the courtship ritual of the hercules beetle

Они оба были замечены представителями сборной Токио, несмотря на то, что проиграли Карасуно на межшкольных. Тоору сидел рядом с Хаджиме на диване в гостиной Ивайзуми, пока спонсор объяснял им условия временных контрактов. — Вы будете играть за специально сформированную команду, а мы посмотрим, что вы из себя представляете, — сказал он, улыбаясь. — В Токио большая команда, около семидесяти игроков, и мы каждый год отбираем двадцать для основной команды. Нет никакой гарантии, что вы немедленно попадете в основной состав или вообще когда-нибудь. Хаджиме серьезно кивнул в знак понимания, не отрывая глаз от контракта, проводя по словам ногтем большого пальца, чтобы не потерять строчку, пока Тоору вертел в руках кепку сборной Токио, которую спонсор принес в качестве сувенира. Толстые белые вышитые буквы приятно ощущались под его пальцами, а ярко-синий и красный козырек так отличался от мягкого материала формы Сейджо. — А ты как думаешь? — спросил Хаджиме, когда они сидели вместе в его комнате несколько часов спустя; их колени соприкасались друг с другом. И хотя они оба смотрели игру по телевизору, ни один из них на самом деле не обращал на нее внимания. — Насчет сборной Токио? Это худшая команда в лиге. — Никто больше не интересовался нами двумя, — сказал Тоору. Он все еще держал кепку, не в силах отпустить ее, бросая дразнящий взгляд в сторону Хаджиме. — Конечно, я могу пойти куда угодно, но тебе будет скучно без меня. Выхватив у него кепку, Ивайзуми надел ее ему на голову задом наперед, пригладив волосы. — Скучно или спокойно? — Хаджиме ущипнул Тоору за бедро, и тот взвизгнул, бросив на мужчину обиженный взгляд. — Ты так плохо ко мне относишься! — он протянул руку и в отместку грубо перевернул кепку Хаджиме, опустив поля, чтобы прикрыть глаза. Мужчина поймал его за запястье, затем потянул на себя, пока они не упали на пол. Ивайзуми оказался в ловушке под телом Тоору, его пальцы поползли вверх по чужой рубашке, щекоча под ребрами. Тоору рухнул от смеха, уткнувшись лицом в изгиб шеи Хаджиме, а тот, признав свою победу, убрал одну руку с бока Ойкавы и положил ее на спину. — Думаю, — сказал Ивайзуми, взъерошивая волосы Тоору и обдувая его теплым дыханием, — поработать с тобой еще немного будет не так уж плохо. Приподнявшись, прижав одну руку к полу рядом с лицом Хаджиме, Тоору посмотрел вниз на своего друга, со сдвинутой набок кепкой и слегка порозовевшим лицом; свет от телевизора отражался в темных глазах. — Никто другой не может пасовать тебе так, как я, — уверенно сказал Тоору, поправляя кепку одной рукой и прижимаясь спиной к теплой ладони Хаджиме. — Это я делаю тебе одолжение. — Как скажешь, — губы Хаджиме изогнулись в легкой улыбке. — Если это помогает тебе спать по ночам, Ойкава. — Кроме этого, — добавил Тоору, откидываясь назад так, что рука Хаджиме сполза, оставив холодную спину, — ты знаешь, что резкие перемены плохо сказываются на моей коже, и это просто ужасно. Что может случиться с будущим лицом сборной Токио, особенно после того, как мы поменяем команду. — Ты слишком высокого о себе мнения, — простонал Хаджиме, улыбаясь все шире. Он хорошо выглядел, подумал Тоору, в цветах формы Токио, и, что ж, сам Тоору выглядел хорошо во всем, поэтому он не возражал против красного и синего. — Если мы будем жить вместе, я не буду убирать за тобой. Держи свои дерьмовые научно-фантастические плакаты и коллекцию фигурок в своей собственной комнате. — Мои плакаты потрясающие, — напыщенно ответил Тоору. — Ничего, ты можешь жить один в той мусорной куче, в которую неизбежно превратится твоя квартира, — закатил глаза Хаджиме. Рука рядом с Тоору, которая лежала на его спине, легонько легла на бок, и он понял, что все еще сидит верхом на Хаджиме, расположив ноги по обе стороны от его бедер, пока он сам играл с подолом майки парня. Все в порядке, думал он, потому что Хаджиме был его лучшим другом, и они делили постель, душ и сны, и Хаджиме было удобно, под ним лежал твердый вес, который ощущался лучше, чем деревянный пол. — Не говори глупостей, Ива-чан, — сказал Тоору с усмешкой, поджав пальцы в носках. — Мы определенно будем жить вместе. Ты и я, в Токио. Естественно, все из команды будут завидовать тебе, так что запомни не совать свое лицо ни в одно из моих селфи. — Я не думаю, что это будет проблемой, — сухо ответил Хаджиме, но его выражение лица выглядело мягким, и Тоору знал, что он не единственный, кто счастлив, что они будут держаться вместе.

***

Мама Тоору тихо готовит завтрак. Несмотря на то, что сегодня суббота, его отец ушел на работу несколько часов назад, оставив их вдвоем в доме. Воздух давит. Женщина открывает рот, чтобы что-то сказать, а затем намеренно усилием воли закрывает его, возвращая свое внимание к готовке. Тоору проверяет электронную почту на своем телефоне, просматривая дюжину сообщений от студентов, умоляющих продлить промежуточное эссе, и около пятнадцати спам-писем от Киндаичи, который, кажется, всегда думает, что его действительно преследует призрак или он потеряет все свои деньги из-за проклятия, если не перешлет их все до единого. Атмосфера заметно отличается от той, что была в доме его сестры. Тоору хочет оказаться там, а не здесь, на кухне, где готовит его сестра, обмениваясь с ним игривыми колкостями. Дело в том, что Хаджиме был прав, когда говорил Тоору, что его мама не хочет ничего плохого. Она никогда этого не хотела. Она испортила ему все детство своими действиями, а в ответ он преуспел почти во всем, в чем хотел. Он пользовался популярностью, хорошо учился, стал капитаном волейбольной команды, и его матери не приходилось беспокоиться о нем так, как ей приходилось беспокоиться о его сестре. Она всегда хотела только то, что лучше для него, и Тоору это знает. Вот почему ему нравится делать ее счастливой. Но иногда, особенно когда он спотыкается, сворачивая с пути, который она считает правильным, он чувствует, как ее руки обвиваются вокруг его шеи и сжимаются, не давая ему дышать в тисках ее ожиданий. Ему трудно дышать прямо сейчас, когда она слишком громко роняет сковородку в раковину, и он случайно открывает одно из писем Киндаичи, когда вздрагивает от удивления и шума. Он быстро удаляет сообщения, оставляя только одно непрочитанное от Мэд-Дог-чана в своем почтовом ящике с адресом, куда Тоору позже довезет Яхабу. Строка темы заполнена опечатками и чрезмерной пунктуацией. Когда его мать начинает расставлять тарелки на столе, Тоору убирает телефон и встает, чтобы помочь ей переносить остальную посуду, пока женщина берется за рис. Они едят в тишине в течение нескольких минут. Он почти чувствует облегчение, когда женщина наконец откашливается. — Мне нравилась Мегуми, — произносит его мама. Тоору проглатывает кусок и смотрит ей в глаза. — Мне тоже, — отвечает он. — Она порвала с тобой или ты порвал с ней? — вздохнув, говорит женщина, убирая волосы с глаз. — Она порвала со мной, — эти слова оставляют горький привкус во рту. — Ты все равно был слишком хорош для нее, Тоору, — говорит его мать, расправляя плечи и глядя на свой рис. Тоору задается вопросом, не пытается ли она каким-то образом утешить его после того, как прошлой ночью в чрезмерно напряженном разговоре намекнула, что невесты наверняка растут на деревьях, и что если бы Тоору был хорошим сыном, он бы просто выбрал одну. — Ты найдешь кого-нибудь другого. Ты всегда был популярен среди девушек. В школе у тебя всегда была подружка! Тоору ковыряет свой рис палочками для еды, размышляя, стоит ли ему указывать, что каждую неделю у него была другая девушка, потому что они всегда уходили от него, утверждая, что он слишком зациклен на волейболе, чтобы встречаться. С тех пор в его личности ничего не изменилось: он по-прежнему одержим, странен и склонен забывать о людях неделями, когда что-то особенно сильно привлекает его внимание, его настроение меняется, как цвет хамелеона, перемещающегося от стебля цветка к яркому бутону. Может быть, Тоору действительно не создан для свиданий. В конце концов, единственным человеком, который действительно мог справиться с ним во всех крайностях, был Хаджиме, и… — Да, — говорит Тоору, осторожно откусывая кусочек, жуя и глотая, думая о том, как сформулировать свое следующее утверждение. — Но я только что порвал с Мегуми, так что, наверное, пока не стану ни с кем встречаться. — Ты уверен, что не хочешь, чтобы я поговорила со сводником? Ты же не хочешь остаться один. — Никто из моих друзей не встречается всерьез, — протестует Тоору. — Даже Хаджиме? — его мать качает головой. — Ну, я полагаю, у него есть оправдание, ведь пресса всегда так пристально следит за ним. Я видела статью о его товарище по команде в журнале «Пятница» на прошлой неделе — ну, знаешь, тот, с растрепанными волосами и сонными глазами… — Куроо, — тихо произносит Тоору, вспоминая фотографию их обоих рядом, которую он видел на рекламном щите с кроссовками пару месяцев назад. Волосы Хаджиме выглядели почти такими же растрепанными, как у Куроо. Не то чтобы Тоору приглядывался, но это был большой рекламный щит, а свет на светофоре был красным. — Куроо Тецуро. — Точно, — говорит мать и слегка прикусывает нижнюю губу. — Ты когда-нибудь думал о том, что было бы, если бы ты продолжил играть? — Нет, — резко говорит Тоору, и его спасает от необходимости продолжать разговор звонок в дверь. Раздается веселая мелодия, которая отвлекает внимание от его ответа. — Это, должно быть, Яхаба-чан, — говорит он, быстро вставая, его почти несъеденный завтрак остается на столе, когда он обходит его, чтобы поцеловать мать в щеку. — Увидимся позже, мам. — Ты просто так уходишь? — Яхаба должен быть в Токио к часу, — лжет он, выпрямляясь и направляясь к гэнкану, где оставил свою сумку рядом с ботинками. В дверь снова звонят. — Позвони мне, когда приедешь, — говорит она, провожая его до двери и наблюдая, как он надевает туфли, прежде чем поправить воротник своей рубашки. — Ладно? — Хорошо. — Передай привет своей сестре, — произносит она, когда Тоору поворачивает засов и открывает дверь перед сонным Яхабой, который стоит, прислонившись к перилам крыльца и засунув руки в карманы, и ждет. — Пока, мам, — прощается Тоору, быстро закрывая дверь, потому что она все еще в домашнем халате. Тоору натягивает свою лучшую улыбку для Яхабы, выходя на улицу. — Извини, что заставил ждать, — он драматически вздыхает. — Ты же знаешь, как это бывает, Яхаба-чан! Никто никогда не сможет насытиться мной! С легким смешком Яхаба трет усталые глаза. — Значит, есть какая-то причина, по которой ты заставил меня явиться на рассвете? — Яхаба-чан, ты серьезно? — Тоору смотрит на него с притворным шоком. — Уже почти девять утра! Где твоя жизнерадостность?! — Она в постели, там, где должен быть и я, — Яхаба пристально смотрит на Тоору. — Семпай, ты как-то сказал мне, что просыпаться до того, как цифры достигнут двузначных цифр, — это оскорбление человечества. Ты так торопишься вернуться в Токио? — Есть чем заняться, есть на кого посмотреть, — пренебрежительно отвечает Тоору, проходя мимо Яхабы, чтобы спуститься по лестнице, и отпирая машину нажатием на брелок. — Бегом-бегом, маленький младшеклассник, пора отправляться в путь. Яхаба с мило взъерошенными волосами зевает, хрустя челюстью, и следует за ним. Тоору постепенно расслабляется по мере того, как они удаляются от Мияги, несмотря на оживленное движения в Токио. Он надевает свои любимые солнцезащитные очки и позволяет Яхабе возиться с радио по своему желанию, пока тот не включает медленную классическую музыку вместо чего-нибудь веселого. — Ты хочешь, чтобы я заснул и убил нас обоих? — жалуется Тоору, включая свою любимую поп-станцию, не отрывая глаз от дороги. — Я думал, ты едешь со мной, чтобы составить мне компанию, а не быть самым скучным пассажиром на планете! — Ну, я не знал, что ты будешь такой странный и заставишь меня проснуться так рано, когда я сказал Ханамаки-семпаю, что поеду с тобой, — Яхаба снова зевает, но делает усилие, чтобы сесть на свое место, продолжая более бодро. — То есть, когда я решил поехать с тобой в Токио, чтобы навестить Кьетани. — М-м-м, — протягивает Тоору, забавляясь и самодовольно улыбаясь тому, что он был прав, читая лекции Яхабы, а затем, возможно, немного тому факту, что его друзья действительно не так уж плохи, если смотреть шире. Телефон Тоору жужжит, дребезжит о пластик подстаканника, в который он бросил его, когда садился в машину. — Хочешь, я посмотрю, кто это? — Яхаба берет трубку телефона Тоору, не дожидаясь ответа, и мужчина краем глаза видит, как брови Яхабы приподнимаются. — Это… Ивайзуми. — И что говорит Ива-чан в это прекрасное утро? — спрашивает Тоору, его руки слегка сжимают руль, прежде чем он замечает это, немедленно ослабляя хватку. — Я не знаю, когда ты уезжаешь, так что счастливого пути, Дерьмокава, — читает Яхаба вслух. Он колеблется. — Ты сказал Ивайзуми-семпаю, что возвращаешься домой? — Не совсем, — говорит Тоору, наблюдая, как машина перед ним замедляет ход, включая поворотник, чтобы переключиться на другую полосу. — Я позвонил ему вчера вечером и сказал, что сегодня еду домой. — Ты… позвонил ему? — Яхаба кладет телефон Тоору на место, откуда он его взял. — Неужели это так странно? — внезапно в машине становится слишком жарко, и Тоору протягивает левую руку, чтобы открыть окно. Прохладный воздух, который врывается внутрь, ощущается как холодные ладони на его щеках, и мужчина облизывает губы, позволяя ветру жалить их тоже. Яхаба неловко ерзает, и Тоору хочется посмотреть на него. — Я просто… мне казалось, что вы больше не так близки — он хватает свой ремень безопасности и тянет его. — Вообще-то из-за тебя. У меня сложилось такое впечатление из-за тебя, потому что на самом деле я не разговариваю с Ивайзуми-семпаем так часто, как Кьетани. Поклонение герою и все прочее. Тоору хмурится. — Я был капитаном, — говорит он. — Бешеный Пес-чан должен был поклоняться мне. — Ну, по крайней мере, он слушал тебя, — успокаивает Яхаба. — Просто у него есть… ну, слабое место, я думаю, для Ивайзуми, — он смеется. — Раньше я думал, что он в него влюблен! Тоору вдруг радуется, что на нем темные очки, и Яхаба не видит, как слегка расширились его глаза. — Влюблен? — его голос звучит странно даже для его собственных ушей, и смех Яхабы затихает. — Ну, ты знаешь, — поколебавшись, говорит Яхаба, дико жестикулируя руками на периферии зрения Тоору. — Он ему нравился, что ли? У Тоору сдавило горло, и он протянул руку, чтобы включить радио громче, нажимая на громкость, пока музыка не стала громче, чем биение его сердца. — Ну, о вкусах не спорят, — говорит он наконец, когда ему удается выдавить из себя слова. Яхаба обмяк, явно обрадованный ответом Тоору. — Не знаю, — говорит он, — наверное, Ивайзуми-семпай привлекательный. Он довольно популярен в тех холостяцких опросах, которые появляются в вокзальных газетах. Тоору постукивает большими пальцами по рулю в такт звучащей песне. Это что-то новенькое, думает он. Он мог бы услышать это в баре в понедельник, но большая часть той ночи была чем-то вроде размытого пятна, в памяти не было ничего, кроме вкуса вина и руки Хаджиме вокруг его талии, удерживающей от падения. — Наверное, я просто слишком привык смотреть на свое собственное лицо, — говорит Тоору. — После этого все пойдет под откос. Верно, Яхаба-чан? — он хитро ухмыляется. — Помни, есть только один ответ, который спасет тебя от того, чтобы не остаться на улице, когда мы остановимся заправиться. — Да, Ойкава-семпай, ты определенно самый красивый из всех, — покорно отвечает Яхаба, слегка посмеиваясь и вытягивая ноги перед собой, насколько позволяет пространство. — Ты мой любимый младшеклассник, — довольно говорит Тоору и начинает громко подпевать радио, надеясь, что оно заглушит любые мысли о Хаджиме на оставшуюся часть пути.

***

— Тебе кто-нибудь когда-нибудь нравился? — спросил Тоору, когда Хаджиме подбросил в воздух волейбольный мяч и поймал его. Ойкава только что позировал для фотографий с группой симпатичных девушек, которые заглянули посмотреть на их тренировку, и, как обычно, Хаджиме держался подальше от всего этого, время от времени поглядывая на Тоору из-за того, что он не пришел помочь убраться. Все остальные уже разошлись по домам, оставив двух новеньких в Токийском составе тренироваться, что стало традицией за последние несколько недель. — Зачем? — Хаджиме протянул ему мяч, и Тоору взял его, вертя в руках, пока шел назад к линии подачи. — Одна из этих девчонок подумала, что ты симпатичный, — сказал Тоору, подбрасывая мяч в воздух и делая свою фирменную подачу. Он ударил с предельной точностью прямо в линию с другой стороны сетки. — И что? — Хаджиме приподнял нижнюю часть футболки своей тренировочной формы и вытер ею лицо, обнажив гладкую, более бледную кожу живота и стройную линию пресса. Тоору тут же отвел глаза и полез в корзину за новым мячом. — Ну, я подумал, что ты никогда не подходишь, чтобы поговорить с ними, а потом начал гадать, нравился ли тебе кто-нибудь. — Эти девушки здесь не для того, чтобы говорить со мной, — Хаджиме скрестил руки на груди. — И один из нас должен быть сосредоточен во время тренировки, или мы заработаем префектуре Мияги плохую репутацию. — Одна девушка определенно была здесь сегодня, чтобы поговорить с тобой, — Тоору ухмыльнулся. — Ива-чан, ты стесняешься? — Почему ты так зациклился на этом? — Хаджиме провел рукой по волосам и посмотрел на двор, избегая взгляда Тоору. — Какая разница, нравится мне кто-то или нет? — Я рассказывал тебе обо всех своих увлечениях, — заныл Тоору, крепко сжимая мяч и встряхивая его вместо того, чтобы трясти Хаджиме. — Будет справедливо, если ты расскажешь мне о своих! — Никто не спрашивал тебя о твоих подробных рассказах из жизни свиданий. Ты сам добровольно ими делишься. Я не обязан делать то же самое. — Ива-чан, ты должен! — Тоору подбросил второй мяч и ударил его точно в то же место, что и предыдущий. Вытирая руки о шорты, он бросил на Хаджиме свой лучший соблазнительный взгляд. — Скажи мне? Лицо Хаджиме вспыхнуло густым темно-розовым румянцем, и он нахмурился. — Черта с два, — сказал он. — Это все равно не важно. — Нет, это важно! — Тоору подобрал еще один мяч. Еще один, подумал он, прямо в то же самое место. — Мой священный долг как твоего лучшего друга — знать о твоей личной жизни. — Священный мой зад, а не твой долг, — Хаджиме прикрыл глаза как раз в тот момент, когда Тоору подбросил мяч на подачу. — Я… не стоит говорить об этом. О том, что мне кто-то нравится. Это не так. Тоору подал, и это был еще один идеальный удар. Он со свистом выдохнул, удовлетворенно опустившись на пятки. Его подачи были сильнее и более меткие, и если бы он играл с Карасуно, они не смогли бы принять. Он ухмыльнулся Хаджиме, подошел к его сгорбленной фигуре и, обняв его за плечи, вторгся в его личное пространство. — Несмотря на твой абсолютно неисправимый характер и средненькое лицо, Ива-чан, я уверен, что все было не совсем безнадежно! Я мог бы… — он замолчал на полуслове, внезапно заметив выражение глаз Хаджиме, а также близость их лиц. От Хаджиме пахло потом и дезодорантом, а его брови были сдвинуты так, что Тоору втайне всегда хотелось успокоить его, поглаживая большим пальцем морщинистую кожу между ними. Хаджиме выскользнул из-под руки Тоору. — Хорошая подача, — хрипло сказал он, от чего у мужчины пересохло во рту. Хаджиме широкими шагами пересек площадку, направляясь за волейбольными мячами.

***

В среду заведующий биологического отделения заходит примерно за полчаса до того, как Тоору обычно отправляется домой. Ойкава не готов к тому, что кто-то его увидит. Он сидит на краю стола Сасады с ноутбуком на коленях, верхние четыре пуговицы его рубашки расстегнуты, а рукава закатаны до середины бицепса из-за удушающей жары в офисе. — Сэр, — произносит он, слезая со стола под тихий смех женщины. Тоору надувает губы, и она быстро делает старательное выражение лица. — Ойкава, — говорит начальник отдела, поправляя галстук, словно пытаясь подчеркнуть, насколько плохо одет Тоору в данный момент, — я хотел поздравить вас с презентацией две недели назад. — Спасибо, — отвечает Тоору, слегка кланяясь. Рубашка прилипает к спине. На улице даже не жарко, но ветер не попадает в здание, где находятся их офисы, потому что оно плохо спроектировано: арктическая тундра зимой, а потом, в первую смену сезона, невыносимо сидеть под солнцем. Начальник отдела откашливатся.  — Я уверен, вы слышали, что Мигучи планирует уйти в отставку в конце года. Удивленный сменой темы, Тоору отрицательно качает головой. Мигучи была его научным руководителем, а несколько лет спустя — научным руководителем диссертации. Тоору почти уверен, что скоро ей исполнится сто лет, но она по-прежнему бодра. Как всегда отчитывает его и Сасаду о зависимости и плохом влиянии кофеина на печень, которое укорачивает жизнь, каждый раз, когда они пробираются в учительскую за кофе. — Я думал, она будет преподавать вечно, — отвечает он с улыбкой, чтобы смягчить свои слова. — Бродит по биологическому корпусу как привидение и каждый вторник и четверг приводит себя в порядок для студентов. Печально смеясь, босс Тоору качает головой. — Наверное, все мы так считали, — говорит он. — Тем не менее, с уходом Мигучи на пенсию нам нужно будет назначить кого-то лектором осенью, и с вашим выступлением на конференции, а также с вашими блестящими отзывами от студентов, вы находитесь в списке кандидатов. Вы заинтересованы, или вы выбрали другое место, куда пойти после окончания вашей научной работы этим летом? — Нет, — говорит Тоору. — Конечно, я заинтересован, сэр, — он криво усмехается. — Спасибо. — О, не за что, — говорит начальник отдела, поворачиваясь, чтобы уйти. — Я буду держать вас в курсе процесса. Когда он уходит, Сасада тихо свистит. — Ты мерзавец, — говорит она, и добродушное выражение лица Тоору превращается в дразнящую ухмылку. — Трудно быть одновременно умным и харизматичным, — отвечает он, возвращаясь на свое место за столом Сасады и сминая ее бумаги. — Только подумай, я несу это бремя за нас обоих. Она стонет, уронив голову на металлический стол. — Одна мысль о следующем году вызывает у меня крапивницу, а у тебя уже есть такое предложение. — Я этого не ожидал, — говорит Тоору. — В последнее время я в основном думаю о своих исследованиях, — и о его неудачных отношениях, но он еще не рассказал об этом Сасаде, откладывая до тех пор, пока не станет совсем поздно. Тоору не думает, что есть действительно какой-то социально приемлемый способ говорить о своих неудачных отношениях, когда ты переступаешь черту между коллегой и другом, как это делают он и Сасада, и в любом случае, Тоору нравится, как Сасада смотрит на него как на великого, иногда с тем же блеском восхищения, который он получал, когда был опорой волейбольной команды Сейджо, и на тех первых нескольких тренировках в Токио. Не обращая внимания на спазм в животе, Тоору поднимает свой ноутбук и снова кладет его на колени, пока Сасада печально тычет в свой пустой стакан с водой. — К моему полному ужасу, то, что ты в основном думаешь о своих исследованиях, только что принесло колоссальные плоды. Довольный, Тоору тычет пальцем ей в лицо. — Не завидуй, Сасада-чан, — подмигивает он. — Я знаю, что каждый день изучаю инопланетян, и меня любят мои ученики, но это не значит, что ты не особенная! — Убирайся с моего стола, — говорит она, улыбаясь ему. — У некоторых из нас есть дела поважнее, чем слушать твое злорадство. — Ты имеешь в виду одного из нас. Поскольку сейчас здесь только мы вдвоем, а я совершенно счастлив слушать свое злорадство. — Как обычно, — раздается голос с порога, и Тоору, подняв голову, видит стоящего в дверях Хаджиме. Его руки глубоко засунуты в карманы джинсов, он одет в старую, выцветшую белую толстовку с последних Олимпийских игр, синие и зеленые кольца смыты гораздо больше, чем другие, как будто Хаджиме напортачил с отбеливателем. Его волосы определенно становятся лохматыми, но Тоору нравится, как они выглядят, откинутые назад с лица Хаджиме, слегка развевающиеся и все еще влажные после душа. — Злорадство — твое второе любимое занятие, Ойкава. — А что же тогда первое? — спрашивает Тоору, едва скрывая удивление при виде Хаджиме, стоящего в дверях его кабинета. — Если мы составляем список. — Заниматься вещами, над которыми потом можно позлорадствовать, — отвечает Хаджиме, делая шаг в кабинет и переводя взгляд с Тоору на неорганизованные груды вещей, покрывающие все доступные поверхности в комнате, на пустырь одноразовых бумажных кофейных чашек, переполняющих мусорную корзину рядом со столом Ойкавы. — Не знаю, почему я решил, что в твоем кабинете будет чище, чем в спальне, — он пожимает плечами. — Это не мой кабинет, — говорит Тоору, соскальзывая со стола гораздо более неторопливо, чем он делал это для начальника отдела. Он рассматривает внешний вид Хаджиме среди всех его рабочих вещей, все яркие линии в пыльном и неубранном пространстве. — А наш, — он указывает на Сасаду. — По крайней мере, половина этого бардака принадлежит ей. — Одна пятая, — поправляет Сасада, а затем указывает на неряшливую, дрожащую стопку эссе. — Видишь? Они твои, даже если лежат на моем столе. — Он всегда был таким, — говорит Хаджиме, улыбаясь Сасаде. — Я знаю этого парня дольше, чем другие, и когда-то сделал ошибку, согласившись с ним жить. — Ты ведь Ивайзуми, верно? — говорит Сасада, наконец узнав его. — Хочешь сказать, что Ойкава действительно дружит с тобой? — она смеется. — Я думала, он преувеличивает. Тоору легонько шлепает ее по руке тыльной стороной ладони. — Сасада-чан! Как ты можешь! Она пожимает плечами. — Ну, — говорит она, не раскаиваясь, — теперь я знаю, что ты говорил правду! — затем она обращает свое внимание на Хаджиме, и выражение ее лица меняется на любопытство. — Ойкава не говорил, что ты придешь. — Я не предупреждал, — признается Хаджиме, подходя к столу Тоору. Мужчина берет две пустые чашки, складывает их, а также те, что выпали из маленького ящика на столе на пол, и аккуратно кладет их поверх остального мусора. Затем он смотрит на Тоору почти застенчиво. — Я подумал, что ты можешь быть здесь, ведь еще рано, а Ханамаки упоминал, что ты часто задерживаешься на работе. — Станет слишком поздно, если не будешь продуктивен, — отвечает Тоору. — Как ты нашел мой кабинет? — Я просто спрашивал, пока кто-то не дал мне нормальные указания, — его брови сходятся вместе, когда он хмурится. — Я должен был догадаться, что лучший способ найти тебя — это спросить хихикающих девочек. Сасада давится кофе, а Тоору сияет. — Ах, мое обаяние действительно неоспоримо, — говорит он, оттягивая ворот своей майки. Взгляд Хаджиме опускается на его руку, и Тоору, по непонятной причине, краснеет в ответ. Что-то большее, чем жар, обжигает его шею и щеки. Хаджиме потирает затылок, переводя взгляд на модель внутренней части лесного клеща, сделанную одним из студентов Тоору для курсового проекта в прошлом году, и откашливается. — У тебя есть планы на вечер? Покачиваясь на пятках, Тоору прижимает одну руку к животу, чтобы успокоить внезапный трепет нервов. Это всего лишь Хаджиме, напоминает он себе, морщит нос и смотрит на друга сквозь ресницы. — Ива-чан, как ты мог откладывать приглашение на ужин такого популярного человека как я до самой последней минуты? — он несколько раз хлопает ресницами, на что Хаджиме морщится. — Кроме того, разве мы не договорились насчет обеда? — Это значит «нет»? — спрашивает Ивайзуми, вытягивая указательным пальцем правой руки край толстовки — ленивое движение, которого он, кажется, не замечает. Он все еще смотрит в сторону макета, но у Тоору складывается впечатление, что это больше для того, чтобы не смотреть на него, чем от настоящего интереса. — Полагаю, я мог бы выделить место в моем плотном расписании ради тебя, — отвечает Тоору, тяжело вздыхая, и наслаждается раздраженным и хмурым взглядом Хаджиме. — Надеюсь, ты оценишь эту жертву. Я всегда востребован, Ива-чан, и не стал бы делать это для кого попало. Фыркнув, Хаджиме, наконец, снова смотрит на Тоору, подняв одну бровь и скептически глядя на него. — Конечно, Дерьм… — он делает паузу, бросая быстрый взгляд на Сасаду, а затем продолжает, — Ойкава, я польщен. Атмосфера этого разговора им знакома — Тоору знает ее так же хорошо, как он знает правила волейбола или все шрамы, украшающие бок Хаджиме, когда он упал с дерева в девять лет. — Так и должно быть, — легко говорит Тоору, отворачиваясь, потому что чувствует, как смягчается его лицо, и не хочет, чтобы кто-нибудь это видел. Закрыв свой ноутбук, он пересекает комнату, проходя перед Хаджиме, чтобы вытащить сумку для ноутбука из-под беспорядочной коллекции лабораторных отчетов, которые были сданы этим утром отставшими студентами в слишком сжатые сроки. Некоторые из них падают на его стул, на что Хаджиме издает тихий смешок и подходит к нему сзади, чтобы поднять их. — Ты такой неряха, — говорит он, его рука касается внешней стороны ладони Тоору, когда он кладет лабораторные отчеты обратно на стол. Тоору сглатывает. — На самом деле это милосердие. В глубине души я знал, что ты будешь убит горем, если когда-нибудь зайдешь ко мне и тебе не из-за чего будет меня пилить, — он расстегивает молнию и засовывает ноутбук в сумку, осознавая, как тепло и крепко Хаджиме стоит позади него, так как он едва отступил назад после того, как поймал бумаги. — Так куда ты ведешь меня ужинать, Ива-чан? Тоору поворачивает голову, чтобы посмотреть на Хаджиме через плечо, и Ивайзуми делает шаг назад, как будто он раньше не знал, что стоит так близко. Его щеки краснеют, и он слегка хмурится, прежде чем сунуть руки обратно в карманы. — Куда хочешь, — отвечает мужчина. — Ты должен сделать что-то особенное, — говорит Сасада, и Тоору вздрагивает, на мгновение забыв, что она все еще сидит за своим столом. — С тех пор как Ойкаву могут нанять на должность с гораздо большей гарантией занятости. — Да? — глаза Хаджиме расширяются, и он улыбается. — Я всегда знал, что ты будешь хорош во всем, в чем захочешь, — говорит он тихим и мрачным голосом. Тоору проводит языком по зубам, а затем поднимает свою сумку, не обращая внимания на то, как сжалось его нутро от слов Хаджиме. Он в последний раз оглядывает свой кабинет, а затем, не найдя ничего, что могло бы его отвлечь, снова переводит взгляд на лицо Хаджиме. — Так побалуй меня, — говорит он, широко улыбаясь и надеясь, что это скроет прилив эмоций, которые должны быть видны в его глазах. — Разве я не делаю это всегда? — Хаджиме поворачивается и идет к двери. — Приятно познакомиться, Сасада, — говорит он, выходя в холл. — Я постараюсь повеселиться за нас обоих, — клянется ей Тоору вместо прощания, и она насмешливо смотрит на него, хрустя костяшками пальцев, когда поворачивается на стуле лицом к компьютеру. Хаджиме ждет его в коридоре, с любопытством оглядываясь по сторонам, словно он в музее, а не в университете, но когда Тоору толкает его локтем, он почесывает голову и одаривает его одной из своих легких ухмылок. — Ты здесь хорошо выглядишь, — говорит он, опуская руку, когда они идут к лестнице, направляясь к выходу. — В вашем кабинете. В этом месте. — Я везде хорошо выгляжу, — отвечает Тоору после продолжительной паузы. — Это моя естественная красота. — Я имею в виду… — Хаджиме толкает его, когда они бок о бок спускаются по лестнице, — ты выглядишь так, будто тебе здесь самое место. — А почему бы и нет? — он поворачивается боком и пятится вниз по лестнице. Хаджиме хватает его за рубашку, костяшки пальцев впиваются в грудь Тоору. — Ты так упадешь, идиот. — У меня превосходное равновесие, — надменно отвечает Тоору. Хаджиме не отпускает его, не давая сделать больше двух шагов, пока он сам смотрит на него снизу вверх. — Отвечай на мой вопрос, Ива-чан! — Ты выглядишь счастливым здесь, — говорит Хаджиме. Его голос громкий, и эхо отдается в пустом пространстве. — Вот и все. Я просто заметил, что это место тебе подходит, и ты выглядишь счастливым, и я рад, что… в конце концов ты нашел то, что тебе нравится. Они доходят до нижней ступеньки лестницы, и Хаджиме отпускает рубашку, позволяя Тоору сделать еще пару шагов назад, приближаясь к широким парадным дверям. — Ива-чан, — говорит Тоору, когда решает, что сможет услышать свой собственный голос за громким стуком своего сердца, — ты просто большой и мягкий, да? — он постукивает пальцем по губам, наклоняя лицо под таким углом, чтобы краем глаза видеть, как краснеет Хаджиме. — Хотя в тебе есть какое-то очарование. — Заткнись на хрен, — говорит Хаджиме, а затем быстро шагает вперед и выталкивает Тоору за дверь в прохладный полдень. Они обедают в придорожном магазине донбури, втискиваясь бок о бок на последние два свободных места, между ссорящейся пожилой парой и старшеклассницей, безвольно и измученно сидящей над своей тарелкой в попытке не заснуть. — Ты такой жадина, Ива-чан! — дразнится Тоору, изучая меню, прикрепленное к стене облупившейся клейкой лентой. — Я думал, ты собираешься угостить меня чем-то особенным! — Соус донбури здесь очень вкусный, — говорит Хаджиме. Его бедро трется о бедро Тоору, когда он наклоняется вперед, чтобы самому взглянуть на меню, сжимая губы в тонкую, недовольную линию. — Тем более ты любишь уличную еду. — Может быть, я изменился, — говорит Тоору, вытаскивая очки для чтения из переднего кармана сумки. Он поворачивается спиной, обходя Хаджиме и закрывая собой меню, и протягивает руку, чтобы надеть очки на нос мужчины, его пальцы пробираются сквозь мягкие, слегка влажные волосы и задевают кожу на висках. Ивайзуми вздрагивает, и Тоору быстро отстраняется. — Ты теряешь свое стопроцентное зрение? — Хаджиме по-совиному моргает ему из-за очков, линзы увеличивают их, и Тоору смеется. — Ты выглядишь так мило… — Нет, — отвечает Хаджиме, но очки не снимает, а поднимает их на переносицу средним пальцем, и его ресницы цепляются за стекло. — Мне кажется, мир только что решил начать использовать более мелкий шрифт. — Не нужно стыдиться, — говорит ему Тоору, похлопывая его по руке, а затем усаживаясь обратно на свое место. — Даже лучшие из нас должны время от времени уступать неизбежному. — Ты носишь их с семнадцати лет, — говорит Хаджиме, но улыбается, а его глаза не сужаются, чтобы разглядеть маленькую кану в меню. Они делают заказ, когда официант подходит к ним. Тоору заполняет тишину ожидания рассказами о своих учениках. Хаджиме не говорит о своей команде, он просто слушает, задает вопросы и прижимается ближе, чтобы ничего не пропустить, когда мимо проходит шумная группа туристов. Тоору это вполне устраивает, потому что в его жизни не было никого, кто слушал бы его так, как Хаджиме. Ивайзуми относится к словам Тоору так, как будто каждое из них имеет значение, даже если он притворяется раздраженным или сердитым, или стонет, когда Ойкава снова в сотый раз начинает рассказывать о своем любимом эпизоде «Супер Сентай». Разницу между тем, как слушает его Хаджиме, и тем, как слушают все остальные, Тоору не может определить количеством. Но он всегда думал, что это связано с тем, как Хаджиме понимает не только то, что он говорит, но и то, что он не может или не хочет говорить. Теперь, когда Хаджиме смотрит на него и его рука прижата к чужой руке, Ойкава наслаждается тем, что снова получает это внимание. Он до сих пор не совсем уверен, как потерял его. Когда их обжигающе горячие тарелки ставят перед ними, Тоору поражается запаху соуса донбури, мирина и бульона даши, смешанного с другими специями, которые он не может точно определить. — Пахнет волшебно, — уверенно заявляет он, касаясь своим бедром бедра Хаджиме. — Я же говорил, — произносит Ивайзуми, отодвигая большие куски курицы, чтобы освободить место для моркови, которую нарезает Тоору. — Я довольно часто здесь обедал. Это… недалеко от спортзала, и здесь обстановка лучше, чем в ресторане, где я будто заперт внутри. Тоору осторожно кладет дольки одну за другой в тарелку Хаджиме, дует на них, а затем мешает бульон, чтобы убедиться, что ни одна из них не ускользнула от его внимания. — Это еще почему? — Тоору просовывает руку под руку Хаджиме, крадет один из грибов и кокетливо улыбается. — Ива-чан, почему ты любишь есть на улице? Тебе нравится, когда люди смотрят, как ты ешь? Сонная школьница рядом с ними просыпается, бросая на Тоору недоверчивый взгляд, и ее глаза расширяются, когда она узнает Хаджиме. — Ну спасибо, Дерьмокава, — сердито говорит Ивайзуми, и Тоору радостно смеется, забирая еще один гриб. — Я просто разбавляю твой образ! — У меня и так нормальный образ, — произносит Хаджиме, ловя палочки Тоору своими, когда тот снова лезет в чужую тарелку. — Мой агент уже беспокоится о том, что я могу быть замешан в скандалах со свиданиями. Тоору вытаскивает палочки для еды и угрюмо ест свои собственные креветки, мешая их с рисом и соусом. Он читал несколько слухов, которые ходят вокруг Хаджиме. Его сестра иногда показывает их, спрашивая, правда ли это — действительно ли Хаджиме встречается с той поп-звездой, или действительно ли он ходил смотреть игру женской волейбольной команды, потому что запал на их либеро. Тоору всегда отмахивался от них, не желая признавать, что на самом деле не знает. — Ты стал серцеедом с тех пор, как принес домой золотую медаль? — волосы Тоору прилипают ко лбу от пара, поднимающегося от гриля на другой стороне бара, и он дует на них, чтобы убрать челку с глаз. — Я ни с кем не встречался с тех пор, как присоединился к команде, — говорит Хаджиме, прежде чем запихнуть в рот огромный кусок курицы. Он отодвигается, избегая прикосновения, от чего Тоору становится немного холодно. Ойкава хмыкает, опершись локтями на стол и разглядывая профиль Хаджиме. Он вырос, его скошенный нос и широкий лоб изменились. Сильная челюсть, которая заставляла его выглядеть неуклюжим в подростковом возрасте, выглядит красиво на взрослом мужчине. — Тебе надо немного пожить, — говорит Тоору. — Попасть в небольшие неприятности. Ива-чан определенно претендует на звание самого-скучного-супер-спортсмена. Куроо намного интереснее тебя! — У Куроо достаточно неприятностей для нас обоих, — Хаджиме откусывает еще кусочек курицы. — И команда еще не развалилась, не так ли? — носком ботинка он постукивает Ивайзуми по лодыжке. — Ты можешь позволить себе, чтобы тебя застукали на свидании. — Я думаю, что если меня поймают на свидании, будет гораздо больше проблем, чем от Куроо, — говорит Хаджиме, а затем, наконец, поднимает взгляд от своей еды, чтобы посмотреть на Тоору, когда тот снова тянется за последним грибом из чужой тарелки. — Ешь свой собственный ужин, придурок! — Но чужая еда вкуснее, — говорит Тоору, надувая губы. — Тем более, я отдал тебе свою морковку, — он похлопывает Хаджиме по лодыжке, и мужчина снова двигается ближе, просто чтобы удержать Тоору от пинка. — А с чего бы быть проблемам? Думаешь, ты теперь секс-символ? — Ты дал ее мне, потому что ненавидишь морковь и всегда забываешь попросить не добавлять. Я люблю грибы, — он обхватывает рукой свою тарелку, словно защищаясь. — И нет, идиот, я не считаю себя секс-символом, какого хрена? Тоору драматично вздыхает, затем выковыривает из миски кусочек зелени и съедает его, заедая большим количеством риса. Они заканчивают трапезу среди псевдо-споров обо всем: от погоды до отсутствия нормальной стрижки Хаджиме, и Тоору на время забывает, что им уже не шестнадцать, и что они не задерживаются слишком поздно после тренировки, когда несделанное домашнее задание ждет их дома. Хаджиме достает бумажник, чтобы расплатиться, когда их тарелки пустеют. Недалеко стоит группа людей, ожидающих свободные места, и хотя Тоору просто игнорирует это, заставляя их ждать, Хаджиме ощущает неудобство и чувство вины. Он складывает их тарелки, чтобы официанту было легче их убрать для следующего клиента. — Поздравляю с предложением работы, — говорит Хаджиме, когда мужчина протягивает ему сдачу. — Так мелочно, — говорит Тоору, грозя пальцем, когда Хаджиме засовывает купюры в бумажник, а затем кладет монеты в карман. — Разве ты не высокооплачиваемый профессиональный спортсмен? — Если тебе не нравится, можешь вернуть их мне, — угрожает Хаджиме, не отставая от Тоору, когда они пробираются сквозь толпы людей, большинство из которых идут в том направлении, откуда они пришли. — Ах, Ива-чан, как хорошо, что ты угостил меня ужином, — пропевает Тоору, и Хаджиме демонстративно игнорирует его, выходя из кафе без него в направлении метро. — Эй! Подожди меня! Тоору рассчитывает попрощаться с Хаджиме здесь, но, к его удивлению, мужчина идет с ним до метро. — Ты все еще живешь в Кото. Это в другом направлении. — У меня есть время. Вместо того, чтобы продолжать, Тоору просто дразнит Хаджиме, что у него нет социальной жизни, а Ивайзуми изо всех сил старается не смеяться над тем, как Ойкава изображает некоторых учителей из средней школы, которые были примерно в том же возрасте, что он и Хаджиме сейчас, у которых тоже не было социальной жизни. — Ты превратишься в Танаку-сенсея, — говорит Тоору, когда они выходят из метро и направляются к дому. — Ты начнешь лысеть и говорить о Сети покупок на дому. Ива-чан, ты не можешь допустить, чтобы это случилось с тобой! — Неужели Сеть покупок на дому хуже, чем те ужасные документальные фильмы об убийствах и использовании жуков, которые ты смотришь для определения возраста и причины смерти разлагающихся тел? — Хаджиме следует за Тоору по переулку, как в тот раз, когда тот был слишком пьян, чтобы показать ему, и мужчине пришлось провожать его домой. — Ты смотришь их, пока ешь, и, честно говоря, я не думаю, что у тебя есть право говорить о Танаке-сенсее. — Эти документальные фильмы имеют отношение к моей карьере, — сообщает ему Тоору, вытаскивая ключи. — Продолжай говорить это себе, — бормочет Хаджиме, вызывая лифт. Когда лифт поднимается на этаж Тоору, тот вторгается в личное пространство Хаджиме, кладет голову на чужое плечо и ждет, когда Хаджиме поймет, что это слишком, и, наконец, отстранится. Но Хаджиме лишь ненадолго зацепляет пальцем петлю на ремне Тоору и дергает, а затем тащит Ойкаву до самой двери. — Зайдешь выпить кофе? — Тоору наклоняется к Хаджиме, а тот прислоняется к стене рядом с дверью. Рукава его толстовки задираются до предплечий, обнажая загорелую кожу. — Мне надо идти, Дерьмокава, — мягко говорит он, слегка отталкивая Тоору, но не убирая руку с бедра. — Но… скоро мы снова увидимся. — Я тебе не верю, — говорит Тоору, внимательно глядя на Хаджиме прищуренными глазами. — Докажи это. — Как требовательно, — говорит Ивайзуми, оставляя Ойкаву перед дверью и поворачиваясь, чтобы уйти. Он машет через плечо, не оглядываясь, и, когда Хаджиме стоит перед закрытым лифтом, ожидая, когда он поднимется, Тоору думает, что мужчина не отрицал его слов.

***

— Я думаю о том, чтобы купить собственный дом, — сказал Хаджиме на третий день после того, как Тоору поступил в Токийский университет. Они стояли на кухне, Тоору доставал бутылки пива из холодильника, пока Хаджиме мыл тарелки, оставшиеся после ужина. Ханамаки и Мацукава дразнили Ячи в гостиной, а несколько других одногруппников Тоору играли в карты, в которых сам Тоору был настолько ужасен, что они начали жалеть его и заставляли пить только за каждый проигрыш. Тоору был навеселе, слегка пошатываясь, стоял на ногах, а Хаджиме, уставившись в раковину вместо того, чтобы встретиться взглядом с Ойкавой, выглядел довольно трезвым. — Зачем он тебе? — спросил Тоору, поставив пиво на стойку и прислонившись к ней для равновесия. — Оставайся здесь, со мной. — Я думаю, тебе тоже стоит переехать. Ты вечно ноешь из-за поездок на работу, и будет еще хуже, когда тебе придется проезжать весь путь до кампуса. — Ты всегда говоришь мне смириться, потому что на самом деле все не так уж плохо! Хаджиме вздохнул, поставив чистую тарелку на сушилку, затем повернулся к Тоору, хотя все еще не смотрел на него. — Я просто не думаю, что это хорошо для нас. Теперь у нас разные графики, и это может быть тяжело. — Это потому, что я теперь не играю в волейбол?! — Тоору указал на него. — Ты не можешь бросить меня только потому, что я не играю в волейбол, Ива-чан! — Я не это имел в виду, — огрызнулся Хаджиме. — Я говорю, что ты не спишь всю ночь и смотришь фильмы, а у меня тренировка в шесть утра, и я подумал, что будет неплохо… Тоору шагнул вперед. — Ты не устанешь от меня! — он вцепился обеими руками в футболку Хаджиме, держась за него. — Я всегда не спал всю ночь, Ива-чан, даже когда был в команде! — Я знаю, — сказал Хаджиме, сдуваясь, — но это не единственная причина. — Тогда почему ты не хочешь жить со мной? — Тоору вглядывался в черты лица Хаджиме, ища ответы и находя лишь слабые отголоски печали. — Мы взрослеем, — ответил тогда Хаджиме. — Мы уже достаточно взрослые, чтобы больше не лезть друг к другу в карманы, Ойкава. Достаточно взрослые, чтобы начать думать об остальной части нашей жизни, понимаешь? Ты же не захочешь жить со мной вечно. Ты ведь захочешь жениться и все такое, разве нет? — Ива-чан, — сказал Тоору, ткнувшись лбом в лоб Хаджиме, — ты женишься? — Нет, тупица, — ответил Хаджиме, хлопнув Тоору по лбу. — Я просто говорю, что нам пора жить своей собственной жизнью, хотя бы немного. Ты действительно хочешь привести девушку к себе домой и увидеть меня на диване, ждущего, когда ты откроешь дверь? Тоору улыбнулся, коснувшись кончиком носа Хаджиме. — Я бы не возражал, чтобы все было наоборот. Только представь, как обрадуется девушка, если пойдет с тобой домой, откроет дверь, а там я. — Придурок, — сказал Хаджиме, и это прозвучало так… потерянно, что это напомнило Тоору о нем самом, когда он не знал, что написать на листе с планами на будущее для своего классного руководителя в средней школе. — Я знаю, что мы не можем жить вместе вечно, — Тоору отпустил рубашку Хаджиме и схватил ящик с пивом. — Но Ива-чан, ты же знаешь, что будешь несчастным без меня. Мысль о том, что, вернувшись домой, он не увидит в гэнкане четыре или пять пар обуви Хаджиме, аккуратно выстроенных под хаотичными ботинками Тоору, заставила что-то в его груди сильно заболеть. Он любил этот район с его узкими улочками, заполненными велосипедами, широкими приземистыми деревьями, белыми постройками и коричневыми многоэтажными домами. Ему нравились кафе, магазины тофу и крошечные художественные киоски, выстроившиеся вдоль дорожки к выставочному центру Кото, и ветер, дующий с Токийского залива, когда он каждое утро шел на вокзал, чтобы попасть на занятия. Он не хотел покидать это место или возвращаться домой в пустую квартиру. — Ты будешь слишком скучать по мне, — сказал Тоору. — Я приношу свет и радость в твою тусклую жизнь. — Серьезно? — спросил Хаджиме, но тут Мацукава крикнул из гостиной, спрашивая, не застрял ли Тоору в холодильнике и не следует ли вызвать скорую помощь, и Хаджиме прогнал его, положив конец разговору, хотя он не выходил из головы Тоору до конца ночи.

***

По правде говоря, Тоору никогда не мог игнорировать волейбол или Хаджиме, как бы он ни старался. Все равно это было бы невозможно, учитывая успех японской сборной, их плакаты на рекламных щитах и Ивайзуми в каждом ролике от спортивных напитков до спортивной обуви. Тоору хорошо избегает то, о чем не хочет вспоминать, но даже он не может пропустить то, что постоянно попадается на глаза, куда бы он не поворачивался. Иногда кажется, что это легче принять. У Тоору есть коллекция журналов, которые он никогда не читал, но купил по дороге домой с работы, просто потому, что в них была реклама о сборной и Хаджиме. Он хранит их в старой коробке, оставшейся с тех пор, как он покинул квартиру в Кото, с надписью «КУХНЯ» на боку толстым черным фломастером, чтобы не смотреть на них все время. Однако после того, как Хаджиме оставляет его у двери, Тоору идет в свою спальню, отбрасывая в сторону куртки, которые он, наверное, должен повесить, и рубашки, которые нужно отнести в химчистку, и вытаскивает коробку из-под кровати. Достает стопку журналов, из которых его сестра пыталась показать статьи, и листает их, упиваясь историями, которые Хаджиме не рассказывал ему за ужином, о команде, о чемпионате мира и об Олимпийских играх. Тоору знает, что Хаджиме не говорил о волейболе, потому что это то, о чем они никогда не говорили после того, как Тоору ушел из команды. Мужчина втайне думает, что, возможно, это была последняя пропасть между ними; он сказал Хаджиме продолжать играть, даже когда сам закрыл эту часть своей жизни стеной из кирпичей и цемента выше их голов, слишком тяжелой, чтобы кто-то из них мог ее сломать. Все еще слишком сложно, потому что Тоору не жук-геркулес, способный на великие силовые подвиги. Но он упрям, а поэтому у него есть не один путь через эту стену. Листая журнал, мужчина воображает себя чем-то вроде гипсового мотылька, способного медленно пробираться сквозь самый толстый гипсокартон и в конце концов выйти с другой стороны. Он не хочет оставаться по другую сторону стены от Хаджиме, который провел всю жизнь так близко, что можно протянуть руку и дотронуться. Ойкава достает телефон и подумывает позвонить Ханамаки, но вместо этого выбирает имя Ячи из списка. Гудки звучат четыре раза, прежде чем она отвечает бодрым голосом, даже когда щелчок клавиш на заднем плане подсказывает ему, что она все еще на работе. — Это я, — говорит Тоору, зная, что Ячи не повесит трубку за то, что он начал такой разговор. — Я хотел спросить, не хочешь ли ты пойти со мной на волейбольный матч. — О! — слышно, как Ячи зажмурилась от смущения, и Тоору смеется, комкая в ладони журнал, который держит слишком крепко. — Почему… я? — Ты же любишь волейбол! — Тоору заставляет себя отложить журнал, чтобы не порезаться. — А смотреть со мной волейбол — это привилегия, которую не всем предлагают, особенно людям из Карасуно. — Я просто подумала… Ну, Ханамаки-сан и Мацукава-сан тоже живут в Токио, и они играли в твоей команде, так что… — А, — говорит Тоору, закрывая глаза. Он облизывает губы, размышляя, а потом говорит, — эти двое заставят меня объясниться, а я пока не хочу этого делать. Но с тобой я могу просто… попробовать. Ячи издает очаровательный звук, выражающий понимание. — Ты не уверен, что сможешь смотреть весь матч, и ты знаешь, что я не буду дразнить тебя? — Ты говоришь так, будто я боюсь, что меня будут дразнить, Ячи-чан! Это тактика! Тактика. На фоне послышался еще более быстрый стук клавиш. — Ты хочешь пойти на какую-то определенную игру? Мы закончили проект, поэтому на работе нет сильного завала. Я могу быть свободна в выходные. — Я… — Тоору включает громкую связь и смотрит предстоящие игры. — Ну, я думал о матче в Токио, но… — он смеется, глядя на то, как мало свободных мест, — они больше не худшая команда в лиге, да? Ячи некоторое время молчит на другом конце провода, а потом говорит, откашливаясь. — Я могла бы купить билеты, — говорит она. — То есть у Хинаты сейчас сезонные, но он не в городе в эти выходные, так что я могу спросить его. — Коротышка? — Тоору потирает рукой грудь. — Этот парень все еще не отстает от Тобио-чана, да? — он закрывает глаза. — Забавно, что хоть Коротышка и не с ним в команде, это не разрушило их дружбу. — Да, — говорит Ячи, а затем осторожно добавляет. — Как не разрушило и твою, не так ли? — Не знаю, — признается Тоору. — С тобой все в порядке? — стук по клавишам больше не слышно. — Когда мы виделись в последний раз… — Я просто все еще был в шоке, — говорит Тоору, глядя в потолок, где он не наклеил ни одного плаката или наклейки со звездами, потому что думал, что женитьба означает наличие «взрослой» спальни, — что кто-то охотно позволил такому замечательному парню, как я, ускользнуть от их пальцев. — В-верно, — говорит Ячи, потому что она милая и добрая, а не такая злая, как Ханамаки. — Тогда я достану билеты? — Хорошо, — говорит Тоору, снова переводя взгляд на беспорядочную стопку журналов. — Тогда до субботы. Она пишет ему прямо в тот момент, когда он забирается в постель со своим ноутбуком, готовясь переписать как можно больше из двенадцатичасового показа Вселенной с японскими субтитрами, пока не уснет. «Нашла билеты!» — написано в сообщении с милыми смайликами волейбольного мяча. Тоору планирует ответить, но как только он это делает, в верхней части экрана появляется еще одно новое текстовое уведомление от Хаджиме. Слов нет, только картинка: это Тоору, доедающий остатки ужина, рис прилипает к уголкам губ и глаза закрыты от блаженства. Это неловко, а Тоору даже не помнит, когда Хаджиме вообще сделал фотографию. «Ива-чан! Это шантаж?!» — печатает Тоору в ответ. — «Не думай, что это избавит тебя от общения со мной!» Ответ Хаджиме приходит быстро. «Как скажешь» говорится в нем, и Тоору снова открывает фотографию, долго смотрит на нее, удивляясь, зачем Хаджиме вообще ее сделал. — Как скажешь, — повторяет Тоору, бросая телефон у ног на кровать и переворачиваясь на бок лицом к ноутбуку.

***

— Ты опять смотришь этот документальный фильм? — спросил Хаджиме, принося недавно купленную еду в гостиную, где Тоору свернулся калачиком на диване, обхватив руками ноги и уткнувшись подбородком в небольшую щель между коленями. — О чем ты опять волнуешься? — Я не волнуюсь, — ответил Тоору, коротко проследив за действиями Хаджиме, прежде чем снова переключить внимание на экран телевизора. — Почему ты вообще так думаешь?! Хаджиме пинком отшвырнул коробку, чтобы поставить еду. Они едва распаковали вещи, переехав в эту квартиру меньше двух недель назад, и все их кухонные принадлежности все еще были сложены в картонные коробки в прихожей у двери, так что они жили только тем, что можно было выбросить. — Потому что всякий раз, когда ты о чем-то беспокоишься, или нервничаешь, или боишься, я постоянно вижу, что ты снова изучаешь циклы существования звезд на английском, — сказал Хаджиме, садясь рядом с Тоору, теплый от летней жары снаружи. — Хотя ты и не знаешь ни слова по-английски. — Я знаю по крайней мере двадцать слов по-английски, — сказал ему Тоору, спуская ноги на пол. — Это не считается, если они связаны с волейболом или обозначают позиции. Тоору прищурился, когда Хаджиме удивленно посмотрел на него. — Я не всегда смотрю это, когда волнуюсь. — Это правда. Если ты нервничаешь из-за игры, ты смотришь видеозаписи команды, с которой будешь играть, снова и снова, на повторе, — Хаджиме скользнул рукой по спинке дивана, не касаясь Тоору, но тот все равно это почувствовал. — Перестань притворяться, что считаешь меня предсказуемым! — Тоору прислонился спиной к руке Хаджиме. — Мне не нужно притворяться. Просто я слишком хорошо тебя знаю. По-правде, это немного раздражает, потому что я знаю, что ты беспокоишься о чем-то прямо сейчас, — Хаджиме слегка толкнул Тоору. — Так в чем же дело? — Завтра наша первая тренировка, — Тоору потянул за свободную нитку на подоле своей футболке из Токийского Диснейленда. Она была новой, но он уже начал разбирать ее на части, вытягивая воротник и жуя во сне. — Я не хочу произвести плохое впечатление, вот и все. — Сборная находится на самом дне лиги с 2009 года, — сказал Хаджиме, наклоняясь и прижимаясь к голове Тоору. Его губы коснулись волос Ойкавы, а горячее дыхание прошлось по чужой коже. — Они бы умерли от желания заполучить кого-нибудь вроде тебя. — Осторожнее, Ива-чан! А то похоже, будто бы ты меня хвалишь! — Нет, — возразил Хаджиме, но его рука покинула свое место на диванной подушке и обвилась вокруг руки Тоору. — Это и не важно. Мне просто нужно было напомнить твоему эго, что оно существует, — он уткнулся носом в чужие волосы, и Тоору вздохнул запах свежего дезодоранта и лета. — Ты так тщеславен, что это даже не требует усилий. — Самоуверенность — это не тщеславие, — сказал Тоору и выпрямился. — Я очень хорошо играю в волейбол! — Да, — прямо сказал Хаджиме, — так какой смысл волноваться? Разве ты не бывший капитан одной из лучших школьных команд в Мияги? Наклонившись вперед, чтобы взять еду со стола, Тоору бросил на Хаджиме лукавый взгляд. — Теперь это определенно звучит так, будто ты хвалишь меня! — Мы можем посмотреть что-нибудь еще? — сказал Хаджиме, отводя взгляд, когда румянец залил его щеки. — Я могу понять только, как черная дыра вращается на месте много раз, Дерьмокава. — Конечно, можем, — ласково ответил Тоору, потому что было чуть больше семи, а Ультрамен только начинался.

***

Когда Тоору и Ячи приходят, на стадионе уже полно народу. Тоору не потрудился приехать на машине, вспомнив, что много лет назад, когда команда была плохой, найти место для парковки было почти невозможно, и поэтому сел на поезд до крошечной квартирки Ячи на станции Комагоме. Они вместе вернулись обратно, прихватив пару пирожных на потом и спрятав их в симпатичную сумочку Ячи в форме кролика. Когда они находят свои места, Тоору начинает нервничать, не в силах усидеть на месте в ожидании игры. Его взгляд то и дело устремляется к скамейке запасных, где игроки, сгрудившись вокруг тренера, обсуждают стратегию. Они достаточно близко, чтобы Тоору без очков мог прочитать имена, написанные белым на обороте футболок. — А вот и Кагеяма! — говорит Ячи, указывая на мужчину, который пьет молоко с краю кучки, и если Тоору прищурится, он увидит в нем мальчика, которого он когда-то знал, особенно потому, что он кажется таким же антисоциальным, как обычно, и он определенно хмурится. Тоору начинает смеяться, но затем его взгляд натыкается на знакомые широкие плечи, когда один из игроков отрывается от группы и встает рядом с Кагеямой. Это Хаджиме, подошедший с легкой улыбкой, его волосы откинуты назад толстой, незаметной повязкой. Он хлопает Кагеяму по плечу, и хмурый взгляд Кагеямы немного расслабляется. Они похожи на товарищей по команде, думает Тоору, слизывая кусочек печенья с уголка рта. И тут Ойкава внезапно вспоминает, почему он так долго избегал этого — на самом деле это никогда не было полностью связано с волейболом. Около двадцати лет пребывания в одной команде, а затем необходимость столкновения с будущим, где им пришлось разлучиться. Это больше, чем волейбол, ускользающий из пальцев Тоору, больше, чем необходимость выяснить, что делать с остальной частью его жизни, напугало его так сильно, что он вообще не хотел думать об этом. — Ойкава? Моргая, он поворачивается, чтобы посмотреть на Ячи, которая протягивает ему еще одно печенье с нежным взглядом. — О, — произносит он, — спасибо. — Ивайзуми-сан выглядит иначе, — говорит Ячи, — чем в старших классах. — Да, — отвечает Тоору, но когда он обдумывает эту мысль с разных сторон, приходит к осознанию. — Хотя нет. Иначе. Он все еще… — он берет пирожное и снова переводит взгляд на игроков, рассредоточенных по площадке. Хаджиме занимает свое место впереди справа, куда Тоору любил пасовать в начале игры. — Он все еще Ива-чан. — Это хорошо, — говорит Ячи, откусывая кусочек маслянистого и наполненного сладкой черничной начинкой пирожного, ожидая свистка. Первый сет жестокий. Подачи Кагеямы заставляют другую команду лишь защищаться, и сборная Токио получает девять очков, прежде чем соперник успевает сделать хотя бы один солидный ответ. Даже когда Торай, наконец, удается взять свои первые подачи, сильная линия фронта безжалостно блокирует. Тоору раньше не думал, что Хаджиме прыгает так высокого для удара, как сейчас, принимая мячи, которые Кагеяма подает ему — те точные броски, которые сделали его знаменитым на третьем году средней школы — и ударяя их прямо между протянутыми руками блокирующих Торея. Когда глаза Тоору бегают между игроками, он почти чувствует жжение мяча на ладони, вспоминая его вес, боль в бедрах и медленную струйку пота по затылку. — Ты все еще скучаешь по игре? — тихо спрашивает Ячи в конце партии, после того как Токийская сборная полностью ее захватила. — Иногда, — отвечает Тоору, прижимая кончик языка к небу и небрежно складывая руки на коленях. Толпа выкрикивает командные слоганы, когда игроки роем возвращаются на поле, на свои позиции для второго сета. Тоору часто слышал во сне радостные крики толпы и удары волейбольных мячей, падающих на площадку. Но теперь, когда он закрывает глаза, чтобы заснуть, он слышит только гулкое щебетание бесчисленных летних цикад. Он с удивлением понимает, что больше всего скучает не по лести и даже не по ощущению мяча в руке, а по низкому голосу Хаджиме, прорезающий весь шум, просящий Тоору сделать еще один пас. — Конечно, волейбол скучает по мне больше, чем я по нему. Ячи смеется, как он и хотел, и Тоору позволяет себе наслаждаться игрой, даже если его взгляд снова и снова падает на Ивайзуми, даже когда у того нет мяча. Когда матч заканчивается, сборная Токио берет три сета к одному, небрежное выступление четвертого сета с их либеро стоит им идеальной победы. Тоору встает, стряхивает крошки со своей черной толстовки и готовится уйти в спешке толпы. Ячи, однако, хватает его за рукав и тянет вниз. — Если мы подождем, — говорит она, — то сможем пойти поздороваться с ними. Я обычно остаюсь, когда прихожу, — она моргает, глядя на него, а затем снова переводит взгляд на поле. Тоору следит за ее взглядом и обнаруживает, что она смотрит на Хаджиме, который вытирает полотенцем свои влажные волосы, темные пряди которых в полном бпеспорядке прилипли к его щекам, лбу и шее. Тоору сглатывает. — Только если ты не хочешь? — Нет, это… — Тоору проводит рукой по своим волосам, пальцы слегка путаются в завитке, а затем откидывается на спинку сиденья. — Все в порядке. Я должен кое-что сказать Тобио-чану о его ужасных высоких пасах. Ячи облегченно расслабляет плечи, хихикая. — Ты прошел через эту игру, Ойкава, — она прикусывает губу, ее глаза сверкают, и если бы Тоору не знал ее так хорошо, то подумал бы, что она смеется над ним. — Думаю, Ханамаки и Мацукава не стали бы тебя дразнить. — Я ужасно на тебя влияю, — говорит Тоору. — И очень сожалею об этом. Мне не следовало удочерять тебя на том благотворительном вечере. Ячи одаривает его загадочной улыбкой. — Я менеджер, — говорит она. — Кажется, это я тебя усыновила. Тоору издает оскорбленный вздох. — Так нельзя думать о том, кто старше, Ячи-чан! Она снова хихикает, а потом оглядывается вокруг, оценивая плотность толпы. — Давай спустимся в холл к шкафчикам. Она приветствует офицера службы безопасности взмахом руки, и он, кажется, узнает ее, позволяя ей пройти после быстрого осмотра Тоору. Мужчина не был в этих залах около девяти лет, но, если не считать свежего слоя персиковой краски, все по-прежнему выглядит так же: подписи игроков собраны вместе чуть выше бело-синей ленты, которая ведет к трибунам стадиона и главному корту. — Мне кажется, охранники, которые работают на выходных, думают, что Кагеяма — мой парень, — говорит Ячи, прислоняясь к стене напротив главной двери раздевалки для домашней команды. — Как будто у тебя такой ужасный вкус, — отвечает Тоору. — Может, поэтому он и оглядел меня с ног до головы. Возможно, защищает девушку Тобио-чана от полного усовершенствования? — Усовершенствования до уровня дерьма, — говорит Хаджиме, Тоору резко поворачивает голову, встречая мужчину, стоящего в дверях раздевалки. Его волосы все еще растрепаны во все стороны, вблизи его влажная от пота кожа оставляет блеск, который тянется вниз по шее к обнаженной груди. — Ты здесь. — Так приятно видеть, что ты все еще способен к распознаванию других людей после того, как получил мячом по лицу в третьем сете, Ива-чан! — Тоору отвечает, не позволяя своим глазам следить за капелькой пота, которая скользит между грудными мышцами Хаджиме к поясу его форменных шорт. — Это ставит тебя в один ряд с осой-паразитом! — Ну… — он переминается с ноги на ногу, набрасывая полотенце на шею. — Ты никогда не приходил на игры. Тоору машет ему рукой, не обращая внимания на то, как у него сводит живот. — Ты никогда не звал, — отвечает он, и Хаджиме начинает отвечать, но тут Кагеяма выглядывает из-за него, его злобное лицо расплывается в гримасе, и Тоору подозревает, что это лучшее, что он может сделать вместо улыбки. — Я думал, что видел тебя, — говорит он Ячи, и его лицо дергается, когда он видит Ойкаву, стоящего рядом с ней. — Это и правда был ты, — говорит он и смотрит на Хаджиме, который на несколько сантиметров ниже. — Я же говорил. Хаджиме хмурится. — Я просто не ожидал, что он появится из ниоткуда после девяти лет отсутствия интереса, — бормочет он, отбрасывая волосы с глаз. Чья-то рука обнимает его и Кагеяму за плечи, и Куроо выталкивает их обоих из дверного проема, устраиваясь между ними. — Так, так, так, — говорит он, — разве это не Ойкава Тоору! — он подмигивает Ячи. — И конечно, очаровательная Хитока-чан. А где коротышка? — Он навещает свою младшую сестру в университете, — говорит Ячи, и Кагеяма хмыкает в ответ, без малейшего колебания отпихивая руку Куроо. Хаджиме не двигается, позволяя ей продолжать лежать на плече, и Тоору хочет оттолкнуть его руку, потому что… Потому что Тоору, возможно, глуп, и, естественно, Хаджиме подружился со своими товарищами по команде. Не похоже, чтобы время остановилось для них обоих. — На что ты уставился? — спрашивает Куроо, наклоняясь вперед и перенося свой вес на Хаджиме, изучая лицо Тоору. — Ты сегодня не играл, — отвечает Тоору, и Куроо поднимает бровь, прежде чем указать на свою ногу. — Вывихнул лодыжку, две недели не играл! — он одаривает Тоору кошачьей улыбкой. — Ты уверен, что смотрел именно на это? — его большой палец скользит вниз по голой руке Хаджиме, и Тоору не следит за его движением, вместо этого вытаскивая телефон и проверяя сообщения. — А на что еще я буду смотреть? — спрашивает Тоору, поднимая голову и смотря на Куроо. — А кто знает? — взгляд Куроо пронзительный, знающий, но Тоору познал искусство быть непостижимым для большинства — он не заинтересован в том, что кто-то, кто даже не знает его, пытается прочитать его действия. Он сглатывает и снова смотрит на телефон. — Уже поздно, — говорит Тоору. — Мне пора возвращаться. Он смотрит на Хаджиме. — Но прежде чем я уйду, Тобио-чан, твоя игра с Супер Высоким мистером, который начинал блокирующим, просто ужасна! Кагеяма сердито смотрит на него, но затем задумчиво прищуривается, и Тоору одаривает его своей самой самодовольной ухмылкой. — Разве это не мило с моей стороны, что я помогаю тебе? Зови меня семпаем. — У тебя просто ужасный характер, — недоверчиво говорит Хаджиме. — Ойкава, ты стараешься быть как можно более несносным перед зеркалом? — Ты хорошо сыграл, Ива-чан, — великодушно продолжает Тоору, отводя взгляд от Кагеямы, бормочущего что-то себе под нос, пока Ячи начинает успокаивать его по поводу игры, как хороший менеджер. — Это почти стоило того, чтобы на тебя посмотреть! — Спасибо, придурок, — отвечает Хаджиме, но ухмыляется и делает шаг вперед, освобождаясь от объятий Куроо, чтобы похлопать теплой рукой по шее Тоору. — Рад, что ты смог приехать, даже если опоздал на несколько лет. — Опоздание в моде, — отвечает Тоору, подушечки пальцев Хаджиме задевают чужую руку, когда он убирает свою. — Ты должен прийти на игру, когда я буду играть, — говорит Куроо. — Я слышал, у тебя отличное зрение. — Возможно, что больше нет, — отвечает Тоору. — Боюсь, что в последнее время я мало занимаюсь волейболом, — он слабо улыбается. — Увидимся позже, Ива-чан и товарищ Ива-чана по команде. — Ты знаешь мое имя, — жалуется Куроо, когда Тоору поворачивается и идет обратно по коридору. Каблуки Ячи стучат по полу, когда она спешит за ним. Оглянувшись через плечо, Тоору снова смотрит на Хаджиме. Он стоит в коридоре, высокий и весь мускулистый, руки лежат на полотенце вокруг шеи, а взгляд направлен на Тоору. — И не думай, что я не отомщу за эту фотографию, Ива-чан! Удивленный смех Хаджиме эхом разносится по коридору, и его звук звенит в ушах Тоору. Ощущение прикосновения ладони Ивайзуми к его шее остается, покалывая позвоночник, даже когда они выходят в главный вестибюль, где кондиционер работает на полную мощность. — Тебе было весело? — спрашивает Ячи, когда они проходят мимо длинной очереди людей, чтобы воспользоваться туалетом. — Я знаю, ты не был уверен, что сделаешь это. — Это было… лучше, чем я ожидал, — он смеется. — Странно, когда ты что-то придумываешь в своей голове, и в конце концов это просто… крошечная вещь, о которой тебе не стоило так беспокоиться, — он вздыхает. — Ива-чан даже не хотел вступать в волейбольную команду, когда мы только начали ходить в среднюю школу. Он думал, что это займет слишком много времени, но когда я сказал, что все равно пойду, он тоже подписался. Я спросил потом его об этом, и он ответил: «Я тоже могу, раз уж ты собираешься постоянно говорить только об этом». Уголки губ Ячи приподнимаются. — Ты ведь знаешь Ивайзуми всю свою жизнь, верно? — Одно из моих самых первых воспоминаний об Ива-чане, — говорит Тоору, выставляя перед собой руку и шевеля пальцами, чтобы активировать автоматическую дверь, — как он кормит меня кусочком клубники и говорит, чтобы я перестал плакать, — мужчина смеется. — Иногда мне кажется, что этот момент задал тон всей нашей жизни. Ячи тихо стоит рядом с ним, и Тоору продолжает говорить, просто потому что тишина заставляет его чувствовать себя неловко. — Мы вместе выбрали сборную Токио. Это была единственная команда, в которую могли попасть мы оба. После… — он дотрагивается до бедра, как раз в том месте, куда доходит его коленный бандаж. — После этого все, что у нас было общее, начало исчезать, как и мой план на будущее, — он снова смеется, заставляя себя улыбнуться. — Интересно, мы так долго оставались друзьями, потому что вместе играли в волейбол? — Я так не думаю, — говорит Ячи. — Мне кажется, Ивайзуми важен для тебя. Всякий раз, когда ты говоришь о нем, рассказывая мне истории из средней школы или когда ты был маленьким, ты улыбаешься, даже если в этом нет никакого волейбола. — Ну, мы были лучшими друзьями! — он образует букву «V» указательным и средним пальцами. — Конечно, не везде будет волейбол. Она изучает его, выглядя так, словно хочет сказать что-то еще, но потом просто убирает челку с глаз и роется в своей сумочке в поисках транспортной карты, когда они приближаются ко входу на станцию. Однако, как только они подходят к турникетам, она останавливается, серьезно глядя на него. — Мне кажется, я знаю, что имела в виду Мегуми, когда сказала, что ты сравниваешь ее с кем-то другим, — говорит Ячи, и у Тоору перехватывает дыхание. — И я думаю, что… — она снова колеблется. — Я тоже так считаю. — Если бы я знал, я бы этого не делал, — беспечно отвечает Тоору, проходя через турникет и автоматически поворачиваясь к нужной платформе, чтобы поехать обратно к Ячи. Он не смотрит на нее, беспокоясь, что она увидит на его лице что-то, чего он не хочет показывать. — Хорошо, — говорит Ячи, а затем делает два быстрых маленьких шага, чтобы догнать его случайно слишком большие. — Он был рад тебя видеть. Я имею в виду Ивайзуми. — Ну, правда, Ячи-чан, а кто бы не был? — говорит Тоору с усмешкой, но его темная часть, подавленная чувством вины и сотней других вещей, думает, что потерять Мегуми, чтобы вернуть Хаджиме, — это сделка, которую он бы охотно заключил снова, независимо сколько раз бы это потребовалось. Та же самая часть его признает, что именно это, вероятно, имела в виду Ячи: что именно поэтому Мегуми оставила его, но думать об этом Тоору не хочет, и поэтому отталкивает эту мысль, хоронит ее и следует за Ячи вниз по лестнице. Тепло прикосновения Хаджиме на изгибе его шеи остается там еще долго после того, как они садятся в поезд на получасовую поездку обратно в Комагоме, оставив Кото позади.

***

В тот день, когда Тоору повредил колено, была обычная тренировка. Он бегал по полю с Маэдой, одним из старших в команде, с одной стороны корта на другую, чтобы наиболее удачно вышел нападающий удар. Одно неловкое движение, неудачное положение ноги — вот и все, что потребовалось Тоору, чтобы упасть. — Черт, — услышал он, как выругался Хаджиме, а затем появился врач команды, стянувший легкий фиксатор, который он носил вместо обычного наколенника, и слегка ощупывающий колено. Нога распухала на глазах, точно так же, как на втором курсе средней школы. Тоору оторвал взгляд от Хаджиме, который сидел на корточках рядом с ним, положив руку на впадину между лопатками Тоору, когда он кратко спросил врача, не разорвалось ли что-нибудь. — Это не должно было появиться из ниоткуда, — сказал врач, нахмурившись. — Оно должно было болеть или хотя бы давать неприятные ощущения. Наши тела дают нам ключ к разгадке, когда что-то идет не так. — Оно всегда болит, — ответил Тоору. — Я просто привык к этому. — Идиот, — сказал Хаджиме, его рука сжала чужую рубашку сзади, костяшки пальцев впились в позвоночник, когда ткань туго натянулась на его груди. — Ты должен был сказать! Ты же знаешь, что ты не сверхчеловек, Дерьмокава! Тоору бросил взгляд на лицо врача — на его сжатую челюсть и мрачное смирение в глазах, и откинул голову назад, смотря в потолок и желая оказаться снаружи, чтобы посмотреть на звезды. — Мне нужно было попрактиковаться. Не все выходят из команды спонсоров, Ива-чан, — он сжал руки в кулаки так, что ногти врезались в подушечки ладоней. Хаджиме запустил другую руку в волосы Тоору, путая пальцы в локонах, и притянул лицо Тоору к изгибу своего плеча. — Не смотри, — сказал он, когда врач позвал своего помощника за льдом и бинтами. — Ты брезгливо относишься к травмам в реальной жизни. Тоору вдохнул запах дезодоранта и не смотрел.

***

Тоору не часто думал о месте в своей жизни, которое он оставил пустым для Хаджиме, пока тот не начал снова его заполнять, проводя вместе с ним вечера. Хотя не то чтобы Тоору нужно было что-то менять в своем расписании. Даже когда Ойкава все еще был помолвлен, он никогда не планировал видеться с Мегуми постоянно, предпочитая обдуманно планировать нечастые свидания, чтобы показать ей лучшие стороны себя. Большую часть вечеров он проводил в одиночестве, временами встречался выпить с Ханамаки, Мацукавой и иногда Хаджиме, или шел к своей сестре на ужин, который не состоял из бенто или упаковки лапши быстрого приготовления. Теперь, однако, Тоору пишет Хаджиме чаще по пути домой, встречается с ним за обедом или просто приглашает его в слишком большую, пустую квартиру. Мужчина часто приносит продукты, и шкафы Тоору постепенно заполняются ими — гигантские контейнеры с сушеными грибами, уксусами, хлебными упаковками панко, солью, перцем и хлопьями бонито. Они заполняются, как и ночи Тоору, и теперь он с нетерпением ждет вечера, чтобы уйти с работы вовремя, потому что, даже когда он устал или раздражен прыщиком на подбородке, он знает, что в любом случае может пригласить Хаджиме, потому что Ивайзуми уже видел его в самом худшем состоянии. И к концу апреля Тоору почти забывает, что между ними была зияющая пропасть лет, где не было этой постоянной связи; что он когда-либо действительно проводил так много времени без Хаджиме. Как будто он шмель, который забывает, где он был, но всегда может найти дорогу домой. Однажды утром, стоя в душе, он думает, что это, наверное, потому, что сумма лет, которые они провели вместе, намного больше, чем сумма тех, которые они провели врозь, исчезая из жизни друг друга, едва удерживаемые вместе тонкой нитью всех их общих друзей и беспокойного, жестокого упрямства Тоору. Наблюдая, как шампунь стекает в канализацию, он задается вопросом, не провел ли Хаджиме все эти годы с этой нитью, обернутой вокруг его пальцев, тоже не желая отпускать Тоору.

***

Тоору видится с Мацукавой за обедом в четверг. Время только час, но он уже провел две лекции и свободное от них рабочее время, поэтому, когда Мацукава приветствует его словами: «Сегодня кто-то зомби», — он едва заметно надувает губы, плюхается в кресло напротив своего друга и широко зевает. — Вчера я засиделся допоздна, — говорит Тоору, — хотя и знал, что сегодня у меня будет напряженный день. — Ты смотрел канал научной фантастики или какой-нибудь документальный фильм о мире природы? — спрашивает Мацукава, жестом прося их постоянную официантку принести Тоору стакан газированной воды. — Ни то, ни другое, — хнычет Тоору, устраиваясь в кресле поудобнее. — Ива-чан заставил меня смотреть новости. — Ивайзуми? — Мацукава ставит стакан с газировкой и щурится. — Ивайзуми был в твоей квартире? Тоору лениво улыбается Мацукаве. Прикрывая глаза, он размышляет о внезапной перемене выражении лица друга. — Да, — небрежно отвечает Тоору, как будто это не было чем-то неслыханным пару месяцев назад. — Он заходит несколько раз в неделю, приносит овощи и говорит, что я умру, если не съем их, — мужчина скрещивает руки на груди. — Я — воплощение здоровья, поэтому я не знаю, о чем он говорит, — он подчеркивает свои слова еще более широким зевком. — Пару раз в неделю, да? — теперь Мацукава серьезно хмурится, вертя стакан с газировкой. — Правда? Так часто? — Не нужно ревновать, Маццун! — Тоору грозит ему пальцем. — Я ничего не могу поделать, если мои друзья гораздо лучше твоих. — Дело не в этом, — отвечает Мацукава. — Я просто… такое чувство, что вы с Ивайзуми почти не проводили время вместе, а теперь снова начали? — Я думаю, он просто слишком сильно скучал по мне, и, наконец, поддался моему всепоглощающему обаянию! — Ха! — Мацукава наклоняет голову, внимательно изучая лицо Тоору, на что тот приподнимает обе брови, пока мужчина не вздыхает и не пожимает плечами. — Я просто впечатлен стойкостью Ивайзуми. Думаю, я бы устроил поджог, если бы мне снова пришлось проводить с тобой столько времени, — он смеется на свои слова, но его смех звучит фальшиво. Тоору хмурится, озадаченный реакцией Мацукавы. Он вроде как думал, что они с Ханамаки будут довольны, что Хаджиме и Тоору снова начали проводить время вместе, но Мацукава не выглядит довольным. Во всяком случае, он выглядит обеспокоенным, и Ойкава не может понять, почему. Он хмурится еще сильнее, но затем натягивает кокетливую улыбку, когда официантка приносит его напиток. Она мило краснеет и заправляет прядь волос за ухо. — Вам как обычно? — спрашивает девушка, и Тоору кивает, глядя на нее сквозь ресницы, пока она не краснеет еще сильнее. Розовый цвет исчезает, отступая к ее шее, когда она поворачивается к Мацукаве, который всегда заказывает что-то новое. — Бедная девочка, — говорит Мацукава, — ты разобьешь ей сердце. — Всего за один рабочий день, — отвечает Тоору, делая большой глоток газированной воды через соломинку. Он хлопает ресницами в сторону Мацукавы, но улыбка, которую он получает в ответ на свои усилия, едва ли равнодушная. — Да, — говорит Мацукава, опершись локтем на стол, а затем обхватив лицо руками, — я думаю, ты привык к этому. Резкость слов от его самого непринужденного друга режет слух Тоору, но он просто щелкает ногтями по столу и улыбается Мацукаве во все зубы. — Никто из вас на самом деле не понимает, каково это — быть таким потрясающе привлекательным, — говорит он. — Это благословение и проклятие! Мацукава наконец-то смеется по-настоящему, расплываясь в улыбке. — Ты что-то другое, Ойкава, — говорит он, поворачиваясь, чтобы посмотреть в окно. — Я думаю, это хорошо, что вы с Ивайзуми возвращаетесь к чему-то, что напоминает привычное. Или, по крайней мере, как можно ближе к этому. — Да, — говорит Тоору, и его голос дрожит немного больше, чем он хотел. Мацукава замечает это и поворачивается, внимательно на него глядя. — Так и есть. Вздохнув, Мацукава берет пакетик сахара и высыпает его в содовую, наблюдая, как она шипит, как будто ее немного встряхнули, а затем снова поднимает взгляд на Тоору. — Ты, наверное, скучал по нему больше всего, да? — Я бы не стал заходить так далеко, — говорит Тоору, но они оба знают, что он не это имел в виду.

***

— Ты правда покоритель чужих сердец, — сказала его сестра, глядя через плечо, когда мужчина ответил на текстовое сообщение от своей новой подруги с селфи. Он наклонил его так, чтобы камера могла видеть их обоих, и сделал второй снимок, на котором они оба высунули языки. — Ты собираешься отправить ей это? — Нет, — ответил Тоору, — это для Ива-чана. Наоко-тян получит только мои красивые фотографии. — Как ей повезло, — пошутила его сестра. — Как долго ты собираешься с ней встречаться? — Ты говоришь так, будто я начинаю встречаться с девушками, чтобы порвать с ними! — Тоору сделал вид, что обиделся на нее. — Это они всегда бросают меня! — Это потому что они знают, что у них нет ни единого шанса. Но ты все равно соглашаешься встречаться с ними, так что они пытаются. Вот что делает тебя бабником. — У них правда есть шанс! — Тоору положил телефон на стол, чтобы уделить сестре все свое внимание. — Одна девушка порвала со мной, потому что я «слишком увлекся волейболом», — добавил он, делая воздушные кавычки пальцами, а затем вздохнул. — Скорее, слишком увлекся Хаджиме, — сказала она, отодвигаясь от него и направляясь к холодильнику, открывая его, чтобы вытащить одну из пачек сока Такеру. Тоору непроизвольно застыл, прежде чем расслабиться, спрятав сжатые руки в карманы куртки Сейджо. — И что это должно означать? Его сестра поставила сок на стойку и снова повернулась к нему лицом. — Любая девушка, которая отнимет у тебя время с Хаджиме, будет проигнорирована, — сказала она как ни в чем не бывало, губы ее подергивались от удовольствия. — Ты уже чей-то парень, так что перестань тратить время этих бедных девочек. Тоору попытался сделать вдох, но вдохнуть было трудно. Его легкие все еще были заморожены, и его язык, казалось, тоже был заморожен. Наконец, он заставил себя заговорить. — Ты ведь не говорила ничего подобного маме, верно? — Тоору ненавидел ледяной слой паники, покрывающий внутренности его ребер. — Подобного чему? — сестра бросила на него странный взгляд. — Я просто шучу! Я знаю, что вы с Хаджиме лучшие друзья, — она взяла упаковку с соком и направилась обратно в гостиную, где Такеру собирал на полу пазл из ста кусочков Микки Мауса. — И все же, если ты хочешь встречаться с девушкой, она должна нравиться тебе не меньше, чем Хаджиме, иначе ничего не получится. Телефон Тоору зазвонил на столе, когда она вышла из кухни, и Ойкава поднял трубку, увидев ответ от своей подруги. «Ты такой красивый!» — было там сказано, и мужчина улыбнулся, лед сдвинулся. Затем его телефон снова зазвонил с ответом от Хаджиме. «Ты выглядишь как один из пришельцев с Марса» — гласило сообщение, и Тоору рассмеялся, сделав еще один снимок и используя морфер, чтобы сделать выпученные глаза. «Если ты хочешь встречаться с девушкой, она должна нравиться тебе, по крайней мере, так же сильно, как Хаджиме», — эхом отозвался в его голове голос сестры, и его улыбка исчезла, неприятное чувство поднялось к горлу.

***

К началу мая погода становится достаточно хорошей, поэтому Тоору решает оставить свою куртку дома и, как обычно, он слишком рано думает, что погода теплая, выходя на улицу в своей самой тонкой рубашке, несмотря на непредсказуемость ветра. Он уходит с работы в пятницу в четыре и встречается с Хаджиме в кинотеатре в пять, наслаждаясь умеренной погодой после удивительно холодной весны. Мужчина подумывает о том, чтобы написать длинное электронное письмо своим студентам о том, что если изменение климата влияет на людей, то оно определенно влияет и на насекомых, но он еще раз это обдумывает и решает подождать до понедельника, когда вернется в офис, чтобы ссылаться на определенные разделы учебников по номеру страницы. Ойкава почти радостно потирает руки, но его отвлекает Хаджиме, ожидающий возле входа, одетый в старые, обтягивающие, выцветшие джинсы и теплую на вид красную ветровку сборной Токио. — Ю-ху, Ива-чан! — Хаджиме поднимает глаза и улыбается, а у Тоору пересыхает во рту от того, как счастлив Ивайзуми его видеть. Облизнув губы, Ойкава ускоряет шаг, пока не оказывается перед мужчиной. — Так взволнован «Уничтожением Пришельцев 2040», что пришел сюда раньше? — Я думаю, ты уже достаточно взволнован за нас обоих, — смеется он. — И нет, я просто взял такси. Думал, что в пятницу будут пробки. — Это небольшой район, — отвечает Тоору. — Поэтому здесь легче найти хорошие места, к тому же кинотеатр новый. — Я уверен, что ты не выбрал бы какой-то обычный кинотеатр для своего фильма о космической катастрофе, — говорит Хаджиме, пожимая плечами. — Тогда, может, нам купить билеты? Тоору вытаскивает из брюк чек и размахивает им перед лицом Хаджиме. — Уже! Ты же не думал, что я оставлю что-то подобное на волю случая, Ива-чан? — Я должен был догадаться, — отвечает Хаджиме страдальческим голосом, но слегка улыбается и следует за Тоору внутрь, настаивая на том, чтобы заплатить за попкорн. После фильма они выходят из кинотеатра, игриво препираясь о сюжете. — Какой заговор? — возмущается Хаджиме, облизывая пальцы, когда они выходят в вестибюль. — Инопланетяне прилетели на Землю, попытались захватить планету, и в конечном итоге были отброшены пьяным Лиамом Нисоном. Это не заговор. — Там было много скрытого смысла! — Тоору толкает Хаджиме локтем в бок. — Некоторые из пришельцев были мирными по своей природе, и они прибегли к насилию только потому, что люди напали на них первыми! — Ойкава прижимает руку к сердцу. — И был этот трогательный роман между инопланетянином и той милой девушкой с ужасной прической. — Не такая уж и ужасная у нее прическа, — отвечает Хаджиме. — И, конечно, люди напали — какие-то инопланетяне с гигантским вооруженным кораблем приземлились в Токио! Мы пережили фильм о Годзилле, ты думаешь, мы кому-нибудь доверяем? — Годзилла только хотел защитить людей от других злых инопланетян, — говорит Тоору, переходя в режим лекции. — Как будто ты никогда не жил со мной, Ива-чан. Смеясь, Хаджиме вытирает руки о джинсы, а затем толкает дверь, жестом приглашая Тоору идти впереди него. — Годзилла все еще разрушил огромное количество зданий и убил тысячи, Ойкава. — Что такое несколько тысяч жизней для межгалактических приятелей? — как только он выходит на улицу, Тоору начинает дрожать, хватаясь за руки и растирая их вверх и вниз. — Почему так холодно? — Почему ты никогда не берешь пальто, Дерьмокава? — отвечает Хаджиме, расстегивает свою ветровку и накидывает ее на плечи Тоору. — Мне нужно было научиться в старших классах носить второе, но я всегда думал, что ты усвоишь урок. Ветровка такая же теплая, как и думал Ойкава. — Это не подходит к моей одежде, — отвечает Тоору и засовывает руки в рукава. Хаджиме фыркает, а затем тянется, чтобы застегнуть молнию, его указательный палец щекочет подбородок Тоору, когда он достигает верха. — Ты всегда можешь вернуть ее, — говорит мужчина с кривой улыбкой, его рука задерживается на застежке молнии, когда Тоору прижимается носом к мягкой куртке. — Пахнет тобой, — говорит Тоору, и Хаджиме сглатывает. — Да? — Ты действительно пользуешься одним и тем же дезодорантом, — весело говорит Тоору. — Я думал… Хаджиме наклоняет голову. — Что ты думал? — Я, вроде как, думал, что мне это приснилось, в ту ночь, когда ты провожал меня домой пьяным. Ну, после того, как Мегуми ушла от меня, — Тоору ухмыляется, засовывая руки в карманы ветровки, но находит только упаковку жвачки. — Напомнило об этом. — Почему тебя волнует то, как я пахну? — спрашивает Ивайзуми. Он смотрит на грудь Тоору, поэтому Ойкава опускает глаза, замечая, что взгляд мужчины на самом деле прикован к нашивке сборной с правой стороны. Тоору задается вопросом, не воображает ли Хаджиме мир, в котором у Ойкавы могла бы быть своя собственная форма. Изучая ткань на рукаве, он втайне думает, что оранжево-красный цвет подходит Хаджиме лучше, чем ему. — Это потому, что ты так часто крал мое пальто? — Это не воровство, если ты дашь его мне, — отвечает Тоору, и Хаджиме протягивает руку и убирает волосы с лица Ойкавы. — Ива-чан? Хаджиме слегка наклоняется вперед и целует Тоору в лоб, едва касаясь губами. Отстранившись, мужчина выглядит смущенным, но все равно улыбается. — Спасибо, что купил билеты, Ойкава. — Ты купил попкорн, — тихо говорит Тоору. — За что это было? — Просто так, — отвечает Хаджиме. — Я не могу проводить тебя домой сегодня вечером, извини. Завтра ранняя тренировка, и отсюда до Кото тридцать минут езды, а до твоего — пятьдесят. — А как же твоя куртка? — Тоору смотрит на себя, а затем снова на Хаджиме. — Я заберу ее позже, — Ивайзуми ловит такси, пока Тоору наблюдает за ним, и, когда одно из них подъезжает и останавливается, он одаривает его еще одной легкой улыбкой. — Увидимся позже, Ойкава. — Если я соблаговолю ответить на твои звонки, Ива-чан. Ты ужасно самонадеян. — Мне нужно будет вернуть куртку. Она единственная в своем роде, — он забирается в машину, а Тоору засовывает руки в карманы ветровки и идет домой. Вернувшись домой, он бросает ветровку Хаджиме на спинку кухонного стула, на котором всегда сидит Ивайзуми, позволяя ей просто свисать. Он в последний раз проводит рукой по ткани, а затем ложится спать и не думает о руке Хаджиме в своих волосах или о том, как его губы касаются гладкой кожи между бровями Тоору, потому что он не должен думать об этом, и он это понимает.

***

— Не могу поверить, что ты забыл свое пальто, — сказал Хаджиме, когда они вышли из метро и направились к дому. Они только что вышли с кинотеатра после просмотра жуткого фильма, основанного на фантастике Эдгара Аллана По. Тоору еле сдержал возглас от дуновения ветра на его голых руках, когда они оказались на улице. Хаджиме снял пальто и набросил его на плечи Тоору. — На мне толстовка, а на тебе только тонкая футболка, — пробормотал Хаджиме, когда Тоору удивленно посмотрел на него. — Идиот. — О, Ива-чан, это лучшее свидание! — ответил Тоору, с благодарностью просовывая руки в рукава. Подходя к дому, Тоору зарылся поглубже в пальто Хаджиме и рассмеялся. — Было так хорошо, когда мы вышли из дома! — Сейчас весна. Ты же знаешь, какая непонятная погода! — Это ты непонятный! — хихикнул Тоору, а затем потянулся к руке Хаджиме, переплетая их пальцы. — Давай побежим домой, чтобы Ива-чан не превратился в Ива-эскимо! Хаджиме закатил глаза, но не отстранился, ускоряясь, пока они оба не перешли на бег по узким улицам, размахивая руками и смеясь. Тоору попытался вернуть пальто, когда они были у входа, но Хаджиме только покачал головой. — Я заберу его завтра, — сказал он, когда они стояли на тротуаре между двумя своими домами. — Ты просто начнешь дрожать, если снимешь его на улице. Он отпустил руку Ойкавы, затем сделал шаг назад, и Тоору внезапно поразило, как красиво выглядели глаза Хаджиме в свете полной весенней луны. — Ива-чан, разве ты не должен меня поцеловать? Знаешь, мы только что закончили свидание. — Это было не свидание, тупица, — ответил Хаджиме, хмурясь и краснея — любимое сочетание Тоору. — Ты только что завербовал меня, потому что тебя бросили в последнюю минуту! — Я все равно заплатил за билеты! Ты должен меня поцеловать! — Хаджиме покраснел еще больше, и даже в темноте Тоору мог радостно наблюдать его всепоглощающее смущение. — Я знаю, что у тебя нет большого опыта в свиданиях… О, подожди, Ива-чан, ты опять стесняешься?! — Заткнись, — пробормотал Хаджиме, а затем в два быстрых шага сократил расстояние между ними, мягко прижавшись губами ко лбу Тоору. — Теперь доволен? — прошептал он, и сердце Тоору сделало странный кувырок, почти остановившись в горле. — Немного по-любительски, но сойдет, — задыхаясь, ответил Ойкава, а затем попятился назад, весело помахав через плечо, и побежал вверх по ступенькам к своей входной двери, перепрыгивая через две за раз. — Увидимся завтра, Ива-чан! Войдя внутрь, он прижался спиной к двери, глубоко дыша и снимая ботинки. Затем, когда его сердце перестало делать какие-то странные вещи, Тоору направился в гостиную, где его мать обычно сидела по вечерам, ожидая, когда отец вернется с работы. Она сидела и читала. — Как прошло твое свидание с… еще раз, как ее звали, Тоору? Ханако? Как прошло твое свидание с Ханако? — Она бросила меня, — сказал Тоору своей маме, еще раз глубоко вдохнув запах воротника пальто. Оно пахло им — тем свежим запахом дезодоранта, которым Хаджиме пользовался после тренировок и который ассоциировался у Тоору с ним в течение многих лет. — Но так как я уже купил билеты, я просто позвал Хаджиме. Все равно, это было лучше, потому что Хаджиме ничего не боится, а фильм закончился довольно страшно! — Тоору вошел в гостиную, все еще в пальто, так как холод еще не совсем отступил. — И он отдал мне свое пальто по дороге домой! Его мать оторвалась от книги и уставилась на него, обводя взгядом сверху вниз, начиная с лица. Ее глаза задержались на обнаженной коже его запястий, где пальто Хаджиме было недостаточно длинным для рук Тоору, и она нахмурилась. — Тебе не кажется, что это по-детски, — спросила его мать, — чтобы мальчик твоего возраста носил пальто другого мальчика? В чем Хаджиме шел домой? — Он сказал, что ему не так уж холодно, — пожаловался Тоору. — И кого волнует, пальто ли Хаджиме на мне? Оно теплое и пахнет им, — он пожал плечами. — Я просто обнял его в метро, чтобы он не замерз, и мы побежали домой, — ладонь Тоору все еще была теплой от прикосновения ладони Хаджиме к его руке. Его мать закрыла книгу, уставившись на обложку. — Ты становишься немного взрослым для таких вещей, Тоору. — Бегать? — Тоору поджал пальцы ног в носках, пытаясь понять выражение лица матери. — Нет, — сказала она, — обнимать Хаджиме в метро и носить его пальто домой, когда оно явно не твое, — она посмотрела на него краем глаза. — Кто-то может неправильно понять, и что тогда будет? — Неправильно… — Тоору широко раскрыл глаза, чувствуя, как внутри у него все сжимается. — Неправильно понять? — Сын Миссис Хонды в книжном магазине такой же, — продолжала его мать. — Ты не хочешь, чтобы люди так думали о тебе, Тоору. — Да, — сказал Тоору, и пьянящее чувство счастья, которое весь вечер наполняло его грудь, лопнуло, как воздушный шарик. Он выскользнул из пальто Хаджиме, перекинув его через руку. — Я собираюсь принять душ и лечь спать, — сказал он, и его мать кивнула, расслабляясь в кресле. — Спокойной ночи, Тоору. Он принял ванну, смывая запах Хаджиме со своей кожи, умывая лоб мочалкой дольше, чем это было необходимо. Думали также, сказала его мать, и Тоору возненавидел чувство, появивишееся в животе. — Неужели фильм был настолько плохим? — прошептала его сестра, тихо закрывая дверь в комнату Такеру, не желая его будить. — Нет, было здорово. — Тогда почему у тебя такой несчастный вид? — Раньше, — сказал Тоору, потирая влажные волосы, — ты говорила… ты сказала мне, что я уже чей-то парень. — Я просто пошутила, — сказала она в ответ. — Я не знала, что ты будешь переживать из-за этого. Я не намекаю на что-то ужасное в тебе, Тоору. — Это было бы ужасно? — Ойкава отвернулся, когда его сестра вгляделась в него более пристально в полутемной комнате. — Ну, мама только что сказала мне… что я слишком взрослый, чтобы дружить с Хаджиме так, как обычно. Девушка только мягко улыбнулась ему. — Вы с Хаджиме выросли вместе. Конечно, вы ближе, чем большинство друзей. Это не должно быть чем-то странным, просто потому, что мама так считает. Ты же знаешь, какая она. — Да, — ответил Тоору. — Точно. Потом он пошел в свою комнату и лег в постель, зарывшись с головой под одеяло и пытаясь забыть, как сильно ему нравилось чувствовать губы Хаджиме на своей коже. «Если ты хочешь встречаться с девушкой, она должна нравиться тебе не меньше, чем Хаджиме», — эхом звучало в его голове в течение нескольких часов, и ему не удавалось заснуть, пока следующим утром не взошло солнце.

***

Тоору идет еще на один матч. Это выставочная игра между сборными Японии и Бельгии, в рамках подготовки к чемпионату мира. Наблюдать, как Хаджиме играет с этой командой — с Ушивакой и с парнем без бровей из Датеко, с похожим на сову парнем, который играл за Фукуродани и Куроо Тецуро, — это совершенно другой опыт, чем наблюдать, как сборная играет с каким-то легким соперником. Сегодня атмосфера напряженнее. Тоору сидит с Ханамаки так близко к полю, что кажется, будто он может протянуть руку и прикоснуться пальцами к мячу, когда его отправляют на боковую линию. Тоору и Ханамаки ждут Хаджиме снаружи, пока он выйдет с большого национального стадиона после одержанной победы. Они пьют кофе со льдом из торговых автоматов, пока дети, все еще возбужденные после матча, бегают по большому открытому пространству, сжигая свою оставшуюся энергию от адреналина. — Ладно, Ойкава, должен признать, это странно, — вздыхает Ханамаки, комкая в руке банку. — Что странно? — Ты здесь, на матче, — говорит Ханамаки, поднимая палец. — Ты расстался со своей невестой… — Она рассталась со мной, — поправляет Тоору. Ханамаки держит палец поднятым и добавляет второй. — Тогда тебе каким-то образом удалось убедить Ивайзуми снова проводить с тобой все свое время… — Я не убеждал его, — снова перебивает Тоору. — Убеждать — значит прилагать активные усилия, чтобы… Ханамаки поднимает третий палец. — А теперь ты снова проявляешь интерес к волейболу, о котором все боялись даже упоминать в твоем присутствии в течение последних девяти-десяти лет, — он подбрасывает банку в воздух и ловит ее ловким движением. — Ты поменялся телами со своим девятнадцатилетним «я»? — Нет, — говорит Тоору. — Девятнадцатилетний я был довольно неплохим, но не знал почти ничего о периоде беременности тли. — Точно, — признает Ханамаки. — Я просто… не понимаю, почему сейчас все меняется. — Я думаю, все началось с Мегуми. Потому что до тех пор все, казалось, шло хорошо. Мои исследования шли по плану, моя личная жизнь — тоже, — пожав плечами, Тоору косится на ближайшую мусорную корзину и прицеливается, бросая банку прямо внутрь. — Мегуми вроде как… заставила меня понять, что есть некоторые вещи, которые не совсем правильные, — он жестом указывает на стадион. — Я думаю, что это было одним из них. — Ивайзуми, или матчи? — Не знаю, — отвечает Тоору. — Может быть, и то и другое, — он морщит нос. — Моя мама считает, что мне лучше жениться на Мегуми в следующем месяце, чем вновь обретать любовь к волейболу. — Мы все знаем, что у твоей мамы много мыслей о твоей личной жизни, — отвечает Ханамаки. — Похоже, ей нужно быстрее женить тебя, что странно. Моя мама, похоже, не очень торопится. Это, наверное, думает Тоору, потому что мама Ханамаки не боится, что ее сын неправильный, но он проглатывает этот ответ и в итоге просто улыбается. — Она всегда хотела, чтобы у одного из ее детей была свадьба, — говорит он. — Я думаю, она просто теряет терпение, потому что ей скоро шестьдесят, а ее старшая дочь даже не хочет выходить замуж. Тоору жалеет, что у него нет банки, просто чтобы было чем занять руки. Он довольствуется тем, что поправляет ремень своей сумки, поворачивает пряжку, меняя положение, в котором она была в течение нескольких недель, и делает его немного короче. — Твоя сестра не хочет выходить замуж? — Она говорит, что у нее уже есть один ребенок, о котором нужно заботиться, и ей не нужен еще один, — Тоору поворачивается, чтобы посмотреть на двери стадиона. Толпа значительно поредела, последние несколько отставших отважились выйти на ночной воздух. — Ты можешь поверить, что Такеру шестнадцать? — Нет, — говорит Ханамаки. — Я отказываюсь думать об этом, потому что я не настолько стар, — он смотрит на часы. — Нам вообще стоит ждать? — Ива-чан должен мне ужин, — говорит Тоору. — Так что я останусь. Ханамаки снова смотрит на часы. — У меня есть дела, которые я принес домой из офиса, так что я пойду. Скажешь Ивайзуми, что я поздравил его с удачным матчем? — Может быть, — отвечает Тоору. — А может, я скажу, что ты болел за Бельгию. Как повезет. Зависит от моего настроения. Ханамаки легонько толкает его в плечо. — Вот почему люди так жестоки к тебе, Ойкава. Потому что ты специально это делаешь. — Значит, ты признаешь, что злишься на меня, Макки-чан? — усмехается Тоору. — Мне показалось, это ты сказал, что я драматизирую? — Обычно так и есть, — Ханамаки приподнимает бровь. — Ты можешь быть драматичным, но все же ты немного прав, — он машет рукой, оставляя Тоору ждать в одиночестве. Ойкава садится на одну из длинных скамеек у двери, скрестив ноги в ожидании. Хаджиме выходит один и сразу же замечает Тоору. — Ты остался, — говорит он. — Ханамаки велел мне передать тебе, что он ненавидит тебя и что он эмигрирует в Бельгию, — отвечает Тоору. — Надеюсь, ты не был слишком привязан к нему. — Он велел тебе сказать «хорошая игра»? — Может быть, — Тоору улыбается Хаджиме, который протягивает руку, чтобы помочь ему подняться. — Ты никогда не узнаешь, потому что он ушел, а я остался. — Историю пишут бездельники? — Хаджиме перекидывает рюкзак на плечо, и Тоору протягивает руку, чтобы развязать ремень. — Это не так, — говорит Тоору, — но я одобряю это мнение. — Как скажешь. Мы что-нибудь поедим? — А ты думаешь, почему я ждал? Хаджиме почесывает шею. — Как ты относишься к удону? — Я прекрасно отношусь к удону, — Тоору, не думая об этом, запускает пальцы в волосы мужчины, отбрасывая руку Хаджиме в сторону. — Надеюсь, ты в курсе, что скоро у тебя будет такой же стиль, как у девушки из «Уничтожения пришельцев 2040». Хаджиме бьет Тоору по руке. — Не такие уж они и длинные, — хрипло говорит он. — Может, это маллет. — Сказал ты. Кто из нас очарователен, красив и популярен как среди одиноких, так и среди замужних женщин? Спойлер: это я. — Иногда я не знаю, как удержаться, чтобы не ударить тебя, — говорит Хаджиме, но смеется и, перенеся вес своей сумки на другую руку, начинает идти через огромную бетонную площадку к тротуару, ведущему обратно в город. После раннего ужина Тоору уговаривает Хаджиме прогуляться с ним. Неподалеку есть парк, в котором любил бывать Ойкава, когда учился в школе, готовясь к экзаменам в университет. В то время его колено все еще довольно часто болело, и парк был идеальным местом для упражнений с большим количеством скамеек вокруг на случай, если ему понадобится остановиться и сделать перерыв. По мнению Тоору, здесь красивее всего, когда солнце вот-вот сядет, а слабый золотой луч и оранжевое небо намекают на прекрасный, ясный закат. — Было приятно посмотреть на боковую линию и увидеть тебя там, — ни с того ни с сего говорит Хаджиме, вытягивая руки над головой, мышцы на них напрягаются под кожей. — Я никогда не думал, что увижу тебя на другом матче, после того, как ты решил забыть о волейболе. — Я точно не хотел забывать о волейболе, — говорит Тоору. — Я хотел забыть, что все изменится. Я хотел притвориться, что мне не нужно переосмысливать свою жизнь, и что мы впервые будем делать что-то отдельно. — Это часть взросления, разве нет? — Хаджиме смеется. — Не то чтобы я чувствовал себя взрослым, хотя нам уже под тридцать. — Было бы не страшно взрослеть, если бы у меня был ты, — говорит тогда Тоору, ловя глазами блуждающую желтую бабочку, которая перелетает через их путь и парит в кустах рядом с ними. Он резко останавливается, и Хаджиме следует за ним, сходя с дорожки, хотя они одни в парке и никому не мешают. — Глядя на эту форму в старшей школе, все, о чем я мог думать, это то, что я хочу остаться здесь, с Ива-чаном, но я знал, что не смогу это сделать. Когда ты сказал, что если я хочу играть профессионально, то ты пойдешь со мной, я почувствовал, что снова могу дышать. — Значит, когда ты снова повредил колено… — Я был прямо в старшей школе, смотрел на эту чертову форму. Что ты хочешь сделать со своей жизнью? — Тоору прищуривается, глядя на бабочку. Это Хемон, или Брентис Дафна. У профессора Мигучи есть одна из Нагано, приколотая к холсту в футляре на стене. — Я никогда не думал, что ты выберешь академию, — признается Хаджиме. — Ты никогда по-настоящему не любил занятия в средней школе. — Занятия в средней школе были скучными, — признается Тоору. — Читайте, запоминайте, повторяйте для теста. Все интересное разжевывалось в едва перевариваемую кашицу. Он наклоняется, чтобы получше разглядеть бабочку, когда она садится на ближайший куст. — Однако ты оказался в университете, — говорит Хаджиме. — Без меня. — А ты знал, что гусеницы помнят все? — спрашивает Тоору, наклоняясь, чтобы поближе рассмотреть бабочку. — Или бабочки помнят то, чему они научились, будучи гусеницами. Они строят этот кокон вокруг себя, верно? А затем они полностью превращаются в слизь — гормон экдизона смешивается с ювенильным гормоном, и ферменты каспаз активируются, заставляя тело гусеницы начать переваривать себя для получения энергии, пока она не разрушит все ткани своего тела, за исключением нескольких пластинок, заполненных данными примерно на пятьдесят клеток. — Ты копишь ужасные факты о насекомых, чтобы рассказать, когда мы вместе? — спрашивает Хаджиме, но наклоняет голову, очевидно, слушая и зная, что Тоору прав. — После этого то, что осталось от гусеницы, строит совершенно новое тело из всей этой белковой слизи и становится прекрасной бабочкой, — Тоору медленно вытягивает палец, надеясь, что бабочка примет его за ветку. — Они все это помнят. Разве это не удивительно? Если был запах, который они научились ассоциировать с опасностью, как гусеница, они будут ассоциировать его с опасностью, как бабочка, — он смотрит на Хаджиме. — В этом они похожи на людей. Они растут и меняются, но все еще помнят то, чему научились, когда были молоды и неполноценны. Они помнят безопасность, страх и все эти вещи, несмотря на то, что полностью переделали себя. — Это довольно удивительно, — говорит Хаджиме. — Я стал профессором. От потенциального профессионального спортсмена до академика, но я до сих пор помню все, что мы делали вместе, как волейболисты, — Тоору поднимает голову. — Я был отличным связующим. Солнце садится, и пурпурное сияние сумерек опускается на парк. Однажды он привел сюда Мегуми, и ей очень понравились розы сзади. Тоору никогда особо не заботился о цветах, которые не двигаются, не едят и не роют ямы в почве на Марсе. — Ты, наверное, до сих пор такой, — говорит Хаджиме. Их руки соприкасаются, разбитые костяшки пальцев Хаджиме касаются пальцев Тоору, а Ойкава даже не осознавал, что они идут так близко. Он открывает рот, чтобы спросить Хаджиме, не хочет ли он чего-нибудь, теперь отвлекшись от бабочки и готовясь поддразнить, но его слова вырываются прямо изо рта, когда он чувствует, как рука Хаджиме обвивается вокруг его руки. Тепло. Тоору задается вопросом, будет ли он чувствовать тепло только рядом с Хаджиме, который всегда защищает его от холода. — Совсем как в детстве, — говорит Ивайзуми. — Что я помню, так это то, что ты всегда куда-то уходил. Ты даже не мог перейти улицу в одиночку. Ты никогда не ждал, пока человечек на светофоре станет зеленым, а я всегда думал, что, если я не буду держать тебя, ты попадешь под машину. Облизнув губы, Тоору наблюдает за Хаджиме, который смотрит прямо перед собой, но его щеки розовеют. Ойкава обводит взглядом острый, прямой угол ресниц Ивайзуми и его слегка квадратную челюсть. — Сейчас нет улиц, которые можно перейти, — легкомысленно говорит Тоору, хотя его сердце колотится в груди, дыхание учащается, когда Хаджиме просто продолжает держать его за руку. — Я все еще беспокоюсь, что ты уйдешь, — говорит мужчина, на мгновение встречаясь глазами с Тоору, прежде чем снова взглянуть прямо. — Хотя не похоже, что твоя внимательность стала лучше, чем раньше, — его пальцы перемещаются, скользя между пальцами Тоору, переплетая их руки ладонь к ладони. — Так что, может быть, даже несмотря на то, что я стал взрослым, который знает, как жить без тебя, я все еще помню, что нужно беспокоиться. — Знаешь, — говорит Тоору, — моя внимательность не всегда плохая. Я обращаю на тебя внимание уже почти тридцать лет, — он думает обо всех журнальных статьях, которые он сохранил, даже если не читал их, и обо всех воспоминаниях, которые он хранил в самых близких местах своего сердца. — Конечно, это чего-то стоит? Хаджиме глубоко и громко выдыхает в тишине вечера. — Да, — говорит он, разъединяя их руки, когда они выходят из парка. — Я и инопланетяне — постоянные интересы Тоору Ойкавы. — Не забывай об эстетике, — отвечает Тоору. — Кстати о ней, почему бы тебе не заехать ко мне сегодня вечером? — Зачем? — спрашивает Хаджиме, рука, которая держала ладонь Тоору, сжалась в кулак. — Я покормил тебя и выгулял. Что еще нужно для ухода за домашними животными? — Как ты смеешь, Ива-чан! — Тоору стукнул его, заставляя Хаджиме отойти в сторону от удара. — И вообще-то я хотел предложить исправить твой маллет по доброте душевной! — Это не маллет, — говорит Хаджиме, поднимая руку, чтобы коснуться прядей. — Но ты можешь обрезать их, если хочешь. Они едут на автобусе обратно в квартиру Тоору. Хаджиме заваривает чай на кухне, в то время как Ойкава возится в ванной, собираясь подстричь мужчине волосы. Когда он возвращается на кухню, чтобы позвать его, то останавливается в гостиной и просто смотрит в комнату, наблюдая, как Хаджиме заглядывает в шкафы, как будто он живет здесь, вытаскивает чай, который больше всего нравится Тоору из пяти или шести, которые ему дарили за эти годы. Хаджиме одет в мягкие домашние брюки и свободную рубашку на пуговицах, несколько из которых расстегнуты, рукава закатаны. На плечах его рубашки виднеются складки от места, где висел рюкзак, и синяк на шее от неудачного приема. Тоору думает, что он выглядит немного идеально — растрепанные волосы и все такое. Когда он стрижет волосы Хаджиме, то вспоминает, как он делал это в первый раз, когда им было по семнадцать, а Хаджиме просто было лень пойти и сделать настоящую стрижку. — Если это тебя так беспокоит, — сказал он тогда Тоору, — отрежь их сам. Поэтому Ойкава достал ножницы из аптечки первой помощи в ванной своей сестры, усадил Хаджиме на пол в центре своей спальни и отрезал. Это было немного волнительно, но Хаджиме, казалось, было все равно. — В следующий раз получится, — сказал он, как будто это было само собой разумеющимся, что Тоору снова будет стричь его. Теперь волосы Хаджиме привычно ложатся между его пальцами, грубые и густые. Тоору на глаз отмеряет длину, отрезая сначала слишком длинные, падающие на шею локоны, прежде чем двигаться вверх. Закончив, он отряхивается, а Хаджиме встает, смотрясь в зеркало в ванной. — Ты не подстриг их коротко, — говорит он, и Тоору встречается с чужим взглядом в зеркале. — Нет, — произносит он. — Немного длиннее выглядит лучше. — О, — говорит Хаджиме, облизывая губы. — Хорошо. Тоору подметает волосы, и, когда выходит из ванной, находит свежую чашку чая на краю стола и Хаджиме, свернувшегося в позе эмбриона и полусонного на своем диване. Он улучает момент, чтобы просто взглянуть на расслабленное лицо Ивайзуми. Он здесь, в этой квартире, которую Тоору купил для себя и Мегуми, и принадлежит этому помещению больше, чем когда-либо на самом деле принадлежала Мегуми. Может быть, Хаджиме просто принадлежит Тоору больше, чем когда-либо принадлежала Мегуми. Тоору втискивается в пространство, оставленное Хаджиме, прижимается грудью к чужой спине и кладет руку на живот мужчины, чтобы тот не упал с дивана. Он чувствует тепло везде, где они соприкасаются, и волосы Хаджиме, только что подстриженные, такие мягкие падают на лицо Тоору. Хаджиме, думает Ойкава, тоже засыпая, прижимается к нему, и это должно его беспокоить, но сегодня вечером Тоору позволяет себе быть слишком сонным, чтобы беспокоиться. Когда Тоору просыпается утром, Хаджиме уже нет, но в ногах его кровати лежит одеяло, а на плите стоит свежая кастрюля супа мисо, рис вот-вот запищит, и, несмотря на утренний холод, Тоору так тепло, что он боится растаять. Он кормит одну из открытых ловушек Хаджиме-чана, пока ест суп, щелкает по ловушке одним пальцем после того, как она закрылась вокруг мухи, и наклоняется, пока не оказывается лицом к лицу со своей венериной мухоловкой. — Хаджиме-чан, — говорит он, — ты считаешь, что это нормально, когда один человек для тебя важнее, чем кто-либо другой? Домашнее растение Тоору не может ответить, и часть мужчины этому рада, потому что он не уверен, что готов размышлять над ответом.

***

— Не слишком ли мы взрослые, чтобы спать в одной постели? — спросил Хаджиме хриплым голосом. — Мы сейчас в старшей школе, Ойкава. — Твоя кровать теплее футона, — ответил Тоору. — К тому же Ива-чан мягкий, как плюшевый мишка. — Когда я проснусь, я придушу тебя. — Нет, не придушишь, — парировал Тоору, скользя рукой по животу Хаджиме, чувствуя, как он поднимается и опускается с каждым вдохом. — Потому что тебе тоже нравится спать со мной! Хаджиме не открыл глаза, но заметно сглотнул и положил руку поверх руки Тоору, удерживая ее там, на животе. — Это не самое страшное, — сказал он, и Тоору рассмеялся в теплую от сна кожу Хаджиме.

***

Сасада свирепо смотрит на него, когда мужчина входит в кабинет на следующей неделе, бросая на нее непонимающий взгляд. — Что я наделал? — Я получила это по почте, — говорит она, размахивая перед ним тонким бежевым конвертом, подписанный великолепным каллиграфическим почерком Мегуми. Тоору забирает его и вытаскивает записку с извинениями. — О, — говорит он. — Я не знал, что она их рассылает. — Почему ты ничего не сказал? — она берет конверт из его руки, и Ойкава понимает, что его руки дрожат. — Ты собирался подождать до дня свадьбы, а потом небрежно упомянуть об этом? — Сасада делает голос выше собственного, подражая обычной интонации Тоору. — Да, кстати, Сасада-чан, свадьба отменяется, и я только что несколько недель тайно скрывал свое горе в офисе! — Месяцы, — говорит Тоору, подходя к своему столу и просматривая бумаги, ища документы, которые глава отдела прислал на прошлой неделе насчет его официального заявления на должность преподавателя. — Она ушла от меня в марте. — В марте? — она подходит к его столу и кладет руки ему на плечи. — Мне жаль это слышать, Ойкава. — О, это, наверное, к лучшему, — ответил Тоору, не реагируя на ее попытку утешить его. — В конце концов, на моей книжной полке не так уж много места для слез разочарованных палеоэкологов-фетишистов. Она смеётся, опуская руки. — Ты, кажется, в порядке, — говорит она. — Да, — отвечает Тоору. — Это не конец света, даже если мне показалось, что так и есть, — наконец он находит заявление и кладет его на верхнюю часть стопки, копается в сумке, чтобы найти свою печать, вытаскивает крошечный шелковый футляр с красными чернилами, которые он всегда носит в переднем кармане. Он ставит свою официальную печать в поле для нее в левом верхнем углу, равномерно раскатывая чернила на каждой странице. — Я должен отнести это в кабинет начальника отдела. — Я буду здесь, когда ты вернешься, — говорит Сасада, — возмущенная этими ужасными лабораторными отчетами о планктоне, которые читаются так, как будто они были написаны самим планктоном. — У меня есть жизненные циклы осы, — отвечает Тоору с легкой улыбкой. — Мы можем переживать это вместе. Начальник отдела разговаривает по телефону, когда Тоору стучит в дверь его открытого кабинета, и он жестом приглашает его войти, завершая разговор. — О, хорошо, что ты принес это, — говорит он. — На самом деле ты наш главный кандидат. — Я думал, что этот аспирант из Васэды был первым? — Тоору протягивает заявление начальнику отдела, наблюдая, как тот листает бумаги, бросая на каждую беглый взгляд. — Тот, у которого еще два года опыта? У него хорошая репутация за счет его исследований, верно? — он также занимается зоологией, знает Тоору, хотя его интересует только типология птиц. — Да, — говорит начальник отдела, — но, между нами говоря, Гото, наверное, не возьмут на работу ни здесь, ни в Васэде, — оторвавшись от заявления Тоору, он улыбается. — Он не так хорош для нашей репутации, как ты, с международными грантами и всем прочим. Кроме того, он немного диковат в личной жизни, а это не годится. Тоору не знает, что может означать «дикий» в этом контексте, поэтому решает спросить. — Почему его личная жизнь имеет значение, если он хороший исследователь и хороший преподаватель? — Ну… — начальник отдела складывает заявление Тоору в папку на своем аккуратно оргнизованном столе, к чему сам Тоору даже не стремится, а затем кладет руки на пустое место перед собой. — Большая часть финансирования поступает из пожертвований наших выпускников, а у них есть свое мнение. — Понятно, — отвечает Тоору, проводя языком по зубам. — Если это все, сэр? — О нет, есть еще кое-что, — он поворачивается в кресле лицом к большому монитору компьютера. — Курокава из отдела геонаук хотел, чтобы я пригласил тебя на конференцию на Окинаве. По-видимому, профессор из Калифорнийского технологического института делает презентацию о составе почвы на Марсе совместно с Научной лабораторией НАСА на Марсе, и она подумала, что тебе будет интересно присутствовать. Тоору, конечно, слышал об этом. Об этом несколько раз упоминалось на конференции по зоологии в марте в ответ на его собственную презентацию, и Тоору не терпелось заполучить в свои руки данные, которые НАСА держало под замком крепче, чем внутренний дворец императора. Если отчеты о почве предполагают определенный уровень углерода и азота, это может поддержать теорию о том, что окаменелости, которые он изучал, действительно являются каким-то развитым насекомым, что в целом является захватывающей перспективой. — Я действительно получил электронное письмо об этом, но это будет во время ориентации новых студентов в июле, — говорит Тоору вслух, перемещаясь на месте. — Я работаю на биологическом факультете, и поскольку это не совсем моя область… — Я могу найти кого-нибудь, кто заменит тебя, — говорит заведующий кафедрой. — Возьми несколько дней, если хочешь. Возьми отпуск. У тебя ведь есть невеста? Это может быть неплохим путешествием. На Окинаве в июле приятно и прохладно, хороший отдых от изнуряющей жары Токио. — Да, — говорит Тоору. — Я так и сделаю… тогда регистрируйте на конференцию. — Хорошо, хорошо, — говорит начальник его отдела. — Через несколько недель ты узнаешь о должности. — Спасибо, — говорит Тоору, выходя из кабинета и направляясь по коридору. Он проходит мимо кабинета Мигучи, возвращаясь к себе, и, заглянув внутрь, видит, что она стоит на стуле, пытаясь дотянуться до книги на верхней полке книжного шкафа. Он входит в ее кабинет, приподнимается на цыпочки, берет книгу и с улыбкой протягивает ей. — Это та? Она осторожно спускается со стула, отмахиваясь от руки Тоору. — Я не настолько стара, чтобы не достать самой, Ойкава. — Ты едва ли выглядишь на восемьдесят, — успокаивает ее Тоору, и она хлопает его по руке, садясь за свой стол. — Ты не можешь заставить меня подчиниться, малыш, — говорит она, сразу же открывая толстый справочник на странице в конце. — Иди сюда и сделай что-нибудь полезное, — она указывает на открытую стеклянную витрину рядом с книгой. Недалеко стоят три стеклянные коробки поменьше, в каждой из которых находится мутировавшая бабочка. — Аккуратно приколи их для меня, хорошо? Мои пальцы уже не так ловки, как раньше. Тоору делал то же самое бесчисленное количество раз, когда был ее лаборантом, и сейчас стоит рядом с ней, следуя инструкциям. — Как-то по-особенному? — Поставь двух самцов рядом друг с другом на верхней линии, а самку — ниже. Это поможет в сравнении, — она скользит пальцем по странице, останавливаясь на записи о длине антенн. — Я слышала, ты, возможно, получишь мою работу. — Может быть, — говорит Тоору. — Если только я не сделаю что-нибудь, что запятнает мой имидж в ближайшие несколько месяцев. — Гото из Васэды был пойман на незаконном романе со своим научным руководителем, — говорит Мигучи. — Прошлой осенью в университете из-за этого произошло много кадровых перестановок. Я сомневаюсь, что ты будешь делать то же самое, даже если я просто получу письмо о том, что ты не женишься. — У тебя тоже есть такое, да? — он осторожно разглаживает укороченное крыло первого образца большим пальцем, консервационный воск лишь немного липнет к подушечке. — Мне было интересно, о чем говорит начальник отдела. — Ты постоянно флиртуешь, но при этом просто болтаешь. Ты используешь одинаковое обаяние на каждом студенте, с которым разговариваешь, как и на мне, потому что на самом деле тебе ничего особо не нужно. В твоем возрасте я знала много таких мужчин, как ты, — она бросает взгляд на его работу. — Снова прикрепи туловище, я вижу булавку. Тоору делает, как она просит, используя ноготь на мизинце, чтобы поймать булавку и поднять ее, а затем толкает ее немного глубже. — Я не только болтаю, — говорит он. — Я бы с радостью сходил с вами на свидание, профессор. — Бесстыдник, — отвечает она. — Но ты хороший мальчик. Ты нравишься своим ученикам. — Я бы не стал изучать насекомых, если бы не вы, — говорит он. — Грустно видеть, как вы уходите на пенсию. — Тогда ты искал что-то, что могло бы тебя заинтересовать, — она оглядывается, чтобы еще раз проверить его работу, и кивает. — Это даже может быть твоим кабинетом. — Если это так, вам не нужно снимать ничего, что вы не хотите оставлять, — говорит Тоору. — Я всегда думал, что если стану профессором, то захочу иметь такой же кабинет. — Только с большим количеством сверчков и муравьев. Я знаю тебя, Ойкава. — Я мог бы принести из дома свою венерину мухоловку. Посмотрим, не испугает ли это кого-нибудь из моих учеников. — Вот это настрой, — говорит Мигучи. — Тебе не кажется, что эти антенны длиннее трех сантиметров? — Нет, — говорит Тоору. — Определенно короче, — он потирает пальцы, чтобы очистить их от воска, а затем надевает стеклянную крышку на футляр. — Все. — У тебя устойчивые руки, — говорит Мигучи. — Даже когда я была моложе, мои руки не были такими твердыми, — она закрывает справочник. — Ты был одним из моих любимых учеников, Ойкава. Я рада, что ты нашел свой способ изучения насекомых. — Я тоже, — говорит Тоору. — Лучшего советника у меня никогда не было, — он наблюдает, как она ставит стеклянный футляр перед собой, придерживая его и переводя взгляд с одного самца на другого. — Кто был научным руководителем Гото? — Миямото, — говорит Мигучи, и Тоору вспоминает статью в одном из крупнейших японских зоологических журналов о микробной среде, наиболее подходящей для пищеварительной системы крупных млекопитающих, на которую Тоору ссылался в реферате конференции по симбиозу млекопитающих и насекомых еще в аспирантуре. — Его тоже уволили за это, хотя прелюбодеяние больше не преследуется по закону, а Гото больше не был его учеником, — в ее голосе звучит неодобрение. — Разве у тебя нет своей работы, вместо того чтобы беспокоить меня? — Второй курс только что провел лабораторную жизненного цикла, — признается Тоору. — Я просто не хочу проверять. — Уходи, — говорит Мигучи, и Тоору смеется, машет ей на прощание и выходит обратно в коридор, в направлении их с Сасадой маленького кабинета. Только когда он почти добирается до своей двери, до него доходит, что Миямото, научный руководитель Гото, мужчина. Ойкава останавливается, прислонившись спиной к стене в пустых коридорах, и на мгновение задумывается, имеет ли черное пятно на репутации Гото какое-либо отношение к самому роману вообще.

***

Сын миссис Хонды всегда был милым. Он давал Тоору и Хаджиме бесплатное мороженое по сто йен, когда они были маленькими, и он все еще работал в круглосуточном магазине по дороге от их дома, прикладывая палец к губам и подмигивая, когда они приветствовали его. Тоору вспомнил о его доброте, прежде всего, когда, вернувшись в Мияги во время их первого лета в Токио, услышал, как люди шептались о нем у овощных прилавков. — Я слышала, он сошелся с мужчиной, — сказала старушка Харада, собирая редиску в руку и ощупывая ее, пока разговаривала с продавцом. — Бедная миссис Хонда, ее сын так позорит ее. Было ужасно, когда все эти слухи начались в прошлом году. Тоору был с Хаджиме, выбирал салат для мамы Хаджиме. Он быстро взял один кочан, передал деньги продавцу и сунул его в тканевую сумку, с которой женщина отправила их на рынок. — Какая разница? — прорычал Хаджиме, как только они отошли достаточно далеко от людного участка улицы, чтобы никто их не услышал. — С ним все в порядке, и он мне нравится. Разве… неужели это так ужасно, что он нашел кого-то, кто ему нравится? Что человек, который ему нравится, — мужчина? Тоору вцепился в пакет; салат и яблоки, казалось, весили по десять килограммов за штуку. — Я не знаю, — сказал Тоору, думая о пальто Хаджиме и о его губах, о долгих вечерах, проведенных бок о бок в их квартире за просмотром шоу, которые любил Тоору, поедая еду на вынос после изнуряющей тренировки. Думал о своей матери, которая говорила о том, что не хочет, чтобы люди думали, что Тоору такой же. — Никогда об этом не задумывался. Это немного неестественно, правда? — Может быть, — натянуто сказал Хаджиме, пожимая плечами, а затем опустил взгляд на пакет с овощами. — Нам лучше забрать их домой, пока моя мама не начала разрывать мой телефон. — Наперегонки! — Тоору побежал, не дожидаясь ответа Хаджиме, и к тому времени, когда они добрались до дома родителей, запыхавшись и смеясь, разговор был закрыт вместе со многими другими вещами, которые Тоору попытался забыть.

***

Тоору думает об Окинаве в течение нескольких дней после записи на конференцию. Он снимает номер в отеле рядом с конференц-центром и обдумывает, чем бы заняться, пока он будет там. В Токио уже становится жарко, и к середине июля Тоору знает, что будет рад нескольким дням отдыха. Однако идея пригласить кого-то поехать с ним — это то, что не дает этой теме покинуть его мысли. — У тебя есть выходные дни? — Что? — Хаджиме загоняет машину в гараж рядом со зданием Мацукавы, автоматически перемещаясь на один из нижних уровней, не утруждая себя поисками свободных мест на верхних этажах. — Дни отпуска. Например, если ты хочешь отправиться в путешествие. — Почему ты спрашиваешь? — Хаджиме замечает свободное место и подъезжает, а затем заглушает машину и смотрит на Тоору. — У меня было бы больше свободных дней в межсезонье, если бы не было практики в национальной команде летом, но у меня обычно много свободного времени, даже со всеми играми и тренировками. — Значит, у тебя есть отпуск, — говорит Тоору, открывая дверцу машины и выходя из нее. Он поправляет свои серые шорты и проводит рукой по волосам, которые завиваются еще больше, чем обычно, из-за дневной влажности. — Есть ли что-нибудь в июле? — Возможно, — говорит Хаджиме, направляясь к лифту в конце гаража, не потрудившись разгладить складки на своей тонкой белой рубашке. — Я не проверял расписание на следующий месяц. Тоору не отстает от него, уходя на пару шагов вперед, чтобы нажать кнопку «Вверх» раньше. Двери сразу же открываются, и Ойкава выбирает девятый этаж, когда Хаджиме следом заходит в лифт, наблюдая за ним с озадаченным выражением лица. — Ты когда-нибудь был на Окинаве? — Конечно, был, — отвечает Ивайзуми. — Мы иногда играем там. Хотя у меня не было возможности прогуляться там. — У меня будет конференция в середине июля, и мой босс сказал мне, что я должен взять кого-то с собой, остаться на пару дней и сделать из этого отпуск, — пожимает плечами Тоору. — Я не собирался, но я давно не был в отпуске, с тех пор, как мы учились в средней школе, правда, и… — он наблюдает, как числа над их головами меняются. 5. 6. 7. 8, — и, думаю, я больше не собираюсь в медовый месяц, так что. — Так ты хочешь, чтобы я поехал с тобой на Окинаву? — губы Хаджиме изгибаются, подчеркивая ямочку на подбородке. — Это было бы весело! — Тоору показывает ему знак мира. — Я заплачу, потому что скоро твой день рождения. Что может быть лучшим подарком, чем я, отличная погода и новые места? — Два из трех звучат привлекательно, — говорит Хаджиме, а затем, когда лифт подъезжает, он опускает глаза, как будто у пола есть ответ на вопрос, который Тоору не слышал. — Напиши мне дату позже, и я проверю свое расписание. — Это значит «да»? — Тоору, положив обе руки на спину Хаджиме, легко выталкивает его в коридор. — Это «да», верно? — Ты знаешь, что это так, — со смехом отвечает Хаджиме, и Тоору улыбается ему, останавливаясь прямо перед дверью Мацукавы, проводя пальцами по чужим волосам. — Я даже позволил тебе подстричь меня, а ты все еще не удовлетворен? — Они висели у тебя над бровями, — говорит Тоору. — Ты ненавидишь мои брови, — Хаджиме закатывает глаза и звонит в дверь. — Разве ты не должен быть доволен? — Брови — самая выразительная часть вашего лица, мистер Ворчун. Это единственный способ определить, улыбаешься ты или нет. — Это чушь собачья, Ойкава, — уголки губ Хаджиме приподнимаются. — Я здесь эксперт, Ива-чан, — говорит Тоору. — Не сомневайся в моих словах. Ханамаки открывает дверь Мацукавы, обрывая ответ Хаджиме, и впускает их быстро выпить воды, а потом они вчетвером идут, на этот раз пешком, в направлении храма Ясукуни, где каждый год проходит фестиваль Санно, полный людей в традиционной императорской одежде в летнюю жару, нагруженных тремя знаменитыми микоши. Некоторое время они наблюдают за шествием, следуя мимо ступеней к святилищу, покупают вафли с красной фасолью и бумажные рожки, полные орехов, у уличного торговца. Затем они занимают места вдоль временной стены безопасности, чтобы было видно, как хвост парада движется к императорскому дворцу. — Не знаю, почему все еще существует этот фестиваль, — говорит Ханамаки, передавая бутылки с водой. Его лицо покраснело от солнца. — Не похоже, что мы все еще строим замок Эдо. Токио даже больше не называется Эдо. — Ты жалуешься на это каждый год, — говорит Мацукава. — Каждый год. Ты просто злишься, потому что ненавидишь быть вне дома. — Это просто не имеет смысла, — говорит Ханамаки, делая большой глоток воды. — Первый парад был создан, чтобы молиться за удачу во время строительного проекта в 1400-х годах. О чем мы сейчас молимся? Первоначальный комплекс теперь является частью дворцовых садов, все, что от него осталось, — это каменный фундамент, так что явно не за его безопасность. Тоору делает глоток своей воды, хотя вовсе не хочет пить. — Все равно, это хорошая традиция, — говорит он. — Разве это не настоящая радость, что ты идешь на фестиваль вместе со мной? — Мы и так делаем достаточно, — говорит Хаджиме, протягивая свой бумажный конус Тоору, чтобы тот взял горсть орехов. Ойкава подставляет свободную ладонь, и Хаджиме высыпает орехи, пока несколько из них не падают на дорогу. — И это намного сложнее делать без кондиционера, — добавляет Ханамаки, когда Тоору засовывает все орехи в рот сразу. — Лжец, — сказал Мацукава. — Ты только что говорил, что хочешь, вроде бы, отправиться в путешествие этим летом. — У Ойкавы и Ивайзуми в машине есть кондиционер, — говорит Ханамаки. — Ивайзуми, у тебя есть пара недель без игр и тренировок в июле, верно? — он выливает оставшуюся воду на волосы, затем смахивает ее со лба. — Он занят, — говорит Тоору, проглатывая орехи и делая глоток воды. — Отпуск Ива-чана уже по праву передан мне! Ханамаки закрывает крышку на пустой бутылке из-под воды и ставит ее между ног. — Да? — однако он смотрит на Хаджиме, что Тоору находит странным. — Ойкава попросил меня поехать с ним на какую-то конференцию на Окинаве, — пожимает плечами Хаджиме. — Я собираюсь только на одну презентацию на конференции, — говорит Тоору. — В остальное время мы можем отправиться в приключения! — Вы вдвоем собираетесь в отпуск на остров? — Мацукава крадет одну из вафель с красной фасолью из бумажного пакета, который ненадежно балансирует между ним и Хаджиме на стене. — Это… интересно. — Мне все равно пришлось бы ехать на Окинаву, — говорит Тоору, делая последний глоток воды. — Можно сделать эту поездку приятной! — он встает, разбрасывая орешки, и бросает свою сумку на колени Хаджиме. — Пойду поищу туалет! Я сейчас вернусь. — Поторопись, — отвечает Ханамаки. — Не хотелось бы, чтобы ты пропустил слишком много этого захватывающего парада из-за несуществующего здания. — Ты некультурный, — отвечает Тоору, прежде чем отправиться в толпу в поисках туалета. — Я не понимаю, почему ты делаешь это с собой, — говорит Ханамаки, взволновано размахивая руками. — Он делает это не нарочно, но он просто пользуется тобой, потому что ничего не знает. Опять. — Я знаю, что это глупо, — отвечает Хаджиме. — Но невозможно сказать Ойкаве «нет», когда он так увлечен чем-то. — Я просто не хочу, чтобы тебе было больно, — говорит Ханамаки. — Я наблюдаю за этим почти четырнадцать лет, а ты все еще идешь прямо по путям идущего поезда с именем Ойкава Тоору. Тоору больше ничего не хочет слышать, поэтому он приклеивает на лицо улыбку и подходит к ним, садясь на свое место рядом с Хаджиме. — Вы скучали по мне? — Тебя не было пять минут, — говорит Ханамаки, натягивая улыбку, хотя его взгляд задерживается на слишком тихом Хаджиме. — Как это мы должны были соскучиться? — Пять минут могут показаться вечностью, когда солнце полностью зашло, — отвечает Тоору, хлопая ресницами, и Мацукава, который тоже выглядит немного встревоженным, щелкает одним из орехов из своего бумажного конуса, все еще полного ими, прямо в лицо Тоору. — Я беспокоился, что вы пережили миниатюрный ледниковый период. — Лед, — жалобно стонет Ханамаки, и это, по крайней мере, снимает напряжение. Тоору смеется и игнорирует смятение, тяжелое, как камень, сидящее у него в животе, пока они проводят остаток дня, покупая свежий рамен из ларька по дороге домой и выпивая содовую из торгового автомата. После окончания фестиваля они возвращаются к Мацукаве. На улице темнеет, и Тоору так устал от пребывания на солнце, что чувствует, как его клонит в сон. — Пора домой, Дерьмокава, — говорит Хаджиме, когда Тоору засыпает посреди разговора, сидя совершенно прямо на диване Мацукавы. — Поехали. Он ведет Тоору, как щенка на поводке, к машине, обхватив рукой запястье, а затем начинает пристегивать его к пассажирскому сиденью, хотя Тоору почти полностью проснулся. — Ты моя мама? — спрашивает Тоору, отталкивая руки Хаджиме, когда они скользят по его нижней части живота, распространяя за собой покалывающее тепло. — Я твой вице-капитан. Это все часть моих полномочий, помнишь? Я должен выполнять грязную работу. — Ты помнишь все, что я говорю, Ива-чан? — Тоору улыбается ему, и игривая улыбка Хаджиме слегка сползает. — Только важные вещи, — отвечает мужчина, осторожно закрывая дверь и подходя к водительскому месту. Хаджиме молча везет Тоору обратно в его квартиру от дома Мацукавы. Ойкава прислоняет голову к окну, наблюдая, как мелькают уличные фонари, а слова Ханамаки звучат в его голове. — Тебе не обязательно ехать на Окинаву, — говорит он, не отрывая головы от прохладного стекла. — Если ты не хочешь. — Я хочу, — руки Хаджиме постукивают по рулю, и Тоору слегка поворачивает голову, чтобы взглянуть на него. Он пристально смотрит на дорогу перед собой, несмотря на то, что поздно ночью почти нет других машин. Тоору трет глаза тыльной стороной ладони. — Я слышал, как ты разговаривал с Макки-чаном, — говорит он. — Если бы я не знал, что ты родился любопытным, я бы расстроился из-за того, что ты подслушивал, — губы Хаджиме скривились. — Что именно ты слышал? — Ты сказал ему, что не можешь сказать мне «нет», — Тоору закрывает глаза, думая о весе такого простого заявления, такого тяжелого в его животе. — Я предлагаю тебе бесплатную карточку на выход из тюрьмы, только на этот раз, Ива-чан. Ты можешь сказать «нет». — Дело не в том, что я не могу сказать тебе «нет», — бормочет Хаджиме, останавливаясь на светофоре. — Я не хочу говорить тебе «нет», — он выглядит смущенным, и когда позади них подъезжает машина, фары освещают черты Хаджиме достаточно, чтобы Тоору смог разглядеть знакомое недовольство на лице своего друга. Это выражение обычно было у Хаджиме, когда Тоору уговаривал его купить ему его любимый вид фаршированного хлеба или посмотреть еще один эпизод «Супер Сентай», когда у них была тренировка на следующее утро. Как будто Тоору — самая большая заноза в заднице, которую Хаджиме когда-либо встречал, но Ивайзуми все равно обожает его. Тоору широко улыбается, что-то ослабевает в его груди, растекается, наполняя ее теплом. — Как удобно. Я тоже не хочу, чтобы ты мне отказывал! Я думаю, это идеальное сочетание! — Ну да, раз уж ты помешан на контроле, — говорит Хаджиме, расслабляясь на своем сиденье. Тоору не знал, что он напряжен, но теперь это было очевидно. — Говорит человек, который никогда не разрешает мне сесть за руль, когда мы куда-нибудь едем! — Тоору выпрямляется в кресле. — У меня тоже хорошая машина, Ива-чан! Но тебе слишком нравится быть главным! — Не совсем. Я видел, как ты водишь машину. Не забывай, кто проводил с тобой все твои водительские занятия. — Многое изменилось с тех пор, как мне исполнилось двадцать! — ухмыляется Тоору, и взгляд Хаджиме ненадолго отрывается от дороги, падая на губы мужчины, прежде чем вернуться обратно. Теперь они въезжают в район Тоору по узким улочкам, вдоль которых стоят припаркованные семейные машины. — Верно, — соглашается Хаджиме. — Но я уверен, что твоя способность видеть что-то интересное на обочине дороги и игнорировать это осталась примерно такая же. То есть, ее не существует. — Яхаба-чан, может быть, упоминал об этом один или два раза, когда мы в последний раз были вместе в машине, — признается Тоору, просто чтобы рассмешить Хаджиме, запоминая его кривую усмешку. — Может быть, моим настоящим подарком на день рождения будет то, что ты больше никогда не будешь добровольно водить машину, — говорит Хаджиме. — Может, мне вообще не стоит дарить тебе подарок на день рождения! — Тоору снова прижимается щекой к окну. — Неужели люди действительно празднуют тридцатилетие? — Конечно, — говорит Хаджиме. — Особенно я, потому что я прожил с тобой тридцать лет. — Ты говоришь такие милые вещи, — отвечает Тоору и наслаждается тем, как смех Хаджиме наполняет машину, думая, что он не возражал бы, если бы мир остановился прямо сейчас и оставил его в этом моменте навсегда.

***

— Я до сих пор не понимаю, как меня втянули в это, — сказал Хаджиме. Он все еще был в тренировочной форме, которая была слишком туго натянута на груди и спине, потому что он стал слишком мускулистым для того размера, который ему дали, когда он и Тоору присоединились к команде. — Теперь у меня нет фиксатора на колене, — медленно сказал Тоору в ответ, потому что он действительно не понимал, что так смущало Хаджиме. Он снова надел очки для чтения, не уверенный, действительно ли они ему нужны, чтобы вести машину. — Мне разрешено проводить практические часы вождения, и мне нужно попрактиковаться в тесте, который я должен сдать, чтобы сократить время на поездки в школу и обратно. — Я все это понимаю, — ответил Хаджиме. — Чего я не понимаю, так это какое отношение все это имеет ко мне. И моей машине. — Ты мой лучший друг! — заскулил Тоору в ответ. — Твой долг лучшего друга — убедиться, что я не причиню вреда ни себе, ни другим на дороге, — он рассмеялся. — Кроме того, ты же видел, как моя сестра водит машину. Ты действительно хочешь, чтобы я учился у нее? — Аргумент принят, — сказал Хаджиме, со смехом забираясь на пассажирское сиденье машины, ожидая, пока Тоору сядет на место водителя. — Я доверяю тебе свою жизнь, Дерьмокава. Вопреки моему здравому смыслу. — Мне казалось, ты говорил, что я могу быть хорош в чем угодно. — Возможно, я поторопился, — ответил Хаджиме, а затем снова рассмеялся, пристегнул ремень безопасности и откинулся назад, выглядя расслабленным. Тоору не видел его таким так давно, что почти забыл, как Хаджиме выглядел спокойным, когда они делали что-то только вдвоем, без волейбола и пустых разговоров. — Тогда выкладывай самое худшее. — Я хочу, чтобы ты знал, что я стану отличным водителем, — сказал Тоору, заводя двигатель. — Мне просто нужно, хм, немного попрактиковаться. Хаджиме застонал. Час спустя он обнаружил, что они остановились на обочине дороги на окраине Кото, где не было никаких других машин в обоих направлениях, со спущенной шиной, потому что Тоору отвлекся на редкий вид птиц, пролетевших над заливом, и врезался в ограждение. Хаджиме хмурился, бормоча что-то о оси после осмотра, и вернулся в машину, чтобы вызвать сервисный грузовик, поэтому Тоору вышел, чтобы самому взглянуть на повреждения. Краска была поцарапана, длинные три белые линии, похожие на след от кошачьего когтя, тянущиеся по всему капоту автомобиля. Тоору коснулся их кончиками пальцев и вернулся в машину. Уже темнело, и заброшенный участок дороги выглядел мрачно, как в фильме ужасов, и когда Хаджиме повесил трубку, Тоору легонько положил руки на руль и повернулся к нему с тонкой, озорной улыбкой. — Это та часть, где появляется серийный убийца, верно? Хаджиме уставился на него, а затем рассмеялся, искренне и свободно, встряхивая широкие плечи, а белые зубы засверкали в темноте машины. — Ой боже, — прохрипел он. — Только ты мог испортить мою машину, а потом шутить по этому поводу, Ойкава! — Может быть, мы еще не дошли до этой части, — сказал Тоору, вытягиваясь под странным углом, чтобы положить голову на плечо Хаджиме. — Это похоже на американский фильм ужасов, где какая-то пара подростков начинает целоваться на заднем сиденье, и тогда приходит убийца. Может, нам поцеловаться на заднем сиденье, Ива-чан? — Когда приедет служебный грузовик, ты сможешь пойти домой пешком, — решительно сказал Хаджиме, прежде чем оттолкнуть Тоору в голову. — Слезь с меня, твоя большая голова слишком тяжелая. — Каждый из твоих бицепсов в два раза больше моей головы, — сказал Тоору, прижимаясь еще ближе, хотя рычаг переключения передач впивался ему в бок прямо под ребрами, и положил руку на руку Хаджиме. — И мне страшно, Ива-чан! Я не хочу так умирать. Ты должен защитить меня! — Тогда в следующий раз ты будешь смотреть на дорогу, вместо того чтобы думать о птицах, — Хаджиме больше не отмахивался от него, и его охватило теплое удовлетворение. — Даже если бы я хотел защитить тебя, мы здесь тренируемся, чтобы ты мог ездить сам по разным местам. Не получи спущенные шины и поцарапанную раму автомобиля, когда будешь один. — Это был Северный Зимовник! — Тоору усмехнулся. — Ты знаешь, как трудно их обнаружить в дикой природе? — произнес он, позволяя материалу рубашки Хаджиме измяться под его щекой, что, без сомнения, оставит отпечаток на коже. — Может, мне не стоит учиться водить машину. Тебе просто придется возить меня повсюду. Будь моим личным шофером или кем-то в этом роде. Хаджиме запустил руку в волосы Тоору, царапая ногтями кожу головы. — А что будет через десять лет? Кто тогда тебя отвезет? Тоору закрыл глаза. — Все еще ты. — А что, если меня не будет рядом? — голос Хаджиме был глубоким, и в темной машине он казался близким, обвивая его сердце призрачными пальцами. — А где еще тебе быть? — спросил Тоору. — Ты принадлежишь мне, Ива-чан. Он чувствовал, что Хаджиме смотрит на него. — Кто сказал, что я планирую все еще тусоваться с твоей слишком требовательной задницей в течение следующих десяти лет, Дерьмокава? — Ты был бы несчастен без меня, — ответил Тоору и распахнул глаза, когда яркие фары служебного грузовика осветили заднее окно машины Хаджиме. — Я — свет твоей жизни. — Ты — спущенная шина на моей машине, — ответил Хаджиме, снова подталкивая Тоору, и на этот раз мужчина позволил себя оттолкнуть. — Ты заплатишь за ремонт, если когда-нибудь повредишь ее снова. — Значит ли это, что ты продолжишь учить меня? — Да, — сказал Хаджиме. — Ты же знаешь, что так и будет, — он ухмыльнулся. — Почему-то что-то всегда заставляет меня делать то, что ты хочешь. — Это потому, что ты любишь меня, — небрежно сказал Тоору, когда Хаджиме открыл пассажирскую дверь, чтобы выйти и поприветствовать водителя грузовика, и мужчина на мгновение остановился, выходя из машины, не ответив.