Одиночество в толпе, холод на солнце

Утро будто бы и не наступает – слишком холодное, темное и мрачное для настоящего, как продолжение ночи. Дань Хэн стоит у окна и всматривается слипающимися глазами в серое небо, гадая, хватит ли сил осуществить все задуманное сегодня. Закрыть глаза до конца ночи больше не получилось, более того, он боролся с желанием вовсе покинуть свой дом, но в итоге пришел к решению не торопиться. Это все равно последняя ночь здесь. На кухне еще остались овощи, но аппетита или просто желания что-либо съесть так и не появилось. Он смотрит на бобы в мешочке, на купленный вчера сыр, и от мысли о пище к горлу подступает тошнота. Обычные бытовые дела кажутся чрезмерно сложными, и Дань Хэн оставляет их до лучших времен. Тревожной искрой в мыслях пульсирует одно-единственное. Он был так близко. Всего в шаге от катастрофы, и уже ощущал ее привкус – соленый, острый и терпкий, на языке до сих пор оставалась горечь. Потому, запив ее водой, Дань Хэн торопливо отправляется в путь. До поезда времени остается не так много, но и нужно ему всего ничего, лишь задать несколько вопросов. А еще отвлечься, потому что думать желания больше нет. Небо серое, как всегда здесь в это время года. Кажется, даже воздух выцвел, и ветер обрел слабый запах тлена. Или это его преследуют воспоминания? Алый взгляд в самую душу, ощущение гибели, затаившейся уже на следующем шагу, ужаса, холодно прилепляющего к мокрой спине тонкую рубашку. Осознание, а с ним нежелание принимать. Снова пришло время побега, но в этот раз уже в самом деле выбора не существует. Убивать Блэйда он не желает. Становиться его жертвой – тем более. В таверне работает господин с вороватым взглядом и скрипучим голосом. Он выслушивает вопрос, хмурится, щурит свои глаза на Дань Хэна так, словно увидел безумца. – Какой такой мужчина в плаще, не помню никого. Терпения хватает, чтобы подробно ему все объяснить. Расписать день, когда они встретились. Даже припомнить их заказ. – Да это ж так давно было... – В деревне не так много новых посетителей, – резонно замечает Дань Хэн. – Да, да, потому и говорю – никого не было! Спрашивать еще раз нет смысла, и он покидает таверну. Горло неприятно сжимает, смотреть в глаза прохожим страшно. Что, если он видит там совсем не то же, что и другие? Что, если проклятая кровь внутри давным-давно его изменила, а он того и не знал? Священник тоже пожимает плечами, начинает говорить что-то о вечности, об отмерянных Господом испытаниях и боли, без которой невозможно полноправно попасть на небеса. Дань Хэн горько хмыкает – может ли быть, что слова эти внушил ему Блэйд? Как-то подозрительно похоже. Но он повторяет то же, что и остальные: – Нет, юноша, никакого мужчину с длинными черными волосами и в плаще я не видел. И Дань Хэн, по его словам, прогуливался здесь и сидел на лавочке в саду в одиночестве. Священник его помнит, и он не нарушал его покой, ведь кто знает, какие мысли одолевали его в тот момент. Всем порой нужно одиночество, в этом ничего дурного и неправильного. Ведь именно одиночество помогает постичь Господа… Дань Хэн морщится и крепко жмурит глаза. Улицы становятся ему невыносимы. Даже необходимость добрести до дома утомляет. А дома он собирает вещи. Их так мало, он провел здесь столько долгих вечеров, но так и не успел обжиться. Вообще ничего не успел сделать, только наметил планы, собрался действовать, и все завершилось тревожной алой точкой во мраке. А теперь… поезд отбудет через два с половиной часа. Дом еще не знает о его планах, он встречает обманчивым уютом, к которому Дань Хэн успел привыкнуть. Бобы в мешочке, метла в углу, отставленный к окну стул и подсвечник, который он никогда больше не зажжет. Впрочем… Это снова похоже на соблазн, но он четко знает, что ничего подобного Блэйду больше недоступно. На шее Дань Хэна висят четыре семейных амулета, рано утром он провел короткий ритуал, который не позволяет больше вмешиваться в его разум. Никакого воздействия быть не может. И все же… Дверь смотрит на него мрачными цепями и настолько невзрачной ручкой, что на нее не хочется обращать внимание – сделать вид, что ее вовсе нет, и дверь эта никогда не открывалась. А еще она холодная, куда холоднее, чем любая мебель или утварь в доме. В подвале все такие же пыльные ступени, пахнет затхло и сыро, и по спине сами бегут мурашки. «Я же пожалею». Это столь очевидно, что даже странно думать. Пожалеет, конечно. Он – не охотник, но ничего не поделаешь с кровью, прошлым, с кармой, которую он всегда отрицал, однако… «Я отрицаю ее и сейчас». Дверь отворить сложно, замки совсем проржавели. О вогнанном в теле коле и речи не идет – его вытащить удается с пятого или шестого раза. И само тело… это ссохшаяся мумия, лишь по остаткам одежды и длинным черным волосам, скрывающим давным-давно мертвое лицо, можно понять, кто это. «Я буду скучать». Мысль очень жестокая, но Дань Хэн пообещал себе быть честным. Сейчас день, Блэйд не способен действовать и спит глубоким сном, а его чары обезврежены. И все же история, которую он вчера поведал, не позволяет уехать просто так. Истории нужно завершать, а не бежать от них. Он и так слишком долго скрывался. – Я ничем тебе больше не помогу, – холодно проговаривает он, едва касаясь пыльных, но очень гладких волос, – потому просто позволь мне завершить эту историю окончательно. Он пожалеет, но еще больше пожалел бы, если бы уехал просто так.