Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       У него никогда не было матери, которая читала бы ему сказки про принцесс и великие поступки любви. Отец такой чепухой заниматься не стал бы даже под страхом смерти. Своё детство Брок провёл на улицах, и в улицах не было ничего романтичного или возвышенного. Иногда находя других таких же, как он, шкетов, Брок брал над ними шефство, и они носились по дворам и детским площадкам в сумасшедших развесёлых играх. Сдружиться накрепко ни с кем из тех ребят у него так и не вышло. Девочек, которых он мог бы полюбить, среди них не было, а для того, чтобы допустить хоть мимолётную мысль о том, чтобы полюбить мальчика, он был тогда ещё слишком мал.       Для того, чтобы допустить мимолётную мысль — в мире была любовь.       В школе девочки были второстепенной, фоновой частью его жизни. Общение с ними Броку совсем не давалось. Учителя за спиной говорили, что это всё воспитание отца-военного, но и в позднем возрасте Брок не мог с ними согласиться — отец его не воспитывал, отец его убивал. Единственной, чем он был занят в школе, была учеба. Без хороших баллов ему не удалось бы поступить в академию: вначале эта идея была желанием заполучить гордость отца, но к четырнадцати годам ему просто хотелось сбежать уже нахуй из дома и никогда не возвращаться.       К тому времени отец начал пить чаще. Чаще же начал поднимать на него руку. И Брок даже пытался давать отпор. Пытался так же, как могли бы пытаться все те, кто вступил бы с Зимним Солдатом в драку в полную силу.       Это было чистой воды самоубийством.       Уже в академии, повстречав Патрика, о великой любви Брок не думал. Он наконец дорвался до секса, до чужого жаркого тела, и даже не упуская из взгляда реальной личностной привлекательности, он не сильно придавал этому значения. Два года спустя уже было слишком поздно, чтобы расставлять какие-либо приоритеты, — Патрик скончался.       Был убит, Брок.       Это было убийство.       Ещё через несколько лет ему повстречалась Кларисса… Не то чтобы что-то в его жизни сильно изменилось. Но и подле неё он не раздумывал о поиске великой любви. Сама её концепция была для него странной и противоестественной. Брок совершенно точно не понимал, для чего она была нужна. В его жизни тогда было всё и два мёртвых призрака сверху. Он мог позволить себе любые траты и любых проституток. Будучи вольным и никому не обязанным, он поистине наслаждался собой — вопреки всему и вопреки словам отца, он стал самым настоящим военным. Жизнь наёмника была хороша. Неприятные миссии можно было игнорировать и запивать литрами высокоградусного, а приятные — вспоминать с ухмылкой. После ухода Клариссы он зарёкся к кому-то привязываться, лишь вновь убедившись — в Алжире сам себя проклял.       И теперь Алжир топтался за ним по пятам.       Ему не нужна была любовь. Она не нужна была ему на протяжении всей его жизни. А потом он познакомился с Ниной — игнорировать факты своего прошлого и дальше было невозможно. Эта женщина появилась в его окружении, невольно оставив ему до конца его существования лишь одно.       Этим одним было желание умереть.       А Нина была удивительным самородком. Резкая, грубая, надоедливая матершинница — половина баров в Варне закидывала её в чёрный список после первого же посещения. Впервые в жизни Брок понял, что сука-судьба ещё может его удивить в двадцать восемь: он увидел, как Нина общается со своим сыном. Это произошло случайнее, чем что-либо другое. Пацанёнок должен был быть на выходных у родни — там же, где застряли Джек с Кейли, но решил вернуться на день раньше, никого не предупредив. Об этом Брок узнал уже позже, а вначале он проснулся около полудня от негромкой мягкой беседы матери с сыном. Вначале, спросонья, он даже не понял, что женский голос принадлежит Нине.       Она говорила с такой мягкостью и нежностью, так грациозно и аккуратно рассказывала о том, что Адаму — так звали её сына — стоит позвонить бабушке с дедушкой и извиниться, что он ушёл не предупредив, ведь они могут волноваться — Брока затошнило через первые же полторы минуты. Ещё она говорила о том, что ехать на электричке в первый раз одному могло быть опасно, и что ему стоило позвонить ей вначале. Она говорила, как сильно любит его, и рассказывала, что совершенно на него не злится, но в следующий раз ему лучше будет всё-таки предупредить её, потому что она будет беспокоиться. Она отвечала на его глупые, подростковые вопросы о чувствах, о правилах и договорённостях необычно мягко и осторожно. А после ещё полчаса слушала о том, как именно Адам добирался до дома. Она смеялась вместе с ним с неловких моментов его путешествия так, словно бы его поступок имел не только пугающую сторону, но и что-то невероятно классное.       Она смеялась вместе с ним так, словно он был ей дороже всего этого мира. И в ней была храбрость не прятать это. В ней была храбрость жить.       В то утро Брок понял, что в нём такого не было — все эти девять лет, с самого Алжира, он лишь умело лгал себе. Он не плакал тогда девять лет кряду, с момента смерти Патрика. Даже когда оказалось, что Кларисса мертва, он не позволил себе проронить ни слезинки. Но лёжа в гостиной и слыша сквозь прикрытую дверь чужой разговор, нежный и полный любви, он расплакался. Закрывая предплечьем лицо и пытаясь пробить ком в горле, Брок осторожно, через силу, дышал. С кухни словно бы веяло теплом и чем-то таким сладким, но не отталкивающим — он не знал, что это. Его так никогда никто не любил.       Его просто никто никогда не любил.       И у него никогда не было матери, что читала бы ему сказки о великой любви. За всю свою жизнь Брок так и не научился ей. Единственное, что он успел понять незадолго до пришествия третьего десятка, — любовь одна, и она везде одинаковая, где настоящая. Но познать её… Через нежность, через ласку и медленные, осторожные прикосновения, через уважение не из страха, а из желания уважать, через восхищение, через принятие и через спокойствие — познать её такой у него так и не вышло. Ему просто не нашлось с кем.       Хотя, честности ради и стоило сказать, что Брок не то чтобы искал кого-то. Всё, что он делал — защищал других людей от себя.       Всё, чем он являлся, — был убийцей.       И вот он замер здесь, а Солдат уже разрешил, уже позволил ему всё то, что — Брок был уверен — читалось в его кровожадном взгляде. Солдат видел, что его хотят уничтожить. Солдат был готов к этому. И Брок не знал, был ли в чужой жизни опыт этой великой да сказочной, но точно знал — быть палачом он не собирался. Как бы сильно ему ни хотелось спустить пар, выплеснуть всё наболевшее.       Он мог дать Солдату что-то большее, чем ненависть и бесконечное насилие. И пусть после это могло ранить его самого насквозь — Брок никогда не умел выбирать, но правда была в том, что он действительно не умел выбирать что-то не разрушительное для себя самого.       — И не надейся, принцесса, — протянувшись рукой к Солдату, он обнимает его ладонью за шею сзади и несильно тянет к себе. И там, где хочется дёрнуть, стиснуть сильнее чужой загривок, он еле-еле прикасается к тёплой коже. Брок буквально напуган этим новым, собственным прикосновением, но показать это сейчас для него сравни мгновенной смерти, и он хмурится, поджимает губы жёстко. Солдат, весь неожиданно плавный и привычно текучий, перестраивается под его настроение, подступает к нему и сразу опускает живую ладонь Броку на бок. Он смотрит с вопросом, он смотрит с удивлением и испугом ему прямо в глаза. Потянувшись к его губам, Брок шепчет негромко: — Мне жаль…       — Врёшь, — договорить ему не удаётся. Солдат откликается, подаётся ближе и обличает его. Быстро фыркнув, Брок опускает вторую ладонь ему на щеку. Его большой палец соскальзывает Солдату на подбородок, и вновь Брока выкручивает этим жестоким: надавить, приоткрыть чужой рот, укусить за нижнюю губу до металлического привкуса крови, до мяса. Он только медленно ведёт прикосновением по коже и вздыхает тяжело. Договаривает сквозь шум воды и мелкую паузу:       — …что теперь мы оба в дерьме, — потянувшись к его губам, Брок касается их слишком медленно. Ему всё ещё хочется до чесотки в ладонях оттолкнуть, врезать, ударить, навредить, и хотя никогда в нём не было столь яростной тяги к настоящему насилию во время секса, с Солдатом сейчас иначе не получается. Ему остаётся лишь надеяться, что эти проклятущие переживания не вечны и когда-нибудь вымрут.       Солдат весь исходит крупной дрожью, горбится под его руками и стонет ему в губы. Он так и не отвечает на его последние слова, вместо этого упираясь железной ладонью в кафель душевой кабинки. Щитки его руки звучно перестраиваются совсем рядом с ухом Брока, но тот не вздрагивает. Лишь подаётся вперёд, ещё ближе — его бёдра сталкиваются с такими же нагими бёдрами Солдата. Внизу живота чётко ощущается его твёрдая эрекция, и Брок лишь хмыкает в поцелуй. Вся та бережность и нежность, с которыми он обращается к Солдату, его буквально выбешивают лишь сильнее. Это тошнотно и отвратительно страшно. Ему приходится контролировать одновременно движения обеих рук, губ и тот напор, с которым он целует Солдата.       — Ты напряжён… — Солдат откликается, моментально подмечая его состояние. И Брок отстраняется — чуть более резко, чем стоило бы. Поджав губы, он трёт влажной ладонью лицо. И даже слов найти не пытается, чтобы объяснить всё, что засело в грудине. Знает ведь, что не найдёт.       На долю секунды ему даже кажется, что эта игра в нежность и бережность ему не по зубам, но уже в следующую Солдат соскальзывает вниз и становится на колени. И Броку уже ничего не кажется. Его полувозбуждённый член заинтересованно вздрагивает, а сам Брок вздрагивает весь уже секундой позже — Солдат поднимает к нему глаза.       Он смотрит так же, как смотрел тогда, на затерянной трассе в начале осени.       У Брока по плечам бежит волна горячих мурашек. Он медленным движением пальцев вплетается в волосы Солдата, собирает их в кулак на макушке. А после медленно, несильно тянет — на пробу. Солдат приоткрывает губы, сорвано выдыхая, соскальзывает ладонью к своему члену и медленно проводит по нему кулаком. У него самую малость закатываются глаза.       Ему хорошо, и это видно по выражению его лица. По лёгкому, почти неразличимому румянцу на скулах. По дрожащим векам. Опустив вторую ладонь Броку на бедро, он медленно, спокойно поглаживает его по влажной коже, чуть давит пальцами — для него это аккуратное, нежное движение настолько естественное, что Броку взвыть хочется. Но он не воет. Останавливается лишь на том, как его эго впитывает/выжирает из пространства эту картинку опустившегося на колени Солдата. Медленно-медленно, но Брок успокаивается — вынуждает себя.       — Давай-ка, принцесса, напомни мне, какой у тебя сладкий рот… Я смотрю, тебе нравится погрубее, — он не собирается задавать прямого вопроса, в реальной надежде на то, что Солдат ответит на эту дурную, почти пустую провокацию. Хватит и того, что он уже попытался быть нежным. На сегодня его лимит чего-то жуткого и противоестественного всей его природе был определенно перевыполнен, но пустить всё на самотёк Брок не мог. Ему нужно было убедиться, что Солдат принимает каждое его действие не потому что так нужно. А потому что ему так нравится.       — Нра-авится… — он почти урча растягивает эти ебучие гласные, и Брок мысленно материт его всеми теми словами, что ему только удаётся вспомнить. Его член наливается кровью и твердеет, бедро коротко вздрагивает под тёплым прикосновением чужой руки. Потянув его голову к себе, Брок скалится. Его пальцы отпускают уже намокшие, потемневшие пряди волос Солдата, а после медленно прочесывают их. Солдат жмурится, трётся щекой около его тазовой косточки, оставляя за собой след на раздражённой короткой щетиной коже.       Брок реагирует на это прикосновение, подаётся ближе. Его пальцы спускаются Солдату на затылок, и он лёгкими движениями массирует его шею, надавливает еле-еле. Послушно и мягко Солдат тянется вперёд. Он обнимает головку члена Брока губами, обводит её языком — горячо и влажно. Брок откидывается головой на кафель, случайно прикладываясь об него затылком сильнее, чем ему хотелось бы, и жмурится. Его пальцы вновь сжимаются во влажных прядях, управляя головой Солдата, натягивая его рот на свой член.       Всё заканчивается слишком, позорно быстро для него. Солдат, зараза, вновь берет глубоко и принимается сучливо сглатывать. Брок даже оттянуть его за волосы не успевает достаточно далеко, просто вздрагивая всем телом и выстанывая что-то матное. Солдат весь, как лавовая лавина — выжигает внутренности кипятком, пускает горячие искры по позвонкам и смотрит, смотрит этими своими дымными глазами так, словно хочет Брока забрать.       Забрать себе и не отдавать никогда, никому, ни за что.       Брок не понимает, нахера он ему сдался, но со скрипом покоряется.       По лодыжке мажет коротким чужое выплеснувшееся семя. У них обоих совершенно нет выдержки. Его собственная сперма попадает Солдату на язык и губы, и тот слизывает без единого сомнения. Ему не противно. Он готов принять, похоже, всё, что Брок только захочет ему дать. Даже пусть бы это будет свинец меж глаз.       — Что ж ты, бля, делаешь… — ухватив Солдата за волосы жёстче, он оттягивает его голову назад, запрокидывает, а после обнимает другой ладонью нижнюю челюсть. Он проходится большим пальцем по чужой нижней губе, и она мягче лепестков самой красивой розы — Брока подташнивает от такого сравнения. Будучи закалённой сталью, он всю свою жизнь сторонился этих мраморных, нежных сантиментов.       Что ж. Солдат притащил ему целую кучу и вывалил у его ног. Что делать с ними, Брок нахуй не имел ни малейшего понятия.       Не давая Солдату обнять губами его большой палец и втянуть его в рот, он хватает его за плечо и тянет вверх. Солдат поднимается ладно и спокойно. В его движениях нет и десятой части всей той беспомощности и механичности, готовности к боли, что была там полдесятка минут назад. Теперь он уверенный и сучливый — поднимается на ноги, нависает над Броком и тянется к его губам. Они целуются развязно и медленно. У Брока во рту скапливается слюна — с отдаленным привкусом чужого рта и собственной спермы — и он сглатывает этот вязкий, влажный комок. Солдат запускает свой язык ему в рот, но недостаточно настойчиво. Брок выгоняет его прочь, перехватывает инициативу.       У него вновь мелькает — уже второй раз, кажется — шальная/дурная/пропащая мысль о том, каково было бы позволить этой смертоносной машине доминировать над собой. Мысль эту в реальность он воплощать не собирается, уж слишком опасное это занятие, но в его грудине, откликаясь на неё, вскидывается похоть.       Если бы Солдат был достаточно адекватен, чтобы не дестабилизироваться случайно и не навредить ему, Брок бы отдался ему с радостью. Солдат всё ещё выглядел как тот, кто мог бы нагнуть его — властно, бескомпромиссно и не оставляя ни единого места для манёвра.       И это было горячо. Пусть бы и было заперто внутри разума самого Брока.       Он не знает, сколько проходит до момента, когда он, наконец, отцепляет от себя Солдата. Это приходится сделать почти насильно — самому оторваться ещё сложнее. Чужая кожа под пальцами влажная, мягкая и горячая. Всю душевую кабинку уже заволокло паром, его отсутствующее сердце бьётся где-то в глотке, но он продолжает сжимать бока Солдата, скользить пальцами по позвонкам и ягодицам, в жалких попытках поцарапать подрезанными ногтями. А Солдат весь изгибается в его руках, еле слышно стонет ему в рот и притирается бёдрами. Он снова возбуждён, мажет чувствительной головкой члена по его животу и соскальзывает железной ладонью по кафелю — снова, и снова, и снова. В какое-то мгновение Брок добирается ладонями до его ягодиц окончательно, сминает их в ладонях, разводит в стороны.       В момент услышав скулёж Солдата — о мёртвые боги, это точно был он, точно-точно, — Брок отстраняется на всё возможное расстояние и быстрым, твёрдым движением давит Солдату в грудь. Тот влажно, возбуждённо глядит на него с немым, громадным вопросом и непониманием, почему же его отталкивают. Это ужасно. На мгновение Брок чувствует себя действительно ужасным человеком.       — В спальню. Живо.       Солдата словно бы ветром сдувает. Брок дает себе минуту на то, чтобы крутануть кран и включить холодную воду. Его тело недовольно покрывается мурашками, возбуждение спадает. Это неприятно, но хорошо, потому что у него нет никакого желания к быстрому сексу. С большей вероятностью — и он это видит яснее, чем солнце в погожий Алжирский день — это первый и последний их раз наедине. Все, чего ему хочется — выкрасть у Солдата душу и изучить его тело вдоль и поперёк. Руками, глазами, губами. Когда-то давно он собирался трахнуть этого смертоубийственного монстра, прежде чем сдохнуть.       Что ж. Сука-судьба, смеясь, подала ему шанс. И уже было слишком поздно, чтобы заставить себя отказаться.       Хорошенько подмёрзнув и выключив воду, на выходе он чуть не поскальзывается на воде, что оставил за собой на полу Солдат. Быстрым движением стабилизировав себя в вертикальном положении и ступив на коврик, Брок подхватывает с полки бурое махровое полотенце. Сквозь открытую дверь в ванную залетает лёгкий прохладный ветерок, вылизывает его влажную кожу. Брок выходит в коридор прям так, даже не закутываясь в полотенце. На втором этаже делать оставшимся в его доме наёмникам нечего. И раньше они никогда сюда не заглядывали, а сейчас-то тем более. Отчего-то Брок уверен: они знают, что Солдат не ушёл. Они точно знают.       В коридоре рассыпались крупные, тяжёлые капли воды и влажные следы аккуратных ступней. Брок идёт по ним, словно хищник. Предвкушение закручивается в его теле, напоминая о том, где лежит смазка. Совершенно не вовремя он вспоминает, что в его доме нет ни единого презерватива. Это вызывает лёгкое раздражение. И пусть бы Солдат был невосприимчив ко всяким заразам, а Брок — спасибо доктору Чо, что любила временами влезть в его мёртвую личную жизнь — был уверен в своём статусе, он ступает по коридору осторожно и медленно. Он готовится получить отказ. Он готовится, что все его желания не исполнятся. Это слишком привычно, и пусть бы Солдат уже отсосал ему без защиты — дважды, — Брок всё равно готовится.       Достигнув входа в свою спальню, он встречает полумрак, закрытое жалюзи окно — Солдат ждёт его на постели. Все простыни под ним разошлись влажными пятнами. Они уже мокрые. Портить их дальше уже просто некуда. Брок ловит на себе жадный, горячий взгляд дымных глаз, пока обтирает влажные волосы и понимает — они точно испортят его простыни ещё немного. Ещё пару-тройку раз точно.       — Защиты нет, принцесса, уж прости. К твоему приходу не готовился… — подхватив уверенной рукой дверную ручку, он закрывает за собой дверь. Полотенце повисает на плечах, а Солдат только бровь вскидывает. Сучится улыбкой и взглядом, интересуется нагло:       — Это должно меня расстроить?       Брок позволяет себе самонадеянный смешок и подбирается к изножью кровати. Лежащий на спине Солдат немного сгибает ноги и разводит их — медленно, похабно. Он горячий, что ад. Как только капли воды, замершие на его груди и бёдрах, ещё не дымятся — Брок не знает. Он забыл всё, что помнил. Он растерял всё, что выучил.       — И нахера я тебе сдался, а, принцесса? Всё в толк взять не могу… — уперевшись коленом в постель, Брок забирается на неё тоже, усаживается у Солдата в ногах, сплетая собственные для удобства. Его ладонь медленно, властно ложится Солдату на колено, скользит к внутренней стороне. Этим движением он растягивает момент, чтобы после резко обхватить чужую голень ладонью и потащить на себя. Ему приносит истинное, глубинное удовольствие то, как Солдат вздрагивает от этого жеста — Брок не хочет, чтобы тот на его счёт обманывался.       Ведь он весь, как сталь, закалённая в Алжирских пустынях под палящим солнцем, и ничего слабого в нём нет. А даже если и есть, никто и никогда не узнает об этом, никто и никогда об этом у него не выспросит. Он будет рваться вперед, притворяясь, что жаждет жить, потому что так ему завещал Патрик. Он будет мёртв внутри, но будет грызться и дёргаться. Он ещё будет пытаться быть нежным, только вот вряд ли когда-нибудь научится. Эта вся сладкая и вязкая поебень — не его суть и составляющая. Ему бы взять огня, взять свинца и острейших кортиков. Ему бы мата бранного, пиздюлей и кровящего, переломанного носа.       И Брок не будет врать, что другой. Но если Солдат соврёт о нём сам себе… Это будет проблемой, но не Брока.       — Ох, если я скажу, ты мне не поверишь… — поёрзав на новом месте, Солдат развязно закидывает руки за голову, изгибается весь. И красуется. Он словно бы знает, что нравится, словно бы знает, что у Брока во рту собирается слюна — от голода и желания. Может быть это читается в его глазах, и Солдат не боится, читает, вчитывается. И красуется, поигрывая мышцами пресса и груди. Брок хочет укусить его за бок, чтоб не повадно было.       Брок хочет его вылюбить, но никогда не признаётся. Даже себе.       — Правда. Лучше молчи, — он отвечает чуть резче, чем стоило бы, но, кажется, Солдат этого и не замечает вовсе. Конечно же, это не так, — он точно всё увидел, точно прочёл всё по лицу Брока — но Брок на него уже не смотрит. Он опускает взгляд к светлой кожи ногам Солдата, опускает обе ладони ему на колени и ведёт прикосновением вниз. Пальцы вдавливаются в кожу, скребут по ней, оставляя белые росчерки, но не оставляя долговечных следов. — Смазка в тумбочке, в верхнем ящике, у стенки.       Не поднимая глаз, он бросает чётко, почти рапортуя. Внутри вновь поднимается эта жестокая волна — Солдат лишь его. Прямо сейчас он лишь его, и Брок мог бы позволить себе сорвать на нём всю свою злость. Позволив чужому телу изогнуться и потянуться к тумбочке, он лишь склоняется, медленно ведёт языком по сильной голени, чуть ниже колена, а после кусает сзади. Там, где твёрдые, плотные мышцы, сокрытые упругой кожей, расслабляются под его зубами. Солдат надсадно, задушено стонет и вздрагивает крупной дрожью. Похоже, Брок вновь нашёл его слабое место.       — Как ты… — выдвинув ящик чуть резче, с грохотом, Солдат вытаскивает смазку, бросает её рядом с Броком на постель. Он смотрит из-за плеча, и его взгляд полнится жарким удивлением и восторгом. Брок подмечает это, лишь на мгновение поднимая глаза. Нагло бросает в ответ:       — Иногда выстрел наугад попадает в цель лучше других.       Солдат выстанывает что-то нечленораздельное, бранное, валится назад на постель, на спину. Его возбуждённый член тяжело лежит у него на животе, пока он скользит руками по своим бокам. Брок оглаживает его голени, колени и бедра, а после вновь спускается к лодыжкам. Потянувшись вперёд, самыми кончиками прохладных после душа пальцев Брок касается мошонки Солдата, но уже мгновение спустя обхватывает её, перекатывает его яйца в ладони. У Солдата дрожат ресницы, по его груди бегут мурашки — у Брока всё ещё прохладные руки, и он бесстыдно этим пользуется. Потянувшись другой рукой к смазке, он отщёлкивает крышку, а после переворачивает её над членом Солдата. Медленная, тягучая капля устремляется вниз, вырисовывая на стволе замысловатый узор и растекаясь. Она тоже прохладная, безвкусная, и Солдат недовольно морщится. Его живот поджимается непроизвольно, мышцы в паху натягиваются напряжением.       — У тебя совершенно нет манер… — произнеся это на выдохе, он качает головой, и Брок позволяет себе короткий смешок. Закрыв смазку, он откидывает её назад на постель, а после крепко обнимает чужой член ладонью. Скалится, отвечая:       — Всё для тебя, принцесса.       Солдат его, кажется, уже и не слышит. Он изгибается от чувственного, чуть резкого прикосновения, вульгарно закусывает нижнюю губу, чуть ли не до крови. Брок скользит кулаком по его стволу, ощущая, как в нём самом медленно вновь просыпается возбуждение. Оно ещё лёгкое, слабое, но та картина — истинное искусство, — что предстаёт перед его глазами, утаскивает всё его существо в водоворот расплавленной похоти. Потерев большим пальцем влажную от смазки и предэякулята головку, Брок получает в награду хриплый, рваный вдох с присвистом. Солдат смотрит на него чуть пьяно. Самую малость.       Брок выпускает его всего из своих рук так же неожиданно, как взял. Собрав кончиками пальцев смазку с члена, он медленным, прохладным прикосновением спускается к ягодицам, а после потирает сжавшуюся дырку. Солдат зажимается, ерзает на постели. Броку приходится опустить руку ему на бедро, и не то чтобы он мог бы удержать Солдата, но тот замирает под этим прикосновением. Его чувствительность и послушность, кажется, вот-вот разбудит в Броке монстра. Ему мимолётно вспоминаются все те разы с Патриком — Патрик был покладистым и игривым. Патрик был…       Коротко дёрнув плечом, Брок отмахивается. Он помнит и будет помнить всегда, но прямо сейчас призраков впускать не хочется. Его пальцы настойчиво потирают напряжённые мышцы входа, и те подрагивают, сжимаются. Бросив быстрый взгляд вперёд, к Солдату, Брок чётко чувствует: его отсутствующее сердце пропускает удар. Потому что Солдат закусил ладонь в беспомощном жесте и смотрит в ответ. И в его взгляде прячется что-то, что Брок не хочет читать.       Проведя другой рукой по его бедру, Брок в такт своим движениям потирает большим пальцем выступающую тазовую косточку. А после медленно, осторожно проталкивает первый палец внутрь. Слишком медленно по его собственным меркам, слишком аккуратно — это вызывает быстро набегающую волну отвращения. Глядя Солдату в лицо, видя всего его, раскрытого и расхристанного на своей постели, он хотел бы быть грубым. И он грубит — сам себе, отказывая в насилии снова. Его злость на Пирса и ГИДРу не про Солдата. И как бы ему ни хотелось…       — Пусти меня, принцесса. Я не собираюсь делать тебе больно, — наклонившись, он целует Солдата в колено — это самая жутчайшая дикость из всех, что Брок когда-либо делал. В нём мелькает быстрая тошнота от этой ебейшей нежности, приторной, противной, отвратительной, но он не останавливается. Он не останавливается, потому что Солдат кивает коротко, комкает металлической ладонью простынь под собой, а после расслабляется. Он впускает в себя первый палец, запрокидывает голову и жмурится. Брок притворяется, что не замечает, как из уголка его дымного глаза скатывает слеза, но на всякий случай говорит чётко и резко: — Если будет больно, скажешь. Правила не поменялись.       — Не больно… Не там… — он хрипит сквозь ком в горле, мотает головой, раскидывая влажные, тяжёлые пряди волос по подушке. На Брока так и не смотрит. И Брок его понимает. Брок понимает и всё ещё помнит инцидент в кухне, случившийся лишь пару часов назад. Он не спросит об этом, не желая влезать под чужую кожу в ответ.       Или будет надеяться, что не спросит.       Выскользнув пальцем назад, он собирает ещё смазки, уже стёкшей к поджавшимся яйцам, а после вновь толкается внутрь. Медленными методичными движениями он растягивает Солдата, во вторую руку берёт его член. И не подглядывает — Солдат закрывается предплечьем, мелко подрагивая. Это слишком личное — слишком не по твою душу, Брок, ты скоро подохнешь, не смей давать ему надежды, — и он устремляет всё своё внимание вниз. Мышцы Солдата расходятся неохотно, подрагивают под его прикосновениями, и Брок потирает вход большим пальцем. Склонившись ниже, медленным движением языка слизывает с головки чужого члена выступившую каплю предэякулята. Солдат отзывается еле слышным, броским:       — Блять, — и Брок только фыркает. Отвечает негромко:       — С возвращением, принцесса, — он не берёт член в рот, лишь головку посасывает и нарочно давит языком под ней, там где чувствительно и особенно остро-приятно. На языке солоно с привкусом синтетической смазки, а ещё очень горячо. Солдат пытается подкинуть бёдра, коротко дёргается — норовистый и жадный, — но Брок только посмеивается мысленно. Отвлекая его, он проталкивает внутрь второй палец, неторопливо прощупывает стенки медленными движениями. Твёрдый комок нервов находится слишком быстро, и он надавливает, заставляя Солдата заскулить уже вслух.       Его бёдра вновь дёргаются. Он хочет получить всё и сразу, и Брок лишь сильнее заводится сам от представшего перед ним вида. Его член, уже полностью напряженный, коротко вздрагивает. Ему нужно внимание, но Брок сейчас слишком занят. А вот Солдат — свободен.       Только ощутив прикосновение стопы к своему члену, Брок поднимает голову. Головка чужого члена лежит у него на языке, а в сознание клещами впивается наглый, игривый взгляд. Солдат смотрит ему в глаза, медленным движением зажимая его член между пахом и собственной стопой, и Брок стонет. У него подрагивают ресницы, но он отказывается закрывать глаза даже на секунду. Он хочет видеть каждое мгновение той удачи, что выпала на его долю так неожиданно и грубо.       — Как прекрасен мир, когда твой рот молчит… — Солдат кусаче скалится, закидывает руки за голову. У него чуть покраснели глаза, но вскоре это сойдёт, не оставив никаких следов от слёз. Только Брок будет помнить.       Брок будет помнить его всегда.       Чуть резко выкрутив запястье, он проезжается кончиками пальцев Солдату по нервам и нарочито медленно пускает головку его члена себе за щеку. Солдат давится вдохом, привстаёт на лопатки и изгибается — совершенный и пылающий в своём удовольствии. Вновь двинув пальцами на пробу, снова чуть резко, Брок приноравливается к своим движениям, следит за реакцией Солдата, а после поднимает голову.       — А ты та ещё язва, принцесса. Ничего, мы это исправим, — он облизывается со вкусом, подбирает каплю слюны, что уже норовит стечь из уголка губ. Солдат, кажется, хочет сказать что-то, но у него так и не получается. Брок берёт резкий темп, вытрахивая из него пальцами все наглые и надменные мысли и не давая им материализоваться в слова. Чужая ступня скользит выше, к его боку, пальцы вдавливаются в кожу, словно пытаясь его оттолкнуть. Брок хочет укусить его за лодыжку, да посильнее, — проверки ради, никакого насилия — но оставляет это на потом.       Сейчас же он вновь подхватывает смазку, выливает немного себе на ладонь. Его пальцы замедляются, выходя почти полностью, но не давая мышцам закрыться. Он почти загипнотизированно наблюдает за тем, как смазка медленно стекает по его ладони к пальцам, согреваясь. Конечно, этого вряд ли будет достаточно, но на новом толчке внутрь он неспешно добавляет третий палец — наверху Солдат задыхается, дёргается. Щитки в его железной руке перестраиваются, тоже нетерпеливо ёрзая.       Уже тремя пальцами медленно раскрывая Солдата для себя, Брок облизывается. Непроизвольно и совершенно случайно, он этого даже не замечает. Перед его глазами алые, налившиеся кровью и чуть припухшие края входа, и, словно смущаясь, они чуть сжимаются, стискивая в себе его пальцы. Солдат шепчет сипло:       — Не смотри так, словно хочешь сожрать мою задницу. Это стрёмно, — его голос должен бы, наверное, звучать более нагло, но выходит совершенно беспомощно. Брок вскидывает к нему голодные глаза, скалится, даже не пытаясь скрыть угрозы в улыбке, а после наклоняется вниз. Широким, медленным мазком языка он слизывает смазку, стекающую с края дырки к копчику Солдата. И сверху доносится почти возмущённый шепотом: — О боги… Я трахаюсь с Сатаной…       И Брок не может сдержать тихого, развесёлого смеха. Только в этот момент он вдруг неожиданно вспоминает, что Солдат из прошлого века, и, хотя исторические справки вспомнить не удаётся, он склоняется к некоторому пуританству в сексе. Потому что то, как Солдат реагирует на него, буквально кричит Броку о первенстве в некоторых вещах и действиях. Это забавно и слишком вкусно для его раздутого, жадного эго.       Не отказывая себе в удовольствии, он проходится языком по припухшему, почти шёлковому краю дырки вновь, а после медленно посасывает её. Кажется, в процессе Солдат успевает кончить — он несколько раз быстро, рвано стискивает в себе его пальцы, дрожит, изгибается вроде бы. Его ступня вдавливается Броку в рёбра, а после опадает на постель. И стон — задушенный, сдавленный — Брок различает точно сквозь шумящую в ушах кровь. Он не останавливается ни на мгновение, прекрасно представляя, насколько чужое тело стало мягким и чувствительным. Протолкнув самый кончик языка рядом с собственными пальцами, он нетерпеливыми, короткими толчками вытрахивает из Солдата ещё один стон — яркий, надсадный.       То, что случается после, Брок унесёт с собой в могилу. Он запирает этот момент в своей памяти навечно. И даже от сладости происходящего уже словно бы и не тошнит, когда Солдат шепчет:       — Брок, пожалуйста… Просто… Брок… — его имя слетает с искусанных от удовольствия губ нежно и ласково, словно бы уговаривая, и Брок поднимает голову, чтобы увидеть это. Чтобы увидеть влажно блестящие глаза, сохнущие на груди и животе капли горячей спермы, эту беспомощную складку меж чужих бровей. Солдат смотрит на него не с желанием, с потребностью. Он весь буквально растёкся по кровати, но возбуждение в нём идёт на новый виток, и Брок не может ему отказать. Он и сам уже весь влажный от похоти.       — Принцесса… — сорвавшись неожиданно на шёпот, он вытаскивает из дырки пальцы, обнимает ими собственный член, распределяя смазку. Прикосновение к себе вырывает у него сорванный вздох, и хочется уже просто подрочить, глядя на жаркого, влажного и расслабленного Солдата. Вместо этого он тянется вперёд, нависает сверху — лишь играется. Солдат тянется к нему весь, опускает руки ему на спину, скребётся немного. Прохладные пальцы его железной руки почти не ощущаются, в отличие от пальцев живой, и хотя в глазах не мелькает страха, он точно предполагается. Брок чувствует, что ему боятся навредить. Это вызывает раздражение, жёсткое и беспринципное. Еле сдержав гримасу отвращения, он подхватывает одну из подушек, лежащих в изголовье. Зачем ему две, он не понимает уже который год кряду, но с упорством смертника вторую так и не убирает. Не ради создания иллюзии причастности к кому-то живому и тёплому, а ради напоминания — у него нет никого, а значит, выжженный кратер его сердца в безопасности.       История с Патриком больше не повторится. И призрак Клариссы с новым лицом вновь не сляжет, убито, на пол, окупая его ошибки. Все люди, что вокруг, будут жить.       Будут жить, пока будут вокруг.       Только подхватив подушку, он тянется назад, и Солдат понимает всё с ходу. Вскидывает бровь скептично, пытается удержать его руками. Но чтобы удержать его, нужно приложить силу, а с этим выходит небольшая сложность — Солдат слишком не доверяет своей железной руке. Брок усмехается.       — Ты невыносимый ублюдок, Брок, — прищурившись на один глаз, Солдат качает головой. Он слишком живой, чтобы продолжать звать его как угодно, но только не по имени, а Брок всё равно продолжает. И продолжает. И продолжает. Не при его работе привязываться. Не при выжженном сознании Солдата влюбляться в него, словно малолетка. И хотя не то чтобы Брок умел — любить и влюбляться, — безопасность никогда не была лишней.       — Это не мои проблемы, принцесса, — дотянув подушку до середины постели, он позволяет слабость, только кому именно — не понять. Склонившись к Солдату, он медленно проходится кончиком языка по его нижней губе, целует его неприятно сладко. Солдат откликается довольным мычанием, легонько царапает его бока пальцами живой руки. Он подкидывает бёдра, в желании потереться о Брока, получить всё удовольствие этого мира. Брок отрывается от него так же неожиданно, как наклонился. Усаживается назад на пятки. — Подними попку, будь хорошей принцессой.       Мягко хлопнув его по бедру, Брок подсовывает Солдату под поясницу подушку, ровняет её и словно случайно оглаживает ладонью его ягодицы под конец. Солдат вновь щурится, довольно и сучливо, словно пригревшийся на солнышке кот. Говорит негромко:       — Делаешь это… Ты же знаешь, что у меня не будет ничего болеть после, — он играется тоже, и Брок чувствует странную, возбужденную щекотку в паху. Он соврал бы, если бы сказал, что ему это не нравится, но он скажет. Он повторит это сотню раз, целуя. А после повторит ещё тысячу, лаская каждый кусочек сильного, чувствительного тела.       — Ещё один такой намёк, и я дам тебе по зубам, принцесса. Держись границы, — обворожительно ухмыльнувшись, Брок произносит слова мягко и медленно. Его руки скользят по бёдрам Солдата, чуть щиплют с обратной стороны, заставляя того покрыться мурашками. Он угрожает поистине искусно, и Солдат прекрасно слышит эту угрозу в мягкой интонации, только к сведению брать не собирается. Его дымные глаза переливаются насмешкой. Пусть смеётся пока. Пусть смеётся, пока ещё есть возможность. И пусть молчит — Брок не желает быть нежно-заботливым, потому что нежность его пугает. Она про слабость его мёртвого, вырезанного Алжиром и выбитого отцом сердца. А слабость для него — непозволительная роскошь.       Не при его работе. Не при его сути.       Вновь скользнув ладонью к своему члену, он проходится по нему кулаком несколько раз. Солдат больше не отвечает. Он смотрит на его руку, облизывается, сгибает ноги в коленях. После разгибает и раздвигает шире. На его лице читается лёгкое замешательство — убийственно красивый Зимний Солдат не знает, куда деть свои длинные ноги. Уморительно. Брок усмехается мягче, чем должен бы, а после медленным движением подхватывает его под лодыжкой. Он тянет чужую ногу себе на плечо, а другой рукой медленно приставляет головку члена к подрагивающим мышцам входа. Солдат медленным движением укладывает ему на плечо вторую лодыжку, вновь облизывается.       Брок медлит нарочно. Повернув голову, самым кончиком языка он дразнит выступающую косточку на чужой лодыжке. И взгляда от Солдата не отрывает. Тот закусывает губу, чуть дёргает ногой в сторону — ему щекотно. Ухмыльнувшись, Брок приоткрывает губы и прихватывает зубами нежную тонкую кожу. Солдат матерится на неизвестном языке сиплым шёпотом и резкая, новая боль отвлекает его — одним слитным, чётким движением Брок входит в него до самого основания. На мгновение ему приходится зажмуриться, потому что ощущений становится слишком много. Солдат внутри горячий, узкий, и он сжимается, словно желая его вытолкнуть. Или, может, никуда не пускать? Брок не знает, он разжимает зубы, медленными, широкими мазками языка зализывает укус.       — Блять… Блятьблятьблять… — Солдат дёргается, вздрагивает крупно и долго. Его член сочится смазкой, пока он сжимается снова и снова. Брок чувствует, как твердеет лишь сильнее прямо внутри него, но всё ещё не делает ни единого движения. Разлепив увлажнившиеся глаза, он смотрит на Солдата — тот жмурится в странной, сладко-горькой агонии. Его руки сжимаются на простыне, железная с треском надрывает ткань, но тот этого даже не замечает. А сам Брок видит лишь его: хмурую складку меж бровей, изогнувшиеся, налившиеся кровью от постоянных укусов губы и перекатывающиеся мышцы живота. Он трётся щекой о его лодыжку, скалится широко и голодно. Вся сучливость Солдата облетает с него снова — Броку эта метаморфоза поистине нравится, — и он быстро, тяжело дышит. Шепчет заполошно:       — Я передумал… Я передумал, отвали, — он сгибает ногу и пытается оттолкнуть Брока прочь, упирается пяткой ему в живот, но столь слабо, что Брок ничуть ему не верит. Свободной рукой он потирает растянувшуюся вокруг члена дырку. Она влажная, скользкая от смазки, и Солдат стонет от этого прикосновения, отворачивается. Горький и горячий, что любимый кофе Брока, он дёргает бёдрами, не понять только — навстречу или прочь.       — Передумал? Да что ты говоришь… — Брок фыркает, насмехается, а после медленно отстраняется бёдрами. Он выходит разве что на половину, и тут же ловит на себе такой страшный взгляд Солдата, что по его плечам пробегает стая мурашек возбуждения. Кажется, если он сейчас действительно отстранится, Солдат просто убьёт его, а после трахнет себя сам его членом. Врунишка.       — Ты… — он только начинает говорить, но Брок затыкает его сильным, резким толчком. По смазке член входит легко, и мышцы расходятся в стороны, дрожащие, жадные. Солдат стонет, закрывает глаза ладонью. Брок вновь медленно выходит, целует его в косточку на щиколотке вновь.       — Посмотри на меня, — Брок шепчет почти приказом, вновь толкаясь вперёд с той самой жёсткостью, что сам он обожает в сексе. Без нежности, без привязанности, без сладости. Солдата плющит и выкручивает на новом толчке, но он мотает головой. Прямое нарушение приказа влечёт за собой наказание — Брок наклоняется и кусает его с обратной стороны голени. Солдат начинает молиться еле слышно.       Постепенно паузы между толчками становятся короче, и Брок берёт размеренный, жёсткий темп. Он почти вколачивается в чужое исходящее потом и стонами тело. В какой-то момент Солдат прекращает зажиматься и стонет уже в голос. Он пытается подмахивать, но Брок властно кладёт ему на живот ладонь, заставляя замереть. В этом мгновении Солдат замирает весь, смотрит на него большими, влажными глазами — серый дым вьётся в его радужках, извивается и жаждет. На каждом новом толчке его ресницы вздрагивают, глаза норовят закрыться, но он всё смотрит и смотрит. Брок упивается собственной властью, контролем и этим восхитительным видом.       А после происходит то, чего он хотел бы сторониться до конца своих проклятущих дней — Солдат поднимает руку и тянется к нему. Он тянется к нему словно бы всем телом. Ему нужно. В его глазах мелькает странная, потерянная потребность, и Брок хочет ему отказать. Он хочет шлёпнуть его по руке, укусить, толкнуться сильнее, так чтобы до боли, до крови — Солдат думает, что у Брока есть для него что-то живое, что-то искреннее, что-то не злобное и нежное. У Брока такого нет. В самом Броке такого нет и, впрочем, никогда не было. Солдат опускает руку ему на бок, гладит кончиками пальцев шрам, доставшийся Броку от Мэй. Он стискивает зубы на новом толчке, глаз не закрывает усилием, скребёт кончиками пальцев по его смуглой коже — ему нужно. Ему нужно, и его глаза сдают его с головой. Они предают его, показывая Броку то, что знать он никогда не хотел. Это знание его погубит. И как бы сильно ему ни хотелось умереть сейчас и всегда, он не простит себе, если утащит за собой ещё кого-то.       И он ломается так, как не сломался даже в Алжире.       — Я могу убить тебя, принцесса, как же ты не понимаешь… — позволив чужим ногам соскользнуть на постель, он подаётся вперёд, наклоняется. И не удерживается. Сам факт того, что он откликнулся, потянулся в ответ, выкручивает ему кишки болью и бесконечным страданием, и Брок пытается уравновесить это ощущение, соскальзывая ладонью Солдату на горло. Он обнимает сильную шею пальцами, чуть сдавливает по бокам, не давя на кадык всей ладонью слишком сильно. У Солдата закатываются глаза, он хватается за плечи Брока, подаётся бёдрами. Его губы распахиваются, в желании глотнуть хоть немного воздуха. И у него получается, а после он тратит весь свой воздух на самый бесполезный ответ:       — Я понимаю… Я…знаю, Брок, — он вновь зовёт его по имени, и Брок матерится. Опускает голову низко-низко, морщится, поджимает губы. Его пальцы, обнимающие горло Солдата, напряжены до предела — как сильно ему бы сейчас хотелось переломить эту шею засранца, что всё лезет и лезет ему под кожу, игнорируя любые предупреждения. Он мог бы. У него под подушкой всё ещё было спрятано оружие. И его буквально выворачивало наизнанку от желания его использовать. Солдат был опасен. Солдат был опасен для них обоих.       — Чтоб тебя… Ты будешь гореть за это дерьмо в аду, принцесса. За то, что делаешь со мной — точно, — подняв голову резким движением, он подаётся вперёд и прихватывает губами чуть колкий от мелкой щетины подбородок. Короткие волоски колючие, щекочут ему губы, но Брок даже внимания на это не обращает. Его бедра вновь двигаются вперёд, он толкается быстрее, жёстче, почти что не выходя. Солдат захлёбывается стоном, скребёт пальцами по его лопатке и окончательно теряет контроль над происходящим. Брок понимает это, когда железная рука впивается с силой ему в плечо. Назавтра там точно расцветут синяки, но они в его жизни не первые такие. А вот Солдат… Джеймс Бьюкенен Барнс — чёртово самоуверенное, ебливое чудовище.       Покусывая его челюсть, Брок жмурится и ускоряется. От перенапряжения у него подрагивает рука, на которую он опирается, но в паху так сладко дергает, Солдат сжимает его в себе, стискивает. И задыхается. Его лицо чуть краснеет, ресницы дрожат. Брок хочет его сожрать, и он кусает его за ключицу, почти что втрахивая в постель. В какой-то момент с его плеча пропадает тёплая живая ладонь, кончики пальцев задевают его живот — Солдат скользит кулаком по своему члену и почти что скулит. Не желая оставлять его просто так, Брок подаётся чуть выше. Он шепчет хрипло и с лёгким надменным смешком:       — Кончи для меня, принцесса. Я знаю, у тебя получится, — отстранившись, выпрямившись и оставив лишь ладонь на чужой шее, Брок запрокидывает голову и довольно, хрипло выдыхает. Тугое, почти болезненное возбуждение в паху уже закрутилось, и ему остается лишь пара толчков, но вместо этого он замирает полностью внутри. Пальцы сжимаются на чужой шее чуть сильнее. Солдат смотрит на него, но, кажется, и не видит вовсе. У него пересохли губы, а ладонь двигается на члене быстро и почти грубо. Он кончает с сиплым стоном пересохшего горла и горячо сжимается так, что Брока просто утягивает в оргазм следом за ним.       Он жмурится и на одно мгновение даже чувствует себя странно живым. Мгновение смеётся над ним, ускользая, что мираж в Алжирской пустыне, — быстро и бесследно. ^^^       — Я вспомнил, как они устанавливали…эту…       Солдат косится на свою железную руку, неловко и странно тычет в неё пальцем, словно проверяя, живая ли она. Брок заинтересованно поворачивает к нему голову. Ему стоило бы лечь спать, — им обоим, — но отчего-то спать совершенно не хотелось. Во всей квартире было ужасающе тихо, а в его спальне ещё и темно. На тумбочке тускло горела лампа, то и дело немного погасая — батарейки надо было бы сменить, но Брок так редко пользовался ею, что постоянно забывал об этом. Так же, как и оставлять себе стакан воды на тумбочке.       Не глядя перебирая пальцами тёмные, ещё чуть влажные после душа волосы Солдата, Брок прикладывает слишком много усилий, чтобы не напрягаться и не выдавать правды. Ему дико вот так вот лежать вместе с кем-то, и он отчего-то возвращается воспоминаниями к Клариссе. Она всегда обожала валяться с ним в постели после секса. Гладить его взглядом по плечам и обсыпать крошками откусываемого шоколада — это не было дико. Как бы хороша она ни была, Брок чётко вырисовывал границу между ними и никогда её не пересекал.       Солдат разъебал все его чётко вырисованные границы через пять секунд после первой разморозки. Солдату было очень и очень на них насрать.       С Клариссой рядом в нем не было этого дикого, затапливающего ужаса — прядки волос Солдата были жутко мягкие, приятные на ощупь. И Брок всё ещё мысленно сокрушался. Он не боялся ничего в своей жизни, хотя иногда и стоило бы, а на старости лет внезапно решил развлечь себя объявившимся страхом, видимо. Будто до этого ему скучно жилось.       Чуть поёрзав головой, лежащей у Брока на животе, Солдат поворачивает к нему лицо. Он задумчив, в глубине зрачка прячет боль. Брок обещал себе не спрашивать, буквально поклялся ведь, и Солдат смотрит на него с немым восклицанием: хочет поделиться, но не знает. Просто не знает, что делать.       С тяжёлым, измученным всем этим ебейшим страхом вздохом, Брок закидывает руку себе за голову и медленными, сильными движениями массирует кожу головы Солдата пальцами другой. Тот выдыхает довольно, расслаблено — движения пальцев Брока отвлекают его, уводят прочь и от восклицания, и от незнания. Брок так и не спрашивает. Потому что ответа знать на самом деле не хочет. Любым ответом, что Солдат ему даст, Брок мгновенно подавится/задохнётся.       Солдат говорит, не закрывая глаз:       — Руки тогда уже не было… Чуть выше локтя, но они ампутировали по плечо… — Брок не отворачивается. Его лицо каменеет маской спокойствия, пока внутри всё разрывается на лохмотья тканей и кровяных клеток. Тошнота закручивается вновь, но он заботится лишь о том, чтобы не прекращать массировать голову Солдата. Каштановые волосы тихим шорохом шепчут благодарности, которые Брок не хотел бы слышать так же, как не хотел бы слышать и чужие слова. — Потом электроды проводили к мозгу… Было больно, очень… Постоянные перепады электричества из-за работы техников… У меня будто мозги плавились прямо внутри головы, представляешь? Пиздецовая боль…       Подняв железную руку, он осматривает ладонь, тычет в центр пальцем живой руки пару раз. На его лице написано слишком много непонимания и тяжёлой скорби. Брок молчит. Он всё ещё не реабилитационный центр и сказать ему тут совершенно нечего. Он не мастак работать с переживаниями и всеми этими ебучими сантиментами. По жизни всё, что он делал, — это просто шёл. Игнорируя, отворачиваясь, но никогда не строя иллюзий на собственный счёт и на счёт окружающего мира.       Вокруг было одно лишь уродство.       Внутри — ещё большее.       Солдату сейчас не требовались ни лечебные пиздюли, ни матершинная относительно мотивационная речь, и поэтому Брок молчал. Его взгляд медленно перетёк к железной руке тоже. Она была привычным, примелькавшимся атрибутом Солдата, как та же его русская винтовка или, может, смеси, которыми он питался. У Брока не мелькало даже мысли о том, что без неё, без этой мелочи, было бы лучше, потому что она была частью большого Солдата. Она была…       — Раньше как-то не думал об этом. Пока не вспомнил. А теперь… Оторвать бы ее. Ненавижу, — с тяжёлым вздохом он отворачивается в другую сторону, металлическая рука безвольно валится на постель и замирает так, словно бы не принадлежит живому телу. Брок хмыкает. Ему всё ещё нечего сказать, но он медленно выплетает пальцы из мягких волос Солдата. После тянется рукой к его руке, подхватывает железное запястье на ладонь.       Солдат оборачивается рывком, словно испугавшись, что Брок действительно сейчас просто оторвёт ему руку, согласившись с ним. Тупость какая, правда. Брок тянет его руку к себе, всматривается в щитки в тусклом свете вновь мигающей лампы. У него за все эти месяцы не было возможности рассмотреть ее вблизи, интерес как-то поулёгся сам собой: Брок не думал, что такая возможность вообще когда-нибудь появится. И вот она появилась. Рассматривая железные пальцы, касаясь гладкого металла, он кончиком ногтя пытается пролезть под одну из пластин — играется. Конечно же, у него ничего не выходит. Проведя прикосновением дальше, по запястью и предплечью, Брок поднимает взгляд к Солдату. Тот смотрит на него странно беспомощно, снова беспомощно.       — Чувствуешь? — прижав два пальца в том месте, где должен быть пульс, Брок не ощущает ничего. У этого Солдата сердце тоже не бьётся, как и у него самого. Солдат кивает, одновременно с этим мотая головой. Он прочищает горло, откашливается. Только после говорит:       — Только температурный след. Тепло-холодно. Прикосновения тёплые, после крио — холодно, а в остальном никак, — он жмёт плечами как ни в чём не бывало, но Брок ему не верит. Подносит руку ко рту и прикусывает железный палец несильно. Железо под его укусом, конечно же, не гнётся: слишком хорошего качества. А Солдат фыркает, откликаясь: — Мудак.       Брок фыркает тоже. Говорит спокойно:       — У меня в лодыжке шунты, Родригеса закрывал как-то. Хуйня это всё, принцесса. Рука может и железная, один хуй ты каким был, таким и остался. Ни хуже, ни лучше. Просто с железной рукой, — перебирая чужие металлические пальцы, он чувствует отклик. Рука Солдата напрягается, его взгляд темнеет, в нем появляется что-то злобное. Брок склоняет голову чуть на бок и трясёт его запястье, пытаясь расслабить ладонь и пальцы. Он ждёт.       — Я не говорил… Воспоминания возвращаются. Всё больше и больше, я… — его голос чуть вздрагивает, губы поджимаются. А в глазах какая-то буря жестокая разворачивается. Она направлена на Брока яростно, грубо. Брок не пугается. Тут он весь — бесстрашное кровожадное животное. Солдат может хоть возненавидеть его, Брок и бровью не поведёт. Выдержав паузу, нахмурившись, Солдат со сложным, жестоким выражением на лице переводит взгляд на свою руку. Он припечатывает словами чётко или хотя бы пытается: — Я убивал. Много. Слишком много невинных. Это не просто рука, Брок, я — чудовище. А ты — ебаный лицемер.       Солдат выдёргивает руку, резко садится на постели и отталкивается от неё руками, чтобы сдвинуться к краю. После поднимается на ноги. А Брок неожиданно заходится искренним, подхрипловатым смехом, даже не дожидается, пока Солдат белье наденет. Он закидывает за голову вторую руку тоже, укладывается развязно и бесстыдно ржёт. Чужие сантименты его искренне веселят: он слишком ржавый и закостеневший для того, чтобы страдать по таким вещам.       — А ты — страдалица, принцесса. Я, думаешь, не убивал невинных? Да за сутки до того, как с тобой познакомиться, я девчушке горло перерезал. Ей лет пятнадцать от силы было. Мать её убил тоже, двух младших братьев пристрелил Джек. Мы целое поселение зачистили, — потянувшись вперёд, он садится ровнее. Пока тянется одной рукой к зажигалке и пачке сигарет, что лежат на тумбочке, не сводит с Солдата глаза. Тот смотрит забившимся в угол клетки перепуганным, озлобленным волчонком. Он, кажется, готов отгрызть Броку голову, если тот скажет ещё хоть слово этой надменной, насмешливой интонацией. Брок говорит сотню новых слов. — У меня вся рожа в крови была этой девки, когда мне приказ на тебя выдавали. И что теперь? Я бегаю по улицам и стреляю по прохожим, будто в тире? Затаскиваю мелких девок в подворотни и потрошу? И это только один пример из моего длиннющего послужного списка, принцесса. На мне литры чужой крови. Женщины, дети, старики, мужья и братья… Чудовище ли я? Ха, отсоси, — хохотнув резко, он подкуривает сигарету. Солдат смотрит на него всё ещё тяжело, но уже не так злобно. До него словно бы не до конца доходит, к чему Брок ведёт. Подкурив, он высыпает из пачки всё и оставляет её открытой, чтобы использовать как пепельницу. Указывает на Солдата сигаретой, говоря: — Хочешь с ума сойти от чувства вины лет через пять, да пожалуйста, мне не жалко. Не уверен, правда, что я для этого сраку свою рвал и заботился, чтоб головушку твою током не ёбали, но дело твоё, я ж не против! Я, может, и не умею разделять работу и личное, беда с башкой, понимаешь, но что я точно умею, так это разделять, где приказ, а где реальность. В моей реальности нет такой ситуации, где я тебя пизжу, насилую и делаю ещё сотню таких же мразотных вещей, потому что свою реальность я выбираю себе сам. И мнение своё о себе составляю по реальности, а не по приказам, которые сегодня есть, а завтра прилетают уже новые. И это в моём-то случае, где у меня при себе и воля, и яйца не подмороженные. Про тебя вообще даже заикаться не буду, принцесса. Нашёлся, бля… Чучело.       Хмыкнув последнее слово уже тише, себе под нос, Брок стряхивает пепел в открытую пачку. Солдат всё стоит посреди его спальни, хмурый и неприкаянный. Он коротко дёргает головой, после — снова. Щитки в его железной руке перестраиваются со скрежетом. Больше Брок не говорит, молча проклиная своё несуществовавшее отсутствие слов. Как же, ага. Чтоб у него и не нашлось чего ляпнуть — держи карман шире.       — Но я… Я же… — Солдат оглядывается потеряно. В его пальцах всё ещё зажато его белье, но он, кажется, напрочь забыл о том, что собирался его надеть. Брок щурит один глаз, ожидая дестабилизации и возвращения от личных местоимений к почти переставшему мелькать в чужой речи «Солдат». Её не происходит. Солдат медленно покачивается, оседает на пол у стены. Шепчет: — Я же…       — Если сейчас я зачитаю код и прикажу тебе убить меня, ты сделаешь это. Если я не отдам приказа, ты меня не убьёшь, — затянувшись вновь, Брок выдыхает, заполняет комнату прогорклым табачным ароматом. По плечам бежит странный, мелкий сквозняк, а взгляд убегает к часам. Уже давно перевалило за полночь. Пора было спать, а не разбазаривать. Дёрнув плечом, он смотрит на Солдата вновь. Делает скидку на сучливость: — Хотя, может, врежешь мне за такие разговоры, но это не смертельно, принцесса. Вот твоё мерило своей человечности. При данных обстоятельствах другого можешь не искать. И железная рука… По-моему, это самое последнее, о чём тебе стоит переживать. Меня она полностью устраивает.       Потушив бычок о крышку пачки внутри, он свешивает ноги с постели, встаёт. В шкафу находит предпоследние чистые боксеры, вновь обещая себе поставить стирку завтра же и точно зная, что в конечном итоге не поставит её, пока чистого белья не останется вовсе. Только целый день в камуфляжных брюках, надетых на голый зад, может заставить его позаботиться о стирке. Быстро надев белье, Брок подхватывает пачку, пару сигарет и зажигалку, а после опускается на пол рядом с Солдатом. Откидывается спиной на стену, протягивает ему сигарету. Мгновением позже подкуривает.       Солдат молчит, но курит спокойно, не механически. Брок закуривает тоже, откидывается на железное плечо своим. Чужая резкая дрожь передаётся ему, но Брок на неё отвечает стальным спокойствием и выдержкой. Солдат ёрзает, пытается отодвинуться, а после передумывает и подвигается назад — неугомонный. И поворачивает голову, смотрит на него странным взглядом.       — Ты просто ебаный адепт мудачизма, — он говорит со странным, стабилизированным восхищением, и Брок не сдерживает смеха. Табачный дым идёт носом, он жмурится, задыхается, кашляет, но не может прекратить ржать. Солдат, лениво, неслабо похлопывает его меж лопаток, почти заставляя выкашлять легкие — мстит, сука. Брок пихает его локтем в бок, чтоб прекратил, и тогда железная рука просто укладывается ему на плечи. Уже отдышавшись, он откидывается назад на стену. Металл неторопливо пригревается к его коже, теплеет. Солдат шепчет, отвернувшись в другую сторону: — Спасибо.       И его голос звучит так, словно он благодарит Брока просто за то, что тот есть. Брока тошнит. Но он лишь хмыкает и затягивается вновь.       Он лишь чувствует себя так, словно где-то очень крупно напиздел, хотя вроде бы и нет. А правда в том, что меж ними двумя напиздел лишь один — Солдат.       Напиздел сам себе, что Брок — хоть сколько-то хорошая идея.       Что ж. Это всё ещё не проблема Брока.       Но его упорно тошнит всю оставшуюся ночь. Да. И во сне тоже. ^^^