Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       Джек приходит за ним через два десятка минут. Брок успевает привыкнуть к першению в горле и привкусу желудочного сока на кончике языка. Он пытается полоскать рот несколько раз, и безуспешность этого действия только выводит из равновесия ещё сильнее — привкус рвоты не уходит. Быстрый душ помогает ему смыть пот и притвориться спокойным, когда Джек, вломившись в кабинет без стука, находит его курящим и закинувшим ноги на стол. Брок ловит себя на резком сильном желании: услышать от наёмника новость, что они случайно пристрелили Солдата.       Ему просто хочется почувствовать облегчение.       Сука-судьба голосом Джека говорит:       — Он за тобой идти собирался. Рожа растерянная, перепуганная. Еле остановили, — захлопнув за собой дверь, он валится на диван и трёт лицо ладонями. Брок затягивается поглубже, только бы рука не дрогнула на подхрипловатом вопросе:       — Пристрелили?       Джек дёргается, выдает резкий, громкий смешок и опускает руки себе на бёдра. Он выглядит так, словно его хорошенько приложило по голове: большие глаза поблёскивают удивлением и непониманием.       — Ага, если бы, блять. Я ему сесть на место сказал, и он послушался. Не сразу, конечно. За рожу его, потерянную, врезать хотелось, пиздец.       Брок удивленно вскидывает брови. Повторяет за Джеком немного тише и задумчивее:       — Он послушался… — и тошнота вновь подкатывает, подкрадывается изнутри. Не желая показывать и части её, Брок откидывается головой на спинку кресла и смотрит в потолок. Грудину изнутри почти разрывает этим взглядом Солдата, уже въевшимся на подкорке. И он ведь многое повидал, правда многое, но превращение человека в механизм, в оружие лучше бы не видел никогда.       Потому что даже у злостных насильников и убийц, подхваченных на прицел, оставалось хоть что-то. Идейность, злоба, мольба о прощении или деньги… Даже у Пирса, поставь его спиной к стене, останется что-то. Солдата даже ставить никуда не нужно было, да и на прицел брать тоже. У него не было ничего вообще. Только протоколы, инструкции и громадное непонимание маленького ребёнка о том, как же жить эту жизнь.       Джек дёргается на обивке дивана, стонет с рычанием — происходящее знатно выносит ему мозг. И он с радостью делится этим с Броком, почти в отчаянии:       — Блять, Брок, если ты не объяснишь мне, с какого хуя с ним происходит, я с ума сойду в ближайшее время. Что он, нахуй, вообще такое? Ему, блять, семь? Он же, сука, крошечный, ребёнок, ей-богу, а громадный, как Таузиг! — Джек ярко, живо жестикулирует, что свойственно ему очень и очень редко. Он переживает за Лили, возможно. А может и нет — Брок опускает голову, выпуская облачко дыма и смотрит ему в глаза. Отвечать он не торопится.       Джек же отвечает растерянными взглядом и упёрто поджатой ниткой губ. Они прошли вместе несколько десятков заданий, вылезали из задницы самого дьявола не раз и даже не два, и после пятнадцати лет дружбы Джек смотрел на него так же, как и в самом начале, когда Брока только поставили ему в командование — он ждал, что Брок объяснит. Он ждал, что Брок решит, разберётся, ответит на все вопросы и всё проконтролирует.       И ведь Брок любил это. Он любил командовать, разбираться, чихвостить своих подчинённых и контролировать. Но сейчас ему хотелось только одного: цинковый гроб да поглубже закопанный. Джек никогда не спрашивал, насколько сильно он устал и как заебался. Возможно, он догадывался. Может быть — нет. Брок ощущал усталость не телом даже — отсутствующим сердцем и выжженной душонкой.       Вновь и вновь видя этот потерянный взгляд Солдата, он хотел только взвыть.       Потому что в его разуме просто не укладывалось, как долго и с насколько изощрённой жестокостью нужно было издеваться над этим парнем, чтобы превратить его… Превратить в это — чёткое, структурированное и то и дело выдающее ошибку существо. Если бы речь шла о враге народа или, может, особо опасном преступнике, Брок бы закрыл глаза на все пытки, которым подвергали Солдата — не сейчас даже, годами раньше.       Но закрывать глаза там, где речь шла о невинных, ему все ещё было невыносимо сложно.       — Его запрограммировали на определенные протоколы. Мыться в холодной воде, подставлять зад, за один приём пищи выпивать только одну смесь. Сучиться можно, но за нарушение протоколов получай дополнительное обнуление. Задаёшь вопросы — получай по лицу, потому что у машины не должно быть вопросов. Машина должна выполнять приказы, — потянувшись рукой вперёд, он стряхивает пепел в металлическую пепельницу, а после откидывается назад в кресло. Джек кивает, чтобы подтвердить своё понимание происходящего. И гадать Броку не нужно: он прекрасно знает, что за вопрос крутится у друга на языке. Помедлив и затянувшись, отвечает честно: — До конца лета ничего не делаем. Терпим, ждём, приноравливаемся работать с тем, что есть. Считай это проверкой на психологическую устойчивость, и остальным передай тоже. Чтобы не провоцировали и не хватались за оружие каждый раз, когда он решит подойти. Вас пока не было, он к Мэй подошёл, попросил волосы заплести, так они минут пять стояли оба с громадными глазами и смотрели на меня, пока я не расшифровал его фразу. Солдат не уточнил, что прическа нужна ему, а Мэй просто не въехала. Вот умора была, пиздец, — он договаривает, но не смеётся и не улыбается. Смотрит тяжёлым взглядом на Джека, и тот опирается локтями в свои колени. В ладонях прячет лицо, трёт с усилием.       — Какой пиздец, господи, какой же пиздец… Если он снова к Лили заявится, Брок, я… Блять, — его голос звучит да потрескивает, что пожухлая трава, приминаемая берцем. Он прочёсывает волосы пальцами, поднимает на Брока прозрачный жёсткий взгляд.       — Не заявится. Ко мне снова не полез, и к тебе не полезет. Не ссы и поговори с мелочью, чтоб окна кому попало не открывала. Особенно ранним утром, — затянувшись в последний раз, он давит бычок в пепельнице и скидывает ноги со стола. Со стуком подошв об пол поднимается с кресла, одёргивает футболку. Он пробегается пальцами по ещё влажным волосам, прочёсывает их. Джек не поднимается следом. Он следит за тем, как Брок обходит стол, подходит к нему и протягивает руку. — Погнали, Джек. Прорвёмся.       — Пиздец, мужик. У тебя реально нет сердца. И реально стальные яйца, — Джек усмехается, коротко качает головой, а после набирает побольше воздуха для вдоха. Он протягивает руку, обхватывает сухой, тёплой ладонью ладонь Брока. Тот помогает ему подняться, похлопывает по плечу. И ухмыляется — дерзко, яростно и жёстко.       Он выжил в Алжире. И пусть тот преследует его ежесекундно, напоминая о себе, держась за спиной и касаясь меж лопаток своей раскалённой ладонью, — Брок справится.       Справился там. Справится где угодно. ^^^       Когда они возвращаются, Мэй уже раскладывает обед по тарелкам. На удивление Брока, они не успели ничего сжечь, даже сварившийся рис смешали с овощами и потушили немного. Он кусаче хвалит их, бросает быстрый взгляд Солдату — тот смотрит пусто и без эмоций, стабилизированно. Брок явственно слышит короткий звук закрывшегося назад ящика Пандоры. И мысленно отстраняется — напоминает себе, что они здесь не ради спасения беспомощных.       Они — наёмники, и их наняли, чтобы убивать. Им платят деньги. И будут платить и дальше, но не за няньканье с изломанным пацаном, которому и тридцати лет ещё не набежало.       Это не его проблема.       Обед проходит в молчании. Только Родригес время от времени подбрасывает хвалебные фразочки его готовке. Мэй подшучивает над ним, колко и остро. Они все смеются негромко. На похвалу Брок не реагирует и старается не думать о том, какими помоями Родригес питается в другое время. Сука-судьба обделила его какими-либо навыками в готовке. Вряд ли он даже яйца в состоянии отварить и не навредить при этом собственным.       В какой-то момент в пространстве повисает голос Солдата. Он сидит напротив Брока, через стол. В металлической руке сжимает новый стакан со своей смесью. И говорит уверенно и немного нагло:       — Солдат хочет это, — его взгляд упёрся в тарелку Брока, и тот еле подавляет желание отодвинуть её подальше, с такой потребностью Солдат смотрит на его мясо и рататуй с рисом. Рука с вилкой коротко вздрагивает, конечно, но он не предпринимает никаких действий. Только плечами жмёт, говоря:       — На тебя не готовили, принцесса. После вчерашней выходки я бы тебя и коктейлей твоих лишил, если честно, — Брок хмыкает, суёт в рот новый кусочек сочного мяса. Солдат поднимает к нему глаза. Он прищуривается, немного выждав, отвечает:       — Солдат уничтожил цель. Задание было…       — Солдат поставил под угрозу безопасность команды, самостоятельно отправившись к цели и проигнорировав прямые приказы командира, — указав на него вилкой, Брок медленно качает головой. Мясо получилось на удивление вкусным, хотя у него иначе и быть не могло. Иногда Родригес поговаривал о том, что в Броке умер великий шеф-повар. Обычно в такие моменты Брок не говорил, что в нём вообще много чего умерло за последние двадцать лет — не хотел портить комплименты лишним брюзжанием.       — Солдат — самостоятельная автономная единица. Солдат выполнил задание.       Он отвечает ему механически и быстро. Пальцы железной руки чуть сжимаются на стакане, проминают стенки немного. Ему уже удалось стабилизироваться после предыдущего разговора, и Брок никогда не скажет этого, но он рад. Много приятнее иметь дело с машиной без чувств, чем с машиной, которая начинает задумываться о своих чувствах.       — Солдат был автономной единицей. Сейчас Солдат — часть команды, и он в ответе за тех, кто рядом с ним, и за их безопасность. Если бы ты не сорвался вчера с места и не понёсся хуй знает куда, у Таузига вряд ли был бы перелом ребра, принцесса, — наколов на вилку овощи, он суёт их в рот и замолкает, пока жуёт. У Солдата появляется немного времени, чтобы обдумать его слова, но он не отвечает на них. Брок добавляет, прожевав: — Жертвы нужно сводить к минимуму. Иначе долго ты на этой земле не протянешь, принцесса.       Солдат тупит взгляд. Какое-то время он молчит, и Брок с интересом наблюдает за его взглядом. Вновь запускается мысленный процесс. И ему это не нравится: справляться с таким Солдатом сложнее, но и откреститься от интереса, который вызывает такой Солдат, Брок не может. Он почти доедает, слыша вновь:       — Я могу взять силой.       У Джека вилка чуть скрежещет по тарелке — слишком громко в привычной приглушенной тишине их обеда. Этот звук слишком явно кричит о напряжении, накатывающем волнами в помещении. Каждая волна больше предыдущей, но Брок ебал их всех и те, что ещё только близятся. Он отвечает:       — Можешь. И я тоже могу — взять силой. Только это никому не понравится, — он поднимает к Солдату взгляд, что успел опустить, и вступает в новую быструю битву. Солдат смотрит ему в глаза неуступчиво, хмурится вновь. Если бы не его щетина и суровый вид, Брок бы даже решил, что он вот-вот обидится. Подумав немного, он говорит: — Будешь слушаться приказов и вести себя нормально, может, и на тебя в следующий раз приготовлю, принцесса. Всё зависит от тебя.       Ему хочется добавить «Как понял?», но он не делает этого. Солдат кивает хмуро, опускает глаза и возвращается к своей смеси. Больше до конца обеда он голоса не подаёт. Они доедают в тишине, после Родригес, Мэй и Джек тянут зубочистку — кто будет мыть посуду. Брок с этой участи сливается благодаря готовке, Таузига не берут из-за болящих ребер. Со стороны по нему всё ещё не видно, что у него что-то болит, но за десяток лет работы это уже не вызывает вопросов.       Когда у Таузига что-то болит, по нему никогда этого не увидеть.       В этом они с Броком похожи.       Мойка посуды достаётся Родригесу. И вновь в разуме Брока пробегает быстрая параллель — в ЩИТе и кафетерий есть, и посудомойка в небольшой кухоньке на одном из этажей. Ещё там кофемашина другой марки, дороже. Кофе, правда, что тут, что там одинаковый — горький и крепкий. Возможно, Броку не видно разницы, потому что другой он и не пьёт, но проверять совершенно не хочется, есть эта разница или нет.       Закончив с обедом и убрав за собой, они возвращаются в тренировочный зал. Брок усаживается на скамейку, кивает на маты перед собой — все усаживаются полукругом. В центре оставляют место для Солдата, но тот не садится сразу. Он пытается зайти с другой стороны, чтобы усесться рядом с Броком, только ни черта у него не выходит, потому что Брок несильным пинком прогоняет его на пол. Солдат почти не выглядит обиженным.       Это «почти» Брока самую малость веселит. О других своих чувствах по этому поводу он старается не задумываться.       Возможно, всё не так уж и плохо. Если двух побудок в течении двух суток хватает, чтобы выводить его во фрустрацию — относительно безопасно для окружающих, — дальше всё будет лучше. Не легче, конечно. Но динамика уже намечается, и она греет Броку где-то слева, в груди. Сердца там нет. Только мелкое, тлеющее тепло.       Главное не вдыхать глубже нужного, иначе потухнет нахуй.       — Вчера вы все проебались. Солдат особенно, это даже не обсуждается, но вы… Родригес. Объясни мне, какого хера ты вдруг принялся стрелять по своим, а?! — он заводится буквально с полуоборота. Всё раздражение, что сидело в нём со вчерашнего вечера, выплёскивается наружу сильными, резкими толчками. Родригес храбро и терпеливо смотрит ему в глаза, принимая ругань и брань. — И не пизди мне даже, что темно было, не поверю нахуй. С завтрашнего дня у тебя неделя на стрельбище в птичнике в качестве наказания. По шесть часов, чтобы не вылезал оттуда нахуй, понятно? И мне срать, если у них патроны кончатся или ещё какая поебота. У нас не та работа, где можно размазывать сопли по ебалу и стрелять с закрытыми глазами. Как понял?       — Понял, командир, — серьёзный и подобравшийся Родригес кивает. Его спина прямая, голова поднята, а глаза смотрят сурово. Не ссытся — и то хорошо. Потому что если бы ссался, Брок начал злиться бы только сильнее — они все это знают.       — Чудно. Таузиг. Если ты думаешь, что к тебе не будет вопросов из-за ребра, то ты, блять, ошибаешься. Ты нахуя вчера начал взрывчатку устанавливать, а? Я подыхать пока не желаю. Хочешь сам — флаг тебе в руки, но, блять, не на задании. Там всё на воздух взлетело бы за секунды, — переведя взгляд на крепыша Таузига, Брок тяжело вздыхает. Наёмник смотрит упёрто из-под густых бровей несколько секунд, а после опускает взгляд. Помедлив, Брок назначает ему, пожалуй, самое дерьмовое для Таузига наказание: — Две недели отпуска. И чтобы ни в птичнике, ни здесь я тебя не видел. Увижу, что ты шарахаешься неподалёку или, не дай бог, узнаю, что без моего ведома тренировался, голову отгрызу на месте. Как понял?       — Моя ошибка, командир. Больше не повторится. Понял, — Таузиг морщится, кривится и смотрит в сторону, пока Брок довольно скалится. То-то же. Раз говорить о ранениях с ним бесполезно, он может использовать другую стратегию. У него их ещё пара-тройка в рукаве есть, припрятанных.       — И к Чо загляни, пусть осмотрит. Даст, может, чего, чтобы срасталось быстрее, — кивнув напоследок и подметив ответный кивок, он переводит взгляд к Солдату. Тот сидит, подобрав под себя ноги и смотрит в ожидании пиздюлей: сурово и напряжённо. Брок хмыкает, плечами поводит и затем откидывается спиной на стену. Не зная куда деть руки, он переплетает их на груди. Говорит неторопливо: — Теперь ты, принцесса.       Солдат подбирается ещё немного, распрямляет плечи. Он становится ещё напряжённее, хотя, казалось бы, больше уже и некуда. Джек мельком косится на него, как и Мэй. На них Брок не смотрит. Он испытывает Солдата взглядом, выжидает. В голове крутится несколько матных мыслей, хочется кольнуть побольнее, выебать словами и интонацией. Он выбирает другую линию.       — В чем ты вчера проебался, расскажи мне, — не желая провоцировать Солдата на новый виток содрогания мёртвых переживаний своими словами, Брок предлагает ему самому предпринять мыслительную попытку. С большей вероятностью это все равно приведёт к содроганиям переживаний, но тут в любом случае слишком мало места для манёвра. Брок, кажется, не имеет ни единой возможности существовать так, чтобы не триггерить Солдата на переживания. Остается лишь выбрать меньшее из зол, что Брок и делает — он говорит и мысленно готовится к тому, что это самое меньшее с лёгкостью окажется большим. Как работает мыслительная коробка Солдата, он всё ещё не имеет почти ни малейшего понятия. Все его идеи — лишь теории.       Солдат хмурится, поджимает губы. Он смотрит на Брока с вызовом несколько секунд, только Брока это не пронимает. Он вскидывает бровь в ожидании — взгляд Солдата сменяется на немного растерянный. Сидящий с краю Родригес фыркает, уже раскрывает рот, чтобы ляпнуть что-то не к месту. Брок успевает остановить его острым, громким взглядом. А следом Солдат говорит:       — Подчинённые командира не обладают достаточным…       — Я тебя не про это спросил. Что делать с этими идиотами, я и сам знаю. Мне здесь советчики не нужны. Я спросил тебя о том, где проебался ты сам, Солдат, — сжав зубы, он перебивает Солдата, в очередной раз не даёт ему договорить. Возможно, это неправильно и проигрышно — так яростно постоянно обрубать кое-как сформулированные Солдатом мысли, но иначе Брок работать не собирается. Он прекрасно понимает, что стоит только дать Солдату возможность договаривать всю ту чепуху, что тот мелет, и всё вообще полетит к чертям. Солдату нужны чёткие, определенные границы, и Брок вновь и вновь проводит их с виртуозностью укротителя тигров.       Один определённый тигр еле заметно дуется в ответ на выставленную словами границу. После пробует вновь:       — Солдат… Проигнорировал прямой приказ… К отсутствию действий, — он смотрит на Брока исподлобья в ожидании: верно или нет высказался. Брок кивает. Вскинув руку, поводит запястьем, предлагая продолжать. Тяжелый вздох Солдата, что следует за этим движением, Брока внутренне веселит. Похоже, ему и правда с трудом даётся вся эта ебала с рефлексией. — Солдат… Поставил под угрозу жизни… Других.       На мгновение Броку даже кажется, что он сейчас назовёт весь СТРАЙК по именам, но этого не происходит. Он хмурится сильнее, тупит взгляд на мгновение, чтобы вновь вскинуть его к Броку и заговорить дальше:       — Если бы подчинённые командира обладали…       — Мои подчинённые обладают достаточными профессиональными навыками, Солдат. Они умны, сильны, и до твоего появления за ними косяков не наблюдалось, — резким движением подавшись вперёд, Брок расставляет ноги шире, упирается локтями в колени. Он указывает на Солдата, скалится нагло и жёстко. Сопротивление Солдата пытается пробить границы установленного им вопроса, но хуй там Брок позволит этому произойти. — Работа в команде подразумевает заботу о членах команды. И когда ты уносишься вперёд, сам себе на уме, ты не заботишься о команде. Ты подставляешь их под удар. В этот раз мы обошлись малыми жертвами, но что будет в следующий раз, если ты не прекратишь творить хуйню, я не знаю. Если из-за твоей самоволки перебьют нас всех? Если меня подстрелят, а?       — Командир… — Солдат немного удивлённо хлопает глазами. Пальцы его металлической руки сжимаются пару раз, похоже, нервозно. От этого движения Джек напрягается и немного удобнее перехватывает автомат. Брок отказывается слышать хоть что-либо, продолжая жёстко:       — Если кто-то из нас пострадает, если пострадаю я, тебе назначат нового командира. Может, на время, может навсегда. И всё вот это — он обводит взглядом помещение тренировочного зала, их всех, рассевшихся полукругом, — закончится мгновенно. Тебе нравится, когда тебя оставляют голодным и моют ледяным душем?       Брок еле сдерживается, чтобы не поморщиться: сам понимает, что используемые рычаги давления жутко незначительны и глупы. Но раз они сработали уже пару раз, ему хочется верить, что сработают и вновь. Потому что для Солдата это — неизведанный, неожиданно оказавшийся важным комфорт. И сейчас он вновь доказывает это Броку взглядом, запутавшимся и растерянным.       — Солдат… Не понимает, — его железная рука сжимается в кулак, металлические щитки с шорохом перестраиваются. Его брови хмурятся сильнее. Брок не успевает ответить и отреагировать, пока подбирает слова, и пропускает тот момент, когда Солдат вскидывает руку. Он резким, быстрым движением ударяет по матам рядом собой, разрывая одним ударом прочную ткань, вминает мягкий мат в пол и повышает голос, рыча: — Солдат не понимает!       Этого резкого движения хватает, чтобы сидящая сбоку от него Мэй быстро откатилась в сторону, а Джек и Родригес взяли Солдата на прицел. Брок успевает только вздрогнуть, но сам же не даёт себе подорваться. Место удара и близко не расположено с тем, на котором ещё мгновение назад сидела Мэй. Похоже, потребности навредить у Солдата не было — это хорошо. Могло быть и лучше — в другой жизни, видимо, — но пока достаточно и этого.       Вновь Солдат не бьёт. Он замирает, хмуро глядя только на собственный кулак железной руки. Брок не успевает сказать что-либо. Его опережает Таузиг, сидящий по другую руку от Солдата.       — Командир отдаёт приказы, ты слушаешься, — он опускает крепкую, сильную ладонь на плечо Солдата. Тот дёргается, оборачивается рывком. У Таузига в руках нет автомата, и он не отскакивает в сторону. Он вновь выбивается из общего группового ритма со своим спокойствием, и Брок всё острее начинает подозревать неладное, интерес пробегает изнутри дурной щекоткой и интригует. Таузиг что-то знает. Он знает что-то, чего не знает сам Брок. И это что-то важное, что-то позволяющее ему не дёргаться в большинстве ситуаций, когда Солдат буйствует. Он словно бы не чувствует себя в опасности, ни утром в кухне, ни сейчас. На удивление оказывается прав: Солдат не бьёт его, только смотрит загнанно и злобно, словно боясь, что ударят именно его. — На заданиях не надо думать и понимать. Есть вводные, есть приказы командира. Твоя задача — слушать их и действовать согласно им. Всё.       Брок медленно, напряжённо прищуривается. Он следит за Солдатом с определённой опаской. Даже если Таузиг и уверен в собственной безопасности, его уверенность — все ещё неизвестно, чем продиктованная — может оказаться ошибочной.       Или нет.       Солдат кивает, коротко дергает плечом и смотрит на Брока спокойно и серьёзно. Словно бы вновь стабилизировавшийся, он быстро, коротко отчитывается:       — Понял, командир. Слушать приказы и выполнять.       Отпустив его плечо, Таузиг тоже смотрит на Брока. Получает одобрительный кивок в ответ. После, немного помедлив, Родригес и Джек опускают автоматы. Мэй остается сидеть рядом с Джеком, и назад не подвигается. Тяжело вздохнув, Брок выпрямляется, потягивается и трёт лицо ладонями. Каждые сутки, проведённые с Солдатом, выматывают его сильнее обычного. Никакой надежды на раннее возвращение домой пока нет, и всё, что ему остаётся, — хотя бы попытаться себя развлечь. Откинувшись назад на стену спиной, он говорит с лёгкой сучливой усмешкой:       — Спарринг. Солдат — Мэй, — ему отчего-то хочется увидеть большие перепуганные глаза наёмницы, но она их ему не показывает. Не той закалки девочка. Вместо этого она коротко кивает, поднимается и выходит в центр зала. С той грацией, с которой плавно поднимается Солдат, ей не соревноваться, и Брок подмечает это машинально, случайно. Отводит взгляд в сторону, не желая дать кому-то прочесть свои мысли по глазам. Только ощутив его слабость пред мелькнувшей мыслью, разум быстро подбрасывает картинку утреннего спарринга с Солдатом и ощущение его руки на яйцах. — Фу, блять, нашел время… — буркнув себе под нос, он дёргает головой и переводит взгляд на замерших друг напротив друга Солдата и Мэй. Остальные уже расселись на скамье, Джек устроился слева от него, вытянув ноги вперёд. — Солдат, драться вполсилы. Мэй, покатай его лицом по матам, зайка. Как поняли?       — Понял, командир.       — Поняла.       Солдат кивает, делает первый шаг в сторону. Мэй, стоящая на достаточном расстоянии, кивает тоже и срывается вперёд. Брок, не ожидавший в принципе, что ей удастся правда покатать Солдата по матам, только закатывает глаза: наёмница использует классическую лобовую атаку, которая с Солдатом априори обречена на провал. Это не вызывает в нем злости, лишь лёгкое раздражение. Могла бы уж и постараться, поучиться хоть немного на чужих — его собственных — ошибках.       Не проходит и мгновения, как он даёт себе мысленную пощёчину. Мэй несётся прямо на Солдата, но, оказавшись за пару шагов до него, меняет траекторию и падает на колени. По инерции она проезжает вперёд на коленях, нарочно отстраняет туловище назад, чтобы добавить себе скорости. Солдат, точно не ожидавший такого финта, среагировать не успевает. По тому, как его рука, уже занесённая в ударе, меняет своё направление, Брок видит, что он и хочет ухватит её за плечо, только скорости ему не хватает. Проезжая мимо, наёмница болезненно бьёт ему локтем чуть выше колена, а после сразу же перехватывает за лодыжку и рывком тянет за собой — это даётся ей с очевидным трудом из-за веса Солдата, Брок подмечает это по сморщившемуся лицу Мэй. Потеряв равновесие, Солдат валится вперед. Не лицом, к сожалению — он успевает принять упор лёжа, чтобы тут же перевернуться.       — Один — ноль, Солдат. Не в твою пользу, — широко, нагло усмехнувшись, Брок вскидывает руку и тем самым предлагает им продолжить. Солдат бросает на него прищуренный, быстрый взгляд и оставляет его высказывание без ответа.       Следующие полчаса Мэй носится по матам, словно взбесившаяся кошка. Больше ей не удаётся уронить Солдата ни единого раза, зато сама она не раз знатно прокатывается по матам. В лобовую атаку она больше не идёт, держит Солдата на расстоянии, используя ту же тактику, какую использовал сам Брок. Долго продержаться ей не удаётся, и в конечном итоге Солдат просто ловит её в захват со спины. Брок даже заволноваться не успевает, что он её задушит — и секунды не продержав, он отталкивает от себя наёмницу. Отступает на шаг назад и сам, говоря:       — Выдохлась.       Брок кивает пару раз, соглашаясь с ним. Родригес кидает опустившейся на маты Мэй бутылку воды. Она ловит её и тут же падает на спину, не открывая и пытаясь восстановить дыхание.       — Отлично. Ну, Солдат, давай… Отчёт по тренировочному дню, — Брок развязно вытягивает ноги вперед, косится на часы на запястье. До прихода медиков ещё часа три остаётся. Можно ещё разок поспарринговать Солдата с Джеком и Родригесом, после отправить их всех в тир на часок-другой. Хотя, и часа должно быть достаточно. К тому моменту они уже будут немного измотаны, а убивать их усталостью Броку отнюдь не нужно. И вот после тира уже можно будет выйти и покурить, наконец. Пока Солдата будут готовить к крио, он отлучится, после вернётся, махнёт ручкой на прощание и, наконец, укатит домой, с радостью забыв нахуй об этом придурке до следующего раза.       Лениво обдумывая всё это, Брок усмехается сам себе, пару раз довольно головой кивает. За это время Солдат успевает вернуться к нему и усесться прямо перед Броком на маты. Как послушная дрессированная псинка, ей-богу.       — Уровень боевой подготовки команды высокий. Этот, — он указывает на Родригеса, не отводя взгляда от Брока, — слишком дёрганый и нервный. В спарринге слишком парится, как может выглядеть перед ней, — переведя руку себе за спину, он указывает на Мэй. Брок чувствует, как жёстко поджимает губы и стискивает челюсти, но к Родригесу обернуться не успевает. Солдат продолжает: — Но вчера на задании этого не было. Вывод: ситуативное поведение, — Солдат делает паузу, и за это время Мэй успевает громко самодовольно хохотнуть. Родригес шикает на неё. Броку остаётся только глаза закатить, хотя очень хочется с негодованием выматериться. — Этот, — Солдат продолжает и указывает на Джека, — способный, быстрый. Выносливость хорошего уровня, но до командирской не дотягивает. Нареканий нет.       — Нареканий, блять? — Джек вскидывает голову, морщится, дергаясь туловищем немного вперёд. Он хочет подорваться со скамьи, но всё, что ему остается, так это раздраженно сгорбиться на ней. Солдат смотрит на Брока непроницаемым холодным взглядом и не реагирует. Кивком тот позволяет ему продолжить.       — Эта, — указав на Мэй вновь, он немного хмурится, — быстрая, но медленнее рыжей. Реакции хорошие, тактика ведения боя не линейная, боится боли. Если её поднатаскать, можно довести до уровня рыжей. Боевые характеристики этого, — последним он указывает на Таузига, — малоизвестны.       Он заканчивает отчёт, и его плечи немного расслабляются, пока Брок весь подбирается. Упоминание некой «рыжей» приводит его в состояние боевой готовности мгновенно. И судя по лицам СТРАЙКа, они читают его мысли. Единственная «рыжая», что есть в ЩИТе, — Наташа. Конечно, ЩИТ не единственная организация, имеющая при себе особо опасных агентов, но отчего-то первой на ум приходит именно Наташа.       Мысленно пометив себе найти на неё всю возможную информацию, Брок пробегается глазами по остальным. Напряженные, заинтересованные взгляды наёмников словно подталкивают его задать-таки вопрос. Брок мысленно соглашается.       — Рыжая, Солдат? — что-то тянет его вперёд, что-то тянет его подняться. Нет ни единой мысли надежды на то, что Солдат хоть немного понятно сформулирует ответ, если вообще ответит, и Брок использует грязный приём. Ему и хотелось бы оправдаться перед самим собой, что ГИДРА обучила его этому, но столь неприкрытая ложь довела бы Патрика до смерти — он смеялся бы без устали, пока не задохнулся бы. Вместе с ним смеялась бы и Кларисса. Ох, если бы они могли — хохотали бы сутки кряду, но они уже не могли. Они оба были мертвы. И после них Брок зарекся быть человеком. Навсегда, навечно, пока ебучее солнце не взошло бы на западе и не выжгло бы его с этой блядской планеты.       Зарёкся, продолжая стараться им быть с тем же усердием, с которым Солдат продирался сквозь его мат и неустанную болтовню.       Он использует грязный приём, потому что в этом его суть — животная, необузданная и двуличная. Поднявшись на ноги, он в несколько размеренных, властных движений подходит к Солдату, но на корточки не присаживается. Он остается стоять, возвышается над ним, большим и опасным. Солдат поднимает к нему глаза и сглатывает надсадно, потому что боится на самом деле.       Потому что Брок сделает что угодно, чтобы быть лучшим командиром чем те, что были у Солдата до этого, — это залог доверия и щенячьей преданности.       Но он не посмеет отказать себе в безопасности и оставит достаточное количество лазеек — Солдат будет бояться его. Глубоко и глубже всех этих протоколов и ебучих инструкций у него в сознании останется ощущение — Брок слабее раза в полтора, но он опасен. Смертельно опасен на самом деле.       — Рыжая, — Солдат кивает, не опуская головы, а после задумчиво кусает щёку изнутри. Похоже, в его выжженной башке не осталось совершенно никакой информации. Только разве что мелкое и незначительное: — Русская.       — А вот это уже интересно, — подтянув быстрым движением штаны, он усаживается на корточки. Солдат идет на контакт, не прячет информацию, и Брок позволяет себе опуститься к нему. Он отодвигает в сторону использование власти и авторитета, зажигается интересом и интересуется жёстче: — Причина знакомства.       Солдат непонимающе моргает, но сильно удивлённым не выглядит. И рапортует спокойно, честно:       — Тренировки. Давно. Быстрая, ловкая. Рыжая, — вблизи Брок подмечает, как у Солдата немного расширяются зрачки, когда он смотрит в ответ. И это поистине завораживает — Брок даёт себе мысленную пощёчину. Он не купится на это. Он заставит себя держаться и не согласится. Не сейчас. Никогда. Уже дважды соглашался, и где теперь эти люди?       Патрика хоронили в пустом гробу. На похороны Клариссы он идти отказался, хотя Джек напоминал — дважды.       Во второй раз Брок ему врезал. Он не был пьян тогда. И извиняться, впрочем, не стал.       — Понятно, — встав на ноги, он щёлкает пару раз пальцами, поднимая остальных, а после инструктирует по дальнейшим занятиям. Раздаёт задания каждому ещё по ходу в тир, и наёмники разбредаются в новом помещении, с интересом выбирая себе оружие для стрельбы. Коллекция ГИДРы не удивляет новизной, но само посещение тира — всегда некое таинство. Только Брок не проникается разглядыванием, погрузившись в свои мысли.       — Брок… — заходя последним, Джек останавливается у его плеча и зовёт его по имени. Информации слишком мало, чрезвычайно мало, чтобы делать какие-то выводы, и Брок говорит об этом другу коротко и чётко. Джек кивает, лишних вопросов не задаёт.       Пока они пристреливаются, Брок матерится — мысленно и вовне. То Родригес локоть опустит, то Таузиг промахнётся. Он расходится не на шутку, пока его разум суматошно и судорожно ищет ответы, которых нет. Идейной Наташа быть не может априори — Брок не то чтобы в курсе, но за время работы в ЩИТе успел поймать пару слушков о её работе в КГБ и о «великом» Фьюри, что предложил ей новую жизнь. Слушками, конечно, назвать это было сложно: ещё год спустя после начала работы он влез в пару шифрованных папок. Уровень доступа и связи — мизерные, жалкие — на тот момент позволили найти лишь это.       И Брок тогда успокоился. Этого ему было достаточно, чтобы успокоиться в отношении этой бестии.       Сейчас же, похоже, пришло время вновь порыться в том, что было далеко не по его душу. И хотя сотрудничество с ГИДРой он найти не рассчитывал — после пяти лет работы тут он, кажется, успел перевстречать уже всех крыс да предателей, — что-то в груди мелко зудело.       Ещё несколько недель назад он ведь и о существовании Солдата ничего не знал.       Стрельба проходит спокойнее и быстрее, чем весь этот день. Он устраивается на стуле в углу, лодыжку на колено закидывает и балуется с пультом управления от двигающихся целей. Солдат попадает в голову каждой, сучёныш. Единственный, кто в силах соревноваться с ним результатом, — Родригес. Под конец они равняют счёт.       Когда приходят техники в халатах, Брок сдаёт им Солдата на руки чуть ли не насильно. За всё время стрельбы он успевает поймать на себе с десяток-другой самодовольных взглядов, и его это почти допекает. Возможность отделаться от новоявленного подчиненного и, наконец, выбраться наружу покурить оказывается для него сравни райским кущам. И пускай не то чтобы Брок верил в рай.       И не то чтобы райские кущи существовали: он вспоминает об этом к концу лета. За проносящиеся слишком быстро два с половиной месяца СТРАЙК успевает выполнить десятка полтора заданий, больше половины из которых грязные, блевотно-кровавые. На них Солдат сопровождает их, и с каждым новым разом взаимодействия с этим чудищем Брок убеждается в возрастающей послушности. После побудки и до обнуления тот все ещё кидается на него — каждый ебучий раз, повторяя одно и то же, словно убийственно опасный попугайчик — и все ещё отступает каждый новый раз. В его взгляде мелькает всё больше узнавания, и эта блядская искра закрепляется в его взгляде. Брок не может выдавить из себя возбуждения, что вновь и вновь закручивается в нём тугим канатом: Солдат берёт его за горло так, словно бы имеет на это право.       Солдат смотрит на него с каждым разом всё голоднее.       Солдат отступает каждый раз всё более послушно. И смотрит. Сука, он смотрит так, что Броку хочется поставить его на колени и заставить отсосать себя прямо посреди обитого кафелем помещения. Среди СТРАЙКа и медиков.       Назло Пирсу.       И своего удовольствия ради.       Так он себя убеждает и успокаивает. Только сам же нихуя не убеждается. Чужая яростность и сила будят в нем позабытые животные инстинкты. И странную, давно потерянную жажду к жизни.       В такие моменты, с сучливым дымным взглядом и порочно облизываемыми губами, Солдат воплощает собой саму жизнь. В её полноправной красоте и кровавом уродстве.       У Брока печёт в паху, а сердце — у него нет сердца, нетнетнет — отзывается, ускоряясь в своём беге.       После второй побудки и чуть не проваленного задания новые вводные включают в своё содержание обязательные дополнительные сутки для командной тренировки. Солдат успевает навестить под утро весь СТРАЙК, но его тактика меняется: прежде чем влезть в чужое окно без спроса, он вначале стучится. Об этом Броку рассказывает Мэй между делом. После Джека Солдат влезает именно к ней, хотя «влезает» — это уж слишком громко сказано. Приходит, стучит, просится внутрь.       После просит заплести себе волосы.       Но просит только Мэй.       Удивительная поебота.       Заехав под конец лета на базу ГИДРы по поручению Пирса, Брок находит у себя на телефоне шифрованное сообщение с приглашением на аудиенцию. Он только зашёл к себе в кабинет, и звук пришедшего на телефон смс заставляет его глаз коротко дернуться. Взгляд уже несётся к глазку включённой камеры, расположенной под потолком, но он останавливает его усилием воли: несколько секунд рассматривает собственный рабочий стол.       Солдат в спячке уже полмесяца, и Брок воспринимает это время как заслуженный отпуск. Пусть тот и стал послушнее, пусть его выебоны стали мягче и не столь разрушительными — его присутствие поодаль, запертым и замороженным, позволяет Броку мысленно выдохнуть. Контролировать Солдата трудно.       И хуй с ним, что ещё и интересно, и весело временами.       Всё равно трудно.       Быстрым движением пальца удалив пришедшее смс, он прячет телефон в карман и приседает, чтобы поправить шнуровку на берцах. Сообщение от несуществующей секретарши Пирса заставляет его несуществующее сердце забиться где-то в горле. Как он и ожидал, прошло несколько месяцев слежки и наблюдения за его работой, и вот оно. Этот день наступил.       Сегодня Солдат перейдёт в его командование полностью.       Либо Брок словит пулю меж глаз — тоже сегодня.       Натянув шнурки рывком и ощутив, как они впиваются в пальцы жёстко, он быстрыми, ладными движениями перешнуровывает обувь. Головы не поднимает, потому что губы растягиваются в блядской, жестокой улыбке, но он не показывает её глазку камеры. Пан или пропал, так любил говорить Патрик… Что ж. Брок был готов пропасть. Он даже жаждал этого, хотя никому об этом никогда и не скажет, только один хер в этот раз он снова выйдет сухим из воды — это привычно и уже даже не удивляет. Потому что по жизни он идёт по костям, и было бы ложью, скажи он, что ему это не нравится.       Призрак Патрика словно бы возникает подле, усевшись прямо на пол и подобрав под себя ноги. Он пытается заглянуть Броку в лицо, кудрявый, печальный и перепачканный алыми росчерками. Чуть выше левой брови у него круглое пулевое с запёкшейся коркой крови — этот след ему оставил сам Брок. Пока другие любовники целовали своих партнеров до умопомрачения и оставляли им засосы на шее, Брок своих отстреливал — был за ним такой грешок. Ведь дырка от пулевого — та же метка любви, разве нет?       — Его ты тоже убьешь, если потребуют? Он совсем ребёнок, Брок… Большой ребёнок… Он тебе доверяет… — призрак Патрика с багровыми кудрями и вечно молодым лицом вздыхает. Он качает головой, оглядывается. Брок поджимает губы почти злобно. Ему бы хотелось поднять глаза, заглянуть в лицо Патрику и ответить ему, да пожёстче. Только Патрик умер ещё двадцать лет назад — Брок сам убил его. И отвечать было уже некому. У него в арсенале остались лишь призраки, злоба и монструозное нутро.       Он был злодеем. Призраки прошлого отчего-то ему не верили.       Идиоты.       — Мне много кто доверяет. И очень зря, — прошептав это беззвучно, одними лишь губами, он поднимается на ноги. Печальный призрак Патрика, которого здесь никогда и не было, исчезает из его кабинета. Брок расправляет плечи. Неожиданно ожидаемый вызов от Пирса задевает какие-то ироничные, больные и крепко натянутые струны внутри. Всем телом ощущается жёсткое, слишком медленно сходящееся на нет дребезжание.       И там, где часть его жаждет схватить Солдата за шкирку, встряхнуть посильнее и повести за собой, другая орёт и стенает — вот бы стрельнуть ему меж глаз и сказать, что так и было. Никто удивлён не будет. Как минимум сам Брок не удивится точно: он привык быть чудовищем, и с лёгкой руки этот свой статус поддерживал. Так было безопаснее и спокойнее. СТРАЙК слушался, ЩИТ был доволен его работой не меньше, чем ГИДРА, а его постель пустовала. И Солдат… Удерживая себя от резких и необдуманных действий уже целое лето, он рассчитывает на то, что будет удерживать и дальше.       Потому что всё то сострадание, от которого Брок отучился ещё давно, вставало ему поперёк горла каждый ебучий раз, когда он видел Солдата. И мысли вновь и вновь рвались к приятной картинке: он снимает пистолет с предохранителя и стреляет без раздумий, Солдат валится на кафельный пол и всё. Все проблемы Брока с состраданием заканчиваются. Потому что мёртвым не нужно было сострадать. О мёртвых можно было забыть. Или хотя бы попытаться. Ни с Патриком, ни с Клариссой у него, правда, так и не вышло, но здесь Брок мог позволять себе иллюзии — о Солдате забыть он точно смог бы.       И эти его иллюзии никому не вредили.       В кабинет Пирса он идёт чётким, стройным шагом. В боковом кармане негромко позвякивают ключи от пустующей нынче камеры Солдата. И руки сами собой сжимаются в кулаки. Какой-то своей частью ему все ещё хочется безотчётно верить, что вот он сейчас зайдёт, успеет моргнуть и дверь за собой закрыть, а потом прогремит выстрел и… За мгновение до того, как открыть дверь чужого кабинета, Брок прикрывает глаза, вдыхает поглубже и распрямляет плечи. И уверяет себя клятвенно: когда-нибудь точно сдохнет и всё это говно закончится. Когда-нибудь.       Пирс сидит за своим широким большим столом и занимается бумагами. Его извечный идеальный классический костюм, старческие руки и блядски живой взгляд — он весь обещает Броку кровопролитие, но попозже. Не сейчас. Может быть, нет.       — А, Рамлоу. Рад видеть вас, — «живым» он отчего-то не добавляет, но это читается в его отвратительной усмешке. Брок закрывает за собой дверь, кивает. Он был готов к этому с самого утра, ещё получив от Джека шифрованное смс о том, что слежку сняли. Этот факт вызвал уже привычную, примелькавшуюся тошноту и заставил лишь сильнее обычного напрячься. — Вы как раз вовремя. Я хотел поговорить с вами о вашем профессионализме, если вы не против.       Стараясь не заржать цинично в голос, Брок кивает вновь, быстрыми чёткими шагами достигает неудобного кресла и усаживается. Пирс пиздит как дышит и играет в одну из своих излюбленных игр: притворяется слабее, чем он есть. На удочку Брок не ведётся — не того возраста и стажа — и выжидает молча. Против он или нет — это бессмысленная канитель. Его слово, настоящее, живое и громкое, не имеет никакого веса уже пяток лет кряду. И пусть СТРАЙК слушается его, пусть Солдат со скрипом принимает новые правила своей игры, на самом деле Брок бесправен по многим своим позициям. И хотя он не стал бы называть себя пешкой, — он слишком хорош для такой низкой планки — но и королём ему было стать не суждено.       Он мог бы быть конём, гоняя по клеткам обоих цветов, словно в сумасшедшем шахматном ралли.       — В начале лета я приставил вас к проекту «Зимний солдат». Уж не знаю, чем вы там занимались, — Пирс чуть щурит глаз, давит еле мелькающую усмешку. Это очередная ложь, и Брок держит лицо — своё, к сожалению. Много больше ему хотелось бы взять в руки лицо Пирса и смачно врезать ему по носу своим лбом. Чтоб до хруста, до потока горячей крови. Чужое лицемерие выворачивает его почти наизнанку. Потому что они оба прекрасно знают — Пирс наблюдал, Пирс следил, Пирс перепроверял все ебучие отчёты. И пусть бы камеры на этаже были выключены, он следил за каждым их шагом вне его. За каждым шагом самого Брока. — Но результаты довольно высоки. Медицинский отдел доложил мне, что Солдат стал стабильнее и послушнее. Хотя, врать не стану, наиболее яркий показатель — то, что вы ещё живы.       Брок хмыкает. Кивает быстрым движением и не благодарит. Его руки покоятся на подлокотниках, пока Пирс откидывается в кресле, неторопливо крутит в пальцах свою ебучую именную ручку с позолотой. Он разглядывает Брока в молчании какое-то время. Взгляд его Брок выдерживает с легкостью, переключаясь на мысли о своей квартире, доставке продуктов, которую нужно будет заказать по пути назад, и завтрашнем новом дне.       Если этот день у него ещё будет.       Пирс мутит воду одним лишь своим присутствием — похоже, этому навыку Солдат научился именно у него. Даже те слова, сказанные им ещё в начале лета, не оказываются правдой и в сотой своей части — повышение Брока оказалось лишь формальностью. Сейчас, два с половиной месяца спустя, он может заключить это с четкой уверенностью: по большей части их задания ничуть не изменились. Теперь разница была лишь в том, что их ряды пополнил Солдат, но вводные по зачистке оставались неизменными.       Полученная карточка-допуск ничуть не поменяла положения Брока. Только проблем, блять, добавила — охуительно.       — С сегодняшнего дня время от времени вас будут направлять на индивидуальные задания в паре с Солдатом. Вам удалось зарекомендовать себя достаточно компетентным, чтобы обращаться с этим оружием. Поздравляю, Рамлоу, — Пирс цепко следит за ним и улыбается, но лишь губами. Его оскал выглядит дико и пугающе, только Брок даже не вздрагивает. Хуй ему, кракену ебучему. Вместо этого он кивает, поднимается и выговаривает:       — Хайль ГИДРА, — а после скалится самодовольно и нагло. Пирс кивает, похоже, удовлетворённый той кровожадностью, что написана у Брока на лице. А после тянется к верхнему ящику и вытаскивает оттуда алую тетрадь в твёрдой обложке. На лицевой стороне вытиснена звезда, по размеру очень похожая на ту, что находится на железной руке Солдата.       У Брока не вздрагивает глаз.       Всё его тело наливается резкой тяжестью, и в горле першит. Он ждал этого, он был к этому готов, но ужасность неотвратимого знания, в которое ему предстоит погрузиться, пробегается острыми, ледяными мурашками по затылку. Солдата хочется пристрелить заочно, чтобы только не узнавать, чтобы только не разгребать чужое дерьмо и чтобы, не дай мёртвые боги, не сострадать. Раньше не делал этого, и на старости лет начинать совершенно не хочется. Брок никогда не был идиотом, прекрасно зная: стоит ему сорвать нарыв сострадания, как сотня других, алжирских, сорвётся следом. Он подохнет, истекая кровью казалось бы уже давно заживших ран.       Пирс говорит:       — Это вам пригодится. Рамлоу, — он чеканит слова, подвигает Броку тетрадь по столу и вновь откидывается в кресле. Тетрадь выглядит похуже полудохлого склизкого осьминога — не то чтобы с такими Брок когда-либо сталкивался. Он делает шаг вперёд, стягивает её со стола и сжимает в пальцах. Не разглядывает раньше времени, вновь кивает.       Поверхность тетради прохладная, гладкая. Пальцев касается ощущение эфемерной грязи — от этого ему уже не отмыться. От этого ему никогда уже не избавиться, как не избавиться от Алжира, нежно почёсывающего его по затылку временами. И даже воспоминание той мертвой девочки в обносках, чьё тело они оставили валяться среди пекла и пыли в начале лета, не сравнится с тем ощущением мерзости, что заполняет его лёгкие.       Он задыхается этим, не показывая. Потому что та малышка уже мертва. А Солдат жив.       И жить ему ещё далеко и дальше.       Жить, не живя.       — Хайль ГИДРА, — он чеканит слова быстро, возможно, быстрее, чем стоило бы, но Пирс не подмечает этого. Кивает в сторону выхода, уже опуская взгляд к другим документам на своём столе. Брок отводит глаза и лишний раз не в своё дело не заглядывает. Уж слишком дорогого ему это будет стоить.       Весь путь назад до своего кабинета он проходит на напряженных, почти одеревеневших ногах. На собственном рабочем столе находит папку с новыми вводными — её занесли, пока он был у Пирса в кабинете. Вместе с ней занесли и полдесятка прослушивающих устройств, жаль, долго им проработать не удается — Брок включает глушилку и морщится от разбежавшегося по углам жалобного писка. После швыряет алую тетрадь на стол. Та с хлопком накрывает вводные, в ожидании замирая. Первым делом Брок вымывает переполненную металлическую пепельницу. Кончики пальцев подрагивают, вызывая раздражение, и он чуть не роняет влажную пепельницу в раковину, непроизвольно дёрнув рукой. Уже в следующую секунду он самолично швыряет её в сторону и опускается на корточки, ухватившись пальцами за край раковины.       — Блять, блять, блять… Ебучий случай, — низко-низко опустив голову, он ощущает, как сильно и грубо в груди бьётся сердце. Воздуха не хватает, и именно сейчас вспоминается вся та толща земли, что находится над ним. В такие моменты ему даже думать не хочется, как с этим справляется Таузиг, которого напряжение по этому поводу сопровождает постоянно. — Сука.       Брань помогает настолько незначительно, что Брок жмурится до боли, вцепляется пальцами в белоснежные края раковины крепче, скрежещет короткими ногтями по гладкой поверхности. И пытается дышать. Перед глазами всё стоит и стоит эта ебучая тетрадь, уже лежащая на его столе. Она алая, что звезда на плече Солдата — нет. Она алая, что кровь Патрика, выплёскивающаяся меж его губ толчками. Брок слышит хрипы и булькающие мольбы, и, вскинув руки, закрывает уши ладонями, срываясь:       — Хватит, блять! Хватит, ты мёртв! — не удержав равновесие, он валится на задницу и отклоняется назад по инерции. Лопатка отзывается болью, встретившись с краем унитаза. Его тяжёлое, хриплое дыхание не перекрывает даже шум воды, всё льющейся и льющейся из крана в раковину. Губы пересыхают, словно кто-то выжимает из них всю влагу.       Или из него — всю жизнь.       — Ебучий, блять, случай, — потянув ладони вперёд, он растирает ими лицо. Медленно, методично — ещё влажные кончики пальцев оставляют на щеках росчерки несуществующих слёз, чтобы тут же стереть их при новом движении. В грудине надсадно воет. И хуй с тем, что он был готов к этому. Хуй с тем, что он сделал даже больше, чем мог бы: не только оставшись при своих людях, но и приучив Солдата чаще слушаться, чем выебываться.       Никогда Брок не переживал страха. Он был не приучен к этому, как конь не был приучен к тому, чтобы ходить вперёд или по диагонали. И сейчас ему не было страшно тоже — он знал, что дальше будет лишь большая задница, чем сейчас. Это знание вызывало выворачивающую наизнанку тошноту и механическую искромётную боль в груди. Словно бы шестерёнки его механизма истирались всё сильнее, словно бы они, уже проржавевшие и скрипучие, стенали от боли.       Солдат вызывал в нем те переживания, что вымерли ещё десяток-другой лет назад. Его потерянный взгляд будил в Броке желание защищать, а сучливость без спроса поджигала короткий фитилёк — Брок искрился изнутри. Тлел, вскидывался, рычал и противился собственному тлению.       Солдат принёс ему жизнь своим пришествием.       Но Брок был слишком мёртв, чтобы принять этот дар. Поэтому Солдата хотелось пристрелить, как пристреливали загнанных лошадей. Только вот загвоздка — лошадью Солдат не был.       Ванная становится его укрытием на ближайшие полчаса. Брок восстанавливает дыхание, отодвигается к стене и вытягивает руки на согнутых коленях. Его взгляд пустеет, утыкаясь в стыки кафельных плиток на стене под раковиной. Время замирает и растягивается: безжалостное, тягучее. Оставаться один на один с собой ему давно уже не страшно. Когда-то и правда было — в далёком-далёком детстве. Отец постоянно задерживался на работе в военной академии, и Брок, будучи маленьким, был предоставлен сам себе большую часть дня. Да и жизни тоже.       Надвигающаяся ночь всегда чертовски его пугала. А отец всегда задерживался, и Брок, ждущий его у окна, так сильно боялся, что эти чёрные, изломанные тени деревьев или забора украдут его, когда он будет возвращаться. Кроме отца у него тогда никого не было.       Первый раз он поднял руку на Брока, когда тому было восемь. Он был пьян и зол — Брок в очередной раз пытался убедить его не задерживаться на работе так часто, доделывая чужие отчеты, проверяя работы чужих студентов академии и редактируя обучающие планы. Он говорил о том, что нуждается в нём и скучает по нему. Тогда он ещё умел говорить такие искренние, важные слова — после как-то разучился. Такие слова его отцу никогда не нравились, и Брок не знал почему, глубинно догадываясь: его терпели, но не любили. В тот вечер отец взбесился и хлестнул его по лицу наотмашь, желая заткнуть. И по сей день Брок не помнил, чтобы плакал тогда. Боль была ужасающая по детским меркам — сейчас он на такую и внимания бы не обратил, — но он только удивлённо смотрел на отца.       Тот был уродлив в своём гневе, поднявший руку на беззащитного, не имеющего возможности ответить, ребёнка.       Первый раз последним не стал, а лишь предзнаменовал череду побоев. Словно ощутив, что он в праве, отец временами срывался на него. Брок никогда не плакал. Сейчас и вовсе был благодарен: если бы тяжелая рука отца тогда не обрушилась на него, он так и боялся бы всю свою жизнь темноты и кровожадных теней.       Но эта рука ему помогла. Силой удара из его груди выбило сердце — оно разбилось о стену за его спиной, разлетелось алыми осколками и загрохотало эфемерно по полу. Никто этого не заметил — кроме отца у него никого не было, а тому было плевать похлеще, чем незнакомцам с улицы, но своего сердца Брок лишился в восемь. Сердца и страха.       Каждый новый вечер он всё так же ждал возвращения отца у окна и никак не мог дождаться, когда же, ну когда же эти кровожадные тени деревьев и забора схватят его, утащат в кусты, выпотрошат. Как и большинство его детских желаний, это так и не сбылось.       Ему пришлось выбираться из этого ада самостоятельно.       — Ударил бы тогда посильнее, до хруста черепа, и ни у кого проблем бы не было… А мне теперь ебаться с этим, да? Конечно, блять. Каждый раз я должен разгребать это дерьмо… — откинув голову назад на стену, он прикрывает глаза. Тяжело вздыхает. После целого дня в птичнике тело немного устало поднывало, но ему нужно было ещё ознакомиться с вводными, просмотреть ту алую — дьявол бы ее побрал — тетрадь. Ещё хотелось напиться до невменяемости. Но последнего ему, к сожалению, было сделать не суждено. Слабо щёлкнув себя пальцами другой руки по запястью, Брок вздыхает вновь и договаривает тише: — Что сам заварил, то и разгребаю, да, Патрик?       — Ты удивительный придурок, Рамлоу. Столько самоубийственной… Не самоотверженности, ха, не надейся, — голос Патрика в его сознании звучит совсем как тогда, за десять минут до вылета в Алжир. Он курит самокрутку с крепким табаком у входа на борт, щурится на левый глаз и белоснежно усмехается. Игривый и светлый — за пятнадцать минут до этого этот кудрявый купидон отсосал ему в раздевалке, и Брок отнюдь не верил в его безгрешность. Таким Брок не вспоминал его слишком давно, каждый раз возвращаясь лишь к истрёпанному, искалеченному трупу, а сейчас ему отчего-то… Ему вспомнились те слова Патрика. — Ты просто ебанутый самоубийца, который пытается доказать всем, что до задницы любит жизнь. Вот кто ты такой. И как они только умудрились поставить тебя главным?..       Патрик был ласковой занозой в заднице. Когда он усмехался так, как тогда, перед вылетом, и стрелял острым взглядом — с вызовом, с лёгкой надменностью, Броку хотелось поставить его на колени. И не то чтобы Патрик был против такой перспективы.       Тогда Брок усмехнулся, сплюнул в сторону вязкую от никотина слюну. И с наслаждением ответил:       — Потому что я — тот, кто с легкостью протащил бы любого лицом по дерьму.       И Патрик смеялся.       А Брок любил его смех без любви и без сердца. В тот день он слышал его в последний раз.       Сейчас его слова стояли у Брока в голове и поперёк горла. Хотелось открыть глаза, повернуть голову и увидеть его хитрющий взгляд. Хотелось ощутить поддержку, тепло рядом и плечо, прижимающееся к его собственному. Настоящее, живое.       Хотелось ощутить поддержку всем телом, всей проклятущей шкурой, всем своим мёртвым существом.       От СТРАЙКа он её никогда не ждал и не требовал. Они были вместе, пока Мэй рыдала, вместе готовы были вытаскивать Таузига на воздух из этих морских катакомб, вместе скупали магазины игрушек для дочери Джека, вместе смеялись с шуток Родригеса, вместе проводили праздники… Брок был для них фундаментом и костяком. Он держал поводья, управлял, контролировал — это было его море, и он здесь прекрасно уживался на виду у других.       Заплывая на глубину и оказываясь в одиночестве, он давился. Словами, мыслями, водой, что набилась в лёгкие и всё никак не хотела уходить. Он бил себя кулаком в грудь, откашливался, блевал, орал, но ничего не помогало. Его лёгкие выжигала морская вода.       А Джек смотрел этим взглядом, что буквально кричал:       — Ты знаешь! Ты обязан знать, скажи, что делать, ты же, блять, всегда знаешь!       Солдат смотрел тоже: потерянно, беспомощно. Так было часто, а реже в нём что-то перемыкало, и Брок не видел перед собой ребёнка-потеряшку. Иногда в Солдате что-то перемыкало, и Брок видел рядом равного, сильного, умного и цинично-жестокого. Сучливого. В такие моменты у него внутри вся вода иссыхала, но он не позволял им длиться слишком уж долго.       Он все ещё был командиром. И даже если Солдат выглядел как тот, на кого можно было опереться, Брок не собирался этого делать. Возможно, именно поэтому он неосознанно фрустрировал его словами, лавируя между чёрно-белыми клетками и держа Солдата дезориентировано-стабильным. Потому что такой Солдат не вызвал никаких чувств, кроме боли, посмертно скребущейся в грудине, и захлебывающегося, мёртвого сострадания.       Такой Солдат не предлагал надежды, которая была Броку не по зубам.       Не в ГИДРе.       В другой жизни.       Возможно, в следующей.       — Если бы ты меня видел, ты бы мне врезал, Патрик… Ты бы нахер меня убил… — усмехнувшись больно, Брок качает головой. А после поднимается. Он ухватил за хвост те жалкие крохи времени, что смог отсидеться в тишине, но больше ждать уже нельзя. И тянуть нельзя тоже. Ему нужно возвращаться на поле шахматной доски.       Пирс свой ход сделал и предоставил Броку следующий. ^^^       — Джек, я заеду через полчаса! Обзвони всех, сбор внизу! Время не терпит! — подорвавшись с постели от раннего звонка несуществующей секретарши Пирса, он швыряет сменные вещи в чёрную спортивную сумку. Двойное дно прячет в себе два дополнительных пистолета, в боковом кармане случайно находятся презервативы с истёкшим сроком годности — их Брок, естественно, выбрасывает. Он носится по квартире с раздражением человека, резко вызванного на работу.       Солдата разбудят через час, и он обязан быть там вместе со СТРАЙКом в полном составе. Ещё вчерашним вечером получив ту сучью алую тетрадь, он провёл весь вечер, чтобы изучить её и выучить те ебучие десять рычагов для приведения Солдата в состояние боевой готовности и беспрекословного послушания. Русскоязычные, как догадывался Брок, слова ложились на язык неохотно, со скрипом и отвратительными звуками, но к полуночи он выговаривал их на удивление сносно. Всё, что ему осталось к полуночи — изучение вводных. Только прочесть их внимательно Брок не удосужился, глянул лишь дату разморозки. Та стояла ровно через два дня, как и дата новой миссии.       Видимо, это была лишь формальность.       Только на середине бешеных сборов Брок вспоминает про Джека и остальных ребят. Отзванивается сразу же, одной рукой подхватывая с полки пару запасных боксёров, а другой — сгребая пару толстовок. Точкой назначения в задании значился Монктон, что в Канаде, и он нахер забывает о любых температурных характеристиках Канады в начале осени. Конечно, сборы бы заняли у него всяк меньше времени, если бы он не торопился столь сильно и не бесился сильнее возможного. Предсказать было несложно — перелёт на квинджете накрылся, и теперь им предстояло интересное автомобильное турне. Рассчитывать на то, что им будет позволено взять машину Брока, было бессмысленно.       Как, впрочем, и на то, что СТРАЙК поедет в полном составе следом.       Закинув, кажется, всё, что ему могло понадобиться, Брок бросает взгляд на время. И даёт себе несколько секунд на то, чтобы раздраженно застонать. Но секунды утекают сквозь пальцы, а он срывается в душ, бросая мобильник поверх одежды в открытую сумку.       Через полчаса, только подъехав к дому Джека, Брок сразу же отъезжает. Друг запрыгивает в машину, пристёгивается и говорит напряжённо:       — Пиздец?       — Нормально, — уже подостывший Брок коротко мотает головой и выкручивает руль. Джек, по привычке проверяя пространство вокруг, оборачивается на задние сиденья. Замечает сумку. Брок комментирует, не делая интриги из пустоты: — Должны были вылететь послезавтра, но планы изменились. Шкурой чую, отправят кататься с Солдатом по стране. Опять вхуярили куда-то все джеты, видимо.       — Птички вчера напели, что во льдах опять возня какая-то. Много народу туда направили… — Джек кивает понятливо, немного хмурится. Его рука почти незаметно хватается за подлокотник, пока Брок на слишком высокой скорости лихачит в городских джунглях.       — Ой, блять. Они все ещё надеются найти этого идиота? Ну пиздец, а я, значит, должен подрываться с утра пораньше. Заебенно, — раздражённо вдавив ладонь в руль, он сигналит какому-то идиоту, подворачивающемуся под колёса. Скорость он сбрасывать даже не собирается. Времени и так остается впритык: отчего-то по затылку бегут мурашки нехорошего предчувствия. Ему нужно успеть до того, как Солдата разбудят. Он обязан успеть. — Если Кэпа найдут и разбудят, я ему потом припомню это говнище и зубы пересчитаю заодно. Пуп земли, блять.       Джек фыркает смешливо. Конечно, они оба понимают, что Брок должен быть самоубийцей, чтобы кидаться на суперсолдата с кулаками. Особенно на Капитана.       Они приезжают все почти одновременно. С парковки до главного входа почти что несутся, за спиной слыша рёв мотоцикла Мэй. На удивление, даже Родригес не опаздывает. Отправив всех за автоматами в оружейную, Брок заваливается к себе в кабинет, подхватывает из верхнего ящика алую тетрадь и папку со старыми вводными. На столе уже лежат новые, свежие. Даже бумага ещё немного тёплая, только выпущенная принтером.       Пиздец.       СТРАЙК случайно подбирает его в лифте, и Брок рявкает резко и чётко:       — Держать Солдата на прицеле. Поступили новые данные, сегодня попробуем его приструнить. При угрозе жизни стрелять по коленям. И не зевать, — папки в его руке тяжелеют с каждым новым проезжаемым этажом. Из-за спины не раздаётся ни единого звука, но Броку это и не нужно. СТРАЙК не Солдат. Они прекрасно усваивают приказы за один раз и без потребности в повторении.       Этаж встречает их мимолётной, быстрой тишиной. Двери лифта распахиваются, Брок делает первый шаг в коридор. И его бьёт наотмашь истошным, яростным криком. Он резкий, порывистый, словно грозовой ветер, и затихает так же резко, как появляется.       А следом Брок слышит раскатистый, грубый смех.       Коридор сливается перед его глазами, пока он срывает на быстрый бег. Почти промазывает свободной рукой по ручке, но перехватывает её с рычанием. Чуть не врезается в распахиваемую дверь плечом.       — Какого хуя здесь происходит?! — он рычит разъярённым зверем. Ладно, ебучее утро. Ладно, новые вводные и резкий вызов. Хорошо, без проблем и сложностей — такое в его жизни бывало не раз, хотя и редко. Но драконить Солдата перед их парной миссией… Суки.       Его глазам предстаёт шедевральная картина, стоит только переступить порог помещения. Солдат, нагой и все ещё покрытый этой ебучей слизью, сидит в кресле, и его взгляд горит злобой и болью. Она лучится в его дымных глазах, переливается сотнями трагичных оттенков. Обе его руки скованны железными наручами, на бёдрах и плечах прилеплены электрические провода. Перед ним лужа с блевотиной отвратительного оттенка. И волосы, растрепавшиеся, грязные, свисают сосульками у его лица.       По бокам от него на стульях сидят два — удивительно, но все ещё живых — медика. Тот, что постарше, оборачивается к Броку, приветственно улыбается колючей улыбкой.       — Ах, Рамлоу! Вы очень вовремя. Мы как раз закончили техосмотр руки, можно приступать к обнулению. Если вы, конечно, не хотите насладиться… Удивительной красоты зрелище, — медик кивает сам себе пару раз, а Брока начинает тошнить. Хорошо, что не завтракал: попросту не успел так же, как не успел и к Солдату. Сглотнув поднявшийся по пищеводу желудочный сок, он проходит глубже в помещение. Сказать что-либо не успевает: второй медик с пультом в руках выкручивает какую-то ручку на пульте, и Солдат изгибается в кресле. Он стискивает зубы с такой силой, что они, кажется, сейчас просто раскрошатся. Но больше он не позволяет себе кричать, только шумно рычит сквозь зубы, брызжет слюной.       Не хочет показать слабости при командире, похоже. А может и нет. Брок не задумывается ни на секунду. Он опускает глаза к папкам в своих руках и открывает алую тетрадь на нужной странице почти интуитивно. Ему это и не нужно, в принципе, он выучил все слова ещё прошлой ночью. Но тетрадь словно придаёт ему веса. А в грудине закручивается тёмное и жестокое: у него нет никакого права наказывать этих отвратительных животных, но он выдаёт себе это право сам.       И открещивается тем, что с разъярённым Солдатом работать будет сложнее. Открещивается — врёт.       Он просто хочет наказать их с такой же жестокостью, с которой они сами решили ни за что наказать Солдата болью.       — Погодите! Вначале обнуление. Не стоит играться с кодом, Солдат может среагировать… — седой медик дергается, ножки стула чуть скрежещут по кафелю. Брок знает. О, Брок знает нужный порядок: вначале обнуление, после код. Потому что без обнуления эффект будет слабее и кратковременнее. Потому что без обнуления Солдат взбунтуется — слишком хорошо понимает, что произнесённый код не принесёт ему ничего хорошего.       Брок знает. Брок читал отчёты. Брок их читал, блять, и перечитывал.       Он прекрасно знает, о чём его пытаются предостеречь.       Он говорит:       — Желание, — и русский говор ломает ему язык. Солдат замирает, его глаза округляются. В них читается предательство и непонимание. Брок поднимает голову, видит это — внутри все выламывается эфемерной болью — и скалится. Он — камень. Он — ружьё. Он — ебучий конь на этом шахматном поле. И Солдат может верить ему хоть на сотню процентов — ему просто не доводилось встречаться с Патриком. Потому что Патрик мёртв, и они с Солдатом во многом похожи: Патрик Броку тоже верил. Патрик ошибся. Брок говорит: — Ржавый.       — Да что же вы делаете?! — старший медик подрывается с места и направляется к нему в обход лужи рвоты на кафеле. Солдат дёргается следом, но тот, другой парень в халате, вновь включает ток, чтобы его успокоить. Это действует уже не столь хорошо, отвлекает разве что, но стоит уменьшить напряжение, как он вновь дергается вперёд. И смотрит, смотрит своими большими больными глазами — Брок не станет просить у него прощения.       Его суть — чудовищна и ужасна. Он кровожадный жестокий монстр, и он выбирает быть им до скончания своих времён — чтобы никто не смел приближаться, чтобы никто, сука, не смел к нему приближаться. Пусть доверяют, пусть слушаются, но вытянутая с пистолетом рука — самое кратчайшее расстояние, на которое кто-либо может только посметь к нему подобраться. И на которое Брок позволит к себе подойти.       Потому что он стал чудовищем ещё задолго до того, как выбрал им быть. И Солдат знал это. Солдат это видел, просто не мог не. У него слишком высокая обучаемость, он прекрасно сканирует пространство вокруг себя и собирает информацию, он с лёгкостью заметил тогда сломанное ребро Таузига — он всегда зрил в корень.       Он сам позволил Броку себя обмануть.       И это, блять, не его, Брока, проблема.       — Остановитесь! Вы нас всех в могилу сведёте! — медик кричит вновь, шагает к нему и чуть не спотыкается на пустом месте. Он в возрасте, но напуган, что маленький мальчик. Брок игнорирует его, смотря лишь Солдату в глаза. Чужой взгляд озлобляется медленно, и Брок выдерживает это. Он выдерживает это, не обманываясь — он лучший дерьмовейший командир из всех.       И на что бы там Солдат ни рассчитывал, смотря игриво и послушно, заигрывая, пытаясь забраться Броку под кожу, — Брок ему не позволит.       Брок не позволит никому себя полюбить. И попытаться не позволит тоже.       Потому что Патрик любил. Или Броку так только казалось.       — Семнадцать, — Брок позволяет подлетевшему медику выхватить из своих рук тетрадь, но она ему не нужна. Медик понимает это уже на следующем слове, когда Брок произносит: — Рассвет, — и тут же отшвыривает тетрадь прочь, замахивается. Сбоку от Брока вырастает фигура Джека. Тот без единого сомнения берет медика на прицел, буквально принуждает его отойти на несколько шагов. С другой стороны уже подступает Родригес — младший медик даже подняться с места не успевает. Только беспомощно роняет из рук пульт. Электроды, прилепленные к коже Солдата, отрываются, потянувшись следом. — Печь.       — Вы сумасшедший! — седовласый медик почти что орёт на него, но он больше испуган, чем зол. Брок не сдерживает ухмылки. Потянувшись к кобуре, он вытаскивает пистолет, снимает его с предохранителя.       — Девять. Добросердечный. Возвращение на родину, — Солдат принимается биться в кресле, что выброшенная на берег рыба. Он дёргает руками, пытается сорвать железные наручи, встроенные в кресло. И рычит. Рычит так, словно готов вырвать Броку глотку, если ему только выдастся удобный случай.       Что ж. Это они уже проходили.       — Один, — расставив ноги пошире, Брок поднимает пистолет и прицеливается Солдату меж глаз. Ладно, ебучее утро. Хорошо. Пусть так. Все планы полетели в ёбаный ад. Хорошо. Пусть так. Но на своей территории эти грёбаные зверства он терпеть не намерен. И если их не научил опыт Виктора, Брок научит их сам. Своими методами.       От нового резкого рывка кандалы с треском разламываются. Солдат подаётся телом вперёд, словно в замедленной съемке. Он нацелен на Брока. Он не хочет позволить ему себя контролировать. Он напуган, и кто-то мог бы сказать, что страх — лучший катализатор силы.       Брок поспорил бы.       Злость была посильнее.       Солдат срывается к нему, чудом не поскальзываясь на кафельном полу, и в пару шагов достигает. Он даже не собирается тормозить, уже протягивает ладонь, чтобы схватить Брока за горло. С надменной, почти животной улыбкой Брок чеканит резко на русском:       — Товарный вагон.       Его горла касаются самые кончики металлических пальцев. Но за горло Солдат его так и не хватает. Замирает на расстоянии вытянутой руки, каменеет весь. Его тело становится мягче, покладистей. И вся ярость разбивается в дребезги — это пугающее и восхищающее представление одновременно. С остекленевшим в раз взглядом Солдат выговаривает:       — Я готов отвечать.       Брок опускает пистолет, возвращает его в кобуру спокойным, уверенным движением. Из взгляда Солдата пропадают все чувства и переживания так, словно бы их там никогда и не было. Секундная цепочка электрических импульсов в его мозге откликается на десять кодовых слов, низводя его до автоматического оружия. Ни смятения, ни боли, ни даже искры сучливости — в нем не остается ничего, что было когда-то ему присущего и не выжигалось даже обнулениями. Сбоку старший медик уже начинает ругаться на него, пересравшись за собственную безопасность, но Брок пропускает его слова мимо ушей. Он не делает и единого шага вперёд, не строит интриги вокруг того, что будет происходить дальше. А лишь говорит чётко и резко, не сомневаясь ни секунды:       — Убей их обоих.       Его приказ пронизан сталью, жестокостью и возмездием. Солдат отзывается коротким кивком, но не оборачивается — Брок самолично указывает ему вначале на одного медика, а после и на другого, того, что помладше. И просто отступает на шаг назад. Он предоставляет Солдату пространство, дает ему место и свободу действий. Вопросов Солдат не задает — у него все же нет проблем с интеллектом и считыванием невербальных сигналов.       Только заслышав приказ, старший медик пытается рвануть в сторону, но его рывок оказывается слишком медленным и не приносит своих плодов. Солдат настигает сбоку и в этом движении кажется громадным, что та же тура. Подняв руки к лицу медика, он сворачивает ему шею единым легким движением, — только отчетливый хруст мелькает в воздухе, — и даже губ не кривит. Его лицо ныне — серая, безжизненная маска; и Брок следит за Солдатом с кощунственным, жестоким удовольствием.       Первый труп валится на кафельный пол тяжелым кулем, но задание еще не выполнено — именно это читается во взгляде Солдата, уже оборачивающегося в поисках второго медика. Тот как раз срывается со своего табурета в сторону двери. Брок успевает заметить его глаза — громадные, переполненные ужасом, — а после фыркает презрительно. В нем и никогда не будет уважения к таким людям, пускай это совершенно и не важно в моменте. Важно лишь то, что Солдат уже оборачивается. Он фиксирует взглядом вторую цель. Медику, шуршащему халатом и этим лишь сильнее привлекая внимание личного хищника Брока, в этот момент даже удается пробежать мимо Родригеса, оттолкнув его слабыми руками в сторону. Не то чтобы Родригес отталкивается, скорее уступает дорогу — Брок его понимает.       Нет ничего слаще, чем загонять перепуганную, жестокую жертву.       — Дай пройти, дура! — обернувшись медленно и с удовольствием, он видит, как медик пытается отпихнуть Мэй, что закрывает своей спиной дверь выхода, но та только скалится кусаче и даёт ему коленом в пах. Той же ногой на новом замахе пихает непутевого мучителя в живот, отталкивая его от себя тем самым, и рычит:       — Нахер иди, мудила, — ее руки быстрыми движениями взводят автомат. Упавший на задницу медик оказывается на прицеле слишком быстро, но вряд ли быстрее, чем Солдат успевает к нему направиться. Мэй тянется к спусковому крючку, но не дотягивается. И сказать, стала бы она стрелять или нет, Брок не решается. Мимо него мелькает бледная тень Солдата, — его кожа всё ещё алебастрово-светлая после крио, кровоток только-только начинает восстанавливаться, — а в следующее мгновение сильный, резкий удар железной руки превращает половину лица младшего медика в кровавую кашу. Череп проламывается с хрустом, словно спелый арбуз, и звука становится достаточно — никто не собирается проверять у тела пульс или типа того. Лицо Солдата оказывается заляпано кровью, когда он поднимается на ноги и оборачивается. Он ждёт новых приказов.       А Брок улыбается жёстко, победоносно.       Патрик действительно всегда был прав на его счёт. Его решения временами самоубийственны, и пусть другие и дальше верят, что это от великой жажды жизни. Пока он не исполнит своего глубинного желания, пока не сотворит нечто великое… Эта игра будет стоить свеч.       И пусть даже он сам сгорит, заигравшись. ^^^