Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       Наташа неспешно постукивает кончиками пальцев по подлокотнику кресла. На новом хлопке тела об ринг, разрубающем окружающее умиротворенное пространство и врывающемся в его открытую тренерскую, она даже не вздрагивает. Только смотрит на Брока задумчиво, прищуривается несильно.       — Забери его, — вот что Брок сказал ей почти пять минут назад, но ответа так и не получил. Было уже большим успехом то, что ему удалось столкнуться с Вдовой по пути от доктора Чо, но даже если бы ему повезло меньше, Брок был готов рассредоточить весь СТРАЙК по этажам в её поисках. Сейчас Брок был готов на всё ради того, чтобы избавиться от Стива после случившегося несколько часов назад.       Злость всё ещё клубилась в нем, то разрастаясь, то уменьшаясь, но он держался прекрасно. И не хотел даже думать, что станет, если он только заслышит голос Стива.       На то, чтобы успокоиться, у него ушел час времени и вся пачка сигарет — с утра она была полной. Теперь у него не было ничего вообще. Только самоконтроль и ебейшая по своей силе выдержка. Еще был пузырёк снотворного, почти выпрошенный у доктора Чо, — Брок понял, что не станет пить таблетки, стоило ему только выйти из её кабинета. Пусть возможность, наконец, вышвырнуть Патрика из собственных снов и была заманчивой, слишком желанной, вместе с этим у него всё ещё была ответственность за Солдата. Пирс по собственной прихоти мог вырвать его на базу в любое время дня и ночи, и здесь Брок не имел права пренебречь вызовом.       Ни себе, ни Пирсу не мог позволить такой бездарной глупости, как ошибка, — обнулять Солдата он больше не собирался. Позволять кому-либо его обнулять — тем более.       Цена в виде Патрика была достаточно незначительна в сравнении с Солдатом, что медленно, шаг за шагом возвращал себе свою человечность. Хотя Брок мог бы с лёгкостью отомстить Стиву за его оговорку через этого нерадивого и искалеченного. Он мог бы превратить Солдата в бесполезное, тупое подобие человека, если бы захотел. Только оно того точно не стоило. И отнюдь не Солдат должен был расплачиваться за ошибку Стива.       Хотя, скорее, за ошибку самого Брока. Он вновь скакнул выше своей головы, в неутомимом желании исполнить единую свою проклятую мечту: сделать что-то великое и грандиозное. Входя в этот опасный вираж, Брок верил, что сантименты не станут ему помехой, но он знатно позабыл о том, какое влияние они могли иметь на него, за эти двенадцать лет одиночества. Он знатно позабыл о том, как болит в грудине при потере того, к чему тянулось все его существо, — именно эта боль не позволила ему тогда сходить к Клариссе на похороны. Потому что ему не хотелось верить и не хотелось видеть собственными глазами подтверждение главной аксиомы его жизни.       Никто никогда его не полюбит. Попытавшись — умрёт, не начав любить даже своей частью, ведь Брок не позволит.       Точнее, не позволял. Со Стивом всё пошло наперекосяк и полетело с обрыва — Брок не успел отследить этот момент. Чужие шкодливые взгляды и ухаживания обманули его, и он доверился. Стив не выглядел опасным. Он был словно лопоухий слеповатый щенок, что то и дело наступал лапами на собственные свисающие к земле уши. Ему хотелось помочь, его хотелось подхватить и поставить на ноги — Брок впрягся в это, прикрывая собственный зад идеей победы над ГИДРой, но это было знатной ложью. А там, где ютилась правда, он не мог вытерпеть несоответствия. Стив выглядел сильным и крепким где-то на задворках собственной личности, и Брок мог быть тем, кто дал бы ему фундамент, чтобы эту крепость себе вернуть. Брок решил стать этим человеком осознанно.       Теперь пришло время пожинать плоды — неутешительные и болезненные. В его теле злость клубилась наравне с разочарованием. Сантименты уже протянули свои когтистые лапы к Стиву, загвоздка была лишь в том, что Стив был не по его, Брока, душу. Брок понял это слишком поздно. Слишком поздно он осознал, что лимит людей, что могли бы его полюбить, — именно его, не иллюзию и не образ кого-то иного — уже был исчерпан.       Потому что Патрик был мёртв, но остался верен ему до конца. А Кларисса лишь первый год их вкусного, горьковатого секса оставалась верна себе и своей полигамии — стоило этому году истечь, как Брок наткнулся на реальность, в которой он остался её единственным партнером. Они этого не обсуждали, и узнал он об этом лишь потому, что заботился в тайне о её безопасности. Она выбрала его, не зная и десятой части того, что пряталось в его проклятущей шкуре.       Стив выбрал тоже. Своим выбором и без разрешения он окунул Брока с головой в реальность — сближение могло причинить боль и без превращения партнера в хладный труп.       — Кто бы мог подумать… — Наташа заговаривает неожиданно ехидно, на её губах появляется острая, колкая улыбка. Брок только вздыхает и закатывает глаза. Не желая выслушивать и части чужих жёстких подтруниваний, он перебивает её быстро:       — Прекрати. Мне нравится вся эта хуйня не больше, чем тебе, зайка. Только ни мне, ни тебе лучше не станет, если этого идиота найдут с пулей меж глаз случайно. А его найдут, потому что я сыт по горло этим ископаемым и всем дерьмом, что он нанёс на мою территорию, — подавшись вперёд, Брок садится в кресле ровнее, упирается локтями в поверхность стола и сплетает пальцы в замок. Наташа поджимает губы, неуступчиво, и всё смотрит на него, не отрываясь. Она выискивает на его лице что-то, она ищет ответы, но вопросов не задаёт. Брок поджимает губы и шумно выдыхает.       — Кто бы мог подумать, что ты такой ранимый, Рамлоу, — она всё-таки говорит то, что хотела сказать, и широко скалится. Возможно, ей верится, что она сможет уколоть его словами, поддеть или ранить, но Брок и бровью не ведёт. Только хмыкает, не меняясь в лице.       Ранимый он или нет — это не имеет никакого смысла и разницы. Он лишь просчитывает риски. И не обманывается на свой счёт: если не удастся выбить себе хоть пару дней, чтобы вызлиться и продумать дальнейшую стратегию действий — при условии того, как он, блять, вляпался в Стива, слишком заигравшись в игнорирование явной проблемы, — он просто расхуячит всё, что так аккуратно строил во взаимодействии со Стивом последний месяц. Допускать такое было нельзя, как бы сильно Броку ни хотелось подорваться прямо сейчас, разыскать Стива, наматывающего круги по этажу, и накормить его свинцом до смертельного передоза. Ещё ему хотелось выдавить Стиву глаза и выломать рёбра голыми руками.       С ним отнюдь не хотелось драться.       Его хотелось убить.       — Забери его, — он повторяет вновь то же, с чего вообще начал весь этот разговор, и Наташа отворачивается, поджимая губы. Она задумчива и больше не скалится. Только кончиками пальцев постукивает по подлокотнику. Снаружи снова раздаётся резкий, быстрый хлопок — Джек роняет Родригеса на ринге. Тот стонет недовольно, матерится на весь зал, но поднимается. Брок видит это через проём открытой двери, но долго взглядом на ринге не задерживается. Вновь смотрит на Наташу.       Та хмыкает какой-то своей мысли, уже приоткрывает рот, чтобы начать говорить. Но неожиданно слышится звук открываемой двери зала — хватает лишь секунды, как все звуки спарринга замирают. Замирает и Наташа, не произнеся даже звука. Джек неспешно спускается с ринга, не бросая ему и единого взгляда сквозь пустующий дверной проем — Брок знает и так, кто к ним заявился.       — Зачем пришёл? — первым откликается Таузиг. Он не звучит грубо, но настороженность и напряжение явственно читаются в его интонации. Сквозь проём двери его Броку не видно, как и Мэй. Джек покидает видимое пространство тоже, твёрдыми, жёсткими шагами направляясь ко входу.       — Мне нужен Брок. У меня к нему дело, — Стив отзывается с задержкой, и Брок почти уверен, что он тратит её на то, чтобы справиться с удивлением. Пусть Брок и не посвящал СТРАЙК ни в малейшие подробности происходящего, пусть он не отдал им ни единого приказа против Стива, они чувствовали его настроение достаточно хорошо, чтобы сделать выводы. К тому же, тот факт, что уже несколько часов кряду Стив наматывал штрафные круги по этажу, говорил сам за себя.       — Его нет. Ты можешь зайти завтра, — Джек обрубает резким, командирским тоном, и Броку даже представлять не нужно, как он сплетает руки на груди и расставляет ноги шире для устойчивости, замерев перед Стивом. Эта картинка появляется в его голове сама, произвольно. И он не может не сдержать быстрой, острой ухмылки — его люди будут защищать его даже там, где Брок никогда не посмеет попросить их о защите. И ценность этого много больше того, чем он мог бы им отплатить.       — Джек. Слушай, я… Произошло недоразумение. Мне нужно с ним поговорить, — Стив прочищает горло немного, и его интонация становится мягче, более просящей и добродушной. Брок морщится, переводит взгляд назад к Наташе — та смотрит на него в упор, не мигая. Её внимательность, суровость её взгляда отвлекает его. Сомнений не остаётся — она догадалась окончательно.       — Если бы он хотел поговорить, он бы предупредил. Сейчас его нет. Возвращайся к своей беготне, — Джек откликается чётко, безапелляционно и жёстко. Словно откликаясь на его интонацию, Родригес подходит ближе к краю ринга. Он смотрит лишь в сторону входа, собираясь сделать то же, что и они все — не пустить Стива дальше порога. Родригес весь напрягается, тянется рукой к перевязи с кобурой, но лишь почёсывает свой бок, притворяясь, что только за этим и поднял руку.       Стив больше не отвечает. Дверь за ним закрывается с мягким щелчком, и СТРАЙК спокойно возвращается назад к своим занятиям. Брок откидывается на спинку кресла, опускает руки на подлокотники. Наташа всё смотрит и смотрит, молчит. Её молчание начинает медленно его подбешивать, но он не торопится заговаривать самостоятельно. Пространства для манёвра и так слишком мало, а давать ей лишнюю информацию о его дрянных сантиментах он не собирается. Если Наташе захочется, она Стива с лёгкостью выпотрошит самостоятельно, и Брок ей для этого точно не нужен.       — Даже так. Похоже, мальчик забыл манеры в прошлом веке, а, Рамлоу? — Наташа усмехается уже мягче, качает головой. Брок только неопределенно хмыкает, не имея ни малейшего желания сливать ей большую, озлобленную тираду о том, что Стив не манеры позабыл, а банальное уважение, блять, к людям и их чувствам. Это могло быть лицемерно, но не было — у Брока был и пустой гроб Патрика, и заполненный — Клариссы — за спиной, только он отчего-то всё не тащил и не тащит их за собой. Что с Солдатом, что сейчас. Никогда он не искал замены тем, кого предал и растерял в своей жизни, слишком сильно уважая новых, пусть и не близких партнеров.       Он не искал в Солдате ни соломенных кудрей, ни любви к музыке. В Стиве не искал аромата ванили и способностей к архитектуре. Ему это было совершенно не нужно — сука-судьба с лёгкостью бередила все его личные, застарелые раны без его помощи. И никогда он не выбирал себе людей в постель, ориентируясь лишь на заманчивый зад или, может, цвет глаз. Он был избирателен, нетороплив. Умел выжидать и изучать — Стив, к сожалению, подходил Броку по многим параметрам, кроме разве что обстоятельств.       Только Стив подходил, как оказалось, лишь ради того, чтобы закрыть Броком простреленное решето собственной грудины. И эта перспектива была почти столь же мерзкой, сколь и работа в ГИДРе.       Но здесь у него, по крайней мере, был выбор. Брок выбрал — ошибся. Пришло время разгребать.       — Я куплю новую сгущёнку взамен той, что случайно выкинул. Забери его, — не разрывая контакта глаз, Брок говорит вновь. В этот раз он добавляет цену, пусть Наташа о ней и не заговаривала. Даже если его слова её удивляют, она не подает вида. Вместо этого подаётся вперед, поднимается на ноги и направляется к выходу.       — Ящик сгущенки. И твой зал. На неделю, — отвечая по ходу, Наташа вскидывает руку, давая всё-таки своё согласие. Стоит ей сказать о промежутке времени, как Брок ощущает явственно — расслабляется. Целой недели ему будет более чем достаточно, чтобы выдавить все сантименты, прижечь рваную рану без анестетика и выбрать себе новую линию нападения. Пустить всё на самотёк было уже невозможно. Он вляпался в Стива не ступнёй даже, по самое колено, и теперь ему нужно было как-то отскрести всю грязь и дерьмо со штанины и берца. Ему нужно было придумать новый путь, почище и безопаснее. Ему нужно было придумать, как пройти этот путь до конца с зудящей настойчивой болью в груди и чётким пониманием — Стив не по его душу. И, к сожалению, Солдат тоже. — В следующий вторник планируется общий вылет с этим динозавром. Надеюсь, этого времени тебе хватит.       У двери она останавливается, оборачивается и спокойно, серьёзно кивает. Брок кивает в ответ. На кончиках пальцев чувствуется благодарность. В груди теплится мелкое уважение — Наташа останется сукой на века и после этого инцидента, но больше слов ей не требуется, чтобы показать своё реальное к нему отношение. Поэтому Брок никогда её не боялся и бояться не станет, сколь бы сильной она ни была.       Ее интеллекту можно было позавидовать, и голова у неё была на плечах, пока Стив свою таскал где-то в заднице.       Дверь зала за Наташей закрывается с негромким шорохом. Слышится обрывающийся лёгкий и веселый голос Мэй — похоже, она вышла следом за Вдовой. Джек только возвращается на ринг к Родригесу, вне поля его видимости Таузиг, скорее всего, уже вернулся к тренажёрам. А Брок так и сидит в своём кресле, разглядывая почти полуденный Вашингтон, расположившийся за далёким окном.       Думать о Стиве не хочется, и всё равно он возвращается к нему озлобленными мыслями. Они все крутятся вокруг его светлого, лживого образа, а Брок только вздыхает лишний раз тяжело, замученно. И время утекает сквозь пальцы — ему удается проморгаться, лишь когда Мэй со стуком ставит перед ним чашку с кофе. Когда она успела вернуться в зал, Брок и не услышал вовсе. Не услышал и не увидел, слишком занятый глубинным, тяжёлым и больным разочарованием.       Зато видит перед собой чашку с кофе. Ещё видит серьёзную, напряжённую Мэй. Она кивает быстрым движением головы и сразу направляется к выходу из тренерской. На пороге замирает только. Обернувшись резко, словно решившись на это после долгого сомнения, говорит:       — Подкинешь домой сегодня, командир? — в её взгляде большая невысказанная просьба и отсутствие надежды. Мэй смотрит на него, нервно закусывает щёку изнутри. Никто из СТРАЙКа не знает, что случилось. У них в руках нет контекста и нет плана ситуации, но они всё равно вступаются за него все вместе, большие и отважные. Уж слишком хорошо знают, что он — справедливый и рассудительный, каким бы диким иногда ни выглядел. И никогда он не позволит себе наказать хоть кого-либо из своих людей больше заслуживаемого.       Кого-либо из своих людей… За весь прошедший месяц в Броке не появилось больше желания продолжить работать со Стивом. Меньше его, правда, не стало тоже. Брок лишь присматривался и ждал — действовать, принимать решения, что угодно делать было ещё слишком рано. Поэтому он не делал ничего и вязнул в Стиве крепче с каждым новым днём, продолжая игнорировать это. А каждым новым вечером уже даже не звал его на ужин — Стив приходил сам. Иногда он приносил с собой свой пополнившийся за последние дни блокнот, брал у Брока ноутбук и весь их вечер тонул в энтузиазме Стива. Его тяга к изучению сотен обыденных для Брока вещей была заразительна, и вакцины от этого вида чумы не существовало.       Как у Стива не существовало никакой ебучей, блять, совести.       А у Мэй — стоп-крана.       Вот и сейчас она смотрит на него своими большими глазами. Брок всё молчит, но так просто она не уйдёт. Ему придётся либо выгнать её, либо согласиться на её просьбу, спрятанную в вопросе. Только вот соглашаться не хочется. Мэй смотрит так, словно бы чувствует, через какую мясорубку Брока вывернуло этим утром, и она просто хочет побыть рядом.       Она просто хочет побыть рядом так же, как они все всегда друг подле друга переживают весь пиздец, что с ними случается.       Брок бы оспорил, что с ним случился пиздец, да призрак Патрика заржёт так, что и Фьюри услышит своим единственным глазом. И он не спорит. Мысль вновь тянется в сторону заброшенного в ящике пузырька со снотворным, но он отгоняет её, назойливую. И тянется к своему бодрящему кофе.       За сегодня это уже вторая полноценная кружка, но Брок Мэй об этом не скажет. Пусть она и дальше злится, пусть приносит ему солёный кофе. Пусть делает что пожелает — пока сам он держит руки при себе, и при всём желании выломать Стиву лопатки, а после вырвать хребет, пусть хоть она получит эту возможность вызлиться своими мелкими, безопасными проделками.       Проделками, которых больше и нет. Брок отпивает кофе, не чувствуя привкуса соли, и хмыкает. Прикрывает глаза, за мгновение до этого подметив, как Мэй впивается пальцами в дверной косяк. Ему и хочется позволить ей, ему и хочется дать ей возможность помочь, но не ради этого весь десяток лет он держал дистанцию. Не ради этого он оставлял их четверых вокруг.       — Езжай с Джеком, зайка, — приоткрыв один глаз, он усмехается на уголок губ и кивает в благодарность за кофе. Мэй только жёстче поджимает нитку губ, хмурит брови. Не желая оставлять её вот такой, раздражённой и обеспокоенной, Брок лжёт ей слишком уж нагло и бессовестно: — Нормально всё со мной. Иди подмени Родригеса на ринге. И скажи, что через час переезжаем на неделю на стрельбище. Нынче тут будет гордость нации водиться. Так и глядишь, может, вентиляционная система на него случайно свалится и череп его дурной проломит. Хоть проблем меньше будет.       Мэй не откликается, резким движением отворачиваясь. Она уходит прочь, назад в зал, а Брок вновь отпивает свой кофе. Горько и горячо — в груди теплеет, в животе тоже. Он позволяет себе прикрыть глаза и обратиться в слух. И всё, что ему нужно, чтобы почувствовать хоть какое-то равновесие, находит его само.       Не в Наташиных сладких заначках.       Не в тяжёлом дыхании возбужденного Стива.       Не в таблетках доктора Чо, обещающих ему смертельно глубокий сон.       Он находит это в колкостях Родригеса. В негромком голосе Мэй, чьи слова сливаются в суровое бормотание. В тяжелом дыхании качающего руки Таузига. И в голосе Джека, когда тот говорит:       — У него нет сердца, Мэй. Чтобы Стиву его сломать, нужно что-то покруче подкатов из старшей школы. ^^^       В самый первый раз Брок встретился с Мэй в неуставной обстановке к концу первого же дня отборочных тренировок. Ей было то ли двадцать, то ли двадцать один, и она ревела, забившись в угол пустой женской раздевалки.       Ему там делать было нечего и, впрочем, заходить он туда не собирался. Рабочий день был окончен, в горле немного першило после целого дня отборнейших матерных криков на идиотов всех возрастов и национальностей. Колсон представил ему на выбор сто кандидатов. Он дал ему месяц, чтобы выбрать трёх наёмников в комплект к ним с Джеком. Брок не сильно заморачивался: восемьдесят он отсеял сразу, только прочитав личные дела, оставшихся двадцать пригласил на неделю отборочных тренировок. Колсон, конечно, дал ему месяц, но размазывать это дерьмо с выбором лучших из лучших на такое большое количество времени Брок не собирался.       Особенно при условии, что за оставшиеся несколько недель он мог минимально подготовить уже отобранных к совместной работе вояк.       Впрочем, именно так всё и вышло позже: за неделю он успел отобрать Мэй и Таузига, а Родригеса выбрал почти наугад — в крайнем провокационном письменном задании для ещё четверых претендентов, где нужно было оценить по отчёту грамотность действий командира на миссии, Родригес был единственным, кто написал, что оценивать действия командира не его собачье дело. Броку это понравилось, и он не пожалел о своём решении и по сей день. СТРАЙК был его лучшим детищем.       Все дни той тренировочной недели давно уже слились воедино в его воспоминаниях прошлого, кроме только самого первого. Знакомства с Мэй ему было не забыть никогда. Тогда ему и самому было не сильно много. По паспорту можно было насчитать двадцать девять, но Брок привык отсчитывать от смерти Патрика. Цифры были одинаковые, но разница была в напоминании, явственном и чётком — с людьми ему сближаться было нельзя.       Тогда прошло лишь два года со смерти Клариссы — это тоже было важным маркёром.       Тем вечером он, кажется, только вышел из мужской раздевалки. На парковке его ждала его машина, а дома полный холодильник продуктов и полное отсутствие выпивки. Близился день рождения Кейли, и каждый вечер Брок проводил, выискивая ей подарок в интернет-магазинах. Его жёсткий отбор, в конечном итоге, так ни один и не прошёл, и он просто подарил деньги. Кейли тогда, кажется, поняла всё по его лицу и только рассмеялась.       Кажется.       Стило ему выйти из раздевалки, как из двери соседней, женской, с матом вывалился один из тех парней, которых Брок сегодня самолично гонял на стрельбище. Он его даже и не заметил, зато Брок увидел и наливающийся на скуле неслабый синяк, и располосованную чужими ногтями шею — к вороту чёрной футболки стекали мелкие, быстрые капли крови. Ему очень не хотелось ввязываться в это тем вечером и, впрочем, он не стал. Не окликнул того идиота, не остановил его, не расспросил, что же случилось, и просто двинулся себе дальше.       Проходя мимо женской раздевалки услышал рыдания.       Он никогда не был героем и становиться им не собирался точно. И в нём не было ни единого желания заниматься утешением. Хотелось жрать и завалиться в постель. Завтрашний день не обещал быть легче уже прошедшего — все приехавшие на отбор наёмники были тупоголовыми, ебучими недотёпами независимо от возраста и стажа. В ту неделю его бесил даже Таузиг, при всей его неконфликтности и непримечательности.       А всё же, заслышав рыдания, Брок остановился. Все двадцать отобранных им человек отличались важным качеством — в графе военной инициативы у них не было ни единого слова о желании спасать африканских сирот или защищать грудью свой отряд от ещё не брошенной гранаты. Некоторые из них хотели денег, другие славы, третьи хотели получить по ебалу, но не то чтобы они писали об этом в резюме — скорее просто так выглядели. Понимая, что работать в ЩИТе ему придётся относительно долго, Брок не желал брать к себе в команду болезных идиотов с хромым чувством собственной значимости и потребностью спасти весь этот ебанный мир — они были априори ненормальными. Все остальные были самодостаточны, страдали разве что ублюдочностью разной степени выраженности, и он собирался отсеять их.       Он собирался выбрать для себя из двадцати убийц и моральных уродов тех, кто, находясь в бегах от шальной пули, всё ещё не растерял своей человечности.       Джек ему сразу сказал, что задача эта для начала абсурдная, а для конца — невыполнимая вовсе. Он говорил много о том, что вычислить из всех ублюдков тех, что ублюдки поменьше, за неделю — скорее, цирковое шоу, чем отборочные испытания.       Что ж, может, где-то Джек и был прав, только вечер первого дня принёс ему сразу двух кандидатов. Одного на вылет, другую — на взлёт. Заходить в раздевалку Брок не собирался. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что случилось, и у него не было никакого желания видеть чужие слёзы и утирать карапузине с заячьими ушами сопли. Если она смогла отбиться, значит, могла и функционировать.       И он не собирался заходить внутрь. Но не зайти не мог. Потому что только та, кто по-настоящему не боится выглядеть слабой или беспомощной, могла позволить себе так искренне рыдать в месте, где военной приблуды было больше, чем в любом маленьком городке в Европе. И его зацепило это, рвануло крюком, подтащило к двери. Из принципа он постучался и зашёл, только получив разрешение. Раздевалка была пуста, Мэй забилась в самом дальнем углу между стенкой шкафчика и стеной. Броку потребовалось с полминуты, чтобы найти её в помещении, и, к его великому счастью, на ней были брюки да спортивный топ.       У него не было никаких претензий к женскому телу. Не после Клариссы точно. Но и оказываться в слишком щекотливой ситуации ему не хотелось тоже.       — Ну и чего ревёшь, дурочка? — сбросив сумку с вещами на скамью, он усаживается на ней же, в метре от Мэй, и достает сигареты. Та только губы дрожащие поджимает и крепче обнимает колени руками. Брок жестом предлагает ей сигареты, но она мотает головой. Упирается подбородком в колени и всхлипывает, жмурясь. Ему на какие-то мгновения кажется, что ей хватит стеснения или предрассудков, чтобы прекратить реветь, но Мэй не хватает. Стоит Броку закурить, как она начинает по новой. Его дымом и её рыданиями заполняется вся раздевалка, и они сидят так минут десять, пятнадцать, может. Стоит рыданиям смолкнуть, как он говорит через время: — Выгнать его или оставить, а, зайка?       Мэй утирает влажные щёки, садится ровнее и смотрит на него неожиданно серьёзно. Её глаза воспалены, веки чуть припухли, но её это ничуть не стесняет. Говорит она сразу, не раздумывая и уже не дрожа губами:       — Я некомпетентна в этом вопросе, командир.       Броку остается только кивнуть пару раз задумчиво, а после он отвечает:       — Завтра спарринги будут. Поставлю вас двоих в пару. Победишь — выгоню его нахуй. Проиграешь — не выгоню, — он вытаскивает новую сигарету, пряча бычок в пачке, да подкуривает. Мэй вздыхает задумчиво, но сильно довольной не выглядит. В этот раз она медлит две секунды, прежде чем неожиданно сказать:       — Это нечестно. Я в любом случае не вылечу, и это нечестный бой, — положив руки поверх коленей, Мэй шмыгает носом и поднимает к нему голову. Брок мгновенно замечает фиолетовые следы чужих пальцев на её шее. Ещё будучи в коридоре, он уже собирался меньшей своей частью выпереть того ублюдка — насильники в группе были ему не нужны так же, как и всякие ненормальные моральные святоши, — но теперь он убеждается в этом окончательно. А Мэй смотрит упёрто, серьёзно. На её лице не остаётся и следа тех слез, что были только что.       Это вызывает в нём лишь уважение.       — Пытаться присунуть свой хуй куда захочется без спроса тоже нечестно, зайка. Не мы это начали. А так у тебя будет целая большая возможность сломать ему пару-тройку костей и врезать по яйцам. Если сможешь, конечно, — он хмыкает нагло, и Мэй откликается на его слова опасной усмешкой. Немного устало будущая наёмница прочёсывает пальцами поднятые в хвосте волосы. Она стягивает резинку, переплетает хвост, только отвечать не торопится. Брок давит чуть-чуть, почти неощутимо: — От таких предложений не отказываются, зайка.       — Решай сам, командир, — она отвечает спокойно и бросает ему быстрый, хитрый взгляд. Подлизываться не станет, сразу видно, как и просить привилегий, хуй с тем, что она единственная девушка из всей двадцатки. Ещё не станет вмешиваться в его командование — Брок позволяет себе негромко рассмеяться. Выходит грубовато, но ему искренне смешно. Не проходит и минуты, как она просит его негромко: — Отвези меня в McDonald’s, командир. У меня машины нет.       Её хвост уже вновь на своём привычном месте. Мэй укладывает предплечья на колени, вздыхает. Мелкая двадцатилетняя пигалица, ну точно, а смотрит по-взрослому, серьёзно и уверенно. И не заигрывает, не жмётся в желании покрасоваться. В первую секунду Брок хочет ей отказать, а после ощущает важное: она просит лишь его присутствие.       Как наставника. Как командира. Как старшего по званию.       И он кивает, соглашается. Потому что в силах и в праве. Пусть даже Мэй и не пройдёт итоговый отбор — она всё ещё не просит ни поблажек, ни милосердия.       — Одевайся, зайка. Место B8 на парковке, — потушив быстрым движением бычок о крышку пачки, Брок поднимается, забирает сумку и выходит. Он не ждет ответа, но Мэй ему и не отвечает. Час спустя они будут есть бургеры на парковке MacAuto, и Мэй будет спрашивать его об отборе, о Джеке, о его жизни, о решении пойти в военные.       И Брок, не ожидая этого от себя самого, будет отвечать. Все тайны и боли спрячет на дне зрачка, но расскажет много увлекательного и значимого. А Мэй будет кивать, набивая рот картошкой и всеми силами пытаясь не заляпать ему салон грязными руками. На следующий день она оставит тому парню в подарок два открытых перелома и разбитые всмятку яйца, а к концу недели Брок, не сомневаясь, добавит её в список прошедших, сразу после Таузига. На его мнение повлияют лишь её результаты и ничего больше. И она будет точно об этом знать.       Десять лет спустя она заваливается в салон его автомобиля до того, как он успевает отъехать со все того же места В8. Куда делась та девочка, что смогла бы с лёгкостью принять отказ, Брок уже не знает. Его рука так и замирает на руле, пока Мэй закрывает дверь пассажирского сидения и пристёгивается так, словно бы имеет на это полное право. До конца фиксированного рабочего дня ещё час или чуть больше, но сегодня он распустил всех раньше. Оставаться в Трискелионе и знать, что где-то этажами выше тренируется Стив, которого он не сможет убить, было слишком невыносимо.       Хватало одной лишь мысли о том, что он ушёл с собственной территории после столь жестокого, кровожадного до его мёртвого сердца поражения, — злость всё-таки поднималась в нём трехэтажной волной. Последнее, чего ему хотелось сейчас, это оказаться в чьей-то компании. Слишком Брок прикипел к тому, чтобы оставлять СТРАЙК вокруг себя. Слишком привык к собственному одиночеству.       Мэй его привычки были, похоже, до лампочки. Возможно, она всё ещё злилась на него за тот собственный срыв, и Брок подсовывал себе эту теорию, даже не рассчитывая на то, что она правдива и оригинальна. На самом деле Мэй не хотела оставлять его одного. И её нежелание вставало ему поперёк горла. Её нужно было выгнать, наорать на неё и накинуть в завтрашний день штрафных кругов по этажу — Брок собирался сделать это, как только она усядется и поднимет к нему глаза. Он правда собирался. А потом она посмотрела на него и сказала:       — Отвези меня в McDonald’s, командир.       И его накрыло мурашками удивления. Это было необычно при его стиле жизни — он привык продумывать всё досконально и точно на несколько шагов вперёд. Чаще всего делал это в отношении Пирса и других противников любого рода. СТРАЙК вторую категорию покинул через год, как был сформирован. В ту самую ночь, когда они припёрлись к нему в сочельник и не ушли, как бы он их ни материл и как бы ни угрожал увольнением — тогда Брок не понял, ощутил скорее всей своей шкурой, что они для него безопаснее сотен других.       На исходе десяти лет общей на пятерых службы они почти перестали его удивлять. Лезли, бывало, не в своё дело, сучились временами, пусть Таузиг и никогда, только это всё уже не удивляло. Они были привычными и банальными. Он знал их полностью, до самого второго дна, и уже в них не сомневался.       Держал только вокруг — лишь для их собственной безопасности. Сейчас Мэй смотрела на него, в желании подобраться ближе. И в этом её желании было что-то важное, что-то надрывное. Брок смотрел в ответ в глубинном, тяжёлом понимании: где-то в другой жизни он позволил бы себе это. Где-то там он повёз бы её в McDonald’s, накормил и даже сказал бы ей о том, каким придурком оказался Стив, и каким идиотом — он сам. И где-то там Мэй сказала бы ему что-то не по-девчачьи хлёсткое, она поддержала бы его и даже, может быть, обняла бы.       И Брок бы позволил ей это. Где-нибудь там, в другой жизни, в другом месте и другом времени.       — В другой раз, зайка. Выходи, — мотнув головой коротко и чётко, Брок отзывается суровым тоном. Мэй молчит несколько секунд, вздыхает. Она отстёгивается с щелчком ремня безопасности, берётся за ручку. Брок не поворачивается и не смотрит. В скором времени их ждёт бойня, и кто знает, удастся ли ему выжить в ней. Подпускать к себе Мэй, да и весь СТРАЙК было бы самым абсурдным занятием прямо сейчас.       Только если из собственной выгоды — Брок мог бы облегчить себе жизнь напоследок, дать себе шанс на единение и это ощущение общности. Ох, он мог бы действительно заняться этим, приглашать СТРАЙК чаще в свою халупу, проводить с ними ещё больше времени, устраивать больше совместных спаррингов и позволять им приближаться к себе, поддерживать себя и помогать. В таком случае урон от его возможной смерти будет оглушительным для них, в то время как урон для него самого от смерти кого-то из них банально его убьёт.       И этого Брок позволить себе не мог. Они, весь его СТРАЙК с Солдатом в придачу, должны были быть в безопасности. Потому что в противном случае все его старания на протяжении десяти лет были бессмысленны. Потому что в противном случае всё его сопротивление Солдату было бессмысленным тоже.       — Я не прошу у тебя шанса, командир. Никто из нас не просит, пускай мы и видим, какую кучу дерьма ты на себе тащишь в одиночку. Просто… Дай шанс себе, командир. Ты заслужил, — она говорит негромко и быстро, словно немного волнуясь. Обернуться, чтобы заглянуть ей в глаза, Брок не успевает: Мэй выходит из машины, хлопает дверью не обозленно, скорее расстроено. Укутавшись в свою куртку, она направляется в другой конец парковки.       Брок смотрит ей вслед без выражения, пусто и измотанно. Тяжело вздохнув, он выезжает со своего парковочного места, как только Мэй скрывается за углом. По пути домой он заезжает за алкоголем, а спать заваливается через час после того, как возвращается домой, пьяный и опустошенный. Чуть позже настойчивый стук во входную дверь пытается его разбудить — это точно Стив, никто иной это быть не может — но Брок не поддаётся.       В ту ночь Патрик к нему не приходит, наконец решив оставить его самого и его и так кровящее мёртвое сердце в покое. ^^^       По углам раздаётся противный писк. Он столь привычен, что Брок уже даже не замечает его — чаще замечает его отсутствие. В его памяти, в его теле медленно истирается то время, где ему не нужно было скрываться, прятаться и постоянно контролировать, чтобы глушилка была включена. Он начал с этого своё пребывание в ЩИТе, но к концу первого года работы забросил. Точнее, оно забросилось само собой. Фьюри платил ему, сколько должен был, всегда выдавал максимально точные вводные и ни единого разу не пытался избавиться от СТРАЙКа — Брок не поверил ему, но поверил в его порядочность.       Приход Пирса вернул всё на круги своя. Оружия в доме стало в два раза больше, эти мелкие глушилки, что валялись у него повсеместно, он обновлял ежегодно, почти тревожно скупая все новые версии, что выпускались, а на собственный банковский счёт он просто перестал заглядывать. Это было тошнотно, но не страшно. Лишь редкими временами, как сейчас, ему казалось, что он сидит у того злосчастного окна, в ожидании, когда же тени выжрут из его возвращающегося с работы отца всё. Всё, что у него есть.       Тени никогда не приходили. Они дрожали поверх асфальта, поверх кованого забора, бегущего вдоль дорожки, — в них не было возмездия, лишь иллюзия. А Брок всё ждал и ждал… ГИДРА была для него хорошим напоминанием о том времени, которое Брок жаждал забыть разве что так же сильно, как Патрика, только забыть ему было не суждено. Ему нужно было помнить. Ему нужно было помнить и чувствовать. Сколь бы сильно это ни мешало, когда дело касалось Солдата, Стива или СТРАЙКа, но все его сантименты на самом деле были ему на пользу.       Без них в нём не было бы столько злобы. Без них в нём не было бы столько ненависти. Без них в нём не осталось бы сил и дальше влачить своё существование — ГИДРА должна была умереть. Брок всегда это знал, всегда это чувствовал — только теперь получил свой шанс. Пускай сука-судьба игралась с ним, пускай в конце его ждала лишь смерть или вечная боль. Это было бесполезно и бессмысленно. Брок даже не задумывался об этом.       Вместо этого думая лишь о тех тенях, что солгали ему в далёком детстве, — они никогда не защитили бы его, пусть и выглядели мрачно да пугающе. Что ж, теперь он вырос и мог защитить себя сам.       Себя и всех, кого только мог.       Как бы ни повернулись их отношения со Стивом, кем бы ни оказался Солдат, Брок уже стал своим собственным возмездием, и он собирался победить, чувствуя всей своей проклятущей шкурой: на Стива согласится с той же лёгкостью, что согласился и на Солдата. Как бы ни отворачивался, как бы ни игнорировал и как бы его ни тошнило. Сколько бы раздражения в нем ни было, сколько бы гнева внутри ни билось и сколько бы боли с гневом ни смешивалось.       Стив нёс ему жизнь, настойчиво и мягко. Брок мог отказаться и отказывал, пока поперёк горла не становилось явственное — отказываться по правде ничуть не хотелось.       Во всей той жизни — короткой и мелочной, — что ждала его впереди, вряд ли найдётся ещё хоть что-то столь же живое и яркое, как Стив, как Солдат. Умирать, не испытав на собственной шкуре этой сопливой и сказочной, Броку не сильно хотелось. Жизнь всё же у него была одна, пусть иногда и казалось, что сука-судьба растягивала её нарочно, играясь с его тушей.       Перекинув ногу через скамью раздевалки, Брок усаживается, выкладывает на её поверхность глушилку, пачку и зажигалку. Следом вытягивает из внутреннего кармана куртки плотный пластиковый конверт — кладёт туда же, рядом. Пока Таузиг с Родригесом перетаскивают другую скамью и ставят впереди, Мэй забирается с ногами на тумбу, используемую уборщиком под моющие средства. Джек остается стоять недалеко от неё, облокотившись на стену плечом.       — Дверь закрыли? — надорвав край свёртка, Брок вскрывает его. Ручки-шприцы, недлинные и переливающиеся сталью своих боков, выкатываются на поверхность скамьи с тихим стуком. В рядок получается ровно пятнадцать штук.       — Шкафчиками подпёрли на всякий, командир, — Родригес кивает, ставит свой конец скамьи и усаживается сразу после того, как Таузиг опускает свой. Броку остаётся только сосредоточенно кивнуть. Он напряжённо пересчитывает транквилизаторы вновь, повторно, а после забирает себе три. Два отправляет в левый боковой карман брюк, один — назад во внутренний карман форменной куртки.       — Отлично. Пока гордость нации возится на нашей территории, поговорим о делах, — подняв голову к своим людям, Брок быстро проходится по ним взглядом и поводит плечами. Уже третий день подряд он просыпается без усталости, и только настороженно ожидает её возвращения. Патрик забывает о нём тоже, и пусть это должно бы радовать — Брок радостным себя ничуть не чувствует. Все пришедшие силы он тратит на то, чтобы осмыслить произошедшее и свои дальнейшие действия — извинения Стива, принесённые сразу, в моменте, отчего-то греют ему труповидный огрызок его сердца. Воспоминания о них подбрасывают идеи о доверии, об искренности. Как сильно Брока это бесит, он не мог бы передать словами и десяти языков. — Своих вывезли?       Мэй кивает одной из первых, после кивает Таузиг. Джек только морщится, и Брок уже хочет обратиться к нему напрямую, но Родригес с усмешкой его перебивает:       — Я пытался, командир, но она ни в какую. Вцепилась в дверной косяк, орать начала, — он качает головой развесёло-разочарованно, и почти сразу получает тычок со спины от Мэй. Та неслабо бьёт его берцем в лопатку, глаза закатывает. А Родригес всё не унимается: — Видите? Ещё и дерётся!       — Родригес, завались, — метнувшись к нему взглядом, Брок щурится, но его интонация звучит больше с раздражённой нежностью, чем злобно. Наёмник только руки поднимает, мол, он тут совершенно ни в чём не виноват. Брок на него уже не смотрит, поднимает глаза к Джеку. Тот как раз напряжённо, медленно кивает и поджимает губы. На Брока он смотреть не желает вовсе. — Отлично. Я достал транквилизаторы, всем по три штуки. Дозы конские, людям вкалывать не советую — скопытятся. Солдату и этому ебанутому только в чрезвычайной. Экстренной. И опасной для жизни. Ситуации, — расставив на словах акценты, он следит за тем, как Таузиг подбирает со скамьи шесть шприцов. Три из них он протягивает Джеку. Тот берёт их раздражённо, почти вырывая из чужой руки. Родригес делает тоже самое, половину взятых шприцов протягивает Мэй, а оставшиеся распихивает по разным карманам. Брок продолжает: — Использование этой хуйни нас не рассекретит, но у Кэпа может вызвать вопросы. А лишние вопросы нам сейчас очень сильно не нужны. Как поняли?       — Когда разберёшься с Капитаном? — Джек сжимает в ладони транквилизаторы, поднимает к нему взгляд и поджимает губы. Брок только морщится, словно от мерзкой, заебавшей его боли, и подхватывает пачку. Сигарету вытащить не успевает, вспоминая про Таузига, и только закрывает пачку назад. Сплетает руки на груди, обороняясь заранее.       — Наташа сказала, что в следующий вторник летим в общую миссию с ней и этим динозавром. После неё разберусь. Ещё вопросы? — уставившись в пространство между наёмниками, Брок морщится вновь: в воспоминании мелькает быстрая, юркая интонация Стива, что зовёт своего ебанного Баки. В грудине уже не скребёт болью, и разочарования почти что нет, только тягучее, колкое раздражение.       Не признаться уже невозможно: правда о том, что Стив не по его душу и что Брок ошибся в просчётах, не учтя оставшиеся в прошлом веке чужие любови, колет глаз.       — Почему не разобраться до миссии? — Таузиг задумчиво склоняет голову на бок и поджимает губы. Брок бросает ему быстрый, раздражённый взгляд. Уже который день кряду они ходят вокруг него чуть ли не на цыпочках, поглядывают постоянно внимательно и задумчиво. Вопросов не задают, но их присутствие вокруг постепенно всё сильнее встаёт Броку поперёк горла.       Потому что на самом деле ничего ужасного не случилось. Стив просто был идиотом. И лжецом.       И это, блять, не было проблемой Брока! Точнее не было бы, если бы Брок не позволил себе и единого сантимента. Но он позволил. На что повёлся только в этом жалком и бесполезном мальчишке, было не понять. И понимать Брок не хотел, прекрасно ведь понимая. Впервые его не волновали истоки. Его волновала лишь будущая перспектива.       — Так. Я скажу это лишь один ебанный раз. И больше никогда. Блять. Ни один из вас. Не будет меня доёбывать! — подхватив пачку резким, раздражённым движением под неодобрительным взглядом Таузига, Брок всё-таки вытаскивает сигарету и подкуривает. Потому что нехуй было лезть к нему со своими «почему» и «зачем». Десяти лет совместной работы должно было быть достаточно, чтобы они уже усвоили, — он не проёбывается ни при каких обстоятельствах. Даже если и кажется, что он проебался, он, блять, не проёбывается! Только они, видимо, не усвоили этого, пересравшись, что слащавая морда Стива может испоганить весь их план одним своим присутствием. Это было абсурдно, но отнюдь не смешно. — Разбираться с Кэпом я буду после миссии, потому что очень сильно, блять, надеюсь, что на миссии он случайно сдохнет и разбираться мне ни с чем не придётся, ясно, Таузиг? Это не приказ и не призыв к действию. Объясняю вам, идиотам, положение дел. Нехер на меня пялиться своими большими взволнованными глазами. Кэп сделал хуйню, и Кэп за неё ответит тогда, когда я ему разрешу. И на конечном плане это не отразится, — мотнув головой и затянувшись поглубже, он выдыхает в сторону. Ставит одну ногу на скамью, укладывает локоть на колено. Со стороны входа в мужскую раздевалку раздается какой-то грохот, похоже, кто-то пытается войти, но никто из наёмников не обращает на него внимания. Только Брок косится в сторону звука и губы поджимает. Из-за ряда шкафчиков ему нихуя не видно.       — А что насчёт тебя самого? — Джек сплетает руки на груди и откидывает голову на стену за собой. Брок чувствует подляну явственно: в его взгляде, в его озлобленном настрое. Скорее всего, Лили, сосланная вместе с матерью куда подальше, скучает по отцу, и Джек волнуется, переживает за них. И сам Брок, вляпавшийся столь не вовремя в Стива одной ногой по колено, отнюдь не способствует его спокойствию. И безопасности его семьи не способствует тоже.       — Я уже сказал… — Брок повторяет вновь, в упор смотря на Джека, и тот отталкивается от стены плечом резким, почти взбешённым движением. Он даже не дожидается, когда Брок окончит говорить, срываясь на яростный шепот:       — Я не беспокоюсь за свою семью, и не смотри на меня этим своим я-сука-всё-знаю-лучше-всех взглядом! Я спрашиваю тебя. Что собираешься делать. Именно ты, — он переступает через скамью, впихивает Таузигу назад в ладонь свои транквилизаторы. Не имея ни малейшего желания оказаться ниже, Брок поднимается на ноги и делает шаг навстречу. Джек замирает напротив в полуметре от него и смотрит тяжело, яростно.       Его суровый взгляд никогда раньше ещё не был переполнен настолько объёмным, плотным страхом. Но сейчас он стоит, почти взбешённый, и глядит Броку прямо в глаза.       — Ничего.       Брок затягивается вновь и выдыхает сигаретный смог в пол. Джек смотрит с требованием, и Брок впервые смутно понимает, чего ему хочется. То ли услышать от него, что извинений Капитана достаточно, чтобы Брок пустил его ближе, чем кого-либо раньше, то ли получить по лицу. И если во втором случае это осуществимо с лёгкостью, то первый — абсурден и слишком сентиментален. На его плешивой проклятущей шкуре заживает всё с лёгкостью, и так было всегда. Бутылка хорошего джина, несколько дней без светлых прядей перед глазами, и вот он весь уже обновлённая версия человека, который готов возложить своё мертвое сердце на алтарь безопасности других людей. Поболело и прошло, только вот не у Капитана — Брок и мог бы молиться всем мёртвым богам о том, чтобы Баки оказался не Солдатом, но сильно сомневался, что такая хуйня вообще осуществима.       Проблема его была банальна: в зависимости от того, был ли этот Баки фиктивно мёртв или нет, пути теорий самого Брока расходились. Если Баки был кем угодно, любым мёртвым парнем из прошлого века, пусть даже и с именем Джеймс, то у Стива были проблемы с прошлым, но определенно точно в его настоящем проблем не было. Решение для его проблем было простым: пару-тройку раз хорошенько потрахаться и получить время на реабилитацию. Брок ещё предложил бы напиться, только вряд ли Стива брал алкоголь. Ещё Брок предложил бы потрахаться с собой — и абсолютно точно у него не было совести.       Ни для Стива, ни для себя. Пока весь СТРАЙК притворялся, что не носится вокруг него на цыпочках последние пару дней, Брок только и думал о том, что в скором времени ему придётся выйти на диалог со Стивом. После ему нужно будет продолжить сближение, выйти к сексу, может, какому-то суррогату человеческих отношений… Только «придётся» — слишком уж громкое слово для того, кто жаждет этого, с сантиментами и мелкими заигрываниями. Для того, кто желает узнать.       Лишь одна мельчайшая загвоздка была во всех этих желаниях — в его плане не было сантиментов. Они просто не учитывались и учитывать их Брок не собирался. Уже однажды ему довелось допустить шальную мысль о том, каково это — просыпаться с Солдатом, а после Пирс предложил ему завербовать Капитана, ебанную, блять, гордость нации, в ГИДРу. И Брок не имел права на отказ. Теперь он не имел права и на новую ошибку, уже совершив одну, грубую, больную и непозволительную. А Стив был забавным и мягким. От него пасло отвратительным, но жутчайше притягательным добродушием, а стоило пересечься с ним взглядом, как Брок вновь и вновь натыкался на что-то глубинное, что ему хотелось заграбастать себе и никогда уже не отдавать.       Капитан и Солдат были похожи в этом самом, глубинном, и Брок никак не мог понять, в чём именно. И ему было интересно, пусть он и игнорировал свой интерес. Только игнорирование его не спасло, позволив увязнуть лишь крепче. На самом деле ему хотелось подобраться к Стиву впритык — держаться было невыносимо. Стив, впрочем, оказался хорошим помощником: своей выходкой он отшвырнул Брока на добрый десяток шагов назад.       Чтобы вернуться, Броку нужно было время — оно было самой дорогой разменной монетой. И у него пока что этой монеты было до черта много. А Джек всё смотрел и смотрел на него большими, больными глазами — пока сам Брок не мог понять, как другие люди умудрялись не смешивать войну и личное, Джек всё никак не мог понять, почему Брок столь яростно отказывался покидать поле боя.       Правда была проста. У неё были соломенные кудри, хитрющий взгляд и тёплая ладонь при первом рукопожатии. А Брок был проклят. До самых своих оснований и исходных кодов. И сколь бы сильно ему ни хотелось думать, что случится, если Солдат окажется Баки, избавиться от этих мыслей он не мог. Потому что Солдат уже был у него под кожей. Со своим дымным взглядом, игривыми движениями и этой ебучей пронырливостью.       И потому что Стив неумолимо и настойчиво забирался туда тоже — к нему под кожу.       В конечном счете при реализации этой теории в реальность их возможное воссоединение было для Брока поражением. Потому что, если Баки действительно был Солдатом, их история была оглушающей в своей наглости и терпкой, тёплой нежности. Потому что если его догадка была правдой, ему предстоял собственный котёл из наблюдения за их взаимодействием, за ними друг подле друга и отсутствием даже единой мелкой возможности на какое-то участие.       В этом тандеме ему не было места, а даже если бы и было — он бы себя не пустил. Потому что Патрик, блять, Патрик был мёртв. Брок убил его, у него не дрогнула ни рука, ни единый мускул на лице, а ему было лишь девятнадцать. И Кларисса, его девочка-ваниль с мягкими прядями волос и этим привкусом горького шоколада на языке, тоже была. После неё Брок зарёкся не приближаться, зарекся не подпускать, и это обещание — не ровня тому, где он приносит себе с вечера стакан с водой или меняет батарейки в ночнике.       Он держался его, наглотавшись работой. Он держался его двенадцать лет. И, если Солдат действительно был этим ебучим Баки, Стиву с ним вместе было много безопаснее вдали от Брока.       Пускай для Брока это самое «вдали» и будет невыносимо, в любом случае и при любом из вариантов. Потому что в его памяти уже есть Солдат, сильный и охочий до жизни, и потому что в его памяти уже есть Стив, уверенный и твёрдый, будто горная порода. Они оба, что те же пазлы, и Брок закрывает глаза, отшвыривает их прочь, продолжая уверять себя, что его мозаика жизни закончена, завершена и дополнений не требует.       Уверяя себя, он продолжает помнить: их ничуть не великий план предполагает свержение ГИДРы и спасение СТРАЙКа. Только вот Брок — не СТРАЙК. Брок — командир. И его главная задача как командира — защитить своих людей.       В груди каждый раз мелким предвкушением подёргивает, стоит ему только подумать о тихом и тайном: эта задача не обязывает его спасать себя.       Потому что если Солдат действительно Баки… Потому что если Стиву будет больно от предательства, на волне своей ярости… Потому что Броку нужно сделать ещё одно важное дело, и он его сделает. Он предаст всех, он предаст свои собственные сантименты и потопчется по ним во имя цели, он откупится, он соврёт и прикажет своим людям отступать. Он сделает всё необходимое и даст им то, чего они заслуживают.       Потому что это единственное, что он — проклятый и обезображенный сукой-судьбой, бессердечный и жестокий, яростный и сучливый — может сделать для тех людей, которых у него не было возможности полюбить по-настоящему. Людей, научиться любить которых у него не оказалось смелости.       — Ты…! — Джек подаётся вперёд и делает ещё один шаг, вставая впритык. Брок видит краем глаза, как все трое наёмников подрываются со своих мест, но страха не чувствует. Джек на него не кинется, как бы сильно ни потрепала их обоих сука-судьба и сколько бы сентиментального дерьма ни металось в глубине его глаз. У них никогда не было разногласий — это было особенностью их взаимодействия. Другой было то, что Джек, в отличие от остальных, держал руку на пульсе в отношении самого Брока всегда. Он не активировался случайно, вместо этого собирая весь путь Брока и всю динамику его состояний и влияющих на них внешних факторов. Джек всегда чувствовал, что грядёт. И никогда не говорил напрямую. Сейчас, впрочем, обвинять его во второсортности его, Брока, шкуры не собирался тоже. Вместо этого почти прорычал: — Мы этого не стоим! Ничто не стоит! Не такой ценой.       — Критикуешь — предлагай, Джек. А нечего предложить, так завали ебало и слушайся приказов. Если бы был другой путь, я бы его выбрал, а раз не выбираю, значит, его нет, — оскалившись, Брок пихает его ладонью в грудь и отталкивает от себя. Джек почти зубами скрипит, отшатывается на шаг, но смотрит озлобленно. А после головой дёргает — не отступится. И позже Броку это еще аукнется, но сейчас он только докуривает в пару быстрых тяг, тушит бычок о крышку пачки и бросает внутрь. Сигареты вновь провоняют прогорклым табаком, но это уже не имеет веса и стоимости. — Верните скамью на место. Стрельбище ждет.       СТРАЙКу требуется десять секунд на то, чтобы убедиться в отсутствии драки. Они возвращают на место скамью, Таузиг отдает Джеку его транквилизаторы, а Брок выключает глушилку. Они покидают мужскую раздевалку стройным клином, и Джек держится за правым плечом — неуступчивый, жёсткий. Его изнутри ебёт, да неслабо, но разбираться с этим Брок не станет. Внутри него самого пустой штиль разочарования и извечное понимание: иногда приходится делать то, что должно, используя себя в качестве инструмента для достижения цели.       Всегда приходится. После Патрика — всегда.       Они выходят в коридор, и всё ради того, чтобы почти сразу же на другом конце увидеть идущего навстречу Стива. Тот без Наташи, и Броку заочно мелочно жаль — эта бестия могла бы отвлечь его. Хотя, тут уж вряд ли. Пусть она и показала свою благосклонность, но точно не стала бы лишать себя удовольствия в виде чужой склоки.       Только вот Брок отнюдь не тот, кто станет устраивать склоку. Стив замечает его мгновенно, оглядывает пустующий коридор и не тормозит. Его голос звучит уверенно и с вызовом:       — Брок. На пару слов. Это важно, — он смотрит выразительно, требовательно. И Брок, наконец, в полной мере видит его нутро: крепкое, капитанское. Стив движется навстречу с неумолимостью танка, ну точно. Его взгляд в моменте похож на взгляд Солдата лишь мелкой, почти несущественной деталью.       Несущественной для любого другого, лишь для Брока оказывающейся слишком важной: Стив выглядит как тот, кто не просто нуждается в нём. Стив выглядит как тот, на кого Брок мог бы опереться. Ему такие сантименты всегда были чужды, потому что никогда Брок не мог найти для себя человека, поистине равного, неубиваемого и стального глубоко внутри. СТРАЙК был хорош в той же степени, что и Патрик, что и Кларисса — по внутренней силе им не было равных. Но они нуждались в нём, в его силе, в его разуме, в той безопасности, что он мог обеспечить. Пусть и на ступеньку, пусть на единое значение переменных, но они были меньше его.       Солдат не был. И долгое время Брок, сопротивляясь самому себе в том, чтобы не приблизиться слишком непозволительно, думал, что Солдат такой единственный. Только сука-судьба в очередной раз уже решила поиздеваться над ним — Стив был той же масти. Крепкий, сильный, матёрый и яростный. Именно таким он был прямо сейчас. Казалось, он мог выдержать всё что угодно.       Казалось, Стив мог бы выдержать даже Алжир, что невидимой поступью пекла и душного запаха окоровавленного песка замыкал весь их клин.       Только Брок не мог позволить себе так рисковать. Сколь бы заманчива ни была одна лишь мысль позволить Стиву вспороть ему грудину и покопаться в его еле живых сантиментах.       — Рано, — обрубив резким отказом, Брок не сбавляет шага. Он вкладывает в свои слова всю свою злость и всю свою злобу, взращённую в нём ещё в далеком детстве. Стив замирает посреди коридора, хмурится растеряно и не понимает, чем заслужил весь тот отпор, что Брок на него опрокидывает с лёгкостью. Не заслужил и правда, только Брок не подавал резюме на должность сестры-сиделки для всех престарелых и отмороженных. И он не обещал Стиву справедливости или, может, безграничного принятия.       Он не обещал Стиву ничего.       — Брок… — его интонация сменяется полурастерянной просьбой, но Брок только крепче сжимает зубы. Стив так и стоит на месте, смотрит на него с мольбой остановиться и дать ему мелкий шанс, дать ему хотя бы минуту на объяснения. Брок не даёт. Он обходит Стива, ощущая, как весь СТРАЙК за его спиной обтекает его по краям, словно незначительное препятствие или призрака умершего давным-давно прошлого.       Стив остаётся у него за спиной.       И пока не придёт время, именно там и будет его место.       А когда время придёт, Брок его использует. Брок его предаст, переступив без сомнения через собственное мёртвое сердце. И каждое новое сожаление, что будет подгрызать его грудину, он отстрелит самолично и без жалости. Так же, как когда-то отстрелил Патрика. ^^^       — На повестке дня приграничная территория Польши. На территории находится заброшенное здание школы. По данным разведки, внешняя территория на постоянной основе охраняется десятью боевиками. Трое у главного входа, трое с торца, и по двое на обходе территории. Количество внутри варьируется от двадцати до тридцати человек. Точное количество неизвестно, — Брок указывает на экран, касается его пальцами и уменьшает снимок со спутника, сдвигая его в верхний угол. Большую поверхность экрана сразу занимает фотография взрослого седого мужчины с широким, уродливым шрамом, пересекающим висок. — Наша задача теоретическая — взятие боевиков в заложники. Практическая — взять этого уродца. Антони Григорьевич, литовский наёмник, бывший спецназовец. В вводных есть вся необходимая информация, пересказывать не буду, все здесь умеют читать. Его берём живым, остальных не обязательно. Вопросы?       Обернувшись себе за спину, Брок первым делом бросает взгляд на Стива. Тот смотрит на него, не отворачиваясь, на протяжении уже минут десяти — это подбешивает. За правым ухом ощущается явное, неприятное давление. И мелкое постукивание кончиками пальцев по столу, что провоцирует напряжённая Наташа, ничуть не облегчает жизнь. Она прекрасно знает, что это выбешивает его лишь сильнее, и всё равно продолжает. Только Брок на неё не смотрит. Вначале он поворачивается к Стиву, выдерживает его внимательный, серьёзный взгляд своим собственным, жёстким, неуступчивым. Стив отворачиваться даже не собирается, и Брок делает это первым.       — Если справимся, получим благодарность от Королевы? — Родригес с ядовитой ухмылкой вставляет свои пару центов и привлекает его внимание. Судя по вводным, Антони успел хорошенько потрепать нервы большей части Европы, но всё же не настолько, как кажется Родригесу. Тот привычно пытается прыгнуть выше головы. Хорошо ещё, что только шутки ради, в отличие от самого Брока.       — Получишь от меня конфетку и разрешение не наматывать по этажу полсотни штрафных кругов, Родригес, — бросив ему быстрый, колкий взгляд, Брок дергает головой. Он без слов говорит, что разрядить обстановку, тяжёлую и сгустившуюся в комнате, словно ядовитый дым, у наёмника не получится, и лучше бы ему оставить эту затею. Родригес понятливо кивает, сразу затыкаясь и убирая эту ебучую ухмылку со своего лица.       У остальных вопросов не находится. Джек только закрывает вводные и отодвигает их от себя по столу. Мэй косится на него, хмыкает, после смотрит на Таузига, выискивающего что-то в своем телефоне. Сегодня им даже выделили переговорную, надо же — раньше такого дерьма не было. Вводные чаще всего предоставляли уже в джете, давая на разбор и подготовку время перелёта. Даже когда вместе с ними отправляли Наташу, такого говна не было. Но ведь сегодня с ними была сама гордость нации — Фьюри не мог упустить такой возможности повыёбываться заботой о своих сотрудниках и не выделить им целое помещение. Стив, правда, польщённым не выглядел.       Хмыкнув себе под нос, Брок поворачивается назад к экрану, скользит по нему пальцами и разворачивает на всю поверхность трехмерную модель здания. Он уже в полной экипировке, как и все остальные. Даже Стив сегодня в пуленепробиваемом жилете поверх футболки. Его чёрная тактическая куртка висит на спинке соседнего стула, ладонь накрывает закрытую папку вводных. С довольством Брок отмечает, что Фьюри не выдал ему костюма Капитана. Это было лучшим подтверждением того, что Стив ничем не отличался от остальных. Он был лишь пешкой и никем большим — Брок собирался гонять эту вкусную, самодовольную мысль в своей голове до конца своих дней. Даже упившись и отоспавшись, даже неделю шатаясь по стрельбищу… Он всё ещё злился, мелко да мелочно. И прекращать пока что не собирался.       — В здании четыре этажа. После того как попадём внутрь, рассредотачиваемся по двое, — Брок оборачивается назад, пробегается быстро взглядом вначале по своим людям. После указывает пальцем на пару наёмников: — Родригес с Джеком — зачистка третьего и второго этажей. Наташа с Таузигом — четвёртый и крыша, — перехватив взгляд Наташи, Брок видит короткое, отрицательное движение головы. Чуть нахмурившись, он всё же продолжает говорить: — Мэй прогуляется со мной по первому и подвальным помещениям. И ты, Кэп, — переведя взгляд к Стиву, он вновь натыкается на ответный, стискивает челюсти. Стив сжимает ладонь, лежащую поверх стола в кулак. Он ждёт его решения, и заочно чувствуется его несогласие, пусть оно и вряд ли касается миссии. Это раздражает. Брок скалится недобро, договаривая: — Прогуляешься с нами тоже. Вопросы?       Вскинув бровь в предупреждающем жесте, Брок смотрит на него. Наташа чуть поднимает руку, забирает себе его внимание — очень вовремя. Пусть Броку и идти до овального, широкого стола шагов восемь, а до места Стива ещё пять сверху, он всё равно почти готов сорваться, чтобы только, наконец, ему врезать. Выражение чужого лица бесит слишком сильно.       — Первый и подвал — мои, — Наташа говорит спокойно и уверенно. Фьюри привычно дал ей личное задание, и Брок не станет тем, кто будет препятствовать его выполнению. Он никогда таким не был. Ещё после первой совместной миссии заметив недолгую пропажу Вдовы, Брок тогда даже спрашивать не стал ничего. Это было не его делом, и лезть куда не звали он не собирался. Это был залог его выживания тогда, в то время как сейчас это стало залогом его седьмого уровня допуска и доверия со стороны начальства.       — Окей. Таузиг, всё равно идёшь вместе с этой зайкой. А за нами четвертый и крыша, — дождавшись кивка от Таузига, а после и от Мэй, Брок сплетает руки на груди. Инструктаж окончен, но он всё равно добавляет банальное и известное: — В своей группе не разделяться. Как найдёте Антони, вырубаете, связываете и заканчиваете с зачисткой своих этажей. Только после отступаете вместе с находкой к выходу из здания. Оттуда все вместе выдвинемся к джету. При чрезвычайной ситуации мгновенно сообщаете по общей линии связи. Вопросы?       — Будет проливной дождь. Видимость нулевая, — Таузиг наконец поднимает голову от телефона и привычно заботится о погодной повестке их миссии. Отложив телефон на стол экраном вниз, он смотрит на Брока, только вопроса не задаёт. Брок кивает в ответ, пару секунд раздумывает. Местность лесистая, а значит, дороги размоет знатно. Им придётся тащиться по грязи, но нулевая видимость позволит не высаживаться за двадцаток километров от цели. Поджав губы, Брок хмыкает собственной мысли и добавляет:       — Джет посадим в трёх километрах. По прилете с местом разберёмся, — распрямив спину, он бросает взгляд в сторону затемнённого панорамного окна и вздыхает. В голове мелькает быстрая приказная мысль, и Брок переводит взгляд на Стива. И добавляет именно для него: — В экстренной ситуации, при потере связи и группы возвращаться на контрольную точку к джету. Вопросы?       Больше никто ему не отвечает. СТРАЙК кивает, напряжённо и понятливо, Наташа только позволяет себе быструю колкую улыбку на уголок губ, а после начинает подниматься со своего места. Стив всё смотрит, вновь смотрит, и Брок прикрывает глаза, чтобы только удержаться. Руки так и зудят выбить ему пару зубов, а лучше бы нос сломать. Но в груди становится чуть спокойнее — теперь Стив знает, куда податься, если вдруг у него не получится закрыть себя и Мэй. Вероятность, что это случится, естественно, минимальна. Да и, случись оно, Стив с лёгкостью догадался бы сам, что ему делать дальше.       Только всё же произнеся вслух очевидное, Брок и сам не сразу отмечает — в плечах становится менее напряжённо. То ли правда от выданного приказа, то ли от того, что выдал его именно Стиву. Это был первый за прошедшую неделю шаг навстречу. Он был почти лёгким для Брока.       Почти.       — У вас пятнадцать минут на посрать, поссать и проверить комплектацию оружия. План здания выучите, пока будем лететь. Встречаемся в крайнем ангаре, — дернув рукой и тем самым выгоняя весь поднадзорный сброд прочь, Брок открывает глаза. Стив подниматься даже не собирается. Ну, конечно. Обещанная Наташей неделя подошла к концу, и Брок почти видит, как она с ехидной, быстрой усмешкой выпускает поводок.       Это совсем не страшно и даже ничуть не трудно — и это, конечно же, ложь. Страшно было там, в тот далёкий миг, когда он вёл широким движением собственного языка по шее дрожащего Стива в этом больном приступе нежности — её никто так и не оценил по достоинству. Брок, правда, не для него старался. Лишь ради собственного уважения и только, но и отказываться не стал, если бы Стив принял его нежность.       Стив принял, повертел в руках да выкинул. И неделю спустя страшно уже не было, пусть Стив и успел каким-то нелепым, странным образом пробраться ему под кожу — иначе и быть не могло, ведь он всё ещё был жив после того, что сделал. Если бы Брок не страдал сантиментами, он выжил бы Стива, что из Трискелиона, что со свету.       Был ли он ранимым и была ли права Наташа?       Брок не задумывался и ничуть не мучился, имея вопрос получше: было ли это важным? Отнюдь нет.       — Так и будешь бегать от меня? — стоит только двери закрыться за Родригесом, как они остаются одни. Стив подаёт голос, откидывается спиной в кресле. В его теле чувствуется больше свободы и размеренности. От той напряжённости и растерянности, что Брок встретил в их первый вечер, кажется, уже не осталось и единого следа. И вот он сидит в своём кресле, серьёзный и суровый, на фоне затемнённых окон переговорной — Брок видит в нём настоящего вояку, пожалуй, впервые.       — Так и будешь бегать за мной? — он подходит к столу, подцепляет пальцами спинку одного из стульев и разворачивает его. После усаживается верхом. Разговор им, слава всем мёртвым богам, предстоит недолгий: вылет меньше чем через пятнадцать минут. Поймав себя на медленно растущем желании закурить, Брок осматривается и чуть морщится. Вентиляционная система работает еле-еле. Сейчас его точно должно занимать далеко не это, но беспокоиться о Стиве ему больше не нужно.       За прошедшую неделю Брок принял своё собственное, но на самом деле единственное верное решение: если Стив захочет, Брок даст ему всё, что будет нужно, Брок даст ему всё, что потребуется. Секс, сантименты, совместные завтраки. Брок наступит на горло собственной злобе и отдаст свою шкуру на растерзание этому идиоту. Для их плана это было необязательным и совершено точно не важным. Стива можно было с легкостью простить и оставить на расстоянии — Брок, даже зная об этом пути, всё же выбирал совершенно иной. Чего ради? Конечно же, он знал, чего ради. Знал правду, не смотря ей в лицо и стараясь игнорировать.       В грудине только чесалось мелочно от предвкушения: Броку хотелось вызнать хоть в конце собственной жизни, каково это — быть для кого-то важным и позволить кому-то быть важным, по-настоящему, искренне важным для него самого. Концовка всё равно будет дурная, но до июня у него ещё целая весна в запасе. Он успеет вкусить и распробовать. Он успеет узнать.       То, чего у него тогда так и не вышло с Патриком, и то, что не могло выйти с Клариссой, — всё это пугало до усрачки, а ещё больше злило, выбешивало. И вместе с тем влекло, а Стив был идеальным подопытным кроликом. Он пёр вперёд, чуть ли не напролом, пробирался Броку под кожу с завидным, почти сумасшедшим усердием. Его симпатия словно бы придавала ему сил, пока Брок понимал безоглядно — ему уже нечего терять.       У него не осталось совершенно ничего, а значит, и проиграть он не сможет, если медленно, методично и аккуратно вскроет себе грудину да вывалит перед Стивом почти всё своё, подноготное. Что тот сделает? Отвернётся? Откажется? Рассмеётся?       Пусть так. Брок готов. По крайней мере, убеждает себя, что да.       Сейчас Стив смотрит цепко и взволнованно на самой глубине зрачка. Притворства в нём нет, лёгкий оттиск суровости, заинтересованность и нужда. В ответах, в решении, в компромиссе… Брок держит на лице спокойное, безэмоциональное выражение, а внутри сыплется от собственной клокочущей злости и страха. Его нутро стремится защитить его мёртвое, протухшее сердце от боли этой злостью, а Брок лишь нитку губ поджимает. Собственное нутро, воинственное и не желающее оказаться обманутым и обсмеянным, ему не успокоить ни сейчас, ни когда-либо, а значит, с ним придётся смириться.       Если Брок действительно жаждет узнать, как выглядит лицо той великой и сказочной, о которой пишут в неизвестных, неизведанных им историях.       — Ты не даёшь мне и шанса, чтобы объясниться, — Стив недовольно поджимает губы, руки на груди сплетает. Брок только хмыкает сам себе под нос и прикрывает глаза. Он качает головой с лёгкой насмешкой. Стива хочется оскорбить. Ему хочется возразить, накричать на него, унизить и отказать. Хочется выставить запрет — непреодолимый и непреступный. Вместо этого Брок укладывает предплечья на спинку стула и говорит:       — У меня последние серьёзные отношения были почти тринадцать лет назад, Кэп. Не думай, что вся эта поебень даётся мне легко, окей? — его рука произвольно вздрагивает, дёргается будто сама собой, обрывая жест в начале жестикуляции. А в груди всё стискивает, и он пытается убедить себя, что неназванное имя ограждает его от воспоминаний. Только правда встаёт ему самому будто поперёк горла — приходится откашляться. У Стива лицо смягчается за мгновения. Явно видно, что такой честности он не ожидал уж точно. Не желая допустить ошибки, Брок добавляет сухо и твёрдо: — Если я верно понял твои намерения.       — Оу, я… — Стив растерянно, быстро моргает и так и не договаривает. Брок смотрит на него, не отводя взгляда в натянутом, тяжёлом ожидании, пока внутри всё выкручивает. Страх, слишком похожий на тот, с каким он столкнулся по воле Солдата, смеётся грубо у него над ухом и хватается за нижние рёбра, в желании выломать их — в отместку, в наказание, чтобы больше никто и ни за что. Он и раньше ведь прекрасно жил без всех этих сантиментов, так и для чего начинать?! Потому что жизнь близится к своему законному окончанию, а он так и не испытал всего, что мог бы? Какая беспросветная глупость…       Так по-человечески. По-живому.       Стив опускает глаза к своим рукам, поджимает губы и натягивает серьёзное, спокойное выражение. Вспомнил, видимо, где они находятся, только разве же это имеет какой-то вес или смысл. Много больше для Брока важно его молчание. Оно всё тянется и тянется, не желая заканчиваться, — чем больше мгновений проходит, тем глубже Брок убеждается в единственном.       Он ошибся. И пусть ошибался чрезвычайно редко, а за каждую ошибку платил слишком много, сейчас он ошибся почти бесплатно. Почти.       — Окей. Мы, видимо, должны были обсудить это раньше. Не думал, что Капитан Америка — приверженец связей на одну ночь, — потянувшись вверх, он поднимается со стула, разворачивает его и возвращает на место. Брок отступает к экрану в пару спокойных, твёрдых шагов, пока внутри ему хочется забиться куда-нибудь под землю на базе ГИДРы — неожиданно. Будто бы там ему удастся почувствовать себя мертвее и свободнее от навязчивой, отвратительной боли поражения. — По крайней мере, тебе хватило такта извиниться за свою выходку. Можешь считать, что инцидент исчерпан.       Развернувшись спиной, он быстрыми движениями пальцев по поверхности закрывает все открытые документы и изображения. За правым ухом резко ощущается неприятное давление, но Брок не оборачивается к нему. И к голосу не обернулся бы тоже — удерживать на лице спокойное выражение сейчас сложнее, чем было даже когда Пирс приказал завербовать этого пустоголового Капитана. Только голоса всё равно ведь нет. В переговорной не раздается ни единого звука. Не слышно ни шороха ножек стула по ковровому покрытию, ни тяжёлого вздоха Стива. Закрыв все документы и убедившись, что электронная защита стоит на месте, Брок принимается за выключение экрана. Делать этого совершенно не обязательно, ведь вся информация доступна только при должном уровне секретности, да и через десять минут бездействия экран сам впадает в спящий режим, только вот ему совершенно точно не хочется оборачиваться.       — Я… не думал об этом, Брок. Правда, не думал. Всё вокруг новое и очень… трудное. И я думаю обо всём этом постоянно: о будущем, работе, деньгах. А с тобой… С тобой так легко, ненавязчиво и всё понятно. Я любой вопрос могу задать и честный ответ получу, — Стив за его спиной меняется в интонации. Нет больше ни обвинения, ни этой суровости, только странная растерянность и мягкость. Удивление. Брок только хмыкает и поджимает губы. Это должно бы ощущаться приятно, симпатия и всё вот это вот тошнотное, но ему хочется только вздохнуть тяжело да потереть переносицу пальцами. Первая попытка во что-то человеческое с привкусом сантиментов с треском разламывается прямо перед его лицом. Мда. Стив, слишком сосредоточенный на себе, лишь продолжает: — Но серьёзные…отношения… Я не думал об этом. Я не знаю, Брок.       Стив добивает его, только вряд ли замечает эти удары сам. Нотки уверенности мелькают в его голосе и эта неторопливость, эта рассудительность — Брок ощущает, как его за предплечья подвешивает к потолку последними словами Стива. Руки выкручивает быстрым эфемерным спазмом боли, правая дергается, вжимая в панель на экране кнопку выключения жёстче нужного. В груди разрастается что-то такое обиженное, почти детское — он согласился со Стивом на то, на что не соглашался ни с кем и никогда, а Стив ещё раздумывать собирается. Только спуску себе Брок давать не собирается. Он вышвыривает дурную мысль прочь, заменяя её другой: Стив ему ничего не должен и ничем не обязан.       Стив имеет право выбирать.       Брок имел тоже — выбрал соорудить ставку из сантиментов. Не удивительно, но она явно не окупилась. Рассчитывал ли он, что будет иначе? Немного. Но удивлен ли? Нисколько.       — Как узнаешь, — обернувшись, Брок нарочно не встречается со Стивом взглядом. Смотреть на него не хочется. Брок перекидывает взгляд к собственной форменной куртке. За его спиной уже гаснет экран, а он сам делает эти несколько жёстких шагов. Попутно он смотрит на часы быстрым движением. Только неуступчивее губы поджимает, хмурится. До вылета семь минут, и ему сполна хватит того дерьма, что они уже тут наразмазывали, — продолжать разговор дальше Брок не собирается. Только докидывает жёстко и надменно: — Мне рассказать не забудь.       Быстро накинув куртку на плечи, он подхватывает вводные и разворачивается в сторону выхода. За правым ухом всё давит, выжигаемое чужим взглядом, но Брок так и не оборачивается. А Стив его не останавливает — не окликает, не срывается следом. Он уже дал свой ответ, и Брок врёт себе, что не будет ждать его решения.       Брок врёт привычно и нагло.       И весь путь до ангара пытается убедить себя, что ничего сверхожидаемого не случилось, только за грудиной болит. Болит и всё никак не утихает. Это раздражает, выбешивает — он открылся слишком непозволительно сильно, он доверился. И сейчас отчего-то казалось, что Стив в итоге откажет ему да от него откажется. Просчитать итога не было ни единой возможности— сантименты были непредсказуемы.       Вместо того, чтобы просчитывать решения Стива, Брок успевает просчитать свои собственные — не выживет. Не сейчас, конечно. В этой пустяковой поездке в Польшу и подыхать-то негде. В отличие от той драки с ГИДРой, которую они планируют. Вот там ему можно будет разойтись, там ему можно будет поскалиться вдоволь. А после сгинуть. Раньше, до этого злоебучего дня, до всего того злоебучего, что принёс с собой Стив, Брок ещё юлил, раздумывал. Сейчас же он убеждается окончательно — там, где ему даётся выбор между тем, чтобы позволить себе умереть и не позволить себе выжить, он собирается выбрать второе.       Потому что никогда ему уже не познать жизни в полноценном её варианте, длительном и том самом — сказочном да великом, — а учиться иметь дело с сантиментами не просто поздно — пиздец как страшно и больно. Независимо от того, какое решение примет Стив, своего решения Брок менять не станет.       Потому что война уже стоит поперёк горла — последние лет пять точно. А обращаться с личным Брок как не умел, так и не научился. ^^^       Толкнув дверь палаты здоровой рукой, Брок быстро осматривает пустой коридор больничного крыла ЩИТа, что остаётся у него за спиной, и проскальзывает внутрь. Как он и предполагал ещё днём, умирать в Польше было совершенно негде. Зато пулю можно было словить с лёгкостью — Наташа доказала это собственной шкурой.       Как и говорил Таузиг, лететь пришлось через дождь: это обеспечило им незаметность, и джет получилось усадить всего в двух километрах от заброшенной школы. На этапе посадки и прогулки сквозь лес всё было очень даже отлично. С главного входа внутрь здания они прорвались за полторы минуты — сейчас Брок вспоминал об этом результате с завидным сарказмом. Время не имело никакого веса, пусть в тот миг ему и казалось иначе, потому что весь вес был выкраден простреленными в решето боевиками, охраняющими периметр. Точнее, тем единственным, кого добить забыли.       Разбираться, чьей это было ошибкой, Брок так и не стал. В моменте он среагировать даже не успел: Джек, стоящий впереди, крикнул ему что-то и, уже опускаясь на сгибающихся коленях, Брок ощутил, как со спины в него врезалась Наташа. Тоже спиной. Она успела выстрелить одновременно с полумертвым боевиком.       Брок, не успевший обернуться, ощутил лишь резкую боль — пуля, прошедшая Наташино плечо насквозь, застряла в его собственном. Хвалёные пуленепробиваемые жилеты, предоставленные ЩИТом, сработали просто отлично, но поделать с настолько близким выстрелом им было нечего. Впрочем, в моменте думать об этом времени не было. Он думал лишь о том, как позаботиться о раненой и как не подохнуть самому. Хорошо ещё, одно на двоих пулевое не перебило артерий и не встряло у Вдовы в сердце — это действительно было просто охуеть насколько хорошо. Всё обезболивающее, что было у него с собой в нагрудном жилете, он вколол Наташе почти сразу и не стал даже спрашивать о дальнейших действиях. Им хватило одного взгляда глаза в глаза, чтобы понять важное: вернуться в джет её можно даже не уговаривать. Не то чтобы Брок собирался. Он и сам никому не позволил бы отправить себя на скамью запасных из-за такого пустякового ранения. Впрочем, и не позволил — даже не дал никому заметить, что ранен. Только уже в обратном полёте он мимолётно разворошил аптечку и нашел себе, наконец, анестетик. Лишний раз заставлять СТРАЙК нервничать никакого желания не было.       Лишний раз сталкиваться взглядом, движением, словом со взволнованным Стивом — вдвойне.       Повторная доза обезболивающего, вколотая уже в ЩИТе, действует безукоризненно и по сию минуту, лишая его ощущения боли в продырявленом до середины, прооперированном доктором Чо плече. Он прикрывает за собой дверь в палату до щелчка, чуть морщится раздражённо: перевязь, в которой лежит рука, немного подбешивает. Брок пообещал себе снять её, лишь вернувшись домой, пусть доктору Чо и сказал, что снимет через четыре полных дня и не часом раньше.       Он был тем ещё лжецом, конечно же. Но вместе с тем понимал прекрасно — доктор Чо лишь предохраняется лишний бесполезный раз. Уже вытащив встрявшую в плоти пулю и залатав новую дырку в его проклятущей шкуре, она вколола ему состав для ускоренной регенерации. Брок был знаком с этим препаратом. За последний десяток лет он с завидной нерегулярностью принимал его, в очередной раз возвращаясь с миссии подстреленным или поломанным. Сбоев препарат не давал. Кроме того, ещё и сон делал крепче — в случае Брока, принудительно отправленного на неделю больничного, нынче это было тем ещё преимуществом.       Патрик, правда, не возвращался по ночам уже неделю как, а он всё продолжал и продолжал укладываться спать каждый раз с напряжённым ожиданием новой иллюзорной встречи с ним. Брок был согласен помнить его. Брок был согласен нести на себе ношу его смерти. Но в нём не было ни единого желания позволять призраку вмешиваться в его настоящее.       — Спишь, зайка? — убедившись повторно, что дверь закрыта, он не понижает голоса. Взгляд сразу находит лежащую на постели фигурку Наташи. Она смотрит в закрытое жалюзи окно и головы к нему не поворачивает. Не спит.       Полумрак, сотканный из тусклого светильника и льющегося из окна полуночного света, окружает её поволокой странной тайны, которую Броку никогда не разгадать. Даже простреленной в решето она выглядит собранной и серьёзной — вот её истинная личина. Брок ступает мягко, почти неслышно в уже отмытых от грязи польского леса берцах к креслу, стоящему подле постели. Садиться близко ему не хочется, незачем это. Они с Наташей ничуть не друзья, да и вряд ли соратники. Сколь бы Брок её ни уважал, он оттаскивает кресло здоровой рукой к изножью постели, усаживается на него верхом, лицом к спинке. А после вытаскивает здоровой рукой из бокового кармана глушилку. Он включает её, бросает у стопы Наташи, что укрыта больничной простынёй, на постель — по углам пищит неприятно, но недолго.       Наташа поворачивается к нему, прищуривается, а после медленно приподнимается на постели. Оперевшись здоровой рукой о матрас, она усаживается чуть выше. Когда простынь сползает с её плеча и оголяет верхнюю часть туловища, Брок смотрит лишь ей в глаза. На чужой груди его взгляду делать нечего, пусть Наташа и красива, и умна, и могла бы всё ещё быть той, кто разбудил бы его либидо.       Будить, правда, было уже совершенно нечего. И пускай Солдат валялся в крио уже больше месяца, исход его действий, его существования всё никак Брока не отпускал. Возбуждение теплилось где-то в паху еле заметно почти постоянно, активируясь, словно по сигналу, при каждом появлении Стива, не отреагировав даже на случившийся между ними конфликт, или, может, при проявлении воспоминаний прошлого, в которых порочный Солдат смотрит на него, принимает его и жмурится от удовольствия. С возбуждением, впрочем, у Брока разговор был столь же короткий, сколь и со Стивом.       Брок не от великой души, но всё-таки делал ему скидку: Стива выбросило не в самом лучшем веке и не в самые лучшие обстоятельства. И даже со скидкой, Брок понимал отчётливо — Стив обязан был разобраться с этим сам, обязан был выбрать сам, так же, как Солдат сам продолжал продираться сквозь всплывающие воспоминания своей дурной жизни. Не то чтобы Брок в них обоих верил, скорее, просто не сомневался — разберутся. Ни Стив, ни Солдат не были теми, кому подошли бы все синонимы слабости. Ни физической, ни сердечной.       К тому же, их сердца всё ещё были на месте. Если Брок мог влачить своё проклятое существование без сердца вовсе, они могли справиться тем более.       — Мне нужно притвориться польщённой, что ты пришёл меня навестить? Или сразу перейдём к делу? — Наташа тратит несколько минут на то, чтобы усесться, ничуть не робея от собственной частичной наготы, и лишь после подтягивает простынь выше. О её наготе Броку не судить уж точно: он ничего не видит. Полумрак скрадывает детали, а он всё смотрит и смотрит ей в глаза. На миссии этому не было места, но стоило им разобраться с польскими уродами, как он позволил разуму разыграть новую детективную сценку, в желании разобраться, для чего же она это сделала. Для чего она прикрыла его.       Это отнюдь не было её долгом. Случись такое в СТРАЙКе, Брок бы не удивился и вопросов бы у него не возникло. Но Наташа к СТРАЙКу не принадлежала. Она не принадлежала никому, даже Фьюри, хоть иногда и казалось иначе, оставаясь верной себе и собственным одиночным вылазкам. Это было её визитной карточкой.       — Зачем закрыла меня, зайка? Я не просил, — потянувшись здоровой рукой к боковому карману, он так и не дотягивается. Если закурит, Наташа против не будет точно, но вот доктор Чо может после выразить определенное недовольство. Злить эту чудную, важную женщину Броку не хочется. К ней у него слишком много чего-то большого и глубинного. Не уважения даже, этому ощущению он не в силах подобрать какое-то определение или обозначение, как и в случае с Ниной. Есть лишь воспоминания, и их чрезвычайное множество. Главное то, в котором доктор Чо лично учит его ходить заново с шунтами в лодыжке. Не то чтобы она участвовала в этом физически — эго Брока умерло бы в ту же секунду, если бы кто-нибудь позволил себе вести его под руку, — скорее, просто присутствовала.       Каждый новый поздний вечер, в который он покидал палату и ковылял с костылями в опустевший зал физиотерапии, она приходила к нему. Уже без халата, зато с новым контейнером ужина, чуть неряшливо перехваченными на макушке волосами и непрофессионально насмешливым взглядом. Он отнюдь не был любителем слушать, но её истории всегда оказывались достаточно занимательными. У доктора Чо их были сотни. Исследования, операции, чрезвычайные случаи — она выкладывала ему на стол все свои карты, пока он с завидным упорством учился ходить заново каждый новый вечер.       Ещё тогда, семь лет назад, что-то ему смутно подсказывало, что она не пускала СТРАЙК навестить его ради того, чтобы оставаться с ним вот так — без чинов, без статусов и без масок. Каждый раз, когда он неправильно ставил ногу, оступался и валился на задницу, аккомпанируя себе звучным, забористым матом, она усмехалась странно довольной усмешкой.       И повторяла лишь что-то такое разное, но одинаковое в своей сути:       — А ты не поднимайся… Я недавно видела статью крутую, с инвалидными колясками последнего поколения, могу тебе скинуть, если хочешь. Они недорогие, их даже раскрасить можно, шины цветные сделать. Тебе желтые подойдут точно, под цвет глаз.       Брок только эти самые свои желтые глаза каждый раз закатывал, оттаскивал себя к откатившимся костылям и поднимался. В самый первый год в ЩИТе ему казалось, что эта женщина его глубинно ненавидела, но после приобретённых для лодыжки шунтов он рассмотрел лучше — она просто восхищалась и не имела ни единой возможности выразить это прямыми, чёткими словами. Не та у них работа была, чтобы позволять себе искренность и открытость.       Вот и Наташа сейчас качает головой, усмехается на уголок губ. Она смотрит на него недоверчиво и чуть подозрительно, когда говорит:       — Ты умеешь искать информацию, Рамлоу. С тобой надо быть настороже.       Её слова хватают Брока за шкирку и швыряют на месяц назад, в кабинет к Пирсу. Его фраза ложится Наташе на язык, словно родная, и Брок только прищуривается. Он всматривается в её лицо, поджимает губы напряжённо. Тайны не остаётся — она знает, что он искал всё то, что обычно помещается в папку личного дела.       — Как давно знаешь? — выпрямившись и метнувшись мыслью к количеству пуль, что остались в его магазине в засунутом за пояс брюк пистолете, Брок краем глаза, не отводя взгляда от Наташи, находит под капельницей табло с переключением дозировок морфия. Если что, пусть его рука и на перевязи, у него будет легкая фора. Одежды Наташи поблизости не видно, но под простынёй она могла припрятать пистолет — если, конечно, его ждала.       И здесь ответов у него уже не было. Мыслительная нить обрывалась, оставляя лишь лёгкое металлическое послевкусие в налившемся синяком плече: даже если Наташа не ждала его и не подготовила оружия, она прекрасно обращалась с любыми подручными предметами. Недооценивать её было кощунством.       — С момента, как ты получил данные. Почему не использовал? — Наташа отвечает ему зеркальным прищуром, обнимает себя поперёк груди здоровой рукой. Могла бы, сплела бы руки на груди неуступчиво, но не может. Эта поза выглядит более беззащитной и, похоже, она понимает это и сама. Уперевшись ногой в постель, перекладывает предплечье на колено.       — Спортивный интерес, — Брок пожимает плечами, рассматривает её. И вместе с этим следит за самим собой: Наташе нельзя давать и единого мельчайшего повода заподозрить лишнее. Зато можно её отвлечь… Усмехнувшись на уголок губ, Брок продолжает: — Так значит, вся эта чушь с квартирой и ремонтом была наёбкой. Домашняя убийца в мягких штанах и застиранной футболке. Хорошо сыграно, зайка, — взмахнув здоровой рукой лёгким движением, Брок кивает даже. В поклоне не склоняется, конечно, стул мешает, да и Наташа не Стив всё-таки, — пусть и бросает ему ответную усмешку, говорящую лучше любых слов, — её такой глупостью не поддеть. И вместе с тем есть пара-тройка других вещей, которые Брок мог бы использовать. Информации по сдвигу запуска «Озарения» пока не слышно, и гордость нации пока так, рваный флаг на флагштоке, но Наташу списывать со счетов можно даже не пытаться. Отстранившись немного назад, он бросает нарочно задумчивый взгляд к окну и говорит тише: — Как много ты знаешь из того, что знаю я?       Наташа не дёргается и даже не вздрагивает. Только напрягается еле заметно, закусывает щеку изнутри. Заброшенная Броком наживка опускается на глубину, и эта умная, прелестная девочка сжирает её не глотая. Зря, конечно, и пусть Брок не собирается ей вредить, но доверять ему уж точно не стоит. Ведь каждое первое его слово — ложь.       — Это не твоё дело, но, если у тебя есть важная информация, я могу заплатить, — она не берёт себе и минуты на раздумья, отвечая чуть жёстче, чем раньше. В её голосе звучит напряжение, осколочный мелкий страх и желание знать. Удовлетворять её желания Брок, конечно же, не собирается. Это несколько не его профиль.       — Заходи ко мне через десять месяцев. Тогда и поговорим, — быстро прикинув в уме даты, сроки и вероятности, он накидывает к пяти месяцам ещё столько же про запас и дает свой ответ. Всю информацию, что осталась в его памяти, нужно будет записать и оставить Джеку или ещё кому из своих — в них Брок не сомневается, передадут точно и в процессе не растеряют. После он переводит взгляд к Наташе — та выглядит немного удивлённой. Прищуривается на один глаз, всматривается в его лицо, после бросает взгляд на руку, уложенную в перевязи. Брок спрашивает вновь: — Зачем закрыла меня?       — Долг возвращала. За осень.       Она не говорит «в благодарность за сокрытое прошлое», но выражение её лица смягчается. И Брок кивает пару раз, а после поднимается. В тишине он ставит кресло на место, подбирает глушилку с чужой постели и выключает её лёгким движением пальца. Прощаться он не собирается, но уже на пороге оборачивается. В нём вскидывается быстрый интерес — слишком похожий на тот, ради удовлетворения которого он пошёл Стиву навстречу, — и Брок позволяет себе его удовлетворить. Он спрашивает с лёгкой, мягкой иронией:       — Сгущенку хоть правда любишь или и тут напиздела? — его интонация столь сильно не похожа на привычную речь в общении с Наташей, что по затылку у него пробегает волна мурашек. И лёгкое удовольствие оглаживает плечи: его вопрос делает Наташу чуть растерянной. Она отвечает, даже не задумываясь и смотря на него с большим вопросом, что так и останется не заданным и не отвеченным:       — Люблю.       Брок усмехается, кивает сам себе и выходит из её палаты. В коридоре он мимолётом думает о том, что стоит бы почаще позволять себе всякие глупости. Эта мысль погибает, так и не развившись — не при его работе и нынешнем положении вещей быть столь неосторожным. А на углу коридора он чуть не сталкивается с Клинтом. В ЩИТе тот отчего-то довольно редкий гость, а может, они просто обитают на разных этажах. Брок кивком здоровается, получает кивок в ответ. Стоит Клинту пройти мимо, как Брок мелко усмехается и прикрывает глаза. Шорох чужих шагов направляется прямиком к палате подстреленной Вдовы, а ему остаётся лишь пустое от пули плечо, долгий путь в пустую квартиру и ощущение правильности происходящего.       Когда всё закончится, у Наташи будет тот, кто её поймает.       И когда всё закончится, себе себя же поймать он не позволит. ^^^