У медали две стороны

И вечер делит сутки пополам, как ножницы восьмерку на нули И. Бродский ** Но лучше поклоняться данности С ее глубокими могилами, Которые потом, За давностью, Покажутся такими милыми. И. Бродский

      — Всё не так просто, — вздохнула Салли, кажется, впервые пряча глаза от доктора Крейна.       Они в привычной для неё обстановке — не в кабинете, а в особняке Милнов. В комнате Салли, чтобы прислуга не подслушивала и не отвлекала. Мэра нет дома, Гвен уехала с ним ещё утром, а Бет занята приготовлением к вечернему занятию.       Салли, в который раз измерив комнату нервными и быстрыми шагами, замерла у окна, заламывая пальцы. Глаза остановились и уставились в одну точку. Она словно что-то вспоминала или прокручивала в голове. Неспокойная — не как обычно, не белка в колесе, не та миссис Милн, к которой уже привыкли все, в том числе и Джонатан. Сегодня без масок.       Вот и снята наконец роль безустанной пчелы.       — Мы не просто так разделили дочерей. Не потому, что я чёрствая… или что там ещё принято болтать. Поверьте мне, я хорошая мать. Я сделала даже больше, чем могла, обезопасила своих девочек.       Джонатан не запретил ей пить во время беседы, но поставил условие — не больше глотка раз в полчаса, и Салли согласилась. Променяла дозу дорогого вермута на семейный секрет. Разговорить её оказалось проще простого.       Крейн не торопил, терпеливо ждал, своим молчанием подталкивая женщину к рассказу, давая ей призрачное ощущение послушного внимания. И она благодарно выкладывала слово за словом.       — Бет до сих пор уверена, что я предала её, разлюбила, будто не хотела видеть её, — Салли скривилась, словно собиралась вот-вот расплакаться, но сдержалась. Только неуверенно всплеснула руками, покачала головой и перешла на доверительный полушёпот: — Но это не так.       Снова молчание. Ей нужно несколько глотков свежего воздуха, и она открывает окно. Прикладывает руку к шее и качает головой так, будто стоит в душе под струями тёплой воды.       — Офелия шла на поправку, — резко и сильно вытолкнула из себя слова Салли. — Химиотерапия подействовала хорошо, после третьего курса болезнь наконец начала отступать.       — Что было дальше? Что-то случилось? — после очередного долгого молчания спросил Джонатан.       — Мы думаем, всё было из-за цветов. Как сейчас помню этот букет от незнакомца: пышный, очень дорогой. Белые розы и белые лилии. Мы не придали этому значения, радость снизила нашу бдительность. А утром… Утром нашей красавицы не стало. И тот злосчастный букет тоже пропал.       — Но ведь вы отправили Беатриче в Нью-Йорк не после смерти Офелии, — нахмурился Джонатан и в упор посмотрел на женщину.       Салли кивнула и сделала глоток вермута, поставила стакан обратно на столик возле окна и вздохнула.       — Да, всё так. Мы как раз накануне обговаривали с сестрой день и время, когда прилетим за Бет. Но мы с Бенджамином получили странное письмо: «Если Беатриче вернётся, она тоже умрёт». Мы так испугались!       Джонатан пожал плечами.       — Пока всё звучит логично, но кое-что меня всё-таки смущает — почему же вы привезли её обратно, когда ей исполнилось пятнадцать лет?       Крейн пристально посмотрел на Салли, обдавая её холодом и давая ей понять, что от ответа ей не уйти.       — Потому что, — тяжело отвечала она, с придыханием, — спустя столько лет нам удалось найти убийцу. Пол Вайзес, один из советников моего мужа. Скандал внутри парламента был колоссальный!       Джонатан постучал по подлокотнику кресла пальцами и приподнял брови. Надо признать, уже известная всем история обросла новыми деталями, но ничего страшного пока не прозвучало. В этой ситуации просто матери стоит признаться дочери, и всё само встанет на свои места.       — Что ж… Я рад, что вы признались, это тяжёлый груз и…       — Это не всё, — резко перебила Салли. — Доктор Крейн, это не всё. Я не рассказала самое главное.       Он удивлённо проследил, как Салли снова прошлась по комнате, в очередной раз заламывая руки. Остановилась посреди комнаты. Нашла взглядом стакан с вермутом. Отвернулась и приобняла себя за плечи.       — Все те годы, пока Бет жила в Нью-Йорке, я держала руку на пульсе её безопасности. Я приложила все усилия, чтобы моя девочка не пострадала.       — О чём вы, Салли?       Она повернулась к Джонатану, обречённая и уставшая.       — Я платила лучшим токсикологам и ядоведам — не только страны, но и Европы. Через проверенных людей мне удавалось спланированно передавать все изготовленные препараты в Нью-Йорк. Специальный слабый экстракт кураре, нейротоксины и… Много чего ещё. Но я это делала во благо! Если бы мою девочку решили отравить, она бы выжила! Это… как прививка. Если бы она когда-нибудь столкнулась с ядом, её организм бы справился.       Джонатан зачесал волосы назад и снял очки, с некоторой иронией произнёс:       — Вы травили свою дочь, Салли.       Она коснулась губ, глядя в пол, но когда подняла взгляд, отрицательно замотала головой.       — Это не так! Я делала то, что могла, и дозы никогда не были смертельными. Зато я знала, что если Бет попытались бы отравить, она бы выжила.       После недолгого молчания Салли добавила, на этот раз сбросив с себя роль невинной жертвы, она отстаивала свою правоту:       — Я мать! Может быть, неважная, но всё-таки мать! И я обязана заботиться о детях и прибегать ко всем мыслимым и немыслимым способам, чтобы уберечь их от покушений.       Она в несколько нервных и сжатых шагов преодолела расстояние до столика, схватила стакан и поднесла его к губам. Хотела сделать ещё глоток, но обнаружила, что стакан пуст. Опустила его обратно на столик и поникла.       — Я сама себе судья, Джонатан. Я не жду, что вы меня поймёте. Вы или кто-то другой. Видит бог, я не убийца.       А ларчик просто открывался. У Бет не мутация и не какая-то врождённая непереносимость разного рода токсинов. Маленькая особенность организма — заслуга Салли, вот только нельзя сказать с точностью, что деяния матери служили во благо. Беатриче вполне могла пережить интоксикацию, причём не одну, и теперь её организм на любой препарат реагирует как на яд.       И ладно бы так только с токсическими веществами, ведь организм мог посчитать за яд и обычные лекарства.       — И вы продолжали своё… лечение, когда перевезли Беатриче из Нью-Йорка в Готэм? — доктор Крейн закинул ногу на ногу и сложил руки в замок.       — Нет, — Салли пожала плечами, выглядя при этом ещё более удручённо.       — Знаете, — вздохнул Джонатан, — несмотря на врачебную тайну, я всё-таки обязан сообщить в полицию о том, что вы на протяжении многих лет травили своего ребёнка. И вы также понимаете, что это поставит крест на карьере вашего мужа, так как он может проходить как соучастник.       Салли не верила своим ушам. Она стояла, отрешённая и ошарашенная, напуганная. Сделав шаг назад, женщина остановилась и резко выдохнула.       — Нет… Джонатан… Вы не понимаете…       — Салли, я прекрасно всё понимаю: вы намеренно травили свою дочь. Ребёнка. Вы, кажется, не осознаёте до конца, что подвергали опасности жизнь собственного ребёнка.       Джонатан нахмурился, надевая маску непонимания и осуждения, а также глубокого шока.       Он поднялся из кресла, надел очки и взял стоявший рядом кейс. В конце концов он нашёл слабое место Салли. Впрочем, она дискредитировала не только себя, но и мэра, и теперь чета Милнов в руках Джонатана. И когда он уже стоял в дверях комнаты, Салли опомнилась и метнулась к нему. Ухватила за локоть, но одного взгляда Крейна хватило, чтобы она отцепилась от него и покорно сцепила пальцы на груди. Она готова к чему угодно и как всегда идёт до конца.       — Пожалуйста, Джонатан! — тихо, но очень убедительно взмолилась она. — Я не убийца!       Она снова хотела взять его за локоть, но её рука застыла в воздухе, так и не коснувшись Крейна. Облизнувшись, он развернулся к ней и посмотрел свысока. Снисходительно. Как психиатр, а не друг семьи.       — Кое-какой выход мы можем найти, Салли, — официально сказал он.       — Какой? — тут же ухватилась за наживку женщина.       — Я забираю Беатриче, и она больше не появляется в вашем доме. Причины вам ясны.        «Да», — коротко соглашается Салли. Кроткая, послушная женщина. Поникшая. Кажется, ей впервые тяжело осознавать, что её дочь навсегда покинет её дом.       — И ещё кое-что.       Удостоверившись, что он завладел вниманием Салли, углубляющейся в себя, Джонатан продолжил. Так же холодно и категорично:       — Вы больше не будете вмешиваться в наши отношения.       Женщина послушно кивнула и отошла к бару.       ***       У отца с матерью дела, они присутствую на открытии нового отделения банка Готэма. Гвен на курсах повышения квалификации, а доктор Крейн просто на работе, перекладывает бумажки с места на место, мучает пациентов и продумывает новые коварные планы. Все при деле. Кроме Бет. Так как, не считая её, дома никого, прислуга отдыхала. Редкие минуты ничем не отягощённого одиночества.       Если опустить детали, Бет в скором времени ждёт окончательный переезд к доктору Крейну. Опять же, по слухам. Слухи в этом доме удивительно быстро расползались, как ядовитый газ. Расползались и пускали корни, обрастали странными подробностями, и вот Бет уже не уверена, точная ли информация дошла до её ушей или в очень искажённом виде.       Мама вроде как сказала Гвиневре, что Бет переезжает, Гвен поделилась с отцом, отец что-то обронил при Бет, но Салли продолжает делать вид, что ничего не случилось. Ох уж эта женщина! Ох уж эта сказочница!       Рано или поздно все хотели хотя бы раз увидеть миссис Милн трезвой, а не надравшейся уже с утра. Лёгкий душок отчётливо говорил сам себя: миссис Милн приняла на грудь. Хотя бы глоточек, но пропустила через себя. Бет вот видела её трезвой, и зрелище, надо сказать, то ещё. Балаболка и заноза в заднице превращалась в ментора: хмурая, молчаливая, на чём-то своём сосредоточенная. Одного её появления хватало, чтобы все умолкали и втягивали головы в плечи.       В этой семье все от чего-то сбегают: Бет — от себя и от отцовского окружения, Гвен — от опостылевшей жизни, отец — от матери, а мать — от всех сразу. Перед зваными вечерами она принимала на грудь и превращалась в беззаботную светскую львицу, и никто не догадывался, что первая леди Готэма та ещё невротичка. Хотя стоит отдать должное доктору Крейну, так как после знакомства с ним Салли значительно меньше пьёт, при этом не превращается в свою собственную тень.       Хоть кому-то он оказался полезен.       Бет провела на кухне уже полчаса, чай бессовестно остыл, заварное пирожное не вызывало аппетита. Пойти, что ли, поискать заначку Салли и провалиться в никуда и стать ничем и никем. Раз этой неугомонной женщине можно, то и Бет имеет право сделать глоток-другой.       И тост как раз хороший есть: «За тех, кто нас предал. Пусть им никогда не будет покоя». Аминь в конце ещё прибавить для надёжности, чтобы подействовало, а то вдруг легко отделаются.       — Желает ли мисс чего-нибудь сладкого? — мужской голос с лёгким французским акцентом отвлёк Бет от мыслей.       Она нахмурилась и посмотрела на возмутителя спокойствия и одиночества.       — Нет, ничего не надо, — отмахнулась она и закрыла голову руками, облокотившись на стол.       — Увер-ряю, сладкое поднимет настроение!       Мужчина в поварской одежде поставил перед Бет серебряный поднос с пирожными и окунул в одно из них палец. Слизал крем и довольно заохал.       Бет покосилась на руку повара и отвернулась. В голове словно тренькнул колокольчик. Всю прислугу Бет знала наперечёт, и повар у них один — мистер Голден. Других, насколько известно, среди нанятых людей не было. Так это очередной шпион? Слишком уж фривольно он себя ведёт для какого-нибудь детектива или просто нанятого специалиста. Вздох. Чёрт с ним, пусть следит, кто бы там его ни нанял. Салли никак не успокоится       — А чего ты такая скучная? — с тенью иронии спросил повар, и на этот раз какие-то нотки проскочили в голосе.       Появилось что-то такое знакомое. Бет напряглась. Это примерно как слово, которое вертится на языке, крутится, чуть ли не дымится, но ты никак не можешь ухватить его и дать ему выход. Так же и с голосом. Бет вроде уже где-то его слышала. Определённо.       Она нахмурилась и, преодолев нарастающее беспокойство, наконец с недоверием посмотрела на повара. И обмерла. Потому что на неё смотрел он, мужчина, ставший причиной её переживаний.       — Т-ты… — только и смогла выдавить она.       — Коне-ечно, — расплылся в улыбке клоун и снял с головы белый колпак.       Помотал головой и расправил спутавшиеся зелёные завитки. Провёл несколько раз по внутренней стороне щёк. Вот ведь выдумщик!       — Как ты сюда попал? — воскликнула Бет, но Джокер тут же приложил палец к своим губам и шикнул на неё, улыбаясь.       — Тише, конфетка, ти-ише, — хохотнул он, перейдя на шёпот. — В этом доме осталось ещё немало ушей.       Он всё ещё задорно улыбался, поглядывая на Бет исподлобья, но вот с её лица улыбка сошла: нельзя забывать, что Джокер из тех людей, кому нельзя доверять. Он прогнал её и вдруг пришёл в её дом. Что на этот раз ему нужно?       — Кабинет отца на втором этаже, — холодно прошептала Бет, показывая, что она не намерена устраивать тёплый приём.       И отвернулась, на что Джокер ухмыльнулся и, взяв её за подбородок, повернул голову к себе. Заглянул в глаза. Провёл языком по нижней губе и хмыкнул.       — Я зна-аю, — он сделал ударение на второе слово. — Но я, эхе-хе, пришёл к тебе. Что-то ты слишком до-олго раздумываешь над моим предложением.       Джокер всё ещё держал её за подбородок, пресёк слабую попытку отвернуться, сжав пальцы сильнее.       — Смотри, я могу и передумать, заберу своё предложение обра-атно, — с сарказмом предупредил он, подсыпав в голос немного угрозы.       — Если ты не заметил, за мной тут глаза да глазки. Здесь даже стены следят за мной, — пожаловалась Бет.       Джокер только усмехнулся и облизал губы.       — Ну-у… Вроде как это не помеша-ало тебе проникнуть в кабинет мэра, — он прищурился и впился взглядом в Бет, ожидая ответа.       — Там не было охраны, а территория вокруг дома напичкана ею, — настойчиво парировала Бет.       Он пропустил её ответ мимо ушей. Отпустил подбородок и переместил руку на волосы, как бы между делом поперебирал светлые пряди, создавая ощущение некой безопасности и доверия.       — Так ты вернёшься? — он невинно посмотрел в глаза Бет, делая вид, что он само спокойствие.       — Ну знаешь ли, — получилось как-то не очень уверенно, потому что все прошедшие дни она склонялась к ответу «скорее нет, чем да». Может, не знала, чего ожидать от клоуна, и это вставало барьером между ними. Или она сама возвела стену, но пришёл клоун и разнёс её по кирпичику. Чуть не задохнувшись от возмущения, она влепила клоуну пощёчину, и его пальцы сильнее вцепились в волосы. Бет пискнула, испугавшись, что Джокер ответит ей той же монетой, а то и чем похлеще.       Она медленно приподняла руку и положила на удерживающую её голову ладонь. В ответ клоун сильнее сжал пальцы, заставляя шипеть от боли. Пока Бет, замерев, пыталась справиться с дискомфортом, Джокер наклонился к ней и прижался губами к её губам. Скорее экспериментально, словно проверяя, рады ли ему в этом доме.       Бет была бы и рада отстраниться, но пальцы вцепились в её волосы, и у ни единого шанса. Пришлось импровизировать — она сжала губы, чтобы показать, что и у неё есть коготки. Но Джокер есть Джокер, он болезненно укусил её, и когда Бет вскрикнула, уже по-хозяйски углубил поцелуй.       В любой момент на кухню могла зайти прислуга. Или повар. Или кто-то из охраны. Бет косилась на дверь, но клоун каждый раз резко и грубо поворачивал её голову обратно. И только когда Бет начала отвечать ему, сдавшись окончательно, Джокер оторвался от неё, резко поднял на ноги и толкнул к столу. Всего секунду он смотрел на неё молча и выразительно, прежде чем нависнуть над ней и без предупреждения усадить на стол.       Она не сопротивлялась. Быть может, его грубые прикосновения в который раз обманывали её надеждой. Но опьянение обволакивало, мысли путались, превращались в туман. Бет запрокидывает голову, с покорностью принимая жёсткие поцелуи, осыпающие её шею.       Джокер тоже палач, и ему она отдаётся на суд, на казнь, готова принять любое наказание. Она не простила, всё помнит, как прогнал, каким холодным и жёстким был, поэтому сквозь сладкий морок готовится прогнать в ответ. После. А пока наслаждается. Тонет в поцелуях, в ласках. Мурашки бегут по коже, когда Джокер гладит её тело, останавливаясь на изгибах чуть дольше.       Его нетерпеливые пальцы пробираются под полы домашнего платья, тянут подол вверх, и Бет нетерпеливо ёрзает на краю стола. Джокер сдирает с неё бельё, наспех расстёгивает молнию на белоснежных брюках — ему идёт белый цвет. И наконец Бет чувствует облегчение, ощущая его внутри себя. Она прижимается к мужчине, обнимает его за плечи, стонет. Обвивает ногами его бёдра.       И тонет. Тонет. Тонет.       Хочется вечности, непрерывного наслаждения, горячих болезненных поцелуев — больше, ещё больше.       Чтобы не закричать от удовольствия, она прижимается губами к белому кителю и стонет.       Мир замирает и вертится с бешеной скоростью одновременно, потому что Бет отдаёт себя самому опасному человеку, приносит себя в жертву. Сама приводит себя на алтарь. Это должно пугать, но это пьянит. И Бет теряет голову от ощущения причастности к чему-то взрывоопасному, что нельзя приручить, но можно приласкать. Она считает его резкие толчки, повторяет в мыслях как мантру.       Раз — любовь к нему обжигает.       Два — она тянется к его губам, и он отвечает на поцелуй.       Три — его безжалостные ласки окончательно сносят крышу.       Бет окончательно теряет контроль над собой, её трясёт, она хочет кричать, чтобы снять напряжение, дать ему выход, но вместо этого до скрежета стискивает зубы и запрокидывает голову. Протяжно стонет. Дрожит. Умирает и воскресает, сгорает и вновь рождается из пепла. В это время Джокер хрипит, скалится, толкается в неё неистово, грубо. Бет на каждом толчке глубоко вздыхает, ловит ртом воздух. До тех пор, пока наконец клоун не замирает, вдавив себя в неё.       Бет открывает глаза и видит его лицо перед собой, ему определённо идёт образ повара, и даже грим не портит картину. Кожа покрыта бисеринками пота, но глаза такие же жёсткие, ядовитые, колючие.       Застегнув молнию на брюках и зачесав волосы назад, он как ни в чём не бывало спрашивает:       — Так ты вернёшься?       Это не мольба и не просьба. Бет вытягивает ногу и касается его бедра пальцами, проводит по ткани, хмыкает.       — Я подумаю над вашим предложением, — дерзко отвечает она, и Джокер в ответ щурится и облизывает губы. Выставляет перед Бет руку, погрозив указательным пальцем, но не успевает обронить ни слова. Из глубины дома доносятся несколько мужских голосов, и голос мэра над всеми громче всех. Он о чём-то шутит и смеётся.       Бет соскочила со стола, быстро одёрнула платье и испуганно посмотрела на Джокера. Отец определённо не потерпит незнакомца в доме, даже если в нём не узнать потрошителя.       Быстро метнувшись к Бет, Джокер ухватил её за подбородок и приблизил своё лицо к её. Облизнулся и вскинул брови.       — Детка, решайся. Либо ты со мной, либо чао бамбино.       Быстро чмокнув в губы, он отпустил её и скрылся в дверях для прислуги. Спохватившись, Бет вытащила из ящика стола зеркальце и глянула на своё отражение. Полушёпотом восклинула: «Жесть!» Лохматая, лицо красное, губы припухшие. Ещё и смазанный грим на коже, пришлось первой попавшейся тряпкой вытирать лицо. После, на скорую руку пригладив волосы, она налила себе вина из кухонного бара, но вовремя вспомнила про бельё. Скомкала трусики и успела бросить их в раковину, как на кухню вошли хозяин дома и гости.       Бет отпила из бокала и как можно естественнее и спокойнее улыбнулась. Отец нахмурился, ему никогда не нравилось, если дочери пили просто так в течение дня. Мистер Уэйн глупо улыбался, а доктор Крейн с прищуром наблюдал за Бет.       — Всем привет!.. Ваше здоровье, господа! — она приподняла бокал в знак приветствия и сделала ещё один глоток.       — Беатрис, — отец иногда называл её на английский манер, — что за дурная привычка! Ты же знаешь, что я не в восторге от того, что вы с сестрой позволяете себе иногда вольности.       — Ключевое слово «иногда», пап, — улыбнулась Бет, но послушно отдала ему бокал.       Доктор Крейн обошёл стол и подошёл к холодильнику, достал из дверцы бутылку прохладной газировки и налил в кружку.       — У тебя тут что-то красное, — дотронувшись до скулы пальцем, доктор Крейн растёр краску между подушечками и с недоверием посмотрел на Бет.       — Да это так… Ерунда! Вот, пирожные ела. Угощайтесь.       — Что-то не похоже на помадку, — доктор Крейн с вызовом показал ей свои пальцы.       — Помадка… Горчица… Соус… Я иногда такая нерасторопная, — хохотнув, отмахнулась она.       Бет посматривала в сторону раковины, но когда поймала на себе беззаботный взгляд Уэйна, отвернулась к буфету и принялась пересчитывать бокалы на средней полке. Брюс не шелохнулся, но спросил:       — Всё ли с вами хорошо, Беатриче? Вы какая-то… запыхавшаяся.       Она поправила волосы и как можно непринуждённее улыбнулась.       — Да знаете, мистер Уэйн, просто запыхалась на беговой дорожке.       — Прямо в платье бегала?       Доктор Крейн окинул её оценивающим, почти недоверчивым взглядом и сделал ещё один глоток из стакана.       Ишь какой внимательный! Но она взяла себя в руки и ответила вопросом на вопрос:       — А вас что-то смущает?       — Обычно девушки в адекватном состоянии предпочитают более спортивную форму, — заметил Брюс.       Бет вздёрнула подбородок и с вызовом на него посмотрела:       — А кто сказал, что я адекватная?       — Беатрис, милая… не заводись, — отмахнулся отец, явно меньше всего желая накала страстей: ему и без того хватало жены и её непростого характера. — Лучше найди прислугу и попроси принести нам шампанского.       Не желая оставлять мужчин одних в кухне, она ответила, что быстрее справится с этим сама, чем побежит разыскивать по дому кого-нибудь из официантов. Никто не возражал. Но ей всё же пришлось выйти в погреб, прилегающий к кухне, но ровно после того, как вся троица удалилась в столовую.       Когда же Бет вернулась в кухню с бутылкой Champagne Krug Clos D'Ambonnay 1995 года, то застала на кухне Брюса Уэйна, нарезающего авокадо. Как раз рядом с раковиной. Выйдя из оцепенения, Бет достала три высоких бокала и поставила их на стол.       — Вы тут, кажется, что-то… м-м-м… обронили.       Он указал ножом на раковину, при этом никаких пошлостей с его стороны не последовало. Ох, как нехорошо получилось… Приличные девушки где попало своим бельём не разбрасываются.       — Это и не моё, — почесав висок, Бет сгребла трусики и выбросила их в мусорное ведро под раковиной, а после сделала вид, что так и надо.       — Да, конечно, — учтиво согласился мистер Уэйн и, съев кусочек авокадо, вышел из кухни с тарелкой нарезанного фрукта.       Чтобы скрыть следы своего преступления, пришлось накидать сверху в ведро найденного вокруг более или менее мусора. Так и в голову никому не придёт, что там что-то скрывается, причём довольно личное. Ещё не хватало, чтобы через прислугу до Салли дошли слухи, что чьё-то дорогое бельё преспокойно лежало в мусоре как ни в чём не бывало. У этой женщины хватит ума сложить дважды два и получить по итогу шестьсот шестьдесят шесть, чтобы начать крестовый поход.       Кажется, Уэйн вопреки ожиданиям не из болтунов: когда Бет вошла в столовую, на неё даже внимания никто не обратил. Вот только сидеть в компании трёх не самых приятных мужчин ей не хотелось, пришлось удалиться к себе и там дать волю чувствам.       Бет прижалась к закрытой двери и закрыла глаза. Тут же первый вопрос выстрелил, внезапный и довольно болезненный — а не заложил ли где в доме паяц взрывчатку? Может, он настолько всё извернул, что это Бет в его глазах — главный злодей. Пришёл получить сладенькое на прощание, красиво сделал ручкой, и летите все к чертям.       Ну и к дьяволу, если так. Лучше подобный исход, чем прожить жизнь непонятно с кем и неизвестно как.       А ещё… Так лохануться! Ладно, отец, может, ничего и не понял, мало ли кто что на кухне делает, а вот Уэйн подколол так подколол. И хорошо, что Джокер, этот сукин сын, успел уйти. Вряд ли, ох, вряд ли кто-то догадывался из мужчин, чем занималась Бет с клоуном. Разве что доктор Крейн, он один знает о маленьком секрете, но никак не выдаёт ни себя, ни свою «невесту».       Да чёрт с ними. Отца, Уэйна и Крейна интересуют только деньги и власть, а Бет тут как главный приз. Лучше бы она вообще никому не доставалась.       Кошмар, как звучит! Словно она вещь, которую можно выгодно продать и получить взамен какую-нибудь другую вещь.       Возвращаться ли к Джокеру? Вот уж вопрос так вопрос, куда легче понять, в чём смысл жизни. С другой стороны, клоун бы не прогнал её, если бы, как и другие, искал какую-то выгоду. Доктор Крейн же ни за какие обещания не выставил бы Бет за порог. Типа иди, свободна.       Или это всего лишь коварный ход Джокера? Его краплёная карта. Этого неугомонного мужчину куда сложнее понять, чем некоторых женщин, напичканных загадками.       Вроде как у Бет ещё есть время подумать, так что она воспользуется своим правом понаблюдать за окружающими и выбрать, на чьей она стороне.       ***       Джонатан зашёл в полупустой зал. За столом сидели только прихвостни Марони. Доктор Крейн, удостоив их только высокомерным кивком, отодвинул стул и сел за стол, сложил руки перед собой и вздохнул.       — Честно говоря, насколько я помню, мы договаривались о поставке сырья ещё на вчерашний день, но так ничего и не пришло.       Один из мужчин, с татуировкой в виде змеи на щеке, усмехнулся и постучал пальцами по столу, и этот фривольный жест Джонатану не понравился. Неужели Марони нашёл лазейку, как облапошить своего нового химика? Или и вовсе решил вывести его из игры? Крейн откинулся на спинку стула и хмуро уставился на мужчину с татуировкой, ожидая объяснений.       — Ставки выросли, док.       Крейн облизнулся.       — Что это значит?       Мужчина пожал плечами и с усмешкой ответил:       — То, что ваш бизнес перекупил один мистер, у кого в кармане хрустит громче всех.       И как это понимать? Джонатан не продавал свой бизнес — и не собирался, об этом даже разговора ни разу не было. Но какой-то наглец влезает не в своё болото и начинает наводить порядки.       — Я хочу с ним встретиться.       — А не выйдет, — лениво ответил собеседник.       На немой взгляд Крейна он продолжил:       — Мы только имя его знаем. И бабки он шлёт исправно.       — И как же зовут эту золотую жилу, которой вы продались? — недовольно спросил Джонатан.       — Джек Напьер.       Джек Напьер. Крейн покрутил имя в голове, но не припомнил ни одного человека ни в старом, ни в новом обществе. Разве что это марионетка Марони, чтобы пустить пыль в глаза Джонатану и надуть его.       Но с какой стати? На сегодняшний день Крейн ни с кем не делился ни формулой Фобоса, ни другими токсинами. Он хорошо замёл следы при переездах с места на место, в противном случае набралось бы уже с десяток желающих поиметь Джонатана вместе с его бизнесом.       — Устройте нам с ним встречу, — чуть качнув головой, приказал Крейн.