извините это не экскьюзми.

Ночное, звёздное небо давит на ладони, будто бы в невесомости. Сигарета между губ тлеет, с неё падает пепел, идут никотиновые кольца. Вова не помнит какая это по счёту сигарета. Он не считал их, а лишь пересчитывал каждую секунду в уме, не отвлекаясь на чужой гундëж. Вадим говорил тихо, не нагнетал – старался развеять напряжение, что появилось между ними. Жаль он не молчит. Жаль он не заткнëтся. Очень жаль. Вова со всем нежеланием слушал «приятеля» , хоть и в пол уха. Он до конца и не понял, где находится, с кем находится, и, блять, почему он находится. Думать не было ни сил не желания. Суворов выдыхает прямо в лицо, достаёт очередную сигарету и сразу начинает курить, перебирая зажигалку меж пальцев. Жёлтый морщил нос, махал руками перед своим лицом – пытался развеять дым. Он всем своим видом говорил, мол, Вовка, пизда тебе. Его зрачки блестели как два сапфира, а улыбка, что была растянута на губах, медленно исчезала. Вова, на его настроение внимание обращал в последнюю очередь. Ему, впринципе, было на всё глубоко по-е-бать. Стало поебать. Мир будто бы медленно рушился на глазах, а терпение уходило помахивая платочком. Вова положил огромный хуй на эту ситуации, в которой находится. Пиздецом это назвать нельзя – будет звучать слишком мягко. Вова, хоть и не разбирал толком того, что говорил Вадим, всё-равно улавливал слова, что так и кричали об том, чтоб Вова наконец решился и сделал выбор, ведь срок близился к концу. «шатал я это всё»- подумал Адидас, делая нервную затяжку. Легкие пропитались никотином, мигрень была хоть и лёгкой, но бесящей. Даже в таком состоянии Вова не мог перестать думать. Хотелось залезть головой в песок ,(в его случае асфальт), на подобии страуса. Хотелось стать страусом. Ещё хотелось заткнуть рот Вадиму, что повернул тему не туда и говорил о пидорской хуйне. Вова всё ещё не мог осознать то, что этот дохуя важный гусь – пидор. Ну не, пидоров разглядеть можно хоть среди тысячи натуралов. А этот, Вадим Желтухин, владелец известного кафе, авторитет группировки «Дом-быт», и на худой конец, брат Наташи. Про Наташу Вова подумал совсем невзначай. Забыл он про неё так-же быстро как и вспомнил. Суворову было стыдно думать о своей даме, когда рядом стоит её брат, и чуть ли не лапает взглядом. А может и не чуть ли. Вова не заглядывался на Вадима, пялил в одну точку, будто бы пытаясь проделать в ней дыру. Если-бы получилось её сделать, то Вова упал бы в неё. – Ну, Вов, надышался? —Тихо спросил Жёлтый и взглядом показал на дверь. Идти обратно внутрь Вове не хотелось, он бы и лёг на улице, нежели на том стремном диване, в не менее стрёмной комнате. – Давай ещё постоим? Мне надо, —Вова не знал что ему надо. Ну надо просто, вот и всё. Молить на коленях он не собирался, но в случае отказа попросит ещё раз. Если надо то и на коленях. – Что надо, Вов? —Совсем неожиданный ответ для Вовы. Казалось, что ему скажут что-то типа «Да похуй мне что тебе надо, мне тоже много чего надо, пиздуй давай». Такой ответ не порадовал бы, а этот даёт хоть какие-то надежды. – Надо. Пожалуйста, —Уже совсем сдавленно добавил Вова. Он и не заметил то, как сказал это. Умоляюще, давя на жалость. Он так в последний раз говорил, когда в свои 14 выпрашивал у отца деньги на видак. Хотя нет, это звучало хуже. Вова прикусил язык, жалея о сказанном. Лучше бы просто пошел внутрь. Вадим будто бы сжалился, встал обратно, рядом, ближе Вову за плечо потянул и затянулся от его сигареты. Вове почему-то показалось это интимным. Спасибо холоду, что брал ответственность за алые щёки на себя. Жёлтый как-то странно улыбнулся, возвращая сигарету на место. Вовке стало страшно за свою ориентацию. Земля, бля, в иллюминаторе. Этот Вадим был странным типом. Вова вообще не доверял ему, а после того «другого выхода» он вообще боится его. Боится что как наказание зажмет где-то, оттрахает как суку, и выбросит на помойку. Скорее всего такая участь и ждёт Вову. Вадим на вид был совсем другим. Суворов как и ранее отрицал серьёзность его слов, и думал что он просто хотел помочь. Ну или же в этот день ему приспичило. Настолько сильно, что он аж стал предлагать такие вещи. Вова и не понимает, почему он до сих пор жив. Вроде бы он там, где его должны мучать. А его не мучают нихера, вот, даже отдышаться дали, покурить. Упустим тот факт, что Вова вышел через окно. Вадим все-равно не стал ничего делать. Он как-будто бы знал что Вова не способен на побег, будто бы знал что сейчас, в данной ситуации, он чувствует себя бессильным. А может и знает. А может и знает больше, чем сам Вова. Вовке страшно представить то, что Вадим знает его слабые стороны. Слабые стороны это достоинство и семья. Улица, и Марат. Если-бы сейчас с Жёлтым был Марат, то он бы не был. Точнее, Вова сразу же добыл бы эти деньги, хоть из жопы, но ему ничего не составило бы труда спасти Марата. Суворов даже рад тому, что сейчас в пизде не брат а он. Он рад тому, что сейчас он, можно сказать, в заложниках, и, блять, курит с затейщиком. Убить этого Вадима мало. *** – Короче, половина уже есть, мы можем отдать эту долю Жёлтому, забрать Вову и остальное найти вместе с ним, —Валера кладёт деньги на стол, смотрит на Марата, что очень сильно задумался. – Без полной суммы не видать нам нихуя, Лер, надо по другому как-то, — Вахит закрывает лицо руками, делает тяжёлый вздох, и выдыхает наравне с Турбо. Марат стучал пальцами по столу, внимательно смотрел в одну точку и думал о чем-то. Думал о Вове. Сейчас Вова сидит и ждет, а они думают где найти 150 рублей. И кажется, что, блять, это же так много, как найти такую сумму за один день? Но по сравнению с Вовой, с старшим братом Марата, с авторитетом группировки, эти 150 рублей – ничто. Все это понимают, поэтому не сидят сложив руки, и не мирятся с потерей. Осознавать то, что это реальная потеря было сложно. Что он там делает? Как он там? Жив ли он? Голова была забита вопросами, Марат хотел удариться головой о стену. Это всё-равно не поможет. Валера Марата понимал, не видел ничего странного в его поведении. Сам то не в лучшем состоянии. Им даже было страшно объявить пацанам, мол, Вова у Дом быта, мы им 300 рублей должны, если не отдадим – пизда Вовке, ну и нам. Авторитет они теряют, слухи разошлись почти по всем группировкам, и Валера на чьё-то «говорят» отвечает «говорят в деревне кур доят». Если на них будут точить зубы, то положение будет еще лучше. Пиздец, этого им не хватало. – надо всё-таки отцу сказать, —Резко заявляет Марат, и бросает взгляд на Турбо, что одним выражением лица говорил: «ты че ебанулся?» Да, блять, ебанулся. У него нервы на пределе, он за Вову так сильно не переживал, когда он в Афганистане был. Это ж надо так сильно измотать себя, навязать какую-то хуйню, и решить что всё, конец. Он не может находится в своей комнате, не может находится в коробке, когда он знает то, что Вова сейчас далеко не там и не там. Он у чужих людей – он в опасности. Дом-быт для них всегда был чужим, Кащей, будучи очень пиздатым автором устраивал стычки, а после избегал мордобойню. Кто-то скажет, что вот он, автор настоящий, как лучше хочет. Из-за этого настоящего автора их в хуй никто не ставил. Марат как сейчас помнит, где-то год назад, когда Вова ещё в Афганистане был, универсам все унижать начали, запугивать. Шкериться от этих дохуя крутых никто не собирался, а боятся и шугаться уж тем более. Кащей на Валерины жалобы посмеялся, пизданул чё-то типо «вы людских понятий не знаете». Суворов ненавидит эту отговорку, до сих пор хочет задушить Кащея и утопить в речке. Если-бы Вова не пришёл положение было бы ещё хуже. Ладно, совершил ошибку, Видак отжал. Ну не знал он, что всё так обернëтся, не знал, что придётся сидеть на цепи, и ждать выхода на свет. Марату страшно представить, в каких он там условиях(Знал бы в каких). – Ты чё, Маратка, сдурел? Я вашего отца знаю, ему скажем – ещё хуже станет, — Валера говорил почему-то тихо. Наверное за дверью уже кто-то собрался. Многие были озадачены вопросом, « а где Адидас? », в пизде Адидас, в пямом смысле. – да куда уже хуже? Мы не знаем даже, жив ли он! У нас нету больше выбора, мы должны взять эти деньги и отдать этому Жёлтому! —Марат запинался, когда хотел вякнуть «блять, ебанные, пидору». В какой бы ситуации он ни был, рядом сидят старшие. Материшься? Получишь по еблу. Марат страсть к улице Валерину знал, поэтому держался чтоб не перейти на крик. По шее получать желание нету. – Да не быкуй ты, сбудется всё, вернётся Вова, и деньги найдём, только вашему отцу ни слова. Мы уже пропиздели Кащею, и что получили? Верно, нихера, и мы заранее должны были знать, что кроме нихера и сплетен мы и не получим ничего. От твоего отца проблем будет не меньше, так что не вмешивай его в это дело, — Вахит поднялся с места, положил руку на плечо и прочистив горло добавил:– Всё хорошо будет, не кипяшуй, даже если не мы, то Вова сам себе поможет, – Ага, поможет. Если-бы мог помочь, давно сидел бы среди них. Надеяться на колесо фортуны Марат не хотел, но ничего не оставалось кроме как ждать. Ждать, но точно не гибели Вовы. *** Руки блуждают по телу, греют бока и впалый живот, избавляя от боли. Самые нужные и желанные руки, всегда горячие, и такие нежные. Валера узнает их владельца по ощупу. Вахит, что дышал куда-то в макушку, шептал что-то убаюкивающее, иногда чмокал кудрявую макушку, говорил, как же вкусно пахнет Валера, и говорил, как же сильно любит. Турбо любит его не меньше. Он любит такие моменты, из-за их нежности, из-за ласки Зимы, что долгое время отсутствовала. Он только-только пришёл в себя, больше не вешал на себя ярлыки из-за ситуации с Вовой, и выглядел лучше, чем в тот день. Вова там уже два дня. Этого много. Очень. Валера не хотел думать о Вове в этой постели. Валера не хотел вспоминать то, что всё плохо. Этой ночью хотелось расслабиться, хотелось, чтоб всю ненависть как рукой сняло. Вахит способен помочь Валере, а Валера способен помочь Вахиту. Ещё чуть-чуть, и Зима сам начнёт целовать, сам начнёт опускать руки ниже, сам начнет ластиться об Валеру. Он начнет сам, а Валера подождёт. *** Звёзды мерцают на небе, Вова выглядывается в них, пересчитывает каждую, и сбивается с счёту. Взгляд падает на дверь, с двери обратно на окно, с окна на пол. Вова, будто бы впечатавшийся в этот диван, сворачивается на нём комочком, вдыхает запах диванной обивки и жмурит глаза от невыносимого запаха алкоголя. В этой комнате, единственное что раздражает Вову это диван. Этот ебучий диван. Адидас успел возненавидеть этот диван всем сердцем, и даже спать на нём было невыносимо. В комнате было жарко, Вова убирал испарину на лбу рукавом кофты, шмыгал носом и думал что же ему делать. Его морально душили эти стены, хотелось сделать глоток свежего воздуха, хотелось посмотреть в небо, выкурить одну за другой, уйти со спокойной душой. Он уже не может терпеть. Выбора нет, придётся исполнять чужие прихоти. Придётся унижаться настолько, что это унижение потом никогда не сотрешь, никогда не смоешь, навсегда будешь грязным. Отсос, как бы это не звучало, для Вовы конец света, как и для других пацанов. Пацанские понятия в рот шатал, всю эту симпатию потерял тогда, на войне, и уже не боялся улицы. Уже не воспринимал всерьёз уличные проблемы. Он знал, что скорлупа только ему в рот смотрит, знал, что им только скажи, они сразу за него будут. Знал, воспользовался, пожалел. Так хочется пойти в прошлое, задушить себя за тот поступок, и оставить эту улицу какой она и была. Вове уже глубоко плевать на то, что будет если остальные узнают. Он же сейчас сдаётся. По ихним понятиям, Суворову больше и жить не суждено после этого. Он готов сейчас взять в рот, а потом уйти, послав всех нахуй по всем фронтам. Сил на то, чтоб уговорить самого себя от этого не осталось, Вова, сам не понимая как, оказался рядом с Вадимом, что уплетал мороженое. Слава всем богам, кроме него никого не было. Вова плетëтся как мертвец, встаёт рядом и смотрит ожидающе. Желтый замечает его сразу, и оторвавшись от очень важного дела, поворачивается к нему, приглашая сесть рядом. Конечно, он не ожидал что вместо того, чтоб сесть на стул, рядом, Вова встанет на колени и потянется рукой к ширинке, зачем-то зажмурив глаза. Вадим его намерения сразу понял, но состояние Вовы говорило само за себя. Его лицо так и кричало том, что он этого не хочет, он хочет наконец уйти. Желтый это понимал, он видел это, и не хотел чтоб Вова сейчас плакал на коленях, с чужим хуем во рту. Вадим берёт лицо Вовы в руки, поднимает его к себе и смотрит в глаза. – Вов, не надо, ты чего? —Вадим убирает руку Вовы со своего ремня, приподнимает его и прижимает к себе, обнимая. Вова этой нежности не понял. Он хотел сделать это и уйти. Хотел, наконец, почувствовать то, что он свободен. В голову никогда не приходило то, что он когда-то окажется в таком положении, поэтому мозг, как и всегда, отрицал серьёзность всей ситуации. Вадим обнимал крепко, усадил себе на ноги, зарывался длинными пальцами в пшеничные волосы, чесал затылок, и иногда позволял себе клюнуть губами в весок или в щёку. Суворов обнимал в ответ, только не так крепко. Что от него хочет Вадим? Объятий? Поддержки? Он ему психолог что-ли? Зачем он держит его в этом сранном помещении, зачем он даёт надежды не другой выход? Нахера всё это? Вова не понимает. Что-то в этом Вадиме не так. Может, и не пидор вовсе. Может, просто хотел унизить, растоптать достоинство, улыбнуться своим успехам. Вова не знает, что он хотел, и от этого стрёмно. Может и попросит что нибудь по жёстче. Может, попросит жопу подставить, или хуй загнать. Может и не отпустит вовсе. Всё может. – Сегодня спать иди, завтра к утру домой пойдешь, —Уже через где-то час говорит Вадим, когда Вова сидит уже напротив, и ест мороженое. Оно было сладким, слишком. Вова ненавидел клубничное, но других не было. Вова сам не замечая этого, улыбается во все 32. Радость, будто бы детская, накрыла его с ног до головы, словно отец пообещал купить игрушку. Вова не мог нарадоваться этой новости, а спрашивать условия было стрёмно. Он вообще особо не говорил ничего, иногда прочищал горло от приторного комка, шмыгал носом и пытался тихо дышать. Дышать тихо почти не получалось, после случившегося он даже хотел заплакать. Гордыня не позволила, дохуя важный больно. Желтый выглядел грустным, хмурил брови, и уже сам курил, кажись, третью сигарету. Вова иногда заглядывался на него, слишком долго смотрел на сложенные в линию губы, и сразу отворачивался, впечатывая себе виртуальную пощёчину. Вадим думал о своём, и впервые не болтал без остановки. Обычно концов не знает, говорит про всё и вся, а Вова угукает и кратко кивает. О чём он говорил Вова, если честно, не помнит. Зато разговоры прямо на ухо, сладким шёпотом он помнит хорошо. Вова даёт себе ещё одну виртуальную пощёчину из-за этих мыслей. Какой ещё, блять, сладкий шёпот. Из-за этих разговоров он начал противится Вадима. Стоять рядом с ним, порою, было невыносимо. Невыносимо было, когда у Вовы на мыслях бывал полный пиздец, и он разбирал то, о чём говорит Вадим. Хотелось выпить целую бутылку коньяка, отрубиться до следующего дня, и потом уйти, как и обещал Вадим. Нарываться на чужой член Вова не хотел, и представлял то, как же он выглядел, когда упал на колени и начал стягивать чужой ремень. Выглядел он хуже чем все кошмары за всю жизнь. Выглядел он хуже шальной пули в Афгане. Настолько сильно унизился, когда мозги работали, ум разум присутствовали, а ком в горле вставал от отвращения. Придётся ли ещё так унижаться – Вова не знает. Надеется на то, что нет. Надеется на то, что всё пройдет. Надеется.