Тающий Мир

1

Ритуал-бдение Ганна завершила в мутный утренний час, когда лучи осеннего солнца забрезжили над землёй. Они едва пробивались сквозь плотные шторы, и казалось, будто реальность ограничивается лишь этой комнатой; остальное же – шум со двора и персиковые полосы, ложащиеся на пол там, где портьеры размыкались, пропуская свет, – лишь иллюзия. Травы дотлевали в пиале, и по гостиной стелился пряный дым; завивался под чёрным потолком, путался в зарослях растений. Остатки снадобья липли к пальцам, и она растёрла их, чтобы те впитались в кожу; сосредоточилась на шорохе ладони по ладони. Потрескивали фитили свечей. В клубящемся паре возникали случайные формы, а Ганна еле шевелилась, опустошённая, сжёгшая собственную энергию дотла заодно с благовониями. С каждым разом ритуал вытягивал всё больше сил. К счастью, обновлять щиты требовалось не так уж часто, и она перестраивала своё расписание так, чтобы последующие два дня коротать на диване с сериалом и маргаритой (пиццей или коктейлем, в зависимости от настроения). Не то чтобы она нуждалась в нескольких днях, хватило бы и одного – её Ручей восполнялся быстро, – однако вокруг крутилось слишком много людей, и порой она пользовалась возможностью оградиться от них. Ото всех, кроме особенных гостей, конечно же. Тех, ради которых бдение и затевалось… в какой-то степени. Она рисковала. Щиты спадали – лишь на миг, но и его было бы достаточно, чтобы юркий дух проскользнул меж щелей и обосновался там, где не следовало, прежде чем на месте старой брони воздвиглась бы новая. Однако игра ва-банк стоила того: стены напитывались самой её сущностью, становились продолжением её воли, и оскорбление Ганны превращалось в оскорбление её дома. Электричество потрескивало в воздухе, и, невзирая на опасную лёгкость в костях, она чувствовала себя защищённой. Как ребёнок, прижавшийся к боку алабая; с той лишь разницей, что алабай – её собственная магия. Куда более яростная, чем она сама. Ганна Ильменская не убила бы нарушителя границ даже по веской причине, магия же не раздумывала о последствиях – просто устраняла угрозу. И, боги свидетели, перед этой встречей – встречей, которую она ждала и всегда дожидалась, – безусловная преданность, какую ведьме даёт лишь её сила, Ганне бы не помешала. Лавр и Соль никогда её не принуждали, но она видела очень, очень разное, и потому не сомневалась, что час, когда это случится, пробьёт рано или поздно. И готовилась – убеждалась, что магия наточена и ощерена, а квартира дышит, словно живое существо, так что особенные гости ощутили бы мощь, скапливающуюся, словно влажные массивы джунглей. Часы над дверным проёмом, выкрашенным в красный, мерно отстукивали половину седьмого утра. Он – или она, – должны прибыть с минуты на минуту. Протерев глаза, саднящие после бессонной ночи, она возблагодарила Зелёную Мать, омыла медные сосуды речной водой из кувшина и, накрыв их медными же крышками, убрала в ящик. Слабость накатывала, растекаясь по загривку, и, не оставайся у нее важных дел, она легла бы прямо на прохладный пол. Хека, услышав, что его ведьма зашевелилась, запрыгнул на столешницу и потёрся о её обмякшее запястье. Ганна почесала его, как ему нравится, и улыбнулась. Лишь его взгляд – пуговичный, мерцающий сочувствием и беспокойством, – подтолкнул встать с барного стула и заварить жасмин. Тот унимал тошноту. Накрывать стол она не стала, только провела полотенцем по чашкам из сервиза, пока в чайнике закипала вода, и переложила мини-круассаны из магазинной упаковки в хрустальную вазу. Хека не устоял перед искушением и, умыкнув круассан, удрал за кресло. – Балбес, – цыкнула Ганна, – тебе же не понравится. Обычно фамильяр охотился сам, в соседнем Воронцовском парке. Она лишь насыпала бруснику или рябину в блюдце на подоконнике, заставленном рассадой: там он лакомился ими, довольно облизываясь. Но порой подворовывал, чтобы развлечься самому или развлечь свою ведьму. Она с удовольствием обняла бы его, забравшись под плед, и спала, спала, спала, пока вместо солнца снаружи не зажгутся фонари. Однако дверной звонок всё-таки прозвенел. Хека курлыкнул, взметнувшись ей на плечо; стряхнув крошки с бурого меха, она прошептала: – Богиня, дай мне стойкости, – и направилась в прихожую. Прежде, чем повернуть замок и снять цепочку, туже затянула пояс домашнего кимоно, расписанного журавлями. Проверила, надёжно ли в рукаве, чуть ниже локтя, закреплён мешочек с изумрудным порошком. Она предпочла бы не применять его, однако Лорд Сирил посылал к ней тех из служителей, кто в полной мере понимал, с кем имеет честь говорить – не послушников, а жрецов, вершащих волю Храма. Обычно она уважала их замкнутость, однако теперь искала ответы, которые они могли бы дать, но не стали бы. И это весьма всё усложняло. Сирил не посвящал её в свои тайны, даже когда они делили постель. С тех пор изменилось многое – и всё же, кое-что оставалось прежним: например, её принципы. Она собиралась хотя бы попытаться развязать гонцу язык, и откупорила бы склянку, лишь окажись затея абсолютно безнадёжной. Своей интуиции она доверяла. А в последние недели, если не месяцы, та металась, предрекая нечто неправильное, выходящее за рамки, и отнюдь не так, как обычно выходят за рамки события в Тающем Мире. Тот будто замер перед чем-то непростительным, а ведьма её статуса не имела права отмахиваться от предчувствий, особенно таких – поднимаемых изнутри той же силой, что разливает над полями утренний туман. Её одолевало не любопытство и не беспокойство, а нечто исполинское, как назревающий штормовой фронт. Поэтому она открыла дверь. Её… связь с Сирилом должна была принести плоды – лучше поздно, чем никогда. Колдовской дым туманной взвесью клубился в прихожей. Ганна облокотилась о дверную раму, загораживая гостю проход. Она могла быть хлебосольной хозяйкой, но ему следовало помнить, что Лавру и Соли здесь не рады – вернее, не рады тому, кто за ними стоит. Сегодня он мог удовлетворить её любопытство, и, будь она менее опытной, приняла бы его с распростёртыми объятиями – но она всегда подчёркивала свою неприязнь, и потому собиралась вести себя предсказуемо. Так же, как вела себя всегда. Хека на её плече оскалился и зашипел. – Вы ему не нравитесь, – сказала Ганна и язвительно добавила: – Мне тоже. Хотя здесь она слукавила: будь гонец кем-то другим – не адептом, не собратом Сирила, – и встреться они случайно, в каком-нибудь баре или на лекции в библиотеке, она, возможно, поймала бы его взгляд. Возможно, намеренно смутила бы его, а затем спросила, на каком он факультете, и какой греческий ордер ему ближе, ионический или коринфский. Он действительно выглядел как студент архитектурного со специализацией на античности: едва ли старше двадцати, с тёмными локонами, волнами ниспадающими на лоб, и чем-то римским в чертах лица – острым, честным и строгим. Улыбнулся он приятно. Открыто. – Печально слышать, госпожа. Быть может, небольшой подарок сместит чашу весов в мою пользу? – и лишь тогда она обратила внимание на его ношу. Цветы. Высокие стебли, унизанные жёлтыми соцветиями с розовыми сердцевинами. Ещё совсем юные, но уже могучие… как и всякий сорняк. Она почти расхохоталась: мальчишка дарил ей сорняк! И не случайный. Не только потому, что из его сока изготавливали яд – но и потому, что медвежье ухо считалось цветком ведьм. Настолько, что давным-давно, на севере, тех, кто позволял ему разрастись на своей земле, сжигали на кострах. Она родилась на пару веков позже и куда южнее, но её мать до конца жизни называла его ведьминым конусом и умела делать многое, имея при себе два-три пучка. Гонец хорошо подготовился. Но прежде, чем она неохотно сообщила бы ему об этом, он хитро прищурился: – Рад, что сумел угодить. Не все любят жёлтые цветы, но я взял на себя смелость предположить, что для вас важнее практичность. Братья и сёстры упоминали о вашем саде, и, насколько я мог судить по описаниям, каждое растение в нём имеет своё предназначение. – Да, – не впечатлилась Ганна. – Как правило, именно это и подразумевается под ведьмовством. Как тебя зовут? – Валентин, госпожа. – Валентин. Возьму на себя смелость предположить, что всё это… – она жестом обвела стебли, проклёвывающиеся из «гнезда» ворсистых листьев, – … затевалось, чтобы меня задобрить. А медвежье ухо даже не экзотично. Посланник ничуть не стушевался: – Зато чрезвычайно полезно. У меня получилось? Она нахмурилась. Что-то с ним было не так – он даже не походил на жреца. Ни атласной мантии с вышитым вдоль подола меандром, ни золотой маски – лика Аполлона, ни даже едва уловимого аромата мирры, что вился за служителями, словно те источали его собственной кожей. Обыкновенный молодой человек в уютном свитере; к влажным после прогулки кедам прилип палый лист, на костяшках пальцев подсыхали волдыри – судя по всему, в садоводстве он был не слишком аккуратен. Те, кого он назвал братьями и сёстрами, начинали диалог с поклона и пространной речи, восхваляющей Лорда Сирила – он же смотрел прямо, прозрачно и чуть насмешливо. Она впустила бы его, так или иначе. Однако если так подумать, она не помнила, кто в последний раз просто, по-человечески, звонил ей в звонок и приносил цветы. Пусть и ядовитые. Пусть и потому, что понравиться ей было его заданием. – Проходи в зал. Фамильяр покажет дорогу.

2

Пока она размещала медвежье ухо в отдельной комнате – некогда та принадлежала матери, и Ганна из сентиментальных соображений хранила в ней ядовитые растения, – Валентин вежливо снял кеды и поставил в угол. Хека, спрыгнувший с её плеча, пискнул, зовя гостя за собой, и тот с лёгкой улыбкой последовал вглубь квартиры. Чтобы добраться до зала, нужно было пройти через длинный коридор, заставленный карликовыми деревьями, раскидистыми фикусами и грибными теплицами; Валентин озирался с кротким интересом. Защитный дым обволакивал его, точно сторожевой зверь, но он двигался плавно, и, вешая на крючок джинсовую куртку, вдохнул полной грудью: – Чарующий аромат, госпожа. Как лес после дождя. Она вскинула бровь. Ещё никто не называл её магию «чарующей» – стихия не может быть ничем подобным. Особенные гости ёжились, как от холода, когда колдовское марево прикасалось к ним, однако Валентин его будто не замечал. Только прежде, чем расположиться в зале, выдохнул облачко пара изо рта, так что блёклый свет из-за штор окрасил его зимней синью, и, улыбнувшись, исчез за дверным проёмом. Улыбался он, похоже, постоянно. Подходящее место для сорняка Ганна нашла сразу, но, не удержавшись, надела перчатки: расправить стебли, оценить, сколько яда из них можно нацедить. Когда она вернулась в зал, посланник уже устроился на диване: деликатно, на самой кромке, с пригоршней ягод с подоконника в сложенных лодочкой ладонях, которую протягивал фамильяру. Хека вёл носом, попавшись на наживку. Она думала, он обязательно укусит, хотя бы за подушечку пальца – вздорная норка норовила цапнуть каждого, кто ей не нравился, а не нравились ей все… Судя по всему, кроме этого гонца и той девчонки из пекарни. И с обоими они встретились на этой неделе. Она уже направилась к подносу на барной стойке, где заваривался жасмин, когда Валентин порывисто вскочил с дивана: – Госпожа, позвольте мне. Ритуал вас наверняка истощил, а я был бы рад немного поухаживать за вами. Она хмыкнула – но широким жестом указала на кухню и с облегчением опустилась в кресло. Голова раскалывалась. Пока он звенел английским фарфором, она прикрыла глаза, пережимая переносицу. Восход распускался медленно, но верно, и розовые блики порхали по стенам, будто пух. Коготки фамильяра скребнули по журнальному столику; он покосился на неё, принюхиваясь к ягодам. Поморщившись, она повелительно махнула рукой – ешь. Всё слишком ярко, всё слишком громко. Прежде, чем поставить перед ней поднос, Валентин плотнее задёрнул шторы. Непроницаемые, те погрузили зал в почти кромешную темноту – если бы не фитолампы и увлажнители воздуха с подсветкой. Его радужки сверкнули, неестественно серебряные, без зрачков. Перевёртыш – или, как их сейчас часто называют, шейпшифтер. В «родном» ли он обличье сейчас? Известно ли ему вообще, каково оно, его «родное» обличье? Она слышала, подобное часто случается с перевёртышами – с самого детства они подстраиваются под чужие ожидания, и порой не помнят самих себя… – Ты неплохо осведомлён о бдении. Или я настолько ужасно выгляжу? Он фыркнул будто бы оскорблённо: – Ваше имя часто произносится в Храме, госпожа. Уверен, вы неплохо об этом осведомлены. – Она усмехнулась, принимая шпильку в свой адрес. – Я не мог не расспросить братьев и сестёр; не скрою, не только потому, что хотел исполнить поручение Лорда, но и из любопытства. Надеюсь, вы мне это простите. Угрызений совести он не испытывал, однако она не имела ничего против. Мальчишка есть мальчишка – облик мог ему не принадлежать, зато блестящий взгляд выдавал юный возраст и присущую ему любознательность. – И кому ты задавал вопросы? Только старшим, или Лорду тоже? – Тревожить господина я бы не дерзнул. Старшие рассказали достаточно – всё, что нужно знать, – непринуждённо, словно фокусник, он разлил жасмин по чашкам, поднимая чайник так высоко, что струя запела, ударяясь о фарфор, при этом не разбрызгав ни единой капли. – Для меня честь стоять перед вашими глазами. – Он церемониально приложил ладонь к сердцу. – Надеюсь, мой подарок поможет в вашем ремесле. «Всё, что нужно знать». Он увильнул от темы историй, передающихся среди учеников, но байки, слухи, сплетни до него точно доносились – о том, почему главный жрец Храма раз в десять лет велит передать приглашение на священное празднество одной московской ведьме. И даже если бал проводится на другом конце света, посланник отправится лично… а ведьма приветствует его, спустив с цепи свою силу, будто пса, как если бы перед ней стоял враг с клинком, извлечённым из ножен. И каждый раз главный жрец безропотно стерпит отказ. Валентин наверняка пришёл к очевидным выводам. И они так и напрашивались на то, чтобы на них сыграли. Она пригубила отвар: – Приятные слова, юноша, но лестью меня не купить. Ты и другие до тебя – змейки, посланные старым змеем, чересчур трусливым, чтобы приползти ко мне самому. – Это так, – не стал спорить Валентин, и минутная сдержанность оставила его, уступив заговорщицкому шёпоту: – Но передавать Лорду, что он змей, и к тому же старый, я не буду. С вашего позволения, госпожа. – Он знает, какого я о нём мнения. Я провела с ним столько лет, что они могли бы сложиться в чью-то жизнь. – Щепотка задумчивости. Грамм сожаления. Драматическая пауза. – Он изменился? Лорд всегда был чем-то одержим. Интересно, чем он одержим сейчас. У глаз Валентина собрались морщинки от смеха: – Не могу ответить, госпожа. Для меня он неизменно мудр и неизменно добр. Умный мальчик. Хотя она предпочла бы, чтобы он был более беспечным – мысль о сыворотке правды отвращала. Скривившись от боли в виске, она протянула ему руку, желая расквитаться со всем скорее: – Ладно. Отдавай то, за чем пришёл. Он тут же стал серьёзен: отставил чашку, выпрямился и встал перед ней, как настоящий герольд. В руках его оказался конверт кремового оттенка, из дорогой бумаги с золотым тиснением – из тех, что рассылают в честь свадеб монарших особ. Сирил всегда трепетно относился к деталям: в своём итальянском дворце он держал целый сундук с редкой бумагой – единственный сундук, к которому у неё имелся ключ. – Лорд Сирил передаёт поклон, – формально отчеканил Валентин, – и, позволяя себе некоторую дерзость, выражает надежду, что вы примете его руку в качестве сопровождающего на Бал Костяной Луны. В этом году он состоится в Москве, и после торжества Лорд Сирил хотел бы пригласить вас на прогулку по столице. Он давно не посещал вашу страну и был бы рад услышать, как менялся город, из первых уст. Ганна едва не расхохоталась: в последний раз, когда он рискнул проявить такую вольность, она сожгла приглашение и вынудила девчонку-посланницу вернуть ему пепел в банке с жуками-мертвоедами. У него не было права на «некоторую дерзость» и «выражение надежды»; у него изначально не было права даже посылать к ней жрецов со сладкими речами. Обычно на этом моменте она откидывала конверт на стопку коммунальных счетов и просила гонцов удалиться. Иногда – разрывала его прямо перед ними, а однажды скормила плотоядному цветку размером с телёнка, который ей отдала на передержку знакомая травница. Она поступила бы так и сейчас и забыла бы об идиотском спектакле на следующие десять лет, но «штормовое» предчувствие ворочалось, настойчивое и зудящее. – Ему бы много чего хотелось, – поморщилась она с тщательно выверенной досадой. – И вы с ним ставите меня в весьма неудобное положение. Священное празднество в моём городе, и столь щедрое приглашение от самого Лорда – сложно отказать. Бал Костяной Луны не проводился в Москве более столетия, ты знаешь? Для Тающего Народа здесь это невероятное событие. Он задумался, а затем кивнул: – Ваше отсутствие возмутит их, госпожа. Как от одной из великих ведьм столицы, от вас будут ожидать присутствия на церемонии. Вы могли отклонять приглашение прежде, ведь Бал проводился в других странах, и Лорд Сирил выражал вам своё личное почтение. Но теперь это политический зов. Она склонила голову: всё правильно. Не то чтобы сливки Тающего Народа «возмутились» бы – скорее, просто удивились. Она проделала чертовски хорошую работу, обеспечивая себе место на вершине и при этом оставаясь независимой: не привязанной к ковенам, не задолжавшей алхимикам, не присягнувшей вампирским князьям. От неё никто ничего не ожидал, хотя все желали её видеть – но Валентину знать об этом было не обязательно. – Я приняла его предложение лишь раз, в Петербурге, ещё в начале прошлого века. С тех пор – никогда. Я надеялась, он даст мне лазейку, не отправив гонца, но нет – Лорд, как и раньше, любит ставить людей перед невозможными выборами. Что-то в её маленькой отповеди задело струну – Валентин помрачнел, согнувшись в полупоклоне: – Мне жаль, что я принёс дурные вести, госпожа. Я не был достаточно почтителен, и для вас было бы недостойно принять приглашение в подобном тоне… Ганна оборвала его прежде, чем он развернул бы идею: – Глупости! Ты просто гонец – не тебе заставлять меня принимать приглашение или отказываться от него. Садись и допивай чай. Валентин подчинился беспрекословно, но с видом, будто она отвесила ему подзатыльник. Впрочем, лучше так, чем позволять ему подставляться под удар – и ради чего? Причудливого благородства, несвоевременного рыцарства? К тому же, она намеревалась принять предложение Сирила – ещё ночью, раскуривая травы на алтаре. Равновесие никогда не нарушается случайно, особенно накануне величайшего из празднеств, и она нашла бы ответы, лишь проникнув в самый его центр. Но Сирил должен был быть убеждён, что таковы её обстоятельства – не её воля. Было бы смешно саботировать план потому, что гонец решил защитить её от своего господина и принять на себя вымышленную вину. Крайне неуклюже, но… лестно. Странный, странный мальчик. Рассеянно прокрутив конверт между пальцев, она вскрыла печать. Внутри не оказалось ничего, кроме самого приглашения, написанного от руки: ни громких обещаний, ни подкупов вроде кольца или броши. К счастью. Столь помпезного жеста она бы не выдержала. Бумага с приветствием, адресом и временем была из столь же дорогого материала, венцы букв на ней заворачивались чернильными змеями. Его почерк Ганна узнала бы где угодно, как и авторство наброска Сити в нижнем углу. Сзади был отпечатан QR-код, и она хмыкнула: до чего новомодно для кого-то, кто застал миллениум дважды. И, разумеется, Бал должен был занять целую башню в Сити. Наверное, потому, что с эго Сирила могла состязаться разве что Федерация. Лишний раз Ганна старалась туда не ездить: бетон и стекло накладывали на каналы такой блок, что приходилось сутками медитировать в роще. Не то чтобы Сити ощущалось гнилым или проклятым местом, скорее, вакуумом – лакуной в энергетическом ландшафте, где внутренние ориентиры сбиваются, а свет поглощается не темнотой, но отсутствием света. Слишком человеческий район, глобальное изваяние цифровых идолов. Под гнётом небоскрёбов никто из Тающего Мира не чувствовал себя в безопасности. Внезапный выбор со стороны Сирила… только он никогда не делал ничего «внезапного», за чем не стоял бы доскональный расчёт. К чему собирать Тающий Народ на сакральное празднество там, где нет ничего сакрального? Она покосилась на гонца. Валентин обиженно дышал в английскую чашку, второй рукой щекоча фамильяра. Тот подставлял пушистый живот, клекотал, будто смеялся. На мгновение у Ганны улетучились все мысли: Хека не вёл себя так – никогда и ни с кем. Он был игрив и порой настырен, но только с ней, со своей ведьмой, и почти всегда – если пытался её отвлечь. А теперь подбадривал случайного гостя. И весьма успешно: сдаваясь, Валентин приподнял руку вместе с норкой, цепляющейся за вязь свитера, и принялся катать его, радостно закурлыкавшего, вверх-вниз. – Кажется, я ему нравлюсь, – хихикнул Валентин. – А вы говорили, что нет, госпожа. Она глотнула отвар, обуздывая напряжение. От перспективы подливать ему зелье её физически затошнило. Чутьё её не обманывало – не в том, что касалось северных ветров, тьмы, выплёскивающейся из берегов, и Сирила. Когда он скитался по Европе и Америкам, она спала спокойно: пока волк кормится в дальних угодьях, нет нужды снимать со стены карабин. Но и забывать о том, что волк есть, тоже не стоило. Он вернулся бы в Москву рано или поздно; она это знала. Но сто лет – долгий срок; за сто лет смертные превращают быль в миф. Наверное, и для неё он стал полузабытым воспоминанием, чем-то, что случилось с ней однажды – и о чём можно рассказать историю… Но теперь история перетекала в настоящее: он указал для неё адрес, где вот-вот началась бы их личная партия. Первые двадцать лет она постоянно прокручивала реплики, которые бросила бы ему, обличительные и жгучие. Однако сейчас сцена развернулась бы иначе; она ни за что не опустилась бы – ни до обиды, ни до подобострастия. Она всегда играла белыми. И лишь от неё зависело, установит ли она преимущество с первого хода. Сирил славился своим хладнокровием, и чтобы тягаться с ним, ей следовало быть беспощадной. Опрокинуть мешочек над чашкой гонца, выудить из него всю возможную информацию. Но Хека признал мальчишку, как друга, а ритуальный дым продолжал извиваться, бледный и ленивый. И она решила: «К бесам!» – Ты ведь и впрямь пришёл не только из-за приказа? Хочешь просить о чём-то? К её изумлению, Валентин не стал открещиваться или намекать на что-то. И даже не перестал улыбаться – разве что взгляд стал чуть печальнее. – Да, госпожа. Я здесь, чтобы умолять вас посетить Бал Костяной Луны. Она хмыкнула – так, что Хека завозился, чуя её раздражение, и перелетел к ней на колени, оскользнувшись на струящейся ткани кимоно. – За этим Сирил тебя и отправил. Я в курсе. – Нет, госпожа! Простите мою косноязычность, – он хрустнул костяшками, сминая собственные пальцы. – Я прошу не о том же, что и Лорд. Мне кажется, на Балу должно что-то случиться, что-то ужасное. А о вас ходит молва, госпожа, и в Храме, и в городе – о том, как вы помогаете людям, и что когда-то вы с Лордом были близки. И я подумал, что, если вы знаете его и то, на что он способен, вы могли бы поверить мне. Ей потребовалось всё её актёрское мастерство, чтобы не податься вперёд. С каждой минутой всё лучше и лучше: она хотела узнать хоть что-то, прежде чем соваться в логово дракона, а получила мальчишку, проходящего через то же самое, что и она давным-давно. Или, по крайней мере, через что-то похожее. Боготворить Сирила было естественно, но открывать глаза на то, что он представлял собой на самом деле – мучительно больно. В голосе Валентина звучало разочарование, приправленное страхом – те же ноты, что она слышала у себя почти век тому назад. Потому что разрушать чары Сирила страшно: он умел внушать людям их собственный образ, искажённый его целями. Сбрасывая его взор, ты вдруг понимал, что не подозреваешь, кто ты и чего хочешь сам; что ты боишься всего, ведь он был единственным смыслом твоей жизни – смыслом, который оказался ложью. И ты становишься незнакомцем для самого себя – незнакомцем, которого не слишком хочешь узнавать ближе… – Я тебе верю. Смысл её слов дошёл до него не сразу. Но затем он судорожно вдохнул и тут же заозирался, словно храмовые каратели подстерегали за углом. – Здесь тебе ничто не угрожает, – пообещала Ганна. – Щиты молчат. Я бы не тревожила тебя вопросами, но мне нужно понимать, что ты имеешь в виду. Что случится на Балу? – Не могу ответить, госпожа, – упрямо сказал Валентин. – Порой Лорд не посвящает в свои планы даже приближённых, а я лишь смотритель одного из залов. – Однако он отправил тебя ко мне. Значит, ты не невидимка с пылевой тряпкой. – Нет, госпожа. И всё же, у меня нет ответа. Я знаю только, что в ночь, когда на небеса выкатится Костяная Луна, произойдёт нечто чудовищное. Я… Он запнулся. Ганна не стала его подталкивать: теперь, когда они докапывались до правды, «читать» его было нетрудно. Настолько, что она не нуждалась в контексте, чтобы угадать, о чём он думает. Я столкнулся с чем-то, не предназначенным для любопытных глаз. Я усомнился в мотивах своего господина, и теперь, пока его тайна открыта мне, он мой враг, против которого я бессилен, потому что слишком мал и слаб. Он определённо что-то видел, но, вероятно, сам не понимал, что именно. На него следовало надавить; вынудить размотать ниточный клубок, отслоить воспоминание за воспоминанием, добираясь до сути. Но она не нашла в себе такой жестокости: от кокетливого жреца с острым языком остался лишь растерянный юноша, которому некуда идти. Он нервно сомкнул ладони, упершись ими в угол стола, но пытался улыбаться. И она не могла не уважать это: то, как он вёл себя, и то, как рискнул обратиться к ней за спиной своего повелителя, в то же время выполняя его распоряжение. Довольно умно. Наверняка он виртуозно лгал, раз выслужился перед Сирилом так, что тот послал к ней именно его. – Я молю, – прошелестел Валентин, – о снисхождении, госпожа. Я не знаю, как быть, но даже если бы знал, наверняка ничего не смог бы сделать. В звенящей тишине, разбиваемой лишь тиканьем часов, она встала с кресла. Рассекая ритуальный дым, подошла к окну и отогнула портьеру. Снаружи занимался день; солнечные зайчики, словно веснушки, оставшиеся с лета, уже истаяли, и тусклый свет плескался над двором, будто молоко. Серые и белёсые облака кое-где загустевали, поддёрнутые чернотой, сулящей одну из последних гроз перед заморозками. Она открыла форточку, и в квартиру метнулась промозглая сырость. Тёплым теперь притворялось лишь раннее утро, быстро сменяющееся мраком, спеющим, точно червивое яблоко. Богиня, до чего же она ненавидела этот сезон! Зато его ветер мгновенно приводил в себя: на высоте двадцать второго этажа он не ведал жалости. Уже через минуту у неё запылали щёки. – И каковы же твои ожидания от меня, Валентин? Что я сокрушу коварный замысел верховного и выйду сухой из воды? Цвет схлынул с его лица; он затравленно стрельнул взглядом в окно – не так, будто хотел сбежать, а как если бы готовился защищаться. Словно нет ничего более отвратительного, более преступного, чем восстать против Лорда, и он предатель, заслуживающий наказания, за которым обязательно явятся. Возможно, он даже не думал о своей «мольбе» в таком ключе, обманывая самого себя, будто не понимает, чего желает. Однако он должен был осознавать последствия. Ганна откликнулась бы на его призыв – ради себя, – но не допустила бы, чтобы он ввязался в борьбу, ставки которой ему не ясны. Она собиралась использовать его. Совсем немного, и всё же. Пусть верит, что она согласилась проверить его подозрения лишь потому, что он попросил её, но при этом не кидается в шторм вслепую. Она обернулась к нему, и ей померещилось, будто по ободу его почти ртутных зрачков вспыхнуло серебряное пламя. Он улыбнулся – опять, – и его страх предал разве что чуть дёрнувшийся уголок губ. – Едва ли кто-то кроме вас осмелился бы пойти на подобное, госпожа. Вернее, кроме нас, если вы меня примете. Мне далеко до вашего могущества, но я мог бы пригодиться; вы, должно быть, заметили, что я перевёртыш. И я неплохо обращаюсь с даром: принимаю формы насекомых, а вскоре смогу обратиться туманом или росой. Наставники при Храме говорят, что таким, как я, всегда есть, чем служить… и всё, чему я научился, я предлагаю вам. Я понимаю, о чём прошу. И если что-то действительно произойдёт, приму всю ответственность. – «Действительно» произойдёт? Ты сомневаешься? – Я не прорицатель, – пожал плечами Валентин, – и многое из того, что привело меня к вам, не имеет смысла. Но если интуиция может обманывать, то глаза – нет. Солнце матовым диском висело над плоскими крышами многоэтажек. Со сливной трубы, проходящей над окном, капали остатки вчерашнего ливня; несколько прохладных дождинок упало на тыльную сторону её ладони. Аромат герани поманил насыщенной горечью, и, невзирая на назойливое скребыхание под рёбрами, она ощутила себя… воспрянувшей. Боль в голове не утихла, но уже не сжимала череп свинцовым обручем. Отчего-то вспомнилась девчонка из пекарни: со стрелками на капроновых колготках и искусанными кутикулами. Глаза у неё были карими, настолько светлыми, что казались янтарными; мутными и в то же время ясными, как если бы она наблюдала за конным рыцарем из-под поверхности озера, и неподпоясанные одеяния оплетали её, точно водоросли… Взгляд у них с Валентином был одинаковый: как у лани, что убегала от опасности так долго, что в конце концов замерла, встречая её уязвимой грудью. Подушечкой большого пальца Ганна отрешённо провела по буквам на приглашении, цепляющимся друг за друга, словно звенья декоративной цепочки. За свои совсем не долгие для ведьмы годы она убедилась: ничто не происходит просто так. Источник колдовской силы называют Ручьём по множеству причин, но самая главная: причаститься к нему означает соприкоснуться с жизнью – а жизнь есть движение, искрящаяся переменчивость. Если стоять в рокочущем потоке, упираясь в дно, рано или поздно он собьёт тебя с ног; чтобы взять у реки, нужно отдаться ей. Стать её течением, её камнями, её рыбами, лисами, утоляющими ею жажду, и медведями, стерегущими в ней нерест. Стоячая вода зарастает тиной. А Ганна засиделась на месте, разнежилась, укоренилась. Быть может, таков новый урок. Или завершение невыученного старого. – Ладно, – вздохнула она. – Я пойду на Бал Костяной Луны. Но слушай внимательно, Валентин – я хочу, чтобы ты передал Лорду Сирилу в точности то, что я скажу. Моим голосом, если понадобится. Но он должен поверить мне, а значит, поверить и тебе – и если у тебя получится, возможно, только возможно, мы увидим что-то из того, что он хотел бы скрыть…