«Зеркало Атонмет»

...

Четыре. Принимая решения, помни, что у каждого своя правда… а некоторые попросту лгут.

Ганс допивал кофе. Приор всё же вызвал. С веток слетели поздние цветы. Вишни. Красиво. По горячему асфальту текли лужи, иногда это была какая-то синтетика: смазочные материалы от машин. Стучали в отдалении рабочие. Гулко и металлически: медная окантовка молота сверкала в лучах разгорающегося дня. В космос действительно не хотелось, как и напиваться. «Странное сочетание? — стаканчик полетел в урну. — Говорят песком набивают и используют, так дешевле, мнётся правда…зараза!» Можно улыбаться бредущей мимо бездомной собаке: гонять перестали, та, остановившись и сложив на лапы узкую лисью рыжую мордочку, задумчиво смотрела на прохожих, иногда почёсывая задней ухо с жёлтой биркой. Гавкала на москитов. — Собака, как погода? Тепло? Жарко? Она вперилась в него своими чёрными, слегка на выкате, бусинками и зевнула, покрутила головой, заглянула (со всей преданностью) как-то набок. — Гав! Люди оборачивались, посмеиваясь и нет, кто-то крутил пальцем: инквизитор на корточках ведёт беседы с псиной. Другие пробегали мимо. Молодёжь снимала. Лишь девочка и мальчик, шагающие рядом около родителей с клеймами, смотрели с явным одобрением, восхищением. — Вот и я о том же, — он шутливо салютнул детям как доштормовой скаут и проскандировал, — ура! Они ему ответили тем же. Дурацкие светящиеся животные, каким-то образом находившиеся в его квартире: не шли из головы, «Дело о сколопендрах» принимало обороты. Несколько смертей. Непонятно одно — те, которые у него, первые или приползли откуда-то? И кто притащил? Не Ришар в самом же деле. Про шприц тоже промолчал. Дал ключ кому-то? Ганс ни на кого не злился. Бессмысленно. Сам сколько раз так делал? — Дофига, — водитель автобуса дернул бровью, — дофига раз…вот, у меня жетон! Разговоры вслух не к вам, простите. По лицу видно: людей с проездными не любят. Как проскочила улица мимо глаз? Не заметил, даже в автобус зашёл. Мелькание мимо, параллельно, боком — вернули раздумия об отношениях. Страхах. Член вставал, желая, чтобы рука Нарсиса обхватила и дёрнула, смазанная в масле (специальном, купленным для этого, выверенно), своей мало: наяву привиделся большой палец у уздечки, лёгкое поддразнивание, круговые порхающие движения, игра с крайней плотью. — Мужчина, может-таки хватит стучать? — пробасила женщина в накидке с первого сидения, её выделял сильный еврейский акцент. — Щё ви как неродной, сидите ровно, и никто не сделает дурного…вам плохо или прикинулись шлангом? Ганс затравленно рассмеялся, опять ловя дикий гиперфикс на Нарсисе: акцент, улыбка наползла на губы сама. Кивнул. Поднялся. Встал у выхода. — Инквизиция далеко! — водитель, наверное, боялся санкций: служители Церкви могли оставить нелестный отзыв за неверную остановку. Кончил. Ноги онемели. Рот приоткрылся. Глаза подкатились. Стало нечем дышать. — Точно-таки плохо, ви рибу на рынке, щё ли ели? Хорош карась… Брусчатка встретила адской плавильней. Помахал вслед уходящему рейсу. Опёрся руками на колени. Карась действительно был: в реки запустили много, часть резко подешевела и попадала в продажу. От перекупщиков и барыг не спасало — с этим ещё работать. Мощёная диким камнем улочка была кривая-кривая, осколок, отголосок, огрызок когда-то существовавшей тут цивилизации — Древнего Рима, отрогов сей великой империи. Когда строили Центр, красивый, неоновый, киберпанковый: споров породила немало, историки, любители редкостей и энтузиасты против уродования наследия. Среди них какие-то родственники Мартена. — Пойдём, — сказал своему возбуждению Ганс, — да-а-а, — и кончил снова, в этот раз сильнее. Разве так бывает?

…

В Инквизицию приходили многие. Капелланы в том числе. С отчётами. На стене доска с делом. Обед, источающий ароматы, на столе: горячий бараний суп, картофельное пюре, выпечка (чуть сладковатая), острые закуски. Стук. Вздохи. — Входите, — чуть не задохнулся, волнуясь, больше не пользовался услугами безликих людей с усами и молчаливых; надоело, заставляя орать и бить, громить квартиру по «тёмным дням», — ты? И так знал. Нарсис был без формы: в белой рубашке с подтяжками, через которую виднелись проколотые соски и татуировки, в разрезе волосатая грудь. Ганс невольно коснулся себя, едва не опрокидывая еду. Спохватился. Нахмурился, но так и остался сидеть: собственный стояк «обнародовать» не хотелось, ёрзал. — Будешь? Наверняка не ел ничего? В работе весь…трудоголик. Карие глаза и серо-голубые. Медленное приближение. Кнопка блокировки двери. Сдавленное оханье о смятые губы в сумасшедшем натиске. Протест. Откинутая голова для новых укусов. Позволение расстёгивания, срывания и потирания о собственную растительность, редкую. — Думал, — рыдания всё же задушили, — кинул меня тогда...использовал и кинул... Нарсис покачал головой, сочувственно обнимая, погладил и произнёс. — Какой же…проклятье, такое трудно, да? Тем более тебе. Тем более? Видеть смятённым эмпатика странно и больно. Освещение приглушенно. Оставлены пара ночников да лавовых ламп. Рука в руке: большой гладит четыре без остановки. — Да. Тем более, — вкрапливались спокойные нотки, нотки уюта и сновидений у домашнего камина, где кошка, клубочек, ёлка новогодняя и живые родители…были, — сам понимаешь? Ты исправляешься, становишься лучше, признаёшь ошибки. Нельзя… — Нарсис поправился, перемежая речь поцелуями каждой фаланги. По очереди. — Нельзя пользоваться, — палец скользнул по запястью выше, и выше, и выше, останавливаясь и кружа на сгибе локтя. — Нельзя, мой хороший, хорошенький мой, злоупотреблять и добивать понимаешь? Ганс понимал, закатывая рукав дальше, предлагая лизать родинки на белой, в противоположность верхней, коже. Сорвал китель, откидываясь в кресле, предложил себя, проводя руками по телу вниз в приглашающем жесте. Нарсис резво эти руки и зафиксировал, сложенными, на животе, не забывая массировать косточки и выпирающие бугорки; целовал, переваливаясь через стол. Перешли на диван. Под. Псионик-капеллан сверху: чистый-инквизитор снизу, заросшая, плотно покрытая кудрявыми волосками, елозит по почти лысой, рыхловатой, с сиськами по женскому типу. Белая рубашка укрывает их обоих. По краям. — Не зажимайся! Не стесняйся, да-да-да, — рука на одной такой, оттягивает, — красивые же. Мне нравятся. Угу, да, вот так, дорогой, вот так! Посмотри возбуждаешься, — Нарсис жарко нашёптывал, покусывая ухо, — от собственной откровенности возбуждаешься же, раскрепощённости, умница, плечики разверни…подавайся-подавайся-подавайся, хочешь? — голос стал совсем томным, мрачным и местами тёмным, с жёсткими властными нотами, приказывающий, но причитающе-умоляющий. — Хочешь, чтобы я их…полизал, Гюлер?! — Нарси! Ганс вскрикнул, прижимая голову поплотнее и резче, толкался и ёрзал. — Именно так, Гюлер, — нравилось смотреть в затуманенные, закатанные глаза и искусанные губы, смущении, горящем на щеках, скошенном набок взгляде, — я выцелую медленно, взасос, так как ты хочешь, — рука с ярким клеймом пси переходила от действия к действию, — демонстрируй…подымись немного, покажи каждую, зажми меж пальцев, потяни, покрути, не своди лопатки и мне в глаза смотри… Нарсис опустился рядом. На пол, касаясь подбородком пупа, обхватывал руками торс. Кончиком носа рисовал узоры, потом лёг на диван, снова накрывая тело Ганса своим, концентрируясь на этих…жирных сисечках. Гюлер скулил, дёргаясь, пытался сфокусировать взгляд, жевал губу, ласкал в ответ ногами и подавался на язык. Поддавался, забывая о смущении и стыде, комплексах, развернулся. Открылся. Оказывается, ему нравилось, когда его хвалили и целовали…везде, смотрели с трепетом и осторожностью, лёгким мраком необузданных чувств, голодных обещаний, рваных улыбок по утрам, помимо крепкого кофе и объятий. Не только алкоголь служил причиной «стёртости»: психика защищается, не так просто поверить в реальность..

…

Первое упоминание о странных исследованиях: несколько лет до этого. Фамилии никому незнакомы. Тупик. — У себя? Вейсс кивнула, не отрываясь от монитора, мило ворковала с третьей телохранительницей. Нестабильной. Ганс не мог вспомнить, где видел и откуда знает. — Поехали! Карина. — Мадмуазель Старк, — шутливый поклон, — едва не...забыл вас, простите. Та, не меняя позы: нога на ногу, смерила его прищуренным ядовитым взглядом, скривила губы. — А я бы предпочла, — вскочила, камуфляжная форма на ней примялась, короткие волосы (местами под машинку) забавно торчали ежом, — мудак. Ганс скосил взгляд, опустил голову и пробормотал. —...не занимаюсь подобным, уже, да. Я-я-я-я. Приёмная наполнилась придушенным смехом Стоуна и Баретти, последний и подхихикивал мерзко, посматривая и качая головой. — Как рада! Как рада! — Кари села, поворачиваясь обратно к Вейсс, они снова мило заворковали. Кабинет Приора встретил относительной тишиной: возилась на диванчике Рид, точнее полудремала, укрытая пледом и улыбалась чему-то. Недобро проводила взглядом. Молчала. В руках её книга. Джек Лондон «Железная пята». Старые часы с боем висели и циркали, тикать давно не могли, лишь тонкий скрежето-шелест, лёгкое потрескивание и звук шестерёнок да стук (молоточков?). Голограмма. Лавовая лампа. Монитор. Фонтанчик журчал. — Рид, — Ганс поправился, — мадмуазель Рид, будет? Та встрепенулась, осоловело покивала, протёрла глаза и отложила книгу. Вверх ногами. Проморгалась. —Аа-а-а, не знаю. Отошёл куда-то, здравствуйте, месье… — Ой, здравствуйте, — отчего почувствовал себя смущённым, — простите, — стена ответа не дала. Шаги. Строгий и холодный голос. Постукивание. В руках Приора пюпитр. — А-ха-ха-ха, — рассмеялась Рид, — был бы сейчас тут капеллан, ой...прости, Иво, прервала… Тот смеялся сам и качал головой. — Чёрта нет, — не выдержал Ганс, — ни какого, ни такого: и иного, хи-хи-хи-хи, зараза! Приор махнул рукой, усаживаясь. Его глаза одновременно горели и холодом, и смехом. Заставляли смотреть в них и гореть самому. Плавиться под грозой начальника, но видеть в нём человека, с юмором, душой, жизнью, сокрушаясь, что сам не такой — другой. Никчёмный, мелкий, жалкий, маленький, малодушный. — Ганс, сядьте, — Мартен смотрел на нотные листы, — не мельтешите, у меня...голова болит, как те самые ноты. Разговор есть. — Может я басовый ключ, — настроение дикое: шутить висельно, — пха-х, пожалуйста. Приор посмотрел прямо. Линейно. Точно рельс: поезда не было, вагоны продали, пропили и распилили. — Расследование, месье Гюлер, ни причём: наблюдение отключать надо, — ухмылка на бледном лице, — иначе у Баретти инфаркт от перевозбуждения; не рвите на себе волосы, полноте вам. Но дальше Мартен высказался достаточно жёстко, проходясь по многим косякам. Настроение падало, сменившись желанием поплакать и жевать губы.

...