Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       Воняет кровью. Он утирает пот со лба тыльной стороной ладони и сплёвывает в песок горечь. Палящее, жаркое солнце пытается выжечь ему сетчатку — оно безжалостно к нему. Оно слишком напоминает алжирское. От прикосновения собственной руки на лбу остается росчерк алой крошки чужой крови. Росчерк разбавляется влагой его пота, и алая крошка разбухает, обращаясь каплями, — он утирает вновь, в этот раз тканью тактической перчатки. Возможно, становится лучше, но своего отражения Брок не видит. Все его руки перемазаны уже запёкшейся кровью убитых людей. Даже перчатки не спасли — ладони под тканью тоже грязные, алые, заляпанные.       — Вот же говнище… — сплюнув в песок вновь еле собранную в иссохшей пасти слюну, Брок переступает с ноги на ногу. Даже в боковой карман камуфляжных брюк лезть не хочется за сигаретами, чтобы только не выпачкаться в этой удушливой алой крошке ещё сильнее, но он всё равно лезет. Кожа на руках чешется, потеет сквозь слой чужой высохшей крови. Брок закуривает, бросая суровый, ссохшийся взгляд в сторону. До вылета ещё далеко и дальше. После зачистки им предстоит взрыв пустынных горных пород, возвышающихся впереди, — маскировка предстоит шумная и пыльная.       Стоит отвести взгляд, как ему на глаза мгновенно попадает мёртвое тело мальчика лет восьми, что обнимает своего застреленного пса — его пристрелил Солдат. Их обоих. Брока тошнит на первой же затяжке. Он отворачивается всем телом, поднимая берцами мелкое облачко песка вокруг себя. Ему вновь хочется, чтобы кто-нибудь пристрелил и его тоже.       Жаль, его собственный магазин пуст, а Солдат на такую авантюру согласится вряд ли. Никто из СТРАЙКа не согласится тоже. Брок отводит свой взгляд прочь от детского тела, перепачканного кровью и закрытого пыльными обносками. И даже соврать себе не может, что они не собирались его убивать. Собирались, просто чуть позже. Собака, заслышав их, выбежала навстречу и начала лаять — ей хватило одного патрона, чтобы заткнуться.       Если бы мальчик, чумазый и плачущий, не выбежал к ней, они всё равно бы его убили. Просто чуть позже.       Потому что таков был приказ.       Но его собственный магазин пуст, как и свобода выбора. А длинный армейский нож с зубренным краем весь перепачкан липкой и горячей кровью — его ещё можно использовать, им ещё можно убить. Хотя Брок, непонятно только зачем, попробовал обтереть его о песок — вышло так себе. В этот раз их заслало в африканское пекло, к подножию уродливой горной гряды. Ему и хотелось бы благодарить мёртвых богов за то, что это пекло не алжирское в полной мере; но благодарить Брок не мог. Ещё — не умел. И даже, блять, не собирался учиться.       Потому что благодарить ГИДРу ему было не за что. Совершенно.       Недалеко впереди виднеется вход в пещеру — из него выходит спиной Таузиг. В его руках катушка с проводом, и он разматывает его постепенно, с каждым новым шагом. Брок пристально вглядывается в его спину, ищет какие-либо повреждения. Не найдя, выдыхает на одну четвёртую. Его взгляд продолжает свой ход в другую сторону, чтобы найти Родригеса и Мэй, сидящих в тени горы. С переменным успехом они пытаются перебинтовать Родригесу бедро. Наёмник, словно нарочно, мешается своими вездесущими руками и врёт ими, что хочет помочь Мэй, — нихуя не помогает. Брок отворачивается до того, как Родригес говорит что-то негромко, и до того, как Мэй вся подбирается, каменеет. Конечно же, он видит это и так, краем глаза, но отворачивается, оставляя чужое личное вне своей досягаемости.       Не проходит и половины минуты, как Мэй поднимается с места, швыряет Родригесу бинт — тот прилетает ему прямо в грудь, чтобы тут же отскочить в песок — и уходит прочь. Она шуршит берцами по земле, и этот шорох похож на шорох мелких костей — отвратительно тошнотно. Она сжимает руки в кулаки, жмурится, сопротивляется собственному гневу. Брок всё ещё не смотрит, следя за окружающей их территорией.       Новое задание по зачистке упало им на головы, привычно неожиданно и без возможности отказаться, ещё вчера, около полудня. Пришлось сорваться из Трискелиона, рвануть на базу, в спешке будить Солдата. По крайней мере с последним не было сложностей: они успели вымыть его, сообщить вводные и сразу вылетели. С собой захватили полдесятка смесей — Солдат не сказал этого, но по его глазам Брок видел: он благодарен. Взглядом, движением рук, дыханием, расположением за левым плечом и снова взглядом — это было не хорошо и не безопасно, но спокойно. Вокруг гремело начало февраля, и ему пришлось, наконец, признать это. Ебучее, неуместное и раздражающее ощущение стояло уже поперёк горла и сглотнуть его было невозможно. Оставалось только признать раздражённо и принять, отведя взгляд, — теперь с Солдатом Броку было спокойно.       И в контексте любого возможного будущего, того будущего, которое Брок мог бы себе представить, даже самого беспечного, это было отвратительно ужасно. Он не желал привязываться и не желал привязывать. Но противостоять Солдату не было никакой возможности: он лез нахрапом, а когда не получалось, выжидал достаточно, чтобы попробовать снова. Брок всё ещё хотел поселить ему пулю меж глаз.       Потому что лучше уж раньше, чем позже. Лучше уж он сделает это сам.       Прибыв на место чуть за полночь и высадившись из квинджета, они прошли несколько миль вверх по горной гряде, а после Брок отослал Солдата на осмотр территории. Остальных почти принудительно заставил лечь спать, пока ему самому было отнюдь не до сна. Растительности здесь почти не было, только песок, валуны камней, галька и горный хребет. От земли пасло жаром до самого утра. Ей будто бы было плевать, что температура ночью упала, что солнце давно-давно зашло.       Земля душила его напоминаем о том, насколько близко они подобрались к экватору. Земля душила его, нашёптывая злобно о том, что вскоре солнце взойдёт, а после Брок сдохнет. Брок сдохнет снова, как сдыхал и всегда, стоило только солнцу взойти да осветить песок под его ногами и его проклятущую шкуру. Песок вонял для него кровью и чужими запёкшимися внутренностями. И другого запаха быть у него не могло.       Не для Брока.       Потоптавшись на месте, в тени заваленного на бок грузовика, он докуривает первую сигарету и берётся за вторую — только бы не смотреть назад на мальчишку, обнимающего собаку, только бы не переживать новый скачок тошноты. Бычок приходится бросить назад в пачку без всякой надежды на то, что ему найдется куда ещё его выкинуть. За ними прилетят только после того, как они взорвут тут всё нахер — после где-нибудь в новостях это можно будет списать на несчастный случай, — потому что разбираться с теми запасами вооружения и трупами, что остались в пещерах, никто не станет.       С теми, что развалились вне пещеры — тем более.       Хотя не то чтобы вне пещеры их было слишком уж много. Дальше всего лежал тот мальчишка — он был слишком мал, чтобы завершить свою жизнь именно так, он был слишком мал, — но заносить его в пещеру Брок не собирался. Не собирался никто из них. Пусть бы они и были продажными, двуличными и бесчеловечными — это было выше их сил. И выше сил самого Брока было отдать кому-то из своих людей приказ отнести тело в пещеру. Взрыва будет достаточно, чтобы осыпались камни, и мальчишку укроет ими тоже. О другом варианте событий Брок думать не станет никогда. И ни при каких обстоятельствах.       А Таузиг всё разматывает и разматывает свой провод. Брок вздыхает тяжело, пытаясь мысленно отбиться от налипающей внутри разума мошкары — его напрягают сразу несколько вещей. Даже захоти он ранжировать их — не получится, и остаётся только действовать по ситуации. Ситуация же — сука такая — очень неутешительная. Он быстро пробегается взглядом по местности уже в который раз, но всё ещё не видит Джека. Стоит только допустить реальную мысль об отсутствии друга в сознании, как его тут же бьёт изнутри очередью картинок — на каждой из них Алжир двадцатилетней давности. Они приземляются, они атакуют, они отступают, они умирают… И бесконечное звёздное небо, виднеющееся со дна колодца.       Он просидел в воде почти сутки. Лицо перемазал грязью, собранной со дна, чтобы остаться незамеченным. Алжирские наёмники его тогда так и не нашли, но вместо них его нашёл кое-кто похуже — его воспоминания. У него не было дел и не было занятий. Погрузившись в воду полностью и оставив на поверхности лишь замаскированное лицо, Брок не мог перестать вспоминать каждый новый день из тех двух лет, что он провёл в академии. Он вспоминал тогда о занятиях, о моральных ценностях, о значимых величинах — к каждой новой мысли прикладывал запечатлевшееся взглядом изображение Патрика в последний его миг.       У него были пустые распахнутые глаза, аккуратное пулевое меж бровей и лёгкий дымок вился от идеально ровно вошедшей в череп пули. А его чудные кудри были в крови, и Брок не мог ни на секунду прекратить думать об этом в те злосчастные неполные сутки. Он смотрел лишь вверх, вверх и вперёд, в бездну тёмного космоса, и бездна смотрела на него с порицанием его собственными глазами. Кудри Патрика были сочного соломенного цвета — когда-то давно. Когда-то до того, как Брок измарал их кровью.       И хотя они были там не вдвоём — их было пятеро вместе с ним в пересчёте, идеальный отряд, — остальных Брок не вспоминает. Патрик — его проклятье, но и его спасение, ведь пока он держится за Патрика, ему не придётся вспоминать, что случилось с Дэйвом или что он сделал с Лучией. Ему не придётся думать о том, куда делась Лиззи.       Но пред больным разумом всё равно покадрово мелькает: они высаживаются, они нападают, они умирают. Пока он прячет свою проклятущую шкуру в колодце и ждет момента, чтобы вылезти да сбежать, его люди становятся мертвенно холодными с каждой новой минутой. С каждой новой минутой его тело окрашивает воду колодца алым да металлическим всё сильнее.       Дёрнув правым плечом, чтобы вытянуть себя, Брок морщится от боли в бицепсе. Там у него новый подарок от Родригеса — неглубокая резаная рана. У самого Родригеса тоже обновка, только на бедре, и Брок на него не злится. Они типа квиты. Все вместе и между собой они квиты, только, где, чёрт возьми, Джек, всё ещё не понятно. Чувствуя, как пульс медленно набирает свой темп, Брок оборачивается вокруг своей оси вновь. У него есть первое и самое важное правило командной работы — не разделяться в меньшем количестве, чем по двое.       Никогда.       Ни при каких обстоятельствах.       Ни при каких условиях.       А лучше бы не разделяться вообще.       — Джек в отпуске, командир. Вернётся вечером, — за спиной раздаётся спокойный, серьёзный голос, и Брок подскакивает на месте. Взвыв, топнув ногой тут же, он оборачивается и еле удерживается, чтобы не потушить сигарету Солдату об лоб. Рычит гневно:       — Ещё один, блять, раз ты так подкрадёшься, и я тебя убью! Как понял, Солдат?! — он ненавидит это. Он буквально ненавидит это больше всего на свете. А Солдат только усмехается на уголок губ и притворяется незаинтересованным в его угрозах. Хуй там, Брок ему не верит. Прекрасно видит, как Солдат удерживает взгляд глаза в глаза, как вчитывается в его эмоции, как проверяет и удостоверяется.       Брок ему не врёт. Солдат видит это, отворачивается от него лицом. Говорит вновь:       — Джек в отпуске. Не ищи его.       «Командир» уже не добавляет. А Брок затягивается куревом поглубже, бесясь с того, как ладно и быстро Солдат считывает любое его состояние. Сейчас это неуместно. Сейчас это очень и очень лишнее. И, конечно, у Солдата слишком невыносимо мало данных, слишком мало фактов, чтобы хоть косвенно уличить Брока в его пропаленном иссушающим солнцем прошлом — по затылку бегут мурашки плохого предчувствия. Вот оно. Это дрянное, блядское чувство накрывает его каждый раз, когда он оказывается среди песка и душного, сухого воздуха. Это мерзкое, отвратительное чувство окатывает его высокой волной, но стоит только волне сойти, как берег оказывается испещрён трупами.       В первый раз Алжир забрал у него Патрика сразу. Ему было девятнадцать. Брок умер там.       Во второй раз Иран забрал у него Клариссу — чуть погодя он успел вернуться в город, но не успел зайти к ней на секс. Ему было двадцать семь. Он не успел принести ей шоколад, вдохнуть ванильный запах её кожи и не успел попрощаться. Он зарёкся приближаться к людям вновь.       В третий — скончался отец, но Брок внутри себя самого никогда не считал это потерей. Ему было тогда двадцать девять, и он был на обратном пути из пустыни Мохаве. На телефон пришло предложение от Колсона, представлявшего в те времена ЩИТ, — в узких кругах Брок был наслышан об этой организации. Он рассмеялся тогда суке-судьбе в лицо, уже написывая официально-насмешливым тоном отказ в смс. Сопоставить было несложно: только-только он вытащил собственный зад из-под жгучего пекла, что сильно отдавало Алжиром на кончике языка, и вот ему приходит такое предложение — в нём не было ничего хорошего для будущего Брока. Потому что никогда плавящее горные породы и мёртвую почву солнце не несло ему ничего хорошего. Оно лишь забирало, выкрадывало, убивало и ранило. Снова и снова. Опять и опять.       Сообщение Колсону он тогда дописать не успел. На зашифрованную линию поступил вызов без номера, и он по глупости своей снял трубку не задумываясь — сухой мужской голос представился кем-то там из отцовской академии и сказал новости коротко и быстро. Его отец был мёртв. Что было прозаично, его убил инфаркт. И над этим Брок тоже ржал дурниной, пока напивался до неадекватного состояния по возвращении и за двое суток до выхода на новую должность в ЩИТ. В итоге он бросил Колсону сообщением короткое «согласен», не позаботившись даже о сетевом этикете и заглавной букве.       Отцовский инфаркт был прозаичен, потому что, будучи военным, он не имел ни единого шрама. У него не было ни единого ранения и пореза. На его теле за все годы его службы не осталось ни единого отпечатка — Брок ненавидел это всем собой. И когда Мохаве забрала у него отца, что выбил его маленькое детское сердце, он праздновал и упивался всем алкоголем, что нашёл в своём доме. Он праздновал, смеялся до слёз, но не рыдал.       Для отца у него не было слёз.       Четвёртый раз подарил ему Солдата, и Брок внутренне бесновался с каждым днём лишь сильнее. Потому что его люди всё ещё были живы. Потому что Солдат всё ещё был жив. И у него никого не забрали — Брок просыпался в ожидании каждое утро. Это ебучее ожидание подтачивало его кости и тихонечко смеялось где-то в груди. Складывалось всё более чёткое ощущение, что его казнь — новую и необычную — отсрочили на какое-то время, банально забыв предупредить его об этом.       Вместо казни дали Солдата. С его дымными глазами, крепкими, сильными руками и мягкими прядями волос. Вместо казни ему дали Солдата, и Броку хотелось удавиться. Этого подарка он не заслужил ещё больше, чем не заслуживал ни Патрика, ни Клариссы — возможно, поэтому те были мертвее мёртвого. Солдат был живым, но лишь пока что. И ничуть не боясь, что Солдата у него в какой-то момент заберут, Брок готовился к этому.       Брок готовился умирать сам. Но готовиться отдавать ещё хоть кого-то этому ебучему, мерзкому алжирскому призраку даже не собирался.       И вот он вновь здесь. Солнце жарит даже в теньке, дышать нечем совсем: весь кислород выжгло из этого места. Поэтому он дышит смогом, но хотя бы больше не оглядывается. Джек в Болгарии, в безопасности и прохладе. А может, Джек на пути домой, в самолете чартерного рейса, но всё равно в безопасности. Джек не здесь. И ему не нужно срываться с места, посылать патрули по двое в пещеру и по периметру. Ему не нужно останавливать Таузига и приказывать не взрывать. Ему не нужно бояться случайно найти труп и вторую линию нападения у себя за спиной. Ему не нужно…       Отчего-то привычно ничуть не страшно. В этом новом дне совершенно нет нежности, а ничто больше испугать Брока не в силах. Даже песок, бежевый, мёртвый и слишком яростно кричащий ему:       — Алжир ещё жив! Алжир ещё жив, а ты будешь мёртв! — совсем не пугает.       Брок растирает его подошвой берца, заставляя заткнуться. Он не боится, но на Солдата не смотрит. Их ждёт очередной пиздец по возвращении. Хотя, нет, не верно — его ждёт. Его ждёт виселица. Его ждёт палач с топором. И щупальце кракена, готовясь, оборачивается вокруг его лодыжки крепче. Он обжигает губы бычком, но затягивается ещё немного. Боль позволяет почувствовать себя живее и не вязнуть, только бы не вязнуть в воспоминаниях.       Таузиг всё ещё разматывает свою катушку. Он уже прошёл мимо них, а Брок так и не нашёл ответа на свой вопрос: с какого хуя им не дали аппаратуры поновее? Почему катушка? Почему этот дрянной провод? Почему именно здесь, под палящим солнцем, и именно сегодня? И почему призрак Алжира, что он обнаружил в начале лета, всё ещё не воздал ему, всё ещё не взыскал с него?       У него было много вопросов. Брок успешно притворялся, что вопрос лишь один. И продолжал недоумевать — Солдат был подарком. Солдат совершенно точно не был его наказанием. И это было фактически невозможным, немыслимым. Брок морально готовился к списанию в утиль и совсем не хотел обманываться. Вряд ли лишь он один имел доступ к кодам, вряд ли лишь он один знал их наизусть. В какой-то момент осени из его кабинета пропала алая тетрадь, и это происшествие стало слишком заметным, проигнорировать его было невозможно. Брок не волновался о том, кто мог бы её забрать, но волновался о самом факте — тетрадь забрали.       Если тетрадь забрали, возможно, ему готовили замену. А может, просто готовились: произнести код и выдать Солдату приказ о зачистке нынешнего командира. Пирсу точно не нужны были люди, знающие слишком много — он таких ненавидел так же, как осьминоги друг друга. Он таких с лёгкостью в какой-то момент убивал, не допуская и сотой вероятности восстания да своего свержения. Потушив бычок о днище кузова грузовика, Брок бросает его назад в пачку, а после оборачивается к Солдату. Тот смотрит в упор, и его внимательный взгляд Брок чувствует за правым ухом. Это давящее, зудящее ощущение наблюдения — Солдат не сводит с него глаз с того момента, как Брок отвернулся, бросив ему угрозу, что кость.       Мог ли он действительно убить его? Да, конечно.       Собирался ли он сделать это? На этот вопрос он не мог ответить даже себе. Скорее не хотел. Ответ чувствовался проклятущей шкурой и призраком Патрика. Ответ был слишком очевиден.       Ответ был…       Он мог бы убить их всех. Он мог бы убить их всех и каждого из них — это позволило бы ему избежать сближения. Он знал их слабые места, а даже если не знал — мечта о том, чтобы прострелить суке Пирсу лобовую кость, всё никак его не оставляла — эффект неожиданности мог прекрасно сыграть ему на руку. Эффект неожиданности мог бы спасти его от боли — той самой, что он испытал за мгновения до смерти Патрика, только представив его будущую жизнь калеки и инвалида. Это было… Да, и пусть бы это было убийство, Брок убил его, убилубилубилубилубил! И в этом убийстве не было милосердия так же, как у Патрика не было правой руки и одной из ног. Он уже был смертником, когда Брок нашёл его. Он уже был смертником, даже если остался бы жив, и пусть это было убийство, хуй с ним, так всё равно было лучше.       Так было много лучше, чем всю оставшуюся жизнь наблюдать ярчайшее подтверждение того, что он не успел. Не успел спасти/вытянуть/вытащить/защитить/закрыть собой/уберечь. Так было много лучше, чем всю оставшуюся жизнь видеть перед собой поникшие кудри и изувеченный больной взгляд— Патрик уже никогда не смог бы играть на гитаре и никогда не поступил бы в музыкальное училище. А Брок не был столь силён, чтобы выдержать это, сколько бы раз ни повторял Джек, что у него стальные яйца. Сталь тоже можно было погнуть. И Брок лишь позаботился о том, чтобы этого не случилось.       Брок позаботился лишь о себе.       Да, тогда он позаботился лишь о себе самом, но сейчас — и пусть бы он действительно мог пустить пулю меж глаз Таузигу или Родригесу — забота приобрела странно-новые широкие горизонты. Забота, грубая, неуживчивая и резковатая, была его целиком и полностью. Потому что у него был СТРАЙК.       СТРАЙК был его всем.       Пусть бы он держался от них на расстоянии, пусть бы он держал их вокруг себя, а не рядом, пусть бы сам с собой сторонился этого глубинного знания, но СТРАЙК был его всем. Он растил их все десять лет. Он натаскивал их, он тренировал их, он чихвостил их и выслушивал все их переживания. Он был с Джеком на родах Кейли, не единожды притаскивал напившегося Родригеса к Мэй, буквально вынуждая их поговорить и разобраться со всеми своими дрязгами, и поручался за сестру Таузига каждый новый раз, как тот подавал прошение об амнистии. Они нуждались в нём. Они нуждались в нём совершенно не так, как двадцать лет назад в нём нуждался девятнадцатилетний Патрик или, может, Кларисса позже. Они нуждались в нём постоянно и безоглядно. Никогда и ни при каких обстоятельствах Брок не рассказал бы им про Алжир, стараясь лишний раз не задумываться о том, как много знает и помнит Джек, а всё равно иногда очень редко и мимолётно допускал быструю мысль: СТРАЙК нуждался в нём так, как нуждаются друг в друге члены крепкой семьи.       Пока сам он нуждался лишь в том, чтобы они были живы, не прося и не требуя от них поддержки, заботы или участия. Потому что он мог справиться со своей жизнью самостоятельно: выгрызти, вылезти, вырваться, пробиться и выжить. Брок был сильным и гордился этим в себе. Гордился тем, как нагло и бескомпромиссно врал себе, что ни в ком не нуждается. Допустить кого-то ближе, позволить хоть кому-то оказать ему помощь было непозволительно.       И так было правильно. Так было наиболее безопасно.       Только Солдат, точно понимая это и чувствуя на каком-то глубинном, инстинктивном уровне, полностью игнорировал все предупреждающие знаки. Он всё пёр и пёр напролом.       И чем больше времени проходило, тем меньше Брок понимал, что ему, нахуй, с этим делать.       Может, пристрелить его и правда, а?       — Командир… — Солдат заговаривает негромко, смятённо. Его взгляд мечется меж глаз Брока, пытаясь понять и вычитать/высчитать, что же творится в глубине его зрачков. Брок склоняет голову набок, позволяя и точно зная — не удастся. Потому что Солдат не знает про Алжир. Потому что Солдат вообще ничего о нём не знает.       — Я не просил отчёт по состоянию, — выдержав десяток секунд и отвернувшись резко, он позволяет себе короткий свист. Мэй ушла к валунам по другую сторону от входа в пещеру и как раз заканчивает перешнуровывать берцы. Родригес уже перевязал себе бедро. Они оба поднимаются, откликаясь на его свист, и направляются в его сторону. Надо будет поговорить с ними завтра, потому что игнорировать их разлад хоть сколько-нибудь долго невозможно, а у Брока нет никакого желания доводить это до той пиковой точки, в которой командная работа изойдёт штормовыми волнами. И всё же он откладывает это на завтра.       Сегодня ему ещё нужно разобраться с его квартирой, а если точнее — с новыми жильцами. Прошёл уже месяц, но он так и не выяснил, кто же въехал на место той семейной пары. И самое время было заняться этим, потому что ебливые молодожены из другой квартиры съехали тоже, три дня назад. Отъезжая вчера утром от подъезда, он чуть не столкнулся с грузовиком. Нового жильца не увидел, только чувствовал явно, всей проклятущей шкурой — круг медленно сужался. А щупальце, это ядовитое, склизкое и дрянное щупальце, всё крепче обхватывало его щиколотку. Брок был готов не удивляться, встретив у себя на пороге и самого Пирса.       Брок был готов умирать.       — Убийство — это не выход, — Солдат напоминает о себе негромко, почти шёпотом. И Брок оборачивается к нему рывком, всё держа в ладони почти пустую пачку. Та скрипит и мнётся в его руке, пока он стискивает зубы. Он смотрит в ответ, видит внимательный, рассудительный и чуть печальный взгляд — Солдату кажется, что он нашёл у него под кожей то, что искал.       Только есть загвоздка: ему кажется.       — Фрустрацию отложи до крио, принцесса. А сейчас руки в ноги и марш за Таузигом. Не смей. Блять. Дестабилизироваться. На миссии. Как понял? — он делает шаг к Солдату, пихает его ладонью в грудь и рычит негромко. Солдат отшатывается, подбирается весь, и его взгляд становится серьёзным и собранным. Он кивает коротко, отступает ещё, только медлит, сука, не отворачивается. Брок уже хочет рявкнуть на него, да посильнее, — каждое новое пекло напоминает ему о том, какое он чудовище с удивительной, дальнобойной точностью — только не успевает. Солдат сваливает прочь.       Факт отсутствия изменений в их отношениях Брок считает поистине лишь своей собственной заслугой. Он всё ещё держится и держит себя в руках, отодвигая с тяжелейшим внутренним усилием все сантименты как можно дальше. Те, ублюдские, вновь и вновь наступают, стоит только Солдату выйти из крио, но Брок не сдаётся и сдаваться не собирается.       Они потрахались. Им было классно. И хуй Брок клал на то, насколько уязвимым и разрозненным был их секс. Он старался не думать об этом, оставляя голову чистой. Потому что помимо Солдата в его жизни были сотни и тысячи других вещей, о безопасности которых он обязан был заботиться. Эта ебучая катушка Таузига, новые соседи, исчезнувшая алая тетрадь… Сотни и сотни других вещей.       Брок лгал себе, что Солдат был последним в этом списке, пока тот сучливо и уверенно оставался на первом месте. Словно ебучая тура́, он давал сам себе доступ к Броку под кожу. И штурмовал, штурмовал, штурмовал.       Брок держал оборону и был намерен держать её до самой смерти.       Только всё ещё не мог точно сказать: своей или Солдата. ^^^       В подъезде тихо и по-зимнему прохладно. Медленно переставляя ноги, он поднимается на четвёртый этаж, когда слышит, как на пролёт выше у кого-то из рук валятся ключи от входной двери. Этот звук заставляет его мимолётно напрячься, но он утешает себя тем, что знает всю подноготную каждого собственника каждой квартиры не в подъезде даже — во всём доме. Уже расслабившись, вспоминает о новых соседях и только глаза закатывает. Бицепс развязно ноет, некачественно и на скорую руку подклеенный остатками медицинского клея, валявшимися в аптечке в квинджете. К медикам Брок не стал заходить осознанно и по-взрослому: слишком сильно хотелось вылезти из этого подземного многоуровневого гроба после целых суток, проведённых под почти не алжирским пеклом, и поехать уже, блять, домой. Хватит и того, что он заглянул в личную душевую, чтобы смыть весь пот и пересохшую крошку чужой крови с кожи. По возвращении ему, конечно, ещё придётся зашивать рану самостоятельно — он отметил это, выезжая с парковки базы, но сейчас отмечает вновь, позабывшись. Словно крестик ставит где-то на краю своего сознания, пока поднимается на половину пролёта выше.       Впереди, через лестницу ступенек на десять, уже виднеется его этаж. Он запоздало вспоминает о неснятой перевязи с пистолетом на груди, но зажатую меж ручками пакета с продуктами кожаную куртку надевать уже поздно. К тому же, у него перемотан бицепс, и любое неверное движение только поспособствует тому, чтобы рана открылась снова. Заливать кровью пол своей же лестницы — к тому же ещё и общественной — ему совсем не хочется, и он устало, лениво придумывает привычную дурную байку. В этой своей лживой сказке он всегда работает охранником ночного клуба и сразу же сообщает, что оружие — муляж, а каждый новый бинт или синяк — от буйного, пьяного гостя. После такого рассказа ни у кого не остаётся вопросов. По крайней мере, прежние соседи ему всегда верили. Хотя, скорее, просто не хотели связываться.       Впрочем, Брока это совершенно точно устраивало.       — Да блин… — с лестничной клетки слышится раздосадованный мужской голос. Он Броку не знаком, и это не делает его положение ни сложнее, ни проще. Всё ещё невозможно сказать о том, случайное это соседство или нарочное. Поднявшись на последнюю ступеньку, он нарочно тяжело вздыхает, чтобы объявить о своём присутствии чем-то большим, чем тихими шагами. Перед его глазами предстаёт крупный разворот плеч, обтянутых дурного, яркого цвета клетчатой рубашкой, и его ширина мгновенно напоминает Броку о Солдате. Раздражённо скривившись, Брок ведёт взглядом ниже, подмечая и сочный зад с запиханной в задний карман кепкой, и длинные ноги. Его либидо — к большому его сожалению, уже не сильно-то и мёртвое — отзывается интересом, но он привычно не даёт себе места и сворачивает весь этот интерес, выбрасывая его в мыслительную мусорку. Метнувшись взглядом вверх, видит светлые мягкие пряди волос, сильный затылок. К счастью, волосы прямые, не вьющиеся.       Никаких кудряшек. Никаких призраков.       — Доброго вечера. Проблемы с дверью? — пройдя пару шагов в сторону своей двери, он не успевает отвести взгляд. Он не успевает пройти мимо. И найти всю нужную информацию на нового соседа не успевает тоже — она у него уже есть. И даже самую малость больше, чем в официальных источниках.       Потому что ни один из официальных источников не знает, что друг Капитана, Джеймс Бьюкенен Барнс, — жив и практически даже здоров.       — А, добрый вечер! Да, вот уже пять минут пытаюсь открыть… Не могу понять, что с ней не так.       Новый сосед оборачивается, смотрит на него большими голубыми глазами. Брок знает его имя. Брок знает его прошлое. Ему приходится приложить недюжинное усилие, чтобы пробиться сквозь свою усталость и спрятать громадное, как сам кракен, удивление. Потому что его новый сосед — не кто иной как сам Стив Роджерс.       Ебаный, блять, Капитан Америка.       Он смотрит несколько секунд, но лишь в глаза, и Брок бы поржал над тем, сколько усилий прикладывает Капитан, чтобы не разглядывать его или его перевязь с пистолетом, но весь смех в нём выжгло сегодняшним палящим солнцем. Пауза затягивается, Капитан спохватывается первым и, уже развернувшись полностью, протягивает ладонь. Говорит спокойно и чуть увереннее, чем до этого:       — Стив. Я въехал вчера.       Его голос и правда звучит немного иначе — всё дело в пистолете, точно. И пусть сам Брок знает, что магазин у него пустой и холодный, Капитану знать об этом не обязательно. Ещё ему не обязательно знать его настоящее имя и то место работы, с которого Брок только вернулся. Второе — в особенности, зная пристрастия Капитана к морализму и заслуги прошлого века. Но Брок бы не был собой, если бы не совершал мелочных и редких, но таких несвоевременных ошибок — вкусно-сучливых ошибок. Вот и сейчас он кивает, откликается быстрым:       — Джеймс, — называя чужое имя. От произнесённых им звуков Капитан вздрагивает крупной дрожью, его взгляд на миг чуть теряется. Ненадолго, правда. А сам Брок держит лицо — только бы не закатить глаза презрительно, только бы не скривить губы в этом искромётном желании врезать себе, да посильнее. Только бы не.       Данных слишком мало, и слишком мало знания о том, когда это ископаемое успели разморозить и какого хрена его подселили именно Броку под бок. Конечно же, в этой ситуации лучшее, что стоит сделать, — это дать Капитану повод для растерянности и набегающей волны тяжёлых воспоминаний…       Конечно же. Как же.       Броку хватает доли секунды, чтобы прочесть на чужом лице скорбь, прячущуюся в изогнувшихся бровях, и залёгшую в уголках губ вину. Лишь доля секунды — исторические сводки ничуть не лгали. И пусть бы Брок назвался именно этим именем неосознанно, но предоставленной самому себе возможностью воспользоваться не отказался, находя подтверждение тому, что Стивен Грант Роджерс и Джеймс Бьюкенен Барнс действительно были друзьями.       Но замедляться слишком надолго нельзя, и поэтому он моргает, переступает с ноги на ногу. Чтобы пожать чужую ладонь, Брок перекидывает продукты в правую руку. Обнимая пальцами ручки бумажного пакета и ключи от квартиры, он уже тянется вперёд для рукопожатия — не дотягивается, вздрагивая. Резкое рывковое движение в момент перебрасывания бумажного пакета дёргает его руку, бицепс напрягается. Он буквально ощущает, как края раны расходятся под натиском напряжения мышцы и недостаточного количества медицинского клея. На белой повязке почти мгновенно выступает кровь. Но протянутую ладонь Брок всё равно пожимает, хоть и скрипя зубами. Откликается:       — Приятно познакомиться. Я сегодня немного не в форме…       У Стива сухая тёплая ладонь. Прикосновение приятное, медленное и сильное — слишком быстрое. Стоит ему только заметить короткую, острую гримасу боли на лице Брока, а после бросить взгляд к его правой руке, как он тут же меняется в лице. Странная беззаботная лёгкость сменяется суровостью и даже какой-то жёсткостью — ох уж эти капитанские замашки прошлого века. Быстро выпустив ладонь Брока, он хватает его за запястье той же руки и говорит:       — У тебя кровь. У меня есть аптечка, я могу зашить и… — но теряется он так же быстро, как и собрался. Запястье Брока из неожиданно болезненной хватки не выпускает, но смотрит отчего-то неуверенно. И как-то… Стив смотрит на него потерянно. И Брок позволяет себе — хотя никогда ему не требовалось для этого позволение — побыть мудилой: всё-таки закатывает глаза.       У Стива буквально взгляд дестабилизированного Солдата. У него взгляд растерянного Джека. И взгляд Мэй, которая орёт Родригесу на парковке базы о том, что не будет выходить за него замуж — Брок притворился глухим и слепым, отъезжая. С этим говном он разберётся завтра, когда отоспится, смоет с себя пыль пустыни во второй раз и стойкий, вероятнее всего иллюзорный, запах кровящего пекла.       Очень-очень глубоко, на самом дне Марианской впадины чужого зрачка страх. Страх и непонимание — их очень мало. Много фактически и быть не может, при их-то профессии, но того, что они есть, хватает сполна, чтобы Брок скептично фыркнул и качнул головой.       — Для твоей же безопасности, пацан, в будущем не советую всем и каждому вот так сразу выдавать, что умеешь зашивать чужие раны. Обычно людей это отталкивает, — хохотнув натянуто, он легко дёргает ладонью, освобождает её от чужой хватки. Ладонь успела немного посинеть — Брок отмечает это, быстрым движением опустив взгляд, — и он нарочно заводит её себе за спину, убирая из внимания Стива до того, как тот заметит. Синяки сойдут в любом случае после, сейчас же — как в случае и с Солдатом — ему нужно в первую очередь стабилизировать Стива. Не то чтобы кто-то его об этом просил, но за десятилетие в СТРАЙКе у него выработался своего рода инстинкт: он точно знал, что мог всё решить, и он решал, лишний раз не задумываясь.       Протянув Стиву свой пакет с продуктами, Брок дожидается, пока его рука освободится, и выхватывает ловким движением из пальцев Стива ключи от его квартиры. Тот смотрит на него большими глазами, похоже, не до конца понимая, что ему делать. Его растерянность скребётся за грудиной у Брока больным воем — совершенно не так должна выглядеть вылезшая изо льдов гордость нации.       — Давай покажу, как нужно… Ну-ка отойди, — махнув Стиву рукой, Брок дожидается, пока тот сделает шаг в сторону, а сам пробегается по нему взглядом вновь. Цвет лица свежий, значит, разморозили больше суток назад точно. Что логично, ведь Стив сам сказал, что въехал вчера вечером. Никакой информации в последние недели о воскрешении Капитана Брок не получал, а значит, Фьюри с Пирсом занимались разморозкой тайком. И, судя по всё ещё немного растерянному выражению на лице живого Стива, очень даже успешно.       Не желая даже представлять, каково это — очнуться в чужом веке, Брок подходит к двери и вставляет ключ. Кровоток во второй руке всё ещё восстанавливается, но без неё открыть дверь у него не получится, и он нарочно встаёт так, чтобы не дать Стиву увидеть его уже не такую синюю кисть. Вместе с этим закрывает и весь обзор на свои манипуляции — лишь проверки ради. В зависимости от того, как Стив отреагирует, у Брока будет чуть больше информации.       Информация — всегда безопасность.       — Вот так вот, пацан… — чуть приподняв дверь за ручку и чувствуя, как рана в плече противно расходится краями сильнее от этого усилия, Брок быстрым движением поворачивает ключ, а после толкает вперёд. Дверь открывается бесшумно, полоска света выцепляет почти сиротливо пустую прихожую. — Легче лёгкого. Я давно уже говорил предыдущим ребятам, что надо бы дверь поменять, ха, но меня, конечно же, никто не слушал, — обернувшись назад, Брок вновь убирает руку немного себе за спину и лжёт, ничуть не стыдясь. Никогда и никому он ничего здесь не говорил и не советовал, лишь единожды краем глаза подметив чужие проблемы с дверью. Только Стиву этого было знать не нужно. Сейчас для него было лучше увидеть перед собой добродушного, сварливого бывшего вояку на пенсии — достаточно безопасного, чтобы чуть что к нему можно было обратиться со своими невзгодами, тем самым невольно предоставляя ему ещё больше информации. Брок отыгрывает свою роль с тошнотой: заставить себя улыбнуться после целого дня под сумасшедшим пеклом, случайной фиктивной потерей Джека, кратким разговором с Солдатом и руганью Мэй и Родригеса, — всё равно что снять с себя кожу наживую. И Брок снимает, улыбается добродушно, щурится на один глаз, а у Стива расслабляются плечи. Он чуть неловко смеется, признаваясь неожиданно искренне и по-человечески как-то:       — Я ни черта не увидел. Покажешь ещё раз? — вокруг его глаз собираются смешливые морщинки, губы изгибаются неловко. Вся потерянность из взгляда пропадает. Брок смотрит на него несколько секунд и усмехается уже по-настоящему. Ему не хочется верить, что эти два проклятых ублюдка — Пирс под ручку с Фьюри — просто выбросили этого бедолагу в новом веке и даже не дали ему никого, кто мог бы помочь ему разобраться во всем. Только факты говорят сами за себя.       Брок чувствует лёгкую тошноту. Отвратительно.       — Её просто нужно немного приподнять. Приподнимаешь, поворачиваешь ключ — и готово. С твоими-то руками не думаю, что это будет проблемой, — пожав плечами, Брок быстро косится на своё правое плечо. Весь бинт уже пропитался алой кровью. Ещё несколько секунд, и с него просто потечёт. Слишком долго Брок не всматривается, вновь возвращая взгляд к чужому лицу. Стив неловко трёт свободной рукой шею, кивает и отвечает:       — А, ну да… — у Брока чуйка на многие вещи, и здесь она вновь его не подводит. Он слишком хорошо знает историю Капитана, и не то чтобы работа обязывает помнить сотню-другую фактов. Только если работа с Солдатом — у него тоже вся эта муть с сывороткой ютится в крови. Скорость, выносливость, сила и куча других супер-приблуд, недоступных обычному человеку. В сознании возникает вопрос, который Брок точно не задаст. Вопрос о том, почему же Стив со всей его мощью не смог разобраться с хлипкой старой дверью. Почему он не додумался. Почему не открыл её сам. Стив лишь неловко переступает с ноги на ногу, а после говорит, опомнившись: — Могу я… В благодарность.       Он кивком указывает на раненное плечо Брока. И самую малость краснеет, в глаза не смотрит. Броку глубинно внутри смешно, но он этого не показывает. Сейчас вряд ли возможно разделить, что в Стиве продиктовано неожиданным воскрешением, а что — его собственные черты характера. И в эту головоломку Брок играть отнюдь не собирается. Вероятность, к тому же, что Стива поставят ему под надзор, крайне мала.       Пирс не станет настолько сходить с ума и рисковать. Ему это просто не нужно.       — Ну давай, пацан, посмотрим, на что ты годен, — подмигнув ему и стараясь не высчитывать, как давно он кому-либо подмигивал, Брок принимает приглашение и входит в чужую квартиру первым. На глаза мгновенно попадается выключатель. Он щёлкает им, и неширокий коридор подсвечивается лампочкой, заодно давая рассмотреть остальную часть квартиры, утонувшую в полумраке.       Инстинкты рвутся наружу, в потребности проверить новое, неизведанное пространство на наличие угрозы, жучков и камер, но ему приходится почти силой остановить себя. Включить глушилку не получится тоже — если агенты уже успели позаботиться о прослушке, писк раздастся такой, что и на лестничной клетке будет слышно. Можно даже не надеяться, что Стив его проигнорирует.       Пройдя пару шагов по коридору, Брок приседает и быстрыми движениями расшнуровывает берцы. За его спиной хлопает дверь с такой силой, что Брок вздрагивает и тут же оборачивается. Одна его рука опускается на уложенное в кобуру оружие, а профессиональная деформация кусает за зад. Он и хотел бы сдержаться, но не успевает. Эти инстинкты больше его самого. Они сильнее.       — Сквозняк, не удержал… — Стив неловко мнётся, жмёт плечами. Брок кивает, но больше сам себе, чем ему. Обернувшись назад и подхватив шнурки, он прячет быстрый прищур собственных глаз. Никакого сквозняка не чувствуется даже отдалённо, и у него мелькает быстрая, мимолётная догадка: Стив не контролирует силу собственного тела. На догадку находятся сразу три подтверждающих факта. И его передавленное чужими пальцами запястье, и дверь, которую Стив ни открыть, ни закрыть аккуратно не смог, хотя в этом не было совершенно ничего сложного. Если сводки об интеллектуальном развитии Капитана не врали, он с лёгкостью мог догадаться, как лучше придержать неуступчивую дверь.       Но если они лгали, догадка Брока с лёгкостью трещала по швам. Тут требовалась дополнительная проверка.       Стоит ему расшнуровать берцы, как мимо проходит Стив. Он оставил его пакет с продуктами у входа, к стене прислонил специально, чтобы тот не упал ненароком. Броку это ничуть не льстит. Все его мысли уже унеслись в сторону предстоящего штопанья его руки. Если Стив не контролирует свои руки — с чем бы это ни было связано, — давать ему шефство над иголкой и нитью буквально опасно для жизни. Такой и руку случайно отрежет. Вот Солдат будет ржать, если в следующий раз Брок придёт к нему с новой, железной, взамен случайно отрезанной гордостью нации.       Хотя вряд ли. Солдат уж ржать не будет точно.       А сам Брок позволяет себе короткий смешок. Стив включает в гостиной свет, уходит в кухонную зону — разделения в его квартире, в отличие от квартиры самого Брока, почти и нет. Судя по раздающемуся стуку дверец кухонных шкафов, Стив ищет аптечку. О её существовании в доме бывшего военного Брок даже не сомневается и своё время тратит на то, чтобы осмотреться. Слева от входа, у стены, он находит кресло и старый, немного затёртый диван, выставленный напротив кухонной зоны. Стараясь не вглядываться и не выискивать нарочно на нём пятен или каких-либо других следов чужой сексуальной жизни — жившая тут до Стива пара молодоженов с большей вероятностью перетрахалась на всех возможных поверхностях, — он быстро осматривает высокий торшер, вылепляет взглядом антикварный проигрыватель для пластинок. На последнем задерживается ненадолго, с одной стороны предполагая, что он может принадлежать самому Стиву, но, с другой стороны, слишком сильно не веря в это. Слой пыли на крышке говорит сам за себя, да и пластинок поблизости вовсе не видно. У дальней стены, противоположной входу, расположилось окно точно такого же размера, что и другое, находящееся за спинкой кресла. Квартира угловая, и его такое расположение ничуть не удивляет. Как, впрочем, и голые, светло-голубые стены. В гостиной он не находит ни единой фотографии и ни единой вещи, что указывала бы на наличие у неё жильцов. Чистоплотность настолько повсеместна, — не считая разве что проигрывателя, похоже, его не вытирали нарочно, — что Броку впервые становится неуютно просто из-за окружающего его пространства.       — Проходи, я ещё не обжился, поэтому может быть немного странно — Стив оборачивается к нему, замершему на пороге прихожей, из кухни и сразу же подмечает, куда Брок смотрит, подтверждая не только исторические сводки, но и догадку Брока — он отнюдь не дурак. После Стив бросает быстрый взгляд на гостиную, но тут же отворачивается. Брок успевает заметить лишь мельком, как его брови хмурятся. Это выражение лица некрасивое и неприятное, Брока дёргает лёгкой тошнотой вновь и окатывает изнутри раздражением: неужели никто из этих ебучих, невыносимо умных начальников не приставил к Стиву хоть кого-нибудь? Они просто бросили его?       Просто бросили его посреди океана с разбуженным кракеном на дне и предложили плыть?       Заебенно, конечно. Обычная классика реалий жизни, которые никогда Броку не нравились. За себя он не волновался и не переживал. Опыт почти сорока лет показывал, что он более чем в состоянии о себе позаботиться в совершенно любых обстоятельствах. Но не все были такими классными, как он сам. Только реалиям жизни на это было плевать, а Брок терпеть не мог сантименты, вновь и вновь вступая в них, словно в дерьмо, берцем. После вновь и вновь мысленно обтирал подошву о траву и матерился.       Что ж, по крайней мере, выброшенный в центре океана Стив не знал, что кракен жив, верно? По крайней мере, он не знал этого.       — Ты из Канзаса приехал? — сделав несколько шагов по гостиной, но всё ещё не найдя в ней ничего примечательного — и найдя слишком много другого, одинокого и тоскливого, — Брок заходит в кухонную зону. Он усаживается за стол, а по плечу уже стекает первая горячая капля. Чуть поморщившись, Брок стягивает бинт ниже по руке, даже не надеясь развязать его одной свободной, подтирает потёкшую кровь, а после снимает, что детский нарукавник. Приложив ткань сверху на неглубокий порез, он чуть придавливает осторожно. Кровь впитывается в бинт слишком быстро. А Стив разбирается с аптечкой слишком медленно. Даже со спины видна неуверенность его рук — Брок старается не смотреть на это неприятное зрелище.       — Что? С чего ты… — Стив оборачивается удивлённо, смотрит на него несколько секунд, пока Брок многозначительно глядит на его клетчатую рубашку. — Ах, это… — Стив коротко, нервно смеется и качает головой. Все его эмоции как на ладони, и Брока окатывает ими, что лёгкой морской волной. После больше полугода работы с Солдатом, который значительную часть времени продолжает притворяться суровым, тупоголовым ружьём, Стив, что тот же глоток свежего воздуха. Брок почти готов задохнуться, только бы не вдыхать. Только кто бы дал ему возможность выбора. — Нет, совсем нет. Я из Нью-Йорка, из Бруклина… Решил переехать вот.       Упоминание Нью-Йорка бередит старую дурную рану — Патрик тоже был оттуда. А Брок не был там почти ни единого раза, кроме похорон того же Патрика разве что. И бывать, впрочем, не собирался. Как бы внутри ни скребло, его жизнь в Вашингтоне его полностью устраивала. Темп, запахи улиц, достаточная безопасность собственного жилища. Он не один месяц заботился об этом, не один месяц подыскивал квартиру, не один месяц делал ремонт и даже не один месяц вызнавал информацию о проживающих вокруг людях. Переезжать отсюда было сравни сумасшествию, и он никогда об этом даже не задумывался. Ему было суждено умереть здесь или где угодно в любом другом месте. Ему было суждено быть похороненным в пустом гробу.       Если в начале Стив ещё посмеивается, пока говорит, то к концу фразы выражение его лица становится немного суровым. Брок старается следить за ним взглядом не сильно пристально, но не может избавиться от премерзкого, прогорклого ощущения. И это отнюдь не та горечь, что нравится ему в утреннем кофе. Она противная и вяжет на языке. Не желая давать собеседнику время на дестабилизацию, Брок продолжает:       — Сколько тебе лет, говоришь, пацан? Я в твоём возрасте ещё в военной академии учился… — он врёт беззастенчиво и нагло. И сам знает, что Стиву — за вычетом всех тех лет, что он пролежал в ледяном гробу — должно быть около двадцати семи. Ну, может, на год больше. Солдату, со всеми его побудками и миссиями, должно было быть примерно столько же. Совсем ведь дети ещё оба. Как их только угораздило.       — Мне? — Стив перебрасывает к нему взгляд, его глаза чуть удивленно округляются. По ним видно, что он буквально производит расчёты до того момента, когда вспоминает, что вряд ли ему нужно говорить свой реальный возраст. Брок даёт ему время, чтобы собраться со всеми своими отмороженными мозгами, накидывая ещё:       — Ты выглядишь знакомым… Мы не встречались раньше? — роль старичка-военного ему очень сильно не нравится. Она смешит и злит одновременно, только самого Брока это ничуть не волнует. Он смотрит на Стива словно бы задумчиво, будто и правда выискивает в своей памяти место и время, где они могли видеться раньше. Жаль, в том месте и времени самого Брока ещё не существовало.       И ему искренне интересно, как поступит Стив в данной ситуации. Сам Брок же позволяет себе предположение: Фьюри точно успел запретить Стиву раскрывать свою личность в полной степени во избежание ненужных конфузов и разбирательств. Хотя, само слово «запретить» в случае с Фьюри звучало слишком уж громко. Его методы были мягче, обходительнее и манипулятивнее. И, впрочем, совершенно точно в его стиле было вот так заселить Капитана в квартиру, оставив того одного и убедив никому о себе не болтать, и при этом напичкать весь квартал жучками да камерами.       Может, со стороны и казалось иногда, что Фьюри со своей манерой действовать радикально отличался от Пирса, но Брок перестал обманываться на шестом году работы с ними обоими, только получив папку-предложение с эмблемой многоголовой: они были в одинаковой степени хитры и опасны. И Пирс продолжал лидировать только лишь потому, что Фьюри был слепцом на один глаз, как минимум, — точно на тот, которым смотрел на Пирса. И в прямом, и в переносном смысле.       — Ах, нет, это вряд ли… Я только переехал, никогда не был в Вашингтоне раньше. Мне двадцать…семь всего, — его лицо приобретает странное выражение, но стоит ему опустить взгляд с лица Брока ему на руку, как он тут же моментально вспоминает, для чего они вообще здесь собрались. Подхватив со столешницы аптечку и самую малость погремев по пути пластиком, он подходит к столу и ставит её ближе к Броку. Для себя отодвигает стул — тот скрипит ножками, потому что Стив будто бы боится слишком высоко поднимать его над полом и не делает этого вовсе.       То, насколько он живой и неловкий, Брока самую малость подбешивает и слишком яростно режет глаза. Даже провалявшись не один десяток лет во льдах, он остается чувствующим и каким-то обычным, что ли, совсем банальным, и Брок совершенно не знает, как ему, блять, это удается. Что Солдат, что этот — похоже, их на одной фабрике игрушек делали.       На одной и той же фабрике, изготавливающей слишком живых и долговечных игрушек.       — У меня есть штука… Мне сказали, она останавливает кровотечение, нужно просто посыпать сверху… — усевшись на стул с аккуратностью и осторожностью, он разворачивается к Броку лицом, подвигается на самый краешек. Стул за собой не двигает, и наёмнику становится даже интересно, как долго он сможет так высидеть, словно на жёрдочке. Хотя, с его накачанными бёдрами, скорее всего, довольно долго. Брок хмыкает себе под нос и разворачивается чуть полубоком для удобства, неожиданно отлавливая свой мозг на мысли о том, что у Солдата ноги более стройные, а поступь плавная, почти кошачья. За следующую за этой мысль ему очень хочется себя ударить, но он лишь отводит взгляд к кухонному гарнитуру непонятного цвета.       В голове в такт пульсу бьётся сочное: несмотря на отличие Стива от Солдата, Брок был бы не прочь попробовать его бёдра на вкус.       И эта идея просто ужасная в своём истоке, а Солдат, пробудивший его жадное до удовольствия либидо, будет гореть в аду. Даже если нет, на следующей тренировке Брок об этом уж точно позаботится. В отместку за всё хорошее, но крайне неуместное в обстоятельствах его жизни.       Не желая давать себе спуску и разводить похабную вакханалию внутри головы, он переключает своё внимание назад во вне, на Стива. Тот факт, что он не знает банальных названий препаратов, Брок полностью игнорирует и совершенно не подаёт виду, что что-то не так. Пока что его задачей остаётся банальная разведка, и ему приходится буквально позволить позаботиться о себе. Занятие крайне неприятное, хотя у Стива и не дрожат руки, пока он забирает у него бинт и засыпает рану останавливающим кровь порошком. Немного просыпается Броку на камуфляжные брюки, но и это он игнорирует тоже.       Только то, как Стив самую малость краснеет скулами, опустив взгляд к нему на перепачканные бёдра, проигнорировать не может — пусть бы тот и смутился, что испачкал ему одежду, Броку было уже не важно. Чужая реакция настолько нелепо, банально и охуенно выглядит, что у него во рту собирается чуток лишней слюны. Похабная вакханалия в его голове предлагает настойчиво всё же дать ей шанс — Брок не даёт. Но и не врёт сам себе: не заметить природной красоты Стива можно разве что будучи слепым.       — А ты… Давно тут? — бросив быстрый взгляд на окружающее их пространство, Стив подвигает ближе аптечку. Его движение слишком резкое при том, что он почти её и не касается — Брок нарочно делает вид, что слишком задумчив, чтобы заметить это. Он, конечно же, видит, как Стив бросает на него быстрый, встревоженный взгляд, а сам только и молится всем мёртвым богам, чтобы этого чудика не приставили к СТРАЙКу — после появления Солдата в его жизни он стал молиться слишком уж часто.       Но глубоко внутри ему этого действительно очень и очень не хочется, как бы хорош собой ни был Стив и какой бы багаж капитанского опыта ни был у него за спиной. Хватит ему Солдата с его приблудами, а ещё того факта, что он вновь вернулся из ебейшего пекла и в скором времени его ждёт очередное воздаяние от суки-судьбы. Ничего хорошего ждать не приходится.       А Стив выглядит всё ещё неловко. Он и частью своей не похож на того сильного и волевого парня с военных хроник — в школе Брок частенько смотрел их на уроках истории. А в академии перестал так же, как их перестали учить спасать людей, — слишком быстро. Всё, чему их учили, так это убивать. Убивать, насиловать, крошить, измываться и мучить, конечно же, под слишком тонким и эфемерным предлогом спасения.       Но — что Брок выучил прочно и навсегда — для того, чтобы спасти кого-то одного, всегда нужно было убить кого-то другого.       Бросив на Стива быстрый взгляд вновь, он коротко, быстро и незаметно морщится. Ему странно и почти физически некомфортно от того, насколько сильно Стив напоминает собой растерянного мелкого пацана. У Брока словно бы двоится в глазах после контузии, и он всё никак не может сопоставить картинку сильного, взрослого героя из хроник с ощущениями мальчика-потеряшки, что сидит рядом с ним.       И лучше бы Стиву в ближайшее время собрать весь свой идеальный образ назад, пока Брок не заподозрил его во лжи и не начал злиться по-настоящему. Только как он сделает это, Брок не знает. И очень не хочет знать, потому что, по правде, Стив справляется много лучше, чем мог бы в тех обстоятельствах, которые ему предоставили. И Брока тошнит от всего этого. Всё ещё тошнит и от этой почти убогой квартирки, и от пустого пространства вокруг — Стив буквально олицетворяет собой ощущение одиночества, скрывая это всеми силами. Единственное, что он показывает, так это неловкость и неуместность. Но Брока всё равно тошнит — слишком ярко вспоминается этаж Солдата, безликий да минимально обставленный, и уставное мытьё холодной водой.       Может Алжир, преследующий его по пятам, наконец понял, что ему не убить Брока чужими смертями, и сменил тактику? Может, теперь он решил давать ему людей, от судьбы которых Брока тошнило?       Что ж. Идея была смешной до безумия, потому что помирать от тошноты Брок не собирался точно. Чтобы его убить, нужно было придумать что-то покруче.       — Да всю жизнь как-то. Вначале служба, теперь вот на пенсии уже который год. Всё равно подрабатываю, конечно. На пистолет не смотри, это так, муляж, чтобы отпугивать пьянчуг в клубах. Они-то совсем не разбираются, идиоты… — взмахнув свободной рукой и выражая тем самым всё своё негодование, вызванное чужой узколобостью, Брок бросает Стиву быстрый взгляд. Тот, наконец, позволяет себе всмотреться в оружие, рассматривает его прямо в кобуре. Брок ждёт, почти затаив дыхание, проходится взглядом по сосредоточенным голубым глазам, соломенного цвета бровям и светлой кожи крыльям носа. Пока Стив занят, он не отказывает себе в удовольствии опустить глаза ниже, к его губам. Разбуженное Солдатом либидо — пиздёныш блядский, и за что свалился на его голову — откликается, заманчиво ухмыляясь. Брок лишь отмахивается от него, ненавязчивого. Нет, конечно, это будет, сука, слишком уморительно, если он ещё и здесь свой член пристроит случайно — слава всем мёртвым богам, что этого уж точно никогда не случится.       Потому что даже палка стреляет раз в год. И его уже стрельнула — в воспоминаниях всё ещё был яркий, порочный рот Солдата и его стоны.       Стив смеётся, сдержанно и слишком наигранно, уже насмотревшись на далеко не муляж и перевязь на груди Брока. Он поднимает к нему взгляд, кивает. Говорит преувеличенно смешливо:       — Да, точно… Люди в этом времени совершенно не разбираются в оружии — и он врёт. Брок пропускает мимо ушей ошибочный осколок фразы про «это время», вместо этого концентрируется на чужом взгляде. Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза — Стив улыбается натянуто и врёт ему. Он точно увидел, что оружие настоящее, он точно всё понял. Что ж, притвориться глупцом было достаточно умно в этой ситуации. Брок позволяет себе чуть опасно оскалиться в ответ и кивнуть.       Стив понимает его без дополнительных слов. По его плечам пробегается быстрое напряжение, он отворачивается к аптечке и принимается осторожно копаться в ней, в поисках специальной иголки и медицинской нити. Брок косится на рану, подмечает, что кровотечение наконец остановилось, а он всё думает и думает о том, начал ли Стив уже корить себя за то, что пустил его в квартиру, или только вот-вот начнёт. Скорее всего, вряд ли. Даже будучи дезориентированным в новом веке, он точно мог постоять за себя. И точно не боялся.       Хотя Брок был бы не прочь узнать причину: почему же его впустили так просто и легко, да к тому же до сих пор не выгнали? Нет, конечно, Стив пригласил его, предложил помочь с раной, в благодарность за открытую дверь. Только Брок отчего-то не сильно верил, что он действительно мог помочь, еле управляясь со своими руками. А всё равно ведь предложил. И всё ещё не выгонял, хотя Брок явственно дал понять: шутить с ним отнюдь не нужно.       Очевидным пока что было лишь одно: Стив мутил воду. И, видя это явственно, Брок ничуть не удивлялся тому, что они с Солдатом когда-то давно были неразлучными друзьями.       — Всё дело в безграмотности потому что! Сейчас молодежи только и подавай, что с друзьями ночи напролёт тусоваться, девок по углам тискать за всякие…ну, знаешь, прелести… — бросив Стиву, что кость, стереотипные, узколобые фразочки, Брок поигрывает бровями нарочно — видел бы его Джек, он бы сдох со смеху — и тут же подмечает, как у Стива чуть краснеют кончики ушей. Если бы Брок умел рыдать, он сам зарыдал бы от смеха. Вместо этого, стараясь держать лицо, он подаётся немного вперёд, обращает на себя всё чужое внимание и понижает голос до заговорческого шёпота: — А что насчёт тебя, есть девчонка? Небось за ней и примчался, а? Красивая хоть?       Когда Стив поднимает на него большие, удивлённые и очень-очень растерянные глаза, Брок чувствует ярко: он, блять, не помнит, когда в последний раз так веселился. В особенности только вернувшись из ебейшего душного пекла. У Стива краснеют скулы, ровным нежно-розовым румянцем, а сам он только и может что рот приоткрыть, не в силах произнести ни слова. Он весь — большой и отчего-то слишком несуразный — вновь напоминает Солдата, который искренне не понимает чего-то, что Брок только что сделал. Такие времена прошли уже давным-давно, конечно, а когда были, веселья в них совершенно точно не было. Похоже, сука-судьба решила подкинуть ему второй шанс. Брок держится секунд десять, а после отстраняется с грубоватым смехом. У него в грудине клокочет сильнее, чем он смеётся в реальности. Отвечает, не таясь:       — Да расслабься ты, шучу я, шучу, — Брок чуть машет в чужую сторону свободной рукой. Стиву требуется несколько секунд, и он тоже позволяет себе короткий смешок: звучит напряжённо, всё ещё неловко. Брок позволяет себе мелкую наглую добивку: — Но девчонка-то есть, а?       Он смотрит с игривым прищуром, не пряча веселья в глазах, и тут уже Стив смеётся в голос. У него чуть подрагивают плечи, напряжение, сковавшее их, растворяется, выражение лица становится мягче. Качнув головой уже не так смущённо, он отвечает:       — Нет, подруги нет, — и улыбается мягко, без печали и без этой ебейшей потерянности. Так выглядит много лучше, и Брок мысленно даёт себе пять. Его умение стабилизировать всяких дедов, повылезавших из прошлого века, всё ещё остаётся на высоте, как и он весь.       Наконец найдя иглу и нить, Стив долго, аккуратно и с усердием дезинфицирует их влажной от антисептика ваткой. Брок до последнего не верит, что ему удастся вдеть нитку в иголку, но, на удивление, минут через пять у Стива всё-таки получается. Его руки всё ещё слушаются его с трудом. И Брок полностью игнорирует то, как иголка, и так изогнутая, чуть сильнее гнётся в его пальцах. Он закрывает на это глаза, лишь мимолетно и нервно вновь раздумывая о том, как этот неумеха собирается зашивать ему рану. Не то чтобы его это беспокоит сверх меры: Брок совершенно не опасается, что новый кривой шрам сделает его хоть самую малость хуже. Уж слишком он сам по себе хорош для этого.       — Ох, у меня нет обезболивающих препаратов… — уже потянувшись к его руке с иголкой, Стив замирает, смотрит на Брока чуть виновато. Он ждёт какого-то ответа, ждёт разрешения причинить боль, только вот не выглядит сильно готовым действительно сделать это. И Броку всё никак не удаётся избавиться от ощущения странности происходящего. Похоже, почти вековой отдых во льдах и новые обстоятельства неслабо раскачали гордость нации.       Либо же хроники и правда неслабо им всем налгали о храбром, умном и чрезвычайно крутом Капитане.       — Похуй, давай так. Не маленький, потерплю, — пожав плечами, он кивает, даёт своё позволение. Стив вдыхает поглубже, кивает тоже. Меж его бровей залегает хмурая, сосредоточенная складка, а свободную руку он опускает Броку чуть выше локтя. Прикосновение почти неощутимое, совершенно не сравнимое с тем, как он схватил Брока за запястье чуть раньше на лестнице. Стив буквально боится причинить ему вред.       Это немного подуспокаивает мелькающие в голове Брока мысли. Только он позволяет себе расслабиться, решив, что, возможно, всё будет не так уж и плохо, как Стив прокалывает край раны иглой и вместо того, чтобы осторожно вытянуть её, случайно дёргает. Поддетый край раны рвётся под натиском его неконтролируемой силы. Брок коротко шипит, стискивает зубы и отстраняется. Не давая Стиву и шанса попробовать вновь и превратить его кожу в ошмётки, он жёстко говорит:       — Ты уверен, что умеешь это делать?       — На самом деле, не очень, я… Нет, не умею. Я просто хотел, эм… — он вздыхает тяжело, закусывает щеку изнутри и смотрит на иголку у себя в руках. На Брока глаза не поднимает. Не имея ни малейшего желания затягивать эту трагичную сцену, Брок уверенно и мягко вынимает у него иголку из рук.       — Понятно всё с тобой. Давай я сам, — перехватив иголку удобнее в пальцах, он быстрым ладным движением поддевает край раны. Рука немного припухла, и боль ощущается ярче, но он мысленно отстраняется от неё. Игнорировать боль много легче, чем Солдата, — нынче это его мерило сложности обстоятельств. Стив утирает чуть перемазанные в крови пальцы влажной от антисептика ваткой и вздыхает. Бросив на его нахмуренное, виноватое лицо быстрый взгляд, Брок интересуется: — Так для чего переехал-то? Обидел кто?       Ему не то чтобы интересно, ведь он прекрасно всё знает сам, но Стива необходимо отвлечь, да к тому же и сам Брок не может прекратить разведывать обстановку. Раз теперь Стив живет в соседней квартире, он должен знать о нём всё, что только сможет вызнать. А в особенности то, как Стив врёт и о чём думает. Вероятно, у этого бедолаги срабатывает какая-то вера в человеческую искренность, вытянутая точно из прошлого века, потому что Стив отвечает спокойно и честно:       — Работу предложили… Завтра вроде как собеседование. Я им очень нужен, — отложив чуть багряную ватку на стол, он подвигается глубже на стуле, откидывается на спинку — та скрипит жалобно под силой его движения. А Стив только ладони зажимает немного нервно между коленями. Его взгляд поднимается к руке Брока, и движения, которыми Брок себя штопает, кажется, немного его гипнотизируют. Оно и не удивительно. После стольких лет на службе Брок обращается с иголкой ловко и быстро. Даже не кривится, пока подтягивает нитку, соединяя края раны. Стив выглядит задумчивым.       — А что насчёт них? Они-то тебе зачем сдались? Платят хорошо? — Брок чуть делает новый стежок. Дома нужно будет ещё помазать обеззараживающей мазью сверху, и он отмечает это на границе сознания. В животе тихо урчит от голода, но на часы Брок не косится — помнит прекрасно, что до полуночи осталось совсем немного. Почему Стив ещё не спит в это время и почему вернулся так поздно, ещё и без верхней одежды, Брок не спрашивает. Его догадка — возможно, неверная — о том, что в темноте легче спрятать свою реальную личность, ему в достаточной степени нравится, чтобы не донимать самого себя расспросами. Взгляд случайно падает на кепку, что Стив оставил на столешнице, — на ней нет совершенно никаких опознавательных знаков. Какая скука.       Стив в ответ пожимает плечами, вздыхает тяжело. Он отвечает медленно, всё ещё наблюдая за ловкими пальцами Брока и блеском иглы:       — Да… Нет… Не знаю… Новый город… Тут очень непривычно. Везде очень непривычно, — он жмёт плечами вновь и отворачивается. В выражении его лица прячется печаль и одиночество, но Брок не раскапывает, не вглядывается. Хватит и того, что он вообще позволил себе повеселить этого грустного потерянного вояку. Лезть в дебри чужих сантиментов он точно не собирается.       — Освоишься. Если чего будет, заходи. Служивые своим всегда рады, — сделав последний стежок, он закрепляет нитку. Опустив голову, прихватывает её губами, а после откусывает. Подняв голову назад, он встречается с напряжённым, встревоженным взглядом Стива. Тот говорит неожиданно чётко:       — Я не говорил, что служил.       Если момент с пистолетом он ещё мог опустить и притвориться дурачком, то здесь этого не делает. Похоже, чувствует реальность угрозы или, может, ещё что. Брок фыркает, откладывает иголку на стол и смотрит на него в упор. Больше не прячась, он качает головой и спокойно, уверенно перебивает Стива:       — У тебя взгляд больной, Стив. Такой только у военных бывает. Поверь мне. Хоть зашивать ты и не умеешь, — усмехнувшись напоследок, он выжидает несколько секунд. Стив чуть удивлённо приподнимает бровь, после отводит взгляд и грустно усмехается. Кивает сам себе пару раз, отвечая:       — Да… Правда.       Брок смотрит на него ещё несколько секунд. И всё ещё молится всем мёртвым богам, что ему не поставят под надзор этого растерянного недотепу.       Правда, уже не так уверенно и нагло. ^^^       Ночью он плохо спит. Ему снятся светлые мягкие кудри Патрика и его смех. В его сне Патрик живой и дышащий, он даже не погибает в конце, но Брок всё равно просыпается разбитым. Впервые за долгое время он раскрывает глаза, переворачивается на спину и просто лежит, смотря в потолок. Он не подрывается с постели, бодро и заведённо, не отжимается, не глотает таблетки вновь насухую. Нет. Это всё, кроме разве что бодрости, он сделает позже. Вначале же он просто лежит и смотрит. В потолке нет ничего примечательного — если бы Брок его видел, он бы это заметил.       Но он не видит.       В теле чувствуется усталость. Раньше с ним такого не было по утрам, но, похоже, рано или поздно оно приходит за всеми. Это сиплое, горячее дыхание приближающейся смерти — Брок запоздал с приветствием на двадцать лет. И сколько бы он ни оттягивал этот момент, это мгновение, оно всё равно наступило. Подниматься с постели не было никакого желания, словно Алжир, весь какой есть, уселся пепелищем да пеклом ему на грудь и давил. Ещё давила Кларисса. И Солдат тоже — давил, придавливал, теснил в угол и смотрел своими большими, дымными глазами. Как он не понимал, что уже давным-давно пора было свернуть Броку шею ради своего же здоровья… Думать о том, что он понимал, но делать просто не хотел, Брок не мог. От этого его тошнило до блевоты буквально, а сердце — его мёртвое и отсутствующее сердце — билось быстро и сильно.       Когда он думал о том, что Солдат не хотел уходить осознанно, Брок на мгновения ощущал себя живым. Только вот иллюзии при его работе были самым небезопасным зрелищем, и каждый такой раз он с лёгкостью напоминал себе о банальной детальке.       Солдат не знал про Алжир. Ещё Солдат не знал про Клариссу. Раз уж втолковать себе, что Солдат всё ещё наполовину бессмысленное оружие, не получалось, он использовал другие козыри — кровавые, свинцовые и бескомпромиссно рабочие.       И сколько бы Таузиг ни спрашивал у него про их будущее, сколько бы Джек ни смотрел потеряно, а Мэй — шкодливо, Брок никогда не признается им: он осознанно идет на плаху сам, вытягивая попутно тех, кто этого не просил.       Не просил, но точно заслуживал. Априори.       Как, например, Солдат.       Если бы только он не смотрел так игриво, если бы не сучился, если бы не был собой, задача Брока была бы легче. А может, её бы и не было вовсе. Уж себе Брок мог не врать: если бы Солдат не был достаточно силён, Брок не стал бы заниматься всем этим. Просто потому что это было бы бессмысленно.       Все мысли этим ранним утром вертелись вокруг вчерашней миссии, вокруг миссии начала прошлого июня, вокруг пекла, вокруг Солдата и Капитана… Хотелось бы подвести итоги, чтобы подготовиться к будущему удару со стороны суки-судьбы, но подводить было нечего. Он словно бы влез в какую-то слишком мудрёную шахматную партию, и от одного хода до другого приходилось выжидать месяцами. Выжидать и собирать информацию — всё, что ему оставалось.       Информации тоже было немного — про Стива, нового игрока на этой задрипанной, скользкой от морской воды доске, уж точно. Конечно, про него были ссылки — сотни ссылок — в интернете и часы военных хроник, но много интереснее Броку было не прошлое, а настоящее. В настоящем был совершенно иной контекст, и даже если Стив остался прежним, у него не оставалось ни единой возможности, чтоб как-то увернуться от изменений. Ему придётся измениться, ему придётся потеснить собственные ценности ради новых.       Ох, Пирс мог бы с лёгкостью этим воспользоваться, и Брок думает об этом походя, пустым взглядом глядя в светлеющий утренний потолок. Сильно за эту мысль он не цепляется, буквально не веря себе же. Не доверяя даже. Нутро уже чует, подкидывает догадки и недомолвки, но даже после Солдата, после всего, что с ним сделали, Броку не верится, что Пирс может поступить так.       Что Пирс может решиться завербовать Капитана.       Хотя, честности ради, Брок посмотрел бы на это из чистого спортивного интереса, и это, как и ещё тысячи других вещей, было главной причиной, почему Джек любил повторять, что у него не было сердца. Правда ведь, не было. Он был даже на полсотни уверен, что получил бы искреннее удовольствие, наблюдая за тем, как сопротивляется Капитан.       Если Пирс правда решится заняться им, лишь это ему и останется — сопротивление. Борьба с болотом или, может, сизифов труд — это можно было называть по-разному, но глубоко внутри себя Брок не верил, что у нынешнего, неловкого и безвольного, Стива получилось бы противопоставить ГИДРе хоть что-то. Он был слишком лёгкой фигурой, бесполезной даже, что те же пешки. Ещё он был призраком прошлого столетия, чуть более живым, чем, может, Кларисса или Патрик, но всё равно призраком. И пусть для других Капитан был идеалом, новой американской надеждой и гордостью великой нации, Броку было самую малость на это плевать.       Он не верил в идеалы. Он не надеялся. Он прекрасно знал, что его нация уже давно прогнила насквозь.       И как бы ни был прославлен Стив своей победой над ГИДРой — пусть он и дальше сладко спит с этой мыслью, — весь этот балаган был полноправной фикцией. ГИДРа цвела, что ряска на болоте, с каждым новым днём расширяясь и множась. Вода уже давно застоялась и смердела на многие мили вокруг, только не то чтобы кому-то было до этого дело. А тем, кому было, слишком сильно не хотелось подыхать.       Хотя Броку, к примеру, хотелось, и очень уж сильно. Только от мысли о том, что Лили останется без отца, которого своей смертью Брок утащит следом, его выкручивало тошнотой. Думать глубже и дальше, обо всём остальном СТРАЙКе, он даже не собирался. И думать о том, как Стив пережил фиктивную смерть Солдата, — тоже. На это, к счастью, не осталось времени. Будильник зазвонил во второй раз, и он с тяжёлым вздохом вынырнул из забытья. Проморгался, потёр лицо ладонями, а после полез за таблетками в ящик. Нарочно не выключая будильник, чтобы чуток выбеситься надоедливым звуком и прекратить даже единой мыслью касаться этих бесполезных сантиментов, Брок давится таблетками, проглатывает через силу насухую и после скатывается на пол. Тумбочка вновь не бьёт его в висок, позволяя прожить ещё день.       Утро проходит в обычной рутине. Он завтракает, но непривычно не насвистывает испанские мелодии, пока крутится у плиты. Пока новый день ждёт его со своими выебонами и заковырками, он молча молится всем мёртвым богам.       Только бы в этой сумасшедшей рулетке ему не выпал Стивен Грант Роджерс. Только бы не он.       Уже на выходе Брок вспоминает о Джеке и скидывает ему быстрое смс. Джек только собирается выезжать и соглашается дождаться его. Улица встречает лёгким мокрым снегом и привычной зимней прохладой, и только забравшись в машину да включив подогрев сидений, Брок вспоминает о том, как вчера был одет Стив. У него невольно пробегает волна мурашек по позвонкам. От подъездной двери до машины от силы пара метров — стоило ему пройти их, как он уже успел немного подмёрзнуть. И как бы вкусен ни был холод, мысль о том, что Стив шарахался по улице в одной рубашке, вкусной отнюдь не была.       Раздражённо вывернув руль и отъехав от дома, он постукивает кончиками пальцев по кожаной обивке. Музыку включать не хочется, и Брок едет в тишине и молчании. В салоне противно тепло. На половине пути он приоткрывает окно, почти задыхаясь от свежести начала февраля, что тянется с улицы. Стоит ему только подъехать к Джеку, уже дожидающемуся его на ближайшей к дому остановке, как они мгновенно едут дальше. Брок закрывает окно, достает глушилку и показательно включает её, бросая после на приборную панель. Привычного писка не раздаётся, оповещая, что его машина чиста, но Джек замечает этот жест. Вздыхает тяжело.       — Блять. Окей. Что? — бросив коротко и быстро пару слов, Джек расстёгивает парку, вытаскивает из кобуры пистолет. Он быстрыми, ладными движениями проверяет магазин, чтобы тут же вернуть его на место с характерным щелчком. Оружие оставляет на коленях.       — Мэтью звонил вчера вечером… — Брок замечает его манипуляции, хмурится и поджимает губы. Он говорит тяжело, с лёгким надрывом в голосе. Замечает его, впрочем, сразу и откашливается в кулак. После продолжает, перехватив руль руками увереннее: — Нашёл новые шмотки. С изображением Капитана Америки.       Он выдерживает паузу, а у Джека рот открывается натурально. Потеряв дар речи, наёмник выдает что-то невразумительное, нечленораздельное, а после щипает себя за руку. Это отрезвляет его, и он говорит уже грубее, резче:       — Если ты. Блять. Шутишь. Ей-богу, я сброшу тебя с птичника, Брок, если ты, нахуй, сейчас пошутил, блять! — его голос звучит с надрывом, и Брок его понимает. Они оба понимают: больше ничего хорошего можно не ждать. Вообще и насовсем. Никогда.       Если Солдат был просто очередным этапом и перевалом, который можно было перейти, а после забыть о нём, то появление Капитана априори несло с собой перемены. Пусть тот и был сейчас бесполезным недотёпой, он оставался символом и ожидать от него в долгосрочной перспективе можно было чего угодно.       — Я сам себя сброшу, не сомневайся. Только до этого не дойдёт, Джек. Мэтью врать не станет. Видел своими глазами, говорит, но судя по всему, их ещё давно шить начали. Ещё в начале осени, — он выкручивает руль, сворачивая в подворотню, чтобы срезать путь, и сбрасывает скорость. Джек смотрит на него внимательно, с прищуром, и медленным, напряжённым движением убирает пистолет в кобуру. Быстрым кивком даёт понять, что понял, о каком именно начале осени говорит Брок — о той почти сорвавшейся миссии, когда им с Солдатом не хватило квинджета, потому что все отправили в ледники.       — Мэтью хочет эти футболки себе? — быстро оглядевшись, Джек ерзает в кресле, пару раз нервно сжимает руки в кулаки. Они не говорят о том, что Капитан был и остаётся адептом морали и справедливости. Ещё они не говорят о том, что будет с ними со всеми, если этот адепт узнает о существовании ГИДРы. Даже если он и решит идти в сопротивление, идти на войну — и пусть ни черта у него не выйдет, пусть он проиграет, — от них останутся лишь простреленные насквозь тряпки.       Если, конечно, хроники не лгут, и Капитан Америка не маркетинговый ход, нарисованный вокруг потерянного и неловкого перекачанного пацана.       — Не знаю. Сегодня думать будет. Может, с орлом посоветуется. Не знаю я, Джек! — отвернувшись к окну, он неторопливо ведёт машину дворами. Вздыхает, впиваясь пальцами в руль. Под орлом он, конечно же, подразумевает Фьюри, но Джеку отнюдь не нужно пояснение. Он поднимает ладони к лицу, трёт его жёсткими движением. Чуть выждав, Брок добавляет немного сдержаннее: — Надо смотреть и не торопиться. Рано покупать что-то, Джек. Мэтью ещё не решил.       — Если Мэтью захочет… Блять, Брок, если Мэтью захочет эти шмотки, нам придётся зад на американский флаг рвать, чтобы каждый раз их отстирывать дочиста, — его руки вздуваются венами от напряжения, голос скачет, почти что долетая до разъярённого шёпота. Брок молчит несколько минут, давая ему остыть и успокоиться.       Они выезжают из подворотен почти у самого поста на въезде в Трискелион. Джек приоткрывает окно без спроса, долго вдумчиво дышит, а после закрывает его назад. Он поворачивается к Броку, смотрит на него внимательно, цепко. Он ждёт решения командира. Он готов. Времени остаётся мало, слишком мало. Впереди уже маячит ненавистный Броку мост, ведущий к птичнику.       И Брок впервые с самого знакомства с Солдатом, наконец, позволяет не просто признаться себе в том, что он чувствовал — будет какой-то пиздец. Это ощущение сопровождало его, спасибо суррогату Алжира начала июня, всё проходящее время, и он чуял, он ожидал. Что ж. Теперь у него на руках был козырь всем козырям — в послушности Солдата сомневаться не приходилось. Прямо сейчас Солдат был, пожалуй, настоящей марионеткой в его руках. Любой приказ, любое желание — он исполнил бы всё, что Брок бы ему ни приказал. И это было охуительной форой. Единственное, в чём ему нужно было убедиться, так это в крепкой сердечно-дружеской привязанности Капитана. Судя по реакции на названное вчера вечером имя, привязанность была.       Главное чтобы она была достаточно глубинной и драматичной — с таким расположением фигур и дополнительной неубиваемой солдатской ладьёй на доске Брок мог сыграть свою партию с лёгкостью. Там сманипулировать, тут надавить, добавить щепотку угрозы лично Капитану. Всё-таки у него всё ещё был код из десяти слов, и пусть бы он был не у него одного — это тоже было вопросом времени. Брок был готов сделать что угодно, что только придётся, чтобы только вытянуть свой зад и задницы своих людей из заварушки, если она начнётся.       Именно поэтому он столь яростно не хотел, чтобы Солдат к нему привязывался. Брок был двуличен и лжив до самых глубинных своих структур. И двойного дна в нём не было — лишь бездонная пропасть из злобы и выживания. Джек был прав насчёт него и его отсутствующего сердца, и если бы он только знал, насколько… Но после пятнадцати лет бок о бок он знал. Точно знал, и Брок не обманывался в его знании обо всём, кроме разве что самого Алжира.       Сколь бы заманчивы ни были сантименты в тандеме с чужими дымными глазами, изначально Брок так и так рассчитывал на увеличение собственной боевой мощи. Не он обманул Солдата. Солдат обманулся сам. И это всё ещё не было проблемой Брока.       Помедлив и чуть прикрыв глаза, он ухмыляется нагло, кровожадно. В грудине скребётся что-то невыносимое, с привкусом сантиментов, и он задавливает это насильно, вспоминая Патрика. На месте Патрика Броку оказаться совершенно не хочется, поэтому он бросает коротко да чётко, перерубая словами шальную голову своих сантиментов:       — У нас есть чем откупиться, Джек. И поверь мне, откупимся от Мэтью и за себя, и за своего брата, — остановившись позади джипа Таузига на пропускном пункте, Брок поворачивается к Джеку и скалится широко, сучливо. Идея приходит к нему в голову в моменте слишком быстро, ступая по тонкому, прозрачному льду из великой дружбы Капитана и Сержанта. О том, насколько тонок и не проверен этот лёд, Брок Джеку рассказывать, конечно же, не станет. За годы работы лучшим, чему он научился, всё ещё являлось сокрытие информации. В своей голове Брок называл эту информацию непроверенными фактами и вины совершенно не чувствовал.       — Я не знаю, что хуже: то, насколько это дикая идея, или твоя бесчеловечность, Брок, — Джек качает головой, вытягивает из внутреннего кармана парки пропуск, не глядя. Он всё смотрит и смотрит на Брока цепко, вдумчиво. Он отчего-то совершенно не ужасается — похоже, за годы своей жизни Брок всё-таки научился подбирать людей себе под стать. И он ждёт ответа, он ждёт решения Джека, он ждёт подтверждения. Ждёт и, впрочем, дожидается слишком быстро. Джек говорит серьёзно и с лёгким вызовом: — Я в деле.       И Брок тихо, грубо ржёт. Другого он и не ожидал. ^^^