И имя ему "Ветер"

Кёнсу ночь не спит. Сидеть и дырявить дверь Гаюль взглядом, будто это что-то могло менять. Их ссора как острый шип в душе. Кёнсу по тихоньку сходит с ума, и лечение будет долгим. Что делать, он не понимает. Мысль, что Гаюль станет лишь его воспоминанием, перечёркивает всё человеческое. Разбитая бутылка, её остатки воляются. Пролетая коричневатая жидкость поблескивает в тусклых лучах света. Кёнсу закрывает лицо руками, трёт глаза и понимает, что надо встать и убраться. Из последних сил встаёт, берёт одну из недавно купленных тряпок, вначале убирает стекло осторожно, без спешки, а потом протирает пол насухо. Кёнсу удалось уснуть только под утро, но подскочил парень рано. В итоге поспал всего два часа, и теперь, болит голова, а к этому прибавляется сонливость. Гаюль из комнаты носа не высовывала. Кёнсу решил принять бодрящий душ, натаскать из подсобки дров, обгореть комнату. Это приходилось делать каждое утро, и вечер. Дров огонь пожирал немыслимое количество, поэтому в голову приходит вновь взяться за топор. Прохладный душ привёл в чувства, вернул активность. Вот только, всё ещё из головы не выходит вчерашняя оплошность. Кёнсу знал, что его действие не одобрят, что не примут взаправду. Или же там другая причина. Может Гаюль всё ещё пытается держать верность Сехуну? Стук в дверь раздался, когда Кёнсу потянулся к шкафу с обувью. Мужчина напрягся, и открыть не решается, прислушивается к звукам. Поначалу тишина, но потом тихий, едва слышный шопот. — Говорил же, надо было вначале позвонить, — фыруает первый голос. — А я говорю, что не стоит рисковать. Наши средства связи отслеживается полицией, и любое действие будет сигналом. Они сразу всё поймут, — отвечает второй. Кёнсу по перетеркам узнаёт своих друзей. Облегчённо вздыхает, тянет за ручку и Сехун нагло входит в дом слегка задевая плеча Кёнсу. — Ты ебанулся? — грубо спрашивает ошарашенный парень, когда друг по хозяйски садиться в гостиной на диван, а ноги парня едва не выше столешницы рядом. — Какого хрена ты здесь делаешь? За тобой прицепа нет? — прежде чем закрыть дверь, Кёнсу осматривается по сторонам. Там никого, но это не облегчает ему задачу. Сехун с Луханом наведались не просто в гости. Что-то явно случилось. — Не бойся. Я не тупой, чтобы подвергать опасности тебя, и тащить себя за тобой. Коленки подкашиваются. Кёнсу ощущает как вены на шее вздулись и пульсируют, настолько Сехун его бесит. Они врят ли смогут быть близки как раньше, после всего. Их отношения явно оставляют желать лучшего. Сейчас больше волнует Гаюль, которая явно не одобрит приход предателя жениха. Сехун смотрелся и ему понравилось то, как дом выглядет. Кивнком головы, он дал оценку, но взгляд задержался на грязных банках. — Вижу в подсобке до фига хлама оставила моя бабка, — но фраза осталась без ответа. Дверь спальни Гаюль открылась, и они встретились взглядами. — Что этот придурок здесь делает? — обращалась она к До, специально не замечая гостей. — И тебе утро доброе Юн, — будто так и надо, будь они близкими друзьями, отвечает парень. Лухан молчит, но улыбнулся, когда обратили на него внимание. — Я пришел поговорить о произошедшем. Решить, как нам всем быть, раз ты уже всё знаешь. Получается, — гость почесал затылок, — ты Юн, теперь наш сообщник, раз живёшь теперь без принуждений. Я вижу ты особо и не горишь желанием вернуться. Сехуну бы сейчас в глаза невесте не смотреть, а он смелым волком прёт так, будто всё шло именно по задумке. Кёнсу едва задерживался, чтобы не выволочь друга за дверь силой. То, как он относился к нему, было привычно. Но Гаюль — к ней он не позволит относится как к вещи. Гаюль сделала шаг к свободному креслу, села, руки скрестила на груди, сделав сосредоточенное лицо, давая понять, что готова слушать. Сехун был удивлён спокойному состоянию, ведь он расчитывал придти и увидеть сопротивление, крики, желание вернуть домой. Именно это приводит к мысли, что возможно между его приятелем и несбывшейся невестой что-то было. Уж больно спокойно Гаюль сидит перед ним. — Что предлагаешь? Надеюсь, в этой голове есть адекватное решение? Иначе твой друг, — бросает взгляд в сторону Кёнсу, и он пронзает до хруста всё тело, — сопьется здесь со мной. — Кёнсу промолчал, но понятно, что говорили о нём. — Ему так надоело моё общество вероятно, что неприязнь топит в бутылке по ночам. Сехун усмехнулся, глядя на все их перетерки, когда они с Луханом переглянулись. — Чувствую ауру любви, — издевательски выдаёт, но тема быстро забывается, когда в разговор встревает Кёнсу. — Можно вернуться к тому, ради чего вы сюда притащились? — груба отчеканил Кёнсу, и Лухан понимающе кочает головой. — План без плана, — поясняет Лухан, и тут же смотрит на Сехуна в поисках поддержки. Ему не комфортно говорить за двоих, поэтому слово возлюбленного было бы кстати. Сехун пожимает плечами, и вставляет свой деалог. — А, быть точным, мы сбиты с толку Кёнсу. Никто не предполагал, что они возьмут в помощники детектива Пак Чанёля, — Сехун чешет затылок, на друга не смотрит, боясь найти прозрение. И, оно там было. Хотя, вероятно больше полное разочарование. — Мы расспрашивали о нём. Он вообще не подкупаем; бык быком. Гаюль была прова, у Кёнсу скоро нервный тик начнётся, но только не в ней дело, а этих двоих любовниках, которые изрядно подпортили парню и так не идеальное существование. Хотя, теперь, когда события набирали новые краски, парень считает, что жил вполне себе сносно. Неожиданно Гаюль рассмеялась. — Почему я была уверенна, что у тебя нет не малейшего понятия, что будет дальше? — Ты..., — Сехун забегает вперёд, чтобы себя защитить, но Кёнсу прерывает. — Я слышал о Пак Чанёле, но мне интересно другое; что делать мне? Соглашаясь на это, я расчитывал, что у вас есть чёткий план, как быть дальше, а вы не только его не составили, ещё и пытаетесь держать меня за идиота? Сехун, ты точно мой друг? Верить друга он не мог. Сехун дурак, и Кёнсу это знал. Надо было своих мозгов набираться и думать раньше. Прибегала у парня мысль просить девушку не сдавать его на случай, если они попадутся, обмануть, сказать, что она сама с ним пошла, потому-что не хотела свадьбы. А потом мотал головой, догоняя на сколько это жалко с его стороны. Мало того, что он похитил её, так ещё и просит врать. Слишком нагло, слишком легко, слишком трусливо. Они так ни к чему и не пришли. Разругались, закончив на ноте " мы больше не приятели", и за Сехуном с Луханом дверь захлопнулась. Причём выставил их за дверь никто иной как сама Гаюль. Кёнсу удивлён, сколько смелости в этом хрупким создании ещё есть и будет впереди. Девушка не делится о чём думает и тогда, когда они остаются вдвоём. Проходит мимо, будто его в комнате нет на кухню, разбирает коробки со старыми банками, выкладывая по одной наружу, и чистит. Тщательно так чистит, скрывая злость на стекляшках. У парня желание подойти, помочь, но решиться нарушить пространство в котором она себя закрыла не хватает смелости. Банка за банкой уходила на сушку. Так скопилось с тридцатник. — Долго будешь следить за мной, как партизан на задании? Помоги, — бросает девушка, и Кёнсу бросается, будто ожидая команды. Так сильно хочется загладить вину, что он даже сыграет роль послушного мальчика, лишь бы простили. — Мне жаль за Сехуна, он...— — Почему ты должен за это тупое создание просить прощение? Разве не каждый сам в ответе за свои поступки? — расстроенно тормозит его Гаюль. Он видел в глазах любимой тревогу и боль. Вероятно даже страх. — Перестань извиняться за других Кёнсу. Это не делает тебя благородным. Он улыбнулся; незаметно. Гаюль даже не увидела, погруженная в работу, распровляясь с последней пустой банкой, ставит сушиться, а потом переходит на те, что полные. — На самом деле Сехуна испортило дурное влияние. Когда мы дружили он не был таким бестолковым и несобранным. Кёнсу помнит всё до мелочей. Как Сехун ему помогал, как вытаскивал из передряг, и на оборот. Их называли братьями по духу. Пока не появился Лухан. Сехун стал замыкаться в себе, перестал видеться с друзьями, если не появлялся блондин. — О Лухане говоришь? — прямо спрашивает Гаюль, и получает кивок головы. — Не помню уже точно, как этот блондинчик появился в нашей компании. Но помню, что Сехун тут же потерялся. Никто по началу и представить не мог, что за причины, пока Сехун не объявил всем, что влюбился. — То есть он так просто заявил, что влюбился в парня? Кёнсу улыбнулся, открыв одну из банок с зелёной жижей. Скорее, когда-то это были домашние оливки. Теперь оно воняло на всю кухню, провоцируя рвотные позывы. Они выливали в одно ведро, чтобы потом придумать, куда всё деть. — Совершил комингаут Сехун, когда его я застукал. Через две недели. Так как я, никто не был удивлён, потому-как О никогда не вёл себя так, будто ему не плевать на девушек. Даже встречался с некоторыми. — Понятно. Обман зрения, — вывод остался без ответа. Кёнсу рассказал о друге, что знал, полностью меняя о нём мнение. А касательно Лухан, тот никогда не скрывал свой характер, не пытался понравиться, и никогда не лез в чужие дела. Только изредка, когда чувствовал ожидания его мнения. За откровенным разговором, Кёнсу понял, что они с Гаюль помирились. С выводами он поспешил, когда попытка вернуть разговор ко вчерашнему дню не прошла успехом. Гаюль пожалела не обсуждать это, поскольку у них сейчас темы важнее их личной. — Я хочу поговорить с тобой о моём собственном плане, — выдаёт она, и этим вводит парня в затруднение. Все банки были очищены от тухлой массы, и отставлены ближе к мойке. Вода была холодна, Гаюль себе руки почти отморозила, но жаловаться не стала. Ей было совсем не до того в каком состоянии будет её кожа после этого, и будут ли болеть кости. Зато Кёнсу изрядно себя винил, что никак не придумал способ дольше оставлять в кране горячей воды. Двадцать первый век, а живут как в девятнадцатом. — Какой план? — Мой собственный план, — повторяет она, и Кёнсу отрывается от таза с отходами, который собирается вынести на воздух, и куда-нибудь вылеть. Голова разболелась жутко. — Что ты имеешь введу? — Не понимаешь? У меня есть собственный план твоего спасения от тюрьмы, — Кёнсу начинает понимать, но ничего не говорит, хлопая глазами. — Я предполагала, что от Сехуна будет проку мало, поэтому придумала свой. — Почему ты хочешь помочь мне? — не зная зачем, спрашивает парень. — Потому-что ты мне не безразличен. Парень готов поклясться, что когда услышал долгожданное признание стало чуточку легче, а так же такое дурацкое чувство её поцеловать. Впиться в эти восхитительные губы, на которые постоянно кидает тайный взгляды, и не отрываться. Но контролировать себя он научился со вчерашнего вечера, когда чуть не получил пощёчину, пытаясь диким способом объяснить, на сколько важно для него присутствие Гаюль. Ощущения ещё слишком свежи. Он не рискнёт давить на неё снова. Только не так.Теряясь в собственных мыслях, парень и не замечает, что до него пытаются донести. — Эй! — щелчок пальцами прошёлся возле его носа, и Кёнсу вернулся в комнату. Переключился с губ на глаза. — Ты вообще слушаешь меня? Я говорю, что я пока не буду раскрывать, но я поработаю надо всем тщательно, а потом расскажу. Кёнсу подождать соглашается, пусть и разрывает на части любопытство. Они больше к этому вопросу не возвращались. Убрав вокруг, высушив и сложив банки на полки справа, все в один шкаф. Вокруг стало гораздо лучше, и место больше. Протухшую пищу Кёнсу унёс далеко в лес, и оставил там прямо с ведром, с оговоркой, что подобная вонь отлично будет отпугивать хищников от хижины. — Что будешь делать дальше со свободным местом? Ему действительно интересно. Кажется Гаюль и сама не знала. Так и ответила, пожав плечами. —Гаюль? — зовёт её по имени, когда они стоят в том же сарае, размышляя, что же можно сделать на освободившемся месте. — М? — отозвалась она, повернувшись к нему. Их взгляды пересекаются, и обоим так неловко. Кёнсу улыбается, так подозрительно. Флиртует? — Ты сегодня призналась мне в любви? — Конечно, говорил это шуточным басом, но его сердце при этом бешено колотилось. Гаюль не ответив, развернулась и вышла во двор. Но Кёнсу успел разглядеть улыбку. Как это понимать черт возьми? Она только, что на его вопрос смутилась? Запутался. Гаюль как пазл, который пытаешься собрать, чтобы понять, что за картинку собираешь, но стоит одну часть вставить не на своё место, и на тебе спутанность. Когда Кёнсу ступает порог дома, Гаюль в гостиной не было, он предположил, что вероятно девушка в комнате спряталась. Черт его дёргает ворваться без стука. Гаюль сняла нижнюю часть одежды на половину, когда поняла, что к ней нагло ворвались. — Прости-прости..., — быстро закрывая дверь, бормочет парень. Крастый как помидор, смущенный Кёнсу не знает, куда себя деть. — Я...Мне жаль! — кричит он уже за закрытой дверью. Получилось некрасиво, но Кёнсу хотел подчеркнуть для себя, что спина Гаюль выглядела так потрясающе, так сексуальна. И на кровати он заметил то самое нижнее бельё, которое подарил ей недавно. Ему нравится мысль, что оно будет сейчас на ней. Жаль глазу не видать полной картины. — Было бы не плохо принять душ! — в полупреотурытую дверь, крикнула ему Гаюль, привлекая внимание. Самой девушки видно не было. — Я вся пропитана этой мерзкой вонью! С дивана на который присел пять секунд назад, пытаясь придти в трезвое сознание Кёнсу тут же подскочил. Глаза блуждали по комнате, в поисках не зная чего. Словно можно было так быстро найти способ согреть воды. — Думаю, предется с этим подождать. Вода в баке не набралась, а потом ещё греться только полчаса будет, — ответил он, и за этими словами захлопнулась дверь. — Воду греть?! — решил переспросить. — Будет здорово! И Кёнсу бежит набирать воды в бак, как можно быстрее. Да, и на глаза Гаюль, появляться трусит. Хотя по голосу не было даже заметно, что девушка смещена, или возможно против, чтобы её видели. Так и было. Лицо Гаюль невозмутимое. Она сидела в халате перед ним уже через десять минут, ожидая, пока нагреется вода, и отпивала какао, сделанное Кёнсу после того, как она вышла из комнаты. Сказать, что он был в шоке видя любимую в халате, легко разгуливающую, словно так принято, ничего не сказать. Прошло вероятно с полчаса, как они так седят, молча. Он не встанет с дивана проверить температуру воды, потому-что если всё-таки встанет, то станет ещё более позорным зрелищем, нежели был до этого. Потому-что температура в штанах накаливалась до максимума, и он обязан сделать что-то, чтобы умерить пыл. Но как? Гаюль пялиться на него, желая, что-то спросить. — Ты в порядке? Мы уже с полчаса молчим. Если бы она знала, как сильно Кёнсу пытается быть в порядке и не пялиться на голую коленку, выглядывающую из под халата. Кёнсу чувствует себя извращенцем, развратником, придурком у которого давно не было секса. Взгляд мигом переключает на лицо Гаюль, надеясь не попасться за разглядыванием, как подросток. — Ты так и не ответила на мой вопрос, — бросает он, а мыслями совсем на вникают в тему разговора. Кёнсу сильно старается. —О чём это ты? — Кёнсу поджимает губы, улыбается, но уже улыбку замечают. Она опять с ним играет. Опять пытается выиграть. Глаза поблескивают, от парня не пытаются прятаться. — Ты призналась мне в любви, Гаюль, — повторяет в третий раз, надеясь, что услышат. Услышали. — Так считаешь? Когда это было? — В амбаре, — напоминает парень, понимая, что всё на самом деле понимают, но пытаются заигрывать, чтобы он повторял постоянно. Издивались. Конкретно так смеялись. — Кёнсу? —А? — Вода в баке согрелась? И он только вспомнил, что вроде ждут воды нагреться, но встать так сразу не торопится. Стыдно ведь? —Юн? — А? — Ты вроде чайник на газ ставила для какао.

***

Проходит ещё пять дней, которые они беспрерывно вместе. Привычное утро начиналось с беготни согреть воды, растопить камин, а вечер заканчивался разговорами за чашкой чего-нибудь горячего и тёплыми разговорами. Кёнсу еще никогда, после смерти отца не ощущал себя спокойно. Раньше родитель создавал атмосферу уюта даже в моменты печали. Сехун за пять дней не разу Кёнсу не позвонил. Тот пропал, а раньше новости сообщал почти через день. Кёнсу волнуется, не стало ли хуже чем есть. Гаюль так же молча вынашивает план о котором не говорит, и даже не намеревается делиться. Держать тайны в секрета у Юн выходит гораздо лучше, чем у Кёнсу. Тот ведь мгновенно сломался, стоило Гаюль взглядом своим посмотреть. — Вторая неделя прошла, — грустно говорит Юн, переключая внимания парня с ножа, которым он разрезает хлеб на тосты. Кёнсу тревожит, что она стала считать дни. — Месяц заканчивается через две недели, — добавляет, и у парня щимит в сердце. Через этот короткий срок всё закончится. Он должен будет отвезти девушку в город, а сам или сдаться добровольно, или пуститься в бега. Не тот, не тот вариант его не устраивает, а выхода всё равно не находится. — Не вижу радости в твоих глазах, — ставит тарелку с бутербродами перед ней, Кёнсу садиться сам. Гаюль молчит. Смотрит в одну точку, подперев подбородок рукой. Ему так интереснее, что творится в голове этого создания. А ещё грустно терять ощущение семейного комфорта. Кёнсу за последние дни счастливо ощущал, что у него есть семья, тот, кто заботится о нём. — Кёнсу, а нельзя продлить срок? — вопрос Юн, тормозит кажется даже время. Вокруг стало так тихо, и даже чашка с чаем в руках парня остановилась на пол дороги к губам. Он смотрит не понимая. — Хочешь сказать... Она тяжело вздыхает, когда слова До прерываются. — Ащ, — ерошит свои волосы, и пучок на голове превращается в поломанное птичье гнездо, — мысль, что я вернусь, а этот цирк может продолжаться, сводит с ума Кёнсу. Отец действительно не откажется от моей свадьбы. Если это будет не О Сехун, то какой нибудь сын очередной корпорации. Ему фирму поднимать надо, а сам он не в состоянии сделать её лучше. Фирма давно превратилась в тонущий Титаник. Парень прислушивался к каждому слову, как к полезной информации. Как к спасению от многих проблем, которые он создал сам себе. Руки Кёнсу под столом, чтобы не сильно бросалось в глаза, как он почти высасывает себе фаланги. Чуть погодя, он тихо сделал вдох и выдох, наклонился ближе к столу, накрыл хрупкую ладонь Юн своею. — Я не могу обещать, что здесь безопасно Гаюль, и меня могут найти в любой день. Но пока это возможно, мы будем держаться вместе, обещаю. — Юн ничего не ответила, но молчание дало надежду им обоим. К середине дня Кёнсу запланировал отлучиться в лес натаскать дров. Их запас почти себя исчерпал. Парнишка долго бродил по лесу, пытаясь собраться с мыслями. На его плечах ответственность, он не может оставить всё на самотёк. Сегодня лесная глушь казалась такой тихой, такой холодной. Снег обещали сегодня ночью новой партией. Пасмурно, туманно. Синоптики не ошиблись. Кёнсу сухих деревьев так и не нашёл. Приходиться рассчитать снежный завал, чтобы найти нормальное, а если и получалось, нужно было обработать, высушить, а потом только пускать на пользование. Жутко медленный процесс задерживает до вечера. Он в хижину по расчётам вернётся только к двенадцати, потому-что забрёл слишком далеко. Юн точно будет волноваться. Снова будет злится. До прибавляет шаг, но подскальзывается на чем-то скользком и ногу с правой стороны пронзает дикая боль. Стиснул крик сквозь зубы, чтобы не привлечь местных охотников. Редкий случай, особенно зимой, но мало ли бывает. Кёнсу пытается подняться рукой опираясь на ближайшее дерево. Повреждены лишь связки, а чувство отрезанной ноги на живую. Тащить на себе мешок с деревяшками в прибавок проблемная нога, как обуза. Процесс похода в итоге шёл медленно. Боль пронзает при нажиме, и деревья как назло друг от друга далеко. Уже почти одиннадцать, и остаётся совсем немного, как из глубины слышит злобный рык. <— Пусть это будет не то, о чём ты думаешь>, говорит он сам себе, но разачаровывается, когда из-за дерево выходят две огромные псины. <— Думай. Думай, что тебе теперь делать Кёнсу>, твердил он себе, пытаясь не шевелится. Волки шаг за шагом делают навстречу, а потом в десяти шагах останавливаются. Зубы огромные, каждый с три миллиметра. В парне зарождается растерянность и паника, а потом он уже бежит со всех ног, не обращая внимание на боль. Страх забирает болевые ощущения, и чувство самосохранения открывает второе дыхание. Давненько не видел здесь диких зверей. Кёнсу продолжает бежать, пока не теряет бдительность, и не падает снова. Один из собак смывает челюсть на его рукаве, оставляя огромные дыры в толстой куртке. Его партнёр хватает До за больную ногу, и та в десять раз сильнее горит огнём боли. Неужели он закончит жизнь так? Так позорно и бессмысленно? А, ведь он даже не попытался изменить её, а когда стало легче, стоило ему начать работать в компании старшего Юн, вновь всё испортил из-за собственного эгоизма. Сейчас парень стоя на краю смерти, готов был признать. Не остановило его вовсе не обещание данное Сехуну, а эгоистическое желание забрать чужое. Гаюль должна была выйти замуж, и каждый раз возвращаясь к этому, поедало дикое желание украсть, спрятать, присвоить. Кёнсу слышит выстрел, и волки хватку ослабляют. Ещё один, как удар чем-то тяжёлым по и так гудящей дикой болью голове, и диких зверей можно считать событием прошлого. Они скрываются, когда старик с драбавиком в руках оказывается в пяти шагах от него. Глаза Кёнсу почти затуманены белой пеленой. Мокрый от снега, замёрзший, истикающий кровью с повреждённой ногой, он ощущает себя жалким. — Эй, парень, ты в порядке? — слышет голос, а глаза при этом закрываются. Ответить Кенсу не в силах, лишь кивает головой. — Идти можешь? — всё спрашивает старик, а парень пытается вспомнить, есть ли здесь ещё дома, и ничего ли он не стёр из памяти. Сдаст его этот мужик, или пожалеет? А может вообще не знает, что помог приступнику? Всё что он помнит, прежде чем отключится, как его преподнимают и несут на себе. Приходит Кёнсу в себя спустя два часа. Нога привязана, из повязки торчит самодельный деревянный борт который делают при перелома. Плече, где глубокий укус, жгёт под повязкой, но первичной острой боли нет. Кёнсу чувствует себя лучше. — Я сделал тебе перевязки, чтобы не попала инфекция. Не двигайся, — бросается старик к парню, не давая возможность встать. — Голова болит, — хрипит Кёнсу, когда его укладывают обратно, чуть преподняв подушку. Деду под шестьдесят, но выглядет он на сорок. Борода и голова покрыта седеной, но это его красит. Опрятный, чистый, пахнет немного табаком, но не сильно едкий, как бывает у активных курильщиков. Кёнсу вымучено оглядеться, и картина поразила парня. Эта была нормальная, уютная хижина, с лестницей идущей вниз. У дома совсем нет комнат, и гостиная служила как спальня. Видимо кухня, предположил Кёнсу, служит и столовой. — Это нормально, — голос старика низкий, но лицо при этом не суровое. — Скажи спасибо, что я успел вовремя. О чём ты вообще думал, когда один шёл в лес? Без проводника так небезопасно, — протягивая кружку с водой, бронит незнакомец. — Нужны были драва, а возле дома почти не осталось сухих деревьев. — Взгляни на снег в два метра ростом, малец. Где ты сухие дрова найдёшь? Всё помёрзло. Ветви обрабатывать и сушить надо с такими то замаразками, — кочает головой старик, а Кёнсу вдруг вспоминает о времени. — Черт, Гаюль! — восклицает парень, резко подскакивая. Парень тут же хватается за ногу, когда невыносимая боль пронзает каждую частичку его тела. Пялится назад, падает на кровать. — Увожаемый человек, который час? — Старик спешит его вернуть обратно в лежачее положение, чтобы нагрузка на ногу была не слишком сильна. — Время идёт уже к двум часам ночи. Кёнсу сердце забилось быстро. Он так сильно опоздал. Гаюль наверняка будет сильно волноваться, ведь в прошлый раз когда его не было долго, она так испугалась. В памяти повернувшимся временем всплывает воспоминание того дня. Ему пора домой. Он должен любым способом уйти домой. Но может ли он доверять этому мужчине? Может ли просить помощи? — Ты не сможешь идти с такой ногой, молодой человек. Тебе недели две отлежаться надо, — пытается остановить дедушка его, хватая за руку, потянув назад. Сейчас он так напоминал Кёнсу отца. — Мне действительно пора, дедушка. Спасибо вам за помощь, но я...Ай! — опора на раненную ногу не проходит без последствий, и Кёнсу чуть не падает назад. Стена останавливает. — Смотри, ты вообще не можешь даже шаг без помощи сделать. Где ты живёшь? Я отведу тебя, — и парня это тормозит. Они едва знакомы, а этот незнакомец столько для него делает. Мало того, что спас от смерти, ещё и хочет помочь дойти до дома. Такая большая редкость, когда делают что-то без ожиданий получить в замен. Кёнсу хочет поверить, хочет рассказать, принять помощь, но может ли? — Спасибо вам за всё, я думаю сам справлюсь, — и готов одеть равную куртку, боясь испортить еле налаженные отношения. Если он останется сегодня здесь, Юн его не простит. — Ты можешь мне доверять, Кёнсу, — и, когда старик называет имя, Кёнсу вдруг останавливается. — Вы меня знаете? Как вы узнали моё имя? — Мужчина достаёт документ подтверждающий личность парня. — Когда снимал с тебя одежду, это выпола, — вложив в руки парню удостоверение личности, оправдывается мужчина. Кёнсу чувствует и облегчение и разочарование. Он уже было подумал, что вероятно нашел родственника? Звучит даже издевательством. — Она так тебе важна? Девушка, чье имя ты бормотал во сне? Неловко. Кёнсу стыдно, он выдал тайну сердца. Сейчас бы стукнуть себя по бошке, но под рукой кроме одеяла, ничего не находит. Пропускает это желание на время. — Да, — пряча глаза, признаётся. А потом до него доходит. Если он говорит во сне, то вероятно мог сказануть лишнего? — Я...Я ведь ничего больше не говорил? Старик не понимает. Он напрягает память, пытаясь вспомнить, но тщатно. Пожимает плечами, и отрицательно кивает. Облегчение. Этот ответ для парня облегчение. — Я помогу, — предлагая опереться на него, говорит мужчина. Нагнулся, помог Кёнсу встать, одел на него рваную куртку, которую Кёнсу теперь придётся выбросить, и подумать о новой. *** Как бы мужчина не уговаривал больного пациента, тот в лоб упрямо твердил отказом. Кёнсу добрался до дому к трём, но впускать старика внутрь не решался. Он и так сдал незнакомцу их место положения. Хотя потом сам себя пожерать будет, что не отблагодорил. Они долго стояли возле амбара, а потом Кёнсу сдался. — Я здесь живу. Это мой дом. Старик улыбнулся, и помог дойти до дверей. Мужчина и парень вошли внутрь, где место себе не находила Гаюль. Её глаза мокрые от слёз, а теперь и испуганные от страха, когда видит раненого До на плече старика. Она не ругается, не кричит, не обвиняет, и совсем не смущается посторонних. Ей нужно почувствовать, что с ним всё в порядке, что Кёнсу перед ней настоящий. Что не сон и не голюцинация. Гаюль кидается ему в объятия, продолжая плакать: — Я боялась! Я так боялась, что больше не увижу тебя, — Кёнсу молчит. Он ничего не говорит в ответ, лишь обнимает, зарываясь в её волосы носом. — Не делай так больше. Не делай! Происходит то, что Кёнсу не как не ожидает. Гаюль целует его. По-настоящему целует.