ, Брок переводит собственный взгляд к Колсону. Видя, что они разговаривают, тот выдерживает уважительную паузу, не вмешивается. Ванда только вздыхает трудным, разозленным движением, а после забирается на стул спиной ко входу и галлюцинации его отца. Без внимания это, конечно же, не остается. Не проходит и мгновения, как звучит презрительное:       — Окружаешь себя такими же бездарными идиотами, как ты сам. Ублюдский кусок бесполезного дерьма, — отец говорит, говорит, говорит, но Брок не слушает. Он переводит свой взгляд к Ванде, чтобы увидеть, как она морщится зло, но печально. Ей грустно за него точно так же, как грустно ему самому, когда он вспоминает о ее прошлом.       С грустью, правда, они обходятся совершенно по разному: пока Ванда сплетает пальцы у себя на бёдрах, Брок скалится задиристо. Наконец, оборачивается к Колсону.       — У меня будет к вам несколько вопросов сегодня. Я рассчитываю на вашу честность, Рамлоу. Имейте в виду, в случае, если ваши показания не совпадут с реальным положением дел, у вас будут большие проблемы, — Колсон пододвигает к себе одну из папок, бросает ему быстрое предупреждение взглядом. И Брок бы спросил у него, выписали ли ему хоть какую-то надбавку за эту обязаловку с допросом, но решает сдержаться. Драконить Колсона ему не нужно вовсе, тот сейчас лишь пешка, как, впрочем, и сам Брок. С той только разницей, что Брок играет в эти шахматы с самого своего рождения каждую секунду собственной жизни.       Колсон не знает, как долго он шёл к тому, чтобы стать конем. И вряд ли догадывается, что собственный путь Брок прекрасно помнит — ему не составит труда пройти его вновь.       — Ещё большие проблемы чем сейчас? — иронично усмехнувшись, Брок тянется одной рукой к кружке с кофе, оставленной Джеймсом. Дотянуться ему удается с трудом: даже когда он сдвигает другую руку, почти вжимая ее в металическое кольцо, под которым протянута цепь, он разве что кончиками пальцев задевает горячий керамический бок. Ни единого сомнения в том, что Джеймс, зараза, сделал это специально, в запасе теорий Брока не находится. И он, конечно же, глаза закатывает, фыркает смешливо. Джеймс отчего-то в моменте напоминает ему Мэй, которая таскала ему соленый кофе половину февраля — вот ведь парочка недовольных. Только расчеты Джеймса, хорошие, качественные, успеха собственного не находят. Уже через пару секунд кружка загорается алым светом магии Ванды, пододвигается к нему сама вместе с пачкой сигарет и зажигалкой. Брок говорит негромко и мягко: — Спасибо, зайчонок.       Колсон вздыхает. Их взаимодействия он не комментирует, вместо этого уже начиная, выделяя первый абзац первого пока что допроса. Он говорит:       — В вашем личном деле указано, что ваш отец был военным. Он служил в военной академии на границе Вашингтона, верно?       Брок не успевает подавиться кофе, потому что просто не успевает сделать глотка. Ему приходится наклониться к столу, уже после того как он берётся за ручку кружки — короткая цепь наручников не позволяет ему поднять руки на даже на высоту предплечья. И он наклоняется, он соблюдает правила этой игры, созданной Стивом, прячущимся за плечом Капитана. Глотка сделать не успевает, не давится, только глаза прищуренные, цепкие к Колсону вскидывает. Отвечает:       — Верно, — и даже если Колсона, определенно увидевшего остроту его реакции, удивляет краткость ответа, он этого не показывает. Кивает сам себе, упирается локтями в стол прямо поверх папки. Продолжает:       — И ваша мать… Она скончалась при родах, если я не ошибаюсь. Вы были единственным ребёнком в семье? — его слова это, конечно же, проверка. Не опуская взгляда к папке, Колсон сплетает пальцы в замок, глядит только на него. Он считывает мимику, движения и жесты, отлавливает их за хвосты получше любого детектора лжи, чтобы после, на более сложных и важных вопросах, знать, когда Брок лжёт, а когда говорит правду.       А ещё он, конечно же, провоцирует, отдавая безмолвное обещание — он собирается перебрать все нутро Брока и Броку негде будет от него спрятаться. Все, что у него было когда-либо, сейчас в этих папках. Каждый его шаг, каждая его ошибка и осечка, каждая его победа. Они все сейчас у Колсона, и как бы плоха ни была эта допросная, как бы сомнительна ни была стратегия Стива, к Колсону Брок чувствует одномоментно только уважение. Тот умеет работать грамотно и чётко, независимо от обстоятельств.       — Да, был, — все-таки дотянувшись до собственного кофе, Брок нарочно громко, многозначительно сёрпает, собственной театральной игры ради. Кофе оказывается вкусным до мурашек и совершенно не ровня тому, что Джек покупал ему в McDonalds. Брок делает большой глоток, непредусмотрительно обжигает кончик языка, но все равно делает ещё один. Его интересует, кто варил ему кофе, а даже если не варил, то нажимал кнопку на кофемашине, и был ли это Джеймс. Стив стал бы таким заниматься вряд ли, он пока играл роль обиженки и лжеца, но вот Джеймс… Сглотнув кофе, Брок довольно распрямляется, усмехается победоносно. Неподтвержденная теория ему нравится и, на собственный риск, он принимает ее за действительность. Лишь наслаждения ради. Лишь ради иллюзии — он ещё нужен им двоим для чего-то важного, по-настоящему важного и большего, чем ответы на какие-то там вопросы. Брок говорит: — Я не понимаю, к чему вы ведёте, Колсон. Если вас интересуют мои табеля, разочарую сразу — я их не помню. Если интересует близкий круг общения, не переживайте, его не было и никого больше допрашивать вам не придётся. СТРАЙК только, но он появился намного позже и, к тому же, его вы уже допросили, насколько я знаю. Это, очевидно, не помогло его высочеству совершенно, и вот мы здесь… Так к чему вы ведёте, Колсон?       Потянувшись одной из ладоней в сторону, Брок метафорически сбрасывает одну десятую чужих фигур с доски, следом скидывая и пару своих. Его пальцы подхватывают пачку сигарет, цепь наручников звенит о кольцо, ничуть не раздражая ни его самого, ни Колсона. Тот даже не выглядит удивленным, а ещё — разочарованным. Уже стягивая целлофановую, надорванную им упаковку, Брок подмечает в сознании важную мысль: Колсон был тем, кто пригласил его в ЩИТ. Но не был ни зол, ни сантиментален относительно его работы в ГИДРе. И либо все дело было в его профессионализме, либо в реальности странной стратегии Стива.       И как бы много Брок ни был уже готов поставить на второе, он определенно не собирался ставить все.       — Во время обучения в школе за вами наблюдалось определенное усердие. Баллы по табелям всегда были высокими. Вы также не были замечены ни в одном инциденте в школьные годы и ранее. У вас была идеальная больничная карта, — Колсон на его вопрос прямым текстом, конечно же, не отвечает. Он перебирает факты, констатирует их, все никак не задавая вопроса. Этот вопрос ещё ждёт Брока в будущем, а пока тот только вытягивает из плотного ряда новой пачки сигарету, подхватывает зажигалку. Чтобы подкурить себе, ему приходится вновь наклониться. Именно в тот момент звучит:       — Ты не заслужил ничего из этого, выродок. Если бы они знали, какой тупой и никчемный ты на самом деле, они бы даже допрашивать тебя не стали. Уродец.       Брок замирает на мгновение и сглатывает, сглатывает, сглатывает привкус кофе, а ещё желание подорваться с места. Изнутри его бьет, передергивает и всё живое в нем ревет дико, с жестокостью:       — Убей его! Заткни его! Уничтожь его! Сейчас же уничтожь его!       Ванда молчит, конечно же, все ещё засев в его голове и прекрасно слыша, что говорит его отец. Вздыхает, нервозно трёт край рукава собственной толстовки и не поднимает к нему глаз. Бросив ей собственный взгляд на миг, Брок узнает на ней одну из тех толстовок, что покупал ей ещё весной — темно-синюю, с вышивкой маленькой ведьминской шляпы где-то на спинке, под складками капюшона.       Не слыша, что происходит прямо рядом с ним, Колсон продолжает:       — Это позволило вам поступить в военную академию в возрасте семнадцати лет, но вы поступили не в Вашингтонскую. Вы уехали в Нью-Йорк, верно?       — Верно, Колсон, все верно, — кивнув с усмешкой, прячущей за собой всю его закипающую от ярости кровь, Брок все-таки прихватывает край сигареты губами и поджигает ей кончик. Из-под потолка тут же слышится шорох вентиляционной системы, включившейся на более мощный режим.       Колсон спрашивает сухо и твёрдо:       — Вы знали о том, что на следующий день после вашего отъезда, ваш отец был госпитализирован с черепно-мозговой травмой тяжелой степени? Он отказался давать показания и снимать побои.       — Ха! — надменный, самодовольный смешок вырывается из него вместе с первым, мелким облачком смога. Брок успевает удержать сигарету от падения на пол, зажигалку откидывает прочь, перед собой. Ни единого усилия, чтобы убрать жесткого, радостного оскала со своего лица он не прикладывает вовсе. Конечно же, палится, раскрывает, но не все, лишь сотую часть, которая никому ничего не даст. Колсону он отвечает только после новой затяжки: — Об этом не знал, но за информацию спасибо. Теперь я буду спать намного крепче, Колсон.       — Ты не победил. Ты, трусливый щенок, не победил меня, ясно?! Гребаный выродок, — его отец дергается, вскидывает руку и, почти скрипя челюстями, орет на него через всю допросную. Шага вперёд он не делает — лишь поэтому и сам Брок остается на месте. Остается на своём собственном стуле, с удовольствием курит и ухмыляется. Вопроса о том, почему отец не стал снимать побои, у него совершенно не появляется, только от самого факта изнутри зарождается лишь больше наслаждения.       Отец все равно подох. Пускай и не согласился с тем, что последнюю их драку проиграл, пускай и не стал снимать побои — это было унизительным для него, признать, что он пал жертвой удара семнадцатилетнего пиздюка, которого ненавидел и был бы рад сжить со свету. О да, именно это было унизительным, жестоким, но определенно не то, как он сам пиздил Брока нещадно, начиная с его восьми лет. Последнее было обыденной, классической даже закономерностью.       И быть как-то иначе не должно было, верно?       — Знали ли вы, что он умер за неделю до того, как вы стали агентом ЩИТа, Рамлоу? — Колсон задаёт свой новый вопрос и Брок чуть торопливее, чем нужно бы, кивает ему в ответ. Свободной рукой он подгребает к себе пепельницу, сбрасывает в неё немного жженых табачных хлопьев. Вновь бросает быстрый взгляд к Ванде, думая о том, что они могли хотя бы дать ей возможность взять с собой какие-нибудь раскраски или другую ерунду, чтобы ей не было так скучно.       — Все хорошо, Броки-Брок. Мне интересно. Я хочу знать, как делать правильно. Я хочу знать, чтобы быть готовой, когда Наташа придёт ко мне спрашивать снова, — Ванда подмечает его мысль почти сразу, поднимает к нему глаза в ответ. Она улыбается осторожно, самыми уголками губ и выглядит достаточно спокойной внешне. Ему не врет, только собственными словами все равно вызывает у него быстрый тычок удивления. Не показывая его, Брок отвечает между делом:       — Да, знал. Мы с Джеком возвращались с миссии в Мохаве, когда мне позвонил кто-то из его сослуживцев. За пару минут до этого вы, Колсон, как раз написали с предложением. Думал отказаться, если честно, — его речь течёт сама собой, пока мысль разворачивается быстро и резко в сторону Наташи. Брок оглядывает ее образ, крутит в собственных руках файлы с ее прошлым и настоящим. Нервные импульсы ускоряются сами собой, обеспеченная сывороткой скорость проводимости отдает ему мгновенный и четкий ответ — у Наташи нет ни мотива, ни достаточных причин, чтобы допрашивать Ванду.       Но она допрашивала. Потому что Ванда обронила это негромкое, мысленное «снова», и Броку этого было более чем достаточно, чтобы сделать правдивые, реальные выводы. Лгать ему Ванда бы точно не стала — у неё для этого мотива было еще меньше, чем у Наташи для допроса. Однако, допрос был. Кто стоял за ним и каждым отданным приказом?       Риторический вопрос вызывает у него быструю усмешку. Брок поворачивает голову к зеркальному стеклу, пробегается по нему глазами. Вычислить местонахождение Стива и пробиться слухом сквозь звукоизоляцию, чтобы обозначить стук его сердца, Брок не пытается. Просто смотрит, рассматривает — ухмыляется. Ему, быть может, стоило бы злиться на Стива, но злости нет вовсе. Брок знает прекрасно, что он не навредил бы Ванде точно. Попытался бы если, не смог бы. И все равно ведь полез к ней с допросами… Брок не решался даже предположить, насколько хуевым человеком Стив себя из-за этого чувствовал, потому что с точки зрения морали идея была крайне сомнительна. Допрашивать ребёнка, жертву обстоятельств, чтобы разыскать все те ответы, которые ему мог бы дать лишь сам Брок?       О, нация определенно была бы в ужасе, и оставалось лишь радоваться, что Стив еще не начал вершить самосуд. До вечера, правда, было еще далеко, неопределенность держала собственный градус на предельных значениях. Брок не осуждал его совершенно, самую малость гордился даже, но лишь той частью ухмылки, что была перемазана кровью ГИДРы — если бы ему нужны были ответы, он не погнушался бы ничем, чтобы их раздобыть.       Убивать не стал бы, правда, лишь физически. Чего только стоил тот крик не Джеймса, Солдата, который прозвучал, когда Брок позвал его не именем, дружеской кличкой, на которую не имел прав.       — Где он?! — Солдат взвыл, растерялся, но кинулся к нему. И вот это, пожалуй, у них троих было общим, цельным. Что Стив с этими допросами Ванды, что сам Брок со своим нахуй сломанным моральным компасом, когда дело касалось поиска информации, что Солдат, чуть не убивший его ради добычи правды… Они могли бы составить отличную трёхголовую ГИДРу, если бы захотели, но выбирали оставаться людьми.       Потому что Солдат убивать его не стал.       Потому что Брок Солдата не стал пристреливать, только вызнав правду.       И потому что сам Стив никогда, никогда, никогда не обидел бы ребенка. Пускай и успел уже даже ее допросить, вместо того, чтобы прийти к самому Броку и припереть его к стенке своими вопросами.       — Почему не отказались? — Колсон чуть прищуривается, еле заметно, тем самым почти выдавая границу, за которой начинается личное. Это самое почти Брок дотягивает скорой собственной мыслью до реальности, оборачивается к нему, отпуская все мысли о действиях Стива и их правильности, которую присуждать им должен отнюдь не Брок и никто-либо другой, кроме самого Стива. Колсон глядит цепко, не желая выявлять собственную ошибку в подборе кадров одиннадцать лет назад, и все же готовясь к ней. Готовясь к тому, что вот сейчас ошибка обнажится, надломит его профессионализм и очень быстро сделает его соучастником. Сделает его тем, кем Колсон, конечно же, никогда не являлся.       Как и сам Брок не являлся террористом.       — У вас хорошее место, Колсон. Большое здание, ставка высокая, за неожиданные вызовы надбавка, больничный лист, крупные отпускные… Кабинета я за все свои заслуги так и не дождался, конечно, но это ладно. Место все равно ведь хорошее, а, Колсон. Где ещё во всем этом мире таким людям, как я, может перепасть возможность на искупление, как не в ЩИТе? — стряхнув лишний пепел в пепельницу, Брок откидывается назад на спинку стула, развязным движением закидывает лодыжку на колено. Мысль, так и не желающая отпустить идею о допросе Ванды, подкидывает ему картинку, где она сидит в этом же помещении одна, на его месте, а напротив неё Наташа. И Ванда, конечно же, боится, но не покажет, не намекнёт даже об этом — она слишком много времени провела в его мыслях и воспоминаниях, чтобы пасовать перед такой малостью, как допрос.       Вот если бы Стив решил провести пару тестов…       Брок хмыкает себе под нос, смаргивает мысль до конца и полностью, чтобы тут же наткнуться на взгляд Колсона. Тот спрашивать вновь его не торопится, выжидает немного, потирая большим пальцем костяшку другой ладони. Говорит чуть задумчиво:       — Поэтому вы согласились? Искали искупления?       — Нет. Хотя у вас рекламная акция и крайне привлекательная, знаете. Работа на правительство, все блага, карьерный рост и единоразово выдаваемое на руки прощение. До первого инцидента, так сказать, хах, — коротко хохотнув, Брок вздыхает, качает головой. Поводит головой из стороны в сторону, говоря правду: — Я шёл за деньгами, Колсон. Мне прощение было не нужно, — «потому что тот, кто мог мне его дать, уже был мертв», он так и не добавляет. Это не для Колсона точно, не по его душу, и Брок оставляет невысказанную концовку себе. Быть может, когда-нибудь расскажет Стиву или Джеймсу, если те спросят, а он будет в очень хорошем настроении. Ванде рассказывать не придётся — уже все знает, уже все видела.       — В ГИДРу вы шли за деньгами тоже? — Колсон расплетает замок из пальцев, опускает глаза к открытой папке впервые за все минуты допроса. На исписанные страницы собственного личного дела — Брок узнает его по корявой, некачественной фотографии, выглядит он на ней даже хуже, чем мертвым, — он не косится, позволяя Колсону пролистать их, найти что-то, что тот ищет. Колсон добавляет: — Согласно рассекреченной информации, вы заключили договор на шестом году работы в ЩИТе. Это так или он был заключен намного раньше?       — Нет, все верно. Пять лет прошло, как СТРАЙК сформировали, и тут раз… — качнув головой в сторону, Брок откликается немного флегматично, вновь косится на Ванду. Чем больше времени проходит, тем скучнее ему становится. В голову уже набивается новая мысль о том, хорошо ли Ванда ест и чем вообще занимается в свободное время, но вопроса ей он не задаёт. Ванда ему, впрочем, не отвечает, очень занятая изучением воспоминаний о его поездке на кладбище. Снова и снова она прокручивает изображения Клариссы и Патрика. Когда доходит до Лучии, даже вздрагивает вся, садится ровнее на стуле. Мысленно бормочет в восхищении:       — Она такая красивая.       Брок только улыбается на уголок губ. Но вновь поворачивается к Колсону, уже туша в пепельнице первый окурок. Колсон все ещё ждёт от него ответа, вопроса вновь не повторяет. Брок же усмехается колюче, тянется к кружке с кофе. Говорит иронично:       — Мне нравится, Колсон, как вы думаете. По-вашему существует только один тип людей — те, идейные, конечно же, кто идёт в ГИДРу по собственной воле и желанию. Я на собственные слова ссать не стану, я хотел денег от ЩИТа, потому что ничего другого он мне дать не мог, но когда в мои двери постучалась ГИДРА… Ха! — наклонившись вперёд, Брок подхватывает рукой кружку и делает несколько больших глотков кофе. Тот ещё горячий, все такой же вкусный и, к слову, отлично бодрит, но последнего внешне Брок не покажет. Вместо этого опускает кружку назад на стол, распрямляется. И говорит: — Расклад был простой: если бы я отказался, меня бы похоронили в одной большой могиле вместе со СТРАЙКом. Вы можете сказать мне, что я мог уведомить ЩИТ о происходящем, и я вам с легкостью отвечу, — его вновь тянет назад, только выражение лица ужесточается, глаза прищуриваются внимательно и жестко. Колсон желает выстроить для себя его портрет и Брок выебываться не будет, поможет ему в этом с легкостью, потому что ему уже принесли и кофе, и сигареты, и Ванду. Все остальное сейчас было совершенно не важным. Кроме этого, Колсона и, конечно же, Стива с Джеймсом, что точно стояли за стеклом и ждали его ответа. Ждали, когда он скажет: — Каждого второго агента. С которым вы работали. Я видел на базе ГИДРы на окраине Вашингтона. И вы бы точно не хотели знать, какими методами они работали там. И как часто пытали тех агентов, кого ЩИТ признавал пропавшими без вести на заданиях. Колсон.       Колсон поджимает губы и сжимает челюсти. Его рука не вздрагивает даже, уже переворачивая новую страницу личного дела Брока. И он на эти его слова так ничего и не отвечает. Брок же медленно, выверенным и твёрдым движением поворачивает голову к зеркалу стекла. В этот раз прислушивается, находит сердцевину тела Стива, после ведет глазами чуть выше, туда, где должно быть его лицо.       Он смотрит именно на Стива, потому что тот желал знать и теперь знает.       Не так много, как Джеймс. Но хотя бы что-то. ^^^       В камере темно, но уже не тихо. На его подушке спит Ванда — она скрутилась маленьким комочком, прижала руки к груди вместе с плюшевым Халком и сопит уже час, вероятно. Уверенности в этом, во времени, у Брока нет, как, впрочем, нет и часов. Расставшись с ним по окончанию допроса, она пришла к нему уже после того, как Джарвис выключил свет, следуя чёткому расписанию, учрежденному Стивом. Бесшумно приоткрылась темная дверь, пропуская ее из такого же темного коридора в его темную камеру. Конечно же, она подала голос почти сразу, но не поздоровалась с ним. Первым делом она назвала код — Джарвис, код «у Пеппер аллергия на клубнику», — и только после того, как искусственный интеллект откликнулся на ее слова, попросила его включить немного света. Ее пожелание было исполнено, конечно, мгновенно. По периметру потолка загорелся сумеречный, тёплый, желтый свет, чем-то очень напоминающий заходящее солнце, и только после Ванда шагнула внутрь. Тем же кодом, обретя, видимо, приоритетность выше, чем даже у Капитана Америка, она открыла стеклянную дверь, чтобы зайти уже к самому Броку.       Удивлен он не был: ни приходу зайчонка, ни наличию у искусственного интеллекта отдельного кода для доступа к системам самого приоритетного уровня допуска. Откуда он был у Ванды догадаться труда не составляло тоже. Либо она влезла в сознание Тони, забрав код оттуда, будто обокрав магазин игрушек, либо же пробралась во внутренности самого Джарвиса. Спрашивать об этом Брок, правда, не стал. Не спросил даже, зачем она пришла — просто похлопал по постели рядом с собой, пригласил, позволил остаться.       Он так и сидел, откинувшись спиной на стену и глядя на противоположную во тьме собственной камеры. Галлюцинация отца не исчезла, но осталась где-то в стенах допросной. Спать Брок, впрочем, все равно не собирался. Тех нескольких глубоких циклов, что он урвал себе в прошлом дне, ему должно было хватить ещё на половину завтрашнего — спасибо сыворотке. Остальное же его волновало мало.       Живущая в его голове галлюцинация не позволила бы ему расслабиться, даже если бы он убедил себя, что ее вовсе нет.       Но настолько хорошо лгать себе Брок не умел.       Пробравшись тайком в его камеру, Ванда не закрыла за собой стеклянной двери, по приглашению забралась на постель и улеглась головой на подушке. Она говорила недолго, рассказывала ему о том, как Беннер учит ее считать и читать, говорила о Пеппер, которая учит ее испанскому. Рассказать больше просто не успела — заснула прямо тут, скрутившись в комок на половине его постели, еле задевая пятками его бедро. Кроссовки она предусмотрительно сняла, жалко, одеяла не притащила. То, может, и было оправдано — одеяло ей вряд ли удалось протащить так же незаметно, как она провела саму себя.       Но Брок жалел все равно. Он бы мог подоткнуть ей его с боков, чтобы она не выглядела в его камере узницей тоже, без вещей, без прав, без возможностей.       Конечно, именно таковой она и была. Хотя, у неё ведь была целая квартира — Брок не знал, рассказал ли ей об этом Мёрдок. Спросить не успел, потому что Ванда уснула. И будить не стал. Выдержавшая весь его допрос, все вопросы Колсона о миссиях от ЩИТа и от ГИДРы, все его провокации и каждое грубое, жестокое:       — Выродок, — звучавшее от галлюцинации его отца время от времени, Ванда выглядела утомленной. И немного растрепанной. Тем косам, что были у неё на голове, явно уже было несколько дней жизни. С последнего посещения Мэй никто ее так и не переплел, не сделал ей новой причёски. Просила ли Ванда об этой самой причёске, Брок спросить не успел тоже.       Ванда уснула и спала, безмятежно, негромко посапывая. Он ей даже, пожалуй, немного завидовал — себе позволить заснуть не мог. Помимо галлюцинаций, с момента окончания допроса изнутри билась острая, искрящаяся злость. Не на Колсона, но на каждый его вопрос, на каждый раз из тех, когда он спрашивал про задания ГИДРы, про миссии, в после дополнял: знал ли Брок, как много детей и женщин они убили там?       Брок знал. Брок прекрасно знал и прекрасно помнил. А Колсон вновь и вновь косился на Ванду, но той будто бы не было дела вовсе до этого их разговора. И в реальности дела не было тоже, она знала все это и так. Колсон же ждал, что она отшатнётся, испугается его или заплачет, пока Ванда играючи перебирала какие-то его воспоминания из младшей школы. О чем она думала, Брок не знал, но это занятие очень увлекло ее, до самого конца допроса. Не сразу даже, когда Колсон позвал ее за собой, она пошла следом. Вздрогнула вначале, будто очнувшись, бросила Броку долгий, взволнованный взгляд.       Она не собиралась сдвигаться с места, ждала чего-то от него, чего угодно, и ушла только получив кивок — не разрешение. Лишь подтверждение того, что он будет в порядке. Напротив галлюцинации отца или напротив Стива, который хотел непонятно чего и медлил вместо того, чтобы прийти лично, или напротив Джеймса, который смотрел озлобленно, но молчал, и молчал, и молчал…       Брок злился. Не на Ванду. Не на Колсона. И, впрочем, даже не на своих пацанов. Пускай они и прятались в засаде, чего-то ждали, не начинали пока действовать по-настоящему — Брок понимал. И все равно злился. Приход отца поднял в нем всю застарелую ненависть и жестокость.       Им нужен был выход. Он был им буквально необходим в любом из возможных эквивалентов — драться Брок пока что не собирался. Никто не нападал на него, никто даже не ждал его в сумеречных углах его камеры, подсвеченных у потолка желтым, тёплым светом. Он мог бы сходить в тренировочный зал, который на этаже, этом этаже, этаже, на котором жили Ванда и Джеймс со Стивом, точно был. Об этом, вероятно, Брок не должен был знать тоже, но Ванда отдала ему это знание безвозмездно, уже покидая допросную вместе с Колсоном. Она просто впихнула ему в сознание подобие карты из собственных воспоминаний о периметре территории, на которой находилась.       Она определенно постепенно становилась отличной наемницей. И Брок определенно хотел для неё чего угодно — не этого.       Однако, говорить с ней, обсудить с ней, спящей и сопящей в его подушку, добрый десяток важных тем сейчас не мог. Мог лишь злиться, ждать рассвета, ждать смены суток в его месте, похоже, длительного заключения, ждать завтрака, ждать новых допросов… Ванда спала уже час, наверное, когда Брок почувствовал, что ждать больше не может. Злость была острой, ядовитой для него самого, и ему нужно было сделать с ней что-то, пока галлюцинация отца не решила объявиться, пока она не решила вынудить его сорваться и поднять на уши весь этаж вместе со спящей Вандой.       — Если они узнают твои тайны… — стоило ему потянуться вперёд, стоило ему только ногу, согнутую в колене выпрямить, как Ванда тут же потянулась к его мыслям, как делала ещё в самом начале их знакомства, когда видела, что он собирается куда-то уйти. Она обозначила для себя его путь за секунды, тут же погасло ее присутствие в его голове. Но голос все равно дозвучал до конца: — Мы договаривались, что я храню твои тайны, а ты мою жизнь… Если они всё узнают, ты меня убьешь?       Брок замер мгновенно, стоило ему только дослушать чужой сонный лепет до конца. Растерянность не была ему свойственна вовсе, как ощущение, как чувство, но в моменте его выхолодило изнутри именно ею. Ещё — беспокойством. Спрашивать у Ванды, как долго она думала об этом, как долго мучилась этим вопросом, было определенно бессмысленно. Но она ведь думала, мучалась… Брок вздохнул. Качнул головой с печальной, больной улыбкой. Ванда не понимала законов этого мира, не понимала, что иногда все человеческие отношения держатся не на договорах и обещаниях.       Лишь на чувствах, на верности, вере и желании заботиться.       Он понимал это точно и чётко. Использовал, правда, через задницу, но это было уже явно другой историей. В моменте так с койки и не слез. Потянулся к ней, оперся рукой около ее головы и наклонился. Прошептал уверенно, крепко:       — Ни в коем случае. Мы теперь семья. В семье друг друга защищают, — а после поцеловал ее в висок. Ванда только вздохнула, глубоко и облегченно, чуть завошкалась на поверхности его койки. Она не плакала, она все ещё словно спала и вряд ли притворялась. Но его слова она точно услышала — это было единственным, что Броку было нужно от неё да, впрочем, и от всех, кто его окружал.       Быть слышимым и видимым в мире глухих слепцов стоило много дороже, чем любые контракты ЩИТа или ГИДРы.       Отстранившись, он оставляет Ванду спать и выходит из камеры. Преодолевает вначале приоткрытую стеклянную дверь, после выглядывает в основной коридор. Тот уже не темнит, светится неярко из-под потолка, выдавая ему порционно почти неважную информацию — свет здесь можно выключить единым кодом или щелчком пальцев при верном уровне допуска. Именно так к нему пробрался среди прошедшей ночи Джеймс, а может даже и Стив, чтобы принести комплект одежды, но, впрочем, то было глупостью. Стив бы такого милосердия ему не выделил точно.       А значит это был Джеймс.       Чего он хотел? О чем думал? Кем он был теперь, человек, получивший дом и любовь всей своей жизни назад в бесконечное пользование? Брок не знал. Брок ждал новой порции информации.       Убедившись, что коридор пуст и с другой его стороны не звучит шагов, Брок покидает крайнюю, сдерживающую его якобы дверь, прикрывает ее за собой аккуратно. Он сворачивает налево сразу же, проходит мимо допросной, удерживается от того, чтобы заглянуть в соседнюю с нею дверь. Там точно находится небольшая комнатка с широким, во всю стену стеклом, но сейчас она пуста. Из-за двери не слышится ни голоса, ни стука чужого сердца.       Насколько Брок мог расслышать, после того, как Колсон вышел вместе с Вандой из допросной и сразу же столкнулся в коридоре со Стивом, этим вечером должен был прилететь Тадеус Росс. До смерти Брока тот занимал пост госсекретаря всей гордой нации, но сейчас мог быть кем угодно — начиная от человека, который тоже собирался Брока допросить по инициативе Стива, и заканчивая новым директором ЩИТа. О его нынешнем положении Брок не знал ничего. Заботился, впрочем, не сильно. По его примерным подсчетам уже должна была близиться полночь, а значит встреча состоялась еще несколько часов назад.       Раз он все ещё был жив, значит и Росс не был для него слишком большой угрозой.       Так и не остановившись напротив заинтересовавшей его двери, Брок доходит до конца коридора, перед широким панорамным окном не останавливается, сразу же открывая дверь слева. Окно, правда, продолжается — оно растягивается во всю ширь и высоту стены, бегущей справа от двери. Напротив окна сумеречными огнями Нью-Йорка подсвечен громадный тренировочный зал. Такого даже в Трискелионе не было, вот о чем Брок думает в первый момент, когда осматривается.       — Джарвис, свет! — он окликает искусственный интеллект, стоит только ему заметить в самом дальнем углу против окна темную фигуру человека. Обмануться совершенно не получается, пускай Джарвис и отвечает ему:       — Вам не положено находиться здесь, мистер Рамлоу.       — Не выебывайся и свет включай, Джарвис. Я не сбегу. Если так хочется, можешь лифты заблокировать, — махнув только ладонью в сторону потолка, Брок все не спускает взгляда с фигуры. Два движения тратит разве что на то, чтобы внутрь зала пройти и дверь за собой закрыть — чтобы лишний раз не светиться в коридоре и не провоцировать других жителей этажа. — Я хочу немного размяться…       Стоит ему только произнести это, как свет под потолком зажигается тут же. Джарвис больше не отвечает ему, быть может, уже донося спящему Стиву о том, какой Рамлоу плохой и непослушный. Вряд ли, конечно, он говорит именно так, этими же словами, но Брок выдумывает себе это. Фыркает тут же смешливо. Стив и его приход, вероятный минимально, его не пугает и напугать не сможет, даже если тот притащит с собой Джеймса, ведь попугаи-неразлучники всегда летают парами. Быть может, если ещё придут, хоть поспаррингуются с ним. Всяк пользы больше будет, чем от молчания.       Свет включается сразу во всем зале и, как он и ожидал, в дальнем углу стоит его отец. Призраком жестокого прошлого он, презрительно кривящий губы, молчит, прекрасно зная, что одного лишь его присутствия будет достаточно. Чтобы Брок злился, чтобы чувствовал, как запекаются все его нервы, поджариваемые на медленном огне его личной ненависти. Брок только губы поджимает. И еле заставляет отвести себя взгляд в сторону, клянясь себе же, что среагирует сразу же как только его отец решит двинуться с собственного места.       Озарившийся тренировочный зал встречает его шведской стенкой, протянувшейся вдоль левой от входа стены, рядами скамей, установленными под ней и вдоль окон, до середины зала. Напротив тех окон, у противоположной стены вывешено несколько боксерских груш, рядом даже есть стойка со снарядами и другой мелочевкой. Дальнюю от входа половину зала занимает ринг — он больше того, что остался под завалами Трискелиона, раза в два точно. Брок ловит себя на быстром желании наслаждения опробовать его, покататься по нему и кого-нибудь повалять, но драться пока что ему совершенно не с кем.       А с галлюцинацией, знающей все его ходы вдоль и поперёк, драться совсем не так интересно.       Первым делом он стаскивает стесняющую движения толстовку. Подходит к ближайшей стене, бросает ее на поверхность сиденья. После стягивает и кроссовки тоже, штаны оставляя лишь по причине удобства — ткань тянется достаточно хорошо, чтобы не морочить ему зад и не стеснять движений. Начинает он, конечно же, с растяжки. И лицом, конечно же, поворачивается в ту сторону, где все ещё стоит отец.       Он смотрит прямо на него, повернув голову вслед его передвижениям. Бросает пренебрежительно:       — Бесполезный выродок. Ты не научился ничему за все годы собственной жизни, мусор, — его слова звучат настоящими, именно такими, какими Брок их помнит из детства, но уже совершенно не ранят. Тогда-то и ранили вряд ли, — Брок был слишком мал, чтобы уметь понимать собственные чувства, — но сейчас не ранят вовсе. Только лишь злят до жестокости, до пальцев, с болью комкающихся в кулаках.       Он начинает с растяжки, только отцу не отвечает. Тело отзывается восторгом на нагрузку, мышцы почти не сопротивляются этой мелочной разминке — это явно не их заслуга. Это даже не заслуга самого Брока, лишь сыворотки и только. Такое положение дел ему, правда, не нравится вовсе. Хочется вернуть себе все своё, настоящее, не химическое, заработанное не единым годом тренировок и пахнущее этим дорогим лакированным деревом. Тем самым, из которого обычно делают шахматных коней, вырезая их сосредоточенно, методично и долго.       На растяжку у него уходит почти полчаса. Отмерить их удается благодаря висящим на одной из стен часам, но вначале, ещё в самом начале те смеются над ним и его восприятием времени, показывая, что до полуночи ещё добрые полтора часа. Показывая, что Брок ошибся — не крупно, по мелочи. Только ошибаться ему не хотелось. Ни на счёт времени, ни на счёт Стива да Джеймса. В голове все ещё сидели слова Клариссы, слова Патрика о том, что его пацаны были злы, но за той злостью пряталось множество сантиментов, которые они бы хотели… Что? Подарить ему или ими его ударить? Показать, а после спрятать и отослать его так далеко, что задница самого дьявола покажется ему райскими кущами?       Такого места, конечно же, не было. Оно умерло где-то в его прошлом, когда он, перешагнув порог дома, отказался когда-либо туда возвращаться. Однако, ошибаться ему не хотелось. Проиграть он не смог бы уже вовсе, даже если бы очень сильно постарался, а ещё не стал бы менять коней посреди переправы. Чертов Линкольн все же был прав, пускай у Брока и было с десяток к нему вопросов. Эти вопросы не мешали ему ни держаться собственной тактики, ни наматывать бинты — убедившись, что мышцы разогреты достаточно, Брок сразу же направился к боксерской груше. Отец все также молчал и все также смотрел на него.       Быть может, чего-то ждал.       Намотав крайний бинт, Брок пару раз сжал ладони в кулаки. После ухмыльнулся. Ему было интересно, действительно было интересно, какую интенсивность тренировки он сможет выдержать, и пускай на эти его эксперименты над собственной шкурой доктор Чо только обозлилась бы в ответ, рассказывать Брок ей не собирался. Ему было интересно, как много дала ему сыворотка, как много ему подарила бесплатно и на какое-то время. От первого его удара кулаком груша качнулась в сторону на добрые тридцать градусов, и это было хорошо, это было просто охуительно, только не понять ему было, куда смотрел Стив, выдавая на его арест хлипкие, дурные наручники — одни из тех, что обычно использовали копы, патрулирующие улицы.       Впрочем, к Стиву у него вообще вопросов было множество. Ни единого Брок пока что задавать не собирался и в ближайшем будущем тоже. Сейчас было не его время спрашивать. Сейчас было его время, чтобы ждать и урывать себе эти восхитительные мгновения жизни. Рядом с Вандой или Джеком, в одиночестве в тренировочном зале… Жизнь пока что ощущалась сносно, приятно и не сильно обременительно. У него был какой-то очередной хлипкий план из говна и палок, у него было время, чтобы собрать информацию, и вместе этим не было нихуя: даже на его ебаных трусах была эмблема Старка, какая нелепость.       К Джеймсу вопросов почти не было. Тот, живший Солдатом десятилетия, продолжал также существовать — он скрывался, прятался на виду, следовал тенью за своим Капитаном. Пожалуй, Броку стоило бы когда-нибудь рассказать ему, что он сменил код, вот о чем он думал, набивая боксерской груше бока, но вопросов как таковых к Джеймсу у него почти и не было.       Только ожидание срыва или дестабилизации. Как долго смог бы продержаться без них Джеймс и как часто те уже случались? Брок не знал.       Брок бил и следил за дыханием. Окружая боксёрскую грушу со всех сторон, то и дело нанося удары ногами, он чувствовал, как его резвая мысль высчитывает почти до десятитысячных угол движения качающегося снаряда — это происходило само собой. Он даже не пытался контролировать это, даже не стремился об этом думать. Мысли настигали его сами: все те, что он привык за долгие годы собственной жизни обдумывать фоново, перманентно, теперь не тратили и лишнего грамма его силы. Они будто бы формировались сами, пока его разум чуть не искрился от скорости нервной проводимости.       Раньше такого не было. Но, как гласила история, сыворотка всегда усиливала то, чего было и так в достатке. Поэтому Стива она сделала примерным моральным мальчиком, ещё что-то сделала с Джеймсом, — что именно, Брок не знал, как, впрочем, не знал и Джеймса, будучи знакомым с Солдатом, — а ему самому замкнула все нейронные цепи до идеального. Было бы интересно с таким положением дел сейчас сыграть в шахматы или в карты. Во втором случае, правда, вновь придётся продуть — чтобы СТРАЙК не позволял ему зазнаваться слишком сильно и неосознанно держал его в тонусе. Но вот в первом… Да, ему определенно хотелось бы сыграть с кем-нибудь в шахматы.       Хотя, он ведь играл уже. Пока Стив делал ход за ходом, Брок смотрел и ждал. Действовать не торопился.       Его хватает на пятьдесят три минуты беспрерывных танцев вокруг боксерской груши. Под конец дыхание, очень усердно им контролируемое, обрывается окончательно, и Брок отшатывается в сторону. Он отступает до ближайшей скамьи, валится на неё задницей. Вся грудь и спина влажные от пота, по вискам и шее стекают крупные соленые капли. Он только лоб бинтованным запястьем утирает, чтобы тут же самодовольно оскалиться.       В вечный эффект сыворотки, конечно, не верит, но сам момент собственной силы, собственного превосходства над самим собой приносит столько немыслимого удовольствия, что хочется разве что кулак победоносно вскинуть и заорать какой-нибудь дурацкий клич, которого у него нет. Из своего угла его отец только бросает жесткое:       — Слабак.       Брок показывает ему средний палец, отвечая больше лениво, чем злобно:       — Ебало на ноль, дядь. Мёртвым ублюдкам слова не давали.       Злости внутри и правда больше не чувствуется. Только расслабленная усталость, переполненные удовольствием мышцы и сила, реальная крепость. Если бы он хотел утомить себя в край, он смог бы продержаться и дольше, ещё полчаса, после второе дыхание — ещё минут сорок. Брок чувствует это где-то внутри, разбрасываясь перед самим собой числами времени, но, уже поднимаясь, к груше не возвращается. Вместо этого стягивает бинты, оставляя их сушиться на одной из скамей, после подхватывает толстовку. Надевать ее поверх потного тела на хочется вовсе, хватит и того, как у него задница упрела изнутри в штанах, поэтому Брок только кроссовки натягивает назад. Мимолетно думает о том, что будет, если он случайно наткнётся на одного из своих пацанов, и тут же ухмыляется развязно. Где-то в прошлом он ведь нравился им, точно нравился — сейчас, после смерти и возвращения, в это было поверить почему-то не так уж и сложно.       Быть может, из-за прощения, а может и из-за того, что они все же его спасли — ни то, ни другое, ни возможное третье не было решающим. Где-то в его голове просто все ещё были те вкусные, горьковатые кадры хорошего секса со Стивом и Джеймсом. Вот в них он им точно нравится, по глазам было видно. Точнее, нравилось его тело — это было важным уточнением.       Перекинув толстовку через локоть, Брок просит Джарвиса выключить свет, а затем выходит из тренировочного зала прочь. В основном коридоре этажа все так же тихо и спокойно. Нет ни Стива, спешно идущего на его поиски, нет ни Джеймса, разыскивающего Ванду. За эту халатность Брок бы им высказал точно, но после полуторачасовой, столь желанной тренировки был слишком расслаблен, чтобы вообще об этом думать. Ванда, к тому же, была умной девочкой, а ещё у неё был СТРАЙК — в сравнении со Стивом и Джеймсом сейчас за ней даже Родригес приглядывал бы лучше и внимательнее.       Однако, в настоящий момент они оба ведь спали — вот о чем подумал Брок в каком-то привычном, примелькавшемся желании защитить собственных пацанов от своих же мысленных нападок. Защита успехом не увенчалась. В нескольких шагах впереди уже находилась дверь, соседняя с дверью допросной, и Брок услышал неожиданно для себя самого:       — Если у вас есть ещё вопросы ко мне, другие вопросы, задавайте, мистер Росс.       Голос, конечно же, принадлежал Стиву и раздавался из самого центра допросной. И соблазн определенно был слишком велик, чтобы Брок даже помыслил о том, как именно он будет ему сопротивляться. Разморенный тренировкой и, возможно, отсутствием полноценного сна, он только плечом коротко жмет, а после тянется к ручке двери. Нажимает ее как можно беззвучнее, вовсе не рассчитывая, что Стив его не услышит.       И все равно нажимает с осторожностью. Мысль, которую он обдумывал, делает свой последний виток, все-таки нарекая, как минимум, Стива безалаберным в отношении Ванды, а после устремляется прочь. Далеко не уходит — стоит Броку открыть дверь и сделать шаг в пространство за зеркальным стеклом, как он сразу же видит Джеймса. Его мысль скептично фыркает, нарекая и это темноволосое чудо с мелким пучком на затылке безалаберным тоже. Подумать о том, что, возможно, они доверяют ему достаточно, чтобы не сторожить двери его камеры, Брок все-таки успевает.       Сам же перебивает эту теорию наличием в стенах искусственного интеллекта. Ни о каком доверии к нему думать больше не получается.       А Джеймс уже смотрит, оглядывает его быстрым движением глаз, задерживается на долю секунды на влажной от пота шее и груди — Брок замечает. Ухмыляется самодовольно, зная, что отсутствие кубиков пресса отнюдь не способно сделать его уродом и хоть немного ухудшить его восхитительного вида. Джеймс ничего не говорит. Он отворачивается назад к стеклу, обнимает металлическое запястье пальцами живой руки. С места даже не сдвигается, так и сидит, оседлав стул и уложив предплечья на спинке перед собой.       Брок закрывает дверь за собой, проходит внутрь пружинящими, неспешными шагами. Толстовку бросает бесполезной тряпкой на подоконник, располагающийся под стеклом, для себя подхватывает один из стульев, что стоят у другой стены. Он переносит его бесшумно, ставит на пол без единого звука и все думает, думает, думает, спросить ли у Джеймса то, что ему сейчас необходимо знать, или все-таки повременить, скрыть собственное присутствие от усиленного слуха Стива. Размышление завершается в тот миг, когда он валится на стул, откидывается влажными лопатками на обтянутую тканью спинку: даже если Стив услышит его сейчас, подорвётся с места вряд ли — ему не выгодно показывать сидящему напротив него Россу, что находящийся под его контролем преступник, под контролем не находится вовсе.       — Что за хер и какого черта он здесь делает? — ленивым движением качнув головой, Брок подает голос, а сам тянется вперёд, к карману толстовки. Там так и лежит уже наполовину скуренная им пачка, которую только сегодняшним днём для него раздобыли по требованию, не по просьбе точно, и Брок вытаскивает ее. Попутно видит сразу обоих своих парней: Джеймс оборачивается к нему резким движением, Стив вздрагивает, тут же каменеет лицом, но сдаёт себя с потрохами. Голос Брока он, конечно же, услышал из-за стекла.       Джеймс хмурится, вновь оглядывает его. Должен бы медлить дольше, судя по выражению лица, но говорит достаточно быстро и чётко:       — Тадеус Росс. Госсекретарь. Приехал узнать о положении дел, — «командир» он не добавляет, звучит, правда, так, словно вот-вот и это произнесёт. Брок кивает понятливо пару раз, глазами к Джеймсу не обращаясь. Все его внимание фокусируется на пачке, пока он высыпает сигареты на подоконник, пока подхватывает одну из них вместе с зажигалкой. Между делом бормочет:       — Вначале они его разморозили, захуярили в самый центр океана, ничего не рассказав, а теперь недовольны его работой… Сказочные долбоебы.       Джеймс замирает, дергается даже крупно, то ли от слов, то ли от интонации, и Брок слышит, как его железные пальцы гнут каркас стула. Металл вдавливается, сминается — интересно, конечно. Распознать злости или любой другой эмоции у Брока не получается. Он подкуривает себе, откладывает зажигалку на подоконник, после забирает себе пустую пачку под пепельницу. Вновь поднимает глаза к стеклу.       — Что ж, раз мы разобрались с вашим дальнейшим планом действий в отношении оставшихся баз ГИДРы… В общем и целом это все, что нам нужно было узнать, но у меня лично есть ещё несколько вопросов, — Росс легким движением руки пролистывает какую-то папку, которая лежит перед ним на столе, поджимает губы. Для своего старческого возраста, он выглядит достаточно крепким. Выбеленные, седые волосы даже идут ему отчасти, но все равно выдают его старость. Опытности пока не выдают, ее Брок ещё совершенно не видит. И не помнит — с этим человеком ни работать, ни говорить ему не доводилось, пускай пару раз он и видел его где-то в коридорах Трискелиона. — Я бы хотел узнать у вас, что вы собираетесь делать с неким Джеймсом Бьюкененом Барнсом. Насколько мне известно, он является одним из агентов ГИДРы, под него даже был создан специальный проект. Поэтому нас очень интересует до какого момента он будет находиться здесь.       Брок не давится дымом лишь по случайности — успевает выдохнуть до того, как Тадеус договаривает. И в упор натыкается все же на опыт. Опыт и профессионализм. Они оба буквально сквозят в том, как легко Росс жонглирует этими «нам» и «мне», рассеивая внимание противника, но в любом случае говоря не от своего лица точно. От лица тех, кто заправляет всей гордой нацией.       Стив держится хорошо. Руку, которая сжимается в кулак уже через мгновения, опускает под стол, себе на бедро, очень хорошо держит лицо — только глазами палится. В них, в этих его глазах, Брок замечает искру почти немыслимой ярости, а ещё вспаханное поле беспомощности. Второе ему не нравится, только вмешиваться Брок не торопится. Ждёт информации, ждёт лучшего момента для собственного хода.       — Сейчас Джеймс ожидает начала специально подобранной для него программы адаптации. Он будет работать с психотерапевтом, посещать группы поддержки, — голос Стива звучит чётко, выхолощено, и за это Брок накидывает ему пару бонусных очков к его выдержке. Только его стратегия защиты сработает вряд ли — не с такими, как Росс. Потому что Брок уже сказал и отказываться от собственных слов пока не собирался. Если правительство приходило, чтобы узнать положение дел, значит оно приходило, чтобы внести коррективы.       Или уволить.       С Капитаном Америка в этом плане было, конечно, сложно, а со Стивом и того сложнее. Он был упёртым моралистом, танком, который вёз из прошлого в будущее свой консерватизм и веру в великие идеалы. Его символизм был полезен им, но лишь до момента, пока был удобен и не предполагал угрозы.       Сейчас же угроза явно была — никто не смог бы сказать, что жило в голове Джеймса и как много из этого было помечено слизью ГИДРы. И вряд ли кто-то хотел бы это узнать на собственном опыте. А только и альтернативы бы не разродилось. Пока Джеймс молчал и вышагивал темной тенью за плечом Стива, часики тикали и не останавливались. Как долго им всем было до новой дестабилизации? Брок не знал. Но совершенно не боялся — даже с дестабилизированным Джеймсом ему было сподручнее, чем с этой молчаливой тенью.       — Вы отдаёте себе отчёт в том, что он находился в ГИДРе десятилетия? — Росс вопросительно приподнимает бровь — все-таки нападает, сука. Только это случается, как Брок тут же подаётся вперёд всем собой, прищуривается внимательно. Где-то сбоку Джеймс откликается на него, может слышит, как его сердце начинает биться сильнее, может какие-то феромоны чувствует, но с ним Брок не заговаривает. Не заговаривает ни с кем, замерев в ожидании и глядя лишь на Стива. — Его разум сломан, Капитан Роджерс, и вы знаете это не хуже меня. Вам хочется дать ему второй шанс, я понимаю, но он опасен. Намного опаснее обычных карманников и убийц. Нейропрограммирование сделало его неуязвимым идеальным оружием. Мы опасаемся, что никакие программы по адаптации… не будут достаточно полезны в данной ситуации. Если вы понимаете, о чем я говорю.       Стив не вздрагивает. Держится, глядит прямо на Росса — проиграет. Брок не высчитывает и не угадывает, уже и так зная, что Стив сейчас весь, будто глубокая морская впадина доверху заполненная сантиментами. Даже если попытается, он не сможет мыслить здраво. Будет защищаться — Росс продавит. Если нападет бесконтрольно, а только так напасть ведь сейчас и может — сам же сорвётся.       — Вы не знаете его. Он не… — «такой» договорить Стив так и не успевает. Брок перебивает его чётко и жестко сразу же, заставляя собственными словами заткнуться, остановиться и услышать его, выслушать его:       — Вот тут стоп, Кэп. Твои сантименты сейчас все расхуярят. Им не нужно ни твое личное, ни правда, им нужны козлы отпущения, — Брок резким, быстрым движением поднимается на ноги, свободную руку сжимает в кулак. Мысль о том, что Джеймса упекут глубже задницы дьявола, ему совершенно не нравится, как, впрочем, и та, где его будут использовать, как оружие, снова, только теперь в пользу нации и ее бессмертной гордости. Это все читается меж строк с легкостью, что им самим, что Стивом, что Джеймсом. Ответов на вопросы о том, что они — они со Стивом, конечно же, — будут делать, если Джеймса заберут, Брок даже не ищет. И так прекрасно знает, что отнюдь не ради нового его заключения всего себя ставил против Пирса — он Джеймса никуда и никому не отдаст. Даже если сам Джеймс его прогонит прочь, только вызнав, что он в опасности, Брок впряжётся. Не ради собственного спокойного сна или покупки чужих сантиментов, но лишь потому что именно так правильно. Так и никак иначе. — Слушай меня и повторяй за мной. Вы не знаете его. И вы не знали о нем…       Стив сопротивляется. Молчит, зубы сжимает крепче, так, что желваки перекатывают под кожей. Тадеус Росс лишь заинтересованно голову на бок склоняет — он ждёт момента, в котором слабое место гордости нации станет очевидно. Только нихуяшеньки он не дождётся точно, потому что Брок знал Стива, помнил его из собственной прошлой жизни. Тот Стив верил ему и был ему верен. Тот Стив, которого Брок в итоге предал, все ещё точно был где-то внутри.       Он сказал:       — Вы не знаете его. И вы не знали о нем. Он был гражданином вашей страны и вы бросили его. Вы отдали его им. И прямо сейчас он — бывший военнопленный, — Брок говорит, говорит, говорит, вкладывая в каждое собственное слово столько стали, сколько в нем только находится. Вся та злоба, что живет в нем веками и никогда его не оставит, поднимается со своего дна, чтобы защитить тех, кто был невиновен вовсе, но пытался быть обвинённым лишь потому что оказался не в том месте и не в то время. И Стив слушает его, слушается. Его интонация меняется тоже, только Брок, слишком увлечённый собственной речью, не может потратить и мгновения, чтобы самодовольно ухмыльнуться. Он продолжает, говорит — прибивает Росса к стулу так, как тот вряд ли ожидает. Он прибивает его интонацией Стива, его словами, что принадлежат самому Броку. Он говорит, расставляя жесткие, бескомпромиссные акценты: — И прямо сейчас вы предлагаете мне упечь его в тюрьму, просто потому. Что у вас есть сомнения. В его адекватности. Есть ли у вас аргументы, подтверждающие ваши сомнения?       Брок все-таки ухмыляется. Его взгляд перекидывается к Тадеусу Россу, сразу считывая все-все внешние показатели. Росс, такого напора явно не ожидавший, немного приосанивается, пальцами впивается в поверхность открытой папки, что лежит перед ним. Он глядит лишь на Стива, внимательно, пристально, и Брок не знает, видит ли Стив, чувствует ли он — их слова выбивают десятку за единый речитатив выстрелов. А у Росса вена вздувается на шее. Такое нападение ему явно не с руки, потому что крыть ему нечем, и если он думал, что ему удастся Капитана продавить, то он чрезвычайно ошибся. Независимо от того, что в настоящий момент Брок оказался в этом месте случайно, послушность Стива случайностью не была. Он верил ему и верил в него — Брок не собирался второй раз продавать этой веры. В первый-то продал скрепя сердце и себе же в ущерб, но его личное, лучшее, все ещё было при нем. Он отлично учился на своих ошибках. Стив с Джеймсом научили его тому, что он все же был нужен. По крайней мере живым.       — За последний месяц, что Джеймс находится здесь, в башне Тони Старка, под моим присмотром, не произошло ни единого инцидента. На этаже также содержится Ванда, о ней, я думаю, вы наслышаны достаточно и мне не нужно сейчас пересказывать вам, насколько опасна она может быть. И за последний месяц за ней также не наблюдалось и единого инцидента. Никаких драк, никаких конфликтов, никаких жертв или пострадавших от ее рук, — Брок пиздит очень методично и убежденно. Реального положения дел он, конечно же, не знает, лишь имея твёрдую уверенность — если бы что-то случилось, Стив бы собственную шкуру положил на сокрытие произошедшего. Он точно знал, что Джеймса могут забрать от него. И Ванду могут тоже, но тут уже Брок бы первым не позволил ее увезти. Если бы подох, СТРАЙК перестрелял бы нахуй всех, кто собирался и кто был причастен. Именно поэтому Брок говорит, говорит, говорит и не унимается. Его поджирает изнутри злоба на этого умника, Росса, и всех, кто за ним стоит, ещё с самого момента разморозки Капитана. Глупостью было бы считать, что они не были оповещены Фьюри о происходящем — именно что были. Ох, они точно знали, что их символ снова живой, снова собирается натянуть свой звездно-полосатый, а после продвигать справедливость и нести мир. И что они сделали? Если бы Брок не сказал Наташе купить ему ебучую куртку, ебаную сраную куртку, даже ее не заслуживал их великий, восхваляемый нацией символ — это лицемерие было выше того, что Брок мог бы вытерпеть и рядом с чем мог бы позволить себе находиться молча. Поэтому последние собственные слова он почти выплевывает, еле удерживая интонацию, что уже торопится подняться до крика: — Если вы считаете мои методы реабилитации недостаточно результативными, предложите свои, мистер Росс. В противном случае эти люди останутся здесь и продолжат адаптироваться к своей новой жизни. Потому что ничего другого вы, как правительство, предложить им не можете, кроме тюрьмы и камеры при том, что они являются жертвами обстоятельств, вашей политики и вашей системы государственной безопасности.       Стоит Броку смолкнуть, как Стив смолкает уже через долю секунды. Он весь замирает, каменно жесткий, ожесточившийся сам собой — речью Брока и его интонацией. Держится все ещё хорошо и определенно точно мог бы справиться и без Брока. Где-нибудь в другом месте другого времени настоящего, где не вяз бы в этой трясине сантиментов, Стив точно был бы в состоянии включить голову и перекрыть холодным расчётом все мелкие, крепкие сантименты. Сейчас таковым не был явно, очевидно, а приход Брока был явно случаен — если бы он узнал, что Джеймса собираются увозить, он бы приперся в любом случае. За Вандой пришёл бы тоже. Если бы был мёртв, за ней пошёл бы СТРАЙК. СТРАЙК отстрелял бы всех причастных, чтобы после скрываться весь остаток собственной жизни, только эта цена была никчёмна и бесполезна.       Ни Джеймс, ни Ванда, будучи лишь жертвами, оказавшимися не в то время не в том месте, не заслуживали изгнания и заключения. Случись то, не прошло бы месяца, как их бы начали натаскивать на новые задания — теперь в угоду великой нации. Этот приём был стар, как мир, и чрезвычайно прост, не давая Броку сомневаться в собственной бессменной актуальности.       А Стив был крепок и твёрд. Он сидел, продолжая молчать, продолжая выдерживать выжигающий взгляд Росса. Тому определенно ни единое из услышанных слов не понравилось, только Брок ебал его предпочтения до глубокой глотки: Росс мог отсосать и передать это предложение всем своим коллегам. Потому что здесь ему с его «сомнениями», «подозрениями» и «предположениями» рады не были и ему лучше было запомнить это. Ещё — запомнить, что Капитан Америка не ебучий сувенирный брелок, который можно вешать на каждую попавшуюся под руку связку ключей. Капитан Америка — Стив Роджерс. У него есть имя, личность, история и твердость, та самая твердость, за которую и которой ради Брок вообще в него вляпался. А ещё, конечно же, сантименты, и они требовали уважения, но отнюдь не того, чтобы хватать их за шкирку и за их счёт прибивать их хозяина к полу.       Однажды Брок себе такое позволил — все ещё не мог предположить, как долго еще придётся за это расплачиваться. Придётся в любом случае, естественно, такова была суть мироздания, однако в моменте это казалось чем-то совершенно незначительным. Опустив глаза к сигарете, зажатой в пальцах руки вместе с пустой пачкой, Брок перехватывает пачку другой ладонью, стряхивает в неё нагоревший пепел. Искра злобы, что разожглась в нем, неспешно остывает, давая ему почувствовать давление за правым ухом — это Джеймс глядит на него, не моргает даже. Просто глядит, будто бы внимательно, будто бы удивленно. Брок поворачивает к нему голову, усмехается на уголок губ, а после затягивается сигаретой, глядя Джеймсу прямо в глаза.       Тот отворачивается первым, салага, и вряд ли потому что боится. Сторонится, скорее, и Брок не продавливает. Делает шаг назад, валится на стул задницей вновь, все ещё чуть влажной спиной прижимаясь к спинке. Он возвращает свой взгляд к Стиву, оглядывает его. С кончика языка рвётся само собой — горькое, вкусное. И возможный себе отказ ощущается кощунственно уже заочно. Брок лишь выдыхает табачный смог куда-то вверх, следом говорит тише и спокойнее, с какой-то ебучей лаской:       — Нормально, Кэп, выдыхай. Они знают, какую мы бучу можем поднять, и ещё большая просадка рейтингов им не нужна. Выдыхай, — его изнутри дергает неожиданной, давно позабытой тошнотой, только она и в половину не такая же, как та, что сопровождала его весь прошлый год. Это скорее его собственное волнение, оно просыпается где-то внутри, коротко дергает стенки желудка. Слишком сильно Брок открываться, конечно же, не станет: это чревато большими потерями. Но уже позволенное себе дает свой важный, почти мгновенный результат.       Стив вдыхает глубже, выдыхает, краснеет кончиками ушей. Джеймс шуршит перекалибрирующимися щитками железной руки. Они оба реагируют на него, на его интонацию и на это самое «мы» — Брок крайним ублюдком разбрасывается словами, за которые ему вряд ли кто даст возможность ответить. Сам он, конечно же, ответить мог, этой хуйни никогда не страшился. Чаще, правда, увиливал, манипулировал и вопросы в ответ на вопросы задавал, но если бы Джеймс пришёл и спросил напрямую — Брок бы ответил. Стиву ответил бы тоже.       Жаль только приходить они совершенно не торопились.       — Хорошо, я вас понял, Капитан Роджерс, — Росс отступает и, кажется, подходить больше не решится. Где-то слева от Брока хмыкает Джеймс, сам Брок только вальяжным движением закидывает лодыжку на обтянутое тканью штанов колено. Тадеус Росс от Пирса отличается точно, и хваткостью, и идейностью, а еще, пожалуй, количеством подчиняющихся ему первоклассных убийц, и все равно его отступление выглядит заведомо продуманным. Расслабиться себе Брок не дает, не того рода он фигура — поэтому, впрочем, почти не удивляется, слыша уже через мгновения: — Последний вопрос, который я хотел вам задать… Что вы скажете насчёт Брока Рамлоу?       Изнутри дергает резко. Его пальцы проминают стенки пустой пачки, глаза прищуриваются на мгновения. Глупостей себе Брок не позволяет — с момента, как ГИДРА оказалась рассекречена, все его грязное белье всплыло на поверхность драными тряпками. Было бы нелепо рассчитывать, что ему удастся выйти живым из этих вод. Статус Капитана мог бы ему помочь, как, впрочем, и его слово. Пускай Росс приперся, чтобы убедиться в качестве работы гордости нации, одним собственным приходом уже ставя под сомнение все в общем и каждую мелкую деталь, аргументы Стива все ещё стоили дорого.       Собирался ли он аргументировать в пользу Брока?       Определенно нет.       — Что вы хотите узнать, мистер Росс? — Стив интересуется сухо и коротко. Ответов не даёт, задаёт новый вопрос — это хорошо. При их работе это просто отлично, потому что редко когда будет хорошей идеей развёрнуто отвечать на абстракцию. Всегда лучше уточнить, всегда лучше отвечать чётко и коротко, прямо по делу.       Брок не отвечает и больше не суфлирует. Опускает глаза к сигарете, вновь затягивается. Его губы уже норовят скривиться в раздражённом разочаровании — он действительно никогда не умел разделять работу и личное и даже смерть не смогла его этому научить. Стоило только ему увидеть, как Стив сдаёт позиции, Брок ринулся на перерез тут же, не задумался даже. Стал бы Стив делать нечто подобное ради него? Нелепо и ничем не обосновано. Стив на него точно был зол все ещё. А ещё Стив уже получил своего настоящего в полное владение — Брок тут был не нужен. Крайне уверенно старался об этом не думать, чтобы просто с ума не сойти от метаний и собственных сантиментов: идея тройки, настоящего треугольника, была желанна, а каждая мысль о собственной сантиментальной отставке больна и грызлива. Именно поэтому он собирал информацию, именно поэтому не торопился делать собственного хода.       Чтобы просто не проиграть, но ведь проиграл уже заочно — только что показав и Джеймсу, и Стиву, что он все равно за них. Он мудачий кусок дерьма и он поступил погано, один хер, что был готов за это ответить, но все равно он за них все ещё, до сих пор, отсюда до Алжира и назад — он за них. За свободу, за справедливость, за спасение всем, кто был втянут в жестокость без собственной воли.       Вряд ли Стиву и Джеймсу то было нужно — вот о чем Брок подумал неожиданно, уткнувшись взглядом в сигарету, зажатую меж пальцами. Его вмешательство в этот допрос было своевременным, очень подходящим и удобным, но глобальнее… Он ведь не сдался им нахер, верно?       — Брок… — сбоку звучит неожиданно негромкий голос Джеймса. Тот вновь глядит на него, пристально, и вздыхает. Конечно же, собирает информацию тоже — у него в этом явная фора. Брок дергает головой, с кислым раздражением отказывает:       — Говорил не считывать с меня всякую хуйню без моего разрешения. Не лезь, — «ко мне» он не добавляет, скорее желая сказать не лезть к себе в грудину и не ворошить алые внутренности. Клетку рёбер не трогать — ему без неё с живым, ничем не прикрытым сердцем жить будет слишком трудно. Джеймс понимает, а может и нет. Брок его по имени не зовёт, держится границы, а ещё не называет принцессой. Уже, впрочем, и не сильно хочется — жесткая интонация последнего вопроса Стива ставит его на место так, как никогда не ставил ни Джек, ни Пирс, ни кто угодно другой. Росс уже начинает говорить, не имея полной картины происходящего, но все равно крайне уместно не давая Джеймсу продолжить. Благодарить его Брок, конечно же, не станет. Затягивается сигаретой вновь, сбрасывает задумчиво немного пепельных хлопьев в раскрытый зев пачки.       — Насколько нам известно, в данный момент агент Колсон занимается допросом мистера Рамлоу. Что вы планируете делать с ним дальше? — уточнение, столь важное, Броку не нравится. Он думает за себя, за себя мысленно кривится, раздраженно дергается — с разочарованием. Стоило бы порадоваться, что ему сантименты не рвут сознание так, как разрывают то Стиву, а только нихуя нет здесь большой разницы. Стив чуть не проебывается, чуть не выдает собственные сантименты тому, кто их против него же использует. Сам Брок проебывается, позабыв, что партия уже началась, что ему нужно собирать информацию, что ему нужно позаботиться о сохранности собственного, только ожившего сердца в первую очередь.       Новое слово остается за Стивом. Брок поднимает к нему глаза, слыша, как Джеймс слева вдыхает поглубже, считывает, сука, прощупывает почву. Если после туда врежет, в самое уязвимое, пускай и не сильно больное, это будет определенно в лучших традициях ГИДРы — Брок примет. Уже говорил, уже обещал, что примет все, что они ему дадут. Если то будет боль, это будет, конечно, погано. Но заслужено. В прошлой жизни он поступил, как ублюдок. Иначе не стал бы, не смог бы тоже, и все равно заслужил.       Стив выглядит жестким. Лицо Капитана, наконец, натягивает до конца и то стыкуется с его собственным, выглядя совершенно естественно. Его рука, лежащая на колене, спрятавшаяся под поверхностью стола, сжимается до белеющих костяшек, губы поджимаются до тонкой, жестокой нити. Он злится, конечно же, злится, пока Брок безуспешно пытается просчитать, как много ему принесёт уже совершенная им ошибка. Никто его не защитит, никто его не спасет, СТРАЙК попытается — получит отказ. Брок, конечно же, примет, но чем больше секунд проходит, тем лучше чувствует важное.       Боль от изгнания будет ебейшая.       И ему придется как-то с этим жить после — уже не существовать, именно жить.       Стив выглядит так, будто ему очень крепко и сильно врезали — голову удержать удалось, но лицо все равно дёрнулось, почувствовало удар. Когда он приоткрывает рот, Брок тушит окурок в пачке, вдыхает поглубже и стягивает лодыжку с колена. Сейчас лучше уйти, потому что слушать все то, что Стив о нем действительно думает, ему не хочется. И он тянется вперед, почти поднимается со стула, когда слышит:       — Я не могу назвать это допросом, мистер Росс. Мистер Рамлоу сотрудничает с нами в расследовании по делу ГИДРы.       Стив говорит «с нами», давая Россу понять, что их яйца отнюдь не в одной корзинке валяются, и Брок цепляется именно за это, бесполезное, безнадобное и абсурдное, вместо того, чтобы развернуть мысль в сторону обдумывания того, что Стив пытается сделать, куда он пытается привести этот допрос. Брок не боится итога — его тошнит. Вероятности крутятся перед глазами, заставляя его сесть на стуле ровно и напряженно. Лицо приходится держать тоже — Джеймс все ещё смотрит, все ещё глядит на него внимательно, все ещё собирает информацию. Броку бы хотелось уметь так тоже, уметь чувствовать больше запахов, только отнюдь не сейчас.       Если бы он мог, отправил бы себе самому это умение в прошлое, в каждый из тех дней, когда сближался с ними обоими, не оставляя себе места для вдоха. Ох, ему бы правда хотелось узнать, как пахнет этот щенячий, правда щенячий восторг того Стива, что улыбался ему смущённо утрами, лёжа под соседним одеялом и уже собираясь переползти под его собственное, чтобы прижаться тесно и горячо. Ещё ему бы хотелось узнать, как пахнет сучливость Джеймса, эта его норовистая, лживая покладистость, под которой прячется столько искрящегося шкодничества, что даже Броку никогда не удастся его присвоить. И как пахнет этот миг, когда их возбуждение рядом с ним уже успело загореться в глазах, но только-только спускается вниз, будоража внутренности и дразня кожу мурашками?       Брок никогда не узнает. Мысль в моменте отшвыривает в стену почти физическим усилием, потому что она дразнит его самого, но не наслаждением — лишь обещанием боли, в качестве подарка за все его мысленные ожидания, которые вряд ли будут оправданы и родятся в реальности.       — Как удивительно получается, Капитан Роджерс. Вы держите неадекватных людей, сверхлюдей, я бы даже сказал, свободными, не обдумывая последствия любого инцидента, который они могут учинить. Вы сотрудничаете с преступниками, — Росс медленным, методичным движением закрывает лежащую перед ним папку и укладывает поверх неё замок из собственных рук. Брок слышит тот миг, в котором его интонация набирает собственные обороты: Таудеус готовит нападение. И даже отмашки не дожидается, ударяя сразу в самый центр и сердце: — У меня появляются сомнения в том, действительно ли вы заслуживаете нести то звание, которым мы вас одарили, при условии, что ваша мораль настолько… лабильна. Что вы делаете, Капитан Роджерс? Боюсь, я не понимаю вас.       Брок дергается, тут же слыша, как Джеймс вновь стискивает в пальцах металл каркаса стула. Он гнёт его, стискивает зубы и медленно вдыхает, разъяряясь за секунды. После всего того, что Стив сделал для этой гордой нации, его должны были хотя бы уважать — уважали, впрочем. Гражданские, военные, но не политики. Лучше других понимая, как много вреда их рейтингам он может принести, они желали держать его в узде — не смогли. У самого Брока получилось, конечно, но получилось со Стивом. Тот был мягче, добросердечнее Капитана. В нем была эта щенячья, правда щенячья преданность и нежность, незамысловатость какая-то, в то время как Капитан был смерчем справедливости. И у Капитана был лишь один-единственный рычаг давления — Джеймс Бьюкенен Барнс.       Сейчас тот был здесь. В формальном порядке, живой. В конце августа должна была быть его годовщина — двенадцать месяцев без обнулений. Он больше не был ни инструментом, ни рычагом давления, и Капитан не позволил бы ему ими стать. Росс видел это хорошо, внимательно высматривал, чтобы после выстрелить. Первый выстрел не удался, пролетел мимо, срикошетив в него самого.       Росс выстрелил вновь — в символизм. В то самое связующее звено между Стивом и его капитанством. В этот самый звездный щит, в цветастое трико. Он действительно мог забрать все это у Стива, они все бы точно могли, но в таком случае им нужен был прецедент и десятки заголовков о том, как погибла гордость великой нации. Потому что самолично Стив ЩИТа никому бы не отдал — эта регалия была очень важна для него и его самочувствия.       И именно поэтому у них, у Росса и тех, кто за ним стоял, не было к Стиву уважения — они уже угрожали распрощаться с ним, дрожа от волнения за собственные рейтинги, но совершенно не желая искать причин всего происходящего в собственных рабочих столах, в собственных кабинетах и на собственных банковских счетах. И это, конечно же, злило: самого Брока, Джеймса, оседлавшего собственный стул слева от него. Был ли зол Капитан, за чьим плечом прятался Стив, Броку видно не было. Часть его все ещё ждала ясности, ждала информации — Стив должен был сказать да или нет. Признать его преступником или защитить. Во второе Брок не верил. Первого ждал. Отказался бы защищать его звездно-полосатый зад, если бы Стив оказался в опасности?       Нет — в любой из возможных вероятностей. Потому что Стив был ему дорог, даже если не желал иметь с ним дел. Потому что Стив заслуживал жить, нести свой дурной морализм и справедливость, вести людей за собой к надежде и светлому будущему, собирая собственной шкурой все раны и пули за них, за гражданских.       Брок уважал это.       И только услышав новые слова Стива, замер, остолбенел.       — Не имею понятия откуда у вас информация о том, что Брок Рамлоу является преступником. На протяжении последних шести лет он был двойным агентом.       Стив сказал, двинул губами, произнёс звуки. Брок подавился собственным фырканьем, растеряно вгляделся в его лицо — это было ему не с руки, но он вовсе на такой ответ Стива и не ставил. При всем собственном самомнении, Брок отлично отдавал себе отчёт в том, какую хуйню сотворил. Оправдание о том, что он не рассчитывал выжить и остаться, уже вряд ли работало. Пришло время разгребать и получать пиздюлей. Джеймс выглядел, как тот, кто хотел бы ему врезать, а Стив тем более, но в этом моменте времени все было иным, путаным и понятным лишь призрачно, неуловимо. Стив не изменился в лице, не дернулся даже, не подавился собственными словами. Выждав пару секунд, Росс скептично вскидывает бровь. Говорит, ничуть Стиву не веря:       — То есть вы утверждаете, что он… Капитан Роджерс, вы утверждаете, что Брок Рамлоу был настолько хорош в том, что делал, что никто вовсе не знал о том, что он является двойным агентом? — слепое пятно аргументов Стива оказывается атаковано за секунды. Росс чуть кривит губы, то ли сдерживая смешок, то ли не давая себе недоверчиво их поджать. В его словах есть своя правда: если бы Брок был реальным двойным агентом, об этом был бы оповещён, как минимум, Фьюри. Если бы Брок был настоящий двойным агентом, с ГИДРой было бы покончено ещё годы назад, вряд ли пять, но точно не меньше двух. Однако, для них всех итог был очевиден и прост, он лежал на поверхности. Стив — лгал.       И для лжеца, привыкшего нести лишь правду, справедливость и мир, держался крайне профессионально. Он не выглядел сомневающимся в собственных словах. От вопроса Росса не вздрогнул даже.       — По-вашему, у двойных агентов в личном деле должна быть строка о том, что они являются двойными агентами, мистер Росс? И, конечно же, дополнительное указание, на кого именно они работают. Боюсь, у вас крайне неверное представление о нашей работе, мистер Росс, — в тот момент, когда Стив снисходительно, медленно растягивает губы в улыбке, Брок чувствует резвый, четкий тычок гордости изнутри. Он растягивает губы в ухмылке, обходит по широкой дуге тот факт, что Стив защищает его, вступается за него — Брок не знает, что делать с этим фактом. Он не желает загадывать и надеяться. Он не желает обременять себя ростом сантиментов. Все равно ухмыляется. Стив говорит: — Мистер Рамлоу был двойным агентом.       Именование, название, обращение малость режет по уху, но не критично. Тадеус Росс только губы поджимает — не верит и верить не собирается. Стив, конечно же, Брока выгораживает, это уже всплыло, уже на поверхности. Но допрос ещё не окончен и его исход ещё не предрешён. Качнув головой, Росс соглашается со Стивом лишь формально:       — Предположим, что ваши слова имеют под собой достаточные основания. Скажите мне, Капитан Роджерс, кто знал, что мистер Рамлоу являлся двойным агентом? — новый вопрос мажет мимо цели, прилетает куда-то в стену за спиной Стива. Тот не дергается, не рушится — быть может, его питает злоба на Брока, вот о чем сам Брок думает одномоментно. Следом слышит твёрдое, стальное:       — Я знал.       Этой интонацией Стив обещал ему расправу и страдания. Этой интонацией он приказывал, будучи Капитаном, приказывал Броку прыгать, приказывал ему спасаться. Брок тогда не послушал, сейчас же слушал внимательно, чувствовал, как изнутри все мелко подрагивает — от ожидания информации, от ожидания итога этого разговора. От него вряд ли будет зависеть его собственная жизнь, — Россу и всей гордой нации придётся придумать что-то очень мощное, чтобы его отловить и убить, если вдруг и если захочется, — но точно будет зависеть символизм, лежащий у Стива на плечах.       Ведь все дело именно в этом — Стив впрягается за него, подставляя собственную компетентность и право держать щит. Если ошибётся, будет обязан уплатить свою цену, только цена та будет явно побольше сантиментов Брока, что он выставил на кон, только начав суфлировать и вступаться за Джеймса.       Через стекло не чувствуется запахов, но пахнет очевидно личным. Брок не загадывает. Брок глядит на Стива в упор, пока Росс задаёт свой новый вопрос:       — И вы были единственным, кто знал?       — Да, — и Стив отвечает ему, кивает головой. Из-за того кивка новая прицельная пуля мажет — вот он, истинный лидер и Капитан. Пускай косячит и тонет, но умеет собраться в нужный момент. Броку одномоментно хочется взять его за загривок и вылизать шею от плеча до мочки уха прямо под пристальным взглядом Джеймса. Чтобы показать, доказать, сказать не словами — он покорен, он размазан и жалок перед собственными сантиментами, как бы пред ними ни был силён. Потому что Стив пиздит, мажет по воздуху речью фарса и лжи. В лучших традициях ГИДРы? Увольте. В лучших традициях справедливости, что не отпустит свою жертву, пока самолично не помилует или не перегрызёт ей глотку. Стив продолжает: — Когда между нами с мистером Рамлоу случился этот разговор, он рассказал мне о реальном положении дел. Также поделился со мной собственными опасениями в отношении ЩИТа: он не знал, как много агентов и вышестоящих начальников находятся под ГИДРой, поэтому он так и не решился никому довериться.       — Но он доверился вам, — Росс парирует тут же, пускай Стив ещё даже не нападает. Нет-нет, напасть он не решится, за ним стоят слишком многие, в то время как сам он один, и потому осторожничает. Брок уже тянется вперёд, подбирается весь — уходить ему больше не хочется. Он ждет момента, подгадывает, чтобы вступиться, но не за себя, за символизм, что Стиву так нужен и важен.       И вот в этом главная разница между ними — Стив взвешивает реальность, ставя на осторожность при положении без поддержки. И Брок взвешивает тоже, ставя каждый раз на себя, а после нападая со всей яростью, что в нем есть.       Стив говорит:       — Только в моих моральных принципах у него не было сомнения, как сам сказал мне мистер Рамлоу.       И Брок позволяет себе надменный, сучливый смешок. Тут же добивает его словами, наглыми, осколочными и горделивыми:       — А ты хорош, — по его собственным плечам пробегаются мурашки. Уже почти не влажные, но и не холодные вовсе, горячие, жаркие, истосковавшиеся по драке и бойне, которые Брок любил всегда столь сильно. Стив все-таки вздрагивает — точно от неожиданности. Джеймс скрипит ножками стула, дёрнувшись на нем слишком резко. Не желая самого же себя дразнить, Брок переводит свой взгляд к Россу, всматривается лишь в его лицо. Росс все ещё выглядит насмешливым. Откидывается спиной на спинку стула движением победителя. И говорит:       — И вы поверили ему, Капитан Роджерс? — ситуация, что колеблется в своем положении уже который десяток минут, переворачивается вновь, низвергая Стива глубоко-глубоко. Интонацией, словом, движением губ Росс возвышается над ним. Не верит и верить не станет. Брок с ним даже с легкостью соглашается: Стив пасует не в конкретике, но в боевой мощи. Даже последние его слова, что могли бы быть более резкими и жесткими, выглядят скорее как мелкий, щенячий оскал. Стив все ещё защищается, показывает границу, но защищается, не нападает. Росс продолжает: — Даже если предположить о существовании верности у мистера Рамлоу нашим с вами идеалам, за шесть лет люди меняются. В особенности они меняются, если попадают… в ядовитую среду, если вы понимаете о чем я говорю, — Брок кривится почти произвольно. Слова о нем самом его не беспокоят вовсе, он за себя ответить в силах и сам, только то, как Росс объединяет себя со Стивом, выдвигая Брока на позицию их общего врага, Брока бесит и раздражает. Стив может поверить, они ещё не говорили, Стив ещё не задал и единого своего вопроса и потому именно здесь пряталось его слабое место. Брок его видел призрачно, размыто, но в наличии не сомневался. — Еще не все документы ГИДРы были прочитаны нами и мы не можем точно сказать, каким пыткам подвергали мистера Рамлоу, — на этих словах Росса Стив все-таки прокалывается: вздрагивает. Джеймс оборачивается к Броку рывком, резким, с чётко ощутимой потребностью. Ему в ответ Брок не глядит, сосредоточившись слишком сильно на допросе и не желая даже вспоминать в какой ярости он был, когда единственный раз Пирс выдал приказ о его зачистке. Это можно было бы считать пыткой, пожалуй, и им с Джеймсом точно не стоило бы рассказывать об этом Стиву. Тому эта история уж точно бы не понравилась. — Возможно, у него также был курс нейропрограммирования, возможно, он был идейным изначально. Я вижу, что вы не желаете признавать его преступником, каковым он и является, но допускаете ли вы, что он мог солгать вам, потому что предполагал, что в скором времени занимаемая им сторона будет невыгодна для выживания? Ваши аргументы не несут в себе реальных фактов и подтверждений его невиновности, Капитан Роджерс. К тому же, вы сами признались ранее, что допрашиваете его.       Ни в чем Стив не признавался. А Росс юлил и манипулировал, управлял им, не дергая за ниточки, пока что их лишь привязывая. Брок очень надеялся, что Стив видел это, но его надеждам не суждено было оправдаться. Стива уже задели за живое, больное, изувеченное, и обе его руки сжались в кулак. Когда он заговорил вновь, он начал защищаться мгновенно. Это собиралось вот-вот стать его ошибкой.       — Я допрашиваю его, потому что он знает ГИДРу изнутри. Информация, которой он владеет, будет полезна в уничтожении оставшихся мелких очагов ее существования. Если не разобраться с ними сейчас, то вся проведённая нами с ним работа в будущем окажется бесполезна. Именно по этой причине я вызвал мистера Колсона. И не по какой-либо другой, — у Стива напрягаются челюсти, ожесточается лицо. Сантименты выгрызают в нем дыры так же, как выгрызали, стоило только речи зайти за Джеймса. Брок это видел ничуть не хуже самого Росса. Брок это видел.       И не собирался оставлять это без собственного вмешательства. Своими ебучими нитками Росс мог подавиться и, пускай ещё не знал, но никто не собирался позволять ему делать из Капитана Америка марионетку и использовать его слабости.       Но Росс этого действительно очень хотел.       — Знаете, Капитан Роджерс, за последние недели у нас сложилось впечатление, что с каждым днём вам все сложнее быть тем, кем вы являетесь… — он начинает, конечно же, с опасений о том, не тяжелит ли щит Капитану руки. Эта ядовитая забота от настоящей отличается разительно, Брок только челюсти стискивает. — Вам все сложнее принимать жесткие, необходимые в наши времена решения. Именно поэтому вопросы, которые я задаю вам, важны. И те решения, которые вы примете в итоге касательно этих трёх преступников, важны не в меньшей степени. Не поймите меня неправильно, Капитан Роджерс… — Росс берет себе десяток секунд на то, чтобы пожать плечами и податься корпусом вперёд. Этого времени катастрофически много, и Брок забирает его себе так, будто оно ему принадлежит.       — Кэп. Слушай меня, — потянувшись вперёд резким рывком, он поднимается на ноги и, сделав лишь шаг, упирается кулаками в подоконник. Он чуть ли зубами не скрипит от злости, но говорит, говорит, говорит. Негромко, лишь чётко и жестко — Стив его слышит точно, не отдавая в ответ и единого движения. Росс уже вздыхает, качает головой, собираясь со словами. У них есть лишь пара секунд на принятие решения, которое Брок принял уже давно. Собирался ли сам Стив принимать его? Собирался ли принимать его Джеймс? Смяв пачку в жестком кулаке, Брок продолжает говорить и отодвигает сантименты в сторону: — Ты защищаешься. Он видит это. Он будет тебя продавливать, пока не сломает. Ему нужна чья-то голова, чтобы не пришлось нести начальству собственную, и без неё он не уйдёт. Тебе нужно напасть, ясно? Перебивай его и повторяй за мной.       Стив не кивает. Его рука, лежащая на бедре, сжимается до белеющей кости — на кого он зол, Брок не знает. И все ещё до конца не рассчитывает, что Стив начнёт говорить вместе с ним. По левую руку от него Джеймс, очень похожий на Солдата сейчас, и он глядит на него, на Брока, в ожидании приказа, вводных, четкой цели, которую нужно преследовать, чтобы после убить. Брок ему не приказывает. Брок говорит.       Стив говорит его словами с секундной задержкой:       — Знаете, мистер Росс, за последние шесть месяцев с момента моего пробуждения в этом веке у меня появляется все больше сомнений в том, что нынешнее американское правительство действительно стоит тех лавр, которые ему воздают. Из того, что я вижу, а вижу я крайне многое, мистер Росс, я делаю вывод, что вы не способны достаточно здраво смотреть на то, что происходит вокруг. Десятки лет ГИДРА была прямо у вас под носом и вы не замечали ее, вы игнорировали ее. Как много обнародованных документов вы уже успели прочесть, мистер Росс? Как много личных дел своих коллег вы там нашли? Как по мне, так их там невероятное множество. Конгрессмены, военнокомандующие, госсоветники… — Брок скалится опасно и уже не предупреждает о нападении. Он нападает прямо в моменте, кидается, открыв пошире свою зубастую пасть. Его интонация звучит не сталью, вызовом, на который Россу нечего будет ответить. Потому что правительство не имеет ни права, ни возможности признавать собственных ошибок. Стоит этому случиться, как вдоль всего столпа контроля над населением пойдёт крайне заметная трещина. Инцидента таких масштабов им ни отмолить, ни спрятать не удастся. Щупальца ГИДРы уже валяются по улицам городов, они уже здесь, вместе с отрубленными якобы Капитаном головами, вместе с этим щитом с яркой звездой в самом центре. Но они, те самые, чьи задницы Росс представляет и защищает прямо сейчас вместе с собственной, конечно же, не признаются в собственных ошибках. Они придут к тем, кто раздобыл для них щепотку мира и граммы справедливости, не воспользовавшись их помощью вовсе, они придут и сделают их виноватыми. — Если вы хотите поставить под сомнение грамотность и результативность моей работы, я предлагаю вам для начала поставить под сомнение вашу собственную работу, потому что она далеко не так хороша и невинна, как вам кажется. И если вы не хотите, чтобы мы пришли с подобными допросами к вам, то держитесь, пожалуйста, границы в собственных высказываниях и угрозах. Потому что я более чем уверен — из ящиков вашего рабочего стола можно взыскать предостаточно крайне интересной информации, — Брок ставит точку интонацией, резким движением тела, что распрямляется прямо перед стеклом. И Стив забирает себе всю его жесткость, разжимает ладонь, лежащую на столе, чтобы тут же прижать ее к поверхности. Этим движением он прихлопывает Росса и каждого, кто ещё захочет в ближайшем будущем прийти к нему с подобными разговорами.       Росс не бледнеет только по долгу службы. Стискивает челюсти, напряженно глядит на Стива в ответ. Если бы он мог, взглядом перерубил бы Стиву шею, но он не может: ни противопоставить что-либо, ни напасть вновь. Потому что на любую новую атаку, он получит ответную раза в два сильнее, и теперь Росс чувствует это, теперь он об этом знает.       — Вот и заебись. Выдыхай, Кэп. Ты отлично справился, — Брок поводит плечами, расслабляясь, разжимает пальцы, что собственной жесткостью превратили сигаретную пачку в измятое нечто. От его слов Стив румянится на самых кончиках ушей — прекрасно слышит этот довольный рокот интонации, слышит гордость и уважение. Брок хвалит его за выдержку и благодарит за доверие, но совершенно не за послушность. Потому что Стив сейчас не нужен ему ведомым так же, как не был нужен и раньше. Тогда, в прошлой жизни, ему нужен был Капитан и Брок стремился именно к нему, а сейчас…       Сейчас ему бы хотелось вернуться в то горькое, вкусное до одурение начало марта. Только уже не вдвоём, вместе с Джеймсом. Ему хотелось находить утрами в кухне заспанные лица, слюняво целовать с привкусом ещё нечищенных зубов. От этого его определенно забористо тошнило бы, но уже точно не так сильно, как в прошлом.       Потому что все это было живым. Как, впрочем, и он сам.       — Что вы будете делать, Капитан Роджерс, если произойдёт инцидент? — жизнь Росса явно ничему не учит. Он уже даже тянется, чтобы подняться со своего места, но его положение требует оставить последнее слово именно за ним. Он говорит сурово и чётко: — Независимо от масштабов и количества жертв, не зависимо от того, учинят его Джеймс Бранс, Ванда или мистер Рамлоу… Если вы берете на себя эту ответственность, вам придётся отвечать в случае инцидента.       Брок среагировать не успевает. Мысль в его голове уже раскручивается, уже придумывает ответ, но звучит он раньше. И говорит его отнюдь не Брок, не суфлирует Стиву даже. Тот справляется самостоятельно, уже высчитав, вычитав вдоль и поперёк его, Брока, тактику. Он добавляет ей граммы собственных сантиментов, конечно же, лжёт — на вкус Брока выходит просто охуительно. Когда Стив с непроницаемым выражением лица говорит:       — Я поймаю их и передам в ваши руки. А после также передам щит и пост Капитана Америка тому, кого вы посчитаете достойным этого. Добровольно, — Стив ставит все, что у него есть, на единое место, сгружает все, чем обладает, повышая ставки настолько высоко, что перебить их у Росса уже не получится. Тот глядит на гордость всей большой, бесполезной и зажравшейся нации в ответ — если бы кто-нибудь мог только представить себе, что происходит прямо сейчас среди ночи в самом центре Нью-Йорка, они вряд ли были бы удивлены. А Стив был сантиментален — он соглашался отдать все и всех за собственную ошибку. По крайней мере Россу он выдавал это именно так, пока сам Брок слышал другое, более важное и обыденное даже: — Я откажусь от всего, а после сбегу и заберу с собой тех, кто мне дорог.       И Брок бы солгал, если бы даже подумал, что ничуть Стива не понимал. Он понимал его более чем.       — Хорошо, Капитан Роджерс. Это все, что мне было нужно у вас узнать, — Росс все-таки поднимается с места. Он кивает, забирает с собой папку, быстрым движением глаз косится на часы. О том, что заявился позже, чем должен был, не говорит и не извиняется. К двери разворачивается движением победителя. Глупый, однако — Стив глядит ему меж лопаток так, будто бы еле держится, чтобы не вырвать ему хребет. А Брок скалится, ухмыляется. Росс говорит уже на пороге: — До встречи.       Но он больше не вернётся. Инцидента не случится. Ванда выдержит, Джеймс восстановится. Он сам… Он что-нибудь придумает. О чем-нибудь точно договорится. Просить, конечно, не станет, но будет говорить с Колсоном так долго, пока Стив не придёт к нему для разговора сам. А ещё будет ждать Джеймса — у того претензий будет поменьше, но они будут тоже. Брок дождется их и постарается выебываться чуть меньше.       Именно поэтому Росс не вернётся. Потому что сейчас не он уходит победителем — его победителем выпускают.       Прикрыв глаза на мгновения, Брок прячет от себя самого момент, в котором Стив поднимает ладони к лицу и долго, вдумчиво трёт то пальцами. Брок не позволяет себе лишних мыслей о том, что Джеймсу и Стиву стоит побольше спать и получше есть. Те, может, делают это и так — это не ебанное собачье дело Брока. Это не его личное. На него никто ещё не соглашался да и вряд ли собирался. Поэтому он прикрывает глаза, разминает шею, пачку бросает на подоконник. Руки тут же тянутся к толстовке, разум уносится в самое ближайшее будущее.       Выйти без потерь ему из этого помещения не удастся. Он уже заявил о своём присутствии, его уже услышали и заметили. Собирались бить? Вероятно. Ранить морально? Скорее всего. Может и нет, но Брок высчитывал вероятности. Уже натягивая толстовку поверх голого торса, только губы поджал незаметно. Бежать ему было некуда — ловушка была очевидна. Он мог попытаться ее обогнуть или мог постараться шагнуть в самый ее центр. Он мог… Растянув губы в быстрой ухмылке и уже зная, что он сделает, Брок одергивает подол толстовки, после подхватывает на ладонь все сигареты и прячет их в передний карман. Если будет драка, они точно превратятся в дерьмо, но поделать тут уже нечего.       Ему остается только шагнуть, не бежать, не спасаться. Это точно скажет о его доверии больше, чем смог бы сказать он сам, только услышат ли его? Это предстоит только проверить, здесь нужен эксперимент, апробация. Спрятав в передний карман и изувеченную пачку тоже, он бросает быстрый взгляд на Джеймса, — тот внимательно, тяжело глядит на Стива через стекло, — после оборачивается к Стиву и сам.       Стив все ещё пытается держаться, но получается уже много хуже. Плечи горбятся, пальцы нервно тарабанят по поверхности стола допросной. Чего он ждёт, Брок не знает и не узнает, как ему кажется, а следом слышит мелкий звоночек приехавшего на этаж лифта — это уезжает Росс. Стоит только автоматическим дверям сомкнуться за ним, как Стив подрывается с места рывком и устремляется к выходу из допросной.       Брок почти улыбается, но оставляет миллиметры мимического движения на кусачий оскал. И делает шаг в самый центр ловушки — не один даже, целых четыре. Первым отступает вглубь помещения, вторым уже шагает мимо спины Джеймса. Тот поднимается со своего места бесшумно и мощно — он собирается нападать. Он, дикое, засидевшееся в засаде животное, ещё не кидается, но подкрадывается. Брок видит его движение краем глаза, отказывая себе в повороте головы, и делает третий шаг навстречу двери выхода. В этот миг гремит, громыхает дверь допросной, а Джеймс уже у него за спиной. В затылок ещё не дышит, лишь напоминая: однажды они уже были в таком положении.       И хуй с тем, что Брок был хорошенько избит, ему все же понравилось. Было в Джеймсе что-то такое, сучливое, хищное, что-то такое, для чего у Брока не было полноценного названия. В то время, как Стив гремел дверью допросной, предупреждая о шторме, Джеймс наступал тёмными, молчаливыми тучами от самого горизонта, собираясь покрыть собой и землю, и воду. Это было приятно, азартно, немного заманчиво — Брок помнил о том, что с большей вероятностью сейчас получит хороших пиздюлей, но наслаждался обещанием.       У него будет хотя бы секунда между ними двумя до того, как кто-то из них ударит первым. Стив или Джеймс? Первый влюблён нападать спереди, открыто и честно, другой был создан ради нападения со спины. Брок ухмыляется самодовольно и вкусно. Последний его шаг, четвертый, заставляет его замереть прямо перед дверью входа — он нарочно медлит, никуда совершенно не торопится. И точно будет отпизжен, но становится так, чтобы открыться, чтобы показать, прокричать и завыть.       Они значат для него больше, чем он способен сказать.       Он их совершенно не боится.       Он им доверяет. Он может позволить себе на них опереться.       Дверь распахивается рывком и тут же отлетает в наружную стену коридора. Стив делает шаг на порог, а после делает ещё один — нарочно замирает впритык, за полшага от. Брок, конечно же, не отступает. Ему уже и некуда, за спиной чувствуется Джеймс, без прикосновений, лишь явным присутствием. И на мгновение ему становится хорошо. Чуть тошнотно, а все равно спокойно и просто хорошо, прямо между, в самом центре двух дичайших полярностей. И он вдыхает поглубже даже — между Луной и Солнцем нет ни воздуха, ни пространства, ни гравитации. Брок держит бедра напряженными, выстаивает, поднимает подбородок выше. Стив глядит на него, очень пытаясь выдать собственный взгляд за взгляд Капитана, но Брок ему совершенно не верит. Слишком уж хорошо его знает или хотя бы догадывается. Джеймс знает его лучше? Только шуршит перекалибрирующими щитками руки. Хочет врезать уже или волнуется — Брок не знает.       Голову приподнимает, заглядывает Стиву в глаза. Он на полголовы ниже и сыворотка этого действительно не изменила, но они ему ровня. Крепкие, мощные, пускай, быть может, и не настолько приспособленные к тому, чтобы душить собственные сантименты. Но это Броку нравится больше всего определенно — то, насколько живыми им двоим удалось себя удержать, не сломится, не подохнуть и не прожечь собственную сердечную мышцу. Им не нужно было учиться приспосабливаться к тому, чтобы душить собственные сантименты, к тому, чтобы их убивать, потому что для этого был Брок. Его рассудок был холоден и собран всегда, а когда не был, он сдвигал нервный срыв до возможности выплеснуть. Ещё он блевал — отказавшись от сантиментов напрочь, невозможно было научиться им заново без больных последствий для себя самого.       Он блевал и держал рассудок собранным и готовым. А от Стива веяло легкостью на подъем, непосредственностью и правильностью, пока Джеймс пах возбуждением ко всей чертовой жизни и шкодничеством непослушного мальчишки. Если бы Брок захотел сказать им, как сильно он в них вляпался, ему легче было бы застрелиться.       Пробовал уже, впрочем. Не вышло.       — Вступился за меня… Я не просил, — чуть качнув головой, он нарушает тишину первым. Никто все ещё не нападает, не бьет его, и Брок решает заговорить. Смотрит прямо Стиву в глаза, мгновенно видя, как тот собственный взгляд отводит. Трудный, жесткий и суровый — отвечать ему он не торопится. Вообще будто бы не желает с ним говорить. Джеймс из-за спины молчит, не вздыхает даже. Пока Брок наполняется этим ощущением, — между ними двумя он чувствует себя ебучим счастливчиком, совсем как Джек рядом с Кейли или Родригес, отхвативший Мэй себе в подруги сердца, — Стив морщится весь, лицом и собственным символизмом. Ничего так и не говорит. Брок говорит сам негромко: — Все равно спасибо, Кэп. Но на будущее… — он не отступает. Вздыхает сам, за них обоих, и позволяет себе задержаться в самом центре ещё на несколько секунд. Дольше нельзя — если он поверит, что это возможно, его взгляд запылится, его мысли и суждения его предадут. Потому что пока что ещё ничего не известно и не ясно. Идти ва-банк Брок не станет, вначале соберёт информацию. Вначале… — Если твои сантименты мешают твоей работе, вначале нужно разбираться с сантиментами, Кэп.       Он говорит не поучительно и не надменно. Прищуривается с мягкостью — это дается ему легко, намного легче, чем признания или другие искренние слова. В интонации сквозит легкая, еле заметная нежность. Что ж. Она оказывается замечена, застигнута врасплох мгновенно, потому что Стив возвращает к нему собственный взгляд, как-то безнадежно и беспомощно хмурит брови. Брок пожимает плечом, будто бы дополняя — он не осуждает. Лишь указывает на то, что заметил, потому что ему легче будет лишиться жизни, чем собственного командирства. Лишь говорит, что именно здесь Стиву нужно подстраивать собственную жизнь под внутренности, а не вырывать себе сердце ради того, чтобы символизм все ещё был ему впору.       Стив ему так и не отвечает. Вроде дергает головой, чтобы кивнуть, но выглядит сомнительно. Брок делает шаг в сторону — на секунду не верит вовсе, что его живым выпустят. Но выпускают. Не победителем, не побеждённым, просто живым и обычным. Джеймс не дергает за плечо, заставляя ответить за все ошибки, Стив не угрожает за нарушение комендантского часа. Брок обходит Стива, проскальзывает за его плечом в дверной проем — слышит тут же тяжелый, какой-то смирённый вздох. А следом раздается твёрдое:       — Спасибо, Рамлоу, — и ему не удается удержаться от короткого, грубоватого смеха. Перед глазами стоит картинка из Джеймса, очень убежденно глядящего на Стива и вынуждающего того высказать благодарность, а ещё из Стива, который вздыхает — еле заставляет себя согласиться, еле набирается смелости. Брок смеется, голову откидывает чуть назад. Не оборачивается, конечно же, бросая себе за плечо убежденно, искренне и с легкой насмешкой:       — Живой и мёртвый бессменно служу его высочеству и принцессе. Не за что.       Из-за спины никто больше ему не отвечает. Только два сердечных ритма коротко, с дрожью сбиваются — Брок прислушивается нарочно, уже понимая, что все равно ведь потонет, не удержится. После, когда прогонят и откажутся, придётся зализывать раны. И он разберётся с этим — после. Сейчас же позволяет себе прикрыть глаза, прислушаться и вспомнить.       Между Луной и Солнцем нет ни воздуха, ни пространства, ни гравитации. Там спокойно и тихо. Там очень и очень безопасно. ^^^