Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       Пространство квартиры скрадывает полуночная тишина. Уснуть нет ни единой возможности — в его сознании раскрывается Алжир. Воспоминания о двух годах обучения в академии заполняют собой весь его разум, пока в груди прорастает боль и свинцовая скорбь. Существование Патрика больше не спасает его, а внутренности, потревоженные рыданием Ванды, выкручивает тошнотой. Ему хочется подняться, встать с постели, вернуться в ЩИТ и устроить себе полуночное свидание с боксёрской грушей. А лучше бы пострелять по мишеням, только бы напомнить себе — он всё сделал правильно.       Только сомнение, жестокое, беспринципное, придавливает к постели. Ему вспоминается Дэйв — низкорослый смышлёный парень с постоянно стоящей по-модному челкой. У Дэйва были чёрные волосы, желание цвета бесконечной агрессии уничтожить всех-всех злодеев этого мира и подружка по переписке из Болгарии. Он был почти что помолвлен на протяжении всех двух лет их обучения, но деталей Брок уже не помнил. Зато видел прекрасно в сознании с сотню воспоминаний о том, как Лиззи с Лучией постоянно над ним подшучивали, беззлобно, по-девчачьи.       Ему вспоминается Лучия — светловолосая, двухметровая и ядрёная девчонка с глазами цвета крепкого чёрного чая. С её любовью поспорить забавы ради не мог совладать никто из всей академии, и Брок всё ещё помнил, как к концу первого года обучения все преподаватели старались не заводить с ней и единого разговора. Её реже всех спрашивали на лекциях во избежание затяжного, утомительного спора, а стоило речи зайти за взрывоопасные вещества и смеси в её присутствии, как все разговоры очень быстро заканчивались. Курсанты прекрасно знали, что она была лучшей среди всех будущих подрывников каждого из курсов. Поистине, она могла говорить о взрывчатке бесконечно. И оттого её смерть была лишь прозаичнее — от неё совсем ничего не осталось. И хоронить было совершенно нечего.       Ему вспоминается Лиззи — рядом с Лучией она всегда выглядела совсем крошкой. Они часто ходили вместе, и пока мужской кадетский корпус наперебой шептался о том, как было бы круто уложить их обеих с собой в постель, Брок только глаза вновь и вновь закатывал. Никогда он не был сведущ в этой великой и сказочной, но стоило ему лишь однажды увидеть, как Лучия наносит мазь на синяки, оставшиеся на Лиззи после очередного спарринга, как всё стало даже для него предельно ясно — эти зайки были предназначены лишь друг другу. В тот раз, единственный раз, когда ему удалось застать кусачую, говорливую Лучию в молчании, Лиззи его заметила. И лишь улыбнулась нахально, подняла палец к губам, отдавая ему вето на любые сплетни. Её светлые голубые глаза переливались довольством и странным, не слишком свойственным ей шкодничеством.       Ему вспоминаются они все, все трое — размытыми, но плотными кадрами. А голос Ванды грохочет в сознании. Она рыдает о том, что должна была убить и себя тоже. Она рыдает о том, что не смогла. В реальности Ванда, конечно же, уже спит, и он не чувствует за левым ухом назойливого давления, только всё равно не смеет прекратить тонуть в воспоминаниях.       Он ведь тоже должен был там умереть. Он ведь тоже должен был сгинуть в Алжире.       И тоже не смог.       — Мы должны рассказать Фьюри, — слева слышится тихий шёпот Стива. Брок поворачивает к нему голову и сразу же натыкается на его взгляд, еле видимый в полутьме. На часах, должно быть, уже за полночь, но Стив не спит. А Брок просто не удивляется этому. Подняв ладонь, лежащую на животе, он трёт ею лицо, промаргивается, касается жёсткими пальцами переносицы, после — лба. Погрузившись в воспоминания прошлого, он уставился взглядом в потолок, и теперь глаза немного болят, иссохшие, раздражённые.       — Не должны. И не будем. Пускай поищут зацепки по сброшенной боеголовке пару месяцев, ничего не найдут и успокоятся, — опустив руку назад, Брок глядит на Стива вновь. Тот лежит на боку, подложив под щёку ладонь, и смотрит на него. В полутьме эмоций на его лице не разобрать совсем.       — Она убила порядка полусотни человек, Брок. Её нельзя бесконтрольно выпускать во внешний мир, — Стив шепчет чуть более жёстко, упёрто, а после подвигается ближе. Подняв руку, он тянется к ладони Брока кончиками пальцев. Брок еле подавляет желание убрать руку, а лучше бы отшвырнуть её прочь, когда Стив касается тыльной стороны его ладони. Происходящее становится почти невыносимым, и тошнотой выкручивает всё его нутро. И вместе с этим что-то внутри расслабляется, мелко, быстро — Стив поглаживает его кисть кончиком указательного пальца, вырисовывая на коже круги и завитки.       Их неожиданный полуночный разговор нельзя назвать даже ссорой или спором. Стив упирается в своё привычное направление, разводя всё человечество руками на две половины — плохих и хороших, но в его голосе отчётливо слышно сомнение. Брок только прикрывает глаза. Переубеждать Стива, разводить ругань и начинать отстаивать всё собственное, ценное, он не станет. Как, впрочем, и напоминать Стиву о том, что мир ничуть не чёрно-белый и используемое им разделение лишено всякого смысла. Сам с собой Брок решение уже принял, и помощь в том, чтобы позаботиться о Ванде, ему не потребуется, если вдруг Стив решит занять иную сторону.       Даже если он расскажет всё Фьюри — пусть такой исход и крайне ненавистен самому Броку, — кардинально что-то вряд ли изменится. Станет только в два раза больше слежки. Хотя, пожалуй, изменение будет — удвоенное количество слежки может негативно сказаться на его работе в ГИДРе, и стоит Броку только допустить эту мысль, как он сжимает зубы с тихим, еле слышным щелчком. Станет ли Пирс заботиться об их секретности — та ещё загадка. Он скорее снимет со СТРАЙКа большую часть обязательств и уберёт их на скамью запасных, чем будет пробовать переубеждать Фьюри насчёт Ванды.       И первое обязательство, которое будет с них снято, — курирование проекта «Зимний Солдат».       — Почему ты вступился за неё? — Стив неожиданно задаёт вопрос, прогорклый, тошнотный, и Брок распахивает глаза. Повернув к нему голову, он смотрит в ответ несколько мгновений. И вытягивает всё-таки свою ладонь, отказываясь от прикосновения Стива. Тот только вздыхает, убирает руку назад.       — Когда я зашёл туда, она сидела у стены и покачивалась из стороны в сторону, пытаясь себя успокоить. Пускай она не выглядит напуганной, но она ребёнок, Стив. В первую очередь она — ребёнок. Фьюри, Хилл, весь птичник… Когда долго работаешь в нашей сфере, восприятие деформируется само собой. Каждый, кто находится рядом и обладает силой или навыками, становится врагом, независимо, детское у него лицо или старческое, — смотря на то, как Стив прячет руку под одеяло, Брок поджимает губы. Последнее, чего ему хотелось бы, — это Стива сейчас отталкивать. Из соображений гуманности, из мыслей о плане, что им ещё предстоит исполнить, и из банального ощущения где-то в груди — Стив просто хочет быть ближе. И Брок отталкивает его вновь и вновь, находясь просто в ужасе от сближения.       Вздохнув и мысленно предчувствуя, что за это ему ещё придётся расплачиваться после, Брок поворачивается на бок, к Стиву лицом. Его одеяло, недовольное, несогласное, пытается его не пустить и обнимает за бок жёстко, только силы, чтобы удержать его, Брока, движение, ему не хватает. Брок опускает ладонь Стиву на тёплую, чуть колкую от мелкой щетины щеку, а следом гладит большим пальцем скулу. Стив замирает весь под этим прикосновением — он явно не ожидал его.       — Ванда не опасна. Если взять мелкую зверушку и закинуть её саму по себе на другой континент, она будет в первую очередь заботиться о собственной безопасности. Но когда она адаптируется, все её силы уже перестанут выглядеть настолько угрожающими, какими кажутся сейчас, — Стив прикрывает глаза и тянется к его ладони, вжимается в плоть щекой. Он ластится, истосковавшийся словно бы по этой близости между ними, что и раньше была редкостью, а в последний десяток дней исчезла вовсе. У Брока взвывает где-то за грудиной, он закусывает щеку изнутри. И добавляет: — Она — просто ребёнок, которому нужны безопасные взрослые люди рядом. И Фьюри отнюдь не такой человек, Стив.       Стив открывает глаза, смотрит на него долго в молчании. А после шепчет неожиданно серьёзно:       — Я чего-то не знаю? — и Броку остаётся лишь прощальным, мягким жестом погладить его по щеке. Он убирает руку, уводит взгляд в сторону, пытаясь рассмотреть что-то в сумеречном пространстве спальни. Пока в его грудине мёртвое сердце набатом выстукивает требование рассказать, поделиться, поведать, вывалить на Стива всю правду, Брок мысленно душит саму эту идею в каждом её мгновении. Но росток выживает. Мерзкий, тошнотный росток помысла, что жаждет того, чего Броку не заслужить и сквозь сотни жизней в спасении других и аскезе — великой и сказочной под руку с бесконечным принятием. Этот росток ему стоило вырвать из себя ещё десятилетия назад, только вот незадача: Брок его упустил. Не рассчитал его влияния, не высчитал его силы. Сейчас эта потребность опереться на Стива — тот точно выдержит, не может не выдержать — впивается до крови в его внутренности. Брок ошибается и проигрывает сам себе. И всё, что он может, ощущая внутри себя мясорубку из сантиментов, так это ответить спокойно и коротко:       — Многого, — а после желает Стиву доброй ночи. Перевернувшись на другой бок, Брок накрывается одеялом. Из-за спины не раздаётся ни единого звука. И Стив ему больше не отвечает.       Только за правым ухом давит, давит с усердием и почти ощутимой жёсткостью до самого мгновения, пока Брок не проваливается в сон — это Стив смотрит ему в затылок, заполняясь сотнями вопросов, на которые у Брока нет для него ответов.       Пока нет.       Да и вряд ли когда-нибудь будут. ^^^       Среди собранных Хилл вещей оказывается всё необходимое вплоть до белья и носков. Брок не занимает себя вопросами, кого послали покупать для Ванды одежду и обувь. Он вообще не занимает себя вопросами в новое утро. Ванда забирает себе всё его внимание безраздельно, отвлекая от крутящихся на краю сознания мыслей об Алжире, суровом, напряжённом Стиве и оставленном где-то под землёй Солдате. Это приходится как раз кстати — проснувшись поутру, Брок быстро осознаёт допущенную ошибку.       Она читается во внимательном взгляде голубых глаз, в случайно упущенной возможности для ставшего привычным утреннего поцелуя. Только проснувшись, Стив уходит в душ — бросает только короткое «доброе утро», но смотрит поверхностно, не вглядываясь. А выйдя в кухню позже, смотрит уже внимательно, цепко. Подозрения и вопросы роятся в нём, напряжение читается в брошенных фразах, движениях. В те десять минут, что Брок выкрадывает себе, чтобы покинуть кухню и принять душ тоже, он весь пропадает в раздумьях. И как ни пытается, не может найти в допущенной ошибке хоть что-то, что сможет навредить их громадному плану по битве с ГИДРой.       Стив сомневается. Сомнения зарождают в нём слова Брока о тайнах, сомнения зарождает в нём собственное поведение Брока — как бы ни казалось, что миссия, с которой Брок вернулся сам не свой, уже закрыта ими, уже обговорена, это отнюдь является ложью.       Брок понимает это. И позволяет себе пустить всё на самотёк.       Стив со своими сомнениями, что с каждым днём начнут лишь множиться в своём количестве, будет всё более напряжённым и проницательным. Но на его вопросы Брок отвечать не станет, разговора не заведёт, а после, когда его предательство обнаружится, раскроется удивительной устрицей, хранящей самую уродливую жемчужину из всех, Стив утонет в собственной ярости. Его ярость породят обида и боль, а Брок лишь направит её. И с последствиями ему разбираться не представится возможным — он сдохнет там, сдохнет, что тот же забитый скот. Об этом уж он позаботится.       О Стиве позаботится Солдат.       Вот какое решение Брок принимает в начале апреля, покидая душевую кабину в своей собственной ванной на втором этаже квартиры. Он вновь ставит на Стива слишком уж многое — если тот узнает всё о ГИДРе раньше положенного, план придется переделывать заново. Если тот обратится хоть к кому-то со своими вопросами, Брок окажется в проигрыше мгновенно.       Пока что он ставит лишь на то, что Стив не обратится. Когда-то раньше он сказал однажды, что все вокруг юлят, недоговаривают и манипулируют, а значит, к Наташе он не придёт точно. К Фьюри не пойдёт априори, с Пирсом он не знаком и вовсе — тут тоже речи не идёт о доверии. Во всём этом мире пока что он доверяет лишь Броку, и Брок под эхо гогота суки-судьбы просчитывает все существующие риски.       Избранный им путь подарит ему много меньше сантиментов, и пускай Брок понимает прекрасно — он мог бы дать Стиву правду, дать ему искренность; делать этого он не станет. Стив станет для него яростным инструментом в этой жестокой, кровавой борьбе.       И этот путь лишит Брока лишней боли. В конце этот путь лишит его не жизни — мёртвого гнетущего существования.       Где-то в глубине остаются сомнения. Он видит явный, яркий иной путь, полный честности и сантиментов — Ванда прекрасно исполняет свою роль отвлекающего фактора. Большую часть утра Брок занимается завтраком, слушая её немного сонную болтовню, состоящую из десятков вопросов. Она спрашивает о завтраке, спрашивает о том, чем они будут сегодня заниматься и поедут ли назад в ЩИТ. Новость о том, что в птичник им предстоит вернуться, её явно не радует, а стоит Броку добавить, что они проведут там весь день, как она и вовсе недовольно поджимает губы. Увести её внимание в другую сторону вопросами об игрушках и раскрасках не составляет особого труда, к тому же, Стив неожиданно помогает ему в этом, вступая в разговор тоже. Брок не уверен, правда, что помогает тот именно ему, а не малютке, но, впрочем, это не имеет никакого веса.       Много важнее то, что за всё утро, Ванда ни единого раза не обращается к нему мысленно. Она всё ещё держит связь с его сознанием, улавливает эмоциональную окраску, разглядывает разные воспоминания и мысли — в её действиях уже много меньше той суматошности и тревоги. И присутствие её у него, Брока, в голове ощущается спокойнее.       К концу завтрака она спрашивает негромко:       — То есть вы — семья? Ты и он, — по имени она не называет ни его самого, ни Стива, и Броку не понять, дело ли в страхе, а может, в чём другом. Его это не сильно волнует. Только вот заданный вопрос вызывает лишнее напряжение. Вся съеденная яичница, будто отравленная наглой рукой суки-судьбы, сгнивает у него в желудке за мгновения, живот выкручивает тошнотой. Стоит только детским словам объявиться в пространстве, как Брок вскидывает к Стиву глаза. Тот уже смотрит в ответ, напряжённый и растерянный, но его взгляд остаётся очень внимательным.       В кухне становится очень тихо. Ванда смотрит на него тоже, с лёгким интересом копаясь во всех тех днях прошлого, что остались в памяти Брока и что неразрывно связаны со Стивом. Закрывать от неё ничего Брок не стремится и из головы своей не гонит. Он даже вопросу сильно не удивляется — отнюдь не ради издёвки или проверки он был задан. Ванду вёл лишь интерес и явное понимание дозволенности. На любой её вопрос Брок был согласен ответить.       Не на любой, правда, ответить мог.       — Смотря что понимать под семьёй, зайчонок, — откинувшись на спинку стула, он усмехается колко на уголок губ. Только к Стиву взгляда старается не переводить. Тот ждёт ответа так, будто ответ Брока должен решить их судьбу, но это ведь определённо глупо и бессмысленно.       Их судьба решилась уже давно — в тот миг, когда Стив согласился попробовать это подобие человеческих романтических отношений.       Именно в тот миг решилась их судьба, и отнюдь не Броку было теперь её переписывать. Случись всё иначе, откажи ему Стив, Брок в любом случае предал бы его — в этом была его истинная суть. И глупо да поздно было уже от неё отказываться. Но за Стивом нужно было следить неустанно — слепой, бездумный риск требовал платы, пока сам Брок требовал от него выигрышного исхода для себя самого.       — Ну, в семье друг друга защищают, — Ванда задумывается на мгновение, укладывает вилку на опустевшую тарелку и обнимает кружку с чаем ладошками. Меж её бровей залегает рассудительная, мелкая морщинка. Брок ждёт какого-то продолжения, бросает Стиву быстрый взгляд. Тот всё ещё напряжён и смотрит лишь на него, не поворачивая головы к сидящей рядом Ванде. Он ждёт тоже, ждёт откровения, ждёт чего-то, что поможет ему удержать своё доверие к Броку, пусть и надтреснутым, но целостным.       Ванда так и не продолжает. Хмыкнув собственным мыслям, Брок поднимается с места, подхватывает собственную пустую тарелку, забирает тарелку Ванды. Он относит всё это к раковине, ставит в неё — он лишь даёт Ванде время на внесение правок, на дополнение, а самому себе дает мысленный подзатыльник. От честности коробит, но ему придётся вынести свою честность, с сантиментами, с привкусом прогорклой тошноты, в пространство.       Потому что, помимо прочего, это тоже является тем, что он делает во имя собственного уважения — он не лжёт. И на любой прямой вопрос отвечает честно.       Настолько, насколько может.       — Значит, всё просто. Мы со Стивом — семья. И ты моя семья тоже, — обернувшись, он не прячет выражение собственного лица. Плечами жмет, усмехается. Это даётся с трудом. Слишком уж сильно хочется высмеять весь стереотипный концепт семьи, слишком уж сильно хочется Стива от себя оттолкнуть. Только Стив здесь не один, да и вопрос задал совсем не он. Но он смотрит в ответ и неожиданно, наконец, оттаивает: улыбается коротко на уголок губ, расслабляет плечи. Его взгляд теплеет, чуть розовеют кончики ушей. И весь тот налёт недоверия, который сопровождал его всё утро, рассеивается в пространстве — при всей его подозрительности и интеллекте, Брока до глубины души поражает его доверчивость.       Она буквально находится в красной зоне, на уровне невыживаемости.       Пока Ванда откликается лишь быстрым кивком и устремляется к своему горячему, сладкому чаю, Брок мимолётно думает о том, что Стив — тот ещё глупец. И его сантименты с лёгкостью могли бы его погубить. Но, на его радость и на скорбь суки-судьбы, Стив умел выбирать себе людей для симпатии.       А Брок умел быть честным и здесь не соврал тоже — он собирался защищать Стива до самого своего конца. ^^^       — Ну что, оборванцы, знакомьтесь. Этот зайчонок теперь будет вместе с нами, — коротко свистнув, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание, Брок говорит резко и чётко. Весь СТРАЙК расселся кто где — Родригес устроился на ринге, свесив ноги, подле него, вне ринга, стоял Таузиг, а Джек отошёл к окнам, держа под внимательным взглядом всё помещение. Мэй сидела ближе других, оседлав один из тренажёров и уложив руки на металлический скелет. — На миссии не полетит, конечно, и тренироваться будет тоже вряд ли, — скосив взгляд к Ванде, упорно державшей его за руку весь путь от парковки до кухни, а после от кухни до тренировочного зала, Брок хмыкает себе под нос. Будь у него больше времени, он мог бы вырастить из этой малютки прекрасную наёмницу. Возраст позволял начать её обучение уже сейчас, но сука-судьба распорядилась иначе: Фьюри отнюдь не собирался заниматься её тренировками. Обучением счёту и письму тоже, к сожалению, и Брок только собирался обдумать это. Основы математики и чтения он мог бы с лёгкостью объяснить Ванде сам, в то время как с другими предметами было много сложнее. Хотя, возможно, стоило дать ей доступ к своим воспоминаниям школьных времен — это определенно избавило бы его от личных занятий и помогло бы уменьшить время обучения в разы.       Вначале ей, конечно, нужно было свыкнуться с окружающими людьми и новой обстановкой, только была одна мелкая, незначительная загвоздка — у них осталось два с половиной месяца до «Озарения». И тут стоило ставить явный знак равенства с точным осознанием — времени у них не было вовсе.       — Звать-то её как, командир? Или она немая? — Родригес откликается чуть смешливо, склоняет голову набок. Брок переводит к нему скептичный, чуть раздражённый взгляд и затыкает себя глотком горячего кофе, чтобы не выбросить в пространство резкий, грубый мат. Эта предосторожность, правда, нужна не столько ему самому, сколько организуется для Стива — тот зашёл в зал следом за ними. И неожиданно тихо-тихо он вторит мыслям Брока со спины шёпотом:       — Боже, Родригес…       Чужое, поистине непробиваемое некультурное поведение Брока уже не удивляет. Стива не удивляет тоже, но он, похоже, всё никак не может смириться: Родригес — придурок и ебантяй, каких ещё поискать.       Ванда сжимает его ладонь чуть крепче пальчиками, переступает с ноги на ногу. Она очень хорошо держится, не поднимая к нему голову и не смотря взволновано, но в сознании Брока всё равно резонирует её молчаливая тревога. За неё тот отвечать, правда, не торопится. Выжидает почти минуту, а следом слышит чёткое, почти не дрожащее:       — Ванда. Меня зовут Ванда, — и Брок видит краем глаза, как она упёртым, точно стыренным у него движением поднимает голову. Уверенная, крепкая. Вот же врушка. Но так даже лучше — пускай учится держаться, как минимум, внешне, пока он жив. С её силами ей это в будущем определенно пригодится. Родригес хмыкает в ответ, довольно и засранисто, а после выбирается из-под канатов ринга. Он пружинисто спрыгивает на пол и направляется к Ванде уверенной, спокойной походкой. Никто не произносит ни единого слова, но и лишнего напряжения в зале не чувствуется. Только шорох формы Родригеса прерывает тишину да шум вентиляционной системы. А Ванда, молчащая и внешне стойкая, откликается в сознании Брока резкой волной паники — Родригес не вызывает у неё ни единой мысли доверия. С каким трудом ей даётся не двинуться с места, Брок даже представлять себе не хочет. В его голове набатом гремит: — Он приближается! Он приближается! — но Брок не реагирует. Чужая паника пытается сбить его с ног очень усердно и явно невольно — в сознании Ванды не ощущается желания ему навредить. Она вряд ли даже помнит, что всё ещё связана с его сознанием, именно так Броку кажется в какое-то мгновение из-за того, насколько неподдельные и искренние её эмоции. Но его догадка разламывается сама собой, а присутствие явно играет не последнюю роль: волна чужой ментальной паники поднимает резким движением все его воспоминания и мысли, связанные с Родригесом. Вновь. Уже во второй раз. Малютка врывается в каждое найденное взволнованным штормом и тут же дёргается к новому, пытаясь найти хоть один повод для защиты.       И ни единого не находит.       Похоже, Родригес напоминает ей кого-то крайне неприятного.       — Приятно познакомиться, Ванда, — подойдя, наёмник присаживается перед Вандой на корточки и протягивает ей раскрытую ладонь для рукопожатия. Ему никогда не догадаться о том, что происходит под водой в этот самый момент, и, возможно, именно благодаря этому его движения такие лёгкие, открытые. Родригесу не с руки врать Ванде о дружелюбии. Он для такого слишком бесхитростный, слишком простой. И Ванда находит подтверждение этому у Брока в сознании именно в тот момент, когда наёмник оказывается слишком близко. Справа неожиданно фыркает Мэй, тихо и быстро бросая короткое:       — Вот придурок, — а Родригес на неё даже головы не поворачивает. Он смотрит на Ванду, мягко улыбается уголками губ. Брок только оборачивается к Стиву, но пересечься с ним взглядом ему не удаётся. Стив обходит их, наконец, и направляется к скамье, чтобы заняться разминкой. А Брок всё смотрит ему в спину — на парковке Наташа забрала Стива с собой, к Фьюри, скорее всего. Пока Брок увёл Ванду на экскурсию по главным помещениям птичника и в процессе ничуть не случайно завернул в кухню за своим кофе, Стив был занят.       Чем именно и с кем — понятно не было. Но его спина была явно напряжена. В глаза Броку он всё ещё не заглянул ни единого раза с момента, как оказался в зале. И не то чтобы у них были какие-то традиции или правила, Брок просто привык держать зрительный контакт. Для него это было важным, почти что обязательным в любом взаимодействии. Некоторых людей вроде того же Родригеса или Джека он с лёгкостью держал взглядом на коротком поводке, контролировал, приказывал, с другими, вроде Наташи, — бился в шуточной, щенячьей схватке. Под взглядом Пирса он разыгрывал трагедию преклонения и подчинения, смотря в глаза Ванде — возвышался и подавал руку, вырастая пред ней непробиваемой, прочной стеной защиты.       Когда Брок смотрел в глаза Солдату, в это дымное, живое марево, собравшееся в круг подле зрачка, он говорил. Обо всём, блять, в этой ебучей вселенной он говорил, не смолкая. Убеждался в отсутствии дестабилизации, задавал сотни уточняющих вопросов и признавался явственно, не стесняя себя рамками реальности — они потонут насмерть, если только оступятся.       Только вот загвоздка: когда-то давно он сам уже утонул — оступился.       Когда Брок смотрел в глаза Стиву, удивительной красоты, пускай и обычные голубые глаза — рыдал. Как никогда не умел и никогда уже не научится. А временами говорил тоже, правда, совсем о другом. О доверии, о ценности жизни, о долге. И, конечно же, спрашивал бесконечно, без продыху.       Мог ли Стив читать его взгляд, Брок не знал. Только понимал прекрасно — что-то свершилось. Стив на него не смотрел. Не остался подле них с Вандой, чтобы посмотреть, как она знакомится с людьми, что ещё станут для неё настоящей семьей, когда Броку придется уйти. Стив будто бы резко оградил себя колючей проволокой — подхватил её прилипчивой заразой там же, куда его уводила Наташа.       Было ли это связано с инициативой, предложенной Фьюри, или с тем, что Стив выдал каждый мелкий секрет Ванды, Брок не знал. И ни к единому варианту не склонялся, понимая, что он может сколько угодно не желать верить в предательство Стива, но тот точно может предать.       Из страха за себя или из страха за других — в этом нет ни единой разницы.       — Меня зовут Рикардо Родригес, — наёмник договаривает, и Ванда напряжённой рукой принимает его рукопожатие. Кончики её пальцев подсвечиваются алым, но Родригес руки не прячет и не отскакивает, в очередной раз напоминая Броку, почему они работают вместе столь долго и не расходятся. В Родригесе нет и единой лидерской жилки. И для него любые командирские приказы не являются возможностью для оспаривания или обсуждения. Такое слепое послушание Брока устраивает в той же степени, что те же постоянные волнения Джека — благодаря им всем, всем четверым, СТРАЙК находит в балансе.       Ванда кивает в ответ и быстро забирает свою ладошку назад. Следующим с ней знакомится Джек — близко он не подходит, только представляется, губы поджимает не столько враждебно, сколько удерживая себя от лишней эмоциональности. Ванда не отвечает ему долго, смотрит внимательно. Брок только на часы косится. Пока они всё не закончат, ему в тренерскую не уйти — стоит Ванде только ощутить, как он ослабляет собственную ладонь, обнимающую её ладошку, как она мгновенно среагирует, поднимет к нему большие, напряжённые глаза. Одна она пока что здесь не останется. Не сейчас.       — Кто такая Лили? — этот вопрос становится первым из тех, что она задаёт Джеку, и тот замирает. Еле заметно у него дергается уголок губ, рука сжимается в кулак. Он у Ванды не вызывает столько напряжения, сколько вызвал Родригес, лишь лёгкий детский интерес и задумчивость. Похоже, присутствие Джека почти в каждом втором воспоминании Брока играет свою важную роль, жаль только, не упрощает ситуации. Даже отошедший к скамьям Стив оборачивается с напряжённым взглядом, а Джек переводит к Броку глаза, непонимающие и полные вопроса.       — Чё на меня-то смотришь? Она вопрос задала, ей и отвечай, Джек, — Брок жмёт плечами, после склоняет голову на бок, разминая шею. В груди гнездо сошедших с ума осьминогов пытается разворошить ему лёгкие и сердце своими щупальцами с ебучими присосками. И хочется просто посмотреть на Стива, внимательно, цепко. Хочется к нему подойти, хочется заставить его рассказать — Брок не посмеет позволить себе этого.       На всей этой шпионской мути, на его иллюзорной глупости и на том факте, что он не замечает, якобы, изменения, произошедшие в Стиве за последние полчаса, замешано слишком многое. Ему нельзя показывать своей заинтересованности и точно нельзя лезть на рожон да выспрашивать ответы на все те вопросы, которые начинают медленно дробить его внутренности. Ведь если Стив выболтал все тайны вчерашнего вечера, если Стив пошёл искать ответы на свои вопросы, зародившиеся прошедшей ночью, любые допросы Брока могут вызвать у него лишь новые подозрения. И даже при всей доверчивости на уровне невыживаемости Стива, любым случайно брошенным вопросом о том, где Стив был, Брок уже покажет свою взволнованность. Он покажет, что дела Стива ему очень интересны, но, если Стив уже предал его — предал их с малюткой, — Брок покажет ему также и то, что Ванда ему не безразлична.       И тогда вся проклятущая шкура Брока вместе с безумной, отважной его головой падут на весы против слов тех, к кому Стив пошёл за ответами.       Если вообще, конечно, куда-то ходил.       Именно поэтому Брок смотрит лишь на Джека. А Джек только вздыхает и хмурится. Необходимость ответить Ванде сейчас, рассказать о своём личном и сокровенном даётся ему тяжело, но он всё же говорит:       — Лили — моя дочь, — его голос звучит спокойно и сдержано, но по тому, как он сплетает руки на груди, становится понятно, что дальнейшие расспросы ему выслушивать не хочется слишком сильно. Брок хмыкает, бросает на Ванду быстрый взгляд, и мгновенно замечает, как у неё радостно вытягивается лицо. Такая реакция немного удивляет Брока в первые секунды, а следом он задаётся глупым и очень запоздавшим вопросом: каково это — быть очень и очень маленькой среди десятков больших взрослых? Ведь во всём птичнике не найдется и одного маленького ребёнка её возраста, зато есть куча людей с идеальными навыками убийц и компьютерных взломщиков. Пускай тут есть детская комната, заполненная игрушками, только вот ведь загвоздка — играть совсем не с кем. Впрочем, расстраиваться за Ванду Брок не торопится: если у него всё получится, если весь их план исполнится идеально, у неё останется целый СТРАЙК, и когда-нибудь Джеку придётся познакомить её с Лили. Иначе он просто не сможет.       Стараясь не показывать своего удивления и мелькающих в голове мыслей, Брок быстро, не допуская долгой паузы, представляет Ванде Таузига. Какого-либо отклика от наёмника, помимо короткого, серьёзного кивка получить не удается.       Только Ванде этот отклик и не нужен. Она уже отворачивается в другую сторону, в сторону Стива, указывает на него и спрашивает коротко, ёмко:       — А он? — имя Стива ей точно знакомо, только явно не ради него Ванда задаёт свой вопрос. Подняв к Броку глаза, она смотрит на него в требовательном, заинтересованном ожидании. Брок приседает на корточки, быстрым движением пары пальцев, не занятых держанием ручки кружки, подтянув брючины форменных штанов, и тоже указывает на Стива своим кофе. Тот только вернулся к намотке бинтов и вновь оборачивается к ним. Замирает, что этим же утром — с напряжением, ожиданием.       Его напряжения Броку не разгадать, и от этого его внутренности дробятся лишь с удвоенной силой. Сантименты вгрызаются в плоть, больные, выжженные Алжиром и всей его жизнью, что больше походит на бесконечную, бессмертную смерть. Что-то у затылка скребётся в потребности подойти и сказать о том, что никогда Брок его не предавал и никогда предавать не желал. Только делать этого он, конечно же, не станет.       Только чуть крепче сжимает ладошку Ванды — эта малютка стала его слабым местом, этого даже и не заметив.       — Он? Стивен Роджерс, — Брок усмехается на уголок губ, добродушно, только Стива его ответ ничуть не расслабляет. Теперь он будто считывает каждое его слово, будто каждое обдумывает, пытаясь выискать ответы, которых получить ему не дано. Это может быть правдой или лишь паранойей самого Брока, но тот мысленно уверяет себя в первом. Во всей этой сумасшедшей, солёной воронке водоворота посреди громадного океана ему лучше оставаться подозрительным и напряжённым, чем позволить себе потонуть. А Ванде, похоже, не дано успокоиться да угомониться — Брок почти уверен, что ей много больше интересно обустройство их со Стивом общения, их отношений. И каждый новый её вопрос, что утром про семью, что сейчас, направлен лишь на то, чтобы найти для себя какое-то детское, объёмное понимание, почему такой человек, как Брок, связался с таким, как Стив.       Пускай напрямую она пока и не спрашивает, проводя свое маленькое, серьёзное расследование.       — Кэп? — вытянув в его сознании эту кличку, сокращённую от формального обращения, она быстро смотрит на Стива, а после вновь обращает свой взгляд к Броку. Её голос звучит с вопросом, но вопрос этот уверенный, спокойный. Интонация не дрожит, в сознании Брока не резонирует её паника или злость. Она, кажется, чувствует, что имеет на каждый свой вопрос полное право, и Броку остаётся только мысленно поставить галочку напротив очередного пункта — он всё делает правильно.       — Капитан Америка. Гордость нации, — кивнув и добавив в голос чуть иронии, Брок смотрит на Стива с хитростью. Тот не откликается, хмыкает какой-то своей мысли, плечом поводит, будто в попытке отмахнуться. Весь путь до птичника они провели в негромкой спокойной болтовне о рутине, бытовой и привычной. Близилось лето, и уже сейчас стоило задуматься о том, чтобы купить Ванде летней одежды, и вместе с этим каких-нибудь книжек, обуви и игрушек. Это с лёгкостью можно было провернуть без неё, но интереса для Брока в этом не было — ему хотелось вывести Ванду в город. Не только ради того, чтобы выбрать для неё то, что подойдёт именно ей, но и для того, чтобы посмотреть, как она будет себя вести в магазинах, как будет реагировать в толпе. В какой-то момент ей придётся выйти в любом случае и, пускай Фьюри эта идея не понравится до упрямо поджатых губ, для всех будет лучше, если в первый раз она отправится с Броком. Не имеет даже значения, будет за ними слежка или нет — в любом ведь случае будет — и кто поедет вместе с ними. С ним это событие пройдёт для Ванды значительно легче, чем когда-нибудь в недалеком будущем без него.       Чем дольше они со Стивом обсуждали все бытовое, привычное и пронизанное этим душком возможного будущего по пути на работу, тем ярче идея вывести Ванду в торговый центр раскрывалась у него в сознании. Со Стивом он ею этим утром так и не поделился — для него было ещё слишком рано. Не после случившегося вчерашним вечером. Конечно, Ванда выглядела спокойной, больше не собиралась плакать и всю дорогу рассматривала почти полуденный город вокруг, только Стив то и дело бросал на неё лишь малость обеспокоенные взгляды через зеркало заднего вида. Их, этих взглядов, искренних и печальных, Брок не мог не заметить. Но и убрать их не мог тоже.       — Капитан важнее, чем командир? — Ванда задаёт свой новый вопрос, и Родригес, только заслышав его, мгновенно откликается смешком. Брок поджимает губы, скептично смотрит на Ванду — та всё рассматривает Стива, со странной, непонятной Броку благодарностью во взгляде. У него внутри всё ещё зреют вопросы о прошедшей ночи, о том откровении, которым с ними поделилась Ванда. Броку непонятно, отчего она доверилась Стиву в этом, если успела перебрать его сознание, изучить его мысли и суждения. Она должна была знать, что со Стивом нужно быть настороже.       — Важнее тот, чьих приказов лучше слушаются, — подобрав максимально нейтральный ответ, Брок поднимается назад на ноги и распрямляет спину. Он отпивает свой кофе, притворяясь, что смакует горький вкус — эта ложь для него бесплатна. А Стив всё смотрит в его сторону со странным выражением на лице, только ответа от него ждать бессмысленно. В своей напряжённости, словно бы подозрительности, он всё ещё остаётся открытым, не прячется — двуличия в нём отнюдь никакого нет. Переведя с него взгляд на части СТРАЙКа, Брок говорит: — Сейчас разминка, после Таузиг с Родригесом на ринге полчаса, затем — Джек и Стив. Как закончите, идите на стрельбище. Мэй, зайка, а ты идёшь с нами, — обернувшись к наёмнице, Брок коротким движением головы кивает в сторону своей тренерской. Ванда вопросов больше не задаёт и совсем не волнуется, что её познакомили ещё не со всеми. Знает, похоже, что Брок для неё приготовил.       Малютка послушно идет следом за ним, а стоит только им оказаться на пороге, как Ванда неожиданно отпускает его ладонь и проходит в тренерскую сама. Брок на пороге останавливается, тут же чувствует, как за его плечом замирает Мэй. Они оба с интересом наблюдают за тем, как Ванда подходит к столу, недолго рассматривает всё, что на нём лежит, касается ладонью подлокотника его чёрного кожаного кресла, а после усаживается на один из стульев, стоящих перед столом. Сегодня на ней вчерашний спортивный костюм, и она ёрзает персикового цвета штанами в кресле, устраиваясь удобнее.       От того волнения, что было в ней лишь минуты назад, не остаётся и единого следа. Брок только хмыкает себе под нос, подмечая это, фиксируя собственным сознанием.       — У тебя есть целый свой кабинет, — обернувшись к нему, Ванда смотрит на Брока серьёзно, но в её глазах виднеется лёгкое восхищение. Брок только фыркает, наконец проходя внутрь. Ванде на её слова он ничего не отвечает, не желая разводить длинную и долгую тираду о том, что это — разве что задрипанная каморка, и кабинета никакого у него нет, потому что ни у Фьюри, ни у Пирса нет и капли совести. Вместо этого он говорит:       — Знакомься, зайчонок, это Мэй. Она может сделать тебе причёску, если ты хочешь. Я её попросил, — последние слова он добавляет нарочно, только бы дать Ванде понимание, что он контролирует каждое чужое проявление дружелюбия и что все эти проявления не опасны, не появляются из пустоты. Конечно, каждому из присутствующих в радиусе этажа Ванда с лёгкостью может забраться в голову, но на это у неё уйдёт время, силы и лишнее волнение. Пока Брок имеет возможность её от этого оградить, он на меньшее не согласится. Ванда — его ответственность, которую он принял сам ещё задолго до того, как ему её на поруки передал Фьюри. Обойдя стол и усевшись в своём кресле, Брок видит на столе папку с вводными на Ванду, которую успел занести сюда ещё вчера вечером. Прочесть её, тонкую, почти пустую, возможности у него не было, зато явно появляется сейчас. Но вначале он следит за тем, как Мэй проходит в тренерскую неспешной, спокойной походкой. В её руке чёрная лакированная косметичка, а за спиной остаётся распахнутая дверь тренерской. Сегодня скрывать Броку совсем нечего, от Стива разве что, но от Стива он скрывается ещё с момента знакомства.       — Привет, малышка, — усевшись на соседнее кресло, Мэй разворачивает его к Ванде лицом, а после расстёгивает косметичку. Она достает из неё небольшую, чёрную расческу, несколько цветных маленьких резинок, а после вытягивает с самого дна прямоугольник диктофона. Их с Мэй взгляды пересекаются, но ни единого слова не возникает в пространстве. Брок кивает благодарно — он отписал ей просьбу найти диктофон ещё вчера вечером, — и лёгким, быстрым движением руки подбирает его с поверхности стола. Сквозь распахнутую дверь в тренерскую виден уже занятый Таузигом и Родригесом ринг — они в их сторону не смотрят и ничего не видят. Стива в поле зрения нет вовсе. А Мэй уже отворачивается, вновь смотрит на Ванду. — Я принесла тебе резинки. Хочешь, заплету косички?       — То есть… — Ванда смотрит на неё несколько секунд, сложив руки на коленях. Её пальцы уже не горят алым, а взгляд, задумчивый, перекидывается к Броку. Рядом с Мэй Ванда отчего-то совершенно не волнуется, и у Брока появляется быстрая мысль о том, что, скорее всего, все медики и охранники в тех катакомбах были мужчинами. Искать подтверждение этой теории он не станет — это не важно, да к тому же предполагает кучу мороки, — но мимолётно допускает мысль о том, что имеет смысл познакомить её с Наташей. И с доктором Чо. Чем быстрее это случится, тем будет лучше, потому что отказываться от миссий любого характера из-за того, что Ванда не желает оставаться с кем-либо помимо него, Брок не станет. У него всё ещё есть его собственные глубинные обязательства перед Солдатом. У него всё ещё есть план, который требует исполнения и работы. Ванда смотрит на него несколько мгновений в молчании, а после спрашивает сосредоточенно: — Большие девочки — зайки, а маленькие — зайчата?       Брок замирает на половине движения, пока прячет диктофон в боковой карман форменных брюк. Услышанный вопрос удивляет его, он чуть приподнимает брови, тратя несколько секунд на молчание. Мэй тихо, мелко улыбается и тут же опускает голову, пряча смеющееся выражение на своём лице. Вот засранка.       — Хмм… Да. Точно, — кивнув, Брок, наконец, убирает диктофон, укладывает обе руки на стол. Ванда кивает ему в ответ, задумчиво поджимает губы. По её лицу видно, что она обдумывает что-то, но что именно, догадаться нет ни единой возможности. В своём сознании Брок её присутствия всё ещё не чувствует. Проходит пару мгновений тишины, когда она одобрительно говорит:       — Мило…       Мэй откликается на её реакцию тихим смехом, Брок только губы поджимает — ему по статусу не положено улыбаться с такой дурной мелочи, и он сдерживается. Вместо этого опускает взгляд к столу, вздыхает и принимается за чтение. Большинство граф выданных ему вводных пустые, либо помечены вопросительным знаком. Дата рождения Ванды неизвестна, как и её родословная. Место рождения и имя отмечены как неточные, сомнительные. Из чётких данных лишь группа её крови, состояние здоровья, вес да рост. Наличие силы подчёркнуто жирной линией печатной краски.       Никакой новой информации в вводных Брок не находит. Как и сказал Фьюри, на нём лежит контроль за её состоянием и сопровождение на различные тесты — крайняя строчка уже не имеет и единого веса благодаря устроенной ими беседе, но отчего-то режет ему глаза. Достигнув её и прочтя, Брок поднимает глаза к Ванде. Та спокойно ждёт, пока Мэй заплетёт ей несколько кос, чтобы после забрать их в хвост на затылке. Её лицо не выражает ничего, кроме сосредоточенности и серьёзности. В нём нет ни удовольствия от плетения, ни расслабленности, наоборот даже — Ванда в напряжении ожидает, что будет происходить дальше, и словно бы прислушивается.       К нему она всё ещё не тянется, и Броку не дано пока разгадать всей её личности. Того, что она резко и неожиданно решит предать его, а заодно и весь ЩИТ, он совершенно не опасается. И тем не менее Ванда сейчас — важная переменная, что требует постоянного наблюдения. Пускай они и условились — и их договорённость нарушена будет точно вряд ли, умирать у Ванды желания нет, — что она не посмеет раскрывать его тайн, но запрета на любые вопросы Брок ей не выставлял.       Брок в принципе почти не выставлял ей никаких запретов.       Он не запрещал ей убивать, не требовал прекратить копаться в его сознании и не угрожал чем-то жутким, если вдруг она решит подчинить себе кого-то из его людей или кого угодно другого из птичника. А у Ванды всё ещё не было контролера, но к его внутреннему, безмолвному удивлению, она без помощи находила себе новые и новые моральные ориентиры. Вероятнее всего, каждый из них был безраздельно связан с самим Броком, и этому даже было явное подтверждение — она сама ещё вчера обмолвилась о том, что не убила охраняющих её агентов, потому что Брок их убивать не стал бы.       Возможно, сейчас она присматривалась к СТРАЙКу так же, как он сам в своё время присматривался к Стиву или к тому же Солдату. А ещё училась взаимодействовать с миром сама — для ребенка, пережившего самые тёмные океанские глубины и перебравшего к своим гипотетическим восьми годам самых жестоких подводных чудовищ, она удивительно хорошо адаптировалась. Кто другой на месте Брока начал бы бить тревогу, но в нём самом такого желания отнюдь не было.       Брок прекрасно понимал, сколь много значило для других людей нахождение вокруг него. Ему это ещё Солдат показал на собственном примере, войдя в резонанс своим поведением с поведением новоявленного командира достаточно быстро. Все прошлые командиры, сгинувшие в небытие и успевшие пасть под железной рукой, не имели этой стальной твёрдости, внутреннего костяка, жесткого и уверенного. Они, вероятно, были трусоваты или озлоблены, жадны, жестоки, а может, просто обожали собственную власть, услаждавшую их эго.       В нём самом этого не было, и Брок знал это точно. Его не могло напугать ничто — кроме, разве что, ебучей, тошнотной нежности, — и всю свою злобу вместе с жестокостью он запирал внутри, не давая ей спуску. Жадность в нём не жила вовсе, и пускай он убеждал Стива да Солдата упорно в том, что работал лишь ради денег, давным-давно это уже перестало быть правдой. И довольствоваться властью для него к нынешнему моменту уже не было и единого смысла — всё в его проклятущем существовании теряло его с годами. Он властвовал, потому что мог. Его навыки, его способности к организации пространства и манипуляции всеми информационными потоками не оставляли ему иного пути, кроме как вести людей за собой, возводя в абсолют идею об их защите. Не о своей — самое страшное, что могло бы случиться с ним, так это, пожалуй, увидеть смерть Стива или Солдата, а может и просто остаться в мире, где они без него счастливы и беззаботны в своей великой и сказочной. Поэтому защищаться ему было не от чего.       Возможно, именно это Ванда чувствовала и видела в его мыслях так же, как в своё время до этого догадался Солдат — по словам, по движениям, по мелким жестам. Его устойчивость на данный момент в жизни Ванды была полноценна и неотвратима. И пускай сам Брок не мог разобрать собственных сантиментов, он собирался оставаться для Ванды константой до самого своего конца. Он собирался дать ей так много, как только дать сможет. В качестве наставника, в качестве защитника, в качестве старшего друга.       Остальное его совершенно не беспокоило. В нём не было каких-то отеческих заботливых чувств, и любви к ней он совершенно не испытывал. Потребность в её защите была для него будто бы вшита в мозговую подкорку — иначе Брок действовать буквально не мог. Так же, как в своё время он не поступил иначе с Солдатом, не оставил его один на один с обнулениями, не стал потворствовать всем ебаннутым протоколам. Так же, как в своё время он не поступил иначе со Стивом, не согласился сам с собой вербовать его в ГИДРу и не бросил его одного, растерянного, в этом придурошном мире.       Правда, мелкая разница всё ещё оставалась — от Стива и Солдата его тошнило в разы больше и дольше. Сейчас же каждый новый взгляд на Ванду тошноты не вызывал, и Брок отнюдь не мог разгадать этой тайны. Вглядываясь в её спокойные зелёные глаза, рассматривая прядки рыжих волос, перебираемые руками Мэй, и изучая её сложенные на бёдрах руки, Брок не видел в ней растерянности. Был интерес, была напряжённость и злость, мелькающая искрометно и сильно, будто резкий укол молнии, а ещё были редкие волны паники, но ни единой капли растерянности и этого липкого, перманентного страха от всего происходящего в ней не было. Их будто выжгли из неё ещё задолго до её рождения — в этом она была слишком сильно похожа на самого Брока.       И твердость её взгляда не вызывала в нём ни единого грамма какой-то заботливой симпатии, родительских сантиментов или, может, потребности научить её чему-то человеческому, живому и переполненному сантиментами, что его собственной сути было противно. Брок смотрел ей в глаза и ощущал лишь сильное, жёсткое уважение.       Уважение и инстинктивную потребность защитить её.       — Зайчонок, есть разговор, — вздохнув, Брок откидывается спиной назад, укладывает затылок на подголовник кресла. Ванда головы к нему не поворачивает, только кончики её пальцев подсвечиваются алым — в его сознании мгновенно ощущается её присутствие, как, впрочем, и давление за левым ухом. Мэй с интересом подмечает случившееся, естественно, слышит его слова, но её руки не останавливаются. Она бросает Броку внимательный, быстрый взгляд. И только под нос себе хмыкает, не роняя и единого слова, а вместо этого возвращаясь к своему занятию. — Зачем рассказала ему вчера? Он — не я. Он тебя боится, — прикрыв глаза и вытянув ноги под столом, Брок пытается расчистить сознание от всех своих мыслей, чтобы дать Ванде и её переживаниям больше места. Получается у него, конечно же, из рук вон плохо — контролировать собственные мысли при явном, настойчивом присутствии чужого разума почти нереально.       И пускай Ванда отмалчивается некоторое время, её сознание резонирует неторопливой, серьёзной задумчивостью. Эта задумчивость оттенена странной, ранней взрослостью, и неожиданно Брок ловит себя на коротком, чётком понимании: у него нет и единой возможности дать ей нормальное понимание детства. Во многом, конечно же, это основывается на том, что у него самого детства не было тоже. Было одиночество, поздние возвращения отца и бесконечно сменяющиеся неумёхи-кадеты в виде нянек. Как он мог бы окружить Ванду чем-то стоящим, по-настоящему детским, Брок не имел малейшего понятия.       Он мог бы попытаться, только, вероятнее всего, эта его попытка должна была включать в себя сантименты и что-то схожее с той великой и сказочной, в более платонической, родительской раскладке. Что ж. С платонической так же, как с той великой и сказочной, у Брока отношения были чёткие и понятные — её он никогда в глаза не видел.       — Я, как ты. Ты всегда с ним честен. Ты прячешь кракена, но ты честен с ним, и он тебя принимает, — Ванда отвечает ему только с пару минут спустя. Интонация её голоса звучит задумчиво, она явно подбирает слова, не имея возможности выразить свои мысли и истоки принятого решения объёмнее. А Брок хмурится чуть, губы поджимает. У него есть минимум два уточняющих «почему», но он решает не задавать их пока что, а лучше бы не задавать никогда — перед ними придётся пуститься в объяснения, каким человеком является Стив, только вот любые его, Брока, объяснения будут субъективными и ненадёжными. Даже если Ванда опирается на все его знания, на его сознание, ей предстоит создать собственное мнение о каждой вещи и каждом встреченном ею во вселенной человеке. И Брок мешать ей в этом отнюдь не собирается. — И меня тоже принял. Мне было грустно. И было очень больно. А потом он меня обнял… Он забрал часть моей грусти себе, — она неожиданно говорит вновь, и Брок распахивает глаза. Его голова сама собой склоняется набок, пока он вглядывается в сидящую на кресле Ванду. Из-за того, что она сидит боком, ему видно лишь её профиль, и в глаза ей заглянуть Броку не удается. Не то чтобы он знает, что хотел бы увидеть там, что хотел бы найти. Теперь у него нет даже возможности сформировать вопроса. Только явное, стойкое ощущение — Ванда знает о Стиве что-то, что ему недоступно. И не разгадать даже, является ли это что-то достаточно важным и стоящим внимания Брока. А Ванда продолжает: — Ты так не умеешь. Ты умеешь превращать грусть в оружие, но ты не умеешь её забирать. А он умеет. Он забрал чуть-чуть моей грусти. Когда он меня обнимал, я чувствовала, что внутри он плачет вместе со мной. Он больше меня не боится. Потому что я, как ты. Я честна с ним.       И внутри Брока всё переворачивается резким движением. Он замирает, впивается пальцами в подлокотники, пытаясь понять, выцепить это ощущение, дать ему какое-то название. Его затапливает удивлением от подобранных Вандой слов, но лишь в меньшей степени. Ещё его удивляет, что он не смог распознать этого сам — тем, что Ванда нашла в Стиве, были банальные сантименты. Сопереживание, сочувствие, участие… В самом Броке такого и правда не было, но даже это было не важным в сравнении с главной мыслью, прошившей его, ошарашенного, насквозь и расколовшей надвое.       Его не тошнило от Ванды так, как в своё время тошнило от Солдата или от Стива, не потому что в ней не было страха или растерянности. Его не тошнило не потому что в нём не было к ней и сотой части сантиментов — были. На самом деле они действительно были, мелкие, жаждущие защитить её и уберечь, дать ей важные и безопасные знакомства, дать ей все, чтобы после его ухода ей не пришлось податься в бега или вновь проходить через сотни экспериментов. Он её не любил, бесконечно уважая за силу и смелость. И он тянулся к ней так же, как в своё время потянулся к Солдату да к Стиву.       Только тошноты не было. Просто потому что Ванда не представляла для него никакой опасности. Она, пусть и поверхностно, перебрала уже всё его сознание. Она, пусть и мимолётом, видела каждое его падение, видела каждое свершенное им убийство. Узнай хоть об одном из них Стив, и Брок был бы на следующий век изгнан от него, признан предателем, жестоким и беспринципным уродом, каким никогда не являлся. Узнай хоть об одном из них Солдат, и он, пожалуй, сделал бы вновь то, что сделал уже однажды — кинулся на Брока, в ядовитом, озлобленном желании уничтожить главную опасность для своего Капитана.       Им даже о Патрике знать было не нужно, чтобы разбить мёртвое сердце Брока своими озлобленными действиями и словами.       Всё это Ванда знала. Всё это она уже видела. И всё равно говорила уверенно «Я, как ты», ничуть не сомневаясь в человечности и правильности решений Брока. Подходить к ней ближе было легче и совсем не волнительно. И напряжённая тошнота не крутила его кишки, в опасливом понимании — отшвырнут, оттолкнут, откажутся, если только узнают правду. Этого опасливого понимания вообще не было.       — Всё, малышка, я закончила, — Мэй в последний раз проводит расчёской по собранным в хвост волосам, убирает руки, и Ванда поворачивает к Броку голову. Они смотрят друг другу в глаза несколько секунд. Брок вглядывается, всматривается — ему неожиданно хочется спросить до зуда под кожей у неё, станет ли Стив выдавать тайну случившегося с детьми и охраной в Соковии, но опираться на суждения Ванды он не имеет права. Если та скажет, что Стив собирается растрепать всё, Брок может среагировать неадекватно, и прекрасно понимает это сам — его неадекватная реакция испортит всё нахуй, если ничего Стив рассказывать не собирается. Если же Ванда ответит, что Стив принял решение её тайну сохранить, и Брок ей поверит, он расслабится точно. А стоит ему расслабиться, как среагировать своевременно, стоит Стиву растрепать всё, будет уже невозможно.       Идеальным вариантом в сложившейся ситуации будет выжидание и принятие собственной слепоты. Когда-нибудь Стив ему расскажет. Или Брок окажется предан им.       Третьего им не дано.       — Зайчонок, — потянувшись вперед в каком-то восхищённом, хищном движении и полностью игнорируя неожиданно напрягшийся взгляд Мэй, Брок протягивает к Ванде ладонь. Медленным, мягким движением указательного пальца он гладит её по бледной, тёплой щеке, а Ванда всё ждёт и ждёт, когда же он договорит. Прикосновения она не шугается, читая в его сознании резкий всплеск гордости. Завершает Брок почти что шёпотом: — Ты просто охуеть какая умная.       И Ванда в ответ широко, радостно улыбается — такая похвала приходится ей по вкусу, пусть и бранная, грубая, но она резонирует в его сознании истинно детским довольством. Это её первые настоящие радостные эмоции, и она быстрым движением обнимает себя руками, будто пытаясь удержать их в себе подольше. Персиковый цвет всё-таки бесконечно идет ей, но много лучше ей идет чистая и искренняя детская радость. А из зала им прилетает резкое, хлёсткое от Стива:       — Брок, следи за языком! — и Брок позволяет себе грубо рассмеяться. Сакрального вопроса Ванде он так и не задаёт, вместо этого поднимаясь со своего места. На сегодня в планах у него отнюдь не было ни тренировки, ни выхода на ринг, но сейчас ему неожиданно хочется немного размяться. И лучше бы со Стивом — ему ведь нужно держать планку и разыгрывать пьеску о том, что между ними всё отлично. Поэтому он поднимается с места, закрывает папку с вводными и откликается задиристо, нарываясь:       — С удовольствием послежу за твоим! Живо тащи свою задницу на ринг.       Ванда вместе с ним не поднимается, довольно покачиваясь из стороны в сторону и всё ещё обнимая себя. Она жмурится, тихо смеётся. Уже на пороге Брок чувствует, как она отсоединяется от него, слияние сознаний распадается, но он не оборачивается. Лишь отсвечивает задиристой, довольной ухмылкой, пока из-за его спины звучит детское, заинтересованное:       — Зайка… А зачем тебе целых три мотоцикла и самолёт?       И Мэй отвечает малютке тихим, лёгким смехом, закрывая косметичку. ^^^       Диктофон становится его верным, постоянным спутником с того мгновения, как Брок получает его в свои руки. Его тело не обретает излишнего напряжения, — ведь он напряжён постоянно, ежесекундно готов отразить любую атаку — но взгляд становится чётче. Брок смотрит этим взглядом на Стива. Каждое его действие и каждое его слово становится для Брока пространством для мозгового штурма.       Брок ждёт момента — подгадывает его, выглядывает, высматривает.       Момент не наступает. И вся его жизнь лживо выравнивается по нулевой оси, не проваливаясь в минус и не поднимаясь в плюс. Ванда не отличается ничем, что могло бы вызвать у Фьюри подозрение в его некомпетентности. А Стив хранит её тайну, только вряд ли это хоть сколько-нибудь способствует отсутствию подозрений у Пирса. Для того, чтобы ощущать всей своей проклятущей шкурой, что от него ждут действий, замерев на границе сомнений, Броку не нужно даже встречать Пирса в коридорах ЩИТа. Он и не встречает, впрочем. Но и не забывает отнюдь, как совершенно случайно Пирс зашёл поздороваться, когда Брок был в детской комнате с Вандой. Обманываться было недопустимо — в том месте в тот момент времени Пирсу делать было совершенно нечего.       А всё-таки он зашёл. Без повода, но ради напоминания Броку о том, что за его работой, за каждым осколком его деятельности, уплывающим к глубинному дну, следят — неустанно и перманентно. Это напоминание не нуждалось в словах. Ему хватало сполна и действий.       Пирс зашёл, показался ему на глаза — Броку срочно требовались доказательства успешности его деятельности. Пускай никакой деятельности он и не вёл, не манипулировал Стивом, не лгал ему и не пытался затащить в ГИДРу с личиной ЩИТа, агитируя спасением человечества, но факта потребности в доказательствах это не отменяло. Ответственность над Вандой могла с лёгкостью вызвать у Пирса подозрения в его некомпетентности. Распылившись на многую деятельность, — командование проектом «Зимний солдат», вербовка Стива, контроль СТРАЙКа и няньканье с Вандой — Брок обязан был исполнять каждый её элемент идеально, чтобы совершенно случайно не оказаться списанным в утиль и ни в коем случае не терять контроля над всеми подвластными ему уголками океанского дна. И он продолжал делать свою работу, но без доказательств, реальных и веских, его работы не существовало вовсе.       Доказательств не было.       Поэтому теперь он неустанно носил с собой диктофон. Пирс ничего не требовал и ничего не приказывал, но Брок не обманывался на его счёт — Пирс был одним из тех людей, что говорят единожды, а на второй раз добавляют собеседнику в плоть смертельного свинца. Подловить Стива на диалоге, сомнительном, двусмысленном, у Брока не получалось несколько недель. Его это почти не злило. За всю свою жизнь Брок прекрасно обучился ожиданию и был знаком с сукой-судьбой лучше кого другого — та всегда находила момент, чтобы попытаться придушить его нахуй.       Этого момента нужно было лишь дождаться.       В том, что он обязан был случиться, Брок не сомневался. Не прошло и полдесятка дней с появления в его доме Ванды, как Стив впервые не пришёл на ужин. Брок всё ещё не волновался, помня о том, что его ещё за пару часов до конца рабочего дня забрала Наташа, но чем ближе время подбиралось к полуночи, тем грубее в нём закручивалось подозрение о том, что Стив не придёт. И его отсутствие могло стать много большим сигналом к тревоге, чем молчаливое, напряжённое и стреляющее внимательными взглядами присутствие.       В этот вечер Брок обустроился в кухне. Он лгал себе, что именно здесь мог беспрепятственно курить, перечитывая папку по «Озарению», но правда, конечно же, была совершенно в ином — от кухни до входной двери было ближе всего. Только заслышав стук, он смог бы моментально среагировать. Напротив него за столом устроилась Ванда. Во вчерашнем воскресном дне Брок всё-таки вывез её в город, взяв на себя всю ответственность за её поведение и будто случайно забыв предупредить Фьюри. Случайности в этом, конечно, не было, как и у Брока не было и единого желания вплетать в выезд по магазинам Стива. Тот отстранялся слишком быстро, обрастал странно ледяной коркой, похожей чем-то на ту, из которой его вытащили. С той лишь разницей, что нынешняя была эфемернее. Два дня назад Стив отказался от секса, вчера утром, уезжая по своим личным делам, о которых Брок просто не стал его расспрашивать, не поцеловал на прощание. И, естественно, присутствие Ванды стало крайне уместной отговоркой для Стива, только вот банальность и глупость — Брок ему совершенно не верил. Стив темнил, отмалчивался и не прятал напряжения плеч.       Брок просто ждал, понимая: либо Стив предал его уже, либо ещё только собирался. О той вероятности, в которой дело было вовсе не в Ванде, а во Фьюри, вездесущем и незаметном, Брок не раздумывал вовсе. Пускай она и существовала, только приняв её в качестве правды, Брок рисковал расслабиться.       А расслабляться сейчас было совершенно нельзя.       Поэтому во вчерашнем дне он взял с собой Джека. Если бы не их хмурые рожи, сопровождавшие взволнованную, но неожиданно радостную Ванду, они сошли бы за отличную, полноценную семью. Не сошли. В реальности они скорее выглядели, как два телохранителя богатой малютки. И не они одни — стоило только Броку покинуть квартиру вместе с Вандой в свой выходной, как он мгновенно ощутил за правым ухом назойливое давление. Слежка сопровождала их на протяжении всей поездки в торговый центр.       Чего ради только в итоге было отнюдь не понятно. Ванда вела себя спокойно и лишь в редкие моменты резонировала в сознании Брока паникой, заприметив кого-то, смутно похожего на людей из своего прошлого. Его руки она не отпускала ни на мгновение, даже когда упорным маленьким танком тащила его сквозь ряды стеллажей в отделе с игрушками. Брок старался поспевать за ней шаг в шаг, но не поспевал.       Воскресенье завершилось большим количеством пакетов, сваленных в его багажнике кучей, детской книжкой — подарок от Джека — и чрезвычайно вкусным мороженым. Казалось, ночью Ванда, неслабо утомившаяся за день, даже спала крепче обычного. Но точно Брок сказать не мог — он весь был сосредоточен на Стиве, что хмуро глянул на расставленные в спальне на первом этаже пакеты с одеждой, игрушками и книгами, и не стал ничего спрашивать. Стив, что весь был бесконечен в своей потребности печься о безопасности других людей, просто промолчал.       Это было немыслимо.       — Он дома уже несколько часов. Поужинал, собирается спать, — неспешно покачивая ногами в свободных, мягких пижамных штанах, Ванда протянулась к его сознанию своим столь неожиданно, что Брок вздрогнул. Его состояние, суровое, напряжённое, она заметила ещё после ужина — это было видно по её глазам. Но спрашивать ничего не стала. Сейчас её голос звучал мягко, спокойно, и только взгляд, поднятый от той самой книжки, подаренной Джеком, оставался серьёзным — Брок увидел его, вскинув глаза вверх от папки по «Озарению». Папка была всё той же, давнишней, и лёжа поверх кухонного стола выглядела в его глазах всё ещё инородно да неуместно.       Наткнувшись на первый свободный от Стива вечер за последние долгие недели, он решил перечитать всю имевшуюся у него информацию по «Озарению» — перестраховки ради, и это было истинной в своём основании ложью. Пока правдой оставалось то, что ему лишь надо было куда-то перенести всё своё напряжение, отвлечься от него, не распаляться. Ожидание давалось тяжело, неприятно, особенно из-за мельчайшей, крохотной мысли — в каждом новом завтрашнем утре он случайно проебал всё, что заграбастал себе, и всё, что нужно было для свершения их великого плана. Рассказывать Стиву про этот проект даже ради эксклюзивной, двусмысленной записи для Пирса Брок, конечно же, не собирался, но июнь надвигался, будто цунами, неумолимо и смертоносно. Из-за постоянного присутствия Стива рядом, из-за упущенного десятка дней в состоянии пустоты, из-за появления Ванды и из-за этого ебучего ожидания — Брок ощущал, что теряет хватку. Сантименты уже не были столь смертоносны, какими являлись вначале, и это будто бы расслабляло его. Но расслабляться сейчас было отнюдь слишком рано и неоправданно рискованно.       Хотя по большей части Брок был уверен — Стив играл в его расслаблении главную роль. Все эти нежности, прикосновения, долгие беседы и шкодливый голубой взгляд вросли в Брока намертво. Пускай давно уже Стив не смотрел на него так, шкодливо и мягко, но когда-то между ними это присутствовало. Не настолько давно в прошлом, чтобы сейчас это можно было игнорировать.       И поверить в то, что Стив мог предать Ванду, что Стив мог предать их обоих, было почти невозможно. За это самое почти Брок держался мёртвой хваткой.       — Он не придёт, — Ванда пробует вновь мысленно и упёрто добиться от него хоть какого-то ответа, а может, просто уменьшить его напряжение. С напряжением это ничуть не помогает. Боли пока что нет, но с каждым новым днём становится всё очевиднее — Стив отдаляется. Он делает отнюдь не мелкие, пускай и пока что еле заметные шаги назад, притворяясь, что между ними всё как прежде, и не притворяясь вовсе одновременно.       Будь они в другой ситуации, в иных обстоятельствах, Брок схватил бы его за шкирку, припер к стене и заставил поговорить. Будь они в какой-нибудь другой вселенной, Брок точно сделал бы это, здесь же он не собирается делать ничего. Ещё старается не думать о том, что его несколько недель, желанных до невозможности и чрезвычайно вкусных, его несколько недель почти настоящих отношений со Стивом уже подошли к концу — знает ведь, какой отклик эта мысль вызовет внутри. До тошноты. До скулежа. До ярости.       — Мне не интересно. А твоё время подошло к концу, зайчонок. Иди спать, — дав спокойный мысленный отклик, Брок опускает взгляд назад к папке и переворачивает новую страницу. Ванда его не отпускает ещё минуту: роется в его мыслях, в воспоминаниях. Но она молчит. И ничего от него не требует. И ничего у него не спрашивает.       Или почти.       — Можно я лягу с тобой? — она почти шепчет это мысленно, неожиданно грустно и тяжело. Её интонация резонирует волнением, непониманием, и Брок чувствует это, но он не в силах отвечать на вопросы, которых ему никто не задаёт. А Ванда о Стиве не спрашивает. В последние дни она вообще редко о чём спрашивает, чаще констатируя факты, но сейчас, именно в этом моменте, она не спрашивает о Стиве, хотя точно понимает, что вся тошнота Брока и всё Брока напряжение обращено именно к нему. Возможно, она не знает, что именно спросить, а может, ей просто не интересно — это Броку невдомёк, и он решает не задумываться.       — Не сегодня, зайчонок, — вот что он отвечает ей тем вечером, и клянётся себе, что не станет ждать Стива до часа или двух ночи. Проводив Ванду до её спальни и пожелав доброй ночи, Брок обещает ей тоже — что никуда никогда не уйдёт и что бояться ей нечего. Все эти обещания, естественно, ложные, но это не имеет ни единого веса.       А в груди всё-таки выкручивает болью — стоит Броку остаться в одиночестве в кухне, как он усаживается на подоконнике и закуривает. Десятки минут несутся друг за другом, пока перед его глазами темнеет кирпичная кладка соседнего дома. И мысль об окончании, о завершении, всё-таки приходит на порог его разума. Она вся гниёт, извивается агонией, умирая. Брок просто пытается дышать, но других, иных вариантов так и не продумывает. Не начинает даже.       За битвой с ГИДРой у него нет уже ни существования, ни жизни тем более. Этот рубикон он обязан покорить, но лишь его и только. Пока в сознании крутится десяток-другой воспоминаний — и каждое из них пропахло Стивом да Солдатом, — Брок просто пытается дышать. Он был готов к тому, что всё начнёт разваливаться, но момент, этот ебанный жестокий момент, извивающийся щупальцами, подобрался столь быстро. Иначе быть не могло.       Хотелось ли?       Немыслимо сильно. Хотелось, чтобы иначе обернулось всё.       Он скуривает пачку, очеловечивая собственную тошноту и не имея даже единого шанса изгнать из грудины боль. Проходит час. После другой. Брок делает себе кофе, перемещается по кухне почти бесшумно и не смеет прекратить прислушиваться — он не желает прихода Стива, как и раньше, но ждёт его. Не надеется, что это свершится, и всё равно ждет. Вот оно, всё его нутро, сотканное из сантиментов и злобы — оно бьётся изнутри в его грудине, заставляя кончики пальцев коротко, мелко подрагивать.       Стив пришёл к нему после своей первой проёбанной миссии, и тогда это не значило сильно много. То, что Стив не пришёл сейчас, — значило всё. И у Брока болело, глубинно и искренне болело всё нутро. Сам с собой он не обманывался, и каждая новая мысль правды причиняла лишь больше боли. Мысль о том, что, когда всё закончится, в глазах Стива он останется лишь лжецом и предателем, но отнюдь не стальным человеком чести, кажется, пыталась его убить.       У неё определенно были на это все шансы. Особенно в момент, когда время перевалило за час ночи — Брок закрыл папку с «Озарением», откинулся на стуле и зажмурился. Ему вспомнилась их последняя встреча с Солдатом. Тот действительно собирался его убить лишь из-за собственного глубинного страха. Только ведь Солдат знал его достаточно хорошо, знал ту, иную, глубоководную его сторону, — стоило ему только услышать о ГИДРе, как он мгновенно перестал видеть в Броке человека.       Каждый его поступок и каждое его решение. Каждый его приказ. Каждый его взгляд. И даже каждое ёбанное прикосновение — всё рассыпалось так, будто его никогда и не было.       Была лишь угроза. Надуманная, тревожная и сотканная из собственных домыслов.       Если даже Солдат не смог её уничтожить, не позволить этой угрозе поглотить его разум и подумать логически, рассчитывать на то, что смог бы Стив, знавший его ещё хуже, было бессмысленно. Впрочем, думать обо всём этом было бессмысленно тоже — его существование не было запланировано на тот самый миг будущего, миг после окончания, наконец, войны. Брок не хотел об этом думать. Но мысли вновь и вновь возвращались к одному и тому же.       Впервые в его жизни грядущее предательство, предательство Стива, ощущалось непомерно тяжёлым. ^^^       Он коротким, мелким движением костяшек по деревянной поверхности стучит в дверь и привычно, почти инстинктивно отступает на шаг. Оставленная одна в квартире Ванда немного нервно резонирует в его сознании, даже не пытаясь притвориться занятой новой, уже пятой по счету раскраской — Брок пообещал ей вернуться не больше чем через полчаса, но стоило выйти из собственной квартиры, как он уже и сам не знал, сможет ли сдержать новое, бессмысленное обещание. На границе сознания было чёткое понимание того, что Стив слышит его, вышедшего в коридор, а значит, ему нельзя замедляться. Ему нельзя пасовать, а ещё нельзя рассказывать — потеряв повторяющиеся неизменно ночи со Стивом и совместные ужины, к концу апреля Брок приобрёл проклятое, яростное желание всё ему рассказать. Вывалить на него всю свою подноготную, заручиться его принятием, заручится его присутствием.       Позволять себе столь сумасшедшую глупость Брок не собирался ни в коем случае.       Стоило ему выйти в коридор, как он сразу направился к соседней двери. Сегодняшним днём ему удалось вернуться раньше Стива — чужое отсутствие дало Броку фору и возможность опробовать одну из тех новых глушилок, добычей которых занималась Мэй. В последнюю неделю она вообще много чего незаметно им принесла — пистолеты, ножи, а Родригесу, если тот, конечно, не врал, даже нашла новую винтовку и несколько магазинов разрывных пуль для неё. Во сколько ей обошлась эта покупка, Броку интересно отнюдь не было, пускай он и знал, что такая добыча была крайне редким явлением, даже для людей их статусов. Много больше сейчас его заботил Стив — чужое отсутствие в квартире Брока ощущалось неприятно и тошнотно.       Под конец апреля вообще всё ощущалось тошнотно, но он очень усердно не подавал вида и держался. Присутствие Ванды отвлекало, но вместе с тем и наводило на сотни неперевариваемых мыслей — Ванда была удивительно невинна в каждой новой своей провокации. Будь то пустые, мелкие вопросы или констатация факта, она врывалась в его сознание настойчивым, глубоководным буром, и все тектонические плиты разума Брока трещали под её детским напором. С большей вероятностью она делала это не нарочно, лишь ради собственного, мелкого интереса, но отсутствие прямых вопросов не позволяло Броку дать ей прямых ответов.       Как раз ответов у него было множество. Не о Стиве, конечно, но о причинах собственных поступков. Только смысла в этих ответах не было без реальных, чётких вопросов. Вместо того, чтобы задавать их, Ванда разбрасывалась фактами и неуправляемо копалась в его памяти, желая, видимо, разобраться самостоятельно.       Мешать ей Брок не собирался, как и без спроса лезть с той правдой, что, возможно, и не была ей нужна вовсе.       Этим вечером Стив вновь не пришёл к ужину. За последние недели это начало случаться всё чаще. Было ли так лучше хоть для кого-то, Брок не знал — присутствие Стива вечерами на его территории больше не сопровождалось лёгкостью. Приходя, он говорил, он смеялся даже, но лишь губами и звуками. Его пронзительные голубые глаза оставались напряжены — они искали правду, но, будто вторя Ванде, ничего не спрашивали.       И никогда Брок не подумал бы, что придёт первым именно в этой вселенной, но сегодня пришёл. Заранее позаботился о безопасности, использовав принесенную Мэй глушилку — у неё был увеличенный радиус действия, и Броку было достаточно просто включить её, стоя у входной двери Стива, чтобы изнутри его квартиры раздался писк перегорающей аппаратуры. О теме диалога не позаботился, правда, но это было не столь страшно и рискованно. Брок точно знал, что ему нужен компромат, что ему нужно доказательство успешности проведённой вербовки, и он собирался это доказательство получить.       Даже если придётся нарезать аудиозапись и склеивать отдельные куски, чтобы дать Пирсу иллюзию контроля над ситуацией.       Не проходит и минуты, как дверь перед ним открывается. В проёме показывается Стив — он чуть удивлён. Брок улыбается колко на уголок губ, быстро оглядывает его с головы до ног: Стив вернулся ещё несколько часов назад точно — Броку об этом, безнадобном, сообщила Ванда, не понять только, для чего и зачем, — но переодеваться не стал. В ближайшее время миссий у него запланировано не было, по крайней мере, Стив о них не предупреждал, а значит, он был занят чем-то настолько важным, что не могло быть и речи о том, чтобы уделить себе время. Это было занятно и интересно, как, впрочем, и мелкая тревога Брока — если Стив всё-таки обратился к кому-то с правдой о Ванде, со дня на день стоило ожидать поражения.       К поражению Брок был готов. У него был дополнительный десяток пистолетов припрятан в комнатах квартиры, и Ванда — поистине она могла бы стать неубиваема, если бы только Брок посмел предложить ей распоясаться. Предлагать он, конечно, не собирался, всего лишь рассматривал все варианты развития дальнейших событий.       — Привет. Зайдёшь? — отступив чуть в сторону, Стив улыбается тоже одними губами и приглашающим жестом поднимает руку. Это его движение оказывается настолько лёгким, отнюдь не похожим на движение человека, заполненного подозрениями и недоверием под завязку, что Броку остаётся только сделать первый шаг вперёд. Пока в его сознании раскрывает зев кракена из мыслей, что расплываются в разные стороны. И чего только ради? Чтобы кинуть на него вновь всем скопом.       Поверить в то, что Стив искренен в своём приглашении, нет ни единой возможности, но и ловушки ждать — неоправданное напряжение. Стив не мог предугадать, что Брок зайдёт именно этим вечером. Стив его не ждал. А значит, его приглашение продиктовано чем-то иным.       Чем-то сокрытым и спрятанным.       — Привет, — протиснувшись мимо Стива внутрь, Брок делает несколько шагов вперёд, а после присаживается на одно колено. Быстрыми, ловкими движениями он расшнуровывает берцы, надетые меньше пяти минут назад, а после выпрямляется. Стив никуда не уходит, только дверь закрывает, поворачивает ключ в замке. Поднявшись на ноги, Брок оборачивается к нему, и с его языка, бесконтрольно и ошибочно, слетает то, что стучится в сознании уже которую неделю: — Ты почти не заходишь больше.       Эта констатация факта, реального, слишком похожего на те, что так любит Ванда, бьёт его самого наотмашь, а Стив только взгляд отводит. Он поджимает губы, хмурится — за спиной Брока в чужой гостиной включён свет, и все эмоции Стива для него как на ладони. И злости в Стиве нет, нет в нем и подозрительности. Неожиданно его взгляд, чуть растерянный, возвращается к Броку, и он говорит негромко:       — Фьюри предложил мне контракт. На работу в ЩИТе, — Стив пожимает плечами, вновь сбегает взглядом прочь. У Брока в грудине зарождается потребность опустить руку ему на плечо, подойти ближе, оказаться впритык и унять чужую растерянность долгим, тягучим поцелуем. Стоит только этой потребности объявиться, как следом за ней внутри зарождается почти звериная ярость, и Брок только напрягает руки, напрягает мышцы живота, еле заметно челюсти стискивает. А Стив договаривает ещё тише, чем до этого: — В качестве Капитана Америки.       И вновь пожимает плечами. Не понять даже, нравится ему эта идея или нет, но она определённо занимает его мысли последнее долгое время. Лишь единый вопрос возникает у Брока в сознании, и тут же соскакивает на глубину с кончика языка:       — Почему не рассказал?       Стив поднимает к нему глаза и улыбается странно беспомощно. Впервые Брок задаётся вопросом: а хотел ли Стив вообще возвращаться к своему застарелому звездно-полосатому костюму? Хотел ли он возвращаться ко всей этой ответственности? Капитанство в нём жило и не утихало, но статус Капитана Америки накладывал определённые рамки на всё его существование. Этот статус, весь этот образ, в нынешнем веке был скорее политической ловушкой, с помощью которой можно было управлять всем происходящим в стране и за её пределами.       — Чай или кофе? — на вопрос Стив неожиданно не отвечает, используя врождённую привычку самого Брока, отвечать другим вопросом, а после указывает ладонью вглубь квартиры. Брок только прищуривается, всматривается в него, но пока что отступает, и фактически, и формально. Развернувшись, он проходит в гостиную неспешно, неторопливо. Взгляд сам собой обегает пространство, ладонь ловким быстрым движением опускается в карман домашних штанов, нащупывая диктофон.       — Откажусь, — первым делом Брок замечает сброшенную Стивом на спинку дивана форменную куртку. Следом — круглую подставку под чашку, лежащую на журнальном столике. Был ли тот здесь в прошлый и единственный раз, когда Брок заходил в эту квартиру, он совершенно не помнил, но сейчас это было не столь важно. Квартира Стива выглядела лишь отчасти обжито. Не валяйся сброшенная им куртка не на своем месте, Брок вновь не поверил бы, что здесь кто-то живет. — Что с тобой происходит?       Подойдя к дивану, Брок валится на него, откидывается спиной на спинку. Стив к нему не усаживается, вместо этого отходя в зону кухни и усаживаясь за столом. Даже с такого расстояния Брок видит, что поверх стола лежит несколько тёмного цвета папок с информацией. Что в них написано, знать ему не дано, но, видимо, что-то достаточно серьёзное раз Стив так замкнут.       — Я не уверен, что должен… Есть проект… Инициатива. Называется «Мстители». Фьюри хочет, чтобы я участвовал в ней в качестве Капитана Америки. В последние годы в мире стало больше значительных угроз для безопасности гражданских, — стоит ему начать говорить, как Брок ощущает резкий толчок изнутри. Предчувствие сдавливает его лёгкие грубой рукой лишь на мгновение ради того, чтобы тут отпустить, но он реагирует незамедлительно. Потянувшись рукой к карману штанов, он мимолётным движением включает диктофон, а после вытягивает из кармана мобильник. Проверив наличие уведомлений и время — без надобности, прикрытия ради, — Брок откладывает телефон на диван. И возвращает руку назад на спинку. — Вплоть до внепланетных… Он считает, что защита должна соответствовать по силе этим угрозам.       — Ты так не считаешь? — чуть непонятливо нахмурившись, Брок старается вести себя как можно более естественно. Короткая, быстрая дрожь пробегает по плечам, сердце делает несколько быстрых, сильных ударов. К его удаче, присутствия Ванды в сознании больше не чувствуется, но и без её присутствия в его голове разражается искромётный шторм. Нежелание предавать впивается в его плоть изнутри разъярёнными щупальцами, и Брок держится лишь за единую, крепкую мысль — это ради безопасности Стива. Всё, что он делает, он делает ради безопасности, и это мгновение отнюдь не является исключением.       Стив на его действие лишнего внимания не обращает. Он откидывается на спинку стула, сплетает руки на груди и отворачивается. В глаза Броку не смотрит, губы поджимает неожиданно жёстким движением. И говорит:       — Нас должно быть пятеро… Я, Наташа, Клинт Бартон, Брюс Беннер и Энтони Старк. Ты знаешь последних? — Брок только коротко кивает в ответ. Ни с Беннером, ни со Старком лично знаком он не был, но в определённой степени был наслышан о каждом из них. С военными разработками Старка ему даже доводилось сталкиваться, и не единожды. Как, впрочем, и ним самим — в нередких новостях, рассказываемых Родригесом с большими глазами и активной жестикуляцией. Тот отчего-то этого персонажа обожал почти до трясучки, и каждый такой раз Брок наблюдал за ним с лёгкой иронией. В Старке-младшем не было отнюдь ничего интересного для него самого, зато было слишком уж много пафоса и раздутого эго, по размерам точно равнявшегося с построенной им башней. — Пятеро человек, Брок. Ладно я, у меня сыворотка Суперсолдата. Доктор Беннер, вроде бы, тоже сильнее и выносливее обычного человека… Но Наташа? Клинт? О Старке я даже говорить не хочу, никогда бы не подумал, что память Говарда кому-то удастся так сильно опозорить! — вначале Стив ещё говорит спокойно, сосредоточенно, но к концу в его голосе появляется натянутая стальная нить. Желваки перекатываются под кожей, мышцы шеи напрягаются. Он сжимает своё плечо ладонью, поджимает губы упёрто и несогласно. Брок его не торопит. Где-то рядом, в полумраке сознания, ему уже виднеется догадка — логическая цепочка Стива явно ведёт к тому, что их пятерых не будет достаточно, чтобы спасти всех. Опустив одну руку назад, Брок обнимает лежащий рядом телефон пальцами, впивается ими в твёрдый край предмета. И Стив договаривает: — Если Фьюри прав насчёт угрозы извне, большинство из нас помрут ещё до конца битвы. Тут нужны совершенно иные меры. Более… — он задумчиво хмурится, упирается в лицо Брока взглядом. Тот не думает и единого мгновения, заканчивая за Стива:       — Радикальные, — и Стив кивает ему в ответ. В тот разговор, что они ведут, Брок старается не вслушиваться, отгородившись потребностью вывести диалог в нужное себе течение, но в груди подёргивается надрывно и мимолётно. Думать о том, что в Стиве живет идейность, схожая с идейностью ГИДРы, ему совершенно точно не хочется — это даже тошноты не вызывает, лишь тотальную потребность пустить ему пулю в лоб прямо сейчас, а после и себе самому. И нет ни единой разницы, какой путь Брок прошёл в течение своей жизни в отношении к образу Капитана Америки и чего добился в отношениях с ним. Оставлять после своей кончины весь мир, СТРАЙК, Ванду, того же Солдата в реальности, где властвует жестокость Капитана, Брок не собирается. И хуй с ним, что повторится номинально случившееся с Патриком — Брок пойдёт на это, но такого Стива в живых не оставит. — Я с тобой согласен, Стив. Этот век от твоего отличается кардинально. Люди творят, что хотят, и относятся ко всему вокруг безответственно. То же оружие продают, не следя даже за тем, кто является их покупателями, только бы нажиться, — презрительно скривившись, Брок мысленно надеется, что его нынешние слова не повлияют на отношение Стива к Старку-младшему ещё сильнее, но надежда эта выглядит столь шаткой и почти бессмысленной. А Стив выглядит напряжённым, суровым. И это в определенной степени ощущается горячо. Ощущалось бы, точнее, если бы прямо сейчас Брок не записывал весь их разговор, собираясь после слить его Пирсу, только бы показать, как Стив на самом деле относится ко всему происходящему. Только бы показать, что на него, Брока, можно рассчитывать и сейчас, когда на него возложены судьбы нескольких людей и судьба всей ГИДРы. — Уже давным-давно нам требуется нечто большее, нечто более серьёзное. Всё, что ЩИТ делает, так это тайно устраняет простые и быстрые цели. Этого недостаточно. И идея Фьюри… Это лишь трусливая полумера.       — Я много думал об этом в последние недели, знаешь, — Стив вздыхает, поднимает руки и прочёсывает светлые пряди волос. Брок смотрит на него внимательно, цепко: он ждёт согласия, ждёт любого подтверждения того, что предложенная им самим ложь Стиву по вкусу. Распахнув зажмуренные до этого глаза, Стив говорит серьёзно и честно: — Я согласен с тобой. С каждым твоим словом.       Хмыкнув себе под нос, Брок убирает телефон в карман и мимолётно жмёт кнопку остановки записи. Диктофон не отзывается и единым звуком, не вибрирует даже, прижатый к его бедру. Только в грудине становится гадко от уже завершённого диалога. Мысленно Брок списывает его прочь. На появление Ванды, на то, что Стив в ЩИТе в полной мере ещё не работает и всех тонкостей не знает, а также на то, что ему, Стиву, неизвестна пусть и меньшая, но важная часть технического обустройства, закупленного Фьюри для птичника и всех агентов. Стив только вздыхает вновь, закрывает лежащую перед ним папку, а после поднимается с места. Не желая завершать разговор на столь дерьмовом моменте, Брок отвечает ему:       — Прям с каждым? — на его губах появляется лёгкая, усталая усмешка. Уже обходящий кухонный стол и направляющийся к нему Стив, только непонятливо хмурится. Брок, пускай и чувствует, что направляется Стив именно к нему, всё равно хлопает ладонью по дивану рядом с собой. Он будто бы приглашает, и тошнота в нём взвивается мгновенно, жёстко. Вновь она, уже привычная, и вновь же Брок отворачивается от неё. Только говорит спокойно, чуть иронично: — Или тебе просто Старк-младший не понравился?       Стив отводит немного раздражённый взгляд. Но на половине шага не останавливается. Он доходит до дивана, усаживается сбоку от Брока, а после измотанно вытягивает ноги вперёд и прикрывает глаза. Одна из его ладоней будто случайно накрывает ладонь Брока. Она не берет его за руку, не сплетает их пальцы, просто касается, и в этом касании неожиданно оказывается столько усталого одиночества, что Брок на мгновение прикрывает глаза. Стив не поделился с ним всем этим скопом собственных мыслей, и отчего именно, остаётся только догадываться, но отчего-то Броку хочется уточнить, задать с полдесятка вопросов — он никогда этого не сделает. Не спросит, не заберётся к Стиву под кожу так отчаянно и вульгарно. Потому что стоит ему поверить на слово Стиву сейчас, и риски возрастут стократно.       Потому что стоит ему задать хоть один вопрос, как он потонет в Стиве окончательно. И сколь бы сильно Броку этого ни хотелось, было уже слишком поздно. Апрель подходил к концу.       Далеко на горизонте занимался июнь.       — Если у человека есть цели, о которых мы не знаем, — развернувшись полубоком, Брок не отказывает себе в удовольствии обнять Стива ладонью за щеку. Тот приоткрывает глаза, смотрит на него — неуступчивый, твёрдый и напряжённый. Но он слушает, и пока он слушает, Брок всё ещё может на него влиять. Повернув к себе чужую голову, он подаётся ближе. У Стива отчего-то удивительной красоты глаза, и дело явно в тех сантиментах, что оплетают внутренности Брока. Это почти не больно. И мысль о том, чтобы позвать Стива к себе на ужин, мысль о том, чтобы позвать его просто к себе, почти не болит тоже. Времени остаётся слишком уж мало. И Брок лишь жаждет уделить каждую секунду тому, чего у него никогда не было и в полной мере никогда уже не будет. Этот суррогат для него столь вкусен, столь нужен ему. — Мы не можем предсказать его поведения. Можем лишь строить догадки, но пока не спросим напрямую, ничего и никогда не узнаем.       — Я не собираюсь относится к нему хорошо, лишь потому что был знаком с его отцом. Он напыщенный, эгоистичный… — Стив чуть дёргает головой, будто в попытке сбросить ладонь Брока со своей щеки. Брок ему этого не позволяет. И удерживает его лицо, которое Стив очень желает от него отвернуть.       Его умение распоряжаться информацией — всей, что попадает в его поле зрения — его не подводит вновь — никогда не забыть Броку той ночи, где-то в ноябре, когда пьяный Родригес полчаса кряду распылялся о Старке-младшем. Это было лет восемь назад, пожалуй, а может и меньше, но время было иллюзией. Зато вести, шепотом переданные Родригесом, иллюзией не были точно. Вести о том, кем на самом деле был Говард Старк и как обходился со своей семьей.       — Ты был знаком с его отцом, но это не значит, что ты знаешь о нём всё. Тридцать процентов всех своих выводов оставляй сомненьям, Стив. И тогда не прогадаешь точно, — Брок чуть приподнимает бровь, будто пытаясь этим движением донести до Стива весь смысл собственных слов. Тот только вздыхает и подаётся вперед сам. Сам целует Брока первым, касается его губ своими.       От этого прикосновения, привычного и неожиданно позабытого за столькие недели, Брок ощущает явственно — слепнет. И именно поэтому не закрывает глаз. Он всматривается в то, как у Стива изламываются брови, как его ресницы вздрагивают.       Живой. Настоящий. И крепкий.       Не предавший. И предавать, похоже, не собиравшийся. ^^^