Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       Плечи устало ноют под тяжестью нового дня на побегушках вокруг гордости нации, и Брок только трёт ладонью шею сзади. В коридорах нет ни единой живой души и, впрочем, это неудивительно: официальный выходной записан в контракте у большинства сотрудников, как, впрочем, и нормированный рабочий график. В этот воскресный вечер Трискелион был почти пуст — разве что охрана осталась, неубиваемая в своей трудоспособности Наташа и они втроём: он сам, Родригес и Стив.       Толкнув ладонью дверь аварийного выхода на крышу, Брок привычно не открывает её с первого раза. Ему приходится приложить усилие, навалиться всем телом, чтобы выскользнуть в приоткрывшийся проём двери. Мгновенно со всех сторон налетает порывистый зимний ветер. Он пытается забраться ему под пуховую куртку, наброшенную поверх вымокшей в поту за весь день формы так же, как в своё время пытался Солдат. Он тоже был зимним, но упорства в нём было побольше, чем у этого хлипкого, слабого ветра.       — Курить вредно для здоровья, командир, — Родригес, усевшийся на парапете крыши, подаёт голос и колко усмехается. На нём даже верхней одежды нет, зато скалится так, словно хочет ещё сотню-другую кругов по этажу заработать в наказание.       С момента появления Стива штрафные круги бегом по этажу — их новое мерило послушности всего СТРАЙКа, и даже говорить не стоит о том, насколько сильно Родригес проигрывает по всем фронтам. Сегодня он пробежал восемьдесят кругов: сорок за вопрос, обращённый к Стиву, о том, как в прошлом веке предохранялись, и ещё сорок за просьбу поделиться опытом подкатов к столетним девчонкам. Вначале за вторую вольность Брок хотел дать ему лишь двадцать штрафных, но Родригес добавил, что ему информация нужна не для себя, а для командира. И Брок с лёгкой руки увеличил наказание в два раза.       То, как сильно Родригес всё ещё злился на Брока за ту провокацию Мэй, выглядело отчасти даже умилительно в его-то возрасте и профессиональном статусе. Он с невероятным усердием донимал Стива, Стив в свою очередь стоически это терпел, а Брок только глаза закатывал и накидывал новые десятки дополнительных кругов. Временами чувствуя на себе выжидающий, заинтересованный взгляд Стива, он даже подозревал, что тот прекрасно если не знал, то по крайней мере чувствовал, откуда ноги растут у этих словесных домогательств. Или же просто ждал от Брока комментариев: Родригес пытался подпортить его безупречную репутацию командира с удивительной, почти стрелковой меткостью, придумывая какие-то сумасшедшие байки о любовных похождениях Брока, о его глумливых осечках и ошибках на миссиях, о его аллергии на арахис, из-за которой у Брока постоянно случалась жуткая диарея… Его разум генерировал всё новые и новые несуществующие истории с удивительным упорством злящегося мальчишки, который так и норовил подгадить.       И не то чтобы Брок делал с этим что-то жутко кардинальное. Он лишь добавлял штрафные круги по этажу, временами накидывая их ещё и Мэй, пусть она и не была повинна в проделках Родригеса. Ещё он старался лишний раз не смотреть на Стива. Потому что тот действовал ровно наоборот — Стив смотрел заинтересованно и в ожидании каких-то комментариев. Ещё Стив улыбался самыми уголками губ — в пространстве ЩИТа с присущим организации давлением на всех и всё это можно было расценивать как настоящую, широкую, весёлую улыбку.       На неё Брок старался не смотреть тоже. От чужой улыбки у него першило в горле и лживая аритмия разносилась в груди. Только вот сердца у него не было, и верить в аритмию он не собирался.       Как, впрочем, и в то, что в ближайшее время Родригес угомонится.       — Выёбываться тоже, Родригес, — вытянув из кармана пачку, он вытряхивает на ладонь последнюю сигарету. Пока прячет пачку в карман, на всякий случай включает глушилку. Писка не раздается, по крайней мере, за свистом ветра его не слышно. Как и шороха колёсика зажигалки: Броку приходится с минуту закрывать жалкий, крохотный огонёк от ветра ладонью, чтобы подкурить себе.       В воскресенья они всегда приезжают в Трискелион вдвоём — именно так было раньше. До появления Стива, если перед носом не маячила новая бездарная миссия от ЩИТа или ГИДРы, лишь они всегда приезжали сюда. Не столько тренировались — скорее, просто скрашивали друг другу одиночество выходного, шатаясь в почти пустых коридорах. Им был предоставлен весь мир, а они закрывались на стрельбище, балуясь с новым и старым оружием, или просиживали штаны в кухне, болтая о всяком. У Родригеса за душой было пусто, а у него самого — и подавно. Пока Мэй навещала мать, Джек проводил время с семьёй, а Таузиг встречался с сестрой, они вдвоём были верны своему делу. Или, может, своему одиночеству.       Правда, этим утром, увидев Родригеса в зале, Брок знатно удивился. Отчего-то ему казалось, что новая жизнь — семейная и сантиментальная — уже заарканила его напарника по душевному сиротству. Как оказалось на деле — ничуть. Мэй была занята своими делами, а Родригес был занят ничем, поэтому и приехал. Заслышав это, Брок несколько секунд пытался выглядеть в глубине его глаз ложь и новую внутрисемейную трагедию, но так ничего и не нашёл.       У Мэй с Родригесом всё было отлично. Именно поэтому Брок платил свою цену, выслушивая все подтрунивания наёмника и ежедневно заливаясь солёным кофе: Мэй теперь приносит его каждое утро, словно по расписанию. И смотрит большими, суровыми глазами, лишь губами позволяя себе колючую улыбку. Брок не ведёт и бровью, продолжая выпивать одну чашку за другой. К концу второй недели он даже ко вкусу немного привыкает. Как, впрочем, и привыкает на пустом месте накидывать штрафные круги по этажу для Мэй, когда Родригес в очередной раз позволяет себе вякнуть новую глупость.       Стив выходки Родригеса терпит точно лишь благодаря этой своей суперсыворотке, и другого объяснения у Брока не находится.       Хотя не то чтобы он ищет объяснение. Больше концентрируется на том, как всё чаще и чаще готовит ужин на двоих сразу, а вечерами — когда Наташа шляется черт пойми где, отлынивая от своих обязанностей, — то и дело подкидывает Стива до дома. Тот чинится сам собой буквально у него на глазах, и не то чтобы Брок прикладывает к этому хоть сколько-нибудь усилий. Всё чаще Стив начинает задавать вопросы — конкретные, чёткие и вопросительные — обо всём, что в новом веке ему непонятно, и всё реже смотрит своими большими потерянными глазами. С руками у него всё ещё беда бедой, но дверь собственной квартиры он уже открывает без труда. И даже не хлопает оглушительно, закрывая. Иногда, правда, теряется, выронив весь контроль, и поэтому Броку приходится раз в несколько дней слать лично Фьюри новый запрос на дополнительные боксёрские груши взамен старых, порванных чужими сверхсильными руками.       В запросе он вновь и вновь указывает лишь одно короткое предложение:       «Старые сгрызла ваша собака.»       Ему очень хочется верить, что Фьюри оценивает эту иронию по достоинству. В реальности же единственный, кто действительно успевает её оценить, так это Таузиг, случайно забредающий к нему в каморку, пока Брок заполняет форму нового запроса. Стоит ему прочесть единственное предложение объяснения, как он выдаёт громкое, резкое:       — Ха, — и выражение его лица выглядит так, словно бы он выиграл эту жизнь, пока Брок всё продолжает и продолжает убеждаться: чувство юмора Таузига переживёт их всех.       Затянувшись поглубже, Брок прячет зажигалку в боковом кармане форменных брюк и направляется в сторону Родригеса. Тот зачем-то сдвигается немного в сторону, несмотря на то, что парапет от него расходится в разные стороны на приличное расстояние. А ещё щурится на один глаз, вглядывается в лицо Брока — ждёт. Пускай они и не говорят о происходящем в последние две недели, а Родригес сам по себе слишком любит оставаться безалаберным придурком, он всё равно ждёт, что Брок скажет что-то.       И дожидается.       — Долго это ещё будет продолжаться, а, Родригес? — подойдя к парапету рядом с Родригесом, Брок не садится. Он только расставляет ноги пошире, сует одну ладонь в передний карман. Пальцы случайно натыкаются на шелестящую обертку, и он с удивлением вытаскивает из кармана небольшой батончик. На тёмно-коричневой упаковке большими буквами выведено HERSHEY’S. Стоит ему только рассмотреть её, он мгновенно вспоминает: с пару часов назад точно такой же ел Стив, рассевшись на краю ринга и наблюдая, как Брок гоняет Родригеса в спарринге.       И ошибки быть не может, ошибка просто не существует здесь, в этой точке его вселенной — отнюдь не случайно на выходе из тренировочного зала Стив несильно врезался в него, смутился и негромко отбрехался своим:       — Извини, оступился.       У Брока к горлу подбирается тошнота, и он стискивает сладость в пальцах, поднимает взгляд к ветреному, взбалмошному Вашингтону. Сбоку Родригес закашливается смогом — он смотрит на руку Брока во все глаза несколько секунд, тут же вскидывает взгляд к его лицу. Брок смотрит в ответ, жёстко, кроваво и с настоящей яростью, а после медленно, предупреждающе качает головой. У Родригеса словесные предохранители отсутствуют, и это терпимо, с этим можно жить во все моменты времени, кроме этого. Кроме, блять, этого момента, в котором Стив, видимо, решил начать недвусмысленно ухаживать за ним.       Потому что Броку это не нужно. Будь Стив хоть трижды обладателем охуенной задницы и четырежды гордостью этой ебучей прогнившей нации, Броку это не нужно. Был у него уже один кудрявый светловолосый придурок, постоянно подкладывавший ему под подушку мелкие, шуршащие пачки с желатиновыми бобами, и хоронили его потом в пустом гробу. Пред самим собой Брок даже мог бы отшутиться, что он ненавидел сладкое так сильно, что Патрик умер за эту его ненависть, — не сейчас.       Сейчас все шутки испарились и исчезли. Его кишки выкручивало этим дрянным блевотным ощущением, у корня языка скапливался привкус желудочного сока. А у Стива не было инстинкта самосохранения — он без него, похоже, родился. Только вот это не было проблемой Брока ни единую секунду за эти две недели, а теперь стало, и его тянуло блевать от отвратительности происходящего.       Пусть он Стиву не лгал, пусть просто избирательно относился к произносимой правде — Стив не знал его, доверяя. И его беспомощность в этом лживом доверии неслабо била Брока со спины.       Родригес сглатывает надсадно и отворачивается. Ему хватает мозгов смолчать. Сам Брок пихает батончик назад в карман и опускает руку вдоль тела. Пальцы сами собой сжимаются в кулак, пока он быстро курит, вдыхает до рези в лёгких на пределе своих возможностей. Он выжжет это из себя, выжжет и даже не засомневается. Он не будет разбираться с этим ни сегодня, ни в ближайший век. Он точно не будет…       — У тебя есть мечты, Рамлоу?       Сука-судьба хватает его за шкирку и рывком, удушая воротом футболки, утягивает в воспоминания его проклятущего прошлого. Словно бы совсем рядом слышится голос Патрика — он задумчиво жуёт свои любимые желатиновые бобы, шуршит кончиками пальцев внутри пластиковой полупрозрачной упаковки и смотрит на него, закинув ноги на учебную парту. Корпус уже опустел, этим вечером они дежурят в коридорах, приучаясь работать в паре и следить за периметром.       Брок помнит и сейчас, как фыркнул тогда смешливо в ответ и только оперся предплечьями на спинку стула, который успел оседлать, — он никогда не был любителем этих драматичных, философских бесед. Смысл жизни, любовь, мечты и желания… Ничего из этого у него не было и не могло появиться. Была лишь яростная, жестокая потребность — маячивший впереди чин настоящего военного вызывал повышенное слюноотделение и предвкушающую тахикардию несуществующего сердца.       А у Патрика были соломенного цвета кудри и хитрый взгляд. Он был подвижным, ловким, задиристым — всегда, кроме того мимолетного мгновения. Брок знал о нём слишком мало по собственным меркам, но не собирался спрашивать. Мысль влезть под чужую кожу вызывала странную дрожь, которую с лёгкостью можно было бы спутать со страхом, но страхом она быть не могла.       Никогда и ничего он не боялся.       — А у тебя? — перекинув ему тогда ответный вопрос, Брок слышит, как Патрик грубовато смеётся, запрокидывает голову и закидывает в рот пару новых цветных бобов. Он звал его по фамилии почти всегда, оставляя на кончике языка звук его имени лишь для секса, и в этом было что-то надрывное, горячечное. Его смех Брок слышал и сейчас, словно вернувшись туда, больше чем на двадцать лет назад, и выскрести из себя это вспоминание, выскрести себя из него было труднее, чем всё то, на что он был способен.       Патрик поджидал его во снах почти каждую новую ночь, словно разбуженный появлением Стива призрак. Он снился Броку снова и снова, в тысячах ситуаций и сотнях тысяч вариаций, никогда не умирая. И эти сны были тяжелой, невыносимой мукой — просыпаясь каждое новое утро, Брок не надеялся найти в себе сил, чтоб подняться.       И всё равно поднимался.       — Я бы хотел закончить музыкальную школу… Глупо, наверное, да, Рамлоу? — Патрик — он будто бы и правда здесь, живой, подвижный и с великой грустью на глубине зрачка, — смотрит на него, ждёт, что Брок рассмеётся и унизит его. Но Брок не смеётся. Не смеялся тогда, лишь бровь вскинув вопросительно. Не смеётся и сейчас. Он впивается взглядом в вид Вашингтона так, словно тот мог бы дать ему какие-то ответы или приказы. Вашингтон молчит, живя своей жизнью. А Патрик внутри его головы шепчет: — Отец сказал, что я должен пойти в военные. И ма тоже… Это, якобы, семейная черта, ага. Хуйня собачья, конечно. Я бы хотел играть, я думаю, музыка и всё такое… Мне это нравится, — Патрик отворачивается к окну, морщится, будто от зубной боли, кривится. И дёргает головой: неуступчивый, сильный.       Брок видит его перед своими глазами и не чувствует ничего, кроме невыносимой, тяжелейшей скорби. Патрик был единственным из всего их подразделения, кто умел играть на гитаре и каким-то образом протащил её с собой в корпус. Вечерами он зависал в общем блоке, собирая вокруг себя зевак, и никогда Брок не участвовал в этом, никогда не заглядывал туда. Патрик был обворожителен, и мог бы свести его с ума, если бы Брок ему это позволил.       В девятнадцать ему казалось, что он очень хорошо держался и держал Патрика на расстоянии. Двадцать лет спустя Брок видел как наяву его призрак, колкую улыбку его губ и светлые кудри — он позволил Патрику много больше, чем мог бы себе даже признаться. Он позволил ему всё. Он проиграл, потому что Патрик был мёртв, Патрика убило там, в Алжире, и…       Брок убил его сам.       Пускай он и оставил себе иллюзию дистанции, не вскрывая душу и не приходя на вечерние музыкальные сборища, никакой дистанции не было. Она исчезла в тот самый миг, в тот самый первый его день в академии, когда Патрик подошёл познакомиться и протянул ему свою ладонь. У него был такой взгляд, что ему хотелось врезать, чтобы после унять боль поцелуем без нежности.       И Брок принял тогда протянутую ладонь.       И Брок проиграл, оставив себе лишь ложь длиною в десятилетия о том, что нет.       — А, похую, знаешь… Отслужу пару лет, нагребу денег и подамся в музыкальное. Пусть отец подавится этой ебучей службой, вертел я всё это… — он тогда отмахнулся, а Брок запомнил. Стоило Патрику договорить, как он потянулся вперёд и обхватил его ладонью за тёплый затылок. Патрик обожал этот жест, каждый раз кайфуя от чего-то собственнического, голодного. А в тот раз растерялся, словно не веря, что Броку и правда не похуй: Брок ему не ответил. Не сказал ни единого слова, прихватив губы губами и целуя долго, вдумчиво.       Воспоминание, столь яркое и яростное, сейчас обгладывает его рёбра и больными, ядовитыми когтями впивается в грудь. В горле першит от никотина, тошнота выжирает кишки, а он только глаза прикрывает. Никогда после Патрик не поднимал этого разговора, с удивительным упрямством пряча всё своё, больное, за напускной легкостью. Военная академия позволила ему выпустить свою ярость и обналичить всю дикость, но в большой мир так и не выпустила. Она заперла его в пустом гробу, ведомая уверенной, не дрогнувшей даже рукой Брока.       У Патрика были мечты и планы.       У Брока на губах остался лишь металлический привкус его крови и прожжённые Алжирским солнцем воспоминания. Словно чума, это солнце выжигало всё то хорошее, невесомое и лёгкое, что было у него до Алжира, постепенно превращая любое, даже самое мелкое и косвенное упоминание Патрика, в тошноту, ярость и боль.       — Командир, слушай… — Родригес молчит слишком долго. Брок успевает даже забыть о нём на какое-то мгновение, но чужой голос вытаскивает его из воспоминаний, душных, что пустынный воздух. Медленно повернув к нему голову, Брок поджимает губы, хмыкает. В его пальцах остался лишь истлевший, уже потухший бычок, но новой сигареты он не достаёт — у него больше ничего не осталось. Поэтому отшвыривает бычок прочь, за парапет, мысленным ором послав нахуй и суку-судьбу, и экологию, и всю эту ебаную вселенную. А после поворачивается к Родригесу всем корпусом.       — А знаешь, похуй, сколько это ещё будет длиться. Продолжай сколько хочешь свою возню, искромётные шуточки и всю эту словесную дрисню. Без шуток, — Брок стискивает челюсти, встречая вскинувшийся к нему серьёзный, напряжённый взгляд Родригеса. Он выдерживает его, не имея права оступиться. СТРАЙК не должен знать, пускай они уже и догадываются. СТРАЙК не должен усомниться в его профессионализме и авторитете. СТРАЙК не должен вставать на его защиту — это отнюдь не их обязанность. Это обязанность самого Брока: защищать, оберегать, выдерживать. — Мэй злится на то, что я мудак. Ты злишься на то, что я обидел Мэй. Похуй, пусть будет так, — пожав плечами, он приподнимает руку и бросает быстрый взгляд на часы. Ещё нужно зайти в душ, и можно будет ехать домой. Там его никто не ждёт, Стива, скорее всего, заберёт Наташа, и это отлично.       Это лучший расклад из возможных, потому что Патрик мёртв.       А ещё мертва Кларисса.       И нет ничего прекраснее наслаждаться видом того, как люди вокруг него, люди, которые важны ему, пусть и остаются вокруг, создают семьи и находят себе других таких же людей, себе под стать. Они заслужили это. И Брок себе не изменит, окупая во сто крат свою первую алжирскую ошибку, что так и не стала последней на его пути — он позаботится об их безопасности.       Даже если за это они возненавидят его. Даже если не попросят его об этом.       Он позаботится о том, чтобы они жили с тем же усердием, с каким позаботился тогда в Алжире лишь о собственной шкуре.       — Вы оба живы.       Он бросает лишь это на прощание и разворачивается. Ветер хлещет его по лицу, орёт на него, но слов не разобрать. Брок вдыхает поглубже, а в голове всё стоит голос Патрика и его великая, так и не нашедшая своего исполнения мечта. Она уже никогда не исполнится, и Брок до конца своих дней будет нести это бремя.       — Я больше не приеду в воскресенье, командир, — Родригес кричит ему в спину, и Брок почти спотыкается на новом шаге. Это почти дает ему секунду времени на то, чтобы продолжить идти на твёрдых, окаменевших и негнущихся ногах. Звуков для ответа у него не остаётся, и он только вскидывает ладонь вверх, показывая, что услышал.       Сказать здесь ему нечего. Как нечего было ответить и смотрящим больными глазами родителям Патрика на похоронах. Его мать разрыдалась через десять минут после начала, а под конец накинулась на отца с кулаками, крича, что они должны были отправить его в музыкальный колледж в Нью-Йорке. Она была безутешна в своей боли и скорби, с растёкшейся тушью, воспалёнными глазами и влажным платком — он весь был в чёрных разводах.       А у Мэй теперь была настоящая, твёрдая опора из Родригеса. И Брок чувствовал облегчение за неё, за них обоих, запихивая насильно тошноту как можно глубже. Спустившись на нужный этаж, он завалился в раздевалку, почти что сорвал с себя одежду. В душевой было пусто, и его выкрутило через мгновение после того, как он нажал на глушилке кнопку включения и вывернул вентиль, открывая доступ воде к душевому шлангу. Тошнило сильно и долго, до рези в глазах, до боли в спазмировавшемся желудке. Именно сегодня он привёз с собой домашние спагетти, оставшиеся со вчерашнего ужина, помня, что столовая в воскресенья работает ещё хуже, чем обычно, и теперь все его старания неспешно утекали в сток в полу. Колени несильно ныли от удара об кафель, пока тошнота всё скручивала его, будто пытаясь выжать досуха как какую-то тряпку.       — Нихуя, — скребя пальцами по кафелю пола, он почти рычит спазмированным горлом и скалится. Больные глаза приходится зажмурить, но озлобленное, жёсткое дыхание отбивается от стен, множась в несколько раз в громкости. Включённый душ бьёт его искромётными ледяными каплями по затылку и лопаткам, пока Брок изгибается, выблёвывая ещё одну порцию рвоты и веря в то, что она станет последней. — Я, блять, ещё не закончил!       Сантименты внутри него ревут громче, чем Ниагарский водопад, но он не позволит им вырваться. Он прошёл весь этот путь со СТРАЙКом не ради того, чтобы теперь скорбеть, что все его поднадзорные карапузы выросли. Не ради этого он гонял с Джеком и Кейли в Болгарию, чтобы отвлечь Нину, и не ради этого ручался за сестру Таузига. Не ради этого он втайне от Мэй нашёл для её матери давненько задолжавшего ему лучшего врача во всех штатах на пересчёт. И принял от Мэй удар на себя — тоже.       Теперь все они были в недолгой, иллюзорной безопасности, и это было именно тем, ради чего он столь упорно сучился всё это время. Их воскресенья, редкие и свободные, наполненные единением с другими людьми, были исписаны кровью его несуществующего сердца. И это было отлично! Это было, блять, заебись каким достижением в тех реалиях, в которых они существовали!       — Я ещё не закончил! — вскинув руку, он бьёт кулаком по кафелю со всей силы, и рука исходит болью, а он сгибается вдвое в животном, болезненном рёве. И затихает так же резко, как взвыл. Остаётся лишь шум воды, ледяные струи стекают по его плечам и стойкий, токсичный запах желудочного сока — вот его мир.       Это его реальность, ходящая под руку с Алжирским пеклом. И Брок никогда не посмеет кого-то винить. Он выбрал это сам ещё тогда, стоя над мёртвым телом Патрика и твёрдой рукой сбрасывая пустой магазин в песок. Последняя пуля ушла этому кучерявому парню с хитрющим, игривым взглядом и заразительной улыбкой. Он хотел стать музыкантом, а стал мёртвым, и больше такой ошибки Брок допускать не собирался. Он был проклят до самых своих основ с самого своего рождения. Отсутствием матери и первой пощёчиной отца. Непригодностью и ненужностью — переменная любви была отнюдь не для его уравнения жизни.       И каждое новое утро, просыпаясь, он вновь и вновь выбирал это сам.       И люди вокруг него оставались в чуть большей, ничуть не иллюзорной безопасности — он был чудовищем.       И он врал, что не был. Тогда в сочельник Солдат поверил ему, а может, поверил в него — эта ложь была важна. Эта ложь дала Солдату костяк, впихнув его ему меж лопаток насильно. И теперь Солдат шёл. Он функционировал, он стабилизировался, он восстанавливался и исцелялся.       Брок знал и даже не молился всем мёртвым богам, только бы ошибиться — он ещё уплатит свою цену за эту наглую, жестокую ложь. Солдат заглянет ему в глаза однажды и ужаснётся, увидев в ответ взгляд чудовища. И окажется в безопасности так же, как оказался СТРАЙК. Он окажется в безопасности, и для всех, кто был вокруг Брока, это всегда было неебаться какой привилегией. За чужую статусность Патрик сложил свою голову и остался разлагаться в Алжире под палящим солнцем, пожранный падальщиками под конец. За чужую статусность Кларисса сменила аромат ванили на запах трупного разложения, и никто не додумался положить к ней в гроб мелкий огрызок её любимого карандаша.       Их платы было достаточно, чтобы у Родригеса была возможность разделить свою жизнь с Мэй. И Брок, давший ему эту возможность безвозмездно, не был хоть кем-то достаточно важным, чтобы посметь теперь у него это отнять.       — Я ещё… нихуя не закончил, — разжав кулак, он опускает ладонь на кафельную плитку и шепчет упёрто, самоуверенно. Это всё переходящее, конечно же, только его никак не попустит. У него никогда уже не пройдёт. А даже если попытается, он не позволит сам. Как бы не хотелось о Патрике помнить и как бы хотелось забыть этот графитный взгляд Клариссы, если он посмеет забыть, он ослабит хватку. В новых условиях, в том контексте, где Капитан был больше жив, чем мёртв, а его закадычный дружок был почти оживлён и где ГИДРА дышала в затылок, склизко, с тухлым ароматом морской рыбины, выброшенной на берег, расслабляться ему было нельзя. Он вёл за собой своих людей, а ещё вёл Солдата — это решение было осознанным, пусть Брок и плевался на суку-судьбу между делом. Он вёл за собой своих людей. И он собирался привести их к победе живыми. — Нихуя.       Потянувшись назад всем телом, Брок усаживается на пятки, а после поднимается на ноги. Он встаёт под душ, набирает полный рот воды и полощет его от привкуса желудочного сока и рвоты. После пьёт, смачивая раздражённое, скребущее горло. На мытьё уходит минут пятнадцать, и, уже вернувшись в раздевалку, Брок чувствует себя почти человеком. Тошнота отступает, затихает, но вот сантименты не унимаются. Он одевается быстро, меняет форму на свежий, выстиранный комплект, идентичный прежнему, что лежит в шкафчике. Пока собирает грязные, потные вещи, вновь находит в кармане батончик, подсунутый Стивом.       Его хочется выбросить. А лучше бы сжечь, жаль только сработает сигнализация и включится аварийный полив из-под потолка. Брок смотрит на тёмно-коричневую упаковку в своей руке, а после разрывает её и откусывает. На языке разливается горечь шоколада, и нет ни единой нотки сладости. Он только хмыкает и насильно заставляет себя жевать, пока подхватывает спортивную сумку с вещами для стирки, — она хранится у него в шкафчике в раздевалке именно на такие случаи, когда грязного шмотья скапливается слишком много.       Все мысли его обращаются к Стиву, пока он идёт по коридору этажа к лифту. Если тот действительно решился начать ухаживать за ним, это всё ещё не проблема Брока. Но как минимум то, что можно было использовать себе во благо. Лифт шумит несколькими этажами выше, уже спускаясь, а у него появляется шальная, быстрая мысль: Стива можно было бы обдурить сантиментами, чтобы после использовать его злость от предательства и направить её на борьбу с ГИДРой.       Эта мысль ужасна в каждом моменте своего существования, но Броку приходится по душе. Если он подберёт слова, если сумеет разыграть эту партию без единой осечки… Сейчас Стив не больше чем бесполезная пешка. Его руки безнадобны всё ещё, его растерянность небезопасна, а его глаза, голубые и проницательные, слишком чистые. Но капитанский дух чувствуется за версту, и с каждым новым днём становится всё ощутимее. Стив не привык подчиняться, а может, в нём было слишком много врождённой ответственности — этого Броку знать было не дано. Зато он прекрасно видел время от времени того самого парня с хроник: уверенного, смелого стратега, который терпеть не может подонков.       Это случалось редко, искромётно, но больше Брок не обманывался. Стив был возмездием ГИДРы. И что та же взбешённая Мэй, выбалтывавшая всю правду без возможности удержаться, не смог бы удержаться от вступления в бой — его лишь стоило разозлить.       Ему лишь стоило причинить боль и направить всю эту боль в нужную сторону — Брок смог бы сделать это с лёгкостью. На его счету были доверие и авторитет, на его счету было желание сдохнуть и закрыть своих людей своей же проклятущей шкурой. Надкусив батончик вновь, он слышит звук подъехавшего лифта и, стоит дверям открыться, видит внутри Стива с Наташей. У них, кажется, был какой-то диалог, но они смолкают ещё до того, как двери открываются. Только смотрят друг на друга пристально.       Стив отворачивается первым, переводит свой взгляд к нему — проигрывает. Брок видит, как его суровые глаза меняются, смягчаются, а после взгляд падает на батончик в его руке, и Стив вовсе смущённо отворачивается в другую сторону, не давая Наташе увидеть, как у него алеют скулы. Брока накрывает тошнотой вновь — он придавливает её мыслью о том, что он Стиву не давал обещаний. Он ничего ему не должен, и он ему даже не лгал тогда, когда Стив понадеялся вслух, что первая ложь между ними станет последней.       — Надо же, зайка, ты, наконец, решила не отлынивать от своей работы личного водителя гордости нации? — пройдя в кабину, Брок резким движением локтя нажимает кнопку закрытия дверей и отходит к стеклянной стенке. Он опирается о поручни поясницей, ухмыляется на уголок губ и жуёт с таким усердием, будто не его вот-вот вновь вывернет от собственных сантиментов. Наташа только фыркает, сплетает руки на груди. Её нападение ощущается за секунды до того, как она кинется на него, и Брок концентрируется на том, чтобы удержать лицо. Очень вовремя, потому что Наташа говорит:       — Он хочет ехать с тобой, Рамлоу. Моя новомодная тачка ему не по вкусу, в отличие от твоей старпёрской колымаги, — она скалится опасно, недобро, но лишь играется. Брок закатывает глаза, не собираясь даже реагировать на этот почти детский словесный тычок. Но проигнорировать то, как Стив поджимает губы и напрягается, не может. На несколько секунд в кабине повисает молчание, после Стив прочищает горло, бросает на Наташу осуждающий взгляд. Он будто бы пытается сказать ей, что так сильно смущать его, Брока, — это немыслимая выходка, и Брок наблюдает за этим со странной, иррациональной иронией.       — На самом деле я не хотел тебя напрягать, Наташа. К тому же, нам, ну, по пути… Если ты не против, — повернувшись к нему, Стив смотрит на него несколько секунд, но всё-таки опускает взгляд. Брок подмечает, как он закусывает щеку изнутри, как чуть хмурит брови, пытаясь спрятать всё лезущее и лезущее наружу смущение. Его неоспоримая привлекательность вновь бьёт Брока под дых, и он не давится лишь силой воли. Нарочно фыркнув, отвечает небыстро и чётко:       — Будто бы, блять, у меня выбор есть. Ты всё равно завалишься после ко мне жрать, Кэп, — чуть качнув головой и подобрав слова именно так, чтобы дать Наташе как можно меньше пространства для манёвра, Брок откусывает батончик вновь. В горле становится душный, странный ком, когда Стив поднимает к нему взгляд. Несколько мгновений он смотрит непонятливо, словно приняв пренебрежительные слова Брока на свой счёт, а после улыбается одними уголками губ. Он догадывается, что дело в Наташе, за какие-то секунды, и Брок чувствует, как у него по затылку бегут мурашки.       Слишком умный, чтобы иметь возможность не понравиться.       И слишком настойчивый, чтобы оставить его, Брока, в покое.       — А вы двое неплохо сдружились, а, Рамлоу? Фьюри будет несказанно рад узнать, что ты лижешь ему зад независимо от контекста, пола и обстоятельств, — Наташа самодовольно ухмыляется, всё-таки находя себе лазейку для колкости. Броку остаётся только рассмеяться нагло и грубо. Он качает головой, жмурится — эта кошка будет драть его своими острыми когтями, что ту же когтеточку, до самой его смерти. Хоть это не меняется и никогда уже не изменится.       Неожиданно в этом ебанутом мире Наташа оказывается единственной доступной ему константой. Какая абсурдность.       — А ты не завидуй, зайка. Завидуют дети, а взрослые добиваются своего. Либо не добиваются, — он возвращает Наташе слова, не столь давно сказанные ему самому Марией Хилл, и Стив неожиданно тихо смеётся. Наташа только бровь вскидывает скептично, а заслышав чужой смех, негромкий, искренний, теряется. Она бросает на Стива взгляд, смотрит на него несколько секунд в немом, лёгком удивлении. И Броку на мгновение кажется, что у него галлюцинации, когда он видит, как её взгляд смягчается лишь на сотую долю.       И она больше не отвечает. До парковки спускаются в молчании, Стив всё ещё улыбается самыми уголками губ, Наташа отходит к самым дверям лифта. Она покидает их, не прощаясь, задумчивая, но Брок и сам на неё не смотрит. Он выкидывает опустевшую обертку на выходе из лифта, — под внимательным, чуть хитрым взглядом Стива — а после указывает в сторону своей машины. Стоит Наташе отойти достаточно далеко, как Стив говорит негромко:       — Ты ей жутко не нравишься. Я думал, это напускное, только за спиной, но и лицом к лицу она не боится показывать этого, — Брок бросает на него быстрый взгляд, а Стив держится уж слишком близко, идёт почти что плечом к плечу. Он больше не щеголяет в своих клетчатых техасских рубашках взамен нормальной верхней одежды, ещё с неделю назад раздобыв где-то тёплую тёмно-синюю парку. Теперь смотреть на него приятнее, уже не так тошнотно, и, пусть он не спрашивал, но отчего-то был уверен, что её Стиву купила Наташа.       Пусть и гадила ему, Броку, но, по крайней мере, прислушивалась.       — Уже прошло то время, когда женщины были запуганными дурами, постоянно притворяющимися бесполезными ради мужского эго. Она терпеть меня не может и имеет на это полное право, — пожав плечами, Брок перехватывает удобнее сумку и забирается другой рукой в карман куртки. Ключи от машины сами прыгают ему в ладонь, словно желая поскорее увезти его домой, туда, где точно безопасно и можно наконец расслабиться. Пусть Стив и зайдёт на ужин, с ним рядом Броку пока что всяк спокойнее, чем в том же ЩИТе, так или иначе возглавляемом Пирсом.       — В моём времени были и другие, — Стив отворачивается от него, подбирается весь, словно вспомнив о чем-то тяжёлом. Брок на это даже внимания не обращает, в ответ лишь фыркая и качая головой. Впереди уже виднеется его бронированный джип, почти единственный на пустующей парковке. Он отвечает чуть наглее, чем стоило бы:       — Единицы. Сейчас их больше, они учатся использовать своё право голоса, злиться и ненавидеть таких мудаков, как я, — нажав на брелоке одну из кнопок, он посылает сигнал, и автомобиль отзывается, перемигивается своими фарами. Самую малость ускорив шаг, Брок отмечает, как Стив удивлённо к нему оборачивается и даже останавливается немного. Его остановку Брок использует полностью: она даёт ему возможность забраться в машину первым и завести двигатель. Система не отзывается голосом — Брок выключил звук ещё с того момента, когда понял, что подвозить ему Стива домой в ближайшие несколько месяцев точно, — но снизу коротко, негромко пищит умирающая прослушка. Фьюри не изменяет себе в чрезвычайном нездоровом желании знать все чужие тайны.       Хотя, впрочем, здесь Брок в чём-то его даже понимает.       — Ты не выглядишь недовольным. Разве такой расклад не является угрозой, ну… — Стив немного задумчиво, непонимающе оглядывается, стоит ему открыть дверь пассажирского сиденья. Он забирается в машину, пока Брок с максимально невозмутимым выражением лица убирает спортивную сумку с вещами для стирки назад. Его притворство о том, что никакого писка не было и в помине, настолько идеально, что Стив даже не концентрируется на этом. Только несколько секунд смотрит на приборную панель, после на горящие за рулем лампочки заведённого двигателя и кивает сам себе. Видимо, он решает, что этот писк — дело рук самого Брока, что, впрочем, недалеко уходит от правды.       Стив закрывает за собой дверь его машины, сконцентрировавшись на этом движении, и не продолжает. Брок дожидается, пока он разберётся с дверью, после пристегнёт так же сосредоточенно ремень — он всё смотрит и смотрит на Стива, в желании заглянуть ему в глаза. Тот поднимает свои, только окончательно пристегнувшись и сложив руки на коленях. И смотрит немного неловко. Брок вскидывает бровь в ожидании продолжения, но в ответ получает лишь чуть дёрнувшееся плечо. Ему приходится закончить за Стива:       — Ты хотел сказать, что такой расклад является прямой угрозой моей репутации и авторитету? Боже, Кэп, я б спросил, из какого века ты вылез, но я прекрасно помню, — качнув головой чуть скептично, Брок обнимает ладонями руль и неспешно, мягко давит на педаль газа. Автомобиль сдвигается с места, направляясь под его уверенной рукой в сторону выезда.       — Я не имею в виду, ну… Женщины прекрасны. Они заслуживают уважения и достойного отношения… Сильные женщины хороши тоже, просто когда их много, это… непривычно, — Стив хмурится, задумчиво пытается выдавить из себя слова, и при этом осторожничая, не желая сказать что-то действительно грубое. Брок только цокает уже далеко не скептично, скорее мягко-неодобрительно — похоже, близкое знакомство с гордостью нации начинает влиять на него, и далеко не благодатно.       — Непривычно или опасно, Кэп? Только не смей сболтнуть Наташе, что боишься её, она тебя в покое не оставит, ха-ха, — выкрутив руль на повороте, Брок прибавляет много скорости и выезжает с подземной парковки. Впереди ждёт ненавистный ему мост, но сегодня хороший день — он будет пуст, что грудная клетка самого Брока. — Они не хороши и не плохи, оставь эту оценивающую ересь в том веке, из которого вылез, и не позорься. Я не воспринимаю их угрозой и тебе не советую. Это явно попахивает хрупким, слабым эго, а таким ребятам делать в ЩИТе уж точно нечего. Мир меняется, Кэп. Он менялся, пока ты дрых, и он продолжает меняться прямо сейчас, — оглядевшись по сторонам и бросив быстрый взгляд на небо, Брок чуть прищуривается. Он выезжает на мост, разгоняясь почти сразу. И пусть небо пусто, внутри всё равно мечется напряжение. Уж слишком много вокруг открытого пространства — если по нему захотят ударить, это отнюдь не станет большой проблемой. Конечно, бронированный корпус автомобиля защитит, как и куча оружия, что валяется у него в бардачке, только вот это ничуть не успокаивает. Каждый раз въезжая на этот мост, Брок инстинктивно готовится к отражению атаки. — Женщины всё меньше становятся инструментом и всё больше тем, кем и должны были быть всегда — людьми. И этот расклад нравится мне больше всего. Не будь его, я бы даже раздумывать не стал над тем, чтобы взять Мэй в СТРАЙК. Работать с людьми, которые трусливо не смеют оспорить твои решения, в рамках разумного и объективного, конечно… И независимо от пола… Работать с такими людьми всё равно что сразу записываться в смертники.       — Ты действительно уважаешь их… Неожиданно, — Стив смотрит на него всё то время, что Брок говорит, не отрывая взгляда от дороги. Его голос звучит странно-воодушевлённо, а глаза чуть загораются мягким, глубинным удовольствием. Брок фыркает, но больше не отвечает. Только Стив, похоже, заканчивать диалог совсем не хочет. Он закидывает наживку в воду быстро и с легкими смешинками в голосе: — Надо будет рассказать об этом Наташе.       Уже догнавший машину до пропускного пункта Брок тормозит перед шлагбаумом и ловким движением двух пальцев подхватывает с приборной панели свой пропуск. Он бросил его туда между делом, ещё когда выезжал с парковки. И сейчас его предприимчивость оказывается как раз кстати: охранник, только заметив алую полосу по краю, не медлит и поднимает злосчастный шлагбаум. А Стив с соседнего сиденья неожиданно негромко шуршит оберткой.       — А ты, Кэп… — Брок оборачивается к нему, но так и не договаривает начатую фразу. У Стива в пальцах небольшая упаковка с солёным арахисом, а во взгляде столько хитрющего веселья, что Брок даже глаза закатить забывает. Он забывает про всё на несколько долгих секунд: Стив выглядит живым, настоящим, как никогда раньше.       Это притягивает и манит в той же степени, что и отталкивает. Его неожиданно хочется поцеловать так же, как когда-то Брок целовал Солдата, — грубо, жёстко. Только бы оттолкнуть собственной неуживчивостью, только бы сказать поцелуем то, что словами Стиву сказать он не может.       — Я могу убить тебя, — вот, что он сказал Солдату когда-то, но Солдат был другим. Они встретились изначально по другую сторону. И Солдату не нужно было лгать о собственном лицемерии и двуличии. С Солдатом можно было не прятать правды.       И Брок не прятал, только один хер его это отнюдь не привело ни к чему положительному. Солдат согласился и принял условия их игры — Брок и по сей день брехался, что проблема была в его прожжённых мозгах. А Стив смотрел своими искренними голубыми глазами человека, попавшего в новый, удивительный мир, и он больше не был растерян. Медленно и неумолимо он привязывался к Броку, не видя полной картины.       И Броку это было на руку. Только его тошнило: от замыслов Пирса и от собственных сантиментов. Стив привлекал физически, и с этим — пусть и со скрипом — можно было работать. Но ещё Стив привлекал просто. Мелкие улыбки, быстрые, неуловимо-мягкие подтрунивания, а теперь и ухаживания — Брок сопротивлялся как мог и медленно начинал злиться, ощущая явственно, что собственных сил уже недостаточно. И с каждым новым утром их становится всё меньше. Ночами их выкрадывает у него Патрик, бренча ему на гитаре и грубовато смеясь с его колкостей в ответ. Его кудри жутко мягкие, и стоит Броку коснуться их во сне, как он словно бы теряет ещё год будущей жизни.       И с каждым новым днём сопротивляться Стиву, мягкому, но неумолимо приближающемуся, становится всё сложнее. Особенно, когда он смотрит вот так, протягивает раскрытую пачку вперёд и говорит с насмешкой:       — Орешков?       Брок все-таки закатывает глаза. Он переводит взгляд вперёд на дорогу, усмехается, пряча поднимающуюся волну раздражения — на Стива, на суку-судьбу, на Пирса и даже на ебаного Фьюри. Выдержав несколько секунд, он всё-таки берёт из пачки несколько половинок арахиса под шкодливым взглядом Стива. Никакой аллергии у него нет и подавно, как и диареи, но Стив, похоже, продумывавший эту авантюру не один день, выглядит жутко довольным. Ему слишком явно нравится то, как он медленно обживается в новом пространстве вокруг себя, и Брок отказывается быть тем, кто заберёт у него это.       Он лишь шепчет негромко:       — Нарываешься, Кэп. Как бы не пожалел потом.       И Стив смущённо отворачивается к своему боковому окну. Он так и не отвечает до самого конца поездки. Только косится временами на Брока, словно случайно.       От его взглядов, смущённых, но настойчивых, уверенных, Броку становится жарко и раздражённо. ^^^       Последнее февральское утро этого года встречает его глубокой тьмой и холодом. Брок просыпается одним махом от явного, яркого звука голоса Патрика. Он спрашивает негромко:       — О чем ты мечтаешь, Рамлоу?       И Брок дёргается в постели, садясь сразу. В полумраке комнаты не различить даже противоположной стены — ему приходится дотянуться до ночника. Это, впрочем, ничуть не помогает. Батарейки, что он так и не заменил ещё с сочельника, мелко, коротко мигают ему в ответ мутным светом, а после тот пропадает, оповещая достаточно чётко: батарейки сдохли.       Поняв, что либо ему придётся тащиться до выключателя, либо ложиться назад спать, Брок трёт лицо ладонью тяжёлым, вымученным движением. Назад он так и не укладывается. Медленно спускает ноги с постели, после наощупь тянется к ящику тумбочки. Обёртка блистера с капсулами шуршит под его пальцами, и он выдавливает на ладонь двойную дозу. Вряд ли только весь этот витаминный бред, составленный доктором Чо, хоть как-то поможет ему от этих снов — тяжёлых, душных. После своего ухода они всегда оставляют на кончике его языка привкус окровавленного песка, а в голове его шорох, неспешный, словно шум перетирающихся в труху костей.       Вряд ли ему от этих снов вообще хоть что-то поможет уже, если честно, — Брок не обманывается и не надеется. С самого своего последнего возвращения из пустынного пекла он просыпается в каждый новый день, неся на плече призрак Патрика. И удивляется лишь только, как до сих пор к нему не присоединилась Кларисса. Видимо, время ещё не пришло. Прошёл ведь всего лишь месяц, нет?       Каждое новое утро он просыпается чуть раньше, чем в предыдущее. Часов сна становится всё меньше, а позволить себе заснуть вновь, только пробудившись от своего личного со светлыми кудрями ада, Брок просто не смеет. В мире есть множество пыток, которые он мог бы выдержать, и раз уж ему дан выбор, он выбирает меньше спать. Меньше спать и не возвращаться к Патрику.       Проглотив пилюли насухую вновь, он швыряет блистер назад в ящик, закрывает его уверенной, не дрожащей ладонью. А после опускается в упор лёжа на пол. Первые пять десятков отжиманий идут с уже ставшей привычной за последние недели тяжестью — его тело, никогда не предававшее его раньше, теперь словно бы вспомнило о собственном возрасте. У него ничего не болит, и дыхание его не подводит, но странная, тяжёлая слабость наваливается со спины. Теперь он носит её с собой каждый день в Трискелион, каждый день вместе с ней тренирует СТРАЙК и с ней же смотрит Стиву в глаза.       Стив вновь и вновь смотрит в ответ так, словно бы Брок ему приглянулся.       — Он явно по тебе сохнет, а, командир, — Родригес говорит ему это шёпотом и между делом в один из февральских дней, а уже через три секунды получает свои две сотни штрафных кругов по этажу. Ему везёт, что в этот момент Стива нет в радиусе пары этажей. Будь он поблизости, Брок послал бы Родригеса бегать все пятьсот. А после запретил бы выход на стрельбище в ближайшие пять дней.       И пусть первое наказание было больше изматывающим, чем реально ужасным, но вот второе было буквально унизительным. Обычно Брок проделывал такое — пусть и редко — лишь с Таузигом, отстраняя его от тренировок и миссий на принудительный больничный. И для этого у него были прекрасные, чёткие и твёрдые оправдания — Таузиг нужен был СТРАЙКу живым и здоровым. Оправдания эти Брок, впрочем, никогда не использовал. Он ничуть не чувствовал себя виноватым, понимая лишь единое и важное: слишком часто столь явную карательную меру применять не имеет смысла, иначе она растеряет всю свою карательность.       Как в его собственном случае: под конец месяца сны с участием Патрика, столь ужасающие и столь тяжёлые, приедаются. Их ужас больше не привносит смятения, а тяжесть ощущается достаточно выносимой. Всё самое страшное Брок уже видел в своей жизни. Всё самое страшное он уже пережил.       В это утро он приезжает на работу к шести — заранее раздражённый. Десяток минут ждёт, когда закончится пересменка у охраны на мосту, то и дело косясь на часы: не то чтобы он беспокоится о возможном опоздании, лишь ненавистный мост подтачивает ему рёбра своими когтями. Брок отмахивается, но его раздражение медленно, играючи перетекает в злость. И он запирает её в себе покрепче, запирает на все замки, стараясь о ней позабыть.       Не считая миссий, он уже и не помнит, когда в последний раз приезжал в Трискелион настолько рано. Над водной гладью по бокам от моста стелется странный, неестественный туман, и в моменте ему чудится, что из воды вот-вот полезут настоящие щупальца кракена. Этого, конечно же, не происходит. Его уставший, измотанный душными снами мозг работает еле-еле.       Брок обещает себе, что зайдёт к Чо сегодня. И следом обещает, что обещание это выполнит. Потому что с последней миссии с Солдатом проходит целый месяц, а Стив уже почти идеально владеет собственными руками. Со дня на день им точно выдадут вводные и забросят куда-нибудь вновь — Брок не столь высчитывает вероятность, сколько молится на это всем мёртвым богам. Потому что Стив всё смотрит и смотрит своими большими голубыми глазами, а ещё то и дело оставляет на его столе новый HERSHEY’S. Это вызывает тошноту, но лишь у него в сознании, пока его тело откликается, жарится и отвечает на каждый момент чужого смущения.       Ещё это вызывает злость, и Брок прячет её глубже вновь и вновь, оставаясь нейтрально-саркастичным и колко-властным. Только себе напиздеть не может — Стив злит будто без повода и без причины. Стив злит его уже две недели кряду так же, как этим утром Брока злит его собственная слабость и несостоятельность. Тело предаёт его именно тогда, когда ему нужнее всего, ведь впереди целая война, большая и интригующая своим исходом. Только вот Патрику плевать, и поэтому он приходит к Броку каждую ночь. А ещё плевать Стиву — тот ночами, к счастью, не приходит, смотрит только и ухаживает консервативно да сдержанно.       И Брока злит это вкупе с собственной слабостью. Близится тот момент, когда Стив оступится, когда прогнётся и придёт с чем-то большим, чем быстрые смущённо-уверенные взгляды и конфеты, и Брок жаждет оттянуть этот момент как можно дальше. Он помнит про Солдата слишком отчётливо и явно. Он просто высчитывает риски.       Потому что если Солдат, будучи очеловеченным лишь на часть, смог расковырять его грудину так глубоко, то Стив… Что может сделать он, будучи живым и человечным в полной мере, Брок думать не хочет.       Ещё не хочет думать о том, как его притягивает и манит. Как в паху наливается жаром каждый раз, когда он подмечает быстро, урывками: у Стива краснеют кончики ушей или мышцы спины перекатываются под кожей, пока он бьёт по боксерской груше. Приходится отворачиваться, вновь и вновь. Приходится вновь и вновь натягивать эту суровую, жёсткую маску, только, один хер, Брок буквально чувствует — Стив замечает его ложь. И продолжает приносить горькие шоколадные батончики, и продолжает напрашиваться в попутчики, когда Брок едет домой.       Наташа больше не зубоскалит и даже не шутит. Временами они пересекаются в лифте и коридорах, и каждый раз Брок ощущает этот внимательный, задумчивый взгляд. О чём она размышляет, ему знать не дано, да, впрочем, и совсем не хочется. Уж слишком много времени эта бестия проводит со Стивом, а форы Брок не желает. Пока что ему успешно удается игнорировать с самим собой и конфеты, и взгляды, и даже хитрые, редкие шутки, что Стив бросает в его сторону. До колкостей им не дорасти никогда, и в этом, возможно, вся их невообразимая сладость. Эта мягкость… Это ухаживание… Каждый раз пересекаясь с Наташей в Трискелионе, Брок ловит себя на потребности не знать ничего и оттянуть момент настолько, насколько получится — момент, когда Стив решит, что использовал всё свое время, и придёт к нему со словами вместо взглядов и чёткими предложениями вместо втихую подброшенных конфет.       Потому что Броку не нужна фора. Потому что у Брока за спиной подмерзший в крио Солдат, и он уже напомнил ему явно/явственно: сантименты нужно оставлять на пороге дома. Сантименты нельзя тянуть за собой. Сантименты безнадобны и бесполезны.       Только объяснить это Стиву нет ни единой возможности. И сколь бы вкусна ни была вероятность, она Брока раздражает и злит. И поддаваться ей он не станет так долго, как у него только получится.       Этим утром Трискелион пуст. Пуста парковка и коридоры пусты. Они негромким эхом отражают его шаги, словно пытаясь предупредить кого-то о его приходе. Вначале Брок заглядывает в кухню. Он делает себе кофе в молчании, разбавляемом лишь негромким шорохом кофемашины и отзвучавшим писком перегоревшей прослушки. Голода нет, лишь отвращение и тошнота. Ещё — безжалостная слабость. Усевшись на столешнице, он прикрывает глаза и неспешно покачивает ногами. Если бы не все эти сантименты, он даже мог бы, пожалуй, почувствовать умиротворение — так ему кажется в этом моменте раннего утра.       Кофемашина поддерживает его мысли, выплевывая последние капли кофе. Брок даёт себе ещё минуту в тишине, но та растягивается на десяток. Ему не хочется сползать на пол, ему не хочется открывать даже глаз — злость на собственную беспомощность вяло покусывает его за зад. Через несколько недель ему стукнет уже сорок, хотя, казалось бы, только вчера было девятнадцать. И Патрик, смеясь, смотрел на него — они только-только собирались улетать в Алжир. Они только-только собирались начать жить.       Глаза увлажняются сами собой — вот его плата за каждый новый сон с живым, дышащим и диким в своей живости Патриком. Он держался целый ебанный месяц и, наконец, даёт слабину. Но разгуляться себе не позволяет: быстрым движением спрыгивает на пол, в пару шагов доходит до раковины и открывает кран. После опускает голову под ледяную струю воды.       Это хорошо бодрит — мёрзлой болью. И отрезвляет. Брок выдерживает почти полминуты, промаргивается, умывается. Ещё с минуту моет руки, напоминая себе о том, что Патрик мёртв, и от его слёз живее не станет. Тело сводит скорбной судорогой размером с волну цунами, но он только бьёт кулаком рядом с раковиной. Столешница чуть жалобно скрипит, рассказывая о том, как Фьюри пожалел денег на материалы для этой кухни. Броку всё это по боку, у него ещё есть дело, и пока он его не выполнит, — пусть Патрик хоть начнёт к нему приходить в галлюцинациях — он не позволит своей скорби распоясаться и на сотую долю.       Выключив воду и обтерев лицо бумажным полотенцем, он сам собой открывает верхний подвесной шкаф. Рука тянется к дальней стенке, находя чужую сладкую заначку. Брок не знает, для чего делает это. У него нет ни единой мысли и ни единого оправдания так же, как у Наташи нет хоть кого-либо. Но ведь он делает: находит мелкую ложку, набирает сгущёнки и с суровым прищуром добавляет в свой кофе. Пожалуй, это самое глупое, что он делал когда-либо в своей жизни, но собственная уязвимость требует предпринять хоть какие-то действия.       И раз уж он не может выкрасть выходной и потравить себя алкоголем, то, по крайней мере, он может попробовать что-то другое. Что угодно другое.       Убедившись, что сгущёнка размешалась, он достает ложку, со звоном — неожиданно резким и громким — откидывает в раковину. Пальцы обнимают ручку горячей кружки, рука подхватывает её, поднимает к лицу. Брок не сомневается ни секунды, отпивая.       Дрянь просто отборнейшая.       Еле проглотив кофе, уже оказавшийся во рту, он выливает всё содержимое кружки в раковину и с раздражением выбрасывает почти полную банку в мусорку так, словно бы она в этом виновата. Наташе это отнюдь не понравится, но Броку и самому много чего не нравится. Пусть привыкает.       Поставив пустую кружку в кофемашину вновь, он не глядя жмёт на привычную кнопку. Кофемашина шуршит — в этот раз смеётся над ним и его нелепыми попытками оказать себе первую помощь. Брок только недовольно, озлобленно морщится да сплёвывает сладковатую слюну в раковину.       Новый день обещает ему много раздражения и отвращения. И ничего, блять, хоть мало-мальски хорошего. ^^^       — Ты рано сегодня…       Вначале со спины раздается звук открывшейся двери, а после и голос. Брок отвечает вместо приветствия ударом голени по груше, и лишь после оборачивается. По голосу узнать Стива не составляет сложности. Он звучит привычно сильно и мягко — только бы мёртвые боги уберегли Брока от того, чтобы этот голос начал появляться у него во снах.       — Не спалось, — пожав плечами чуть резко, Брок утирает запястьем взмокший лоб, а после проходится пятерней сквозь прядки волос. На всякий случай косится на часы, чтобы убедиться мимолётно: слишком много десятков минут утекло сквозь пальцы, стоило ему намотать на кисти алые бинты и направиться к груше. Трискелион не спал уже с час так точно, но вся его группа была засонями, и ждать их раньше десяти было бессмысленным занятием. Только Стив был здесь, зайдя в тренировочный зал секунда в секунду ровно в девять. Педант. — Тебе, видимо, тоже.       Стив хмыкает, взгляд отводит в сторону. Брок выкрадывает это мгновение, чтобы облизать взглядом его сильную шею и плотно обнявшую торс чёрную футболку — сколько бы дней кряду он ни наблюдал Стива в форменной одежде рядом с собой, это всё ещё выглядело эффектно и горячо. И у него всё ещё не было достаточного количества времени, чтобы насмотреться вдоволь.       Сейчас оно есть, но насладиться себе Брок не позволяет. Любое наслаждение, направленное в сторону Стива, выносит штормовым морским ветром его злость на новый виток. Она крепнет от одного лишь вида этой светловолосой гордости нации, уже разбуженная ударами по безвинной боксерской груше.       — Я всегда так приезжаю. Если бы ты соблюдал рабочий режим, ты бы даже об этом знал, — Стив вновь смотрит на него, усмехается игриво и доверчиво. Замерший ещё на входе — от удивления, видимо, — он делает первый шаг вглубь зала. И этот шаг неожиданно напоминает шаги Солдата, когда тот крадётся на миссии, медленно играясь и беспощадно, неумолимо загоняя свою жертву в капкан смерти. Брока выкручивает жаром у поясницы, но он только глаза закатывает, раздражённый. Слабость схлынула наконец под натиском злости, выбросом гормонов в кровь.       Тренировка помогла ему вернуть боевой настрой.       Главное, чтобы теперь этот настрой, боевой, горячечный, случайно не стал его ошибкой.       — Ой-ой, только гляньте… Есть какие-то нарекания к моей работе, ваше высочество? — позволив себе ухмылку — колючую, недовольную, — Брок направляется к скамье. Только бы не стоять на месте, только бы не переминаться с ноги на ногу. Неловкость ему не чужда лишь на псевдосемейных сборищах СТРАЙКа, и здесь она не найдёт себе новое, второе пристанище — Брок не позволит.       Не позволит ни ей, ни этой новой, личной стороне гордости нации загнать его в угол. Подойдя к скамье, он валится на неё грузно, взмокший от пота, но словно бы и почти живой, а после сгребает уверенной рукой бутылку. Костяшки ноют, как и кисти, — это привычно и даже ничуть не отвлекает. Пусть будет боль, она отрезвляет. Она помогает ему провести черту и границу там, где его разум теряет эту возможность, подкидывая одну за другой шальные мысли. Ему вновь хочется вульгарно и пошло укусить Стива за бедро, чтобы только посмотреть, как у того изменится взгляд — это злит. Ему нельзя так реагировать, ему нельзя давать себе спуску, но мысли, наглые и порочные, всё лезут и лезут в голову жадными вопросами. Потемнеют ли глаза гордости нации, если он правда укусит? Ох, нет, это останется Солдату навсегда и навечно. А вот Стив засмущается, и Брок мог бы слизать это смущение с кожи его шеи. Он мог бы попробовать его на вкус.       Ещё он мог бы выгрызть ему сонную артерию собственными зубами, и Стиву точно лучше не знать, что Брок так умеет. Прикрывшийся бутылкой с водой, он наблюдает за тем, как Стив проходится по пустому залу и разминает на ходу руки. Он двигается определённо точно в его сторону, и Брок пару раз сжимает в кулак свободную руку. Боль покусывает ушибленные мышцы и кричит на него, вздёргивая за шкирку.       Стив говорит:       — Если бы ты приезжал раньше, ты мог бы уделять мне больше времени. Мои руки всё ещё… — он опускает быстрый взгляд к ладоням, сжимающимся в кулаки, а после поднимает его к Броку. Засранец смотрит уверенно, пусть кончики его ушей загораются алым. И он продолжает идти — каждый его новый шаг не похож на самый первый, почти хищный, а Брок только сглатывает воду и утирает рот бинтами на тыльной стороне ладони. Он держался от неуместных сравнений целый месяц, а теперь неожиданно позволяет себе раздражённо сравнить.       Ведь это тоже забота о себе, нет? В критической ситуации позволять то, что не смел позволить до этого.       Пусть бы его позволением и становится озлобленное сравнение Капитана и Солдата — двух его нынешних живых и крайне материальных проклятий. В них много похожего, и это слишком явная черта долгой, крепкой дружбы. Они за все свои годы вместе успели перенять некоторые жесты, мельчайшие, еле заметные осколки моделей поведения — это выглядит чертовски раздражающе, если знать, куда смотреть. Ещё это выглядит порочно. Брок смотрит Стиву в глаза, вскидывает бровь скептично, и Стив краснеет, показывая мгновенно, что не такой уж он и самоуверенный, каким хочет казаться. Но первый его шаг Броку не забыть — медленный, крадущийся и кровожадный.       Бесящий.       Сравнение не даёт никакого смысла или эффекта, но услаждает его раздразнённое, озлобленное эго. Ему нравится распоряжаться чужими сущностями так, словно бы они, они оба, его мелкие, бесполезные марионетки или пешки. И пусть Солдата при всей деградации и у самого глупого существа во вселенной не получится обозначить пешкой, Стив — не кто иной, как она.       Слабая, жалкая и совсем мелкая — озлобленному Броку нравится думать об этом, смаковать чужую беспомощность. Пусть его контроль над силой почти восстановился, ему ещё слишком далеко до ферзя. Он осторожничает, осматривается, вживается в свою прежнюю роль заново и ищет все эти ебаные смыслы. Броку не понять, зачем, у него самого смыслов никогда не было, как не было и желания их искать, но Стива это жутко увлекает. Новые технологии, развитие, эмансипация женщин, доверие к новому миру… Он ищет своё место, примеряется — пока не найдёт, не вырастет.       Пока не найдёт, Брок может сожрать его с легкостью, даже не подавившись. Хватит лишь мелкого обозлённого толчка.       — Твои руки заебись функционируют, Кэп. Но если тебе так хочется моего внимания, — ухмыльнувшись опасно, кровожадно, он закручивает крышку бутылки и отлавливает взглядом тот миг, когда Стив сглатывает. А после отворачивается. Трусишка. — Наматывай бинты и поднимайся на ринг. Поиграем.       Стив оборачивается назад рывком, смотрит на него серьёзно, почти сурово. Он хочет отказать, хочет начать перечить, и Брок ждёт этого с почти садистски предвкушением — ему хочется приказать. Ему хочется вынудить, сманипулировать. Ещё ему хочется врезать и даже получить по лицу. После целого месяца бесполезных пробуждений с встрявшими поперёк горла сантиментами ему требуется подтверждение собственной силы, вырванное окровавленной рукой в неравном бою. И он ждёт сейчас. Ждёт нового момента, когда Стив вскинется со своим большим капитанством — оно слишком велико для пешки, оно в ней просто не умещается. И после месяца друг подле друга Броку уже не соврать — это капитанство горячее самого ада.       Ещё это капитанство его раздражает — сейчас, в моменте. Оно влечёт, и в этом его опасность, а Стив всё прёт и прёт напролом. И Брок слишком близок к тому, чтобы возненавидеть это.       Ещё ближе — к тому, чтобы сдаться на милость, что Стива, что себя самого.       — Мне казалось, грамотный командир должен уметь просчитывать риски.       Стоит ему заслышать слова Стива, как Брок весь исходит мурашками. Этот засранец буквально провоцирует его, сплетая одновременно и мягкую, урчащую колкость, что из его рта не звучит иначе, и предупреждение. Брок только позволяет себе громкое, резкое:       — Ха! — и ухмыляется с жёсткостью. Стив трусит и, возможно, это оправдано, но ещё оправдано то, что Брок давненько не получал по лицу, и не существует вещи лучше из тех, что могли бы его стабилизировать. Развязка, пусть и медленно, но близится. Кульминация дышит в затылок. Пусть пройдут ещё месяцы, но он уже прожил один такой, засыпая и видя перед собой лишь мягкие соломенные кудри. Выдержать вхолостую дольше можно, только вот нужно ли? На кону много больше, чем его проклятущая шкура. — Бинты наматывай. И поднимайся на ринг. Я уже всё просчитал.       Отставив бутылку рядом с собой, он кивает в сторону соседней скамьи, на которой брошены скрученные пары бинтов, а после закладывает ладони за голову. Более сучливо и нагло выглядеть, кажется, уже невозможно, но Брок позволяет себе расставить ноги пошире. Банально и пусто, но ему нравится это чувство собственного превосходства — оно дарит ему иллюзию безопасности, но уже не смеет и попытаться усмирить его злости. Ещё ему нравится, как Стив быстро проходится по нему всему серьёзным взглядом. Ему нравится, как Стив держит на лице это сосредоточенное выражение, пока его скулы розовеют прелестнейшим румянцем.       И хуже всего то, что Брок реально допускает мысль: чужой румянец — прелестнейший.       Стив наматывает бинты напряжённо, а Брок всё смотрит, не отрывается. И мысленно комкает всю свою злость в желании собрать её в твердейший, болезненный комок — чем сильнее он швырнёт его в Стива и чем хуже тому будет, тем лучше станет самому Броку. Вот как работает оказание первой помощи для него самого.       — Защита или нападение? — поднявшись со скамьи, Брок наклоняется к сброшенной на неё же портупее и вытаскивает из креплений обе палки-электрошокеры. Примеряется, подкидывает их в воздух. Со своими наемниками он всегда дерётся без этих приблуд, но что Стив, что Солдат могут с лёгкой руки размозжить ему голову. И об этом, даже на волне собственной злобы, Брок не забывает.       Закрепив второй бинт на запястье, Стив оборачивается, чуть хмурится задумчиво. А после говорит, словно делая обязательную сноску для читателя в книге:       — Мы в разных весовых категориях. Если я пойду в нападение, тебя придется нести в медпункт, — он пожимает плечами так, словно бы это само собой разумеется, и Брок фыркает надменно, щурится недобро. Чуть сдвинув большой палец по основанию палки, он нажимает кнопку подачи тока, и вся верхушка искрится мелкими, живыми молниями. Они скрипят, шуршат и играются друг с другом под окаменевшим, чуть удивленным взглядом Стива — Брок смотрит лишь на него, выжирая этот чужой взгляд. И говорит негромко:       — Поэтому в нападение пойду я. Без электрошока, естественно. Это так, чтобы ты понимал, что у меня в рукаве всегда есть пара-тройка козырей. На тот случай, если окажется, что твоё предположение верно и мы действительно в разных весовых категориях, — выключив подачу тока, он подкидывает палку в ладони, а Стив только хмыкает. В нём не прибавляется и грамма настороженности. Брок сам с собой даже пошутить не может, что у него нет инстинкта самосохранения, всё ещё помня, что этого парня откопали изо льдов. — Твоя задача отбиваться вполсилы.       Стив кивает, закусывает щёку изнутри — он словно бы и не замечает никаких изменений. Брок только мысленно насмехается и даёт себе пять. Его способность к самоконтролю удивительна, а озлобленность давно уже никого не удивляет. Стиву не удаётся разобрать, насколько Брок сейчас в ярости, и так даже лучше для них обоих. Он уже делает шаг в сторону ринга, но неожиданно быстро, глубоко вдыхает. Бросив Броку короткий, наглый взгляд, Стив говорит:       — Понял, командир, — и Брок понимает сразу, в какой плоскости эта драка закончится. Его, впрочем, это понимание полностью устраивает — так будет даже легче выгрызать этому идиоту сонную артерию. И ринг обагрится кровью, а после он скажет Фьюри… Что-нибудь. Что угодно. Без разницы. Потому что нехуй было подсаживать к нему этого живого и искреннего. Брок с такими никогда не приживался, и СТРАЙК, чувствуя это, никогда не лез на рожон. Со СТРАЙКом никогда не было проблем.       Зато были с Солдатом, только переходить дорогу Пирсу было много более рискованно, чем Фьюри. Из двух зол Брок злобно выбирал то, в котором Стив сдыхает, а он сам остается в стороне от всей этой ебанины с сантиментами.       Жаль, выбирать именно это он мог лишь внутри своей головы.       Судя по взгляду Стива, тот наконец дозрел. Вначале приглядывался несколько недель, после ходил вокруг да около ещё две со своими конфетами и мягкими ироничными фразами, а теперь, похоже, дозрел. И для этих взглядов, порочных, вульгарно-смущённых, и для того, чтобы обращаться к нему по уставу такой интонацией, от которой у Брока встало бы, даже будь он мертвее мёртвого.       Сейчас привстаёт тоже — самую малость. И сердце заходится чуть ли не в приступе гнева. Он кивает Стиву в сторону ринга чересчур резко, а сам выкрадывает мгновения и подхватывает бутылку с водой вновь. Вместо того, чтобы отпить, льёт немного себе на затылок, склонившись над чистым куском пола. Капли проливаются вниз, звучно ударяются о бетонную поверхность — они оставляют после себя брызги и крупные, бесформенные кляксы.       Брок жаждет оставить после себя разрозненного, скулящего от удовольствия Стива.       Ещё Брок жаждет выломать ему руки открытыми переломами, раздробить рёбра и размозжить голову.       Упс и ах, но оба эти его желания в одной плоскости не существуют.       Стив забирается на ринг первым, чуть подпрыгивает, трясёт руками. Он примеряется к поверхности, примеряется к собственному телу, пока Брок только кровожадно покручивает в руках выбранное для драки оружие по пути. Продумывать стратегию бесполезно и бессмысленно: пусть Стив и растерял контроль над силой, стоило ему очнуться, он остался хорошим, вдумчивым стратегом. С большей вероятностью, как и у Солдата, у него не было слепых зон.       Было лишь его бессвязное тело. И его страх навредить.       Брок был бы не собой, если бы отказался это использовать в свою пользу.       Забравшись на ринг, он вновь подбрасывает в руках палки-электрошокеры, поводит плечами. И неторопливо ступает по краю ринга, примеряясь к периметру и противнику. Его кровь ускоряется, горячеет — Стив осматривает его с головы до ног и сглатывает. Его хочется подразнить. Хочется вынудить его напасть. Ещё хочется хорошенько приложить ему током по яйцам — чтобы неповадно было. Жаль только, что его, Брока, желания исполняются раз в сотню лет, и своё единственное он уже истратил, став настоящим военным.       — Готов получить по своей слащавой моське, Кэп? — ухмыльнувшись задиристо, Брок всё равно не отказывает себе в удовольствии побыть поганцем. А Стив только хмыкает недоверчиво. У него, помимо прочего, фора ещё и в том, что он уже видел Брока в спарринге с другими наёмниками. И это могло бы сыграть ему на руку.       Сыграет даже. Если Брок, конечно, позволит.       — Наташа говорит, что ты делаешь очень много комплиментов и очень ловко маскируешь их за бранью. Это тоже был один из них? — ступая боком, Стив не позволяет Броку подобраться ближе и держит дистанцию. И в его взгляде вновь мелькает эта быстрая, хитрая нотка. Брок только фыркает иронично-раздражённо, но больше не отвечает.       На новом шаге в бок он срывается вперёд неожиданно, нарочно замахивается одной рукой в прямом очевидном ударе. Стив ставит блок заранее, но оказавшись в шаге от него, Брок пригибается и сворачивает в сторону. Это дезориентирует Стива, и он открывается, подставляя под удар бок. Брок бьёт палкой ему по рёбрам, не жалея силы, а после отскакивает, отбегает на достаточное расстояние. Его удар разве что легкий тычок для Стива, но тот выглядит удивленным.       — Грязная тактика, — пару раз сжав руки в кулаки, Стив ступает вбок. Он продолжает кружить вместе с ним по рингу, но его слова, наполненные лёгким неодобрительным восхищением, Брока смешат и злят одновременно. Пусть Стиву и кажется, что он имеет какое-то право на восхищение, но это не так. И его восхищение, как и все его сантименты, Броку не нужно.       Оно буквально противно ему и отвратительно.       — На миссии с тобой нянчиться никто не будет, ваше высочество, — отступив одной ногой назад, он почти приседает в церемониальном поклоне — лишь высмеивает. А Стиву не нравится. Он сурово хмурится, делает шаг вперёд и очень зря. Брок кидается на него вновь. Неудобное положение ног при первом шаге хочет уронить его, но он выравнивается уже на втором и вновь заносит руку в прямом ударе. Стив блокирует, другой рукой предусмотрительно закрывает бок, сгибая её в локте. Глупый.       Брок бьёт его палкой в незаблокированной руке по бедру, а после разворачивается вокруг своей оси и оказывается у него за спиной. Он шлёпает Стива по заднице выключенным электрошокером за мгновение до того, как тот успевает обернуться следом, а после отскакивает в сторону.       — Эй! — Стив поворачивает к нему голову, покрасневший и возмущённый. А Брок заходится грубым хохотом. Его ноги отводят его чуть дальше, возвращая расстояние между ними.       — Грех не воспользоваться ситуацией, Кэп. Если б ты видел себя со спины, ты бы и сам слюной захлебнулся, — пожав плечами так, словно бы он бессилен пред этим соблазном, Брок грозным движением подкидывает палку в руке. А Стив усмехается неожиданно, прищуривается. Говорит негромко:       — А говорил, что я тебе не нравлюсь, — он выглядит так, словно бы раскрыл какую-то великую тайну, но даже сейчас на его лице не появляется этого самодовольства. Наглость? Да, самую малость, но самодовольства в его глазах не видно. Стив слишком мягкий и порядочный для таких переживаний. Он усмехается, качает головой и совершает ошибку, прикрывая глаза.       Брок ненавидит его мягкость. Он ненавидит сейчас, кажется, всё, что в нём есть. И великую дружбу с Солдатом, и шанс на другую, новую жизнь, что Стиву безвозмездно даровал Фьюри. Ещё он ненавидит его ухаживания и каждый новый раз, что Стив просит подвезти его домой, Брок хочет отказать и не отказывает. За это он ненавидит уже себя.       Стив прикрывает глаза, оступается во всей своей стратегии в этом движении, и Брок кидается вперёд в то же мгновение. Уже миг спустя он понимает, что Стив не допускал ошибки, он просто подпускал его ближе этим фальшивым жестом. Стоит ему замахнуться в грудь гордости нации, как та тут же перехватывает его руку за запястье, тянет на себя, в желании заставить Брока оступиться. Тот меняет ноги быстрым движением и бьёт другой палкой Стива по плечу, а после ныряет под его руку, изворачивается. И вновь оказывается у него за спиной. Руки — всё ещё слепая зона Стива, и тот медлит, прежде чем отпустить его запястье — Брок использует это.       Отбросив один электрошокер и перехватив чужую руку за предплечье, Брок берёт её в болевой захват у Стива за спиной. Конец другой палки приставляет между лопаток. Он не отказывает себе в отвратительном, но столь вкусном удовольствии прижаться со спины и надменно шепнуть Стиву в загривок:       — Последние слова перед поражением?       Стив только вздрагивает от его интонации крупно, почти беспомощно дёргает рукой. И кажется, что Брок победил, — так быстро и просто, какая скука — но Стив не разочаровывает его.       — Не забудь о ногах, — чуть пригнувшись вперёд и позволяя болевому захвату усилиться, он выкидывает ногу назад и подбивает Броку лодыжки. Ход хороший, пусть и неоправданно травматичный для самого Стива.       Пошатнувшись, Брок отпускает его руку уже в падении назад. Поверхность ринга встречает его плечо и бедро с болезненной насмешкой. Но Брок лишь скалится, быстрым движением группируясь и откатываясь в сторону. Стив его бить не станет, он пока слишком труслив для того, чтобы использовать собственную силу, но если бы собирался бить, вряд ли успел бы. Оказавшись на небольшой дистанции, Брок подрывается на ноги и прочесывает влажные волосы пальцами.       — Грязный приём, Кэп, — выцепив краем глаза лежащую на другом конце ринга вторую палку, он бросает Стиву быстрый взгляд. А тот усмехается, разводит руками. Отвечает негромко и со странной, горячечной интонацией:       — На миссии с тобой никто нянчиться не будет.       Засранец.       Брок бросается к нему вновь, замахивается, но в последнее мгновение перекидывает электрошокер в другую руку и позволяет чужой ладони поймать свой освободившийся кулак. Маневрировать некуда, да, впрочем, он и не собирается, вместо этого делает последний быстрый шаг. Оказавшись со Стивом лицом к лицу, он неуловимым движением приставляет конец электрошокера ему под подбородком. Стив быстро, шумно дышит, сглатывает. Это его первый спарринг с момента пробуждения, но даже так он справляется просто отлично — и Брок при всём своём восхищении не находит слов даже в мыслях, чтобы передать, как сильно его это бесит. Он лишь шепчет разгорячённо:       — Я могу поджарить твою дурную голову, Кэп. Осторожнее со мной, — его губы пересыхают, и он облизывается, а Стив тонет, переводит взгляд к его губам. Он удерживает ладонью кулак Брока, но не до боли, совсем слабо, в сравнении со всей той силой, что прячется в его теле.       Брок почти уверен, что он не понимает. При всём своём интеллекте, пусть и со скидкой на новый век и разморозки, Стив действительно не понимает, блять, ни черта. И смотрит на его губы так, словно хочет всего Брока себе. И его непробиваемая тупость с привкусом сантиментов злит лишь больше — при их работе расслабляться настолько просто немыслимо.       — Я знаю, — Стив отвечает словно бы и не ему вовсе, а самому себе. Он неожиданно оказывается будто растерянным, и Брок использует это. Резким движением ноги, он бьёт Стива в живот коленом, тут же отскакивает в сторону и направляется куда рвался — за вторым электрошокером. Стиву его удар что щекотка. Он только вздрагивает, выпускает его кулак и промаргивается быстро.       Знает он, как же. Брок раздражённо морщится сам себе, пока подбирает вторую палку. Он с лёгкостью поверит в то, что Солдат знает, но не Стив. В нём точно слишком много надежд и ещё больше ожиданий — загвоздка лишь в том, что Брок не собирается оправдывать ни одно из них. И пусть это не его проблема — то, как Стив ловко обманывает сам себя, — его кроет тоже.       И вот это уже целиком и полностью его проблема. Худшая из возможных.       Стоит ему выпрямиться, вернув себе оружие, как его горло тут же обнимает чужое предплечье в захвате. Стив прижимается со спины без стеснения, горячий и сильный. И Брок замирает весь. Он борется с собой несколько секунд, чувствуя лёгкое давление на кадык и быстрое, шумное дыхание над ухом — похоть и злость в нем кувыркаются на своём собственном эфемерном ринге.       Только победителя в их битве быть не может и никогда не будет. Независимо от того, трахнет Брок Стива или изобьёт до полумёртвого состояния, он выиграет и он же проиграет. Третьего ему никто и никогда уже не даст.       — Ты не запрещал мне идти в нападение, — Стив шепчет ему на ухо, апеллируя фактами, пока вторая его рука медленно скользит по боку Брока и наглейшим образом пытается забраться под его футболку. И этот жест слишком горький, слишком вкусный, чтобы посметь отказать себе в удовольствии. Брок прижимается к нему всем телом, вдавливает пятки в пол и жмётся ягодицами к чужим бёдрам. Стив вздрагивает — открывается.       Вскинув руку назад, в его сторону, Брок бьёт его по открытым рёбрам, а после, стоит ему почувствовать, как хватка на шее слабеет, сгибает колени. Он выныривает из чужого захвата через низ, опирается на руки на ринг и подбивает Стиву голени своей ногой — приходится приложить усилие, чтобы заставить того пошатнуться. Так просто Стива не уронить, но положение Брока слишком невыгодное, и он отказывается от этой идеи вовсе ещё на половине, сразу откатываясь в сторону.       Сориентироваться не успевает — Стив хватает его за лодыжку и тянет назад к себе. Перед глазами резко всплывает воспоминание похожей драки с Солдатом. Тогда, летом, тот тоже жутко упорно не хотел никуда его отпускать — в итоге, впрочем, так и не отпустил. Ещё он, правда, проверял границы и хотел Брока немного убить, но в Стиве такого нет и подавно. Быстрым движением перекрутившись с живота на спину, он бьёт подошвой берца Стива в бедро, а следом, той же ногой, вновь атакует его лодыжки. На волне адреналина этот удар выходит сильнее, и Стив выпускает его вторую ногу в падении.       Времени, чтобы оклематься, Брок ему не даёт, хотя и видит — Стиву оно совершенно не нужно. Тот перекатывается по рингу, блокирует быстрый удар палкой-электрошокером в лицо, а после нависает сверху. Он дерётся хорошо, пусть и слабовато, но каждый раз, оказываясь слишком близко, теряется. Всё его внимание направлено на Брока. Взгляд его голубых глаз цепляется за губы Брока, спускается к шее. Это его точно погубит — эта жажда, желание, влечение. Брок вскидывает руку и подбивает локтем ладонь, которой Стив упирается в ринг рядом с его головой. Следом быстро бьёт его по ногам. Эти удары становятся для того неожиданностью, но ему хватает мозгов завалиться в сторону, а не прямо на Брока.       Впрочем, сомнительное утверждение, что мозгов и правда хватает, — не Броку точно, весь его разум пылает яростной похотью. Стоит только Стиву оказаться на спине, как Брок перекидывает ногу через его живот, нависает сверху и придавливает горло палкой. Стив больше не дерётся. Он только дышит тяжело, смотрит большими глазами, и поверхность ринга скрипит в его сжимающихся пальцах.       Брок сглатывает, замечая, как подрагивают его ресницы, но убираться прочь не торопится. У него самого несуществующее, мёртвое сердце колотится так, что в ушах шумит. А в паху всё голодным огнём вылизывает. Горячо и вкусно, порочно — стоит надавить посильнее, приложить усилие, и он сможет выбить кадык Стива внутрь. Тот даже руки поднять не успеет. Но об этом он, похоже, уже и не думает. Проходит десяток секунд, как Стив хрипит:       — Не хочешь слезть? — его голос звучит вопросительно еле-еле, а взгляд не задаёт вопроса и вовсе. Брок смотрит в ответ, медленно-медленно опускается на сантиметры ниже — он чувствует, как ткань его брюк на бёдрах шуршит о брюки Стива, но не усаживается до конца. А Стив только прикрывает глаза и покрывается удушливым, порочным румянцем. И Брок был бы последним кретином, если бы решил сейчас это использовать. Но отказать себе, отказаться от такой, порочной и возбужденной, гордости нации… Он и мог бы сейчас ударить исподтишка да покрепче, но ему неожиданно просто не хочется.       Смущённый и, похоже, возбудившийся Стив выглядит побеждённо. А ещё горячо. Сейчас Брок хочет услышать, как он стонет. И всё ещё хочет укусить его за бедро — там, где нежно и мягко, с внутренней стороны. Чтобы только увидеть, как Стива, морального, правильного, с этим его капитанским раздутым эго, кроет похотью.       Одна лишь загвоздка — укусить хочется до крови, до металлического привкуса на языке, в отместку за всё то живое дерьмо, что Стив притащил к его ногам вместе со своим появлением.       И пусть он не его и его никогда не будет. Броку хватит и демоверсии, чтобы насладиться и задокументировать это в своей памяти так же, как он уже задокументировал Солдата и его закатывающиеся от удовольствия глаза. Его дрожь, его сиплое, быстрое дыхание, когда рука сжимает его бледное горло, жадно контролируя каждый новый глоток воздуха, и его взгляд после — сытый, довольный и ничуть не менее наглый.       — Ох, ваше высочество, вы покраснели… Что-то случилось? — тяжело дыша, Брок высокомерно скалится и облизывается. Рот пересох вместе со всей его ебаной глоткой, но уже отнюдь не из-за спарринга. Стив жмурится, дёргает головой. И румянец разливается по его скулам лишь ярче. Броку стоит опуститься ещё лишь на десяток сантиметров, и он окажется сидящим поверх чужих бёдер — это вульгарно, но слишком влечёт, чтобы посметь от этого отказаться.       И Брок не откажется, но после. Ему до жестокости и кровожадности сильно хочется насладиться этим моментом чужого падения, этим моментом искренности — в Стиве есть нечто большее, чем почти проснувшееся капитанство и эта бесячая мягкость, добродушность. Брок хочет это нечто большее вырыть, он хочет вырвать это из Стива, поиграться и выбросить нахуй.       Знает же, что никогда не получит и не обретёт, но всё равно позволяет себе ошибиться вновь. Так же, как когда-то позволил с Солдатом.       — Я ненавижу… Когда ты так ко мне обращаешься… — Стив почти хрипит своими словами, и Брок мог бы прекратить придавливать его горло палкой-электрошокером, но не станет. Только если его начнут умолять — вот такое у него сегодня настроение. И в паху всё выкручивает от того почти яростного взгляда, каким Стив неожиданно смотрит на него. Смущённый, впившийся пальцами в поверхность ринга, он всё равно не уступит, не сорвётся.       Брок воспринимает это как вызов. И соглашается подраться вновь — только теперь в другой плоскости.       — Все твои поганые. Бесполезные регалии. Не имеют для меня. Никакого ебучего веса, — он подаётся вперёд, нарочно поднимается выше над бёдрами Стива, и нависает над ним лицом к лицу. Одна рука упирается сбоку от головы Стива, и Брок видит, как тот приоткрывает рот, почти задыхаясь от его интонации, властной и грубой. Но даже не заметь он этого, всё равно ощутил бы: Стив резким движением поднимает ладонь и хватается за его бедро. Он сжимает пальцы слабо, еле-еле, но посыл читается явный. Он Брока не пустит.       — Не смей… — он хрипит пересохшим горлом, собираясь сказать что-то, но Брок лишь придавливает его за горло жёстче. И опускается к самому его лицу, почти шепча:       — Я почти уверен, что у тебя стоит прямо, блять, сейчас. Хочешь поболтать о том, какой ты классный, или начать умолять меня трахнуть тебя? Третьего сегодня не дано, Кэп. Выбирай, — Брок ощущает, как с каждым новым словом чужие пальцы на его бедре сжимаются крепче, а Стив только смотрит и смотрит ему в глаза. И его зрачки расширяются, пока он сам надсадно пытается сглотнуть. Придавленное горло ему этого не позволяет, но Брок видит явственно: его румянец сбегает на шею.       Между ними повисает тишина, разбавляемая лишь звуком жаркого, быстрого дыхания. Стив молчит, смотрит на него не моргая. А после облизывается, и Брок дублирует это его движение неосознанно, опуская взгляд к его губам. Они даже на вид мягкие, вкусные, и ему хочется найти им применение. Искусать их, зацеловать и вылизать, а после медленно, издевательски медленно трахнуть его рот. Заставить Стива посасывать головку его члена, испачкать его губы в предсемени — только ради того, чтобы увидеть его взгляд, узнать, как Стив смотрит в эти моменты. Ещё Броку хочется поддать немного тока, причинить немного боли, а лучше бы много — напополам с удовольствием или без него вовсе. Но всё, что он себе оставляет, так это медленное, почти мучительное движение бёдрами назад. Он усаживается поверх паха Стива, вжимается плотно, разъезжаясь коленями по рингу. Ощущение чужого твердого и горячего члена, прижимающегося к промежности, пускает по позвонкам горячую волну удовольствия, и Брок ерзает медленно, проезжаясь по всей длине. И Стив изгибается дугой, приподнимает его немного вместе с собой. У него дрожат ресницы, брови изламываются в удовольствии, и он стонет сквозь сжатые губы — великолепный.       Просто, блять, восхитительный.       Хочется трахнуть его. Но лучше бы, правда, убить.       Его ладонь придавливает Брока за бедро, заставляя остаться на месте, и силу он контролирует на удивление отлично, всё ещё не ломая ему бедренную кость. Что может быть ещё лучшим показателем успешности его реабилитации, Брок не знает. Он лишь отшвыривает и вторую палку-шокер в сторону, а следующим движением опускает ладонь Стиву на низ живота и нарочно давит на каменеющие под пальцами мышцы, вынуждая его пах изойти сладкой судорогой удовольствия.       — Брок… О боже… — Стив отворачивается, подаётся бёдрами вверх вновь, в желании создать это восхитительное, порочное трение, но Брок только насмешливо фыркает. Он делает, пожалуй, самое ужасное, что только мог бы в этой ситуации — медленно начинает приподниматься назад. И в это мгновение его окатывает такой похотью, что в голове не остается, кажется, ни единой связной мысли: Стив резким движением опускает вторую руку ему на другое бедро, придавливает назад силой, заставляя до мурашек вплавиться промежностью в собственный пах, и почти рычит на выдохе. Его голос звучит порочно: — Не смей!       Жадный и охочий до собственного удовольствия — вот какой он под всем этим капитанством и морализмом. Брок закусывает нижнюю губу, пережидая резкий горячий выкрут нервов в паху. Переждать не удается. Его тянет вперёд, почти бросает на Стива сверху. И ладони тянутся к его лицу, пока Брок шепчет развязно и быстро:       — Когда люди умоляют, они обычно говорят, как минимум, «пожалуйста», Кэп. Советую научиться, если собираешься трахаться со мной.       Не оставляя и мгновение на какой-то ответ Стиву, он вжимается в его рот, давит большим пальцем на подбородок — с силой, с жестокостью. Внутри поднимается волна темной и кровожадной похоти: это смешиваются его ярость и возбуждение. Ему хочется впиться пальцами в чужие бока, провести постриженными ногтями по коже, разодрав её до крови. Ему хочется поставить метки. Десяток, а лучше сотню — и чтобы они отливали синевой вульгарного, порочного насилия. Ему хочется укусить Стива за губу, вгрызться в его рот и заставить рыдать от ощущений. Ему так сильно хочется причинить ему боль, не позволить влезть себе под кожу — Стиву там не ужиться.       Внутри Брок весь заполнен морской водой и щупальцами кракена, и алжирским песком, и Стив там умрёт, пусть пока ещё и не подозревает об этом. Стив там умрёт.       И Брок ненавидит его за настойчивость, ненавидя самого себя ещё больше за то, что вообще ему позволяет уже. И за то, что позволить только собирается.       Стив вздрагивает крупно и резко. Брок успевает увидеть, как он по-настоящему испуганно смотрит, прежде чем жмурится да прячется — его мысленно отшвыривает рывком назад. И вся злость, неуживчивая и дикая, находит для себя противника получше: его самоуважение. Потому что Брок не собирается быть насильником. Пусть ему и хочется до выкрута кишок обвинить Стива, а после воздать ему за всё, Брок не имеет на это права. Вины Стива в собственном пробуждении нет и на сотую часть. С этим лучше идти к Фьюри, а после — прямиком к Пирсу. Ещё вины Стива нет в том, что Брок ему приглянулся. И как бы зол на него Брок ни был, глубоко внутри злился на самом деле на себя. На себя и всё ещё на Патрика.       Но не на Стива точно.       В моменте привнести хоть сколько-нибудь мягкости в собственные перенапряженные руки ему кажется невозможным, но вот то, что его жёсткость вряд ли пришлась Стиву по вкусу — не кажется. Тот больше не впивается пальцами в его бёдра, вместо этого хватаясь за ткань форменных брюк и тянет еле-еле, будто желая оттащить его от себя. Только его сопротивление столь слабое, бессмысленное — оно ощущается, что то же сопротивление девственника, не знающего, что ему может понравиться, и пугающегося всего подряд. И Брок мысленно почти ревёт диким, разъярённым зверем — ему столь сильно хочется искромсать/избить/разрушить/выломать. И он просто не может сделать этого — ни со Стивом, ни с самим собой.       Не потому что Стив не поймёт. Не потому что Стиву не понравится.       Потому что тот неловкий парень, что смотрел на него большими растерянными глазами в вечер первого знакомства, заслуживает другого. И Брок точно не станет тем, кто даст ему лишь насилие.       Пусть у него есть проблемы, но его проблемы — не проблемы Стива.       Именно поэтому медленным, почти мучительным движением запустив язык в чужой рот, он вдыхает носом поглубже. Шумно, заведённо — вот как это звучит. В его голове звук отдаётся лишь ебейшей по своей силе тяжестью. Стиву, пусть и разгорячённому, пусть и жадному, требуется мягкость, и Брок только морщится. После той единственной ночи с Солдатом его отношения со всей этой сентиментальной, ебейшей и пугающей до усрачки нежностью не изменились — его тошнило от одной лишь мысли о ней.       Заставив себя немного отстраниться, Брок даёт себе несколько секунд на то, чтобы отдышаться и прочистить голову. Ему нужно вспомнить, как, блять, это вообще делается, ему нужно собраться и не позволить себе насилия. Стив шепчет неожиданно:       — Ты можешь… Всё нормально, ты… — и Брок распахивает глаза, чтобы увидеть, что тот на него не смотрит. Его глаза всё ещё зажмурены, он поджимает губы, а мышцы шеи напряжены. И он дёргает головой, так и не договаривая, но вместе с этим говоря слишком громко и ясно давая понять: Броку позволено делать всё, чего тот только захочет. С чего такая милость, ему не понять.       С Солдатом в этом плане было проще. Весь командирский образ Брока и прошлый опыт сексуального насилия со стороны других кураторов хорошенько выкрутили ему мозги. И даже если Солдат осознанно выдал ему разрешение себя ударить тогда, в душе, — что было абсурдно и немыслимо — у него было прошлое, которое явно давало понять, откуда ноги растут у такой глупости.       Но вот Стив… С ним было совершенно точно иначе. И его разрешение для Брока было непонятным. Непонятным и отвратительным в самой своей глубине.       — Заткнись. Идиота кусок, — уперевшись рядом с его головой ладонью прочнее, Брок подаётся бёдрами назад, изгибается в пояснице и прижимается к его паху своим. Стив судорожно, шумно выдыхает, вновь обнимает его бёдра ладонями и замирает весь в ожидании. Брок стискивает челюсти, закатывает глаза — ему хочется раздраженно выматериться. Хватит и того, что он посмел испугать этого древнего придурка. Хватит и того, что Стив только что, не понять чего ради, согласился на нечто, чего вряд ли хотел бы.       Сука-судьба вновь вертела им, как ей хотелось, и Брок только с раздражением думал о том, что когда-нибудь ей надоест и она прекратит. Когда-нибудь она точно прекратит.       А пока Брок только и может, что медленно склониться ниже, коснуться губами губ Стива. Это движение вызывает у него резкий виток тошноты, настолько оно медленное и осторожное. Пускай он злится на Стива, пускай тот и влечёт своими хитрыми голубыми глазами да мелкими, смущёнными ухаживаниями и этим выбешивает лишь сильнее — при всём этом позволить себе мягкость кажется неслыханной даже по меркам самого Брока дерзостью. И он продавливает самого себя, расслабляет ладонь, лежащую на щеке Стива, медленно, почти без давления целует его. Стив тормозит с ответом, вздрагивает, неловко тычется губами ему в губы.       Ему требуется время, чтобы уловить ритм и новый, кощунственно нежный темп, а Брок старается не думать о том, с кем ещё успел столь неумело поцеловаться этот засранец до того, как закопал сам себя во льдах. Ему в голову закрадывается мелкое, банальное подозрение — ни с кем.       Либо так, либо у Стива атрофировалось не только чувство собственной силы. И Брок отнюдь точно не желает обдумывать эту теорию.       Только всё равно ведь думает.       — Кэп… Ну-ка, открой ротик, — мягко вернув большой палец ему на подбородок, Брок даже надавить не успевает, пусть ему и хочется. Он лишь медленно, прорываясь сквозь собственное отвращение и злобу, поглаживает тёплую кожу. А Стив сипло бормочет что-то, отдалённо напоминающее мат, прямо ему в губы, и послушно приоткрывает рот. Кончик его языка быстрым движением пробегается по губам Брока, чтобы тут же исчезнуть назад в глубине рта, и это ощущается как настоящее приглашение. Самую малость двинув бёдрами, Брок соглашается и проскальзывает языком меж чужих вкусных губ. Стива хочется выжрать досуха этим поцелуем, накинуться на него, сломить, принудить, заставить покориться и отдаться его, Брока, контролю, но он лишь медленно вылизывает его щеки изнутри. Броку нужно какое-то объяснение, нужно какое-то оправдание для самого себя, но голова позорно пустеет, стоит Стиву тихо, надрывно застонать ему в рот — ему приходится по вкусу вся эта сладкая лизня с привкусом сантиментов. И у Брока в груди дёргает быстрой, надрывной болью.       То, с какой сложностью ему даётся этот акт отвратительной нежности, делает его слишком уязвимым.       То, как Стив откликается, вновь и вновь коротко вздрагивает, делает его слишком живым.       Его сильные ладони скользят по бёдрам Брока выше, пальцы чуть давят на мышцы сквозь форменные брюки. И он подкидывает свои бёдра навстречу, потирается членом сквозь ткань их одежды, пока Брок медленно вылизывает его язык, скользит кончиком своего по кромке зубов. Во рту скапливается слюна, и он заставляет себя отстраниться от Стива, чтобы сглотнуть её.       Стив распахивает глаза мгновенно. Его щёки горят смущением и взгляд растерянный, но выжидающий, когда же наступит это сладкое продолжение. Брок усмехается, медленно спускает ладонь ему на горло и, изогнувшись хищно, наклоняется. Его бёдра подаются назад, пока он проезжается по члену Стива своим собственным сквозь всю одежду, что их разделяет. И Стив закусывает губу, только бы удержать новый рвущийся стон.       — Тише… — прошептав это рядом с его подбородком, Брок прихватывает губами кожу его шеи, медленно скользит вдоль сонной артерии самым кончиком языка. Ему бы укусить до крови, надавить на кадык большим пальцем до боли и скрипа кости, но вместо этого он только аккуратно покусывает тёплую, светлую кожу, поднимаясь к самой челюсти. Стив шумно выдыхает и вновь подаётся бёдрами навстречу, вжимая его в себя. Его шея исходит мурашками от каждого нового прикосновения, и это слишком вкусно.       Это слишком немыслимо, чтобы действительно быть правдой, — Брок открывается со всей своей поганой нежностью и неожиданно не оказывается преданным. И Стив шепчет, разбивая эту идею в её истоке на мельчайшие осколки:       — Боже, погоди… Баки… Черт, Бакс, притормози, — он шепчет, почти что задыхаясь, распалённый и жадный, но Брок замирает. Его глаза распахиваются и стекленеют, когда он слышит чужие слова. Грудину выхолаживает резко и без возможности подачи апелляции. Стиву хватает нескольких секунд, чтобы понять, что случилось, и его руки произвольно сжимаются на бёдрах Брока с такой силой, что тот морщится от резкой боли. — Брок… Прости, это вырвалось само. Я… Брок, я могу…       Резким движением выпрямившись, Брок с пустым, искренне-озлобленным выражением на лице смотрит на Стива. После опускает взгляд к чужим рукам, всё ещё лежащем на его бёдрах. Всё возбуждение сворачивается, как и не было — изнутри, в грудине, окатывает почти реальной физической болью. Это уже не отвращение, не ярость и даже не злоба, пускай Брок и старается выглядеть разозлённым. Стив растерянно сглатывает и быстрым движением убирает руки прочь. Брок смотрит на него вновь, прищуривается и, полностью игнорируя что чужое возбуждение, что собственное, уже угасающее, поднимается на ноги.       — Брок, я не хотел, позволь мне объяснить, — стоит ему отвернуться, как Стив садится, шуршит ткань его брюк. Он звучит неловко и виновато, но Брок только отходит к отброшенным шокерам. Он поднимает оба, сжимает в ладони покрепче. Не желая провоцировать себя же, не оборачивается и отвечает холодно:       — Две сотни кругов по этажу. Закончишь — начинай заново, — опустив взгляд к собственной ладони, сжавшей рукоять палки-электрошокера, он стискивает челюсти. В грудине словно разрывает всю плоть осколочной гранатой, а ему остаётся только прикрыть глаза и дышать. Ещё с час назад ему в голову не могла прийти и единая мысль, что Стиву удастся с такой лёгкостью препарировать его и добраться до выжженного кратера его сердца. Ещё с полчаса назад ему не могло и в голову прийти, что впервые за почти четыре десятка лет своей жизни он вновь ощутит это, прям как тогда, в самом детстве — его несуществующее сердце призраком валится на ринг и развеивается лёгким, полупрозрачным дымом. Разбиться оно не в силах, у него давно уже нет плоти, но всё равно валится вниз, всё равно растворяется.       И грудина взвывает болью. Никогда и никого Брок не просил любить себя — это было бессмысленной авантюрой. В мире не нашлось бы и одного глупца, что согласился бы на это, заплати ему Брок хоть несколько миллионов собственных сбережений. И он знал об этом, он об этом прекрасно помнил. Вот такие ебаные напоминания ему не требовались.       — Мне насрать, сколько кругов ты сделаешь, в зал можешь не возвращаться. А теперь пошёл вон отсюда! — обернувшись резко, яростно, Брок встречается со Стивом взглядом. Тот уже поднялся и стоит, подняв руки в этом безопасном жесте, ладонями вперёд. Брок только резким, яростным движением подбрасывает палку-шокер в руке и предупреждающе качает головой. Стив не слушается, похоже, действительно желая по-настоящему получить по лицу за свою выходку:       — Это вырвалось само. Я не хотел, чтобы так вышло, Брок. Мне правда жаль. Это очень долгая история. Дело не в тебе, понимаешь? Дело никогда не было в тебе, — он говорит медленно, нарочито спокойно, но, похоже, сегодня плохой день для них обоих. Только стоит Стиву произнести последние слова, как он замирает с приоткрытым ртом и медленно поджимает губы. Они звучат настолько двусмысленно, настолько неприкрыто лицемерно, что Брок только саркастично вскидывает бровь. Вся боль, что могла бы в нём проявиться, вымерзает. И злости не остаётся, но, если Стив только посмеет сделать хоть шаг вперёд, Брок уверен, что убьёт его. Похуй как и какой ценой — никто никогда не смел так поступать с ним. После отца никто не смел, и Брок сделал всё, чтобы так и оставалось. А теперь объявились эти два вековых чудовища: один позаботился о том, чтобы убаюкать его подозрительность, а другой кинулся со спины, вырывая весь позвоночник одним движением. Что ж, в этот раз они переиграли его. В следующий — будут мертвы. Словно увидев это в его взгляде, Стив шепчет тише и твёрже: — Я имел в виду не это.       Брок неожиданно грубо смеётся, качает головой. Это может показаться определённо старомодным, но он совсем не привык трахаться с кем попало. Ему нужна была личная, странная и отрицаемая симпатия да глубинное уважение к человеку. Ему нужно было желать и хотеть. Ему нужно было что-то чувствовать — так было всегда. Патрик, Кларисса после, а затем и Солдат… Теперь этот белобрысый пацан, вылезший из прошлого века. Брок поднимает на него глаза с жестокой улыбкой на губах, смотрит несколько секунд, а следом поднимает и руку. Указав на Стива электрошокером, он давит большим пальцем на кнопку максимальной мощности, и молнии искрятся на наконечнике. Они потрескивают, предупреждая твёрже и громче.       — Пошёл. Нахуй. Из зала. Игры кончились, Кэп. Твоё сопливое дерьмо — не моя проблема. И отнюдь последнее, что я заслужил, — чтобы меня звали, как какую-то твою шлюху из прошлого века, — повысив голос, он перебивает треск электричества и нарочно подбирает слова так, чтобы ударить побольнее. С большей вероятностью Баки — погоняло Солдата, но ему ещё предстоит это проверить после. Сейчас же к Стиву у него больше не остается ни малейшего желания обходиться с ним мягко, сдержанно и хоть малость нежно. Ему хочется сломать нос, выбить пару зубов и совершенно случайно продырявить лёгкие. Дырявить их, конечно, нечем — к большому сожалению самого Брока, — но всегда можно использовать вырванное ребро как сподручное средство.       И к его большому удовольствию — Стив откликается на оскорбление. Быстрым движением стискивает руки в кулаки, но хмурится странно раздосадованно. Он порывается сделать шаг вперёд, вступиться за своего ненаглядного Баки, но Брок только опасно вскидывает бровь. И добавляет всё так же угрожающе:       — Выметайся нахуй.       Злость вскидывается в нём и шепчет, нашёптывает о том, как можно было бы вкусно прижечь Капитану пах электрошокером. Как можно было бы кинуться на него прямо сейчас, именно сейчас, и воздать ему за всё. За то, что заявился месяц назад, за то, что дал Броку шанс и при этом спутал все ебучие планы. Его хочется ударить, а лучше бы убить — за то, насколько он живой, за то, насколько мягкий и сильный. И за то, как сильно он влечет к себе.       Противиться словно бы и невозможно вовсе. И Брок противился столько, сколько смог — разломился. Разломился, разрушился, позволил Стиву забраться себе под кожу, и чего ради? Чего, блять, ради?!       — Мы поговорим позже, когда ты успокоишься. И тебе придётся извиниться. Позже, — Стив качает головой, отступает на шаг и уходит с ринга прочь. Он движется медленно, напряжённо и не оборачивается. А Брок только и смотрит ему вслед, усилием удерживая себя на месте. Опускает шокер он, лишь когда за Стивом закрывается дверь в зал.       В груди всё болит, и он прикрывает глаза. Удержаться удаётся несколько секунд, а следом Брок швыряет электрошокер со всей силы Стиву вслед. И, повалившись задницей на поверхность ринга, озлобленно тянется к боковому карману форменных брюк за сигаретами. Этот день не обещал стать лучше и, впрочем, обещание своё не сдержал. Винить его совершенно точно Броку не в чем.       В отличие от себя самого. ^^^