Бинхэ. Ло Бинхэ. С пика Аньдин.

      Самолёт со стоном наслаждения хрустит всеми костями в теле, разгибаясь из скрюченного положения, в котором просидел полтора шичэня, и почти чувствует себя человеком. Чай, чёрный и крепкий, как его белый лотос после испытания Бездной, за неимением кофе, давно остыл, закуски, отставленные на пол, чтобы на столе было больше рабочего места, выглядят несъедобными настолько, будто пережили нашествие сотни Небесных Демонов. Точнее, не пережили.       Почти как и сам Шан Цинхуа эту долбанную поездку.       Самолёт ебал бить ноги в такие дали, чтоб вас ебали, из-за того, что Ци Цинци кровь из носу понадобился какой-то хитровыебаный аленький цветочек, находящийся в хуево-кукуево, что до соседнего фандома ближе. Месяц трястись в повозке по направлению к краю земли (ещё немного и он точно достигнет его), чтобы неделю скитаться по болоту в тщетных поисках чёртового альпийского эдельвейса, будь проклят он и всё его семейство сложноцветных. В такие моменты Шан Цинхуа ненавидел тот мир, который создал.       И от основной работы с документацией поездка его не спасала. Заполнять свитки в трясущейся карете — то ещё удовольствие, скажет он вам.       Творец всего сущего обвёл мутным, уставшим взглядом пригостиничную забегаловку. Живот призывно заурчал. Есть хотелось до тошноты. Чиркнув заметку на склерозе обязательно сделать перерыв на обед попозже, Шан Цинхуа взял пиалу и в один глоток осушил её, отстраняя и задумчиво вглядываясь в дно, на котором в некоторые моменты своей жизни находился сам. Затем передумал и присосался к носику чайника. Пить хотелось зверски, даже больше, чем есть. А культурным человеком он перестал чувствовать себя уже давно, когда одичавший тыкал в болото палкой, чтобы не увязнуть в трясине и бесславно не потонуть. Будь проклято это растение и география местности, где оно растёт. Неужели ему так сложно было написать зелёные луга, радугу, райские кущи, голожопых ангелочков со стрелами? Почему болото?       Сидя за клавиатурой, Самолёт заставил своего протагониста страдать и теперь отдувался вместо него.       Своего сына и по совместительству главного героя Шан Цинхуа отправить не мог, у Бинхэ сейчас творился сущий пиздец в Царстве Демонов: бунтовал каждый и по любому поводу; Лорд Аньдин назвал это весенним обострением в связи с появлением нового привлекательного правителя, не успевшего обзавестись гаремом. Так что Ло Бинхэ, не до конца въехавший в агрессивно-любовные повадки соотечественников, предвкушающе размахивая двумя мечами, — одним своим и вторым конфискованным (отжатым) у запертого на пике Бингэ, чтоб не сдрыснул по-тихому или не сотворил лютой херни в их отсутствие — унёсся наводить порядки методом раздачи аудиенций каждой взбрыкивающей против тоталитарного режима личности. Естественно, прихватив с собой своих генералов.       Завоёвывать ученику Царство Демонов Шан Цинхуа никак не мешал и даже потворствовал его амбициям. Заставлять демонов страдать Бинхэ научился мастерски, особенно, когда ознакомил тех с бухгалтерией и логистикой в полном объёме. Самолёт мелочно чувствовал себя отмщённым, потому как не все представители доселе разрозненного государства обращались к нему с должной учтивостью и уважением. А стоило бы, если учесть тот объём работы, который он выполняет за два мира. (Чем, по правде говоря, ужасает своего ученика).       И тем удивительнее было увидеть протагониста практически за соседним столиком.       Шан Цинхуа, выпучив глаза, подавился чаем, кашляя и кашляя, как заправский курильщик со стажем в последней фазе расставания с лёгкими.       Эту вихрастую, кудрявую макушку он узнает из тысячи!       Что бы Ло Бинхэ здесь ни делал, какой бы из двух ни был, Самолёт обязан вызнать это у своего главного героя, потому что ему надоело страдать в одиночку. Главного героя в массы! Бинхэ в кадр, ну же!       — Ло Бинхэ, сын мой! Ты же говорил, что будешь в Царстве Демонов. Что ты здесь делаешь?       — Прошу прощения? — до диабета дружелюбно поинтересовался повернувшийся к нему вполоборота Тяньлань-цзюнь, вопросительно поднимая бровь. И то, что он был дружелюбен, не означало, что он не мог снести Шан Цинхуа голову.       Глаза Лорда Аньдин съехались в кучку к переносице, когда демон обернулся. Внутри Самолёта фальцетом истерично заорал и заматерился глас разума, окончательно переставший таковым быть. До сего знаменательного момента он и не подозревал у себя таких богатых вокальных данных даже мысленно. Это был крах.       Блядский боже. Fuck.       Шан Цинхуа судорожно пытается что-то придумать, что-то сказать, но он настолько напуган, что язык онемел и прилип к нёбу, и всё, что он может выдавить из горла — это жалкие предсмертные хрипы будущего покойника. Как же сильно он проебался.       Чёрт возьми, если Самолёту каким-то невероятным чудом удалось остаться в милости у Ло Бинхэ и не быть превращённым в человеческую палку, это не значит, что он захочет поднять планку, это не значит, что он захочет драконить настоящего отца своего сына.       Поэтому глупый, глупый рот Шан Цинхуа не придумывает ничего лучше, чем сказать:       — О, так это вы отец моего сына.       Внутри Самолёт кроет себя отборным небоскребным матом, потому что what?! Он сказал что?! Он совсем выжил из ума?! Ему надо спасти свою жалкую шкуру, а не приближаться к погибели спринтерским галопом! Лорд Аньдин не идиот и не безумец, чтобы вслух говорить такое намеренно, но периодически прерывающаяся связь языка с мозгом подводит его под монастырь.       Тяньлань-цзюнь полностью поворачивается к нему и уже с интересом вивисектора, нашедшего неведомую зверушку, которую с огромным наслаждением пустит под нож, наблюдает за его мученическими потугами исправить ситуацию. Демон кажется излишне довольным, будто ребёнок получивший новогодний подарок.       — Этот... обознался? — в отчаянии пробует Самолёт, и Тяньлань-цзюнь очень выразительно отрицательно мотает головой. И медленно поднимается. Нехорошо-нехорошо-нехорошо, как же это нехорошо. Но у Цинхуа есть ещё как минимум две попытки отгадать.       — У этого очень ужасное зрение! — он почти что плачет.       — Неа, — вопреки предкоматозному состоянию Лорда Аньдин, ещё веселее говорит Тяньлань-цзюнь.       Самолёт нервно шарит глазами в поиске своего спасения, своего последнего шанса. А потом Шан Цинхуа видит спасение.       — Я автор! Я автор этой книги! Эта книга — моё детище! Мой сын!       И кто из них больше удивляется, Тяньлань-цзюнь, почитывающий весеннюю литературу, или Цинхуа, увидевший порнушку собственного производства у него в руках, сказать сложно.       Тяньлань-цзюнь замахивается, и Самолёт прикрывает голову руками, прощаясь с жизнью. Ну, вот и всё. Так и закончится его жалкая жизнь в роли презираемого Лорда Аньдин. Шан Цинхуа зажмуривается, и…       Проходит секунда, вторая, третья… Боли он по-прежнему не чувствует. Он… уже умер? Цинхуа медленно и аккуратно приоткрывает один глаз.       — Можно автограф! — Тяньлань-цзюнь в двух руках протягивает ему весеннюю книжку и смотрит щенячьими глазами, которые Шан Цинхуа периодически мог наблюдать у своего протагониста.       Ну, они же отец и сын, вполне естественно, что они будут похожи, хотя лицом его главный герой скорее пошёл в красавицу-заклинательницу Су Сиянь...       Стоп… Что?!       Автограф?!       Самолёт дрожащими руками берёт литературу, вынимает из пучка кисточку и по-английски пишет Aeroplane.       И падает в обморок.       Он не настолько стрессоустойчив, чтобы выносить всё то дерьмо романа, которое преследует его.       (Когда через месяц Тяньлань-цзюнь появляется на Цанцюн за новым выпуском литературного шедевра Самолёта, ученики пика Аньдин уже даже не удивляются. Они уже привыкли к постоянно шастающим к их шицзуню демонам. Лишь бы работать не мешали и не добавляли неприятностей и разрушений, им хватает крушащих всё на своём пути учеников Байчжаня и их Лорда).