Загнанных коней убивает в Алжире

^^^       Воняет кровью. Отвратительный полуденный зной пытается выжечь ему глазные яблоки сквозь стёкла солнцезащитных очков, а солнце бесстыдно выжигает все облака в радиусе сотни километров. Брок раздраженно отплёвывает с губ высохшую кровавую крошку — эта кровь не его. Она принадлежит той девчуле, чуть старше пятнадцати, что валяется в десятке метров к северу, меж каменными руинами поселения. У неё разорвана артерия, и растёкшаяся вокруг головы лужа мозгов уже давно высохла. Они закончили только пятнадцать минут назад, но она уже высохла.       Жара была безжалостна, наполняя затерянный среди пустырных гор городок повстанцев горячим трупным запахом и стекая крупными каплями пота по его позвонкам под чёрной одеждой.       — Если ты сейчас вырубишься, я тебя убью, Джек. Не спать мне тут, нахуй, — даже не поворачивая головы к присевшему на корточки другу, он тянется к карману форменных брюк, расположенному на бедре, и достаёт пачку. Квинджет должен забрать их через десять минут, и Брок, скосив взгляд на бесцельно бродящую неподалёку Мэй, вытягивает из пачки сигарету. Курить в таком выжженном жарой пепелище сродни самоубийству, но лишь гипотетически. Главное самоубийство — само это задание.       — Жарит, как сам Дьявол, командир, — Роллинз вздыхает, еле сплёвывает вязкую слюну и, коротко махнув рукой, все-таки валится на задницу. Вокруг него вздымается мелкое облачко песка и кровавой пыли, но ему уже наплевать на это. После таких зачисток им всем наплевать.       Убедившись, что друг занялся рисованием на выжженном прогорклом песке и не собирается поддаться дрёме в тени полуразрушенной стены, Брок вновь пробегается взглядом по округе. Он прикладывает неимоверное количество сил, чтобы не видеть перед собой Алжир, и у него даже получается — на какие-то жалкие мгновения. Его взгляд бежит по широкой улице, разделяющей поселение повстанцев надвое. Стараясь не разглядывать мёртвых жителей, зачищенных его командой, Брок рассматривает стены других домов, какие-то сухие тряпки, развешанные в подворотнях, замечает пару детских мягких игрушек, перепачканных в песке и крови.       Это, конечно же, не Алжир. Просто очередное место в пустыне, где слишком много людей с оружием на квадратный метр. Просто очередное задание от самого, суки, Пирса. Ощутив нервные мурашки предчувствия на затылке, он дёргано оглядывается. За мгновение выхватывает взглядом Таузига, продолжающего проверять степень живости тех, кого им приказали не брать в заложники. После — Родригеса: он уселся в жалкой полоске тени соседнего дома и начищал нож. Через мгновение справа от него словно из воздуха материализовалась Мэй. Сказала негромко, словно не желая потревожить кого-то из нескольких десятков окружавших их мертвецов:       — Северная часть в порядке, командир. Взрывать будем?       Покосившись на Роллинза, последнего из команды, Брок незаметно выдохнул и потёр ладонью в тактической перчатке затылок — тот был по-мышиному взмокший и потный. Все его бойцы были живы. Все его бойцы были в порядке. И это — не Алжир. Хотя жара и кусает за упревший зад не по-детски.       Но всё-таки не Алжир. А предчувствие все равно бежит и бежит влажными мурашками по затылку. Оно пытается захватить всё его тело, но Брок только затягивается покрепче. Дышать нечем и так, поэтому он выбирает дышать смогом и дымом. Возвращает взгляд к Мэй, чтобы сказать:       — Сказали, нахуй взрывать. Оставляем как есть, предупреждением. Один хуй, его никто не послушается и через неделю точно вернёмся, — еле намешав во рту комок слюны с привкусом никотина, металла и отчего-то соли пота, он сплёвывает в сторону, а после делает очередную затяжку. Мэй кивает, уходит к Таузигу, чтобы передать его слова подрывнику. Брок провожает ее взглядом, а после, случайно, вновь утыкается им в труп ребёнка. В труп той самой девочки, которой он вспорол горло. Сплёвывать больше нечем, хотя очень хочется.       Сплюнуть. А после прострелить себе оба виска.       Не желая давить себе же на давно наболевшее, он переводит взгляд хотя бы к изрешечённой спине взрослого мужчины. Стянувшее плохим предчувствием сердце немного подотпускает, и мурашки прекращают танцевать у него на затылке сальсу, но полностью ощущение не уходит. Кроме трупов и стен домов разной степени разрухи смотреть можно разве что на небо или на Джека, сидящего рядом. Но лучше уж на небо — солнечное, пекущее, без единого облачка, — чем на друга, потому что тот рисует портрет собственной дочери, и Брока начинает тошнить. Он даже пошутить не может, а если бы мог — точно не стал.       О живых детях среди мёртвых не шутят.       Он поднимает глаза к небу и жмурится, выпуская дым пересохшими губами. Язык во рту, кажется, начинает распухать от обезвоживания. Уже в который раз под исход миссии он ощущает это тёмное и тяжелое — домой возвращаться не хочется. Да и называть то место, в которое предстоит вернуться, домом — тоже. Таузиг подходит к нему стоит только Броку докурить — от запаха табачного дыма его тошнит — и тоже отчитывается по трупам. Брок кивает да отмахивается. После смотрит, как Таузиг усаживается подле Джека.       Он разворачивается так, чтобы держать их всех в поле зрения, потому что в голове алой вывеской горит «АЛЖИР», и у него нет возможности разломать её вдребезги. Всё его послесмертие — иначе нынешнее существование назвать было нельзя — началось с Алжира, и каждый раз, когда казалось, что хуже быть уже не может, что хуже уже не бывает, становилось хуже. И круг сужался плавными, сильными толчками — после добровольно-принудительного вступления в ряды ГИДРы круг стал настолько узок, что Брок уже не мог двигаться. Он мог только стоять на месте, напряжённый и готовый подыхать. Он мог только дышать и притворяться живым. Правда здесь, среди полуразрушенных домов повстанцев, под палящим солнцем дышать было совершенно нечем, как и тогда, в Алжире.       Потому что именно там его жизнь закончилась и началась его смерть. Бесконечная, удушающая и подсыхающая кровавой коркой поверх губ — кровь никогда не была его. Кровь принадлежала молодым и старикам, парням и девушкам, мужчинам и женщинам, маленьким детям, плачущим и беспомощным… Его тошнило периодически, и эта тошнота была чистой производной его настроения — доктор Чо говорила, что для его тридцати девяти лет он восхитительно сохранился, на все тридцать. А Джек постоянно говорил, что у него нет сердца, когда в сочельник Мэй заставляла их смотреть вместе какие-нибудь милые рождественские фильмы. Потому что даже там, где и Джек ронял скупую, незаметную слезу, Брок в очередной раз язвил, насмехался и портил всем просмотр.       Эти фильмы его не трогали. Его не трогали ни чужие смерти, ни мольбы о пощаде, ни великие рождественские истории любви: его сердце было выжжено Алжиром, и с каждым новым днём кратер в его грудине становился лишь глубже. Каждое новое задание уводило его все дальше и дальше от той точки невозврата, что была пересечена им ещё давным-давно. Возможно, у него действительно не было сердца. И профессионализм доктора Чо можно было смело ставить под сомнение, раз она этого не заметила.       Только факт оставался фактом: было у него сердце или его не было, не имело никакого значения, потому что та девочка, лет пятнадцати с виду, лежала навзничь на земле и оплакивать её было уже поздно. Оплакивать её, к тому же, было некому, а у него самого слёзы закончились ещё в Алжире, пожалуй. Тогда, в Алжире…       Ему было тогда девятнадцать. Это была его первая полевая операция, настоящее оружие в руках после двух лет в специальной военной академии вызывало гордость и восторг. И хотелось победить весь мир. Ему хотелось убить всех злодеев, уничтожить всех монстров, а после вернуться домой с громадной кучей денег. Ему хотелось быть настоящим военным, переплюнуть отца и быть предметом гордости для академии, для страны… Это были его личные, персональные розовые очки — они попахивали сучливостью, гормонами и желанием выебать этот мир. Когда их закинули в Алжир, они разбились не сразу. Их задание было лёгким, почти пустяковым: простая, классическая зачистка территории.       Он был командиром. Он был командиром и слишком поздно понял: их взяли в качестве пушечного мяса, этакого человеческого барбекю. Бежать было поздно, отступать было некуда. Их оружие было и в половину не настолько качественным, как оружие их противников, а не обсохшее на губах молоко самую малость мешало здраво мыслить.       Его розовые очки разбились стёклами внутрь, и за прошедшие двадцать лет Броку так и не удалось вычистить из-под век всю стеклянную крошку. Его глаза эфемерно болели каждый раз, когда он вспоминал об Алжире, а на пальцах ощущалась горячая влага — она была кровью людей его отряда. А все люди его отряда были мертвы. Они остались там, в Алжире. Потому что Брок понял слишком поздно их общую, незавидную участь. И он был единственным, кто выжил и вернулся. В шкуре лишь пара пуль застряла, ещё пара продырявила, сломалось одно ребро. Алжир был его самым страшным сном, который существовал когда-то в реальности.       И каждый раз, когда Брок приводил его в сравнение хоть для чего-либо, — это предвещало пиздец. Потому что после Алжира его засосало во всю эту херь с войной и оружием, с грязными деньгами и сотнями безликих смертей на счету. И из этого ему было уже не выбраться/не выжить/не выблевать. Он не жил войной, нет.       Война была внутри него. И ничто не могло её оттуда вытравить.       Пока он надеялся выебать весь этот мир, проморгал момент, когда мир выебал его первым. Выебал/выжрал/прожевал/назад выблевал.       Что должно было случиться после сегодняшней миссии, Брок не знал. Не боялся, правда, тоже. Каждое новое утро он просыпался с четким пониманием — до обеда он может и не дожить. Не то что до вечера. Поэтому сейчас, докурив и заметив у скалистого горизонта точку квинджета, он тушит бычок о стену. Следом бросает резкое:       — Подъем, смертники, птичка прилетела. У вас две минуты на проверку снаряжения. Бычки забрать с собой, следы притоптать. Таузиг, проверь, чтоб взрывчатка была при тебе. Только попробуй её просрать, как в тот раз, в следующий в заднице таскать будешь всё задание, чтоб точно не выпала, — бросив окурок назад в пачку, он суёт ее в карман штанов и поправляет перевязь с кобурой на бедре. Перехватывает крепким движением уверенных рук автомат, помня рассказ Родригеса с прошлого места работы: после очередного задания по зачистке от его отряда решили избавиться. Самое безобидное, чем отделался наёмник, — пуля, застрявшая в заднице.       Повторять чужие ошибки Брок не собирался. И хотя он определенно точно был готов сдохнуть хоть здесь да сейчас, но продолжал бесконечно верить: он ещё успеет сделать что-то, может и не великое, но хотя бы на полмагазина менее мерзкое, чем уже сделанное. ^^^       Стоило только вернуться и завалиться в свой кабинет на базе ГИДРы, как мгновенно на телефон пришло шифрованное смс с одного из несуществующих номеров ассистентки Пирса. Брок даже глушилку включить не успел — именно поэтому, видимо, смс вообще пришло. Пробежавшись по тексту глазами второй раз и дешифруя по ходу вновь, он бросает тоскливый взгляд к двери, скрывающей небольшую ванную комнату, а после поджимает губы.       Если его вызывает Пирс, нужно идти к нему немедленно. Потому что у Роллинза есть жена Кейли и дочь Лили, Мэй почти-почти выплатила кредит за лечение матери, а Таузиг — почти добился того, чтобы его сестру амнистировали. У них с Родригесом не было никого, но за годы совместной службы этот факт лишь приобрёл дополнительную темных тонов окраску — они могли отдать своё существование за чужие жизни. У Пирса под носком туфли была вся ГИДРА, и каждый раз, как в голове Брока поднимался вопрос безопасности, он осознавал довольно четко — этот вопрос был лишь вопросом времени.       Помыться он мог и позже. Сейчас же его ждала аудиенция с главным кракеном всего подводного. Отменять ее было себе дороже.       Сунув заблокированный телефон в карман, он поводит плечами и выходит из кабинета. Подземные коридоры цвета темного виридана залиты мягким желтушным светом, и Брок не встречает на своём пути ни единого агента. Дело ли в позднем времени или в его пресловутом везении, но он поднимается на минус первый этаж без происшествия и ненужных встреч. В коридорах царит тишина и лёгкая прохлада с привкусом плесени. Параллель с ЩИТом проводится сама собой: здесь у него хотя бы есть настоящий личный кабинет, а не каморка размером три на три метра.       Брок сам с собой фыркает на столь избитую саркастичную шутку, уже стоя пред дверьми кабинета Пирса. Они с ребятами любят перекидываться такими каждый раз, как ГИДРА придавливает ботинком горло. Шутки — всё, что им остается. Шутки да быстрота реакции. Какая трагедия.       Без стука открыв пред собой дверь, что идентична всем остальным и не имеет ни единой подписи, он попадает в чужой кабинет сразу же. Здесь нет ни приёмной, ни прилизанной секретарши с припрятанным Glock’ом под столом. Это всё же не ЩИТ. И никогда им не будет. Брок раскрывает дверь — он уверен в этом на добрую сотню несуществующих процентов — лишь потому, что ждали именно его. В любом другом случае она вряд ли распахнулась бы столь просто.       Как кракен распахивает своё чрево лишь когда голоден, так и дверь в кабинет Пирса — раскрывается для Рамлоу, лишь когда его голову вот-вот соберутся надрубить. Отрубать Пирсу её незачем. Даже несмотря на то, сколь Брок суковат и самонадеян, он слишком хорош в бою. И слишком увяз в этом дерьме, чтобы ещё пытаться взбивать его лапками.       Его лапки ему перерубили ещё несколько лет назад. И выбора как-то совсем не осталось.       — Рамлоу. Как прошла операция? Мне доложили, вы прекрасно справились, — Пирс поднимает голову от бумаг, разложенных на широком железном столе, а после кивает на одно из неудобных кресел, стоящих впереди. Он выглядит слишком старым, даже немного дряхлым, чтобы продолжать заниматься своим делом, но Брок уже года три как перестал мечтать о том, что этот дед случайно схватит инфаркт и сдохнет. Даже случись это, на его место придёт кто-нибудь другой. Всегда приходят. — Как и всегда, впрочем.       Он льстит ради игры и собственного веселья. Его усмешка выглядит острой, смертельно опасной. Брок не ведётся, закрывает за собой дверь, слыша характерный щелчок закрывшегося механизма, а после проходит к креслу — он не выйдет отсюда, пока его не захотят выпустить. Потому что этот кракен слишком охоч до хруста чужих костей и вкуса свежей крови, но есть не любит. Его, Брока, пока не распробовал настолько, чтобы сожрать, точно.       Кабинет Пирса больше его собственного раз в пять, и пока он идёт до этого злополучного маренгового металлического кресла, что может посоревноваться своей жесткостью с отвесными скалами горных пород, успевает осмотреть все вокруг. С каждым разом обстановка, правда, ничуть не меняется: одинокий стол среди голых стен, у стены напротив входа, за спиной Пирса, широкий шкаф на несколько секций. Он заставлен книгами и прикрыт стеклянными дверцами, но нижние полки закрыты деревом — багровым, вычурным.       Каждый раз входя сюда, Брок безуспешно гадает: какая же из секций прячет за собой потайной выход и сколько оружия прячут в себе деревянные дверцы. Скорее всего, каждая, и точно — много. Сомневаться в Пирсе и его предприимчивости столь же глупо, сколь и в том, что солнце взойдёт этим утром на востоке. Брок не сомневается. И ничуть не боится.       — Все приказы были выполнены. Какова цель моего визита? — плюхнувшись в кресло и поборов в себе тошнотное желание сплюнуть кровавую пыль, что он случайно слизнул с губ, Брок сглатывает. Его лицо не теряет каменного, серьезного выражения. Руки спокойно ложатся на подлокотники. Тот образ, что он выстраивал все эти полдесятка лет работы на ГИДРу, удаётся ему успешно и по сей день.       Остаётся лишь верить, что Пирс не сомневается: ни в его верности, ни в компетентности, ни в хваткости.       Остаётся лишь верить, что в его, Брока, глазах не читается желание вырвать ему гортань голыми руками.       — Мне всегда нравилась ваша сообразительность, Рамлоу, — закрыв одну из папок — пятую, блять, папку, этот чёрт точно решил затащить СТРАЙК ещё в какое-то дерьмо, о мертвые боги, — Пирс откидывается в кресле и покручивает в пальцах именную ручку с позолотой. Напыщенный, жадный кракен рассматривает его, как товар на ярмарке, и Брок держит лицо до последней секунды. Он, блять, знал. Он чувствовал это ещё дожидаясь квинджета, и вот оно. Перед Пирсом пять бумажных папок цвета светлого хаки без подписей. В правом верхнем углу печать крайней секретности. Стараясь не коситься на них, Брок смотрит лишь Пирсу в глаза. Каждый ебучий раз, как он оказывается в этом кабинете, он смотрит лишь ему в глаза: серьёзно и спокойно.       Ведь если не провоцировать кракена взглядом, он не кинется, верно?       Пирс говорит:       — У меня есть для вас крайне заманчивое предложение. Вы уже давным-давно засиделись на своём месте, Рамлоу, и мне кажется, заскучали. Я предлагаю вам и вашим людям повышение.       Брок ощущает тошноту. На фоне стен цвета светлого виридиана Пирс выглядит слишком неестественно в своём дорогущем классическом костюме и с этой ебучей именной ручкой. Брок бы хотел воткнуть ему её в глаз и прокрутить разок другой, но он не посмеет. Не посмел раньше, не посмеет и сейчас.       Ещё более неестественно выглядит то, что у Брока всё ещё засохшая детская кровь на лице. Он не видит себя со стороны, только ощущает где-то меж бровей: их встреча выглядит, как настоящая сделка с дьяволом.       Конечно же, его сделка.       — Я согласен, — он выговаривает эти слова без запинки. Интонация его не меняется, ни единый мускул на лице не дёргается, а Пирс широко, хищно ухмыляется. В стенах ЩИТа он другой. И хотя Брок со своим седьмым уровнем допуска почти с ним не пересекается — даже не находится под его командованием — он точно уверен, что в стенах ЩИТа Пирс совершено другой. Он лжёт о надежде, о вере, о справедливости.       Пирс, сидящий напротив, не лжёт. Пирс, сидящий напротив, жаждет утопить этот мир в крови.       Брок просто хочет помыться и закончить с этим. Желательно не только со встречей, но и с жизнью, только хуй там. Его убьёт теперь разве что ГИДРА. И чуда не случится: две новые головы на месте одной отрубленной у него не вырастут.       Сгребя все папки вместе, Пирс ровняет их, постукивая о стол, а после подвигает на край стола, дальше от себя. Затем открывает один из ящиков, достает шестую — Брок не замечает на ней ни единого опознавательного знака. У него по затылку бежит собачий холодок слишком плохого предчувствия.       Эта ебучая жара — его вестница пиздеца. Всегда так было, и вот опять. Кажется, Алжир будет преследовать его всю его жизнь, но пусть и так, никогда Брок не посмеет сказать, что отец был прав.       Потому что отец был трусом.       Сам себе трусом быть Брок запретил слишком давно.       — В ваше командование поступит ценный материал завтра вечером. Передайте договоры своим бойцам, как подпишут — занесите моей секретарше на этаж, — он опускает шестую папку сверху, и она опускается, что топор палача. Брок слышит эфемерный звук отрубаемой головы. Толпа перед помостом свистит, улюлюкает и аплодирует. — С вами приятно иметь дело, Рамлоу.       Брок поднимается, делает два шага вперёд и берет папки. У него не дрожат руки и взгляд все еще не выдает — в животе комкается кровавая тошнота. Под пальцами прохлада твёрдой, цвета хаки, бумаги, и он сжимает покрепче. У ребят будет возможность отказаться. Обязательно будет. Он соберёт их завтра, под камерами, на разговор, объяснять не будет, скажет про повышение и отдаст договоры.       Если кто-то из них откажется, скорее всего, его не тронут.       Только Брок прекратил обманываться ещё в далеком детстве и сейчас этим не грешил — никто из них ведь, блять, не откажется.       — Хайль ГИДРА, — он произносит это отупевшим, привычным движением и не чувствует собственного языка. После разворачивается и направляется к выходу. Как только он выйдет, Пирс, скорее всего, уедет. Кабинет нужен ему лишь для таких встреч с Броком и ему подобными глупцами. В остальное время он на базе не появляется, раздавая указания прямо из здания ЩИТа — об этом Броку противно даже думать, поэтому он старается не. ^^^       Вернувшись в кабинет, он, наконец, включает глушилку, сбрасывает папки на стол, а после сдирает с себя перевязь с оружием, футболку и штаны. Брючины быстро стащить не удаётся, вначале ему приходится расшнуровать берцы, и он торопится, дёргает шнурки трясущимися пальцами. Уже стянув штаны и обувь, бельё снять не успевает. Наёмник просто врывается в ванную и блюёт прямо в душевой кабине. До саднящего горла и пустых, голодных спазмов в желудке, его тошнит долго, тщательно. Одной рукой ему удаётся открыть кран наугад — сверху сразу льются прохладные освежающие струи. Они долбятся в шейные позвонки, заливистым смехом орошают его плечи. Бельё мокнет, неприятно липнет к солёной пропотевшей коже — это, сука, даже не проблема в сравнении с последними событиями. Жара запеклась у него под кожей и совершенно не хочет оттуда вылезать, а он даже солгать не может, что всё дело в его испанской родословной.       Потому что всё дело в ебучем Алжире.       Каждый ебучий раз всё дело в Алжире. И от этого ему уже не откреститься.       Проблевавшись, он сдирает с себя бельё, сбрасывает мокрую тряпку в раковину, а после вымывается. Ладони скользят по смуглой коже, кончики пальцев раз на раз спотыкаются о шрамы пулевых и резаных ран. В трёх сантиметрах от селезёнки у него Мэй, меж лопаток скрывается рубленая полоса Таузига, а на бедре и тазовой кости сразу три метки — это от Джека. Родригес — самый щедрый и пиздливый — подарил ему металлические шунты производства Старка в левой лодыжке. Брок никого из них четверых не винил и вскрыл бы глотку тем, кто стал бы. Каждый из этих следов он заработал, закрывая их собственной проклятой Алжиром шкурой, и это было единственным, на что это тело ещё годилось.       Защищать, убивая. Убивать, защищая.       Лицо он вымывает дольше всего. На губах сохраняется это блевотное ощущение чужой высохшей крови, и он срывается, умывая его жёстко, до боли в коже. Крик, встрявший в горле ещё днём, под пеклом безжалостного сухого солнца, наконец, вырывается. Брок орёт в ладони, вдавливает руки в лицо так, что сводит челюсть. Глушилка не подведёт, никому не покажет изнанки его истрепанной проклятой шкуры — тоже спасибо засранцу Старку, но он уже никому не доверяет и, не в силах сдерживать крик, хотя бы закрывает себе рот. А мычание все рвётся и рвётся наружу. Орёт он долго. Сгибается под тяжестью собственного тела, горбится, трясётся. Колени встречаются с полом душевой кабины со стуком и болью, но боль для него уже нечто привычное и бесконечное. Перед глазами тело той девочки — ей было от силы пятнадцать, и она точно хотела жить.       Их новое задание было провокацией, как и любое другое задание от ГИДРы. Они прилетели на место двое суток назад. Разведали местность, дождались, пока большая часть повстанцев покинет поселение, забрав с собой самых крепких бойцов и большую часть оружия. Они напали ранним утром, бесшумно и резко — как настоящие глубоководные монстры. А люди кричали. И дети плакали. Чужие рыдания в его голове бьются от стенки к стенке, пока он сам орёт и задыхается. Ему из себя это не выжечь/не вычистить/не выскрести уже никогда, и отсутствие идейности лишь добавляет температуры пеклу. Ему себя не убедить в правильности этого дела. Ему свою участь ничем не облегчить.       Не пройдёт и недели — провокация принесёт свои плоды. Их вновь соберут, на его столе в кабинете вновь появятся вводные с той же местностью и тем же приказом о зачистке. Они вернутся туда, чтобы увидеть давно потухшие костры с истлевшими телами, и не найдут могил. Хоронить кого-то в пустынной пустоши — бесполезное занятие: вся почва твёрдая, иссушенная и потрескавшаяся. О да, они вернутся туда и убьют обедневших в раз отцов и мужей. Ещё сотня патронов будет истрачена, а после Таузиг исполнит свой долг подрывника и следов не останется нигде.       Кроме их глаз и разумов. И их тел, переполненных слизью этого ебучего кракена, существующего ради идеи превосходства и власти.       Орёт он долго. Выдыхает лишь через несколько минут, блюёт снова, только теперь уже слизью и желудочными соками, а после вновь умывается. И моет голову так, словно в горле не дерёт от блевоты, словно глаза не болят от несуществующих слёз, которые ему никогда уже не выплакать. Ванная комната мелкая, раза в четыре меньше той, что ждёт его в квартире в Вашингтоне, и только выступив из душевой кабинки, он делает тот единственно-возможный шаг до двери. Он вытирается по пути в кабинет. С волос капает вода, стекая по мощным смуглым плечам и груди, — дорожки влаги пересекают его шрамы и пулевые, но им не удается их смыть. Проследив за каплями, уже соскочившими к кубикам пресса, он натыкается взглядом на вялый, безжизненный член. Брок отводит глаза, не желая даже подсчитывать, как давно у него был секс и как давно он вообще забыл, что такое возбуждение.       ГИДРА выгрызла из него даже самое, блять, ей не надобное — вот что значит усердная работа. Ему не осталось ничего, кроме бесконечной веры в то, что он ещё успеет сделать что-то великое. Если, конечно, случайно не сдохнет, командуя этим ценным имуществом, что Пирс всунул ему в ебало насильно и заставил жевать.       Мог ли Брок отказаться? Но ведь был и вопрос получше: хотел ли Брок подыхать?       И если уж быть честнее: для чего он выгрыз свою жизнь ещё тогда, в Алжире, потеряв/перебив всех своих людей, чтобы помирать сейчас?       На все эти вопросы у него были ответы, но отвечать было некому. Ни Фьюри, нанявший его еще десять лет назад в ЩИТ, ни Пирс никогда не спрашивали его про Алжир. СТРАЙК не знал, только Джек разве что — в одну из их попоек Брок точно распизделся ему, хоть сам этого и не помнил, — но он никогда не спрашивал. Может быть, понимал, может быть, нет — Брока не сильно ебало. На свои вопросы он знал ответы сам, и эти ответы вызывали лишь тошноту. И безграничную, сука, ненависть.       Натянув припрятанное в нижнем ящике чистое бельё, он надевает назад ту же форму, в которой приехал. После по очереди шнурует берцы, уперевшись пяткой в край своего кресла. В ЩИТе у него есть целый шкафчик со сменной одеждой в раздевалке. Ещё там большая душевая, светлая раздевалка и всегда можно попялить на других вояк из соседних подразделений. Не то чтобы его это могло возбудить в последние пять лет, но глазеть хуй кто ему запретит.       И к тому же, хотя у него и нет там полноценного кабинета, зато есть целая тренерская каморка с выходом в спортзал. Она раза в два меньше его кабинета в ГИДРе, но стены там светло-голубые, и свет не такой раздражающий. На столе мелкая фотка Лили, дочери Джека, и стикеры-напоминалки: о днях рождения и других важных датах. Под фоткой Лили спрятано фото Патрика. Не фото даже, посмертная фотокарточка. Ей уже двадцать лет, и последние пять Брок на неё не смотрит. Если бы Патрик был жив, он прострелил бы ему оба колена, узнав, куда Брок увяз, а после выстрелил бы меж глаз. Он не стал бы слушать оправданий и фактов. Он точно был о Броке лучшего мнения.       Тоскливо усмехнувшись узости собственного мышления и тем категориям — тошнотным, кровавым и бездарным категориям, которыми он в последний год начал сравнивать ЩИТ и ГИДРу, Брок стаскивает второй зашнурованный берц с края кресла. Затем валится в него задницей, вытягивает ноги и прикрывает глаза на десяток долгих секунд. Как-либо иначе подходить к вопросу собственной работы — двуличной, что тот же Янус, как ты, блять, вляпался в это, Брок, почему не подох ещё — он не собирается. В его системе координат изначально всё было довольно просто: есть деньги и есть те, кто их платит.       Сейчас все сложнее не стало: ГИДРА пришла, уселась напротив и, противно чавкая собственными щупальцами, отказала ему в выборе. Ещё подарила билет в один конец: на каждом новом круге аттракциона его стоимость дорожала. И дорожала. И дорожала.       Хорошим было лишь то, что никто не стал бы по нему скорбеть — после смерти отца десять лет назад у него никого не осталось. И что бы сказал на всё это его отец… Ха. Сказал бы, что настоящие военные никогда бы не стали таким заниматься.       Хотя откуда бы ему знать. Его отец никогда не был настоящим военным.       Подхватив верхнюю папку из стопки — вернувшись в кабинет, он бросил их на стол, но они даже не подумали соскользнуть друг с друга, словно припаялись, — Брок открывает её. Его встречает пустая дополнительная страница с единственной подписью:       «Проект «Зимний Солдат»       И тошнота возвращается.       Он терпит её порядка часа. Вчитывается в строчки, в характеристики, в отчёты медиков и предыдущих командиров. За последней страницей его ждёт пропуск на четыре уровня ниже его собственного — минус седьмой этаж вызывает ассоциацию лишь с Данте и седьмым кругом ада. Именно в нём держали всех насильников, да. Всех жестоких, беспринципных и…       — Ебучий случай. Ебучий Алжир, — он подхватывает твёрдыми пальцами пропуск и откидывается в кресле. Ноги сами собой вытягиваются под столом вновь. Рассвет через пять часов, и ему хотелось бы молиться, что он сможет сегодня уснуть. Только не осталось уже никого, кому он смог бы молиться.       Или кому молиться стал бы.       Покручивая в пальцах пропуск, Брок прикрывает глаза. Перед мысленным взором встаёт фотография Солдата в криокамере. Спасибо папке и всем отчетам, теперь он знает, что человеческое тело можно замораживать без вреда для жизни. Про психику говорить не приходится: слова командиров — уже точно покойных — легко читать меж строк и вычитывать важное.       Солдат — лучшее, совершеннейшее оружие. Без чувств, без эмоций, без имени и без памяти. Чистый лист, на котором сколько ни пиши, его всегда можно обновить и начать заново. Реальная версия MicrosoftWord, возьмите да распишитесь. Если бы Брок мог, он бы себе пальцы переломал, только бы не расписываться. За это ему разбили бы лицо и приложили к нужному месту — крови с рассеченной брови или сломанного носа было бы точно достаточно для короткой строчки подписи.       Стараясь раньше времени не думать о том, к какому чудовищу Пирс приставил его, Брок почти насильно сует себе же картинки убитых детей и женщин. Человек человеку волк, а чудовище чудовищу — рознь. Пирс, видимо, лишь в очередной раз хочет убедиться, что у него железные яйца и стальная хватка. Что ж. Брок уже согласился, уже припечатал этим мерзотным «Хайль ГИДРА» и бежать не собирался. Это было не в его правилах.       После смерти Патрика в его правилах осталось лишь одно: пуля меж глаз для такой паршивой псины, как он, будет самым стоящим из всех возможных концов. И на похоронной процессии он потащит свой собственный гроб сам: больше будет просто некому. Хотя будет ли похоронная процессия… Чуть дёрнув головой и жёстко сжав челюсти, он ощущает, как пластик карточки нагревается под пальцами. Ему нужно вернуться домой, поесть и завалиться спать. Завтра днём тренировка со СТРАЙКом в главном здании ЩИТа и планёрка. К вечеру нужно будет вернуться сюда и поприсутствовать на очередном воскрешении Солдата. Пирс туда точно заявится понаблюдать либо за тем, как Броку оторвут голову в первые две минуты, либо за тем, как он в очередной раз докажет, чего стоит.       Докажет — солжёт. Ведь Брок прекрасно знает скрытую собой истину: он уже давным-давно не стоит ничего. Но, по крайней мере, умеет держать лицо и звенеть своими стальными яйцами. По крайней мере.       Поднявшись из-за стола, он суёт карточку в карман на бедре, а после надевает перевязь с пистолетом. Подхватывает с диванчика, стоящего у стены, кожаную куртку. Она достаточно объёмна, чтобы спрятать его оружие и заодно отсутствие сердца. Последним, что он забирает, становятся папки. И глушилка, конечно же. Он отключает её уже у самой двери, но умершие жучки прослушки, что запищали предсмертно, стоило ему включить устройство, уже не воскресают. Завтра здесь появится с десяток новых. Только неизменная камера под потолком всё никак не вымрет: стоит ему отключить глушилку, как её красный глазок вновь зажигается. Брок нарочно в него не смотрит.       Иногда лучше притвориться тупым да трусливым и всех наебать, чем сучиться до последнего. Даже если посучиться очень уж хочется.       По пути наверх он подбирает лифтом ещё пару вояк и Мэй. Почему она задержалась, Брок не знает, но пока едут — молчат. Наёмница уже переоделась в гражданское, только неизменный длинный хвост каштановых волос оставила, как и был. На её лице и руках нет ни единого следа крови — вымылась в общих душевых. Брок и сам был там однажды, когда им с парнями приказали перехватить подозрительного гидровца и выяснить, для кого он шпионит. Как оказалось время спустя, паренёк, молодой довольно, шпионом не был, только выжить во время перехвата ему не удалось.       Но это не было проблемой. Ведь новых людей всегда можно было завербовать с той же легкостью, с какой свежая кровь смывалась с кафеля.       Выйдя из дверей обычного сельскохозяйственного ангара, он, наконец, сплёвывает на землю, а после закуривает почти сразу. И шага лишнего от входа не делает, разве что даёт Мэй выйти следом. Они идут до парковки в молчании. Мэй поглядывает на него несколько раз задумчиво, после вздыхает и отворачивается — она чувствует.       Не может не чувствовать после почти десяти лет работы бок о бок.       — До завтра, командир, — остановившись у своего мотоцикла, она подхватывает шлем, надевает на голову аккуратно, чтобы не испортить прическу, а после усаживается. Брок кивает и идёт дальше. Ему совершенно не хочется разговаривать.       Здесь, на окраине Вашингтона, небо испещрено звёздами, и он останавливается у машины. Сигарета тлеет в пальцах, пока он смотрит на перемигивающиеся на каком-то своём языке звёзды. Каждый раз проёбываясь на задании и почти подыхая с очередной пулей, встрявшей в его теле намертво, он валится на землю и смотрит в небо. И каждый раз, найдя хоть одну звезду, убеждается — в этот раз не подохнет.       Ему уготовано нечто много страшнее. Оно ждёт его впереди.       — Эта дрянь тебя погубит, Броки-и… И воняет жутко, ужас просто, — в голове звучит голос Клариссы, и мгновенно вспоминается мягкий ванильный аромат её кожи. Они, кажется, встречались, ещё когда он был молод, но, скорее, просто трахались время от времени. Он любил улыбку, что расцветала на её лице, когда она видела дорогой, горький шоколад, принесённый им. Она любила его, может быть, тоже, но вряд ли. Брок не обманывался, прекрасно зная по именам ещё, как минимум, троих таких же несчастных и влюблённых в неё.       У неё были большие вечно удивлённые глаза и тонкие сухие губы. После стольких лет он больше не помнил, как выглядело её родимое пятно на щиколотке и уже не знал, от машин какой марки она тащилась. Память стирала мелкие детали, засыпая их алжирским песком и всем, что случилось позже. Война выжирала из него всё хорошее и лишала его всех не важных воспоминаний.       И сколько бы он ни пытался доказать себе важность/нужность этих воспоминаний — они все постепенно забывались. Только сейчас отчего-то ему показалось, что вот она: невысокая, полноватая и в этих извечных затертых фланелевых шортах и плечом к плечу с ним. Стоит рядом, курит, и её голос всё такой же ехидный да мягкий. Она всегда говорила, что его курево отвратительно пахнет, а после тырила из его пачки новую сигарету. Красиво курить она не умела и никогда уже не научится.       Дернув головой резким движением, он докуривает в пару жёстких тяг, а после бросает окурок на асфальт и размазывает носком берца. Глухое, ебучее раздражение окатывает его с ног до головы, и он бормочет себе под нос жёстко, бескомпромиссно:       — Что мёртво, умереть дважды не может. Проваливай.       И призрак давно сгинувшей девушки исчезает, так и не появившись. Лишь в его сознании остаётся аромат ванили и затёршееся воспоминание её улыбки. Её убили, когда им было по двадцать семь. Брок просто ошибся на задании, на котором ошибиться было нельзя, и она стала его предупреждением — на будущее.       То задание тоже проходило в каком-то адском пекле с беспощадным солнцем и хрустящим на зубах песком. Это был не Алжир, но в то же время — именно он это и был. Брок таскал его за собой, кажется, всюду. И каждый новый его след был кровавым. Каждый новый его след содержал в себе ДНК всех умерших от его руки.       Обойдя автомобиль, он нажимает на кнопку на брелоке и той же рукой открывает дверь со стороны водителя. Папки, зажатые под мышкой, даже не соскальзывают на асфальт, на удивление, и, усевшись, Брок кидает их на пассажирское сиденье. После заводит двигатель. Его бронированная Toyota отзывается утробным, глубоким рычанием и механическим голосом:       — У задних колёс было замечено два новых прослушивающих устройства, сэр. Оба обезврежены, — программа, обеспечивающая безопасность, оповещает его мгновенно, стоит ему только включить зажигание. Брок вздыхает, поджимает губы. Он оборачивается назад, смотря, как выезжает с парковочного места. Шорох больших джиповых колёс по гравию каждый раз напоминает ему хруст песка под берцами.       Песка. Не костей.       Если бы.       — Запрос на защищённый поиск в локальной сети. Имя: Джеймс Бьюкенен Барнс, — бросив быстрый взгляд на лежащие на соседнем сиденье папки, он выкручивает руль, разворачивается и направляется к выезду с парковки. За правым ухом ощущается лёгкое давление, но на это ощущение Брок не оборачивается. Он чувствует это каждый раз, когда за ним наблюдают, и уже прекратил искать этому ощущению объяснения. Интуиция, магия, военная профдеформация — чем бы это ни было, никогда ощущение его не обманывало.       Но сейчас он не оборачивается.       Дорога до спящего Вашингтона по пустой трассе занимает двадцать минут. Накинув ещё пятнадцать сверху, он паркуется у подъезда и не медлит ни минуты, прежде чем выйти из машины. С большей вероятностью Пирс установил за ним слежку — на всякий случай, конечно же, просто на всякий — и следующие месяц-два Брок будет под наблюдением вместе со всем СТРАЙКом. Возможно, три. После, если они будут ещё живы, им выдадут дополнительные сведения по Солдату. Ещё больше сведений или ещё больше рычагов для управления этим оружием? Как знать.       Всего, что ему известно на данный момент, хватает, чтобы тошнота перебила по силе даже давящее ощущение за ухом. Покинув автомобиль и прихватив с собой папки, Брок нажимает кнопку на брелоке, блокируя двери автомобиля, а после разворачивается к подъезду. Его движения спокойные и выверенные до последнего миллиметра, пока в голове происходит небольшой мозговой штурм.       Потому что Джеймс Бьюкенен Барнс мёртв.       Потому что он пропал без вести ещё в прошлом веке.       Однако, судя по фотографиям сероглазого брюнета с обворожительной улыбкой, что нашла поисковая программа, схожесть лиц была очевидна. Поднимаясь по лестнице на свой пятый этаж, Брок задумчиво хмурится. Чем больше он думает, тем меньше возникает у него вопросов. Джеймс Бьюкенен Барнс в прошлом веке прославился своей дружбой с Капитаном Америкой и местом в Ревущих — огневой поддержке символа мира. В отчётах и документах, переданных ему Пирсом, меж строк явно читалось, что над этим парнем ставили эксперименты, в ходе которых он стал неким подобием суперчеловека. А при условии, что ещё в прошлом веке он был хорошим снайпером, нынешние боевые показатели были явно высоки по качеству.       Остановившись у потрёпанной лишь с виду входной двери, Брок роется в кармане в поиске ключей. Он открывает дверь нарочно медленно и заодно прислушивается. На лестничной клетке всего три квартиры. В той, что по левую руку от него, стоит звенящая тишина спящих, не знающих проблем семейных людей. В той, что справа, парочка молодоженов все еще трахается. Уже проворачивая ключ в замке, Брок косится на часы на запястье. Минут через десять, максимум пятнадцать, они должны как обычно закончить и завалиться спать до полудня. Наконец, разобравшись с замком, он открывает дверь, проскальзывает в свою квартиру и, только закрыв её, оказывается в непроницаемой, мягкой тишине.       Ещё десять лет назад, вступив в ряды ЩИТа и въехав сюда, он выкупил и квартиру этажом выше, а после соединил обе. Затем сделал максимально возможную шумоизоляцию, новую отделку стен и полов, закупил пуленепробиваемую дверь из материала, чем-то очень похожего на вибраниум. В каждой комнате было спрятано минимум два пистолета и охотничий зазубренный нож. На обоих этажах была подключена система защиты, схожая с той, что стояла в его машине. Это место было, кажется, единственным во всём мире, где он мог расслабиться и хоть немного выспаться.       Только и по сей день пистолета из-под подушки не убирал. И никогда уже, наверное, не уберёт.       Включив в прихожей свет, Брок бросает папки прямо на пол, и это точно говорит о его отношении к собственной работе больше, чем все подписанные контракты. Он приседает, чтобы расшнуровать берцы, после стаскивает куртку. Домашняя рутина занимает ещё около часа. Брок вновь перечитывает папку Солдата, затем читает свой контракт и контракты ребят — лишь глазами пробегается, пытаясь выискать подводные камни в некоторых спорных пунктах, и как обычно ничего не находит. Одновременно с этим он ужинает или хотя бы пытается. В горло кусок не лезет, когда он думает над постепенно расширяющимся в сознании вопросом. Ответа на него у Брока, естественно, нет. При всей его хваткости, сучливости и изворотливости, сказать, окажется Солдат идейным или принудительным добровольцем, он не может.       Но мысль эта в покое его не оставляет. Ни когда Брок вымывает за собой посуду, в который раз плюнув на использование посудомоечной машины, ни когда он выключает везде свет и тащится в спальню на второй этаж. Если Солдат окажется идейным, у них могут появиться проблемы. Потому что, хоть Броку иногда и кажется, что уже не осталось тех вещей, за которые он мог бы не продаться, — они остались.       Их было четверо, и он мог бы назвать их по именам даже в горячечном бреду за секунды до смерти: Джек Роллинз, Мелинда Мэй, Рикардо Родригес, Алекс Таузиг.       И если из-за появления под его руководством этого дрянного Солдата ему придётся перестрелять своих людей, первая и единственная пуля будет выпущена именно в Солдата. А Пирс пусть хоть яйца себе откусит после.       Но раньше, чем его ГИДРА случайно откусит голову самому Броку. ^^^       Утро встречает его бодростью и пропущенным от Роллинза. Брок просыпается привычно около одиннадцати и первым делом тянется к тумбочке. В верхнем ящике он быстро нащупывает широкий блистер и выдавливает на ладонь три пилюли. Никаких наименований на блистере нет, все пилюли одинакового бело-голубого цвета. Располовиненные своей окраской, они были творением доктора Чо, и Брок уже десятый год кряду сам себе удивлялся — он пил их без единой тревожной мысли. В пилюлях не было ничего сверхъестественного и жуткого. Минералы, витамины и немного тех штук, что должны были продлить его жизнь при его уровне стресса. Названия их Брок не помнил, но одного того факта, что у него больше не болела шунтированная лодыжка после миссий, было вполне достаточно.       Закинув таблетки в рот, он проглатывает их — таблетки привычно становятся поперёк горла — и в который раз обещает себе оставлять с вечера стакан воды на тумбочке. Это его утренний ритуал: давать обещания, которые никогда не сбудутся. Раскинувшись на широкой двуспалке, он трёт лицо руками. Воспоминания вчерашнего дня накатывают быстрым броском кортика — одно мгновение, и меж лопаток становится горячо от крови. Потянувшись в сторону, Брок перекатывается с постели на пол и принимается за отжимания. О тумбочку головой не ударяется каким-то чудом. Тем же, что сопровождает каждое его утро, наверное.       Первая сотня даётся с лёгкой сонливостью, но на конце второй его тело окончательно просыпается. Подхватив телефон, он включает голосовую почту зашифрованной линии и стягивает бельё по пути в душ. После нескольких гудков телефон голосом Джека говорит:       — У моего дома щупальца. В какую жопу мы опять въебались, Брок?       Голос смолкает. Бросив бельё в корзину с грязным, он удаляет сообщение с голосовой почты и запускает приложение сонара. Две минуты, и беспокойства становится на пол грамма меньше: его телефон всё ещё чист: ни слежки, ни прослушки, ни вирусов. За эти две минуты Брок успевает отрегулировать воду и зайти в душевую кабину. В его голове крутится «мы», произнесённое голосом Джека, и он буквально чувствует, как в теле поднимается волна злобы. Щупальцами они уже сотню лет, кажется, называют прихвостней Пирса и любую возможную слежку ГИДРы, птицами — тех же, только из ЩИТа. Хотя «тех же» — это слишком уж громко сказано. Единственной, кого то и дело посылают понаблюдать за ними, можно назвать разве что Наташу, и то она, скорее всего, делает это чисто для собственного извращённого удовольствия.       В том, что речь идёт именно об удовольствии, Брок уверен на попадание в яблочко: пару раз видел самолично, как скалилась довольно эта бестия, наблюдая за их с Джеком спаррингом. За каждым из тех спаррингов, в которых Брок попадал в болезненный захват. И либо она высматривала у него слабые места, либо банально недолюбливала. Точно сказать, конечно же, было невозможно.       Тот факт, что у дома Джека выставили бойцов, говорил лишь о том, что терпение Пирса не бесконечно, и Броку лучше бы поторопиться в штаб да поскорее получить подписи своих ребят. Потому что каждая минута промедления в их деле всегда имела вес. Всегда.       Вымывшись, он оборачивает вокруг бёдер полотенце и спускается на первый этаж квартиры. Его спальня, почти не используемый кабинет и ванная находятся именно на втором этаже. Первый этаж по большей части используется в качестве гостевого: тут расположены две спальни, небольшая ванная, гостиная с раскладывающимся диваном и большая светлая кухня. Иногда СТРАЙК собирается у него на праздники — если, конечно, их не вытаскивают срочно в очередную горящую и не очень точку, и после крупной попойки все привычно разбредаются кто куда. Мелинда укладывается с Родригесом, Таузиг всегда спит на диване в гостиной — Брок уже который год догадывается, что он осознанно становится первой линией обороны, на случай если в квартиру проникнут, потому что гостиная ближе всего ко входной двери, а Роллинз уезжает домой к семье. Брок всегда спит один. И это его «всегда» тянется уже больше десятилетия — немного тоскливого и слишком напряжённого.       Спустившись в кухню, он ставит сковороду греться, после лезет в холодильник. На удивление, яйца ещё не стухли, и хотя их не было в Вашингтоне всего три дня, по возвращении он уже привык ожидать от своего холодильника чего угодно. Вытащив еле живые грибы, мягковатые помидоры и масло, Брок неторопливо шинкует овощи. И тихо-тихо насвистывает какую-то испанскую мелодию. Одну из тех, что перешла к нему с винилом матери — после смерти отца он распродал всё, кроме этих пластинок. Крутить их, конечно, ему было не на чем, но прогресс сделал всё за него, и аудиодорожки можно было с легкостью найти на YouTube и Spotify. Сбросив всё нарезанное с доски в сковороду, он делает огонь поменьше, накрывает крышкой и идёт на поиски сигарет. Попутно быстрыми движениями пальца по экрану набирает Роллинза.       Друг не отвечает долго, но у Брока неожиданно нет волнений по этому поводу. Пирс уже выставил щупальца — и вряд ли под окнами одного лишь Джека — и этого предупреждения будет достаточно. До завтра, как минимум. Каких-либо ещё действий он предпринимать не станет, чтобы не вызывать подозрений и не подрывать доверия.       Доверия, которое априори отсутствует.       — Брок. Какого хуя? — Джек поднимает трубку, и его безэмоциональный голос звучит почти разъярённо. Разъярённо-безэмоционально, конечно же. Пред мысленным взором Брока мгновенно встаёт его напряженное лицо, прищуренные глаза и поджатые губы. Если не знать этого человека минимум лет пять, прилюдно прочитать его эмоции будет тяжким, непосильным занятием.       Но у Брока привычная фора — он знает Джека уже пятнадцать лет и часть из них знавал всю существующую в нем экспрессию наедине. Брок даже не вздыхает. Только издаёт странный, нечленораздельный радостный звук: ополовиненная пачка оказывается в гостиной. Он открывает её, зажав телефон меж плечом и ухом, вытаскивает сигарету и суёт меж губ. Только после говорит:       — Джек. Я заеду через сорок минут. Сегодня поедем вместе. Мне надо завезти Метью его постиранные шмотки, — кинув пачку назад на низкий деревянный столик, он подхватывает зажигалку и возвращается в кухню. Закрывает за собой кухонную дверь, подкуривая по ходу. Джек не отвечает несколько мгновений, хмыкает в трубку. После уточняет:       — Нормально отстирались в этот раз? А то он та ещё свинья.       Брок ухмыляется. Их личный пароль всё ещё не забыт, хотя последний раз и использовался ещё когда ГИДРА только решила обмотать их своими щупальцами. Никакого Метью, конечно же, не существовало, как и вещей для стирки, но если вещи были выстираны, значит на данный момент безопасность СТРАЙКУ была обеспечена. Если же они были грязными, то лучшим решением было бы свалить из страны прямо сейчас или залечь на дно.       — Да, всё чисто вышло. Но ты ж его знаешь, он испачкаться может быстрее, чем мы выговорим «Хвала Капитану Америке», — другими словами говоря о важном, Брок передаёт ему достаточно понятное сообщение. Сейчас они в порядке и безопасности, но одного неверного движения будет достаточно, чтобы у них появились не сопоставимые с жизнью проблемы. Джек кидает быстрое:       — Окей, жду, — и отключается. Этот пароль лишь сотая среди других похожих мер предосторожности. После самого первого предложения Пирса Брок оброс ими, что кораллы — морскими жителями. И теперь никому чужому было уже не понять, где заканчивалась обычная речь, а начиналась запароленная и шифрованная.       Устроившись на подоконнике, он упирается одной ногой в стену, а другую свешивает к полу. Окна его квартиры выходят прямиком на бетонную стену — неебически красивый вид, если честно, — и Брок курит долгий десяток минут, разглядывая кирпичи напротив. Полотенце задирается, но кирпичная кладка никак не отзывается на вид его члена и прикрыться не просит. Напротив ещё одного утреннего ритуала можно бы даже поставить галочку, но напротив веры в то, что ему удастся из этого выгрести — уже никогда.       Этот кракен крепко держит его за лодыжку, оставляя на поверхности воды и создавая лишь иллюзию свободы — не больше. И одного лёгкого движения ему хватит, чтобы утащить Брока на глубину. Один хуй, что он и плавать умеет, и дыхание почти на пять минут задерживать. Ничего его не спасёт, если это случится.       Докурив и швырнув окурок в жестяную банку, привязанную за шнурок к карнизу снаружи, он возвращается к готовке. Разбивает над сковородой яйца, перемешивает, вновь накрывает крышкой. За то время, что омлет подходит, он успевает надеть новый комплект формы, распихать по карманам на бёдрах сигареты, пару глушилок — одна запасная с собой всегда на всякий случай — и надеть перевязь с пистолетом. Магазин приходится пополнить на три пули. Вспоминать, в кого ушли те три отсутствующие, ему не хочется, потому что на языке сразу появляется ощущение песка, а меж зубов — дрянной жаркий скрежет.       Быстро позавтракав, он убирает посуду в раковину, вновь посылая посудомойку нахуй, а после выходит. На лестничной клетке пересекается с соседкой из квартиры справа, и она улыбается немного стеснительно. Брок молча кивает, держа под мышкой пять папок из шести, и проходит мимо. Его либидо мертво в той же степени, что его сердце. В голове не появляется ни похабных мыслей, ни картинок.       В его голове только щупальца и цифры собственного банковского счёта. В который раз за последние годы он задаётся странным, тупым вопросом: что он успеет сделать со всеми этими деньгами, если вряд ли доживет и до сегодняшнего вечера?       Вопрос действительно тупой, потому что ответ на него очевидный.       Нихуя. ^^^       — Рассказывай, — стоит пассажирской двери закрыться, а Джеку пристегнуться, как он без приветствия переходит сразу к делу. Брок выключает аварийный сигнал и ещё раз пробегается глазами по бронированному гелентвагену на другой стороне улицы, притворяясь, что осматривает дорогу для съезда с обочины. Дождавшись, пока жёлтое такси промчится мимо, он выезжает тоже. Говорит:       — Джеймс Бьюкенен Барнс. Повторный отчёт по вчерашнему поиску. Кратко, — колюче усмехнувшись, Брок бросает на напряжённого друга взгляд, а после сосредотачивается на дороге. Несколько секунд в машине стоит тишина, а после раздается ровный механический голос:       — Джеймс Бьюкенен Барнс родился в тысяча девятьсот семнадцатом году, десятого марта. Гражданин США, друг Капитана Америки. Участвовал во Второй Мировой войне. Звание — сержант. Обладает снайперскими навыками высокого уровня. Числится пропавшим без вести.       Голос смолкает, а Брок даёт Джеку пару минут на сопоставление дат и военных характеристик. Удивленным Джек не выглядит: похоже, по истории Америки в школе у него был высший балл, но вот немного озадаченным — да. Смотря на Брока и не моргая, он приоткрывает рот, но почти сразу его закрывает. Затем открывает вновь и говорит сурово:       — Я тебе сейчас врежу. Нашел время для шуток, блять.       Брок тихо, немного нервно ржёт и сворачивает в неширокий переулок с односторонним движением, направляясь в Трискелион. Возвышающиеся по бокам жилые дома неприятно давят. Медленное ощущение западни накатывает само собой, но Брок игнорирует его. Джек всё-таки быстрым движением оглядывается, опускает ладонь на замок ремня безопасности, чтобы при случае быстро отстегнуть его. Под его курткой тоже припрятан пистолет, но, даже находясь в безопасности, в бронированном автомобиле, он осматривается.       — У Метью скоро праздник. Он предложил купить ему ещё одежды, но проблема в том, что при его свинотстве, придётся чаще возить её в стирку. Он хочет пару футболок с изображением этого парня, Джеймса. Если точно — пять штук, — не ощущая за правым ухом давления, Брок спокойно продолжает вести машину, но пароль всё равно использует. Джек прекращает осматриваться, поворачивается к нему и смотрит на него в упор без выражения. И краем глаза Брок прекрасно видит: он знатно охуел.       — Метью уверен, что такие футболки существуют?       — О, да! Он показал мне их сегодня ночью. И праздник очень скоро, Джек. Мне надо будет заняться этим сегодня… — выехав, наконец, из проулка, он сворачивает вновь и вдалеке впереди уже виднеется здание Трискелиона. Мимо них с ревом проносится мотоцикл Мэй, она пару раз моргает им задними фарами. Джек не раздумывает долго, прежде чем ответить:       — Нам нужно будет заняться этим. Нам обоим — точно.       И Брок кивает. Кивок — все, что ему остается. Сомневаться в том, что Джек согласился бы, было действительно глупо. Как, впрочем, и надеяться на это. Весь остаток пути разговор не клеится, и после пары напряженных фраз они замолкают оба.       Чем ближе становится здание Трискелиона, тем сильнее становятся удары его сердца. Брок ощущает их явственно, даже руки к груди не нужно прикладывать. Он ощущает их каждый раз, как подъезжает к пропускному пункту. Игра на обе стороны накладывает на него определенные обязательства, и их в разы меньше, чем волнений, что роятся в его груди. Страха Брок не чувствует — он разучился бояться ещё задолго до Алжира даже. Но эти ебучие волнения встречали его каждый чёртов раз.       И спасенья от них не было. Ни в пилюлях доктора Чо, ни в седьмом уровне допуска, ни в знакомстве с Фьюри. И хотя уровней было всего-то девять — он забрался охуеть как высоко, и ни на мгновение не забывал, что с высоты падать всегда больнее, — Брок не мог ощутить себя настоящим агентом ЩИТа в полной степени. Не после стольких лет работы на ГИДРу, не после стольких рек крови, что были им пролиты. Им и его людьми.       На пропускном пункте их привычно не досматривают. Хватает лёгкого движения руки: он развязно зажимает карточку пропуска между указательным и средним пальцами, словно сигарету, и даже не показывает фотографии. Его знают здесь в лицо, да к тому же алая полоса у края карты говорит сама за себя.       Брок — один из тех, на ком держится безопасность этого мира.       И суке Пирсу такая формулировка бы точно понравилась.       Проехав по длинному мосту, он заезжает на подземную парковку, паркуется на привычном месте. И снова ни единого мгновения в машине не задерживается, только разве что ради папок: извернувшись в водительском кресле, Брок тянется рукой на заднее сиденье и подхватывает все пять договоров. Джек смотрит за его движением с внимательностью носорога, вот-вот готового накинуться.       И Брок понимает его. Чувствует это желание на очень глубоком уровне. Только у Джека лодыжка обмотана щупальцем точно так же, как и у него самого — одно лёгкое движение, и он покойник.       На нужный этаж с парковки поднимаются всё так же в тишине. Трискелион встречает их светлыми стенами, стеклом, хромированным металлом поручней и громадными окнами. В лифте к ним подсаживаются несколько человек — обычных белых воротничков, что есть в любой большой компании, — а после выходят. Их место занимает Наташа, и смотрит цепко, ядрёно. Им осталось ехать три этажа, и, конечно же, именно сегодня они были просто обязаны столкнуться именно с ней.       Брок был обязан.       — Давненько вас никуда не посылали, я слышала. Не боишься, что у Пирса сменились любимчики? — она становится плечом к плечу рядом с ним, а Брок только фыркает и усмехается немного сучливо. Краем глаза смотрит на неё. Фактически в птичнике он не находится под командованием Пирса, но тот чрезвычайно любит время от времени совать им своими склизкими щупальцами вводные — от лица ЩИТа, конечно же, как иначе.       Романофф со своей привычной и яркой копной волос сегодня почти в гражданском. На ней тёмно-серые военные штаны, невысокие берцы и футболка — на удивление без выреза глубиной до пупка. На первый взгляд при ней нет никакого оружия, но обманываться с ней не стоит, как и с уже вышедшими белыми воротничками. Хватит и мгновения, чтобы она достала чуть ли не из воздуха пистолет с полной обоймой.       — Зайка, не при моём уровне доступа волноваться о такой ерунде, — обворожительно улыбнувшись ей, Брок выходит на нужном этаже, стоит только дверям открыться. Джек следует по пятам с надменным молчанием. Им в спину летит пренебрежительное хмыканье, и оно заставляет его ухмыльнуться лишь жёстче. Эта красавица может свернуть ему шею своими бёдрами, даже не напрягаясь, и обожает наблюдать за тем, как ему причиняют боль — что ж, в этом мире слишком мало адекватного, чтобы винить её в этом.       И хотя никогда — и ни при каких обстоятельствах — Брок не согласится лечь с ней в одну постель, но сам с собой отрицать очевидного не станет. Романофф выглядит как та, кто мог бы его убить или вернуть его либидо к жизни, если бы он захотел. Возможно, даже одновременно.       Ребята уже ждут их в тренировочном зале. Сегодня днём они единственная группа, что тренируется здесь, и Брок, зубрящий чужие расписания, стоит им только обновиться, пропускает Джека вперед. А после закрывает за ними дверь на замок. Проверяет ручки — дважды. Папки в его руке становятся чуть тяжелее, чем были ещё минуту назад.       — Командир, — Таузиг смотрит на него в упор, не глядя кивает Джеку. Он, уже переодевшийся, расселся на тренажёре для рук. И Брок понимает его без лишних, не нужных слов. Тоже щупальца. Пробежавшись взглядом по лицам Мэй и Родригеса, он понимает, что и те тоже заметили слежку. Пирс привычно не разочаровывает.       — Сверху поступило предложение, — пройдя к скамьям, выставленным у стены напротив панорамных окон, выходящих на искусственные водоёмы вокруг Трискелиона, он бросает на одну из скамей папки, а после уходит в свою тренерскую каморку. Быстрым движением включает свет, находит на столе небрежно брошенную ручку — не именную, естественно. Затем, подхватив ещё одну, возвращается.       Все четыре наемника, словно его поднадзорные дети, уже расселись на матах перед скамьёй полукругом. Мэй обнимает руками колени, уверенным, спокойным движением заправляет короткую, чуть вьющуюся прядь за ухо. Родригес, переплетя ноги, откинулся назад на руки — его взгляд горит лёгким вызовом, но в нём нет негодования или злости. Таузиг и Джек сидят в почти одинаковых позах, подогнув под себя одну ногу.       Брок усаживается на скамью, бросает в пространство между ними ручку. И молчит. Уже брошенной им фразы достаточно, чтобы они поняли, что происходит, но они всё равно расселись полукругом. Никто не ушёл, не хлопнул дверью, не разорался. Было бы странно, конечно, если бы кто-то из них был столь несдержан — Брок был слишком взрывным сам, чтобы набирать себе подобных в команду.       — Сверху или снизу? — Родригес задаёт привычно важный, корректный и максимально тонкий вопрос. Брок хмыкает, пару секунд смотрит за покачивающейся на матах ручкой. После подхватывает все пять папок. Самая верхняя его, и он оставляет её на коленях. Раскрыв каждую, чтобы убедиться в имени, бросает их перед каждым бойцом. И говорит:       — Снизу.       Его негромкий голос не разлетается по всему залу, давая им самую малость хромой конфиденциальности. Видеозапись происходящего вряд ли доберётся вообще до кого-либо. Пирс точно выставил щупальца на слежку за ними прямо сейчас, в здании ЩИТа, и как только договоры будут подписаны и возвращены прямо в руки секретарше, следы произошедшего будут стёрты навечно. А всё же голоса Брок не повышает.       Взяв в руки свою папку, он зубами прихватывает колпачок ручки, снимает его и ставит подпись первым. Больше говорить здесь не о чем. И ему сказать больше нечего. Потому что они все прекрасно понимают и так: он закрыл дверь в зал на замок, за ними выставили предварительную слежку, предложение пришло снизу. Всех этих и пары десятков других неозвученных факторов достаточно, чтобы иметь мало-мальское понимание.       У них есть возможность отказаться до того, как они откроют папки. До того, как они их коснутся.       Но и отказ повлечёт за собой последствия. Потому что из ГИДРы живыми не уходят.       Все четверо тянутся за папками почти одновременно. Не желая устраивать делёж ручки, Брок бросает Мэй свою, только закончив с подписью — наемница ловит её на лету, хватко и быстро. Затем ставит размашистую, мягкую подпись. Как только все пять подписанных папок оказываются у него на руках, Брок уходит в тренерскую. Все четверо наемников, что те же гусята, тянутся за ним хвостом и набиваются в комнату. Родригес усаживается на край стола, Джек остается у входа, а Мэй и Таузиг занимают оба кресла, что стоят перед столом. Рухнув в своё собственное, Брок вытаскивает глушилку и жмёт на мелкой таблетке единственную кнопку. Из углов комнаты раздается писк, он морщится.       — Понаставили, блять, — положив папки на стол и откинувшись в кресле, он вытягивает ноги под столом. Затем укладывает руки на животе. Привычно пустая каморка выглядит переполненной, но так отчего-то даже спокойнее. Все четверо смотрят на него внимательно и серьёзно, когда Брок говорит: — Нам в руки передали проект «Зимний Солдат». Можете считать, что теперь у нас есть личная ходячая бомба замедленного действия. Со шрапнелью внутри. ^^^       Они приезжают на базу ГИДРы уже под вечер, и как раз вовремя. Мэй снова лихачит на байке, и Джек с Родригесом даже успевают поспорить на сотню, удастся ли Таузигу её обогнать. Родригес ставит на Мэй со словами:       — Ничего личного, — и он всегда говорит именно эти слова, когда речь идёт о самом, наверное, личном из всех возможных. Брок только хмыкает. У них в группе не принято шутить о своих, и эта традиция сохраняется уже десяток лет кряду. Но его до сих пор восхищает, насколько профессионально Мэй и Родригес держатся на заданиях. В особенности, когда кто-то из них хватает пулевое или любое другое ранение — ни единого разу на его памяти не было, чтобы у кого-то из них срывало крышу или случалась истерика на этой почве. Каждое задание проходило с максимально адекватным пониманием: сначала дело, потом безопасность всей команды, и только потом — остальное да личное.       Конечно же, Таузиг выигрывает. Уже у самой парковки он лихо подрезает Мэй, оставляя ей достаточно места для манёвра, но не оставляя возможности прийти первой. Родригес отстегивает Джеку сотню банковским переводом и дуется всё то время, что они идут до базы, получают на руки автоматы и перепроверяют их. Только Мэй не говорит ни единого слова. Она понимает всё и так, смеется заливисто, даёт пять Таузигу — Брок начинает догадываться, что всё это было спланировано. Как дети малые, ей-богу.       — Ссаться, сраться сейчас. Потом времени не будет. На сколько застрянем там, я не знаю. Готовы? — направляясь по этажу к лифтам, он отдает быстрые, резкие команды. Идущая им навстречу женщина, судя по одежде, из бухгалтерского отдела, морщит носик от его тона и брани, но Брок не реагирует. В отличие от Родригеса: тот скалится так, словно вот-вот собирается кусаче пугнуть проходящую мимо фифу.       — Готовы, — Джек отвечает за всех, перехватывает автомат удобнее обеими руками. В лифт заходят все вместе. Брок жмёт на кнопку нужного этажа, прикладывает к сканеру новый пропуск, и, после короткого толчка, их начинает опускать ещё глубже под землю. Едут почти в полной тишине, даже механизмы снаружи кабины не выдают себя ни единым шорохом. Брок слышит, как сильно и твёрдо бьётся его сердце. У Родригеса урчит в животе, Мэй хмыкает какой-то собственной мысли. Чем ниже они спускаются, тем сильнее на него давит ощущение: вот оно, тот самый спуск в ад.       Остановившись на нужном этаже, лифт раскрывает свои двери, в желании поскорее выгнать наёмников прочь. Перед ними неожиданно предстаёт совершенно другой коридор. Нет ни привычных тошнотных цветов, ни блевотного света. Стены по пояс выкрашены в цвет асфальта, а выше — в молочно-белый. Свет обычный, яркий, но не слепящий. У каждой двери в коридоре прибита табличка с подписью. Поджав губы и чуть сощурив глаза, Брок выходит из лифта первым. Головы не поворачивает, чтобы оглянуться по сторонам, делает это лишь глазами. Коридор расходится на три рукава. Спереди к ним уже торопится какой-то молодой парень в белом халате — его кудрявая шевелюра покачивается на каждом новом быстром шаге.       Его кудрявая шевелюра возвращает Брока в Алжир. Она — точь-в-точь как та, что носил Патрик.       — Мистер Рамлоу и СТРАЙК, верно? Меня послали вас встретить, я — Патрик Виктор, — он вскидывает руку и всё ещё торопится прямо к ним. Брок вскидывает два пальца вверх, указывает вначале в один боковой коридор, после в другой. Ему даже говорить ничего не приходится: разделившись по двое, наёмники бесшумно уходят на осмотр периметра. Только воздух чуть колыхается у Брока за спиной, пока он весь стоит напряженной струной и на повторе мысленно пытается вернуть себя в реальность. Но перед глазами лишь Патрик. И в глазах Патрика — только животный ужас, пропитанный Алжирским жарким воздухом. По его виску стекает капля кровавого пота, он дрожит, и дрожит, и… Брок спускает курок.       — У нас есть около пятнадцати минут до того, как Агента окончательно выведут из криокамеры. Давайте я вам всё тут покажу, — парень, наконец, доходит до него. Он самую малость запыхался, но его глаза буквально светятся от странного восторга и предвкушения. Похоже, он новенький. Точно новенький, понимает Брок уже через секунду, когда парень берет его за плечо и направляет в ту сторону, откуда пришёл — никто в своём уме и работающий в ГИДРе достаточно долго не стал бы так резко и нагло хватать его за руку. Еле сдержав рефлекторный удар с последующим захватом, Брок чуть дергает рукой. Его понимают без слов, отпуская.       — И расскажешь заодно тоже. В материалах, которые я получил, почти ничего не было сказано, — отпустив автомат и позволив ему повиснуть на ремне, перекинутом через плечо, Брок нагло заглядывает идущему рядом парню в глаза. Он лжёт бессовестно, в расчёте вызнать любую дополнительную информацию. Парень свои глаза смущённо отводит. Конечно же, он заметил и отпущенное оружие, и быструю усмешку Брока — его реакция не удивляет. Как и Брока не удивляет собственная ложь. ГИДРА всё же плохо на него влияет. Медленно-медленно он сам превращается в скользкого, лживого кракена.       Единственное, что может быть в этом хорошего, — его сила растёт. Возможно, когда-нибудь её будет достаточно, чтобы пожрать ГИДРу со всеми её головами нахуй.       Сейчас же он притворяется романтически заинтересованным, и чужие гормоны делают всю работу за него. Виктор становится ещё чуть более оживленным, с какой-то странной детской радостью рассказывает ему, похоже, вообще всё, что знает.       — Весь этаж — это территория Агента. Тут есть кухня, стрельбище, оружейная, тренировочный зал, ванная и специальная камера. В камере он спит, если его вытаскивают из крио дольше, чем на сутки. Также есть медицинский отсек, там как раз криокамера находится, ещё кресло для обнулений и всякое такое, — Виктор выглядит молодо, и у него немного жутковатая улыбка — в соотнесении с тем, о чём он говорит, она выглядит немного маньяческой. Скорее всего, он один из столь редких гениев по типу карапуза Старка. С той лишь разницей, что карапуз Старк не вызывает у Брока тошноты и желания выстрелить ему в затылок. — В лаборатории, там, где медотсек, уже всё готово, чтобы будить Агента. А вы его новый командир, да? Старого я не застал, но мне показали кусочки присохшего к потолку мяса. Сказали, что это его.       Нет, это точно не Патрик. Странная маниакальность во взгляде, быстрые движения языка, что пробегается по губам, и, похоже, полное отсутствие инстинкта самосохранения. Он ничуть не боится, и Брок тоже, но между ними есть большая, горячая разница: этот пацан, чуть старше двадцати, вряд ли когда-нибудь был в Алжире. И вряд ли когда-нибудь туда вообще попадёт.       — По какому принципу происходит выход из крио? — проходя мимо первой двери, он слышит за ней негромкие голоса. Оба мужские, суровые и серьёзные. На табличке у двери подписи нет. Не задерживая взгляда дольше пары секунд, Брок переводит его дальше. Здесь, скорее всего, сидят охраняющие этаж щупальца. Вряд ли для Солдата, скорее для безопасности внешнего внедрения, однако он делает мелкую пометку на границе сознания. Не только о самом факте существования этой комнаты, но и о том, что щупалец внутри может быть больше двух. С большей вероятностью экраны, на которые выходят картинки камер этажа, находятся там же.       Планировать побег в любом случае поздно — стало поздно ещё после первого дерзкого и бескомпромиссного предложения Пирса о повышении, — но Брок не отказывает себе в важной привычке: знать всё и про всех. Всё, что только можно узнать, он знать обязан. Это, в первую очередь, вопрос безопасности. И во вторую тоже.       — Агента размораживают. После его обычно тошнит загустителями крови и другими препаратами, которые помогают ему не умереть в процессе заморозки. Довольно занимательное зрелище, — Виктор склоняет голову чуть набок, улыбается ехидно и смотрит на Брока. Он ожидает какой-либо реакции, и тот позволяет себе усмешку. Следующая дверь, мимо которой они проходят, обозначена как комната Солдата, и Брок останавливается у неё. Открывает без спроса, заглядывает внутрь. Помещение разделено надвое стеклянно-железной перегородкой, за ней обычная койка. Нет ни подушки, ни одеяла. Стены голые — ни временных засечек, ни следов ногтей на них нет, как бывает в тюремных камерах. В потолке небольшой квадрат вентиляционной решетки. — После ему вводят состав для скорейшего очищения организма и восстановления нормального кровотока. Следом идёт обнуление, и новенький, очищенный Агент отправляется мыться, есть и разминаться. Дальше уже идёт чисто военная подготовка, я не сильно в ней разбираюсь, извини, — прикрыв дверь назад, Брок оборачивается. По ладони пробегается лёгкая дрожь, и изнутри окатывает быстрым раздражением от перехода к неформальному общению. Вероятность того, что этот придурок в халате занимает хоть сколько-нибудь высокую должность настолько мала, что Брок еле удерживается, чтобы не заскрипеть зубами.       — Понял, — решив пока попридержать характер и гордость за уздцы, он продолжает путь. Из-за угла впереди с одной стороны выходят вначале Таузиг и Мэй, а после с другой — Джек и Родригес. Коротким движением, не поднимая руки, он показывает им раскрытую ладонь, давая понять, что отчёты лучше отложить на потом. — Думаю, нам лучше поторопиться. Осмотреться можно и позже.       Виктор кивает, вскидывает светлую ладонь с короткими пальцами и указывает вперёд. Коридор заканчивается просторным пространством с несколькими дверьми. Брок пробегается взглядом по лицам своих наёмников: все четверо выглядят напряжённо и серьёзно. У Джека в глазах мелькает лёгкое предостережение, но уже поздно, слишком поздно. Брок коротко дергает головой, откладывая на потом и это.       Паренёк в халате открывает дверь в середине и входит. Брок следует ровно за ним. Первой он видит спину Пирса, и до того как тот оборачивается, у него есть пять секунд на то, чтобы осмотреться. Этого мало, но за его спиной ещё четверо человек, которые тоже будут осматриваться, а значит, можно придавить беспокойство кончиком ногтя. Стены помещения обиты кафелем. В полу несколько бурых от заржавевшей на металле крови сливов, из-под потолка льётся такой же яркий свет, как в коридоре, и камер нет. У придвинутых к стенам тележек с какими-то медицинскими приборами ещё двое медиков. В противоположной стене массивная железная дверь. Виктор бросает на него последний таинственно-голодный взгляд и отходит к двум другим в халатах. Брок следит за ним взглядом, рассматривая заодно приборы, лежащие на продезинфицированных подносах. Заметив минимум один скальпель, он переводит взгляд и правой рукой вынимает из кобуры пистолет. Автоматом ему сейчас пользоваться не с руки.       И пока его взгляд уходит к креслу в центре комнаты, руки приноравливаются к весу оружия — магазин полон, это греет его отсутствующее сердце. В кресле сидит нагой Солдат, и Брок не успевает подавить волны дрожи, пробежавшей по телу: ценный актив ГИДРы выглядит раза в полтора больше его самого. Скорее всего, ещё и на полголовы выше. Уже не говоря о том, что одна из его рук полностью металлическая. Пиздец. Господи, боже, блять, какой же пиздец.       Этот ебучий Алжир…       — А, Рамлоу. Пришли познакомиться? — Пирс оборачивается, и его глаза светятся каким-то вселенским превосходством. Брок давит ухмылку с таким усилием, что выходит почти натурально. Он очень на это надеется, потому что Пирс в своём привычном классическом костюме выбивается из общей картины своей интеллигентностью и интеллектуальностью. Броку хочется отметить мысленной галочкой в сознании строчку о том, что Пирс без охраны, но присутствие в помещении Солдата, хоть и пока без сознания, этого не позволяет, — Вас уже ввели в курс дела? Я послал Виктора…       — Да. Планируется операция с участием Солдата? — встав по правую руку от начальства, он бросает быстрый взгляд за спину, чтобы убедиться, что его наёмники разошлись по периметру помещения и готовы отстреливаться, когда придется. Уже не «если». «Если» минуло в прошлое ещё пять лет назад.       — А, нет. Это плановая разморозка. Она делается раз в месяц для сохранения работоспособности. На двое суток, а после вернут его вновь в холодильник, — Пирс быстро пробегает по нему взглядом. Брок, конечно же, замечает, но вида не подаёт. Уже обернувшись, он вновь смотрит на Солдата. Его тело покрыто странной липкой субстанцией, длинные волосы свисают грязными патлами к плечам. Пока что он расслаблен и глаза его закрыты, но вот руки свободны, хотя Брок и подмечает приспособления с железными креплениями для запястий и плеч. Они расстёгнуты. Ему это отнюдь не нравится. Пирс говорит: — Время не ждет, мне нужно ехать. Вколите ему что-нибудь, чтобы привести в чувство.       — Надо бы ещё подождать, ему может быть больно, — один из мужчин в халате, седоволосый и высокий, оборачивается к Пирсу, но тут же шугано дёргается под его взглядом. И поправляет себя, сглатывая слишком заметно: — А. Сейчас-сейчас, конечно… — он быстро кивает, не оборачиваясь, и находит на тележке шприц. Опускает глаза, проверяя его содержимое. Затем направляется к развалившемуся в кресле Солдату. Брок бросает себе за спину быстрое:       — Оружие на изготовку, — и со спины раздается резкий щелчок четырёх автоматов. Брок делает два шага вперёд, оставляя Пирса за своим плечом, и напрягает бедра для устойчивости. Пока мужчина вводит в живое плечо Солдата какой-то состав, сам Брок следит лишь за его лицом. Проходит несколько секунд в почти полной тишине, а после ресницы Солдата вздрагивают, он дёргается всем телом, изгибается и тут же склоняется вперёд в приступе рвоты. Его тошнит какой-то слизью, и её настолько много, что она дотекает до берц Брока. Скривившись, он не комментирует это и шага лишнего не делает. Только краем глаза видит, как стоящие за спиной по сторонам Джек и Мэй делают пару шагов вперёд.       Догадаться не составляет труда — Пирс отошёл немного назад, оставляя Брока живым щитом на всякий случай. Или, может, оставляя его в качестве цели?       Как знать.       Отплевавшись, Солдат валится назад в кресло, несколько раз моргает, а после пробегает взглядом по помещению. Взгляд его глаз осмысленный, и Брок подмечает, как Солдат быстро оценивает обстановку. Словно совершенный компьютер, он проходится взглядом по СТРАЙКу, а после и по самому Броку: оценивает, высчитывает развитость навыков. Когда он поднимает взгляд к глазам Брока, смотрит тяжело и опасно.       — Солдат. Отчёт по состоянию, — на пробу жёстко обратившись к новому подчиненному, Брок подмечает саркастично дрогнувшую бровь и стискивает зубы. Это будет непросто. Но он попытается. Опустив руки, держащие пистолет, вниз, он рявкает жёстче вновь: — Солдат.       — Возможны легкие трудности с речью в первые часы. Я вколю ему стимуляторы дополнительно, и тогда… — Виктор подаёт голос, но Брок не отвлекается на него. Он все смотрит и смотрит в бездонную топь серых глаз Солдата. Тот сидит без единого движения, развалившийся в кресле с широко расставленными ногами, словно король, ровно до момента, пока Виктор не оказывается в полуметре от него. Придурок совершает ошибку, подходя не со спины, а сбоку, и Солдат резким движением хватает край его халата, а после дёргает на себя. Он двигается быстро, одновременно подрываясь с кресла, хватает Виктора железной рукой за горло и отшвыривая от себя в стену.       За эти мгновения Брок успевает сделать единственное — вновь поднять пистолет. Он становится первой целью. За наглость ли, за то, что стоял ближе других и напротив — это не имеет ни малейшего значения. Солдат рывком направляется к нему, и в его быстрых, резких движениях видна странная, иррациональная грациозность. Жаль на собственной блевотине не поскальзывается, ловкий сучонок. Брок замечает его руку — конечно же, левую, железную — что тянется к его горлу, но не отбивает удара, посчитав это бесполезным телодвижением.       Зимний солдат хватает его за горло и оказывается достаточно близко, чтобы дуло пистолета Брока упёрлось ему меж глаз. Не теряя мгновения, Брок с щелчком снимает пистолет с предохранителя. Рука на его горле прохладная, но сильная: пока не душит. Пальцы держат крепко, еле-еле позволяя дышать, но не пережимая сонных артерий. Они оба замирают.       — Вернуться в кресло, Солдат. Это приказ, — вблизи его глаза неожиданно темнее, чем Броку казалось раньше. Дело может быть в освещении, но он видит, как это чудовище облизывается — он, блять, слишком близко, — и у него горячие мурашки пробегают по пояснице. Думать о том, насколько сильно съехала его крыша к сорока годам, что теперь вот это животное — мерило его либидо, Брок мысленно отказывается. Да и времени на это у него совершенно нет. Железные пальцы на пробу сдавливают на полмиллиметра сильнее, и Брок отвечает, вдавливая дуло пистолета меж чужих бровей. А после рявкает снова: — В кресло. Живо. Иначе в следующий раз я принесу с собой ошейник и привяжу тебя к нему, как непослушную псину.       Солдат смотрит лишь ему в глаза, и Брок манал знать, что он там видит. Возможно, стальные яйца, а может быть, и то, что терять Броку совершенно нечего. Но выждав мгновение, Солдат медленно отступает на шаг назад. Затем отпускает его горло, опускает руку. И сплёвывает Броку под ноги. Ему везёт, что на и так изгаженные берцы не попадает, потому что в противном случае Брок бы выстрелил точно.       Ладно, не выстрелил бы. Но врезал бы точно, да покрепче.       — В кресло, — он повторяет вновь, и Солдат отступает ещё на шаг. Медленно, неторопливо он отходит, возвращается назад в кресло. Срабатывают наручники, закрепляя его руки на подлокотниках. Как только это происходит, сзади раздаются медленные, надменные аплодисменты. Помедлив, Брок опускает пистолет и возвращает его в кобуру. Он не разрывает зрительного контакта с Солдатом до момента, пока тот старый седой медик не вкалывает ему что-то в живое плечо. Больше Солдат не дёргается. Сидит смирно, блестя странно сытым взглядом.       — Я знал, что на вас можно положиться, Рамлоу, — Пирс подходит к нему, когда Брок оборачивается. Он смотрит с лёгким прищуром, давит ухмылку — ядовитую, гадкую. Брок лишь кивает, пока у него в животе закручивается тошнота. Он осознает в миг: это не было повышением в полной мере. У Пирса просто кончились люди, и он решил запустить его в клетку к этому чудовищу, веселья и испытания ради. Ублюдок. — Оставляю это на вас. Не забудьте предоставить мне отчёт после завтрашней заморозки. Это очень ценный актив.       Кивнув, он вскидывает руку в прощальном жесте и выходит из помещения. Только за ним закрывается дверь, как Брок отдает быстрые, чёткие указания:       — Оружия не опускать. Солдата держать под прицелом. При первом же резком движении стрелять по ногам, — оборачиваясь назад, он уже более спокойно и внимательно оглядывает комнату. Повторный, более внимательный осмотр потолка подтверждает отсутствие камер, оба медика что-то делают за спинкой кресла, настраивают, наверное. Виктор, пришедший в себя, негромко стонет, скользя ладонями по кафелю пола и пытаясь сесть. Он точно неслабо приложился затылком о стену, когда Солдат швырнул его прочь.       — Вам просили передать вводные на эти двое суток. Сейчас в планах обнуление, после он будет полностью в вашем распоряжении, — светловолосый, средних лет медик подходит к нему, с осторожностью и стараясь не вступить в лужу блевотины у ног Брока. Он протягивает папку, ничем не отличающуюся от тех, что ему вчера выдал Пирс, а затем быстро отходит. В ответ наемнику остаётся лишь кивнуть.       Плотная бумага цвета хаки под пальцами вызывает раздражение вновь, и он уже опускает взгляд к своим рукам, но волосы на затылке встают дыбом, заставляя поднять голову назад. Солдат выглядит неожиданно напряженным, когда кресло под ним издаёт короткий писк. Из-за спинки поднимаются два рычага, видимо, они нужны для обнуления. Что-то не даёт Броку покоя, по затылку вновь пробегает быстрая волна мурашек — это блядское предчувствие.       А Солдат неожиданно скалится. И Брок бы мог принять это на свой счёт, но думает о другом: тот просто стискивает зубы.       — Где капа? — оба медика замирают, где были, за спинкой массивного кресла. Они не спешат поднять на него глаза, отворачиваются в стороны. Один из них, тот, что старше, уже тянется к какой-то кнопке. Брок спрашивает жёстче, стоя под напряжённым, жёстким взглядом Солдата: — Где капа?       — А она ему не нужна… У него, ха-ха, дантист есть, — Виктор всё-таки еле поднимается на слабых руках, усаживается у стены. Он поднимает руки к голове, чтобы ощупать повреждения, и Брок неожиданно понимает важное: тут нет камер. Тут нет камер и персонал сменяется очень часто, потому что Солдат — нестабильное, убийственное чудовище.       Что ж. Не он один.       Перекинув папку в левую руку, Брок вытаскивает пистолет из кобуры и даже шага не делает. Прицелившись быстро, он простреливает дыру меж глаз Виктора — и даже не жалеет об этом, продолжая зудеть себе же на подкорке, что это не Патрик. Патрик никогда не был таким зверем. Патрик до последнего оставался человеком.       В отличие от него самого.       Отзвук выстрела немного режет слух, но пистолета Брок не опускает. Лишь переводит прицел на медика, что собирается вот-вот нажать кнопку. И рычит жёстко:       — Найти ему капу. Живо.       Медик вздрагивает, отшатывается, а после уносится к металлической тележке. Капа находится словно по волшебству за две секунды на нижней полке. Ещё через три она уже во рту у Солдата. Тот смотрит на него без благодарности, с лёгким, заинтересованным прищуром, но Броку искренне, глубоко насрать на это. Опуская оружие, он говорит:       — И чтобы такой хуйни больше не было. Если не слышали мистера Пирса, я повторю: это ценный актив, а не игрушка для пыток, — медик сутулится трусливо, пару раз кивает, после жмёт кнопку. Брок опускает глаза к папке, стискивает её край в пальцах крепче. И зубы стискивает тоже, подобно Солдату. В его голове сотня сумасбродных мыслей бьётся с другой сотней ещё более диких, и он только оружие в кобуру убирает. Поднимает глаза к новому подчиненному, чтобы замереть. Его сердце — отсутствующее, по мнению Джека, уже лет так двадцать, но по правде много больше — вздрагивает от той беззащитности, что мелькает в глазах Солдата за несколько мгновений до начала процедуры.       Оба рычага опускаются, верхние крепления обхватывают его голову и удерживают её на месте. А затем раздаётся нечеловеческий крик боли, не приглушаемый даже капой, и треск электричества. Ни в одном из отчётов, прочитанных Броком, не разъяснялось подробно, что такое обнуление, но судьба — сучливая баба.       Он узнаёт это на собственном опыте. ^^^