Террор

— Твоя кровь: плазма, белые, красные клетки, тромбоциты. Гэвин на кровь не смотрел — не сканировал — а размазывал, протаскивая по костяшкам. Между них зияли выбоины. Порвать пластик — вот что ему жгло голову, но порвалась кожа. Маркус стоял неподвижный. Каково просто быть здесь, когда на улице палили и сыпали гильзами? Пистолет в руке — приятно. Приятно ли консервным банкам? Гэвин передернулся, истекая, но не кровью. То, что Маркус не шевелился, не значило, что он не держал: ладонью выше ключиц, другой — по запястью. Ублюдок, ублюдок, ублюдок. Крепко до тошноты. Он разгромил пол-Детройта, а за ним шли. — Моя, сука, кровь, — дергая руку, Гэвин наклонился навстречу и обнажил для него подобие оскала. Обнажаться перед поехавшими машинами — еще чего. Запястье в пальцах не дернулось и не вздрогнуло, а едва напряглось. Нечеловеческая сила. Между костяшек ныли ее последствия. У Маркуса в заклинивших программах хватало чего-то, из-за чего ладонь ударилась о стену тыльной стороной вверх, но наплевать. На долго его не хватит. — Ну и что ты… чувствуешь? — В последнее слово упала издевательская отстрелянная гильза, как те, на улице. И всё же — Гэвин истекал, но не кровью. Вдох, полувыдох: удерживая его, Маркус нащупал и придавил бьющиеся точки с первого раза. Едва пальцы стиснули ниже кадыка, фон подмазался, как залапанный отпечаток. Позади маячил старый мольберт с холстом. Прежде чем прижать к стене, он собирался делать вид, что делает что-то свое. Кроме революций. Прежде чем оказаться прижатым к стене, Гэвин прокусил ему слой безвкусного пластика. Вгрызся к проводам, и на пол брызнули голубые капли. Там, в проводах, была плохо сращенная поломка, впихнуть в которую зубы показалось бóльшим удовольствием, чем держать в руке пистолет. Дыхание гнало и лаялось. Маркус не болтал, не закрывая рот, как выкормыш Хэнка, РК800. Но… — С тобой я не чувствую сомнений, — прервал тишину он, подкидывая то самое «но». — Уверенность. Всего, что мы совершили, не избежать, пока есть такие люди, как ты. Пальцы свободной руки нашли разрыв в пластике. Гэвин затолкал бы их туда, смыв свою высохшую кровь в чужой. Если пробиться, можно разъебать провода, достать до механической сердечной коробки и выдрать наружу. Пока в окно никто не швырнул гранату. Андроиды с голубой кровью, надо же, чтобы их… Маркус разжал ладонь так же резко, как и оборачивал вокруг горла. Его речи играли с экранов — и здесь, посреди безымянной квартиры, в прямом эфире. Его символы облепили машины и остановки — и его след останется на шее. — Ублюдок, — прохрипел Гэвин, растирая горло. Кожа горела там, где успел надавить каждый палец. В легкие рванулся воздух, и колени дрогнули. Колени давно дрожали, стоило взять планшет и включить новости. За спиной Маркуса стояли, десятки, сотни, тысячи. — Ты. — Маркус бросил словом в ответ, уверенный в своей правоте, как и когда требовал: «Свобода или смерть». И, обогнув его, взял со стола кисть. В полупустой комнате, кроме кровати, стола и мольберта, не поставили ничего. Вечное «на съём». Когда Гэвин был моложе, он держал в руках свое первое табельное и проверял пальцем спусковой крючок. Неподалеку двадцать четыре на семь горели окна склада. Если бы он пришел туда, мог бы разнести пластиковые черепушки, разнесшие им всю экономику старого мира. За спиной не было никого. Революционер не думает о террористе, а наоборот? Сжав зубы — эмаль протерлась об эмаль — Гэвин отлепился от стены и в пару шагов подошел ближе. Футболка выбилась из-за ремня. По пояснице хлынул прохладный сухой воздух. Разные глаза Маркуса скрылись за веками. Он рисовал, не глядя, как будто это что-то меняло в его начинке процессора. Ладонь с кистью двигалась быстро, но замирала по углам полотна. На нем набирало яркость пятно, бездарная абстракция. Наблюдая за руками Маркуса, Гэвин сложил свои на груди; кисть касалась двух выемок с краской по очереди, а потом скользила по холсту. Во влажной, как рана, середине грязно перемешивались цвета. Линии разбегались кругами. Маркус не переступал с ноги на ногу — переносил вес, и его веки не вздрагивали. Он никогда бы не задержался надолго — его всегда ждали. На полотне налились рубцы разводов. Прислонившись бедром к столу, Гэвин не стал глумливо спрашивать: «И что это?» — он понял. Это — мерзкое, тошнотворное кровосмешение, где из красного и голубого вышел фиолетовый, как порошок марганца. Гэвин скривился. Перед глазами рябил узор, блестящий у центра и высохший по краям. Если приглядеться к разрисованному в фиолетовый холсту, от этого смотрения пересыхало в горле. Тириум на языке не обжигал металлом, тириум сошел бы за сироп с ментолом. Слюна задела изнанку рта, и он сглотнул. Нет, это всё полная хрень, этого не будет. Открыв глаза, Маркус приложил к центру подушечки пальцев. Будто задумчиво. С кисти капнуло на пол, так капало из дыры в пластике и с костяшек. Растащить по ним подсохшую корку — пока не натянулось мясо под кожей, не заныло снова. Так стало лучше, проще. Странно взглянув, Маркус отошёл на шаг и тоже растер краску по пальцам. — Смотри, Гэвин: ваша и наша кровь.