The thrill formula

Саундтрек: Gods & Monsters — Lana Del Rey       — Эй, Гермиона?..       — Грейнджер, что случилось?..       — Задумалась?..       — Ты из-за того разгрома? Да, те, кто это сделал, полные идиоты, но не стоит из-за этого так переживать…       Она будто жила на автомате. Шла, ела, писала и снова ела, переставляла до сих пор болящие ноги.       Она существовала.       Существовала где-то далеко в своей собственной реальности, которая разрушилась в минуту.       Вот просто в одну секунду. Полной недоверия и истеричного недопонимания — тупой боли около сердца, бьющегося в три раза быстрее, чем обычно и такого отчаянного желания, чтобы это оказалось глупым розыгрышем, что челюсть сводило от напряжения.       Она не разговаривала ни с кем, даже с Гарри и Роном, которые, по всей видимости, решили, что она на них обиделась. Неизвестно почему, неизвестно за что.       Но она просто не могла.       Не могла издать ни звука. Не могла поднимать руку на всех уроках. Не могла понять — неужели всё, во что она так свято верила столько лет — то, что она так рьяно отстаивала, с пеной у рта доказывая всем расистам «истинное» положение дел — неужели это всё грязная, наглая ложь?       Все её представления о волшебном мире, выстраивающиеся по кусочкам в течение нескольких лет, вмиг рассыпались словно неустойчивый карточный домик, и она, как бы ни старалась, никак не могла собрать его заново и понять, что ей делать дальше. Когда осознаёшь, что всё, чем ты жила — неправильно, в принципе мало что понимаешь.       А ещё её упрямую голову отказывалась покидать надежда, что всё это — всего лишь глупая шутка и ничего более. Что Малфой, как-то умудрившись запудрить ей мозги, заставил её увидеть иллюзию, глупый мираж. С другой стороны, нужно взглянуть правде в глаза — он бы ни за что не стал пытаться что-то ей доказать. Не стал бы, потому что ему искренне на неё наплевать.       — …Не насмотрелась ещё? — спросил он тогда — с какой-то чересчур необидной насмешкой, глядя ей прямо в глаза очень странным взглядом, сделав необычное для него выражение лица, совершенно неподходящее его типичному образу. Он даже не ухмылялся в своей до странного привычной манере. Просто стоял — уставший, опустошённо поникший — он был расслаблен и так спокоен, что она каждую секунду ожидала взрыва, как рядом с бомбой замедленного действия, но он, видимо, сам себя не понимая, просто блуждал недоумевающим, пустым взглядом по её лицу — не изучая, нет — пытаясь высмотреть в ней что-то одному ему известное, нужное именно в эту секунду. Кровь с его симметричных, аккуратных губ всё текла и текла, а он давно бросил попытку остановить голубую дорожку, рекой льющуюся по подбородку, шее, спрятавшуюся за воротником белоснежной рубашки…       Они очнулись только когда услышали чьи-то быстрые, взволнованные шаги и в ледяном ужасе посмотрели по сторонам.       Туалет выглядел так, будто по нему прошёлся тролль, а Миртл, в отчаянии кружившая вокруг, обязательно бы упала в обморок, если бы привидения умели это делать.       — Миртл, я прошу тебя, не выдавай меня, — взмолилась Гермиона под вопросительный взгляд серых глаз, но привидение было так шокировано произошедшим, что только безостановочно рыдало.       Тогда Гермиона, прошептав замысловатое заклинание, прорисовала в воздухе руну, становясь невидимой.       Драко округлил глаза, но тут же справился со ставшим столь привычным за этот потрясающий день удивлением и стал лихорадочно искать, куда бы ему спрятаться от приближающегося глухого стука каблуков.       На долю секунды ему стало так смешно, что нервное хихиканье едва не вырвалось из хрипящей глотки — он прятался в сраном туалете как заплаканная девчонка-первокурсница, но уж никак не представитель богатейшего рода магической Британии — но он громко выдохнул, чувствуя стремительно подкатывающуюся панику.       Внезапно ему почудилось, что об его голову разбили яйцо, и оглядел своё растворяющееся в воздухе тело.       Он совершенно не понимал её пресловутой логики. Сначала пытается убить, а потом спасает от наказания.       Хотя, это же Грейнджер.       Он буквально ощущал её взгляд на своём ещё не до конца исчезнувшем теле. Снова изучающий, недоумённый, ни черта не понимающий. И, сам не зная почему, вдруг почувствовал приятное тепло в животе от мысли, что эта странная, на голову больная, абсолютно чокнутая девушка сейчас поступилась со своими принципами, чтобы его не наказали.       Он покачал головой.       Она понятия не имела, зачем это сделала. Может, взыграла совесть, гриффиндорский комплекс спасательницы — скорее всего — но она неожиданно ощутила потребность покрыть и его тоже. Как будто они были на равных условиях. Будто они в принципе были на равных.       Его тело полностью расстворилось в воздухе невероятно вовремя — ровно через секунду влетела на удивление собранная профессор МакГоннагал, которая, оценив обстановку вокруг, уже собралась было идти за остальными учителями, как вдруг её взгляд зацепил…       Драко едва не хлопнул себя по лбу.       Да, он никогда не умел нормально их завязывать.       Минерва аккуратно подняла насквозь мокрый слизеринский галстук, минуту постояла в раздражённой задумчивости и быстрее прежнего вылетела в коридор, оставляя после себя лишь постепенно удаляющиеся шаги.       А дальше всё было как в тумане, но по неизвестной ей самой причине она особенно отчётливо запомнила лишь стремительно удаляющуюся спину слизеринца, который, чёрт возьми, даже не удосужился посмотреть на неё. Даже не подумал сказать простое человеческое «спасибо».       И она едва не рассмеялась ему в спину, не понимая, чего она ожидала ни от кого иного, как от Драко Люциуса Малфоя.       Почему его благодарность в тот момент показалась вещью первой важности? Почему она хотела просто услышать от него хоть одно едкое словечко, означавшее, что всё снова станет как прежде?       Она никогда не бежала от собственных мыслей и чувств, но сейчас…       Она подумает об этом позже.       Да. Обязательно подумает.

***

      О ситуации в туалете вскоре узнала вся школа — кто-то строил теории о том, кто мог натворить такой хаос; кто-то распускал наиглупейшие слухи о том, что это точно были Пожиратели Смерти, которым, видимо, чем-то не угодил школьный туалет, но «я знаю, это были они, я видела всё своими глазами»; кому-то было абсолютно всё равно, и именно эти личности сейчас больше всего импонировали Гермионе, у которой при одном воспоминании о произошедшем голова взрывалась красочным фейерверком, сравнимым разве что с тем, какой устроили близнецы Уизли на пятом курсе.       А Малфой…       Теперь у неё не получалось ненавидеть его так, как раньше. Ненависть по-прежнему была, но она затаилась где-то в самой глубине души, оставив лишь жалкие, неубедительные отголоски. И если раньше она отчаянно пыталась усмирить свою бесконечную злость, то теперь она больше всего на свете желала вернуть былые чувства. Потому что вместо них теперь появляются другие.       Например, понимание.       Теперь она понимала его огромное предубеждение к таким, как она, но не хотела считать эту… эмоцию правильной и нужной.       Малфой ублюдок, что бы ты ни узнала. Он оскорблял тебя всю школьную жизнь, о чём ты думаешь, идиотка?       Вся бывшая ярость ушла, оставив такой неподдельный интерес, что ей даже хотелось поговорить с ним о произошедшем. Задать вопросы, в край задолбать своей назойливостью и наконец услышать правду.       Настолько всё было плохо.       И первое, что она сказала Гарри и Рону за несколько дней, было не «Простите меня, я вела себя как дура» или «Давайте я всё вам объясню», а:       — Какого цвета у вас кровь?       Они даже остановились от удивления.       — Гермиона, — Гарри осторожно приложил ладонь к её лбу, недоумённо заглядывая в глаза и сначала даже не обращая внимание на то, что она заговорила впервые за несколько дней, — С тобой всё в порядке?       — Ты, ну, не знаю, — Уизли поднял брови, — головой не ударялась в ближайшую… неделю?       — Зря вы так, я сейчас абсолютно серьёзна.       Парни, не сговариваясь, молча уставились на неё как на полоумную.       — Красного, — ответил Рон так, будто был уверен, что она пошутила и вот-вот объявит об этом.       Гермиона на секунду зависла и тут же ляпнула первое, что пришло в её мудрую голову в попытке хоть как-то выкрутиться:       — А вот и нет! Она бордовая! — заявила она слегка писклявым от стыда и волнения голосом и принялась мысленно биться головой о подоконник, около которого они стояли.       Ну а что она могла им сказать? Я видела кровь Малфоя, когда чуть его не убила, и вы ни за что не поверите — она голубая? Оказывается, моя кровь и вправду грязная, поэтому я и интересуюсь?..       Подождите-ка…       Она едва не зарычала от злости.       Малфой надул её! Обманул, как наивную, глупую первокурсницу, а она покорно повелась, переживая из-за этого столько времени!       Ты же хотела, чтобы ненависть к нему вернулась? Пожалуйста!       Она резко развернулась на небольшом каблуке серых туфель и понеслась в противоположную сторону под взгляды окончательно переставших что-либо понимать лучших друзей.       — А я говорил ей, что рано или поздно свихнётся со своим комплексом отличницы, — пробормотал Рональд, смотревший на развевающиеся от бега кудрявые волосы с квадратными глазами.

***

      Малфой как раз выходил из Большого зала, и — вот удача — был совершенно один.       Быстрыми, летящими вперёд неё шагами она подошла к нему и вцепилась в локоть крепкой, железной хваткой, которую уж точно не ожидаешь от столь хрупкой на вид девушки, грубо затащив в ближайшую нишу вроде тех, где она постоянно застукивала целующихся парочек во время ночного патрулирования, но это была явно не та ситуация.       Благополучно пропустив мимо ушей безостановочный поток ругательств, разнообразию которых позавидовал бы даже её дядюшка в состоянии алкогольного опьянения, она затараторила:       — Кровь Гарри и Рона тоже красная, хотя Рон чистокровный волшебник, а Гарри, хоть и полукровка, имеет самые что ни на есть чистокровные корни! И никакой голубой крови у них нет! Ты попросту сделал из меня дуру! Зачем тебе нужно было, чтобы я в это поверила?! Ты… ты… ты просто конченый придурок, и…       Её прервала холодная ладонь Малфоя и его пальцы, сомкнувшиеся на её горле.       Он сжимал не сильно — скорее всего, не останется даже лёгких синяков — но она яростно брыкалась, рычала и даже попыталась пнуть его.       — А теперь послушай меня, — его голос был насквозь пропитан мрачной злостью, так же как и серебристого цвета глаза, — Во-первых — если ты будешь всюду ходить за мной и донимать этим, то я сотру твою чёртову память. В лучшем случае.       — Ты не владеешь чарами Забвения, — заявила она уверенно, без нотки страха в голосе, — Это высшая магия.       — То же я могу сказать и о Дезиллюминационных чарах, — блондин прищурился.       На это ей возразить было нечего.       — Во-вторых — Предатели крови вроде твоего обожаемого Уизела не обладают магией чистокровных. Они предали свой род, связавшись с грязнокровками, и их детям родовая магия уже не передаётся.       Гермиона округлила и без того большие глаза в искреннем удивлении, даже не обратив внимание на оскорбление.       — Ну а в третьих и, по совместительству, в последних, потому что объяснять тебе я больше ничего не намерен, — он сжал её шею сильнее — так, что жилка под его тонкими пальцами отчаянно запульсировала, — Поттеры никогда и не входили в список Священных двадцати восьми. Большую часть своей чистокровной родословной они попросту выдумали. А что касается твоего Мальчика, Который Никак Не Сдохнет, то он вообще полукровка. Надеюсь, у тебя хватит мозгов, чтобы сделать вывод из этого утверждения самостоятельно?       Он резко убрал руку, и она едва не встретилась лицом с полом. Вскакивая на ноги, она скривила губы, собираясь выплюнуть что-нибудь ядовитое Малфою в лицо, однако его рядом с ней уже не было.

***

Саундтрек: Cola — Lana Del Rey       Она вернулась в прежний ритм жизни.       Всё также занудствовала, тараторила почётную речь на уроках, подпрыгивала на стуле, задирая руку в попытке в очередной раз ответить на вопрос профессора Флитвика, пока тот мягко убеждал её, что другие тоже должны участвовать в процессе обучения; она заваливала себя грудой дополнительных заданий и чересчур громко смеялась над шутками Рона, пытаясь не думать.       Отключить голову. Выкинуть все ненужные мысли.       Друзья поначалу настороженно наблюдали за ней, но, увидев, что всё вновь в полном порядке, расслабились и продолжили подшучивать над ней и её рвением у учёбе.       Теперь у неё не было ни ненависти к Малфою, ни неистового желания заставить его объясниться. Была только странная горечь на самом дне души, которая изредка поедала её проворным червячком.       Он же… перестал с ней пересекаться.       Больше не было его привычных оскорблений, плевков в душу и потешающихся взглядов в Большом зале.       Он попросту игнорировал её существование, и, как ни странно, это оказалось ещё хуже, чем ненависть. Как будто для Драко Малфоя больше не существовало Гермионы Грейнджер. Она стала пустым местом.       И она прекрасно знала, что должна была радоваться этому долгожданному событию, но странное, не действующее по законам логики сердце горело от отчаяния и непонимания — с каких пор это её волнует?       За этими размышлениями, которые, как оказалось, было просто невозможно отмести в сторону как что-то незначительное, а также повторяющимися по кругу днями, занятиями и одними и теми же словами наступил декабрь, и если бы её спросили, что происходило в эти два с половиной месяца до дня первого снега, который в этом году особенно припозднился, она бы ни за что не смогла ответить. Всё до этого дня просто смешалось в серую, безжизненную массу событий, вечеров у библиотеки и улыбок, глаз, волос — чёрных, пепельных, рыжих, каштановых…       — Как же всё-таки красиво, — завороженно прошептала Джинни, и Гермиона молча улыбнулась в знак согласия.       Они сидели у окна гриффиндорской гостиной, наблюдая за путешествием каждой снежинкой и за всеми одновременно, на время забывая о всех своих подростковых, местами таких незначительных проблемах. Они все вместе растворялись в этом моменте — растворялись в объединяющем первом снеге, и на сегодня не нужно было никаких забав и гулянок, какие они обычно устраивали на выходных.       Просто столпиться у окон и следить глазами за падающими наземь снежными хлопьями. Просто сидеть, трепетно затаив дыхание и с наивным, счастливым восторгом смотреть на символ детских лет — смотреть на то, как все эти белые пятна складываются в один белоснежный покров и мечтать, как он будет хрустеть под ногами, отмахиваясь от реалистичной мысли о том, что вся эта красота растает в считанные часы.       Гермиона оглянулась на Гарри, который, в отличие от остальных, смотрел не в окно, а на рыжеволосую девушку, сидящую рядом с ней — долго, нежно и мечтательно. Заметив её взгляд, он, будто очнувшись, подмигнул ей, расплывшись в чуть дрогнувшей улыбке.       Она вздохнула, отворачиваясь. Нужно будет поговорить с ним об этом.       С неба упали последние белые, маленькие шарики, окончательно покрывая сухую землю тонким, хрупким, но блестящим слоем снега.       Все начали расходиться — кто-то удобно устраивался на диванах, кто-то выходил из гостиной по своим делам, и она вдруг ощутила непреодолимое желание ещё полюбоваться этим сияющим белым ковром. Только откуда-нибудь повыше.       — Ты куда? — её остановил несколько разочарованный голос Рона, который, очевидно, имел в этот день свои планы на них с Гарри.       — В библиотеку, — без колебаний соврала Грейнджер, чувствуя лёгкий стыд. Почему-то ей не хотелось, чтобы её сегодня кто-нибудь нашёл. Хотелось побыть одной.       — Ну Гермио-она-а! — простонал Гарри, закатив глаза.       — В отличие от некоторых оболтусов я всё ещё помню про такое понятие, как учёба, — она приподняла брови и, не сдержавшись, улыбнулась, — Скоро вернусь!       — Знаем мы твоё «скоро»…       Поднимаясь по незримому количеству лестниц, ведущих к Астрономической башне, она считала ступеньки и глупо улыбалась каким-то своим мыслям.       Впервые за несколько недель её голова была так чиста, впервые она не думала ни о чём, кроме своего прекрасного настроения.       Но, очутившись на месте, улыбка быстро покинула губы.       Побыть в одиночестве захотела не только она.       Малфой обернулся на громкие шаги.       Чёрт.       Грейнджер.       Малфой.       Почему именно сейчас? Почему он пришёл сюда именно тогда, когда она была в столь прекрасном расположении духа и состоянии почти детской радости?       Почему именно сейчас? Когда он никак не мог решиться на выполнение задания, именно тогда, когда он в отчаянии стоял на краю? На краю своей жизни и прежней бесконечной уверенности?       Почему именно сейчас, когда они оба только избавились от странных, запутанных мыслей друг о друге, которых с каждым днём становилось всё больше и больше?       Их чувства друг к другу менялись каждую минуту, каждый раз трансформируясь во что-то абсолютно незнакомое, неправильное, но настолько невероятное в своей нереальности, что они слепо пытались ухватиться за этот красивый светящийся как никогда шар перед глазами, ещё больше злясь оттого, что не могут его поймать.       Ведь как объяснить, в какой момент тот уродливый человек, которого раньше видеть было невозможно, вдруг превратился в такого красивого и утончённого юношу? Как объяснить невесть откуда взявшиеся аккуратные локоны вместо неприятного глазу вороньего гнезда?       Она нахмурилась и поскорее развернулась, когда…       — Грейнджер!       Он осознал что сделал только когда она в недоумении обернулась и уставилась на него своими кофейными глазами. Зачем? Зачем, чёрт возьми, кто тебя за язык тянул?       — Продолжаешь бегать от меня, грязнокровка?       И почему-то он едва не запнулся, произнося последнее слово. И почему-то он сразу же пожалел, что вообще его произнёс.       Она впилась отросшими ногтями в маленькую ладонь до боли. Царапала, заводила глубже, но, к своему ужасу, не могла остановить горячие капли, которые теперь лились из глаз ручьём.       Драко остолбенел и даже перестал дышать, почувствовав, как сильно сжимает сердце чужая ледяная рука.       Она первый раз плакала при нём. И если раньше он был бы счастлив этому воистину историческому событию, то сейчас, по неизвестной ему причине, он хотел что-то ей сказать — что-то, отчего она бы перестала плакать и посмотрела на него, смущённо улыбнувшись.       Она не всхлипывала, не раздражающе пищала, как Пэнси, Астория и все остальные девчонки из его окружения. Она просто стояла на полусогнутых от внутренней боли худых ногах и сверлила пустым взглядом выбранную точку на каменном полу, а по её лицу безмолвно катились крупные слёзы, кричащие погромче любых звонких воплей.       — Почему? — прошептала она слегка дрожащим голосом, посмотрев своими нежными, наполненными глухим светом глазами в его — серые, мрачные, — Почему ты так ненавидишь меня за то, чего я никогда не выбирала?       Он моргнул. Ещё раз и ещё, ощущая, как шаблонные, жестокие слова, которые он должен произнести скатились куда-то в желудок.       — Почему ты так ненавидишь меня за то, кто я есть по рождению? — она сделала твёрдый шаг вперёд, — Как магглы ненавидят темнокожих, которые, выходя в мир, совсем не ожидают подобной агрессии, — ещё один шаг, — Неужели ты думаешь, что я не хотела бы быть обычной волшебницей, которая всю жизнь живёт в мире магии? Никогда не хотела, чтобы мои родители однажды объявили мне о том, что они тоже всегда были волшебниками? Думаешь, мне отрадно видеть, как меня не переносят чистокровные? — она стояла совсем близко, заглядывая в его лицо с глухой, затаенной болью, — Почему ты так ко мне относишься, хотя совсем не знаешь меня? Почему, Драко? — он вздрогнул, когда она впервые назвала его по имени. Из её уст оно звучало словно сладкий мёд, словно весенняя капель, со звонким звуком падающая в уже образовавшуюся лужу.       Он задумался. Всерьёз задумался над её словами, растерянно разглядывая её лицо в поиске ответов. Лицо, такое невероятно красивое в своей тихой печали, что он затаил дыхание, чувствуя странный кульбит эмоций, проснувшийся в голове.       Он думал. Размышлял, вспоминая безжалостные слова отца и лёгкие кивки на них матери. Вспоминая детство, первые годы обучения, и вдруг понял — так резко, неправдоподобно, что…       — Я не знаю, — едва слышно выдохнул он ей в губы.       И тогда он поцеловал её, сам не зная, что творит.       Осторожно соприкоснулся своими губами с её и на секунду замер.       Она тут же оттолкнула его с каким-то странным, каким-то совсем не-грейнджеровским выражением лица, а он опустил голову, прикрывая глаза и безгранично злясь на самого себя. Он пытался мысленно пробормотать оскорбления в сторону стоящей рядом девушки, но не мог.       Всё решилось в одну секунду, когда они больше могли справиться с этим дерьмом.       Их губы вновь столкнулись.       Сцепились языки — её, неумелый и неуверенный, его — решительный и жёсткий, а руки обречённо запутались в волосах, сжимая их до сладкой боли.       От сладости, разлившейся по всему телу и волной проходящейся по каждому чувствительному участку едва не подкосились ноги. И на этот раз самым заветным минутным желанием было продлить это пьяное, держащее на грани реальности ощущение. Да, ещё секунду — пожалуйста, ещё одну…       Их поцелуй, изначально бывший робким, странным и недоумевающим, постепенно перерастал в сплошное страстное «Почему?», столько раз произнесённое её тихим, отчаянным голосом за последние несколько минут; навалившееся на них как нежданная лавина.       Почему? — он изучал её рот, впитывая в себя её вкус — слегка солёный от свежих слёз, отдающий чем-то пряным и таким кружащим голову, что он прижимал её к себе всё сильнее и сильнее.       Почему? — она чуть прикусила его губу, впитывая в себя его кровь. Не такую, как у неё — другую.       Почему? — они застонали в унисон и сильно столкнулись лбами, совершенно этого не заметив.       Почему? — Драко бездумно впечатал её в холодную стену, расправив белую блузку и по-хозяйски обвил ладонями голую спину, лихорадочно обнимая слегка дрожащую от возбуждения Гермиону разгорячёнными руками.       Они целовались слишком грубо и слишком нежно, стонали и прижимались ближе, оставляя без внимания то, что дыхания катастрофически не хватало.       А с неба вновь падали снежинки.

***

      — Может, всё-таки расскажешь мне, что с тобой происходит?       — Отъебись.       Забини фыркнул, покачав головой. И как он умудрялся заставлять Драко чувствовать себя маленьким, ничего не смыслящим в этой жизни ребёнком на фоне контрастирующей аналитической натуры Блейза? Как друг умудрялся постоянно видеть его насквозь и знать о нём больше, чем он сам о себе знает?       — Мы с тобой это уже проходили. Я не отстану, пока не узнаю, — мягко, но настойчиво заявил Блейз.       — Что конкретно в слове «отъебись» тебе непонятно, Забини?       — Это точно не проблемы с Лордом, — вслух рассуждал тот, проигнорировав испепеляющий взгляд друга, — И не типичная семейная драма с отцом. Ты же весь в своих влажных фантазиях. Только маленьких розовых пони, — он красноречиво замахал руками, изображая карикатурные крылья, — вокруг головы не хватает.       — Ты закроешься когда-нибудь?!       Знал ли Блейз, что ему самому нечего сказать? Что он настолько запутался в своих мыслях — в своих желаниях и в своей ярости, что голова идёт кругом? Знал ли он, что как только он видит её, мысли застилает густой туман похоти и аккуратный, сладкий поток не пойми откуда взявшейся нежности? Наверное, знал. Забини всегда знает.       — Значит точно девчонка.       Драко закатил глаза, попутно размышляя о нереальности происходящего.       Он поцеловал Грейнджер.       Сам.       Он просто взял и накрыл её губы своими, проникая в её маленький ротик. Вылизывая, высасывая и залпом выпивая до дна — желая ещё и ещё.       Дерьмо.       — Что, она настолько хороша в постели, что ты никак не можешь отойти? — многозначительная ухмылка вовсю красовалась на смуглом лице, — Это что за секс-бомба такая, а? — он чуть наклонил голову, с интересом наблюдая явные изменения на лице друга, — Намекни ей, что у одного красавчика завтра как раз свободный вечер для обаятельной дамы…       В том-то и дело, что они даже не трахались. Всего один недо-поцелуй, а у него уже стоит при одном воспоминании о том моменте. Память, будто издеваясь, всё подкидывала и подкидывала сладкий вкус её губ, заставляя снова и снова воскрешать каждое её страстное движение так ярко, что начинало казаться — вот он вновь ощущает её требовательные пальцы у себя в волосах, вновь слышит её тихие стоны, от которых член становится ещё твёрже — делается просто каменным…       — Сука, — пробормотал он под усмехающийся взгляд лучшего друга и, поддавшись разъедающей по частям злости на самого себя, что было силы пнул ни в чём не повинный диван слизеринской гостиной.       Все взгляды вмиг устремились на него, но ему было наплевать.       Что было ещё хуже, он наконец признал, что хочет это повторить. Признал, что чертовски хочет её. До дрожи, будто сраный девственник, хочет грязнокровку. Хочет Грейнджер.       Потому что он бы точно свихнулся, если бы это не признал.       Теперь она даже снилась ему вместе со своим многочисленным «Почему?». Во сне он блуждал руками по её совершенно ничем не примечательному раньше и такому красивому, охуительному сейчас телу, толкался в неё. Глубоко. Жёстко. И ему всё равно было мало.       Он пытался выбить это дерьмо из своей головы, но его становилось только вдвое больше — он будто запустил цепную реакцию в тот самый момент, когда он осмелился дать перед ней слабину. В тот самый момент, когда она, распахнув блестящие от безумной злобы глаза, разглядывала кровь на его губах.       И да, то наваждение прошло. Она спрашивала, за что он ненавидит магглорождённых? За то, что они ниже его по статусу, слабее по способностям. И это не подкреплено слепой ненавистью и странными взглядами, в чём она и убедилась. Увидела своими глазами.       Почему ты так ненавидишь меня за то, что я никогда не выбирала?       Он едва сдержал безумный порыв схватиться за голову обеими руками и раскачиваться из стороны в сторону, медленно, но верно слетая с катушек.       Он никак не мог объяснить тот спектр эмоций, накрывающий с головой. И не сильно горел желанием выяснять что он означает.       Он закрыл глаза, откидывая голову назад. Он невольно погружался в мысли и боролся с желанием стукнуть себя по голове чем-нибудь тяжёлым — просто выбить из себя до боли знакомый образ — даже не подозревая о том, что практически в точности копирует чьи-то движения, делит с кем-то эти горящие под кожей ощущения. С уставшим, опустошённым и сражающимся с самим собой кем-то.

***

      И вот снова она.       Идёт в сопровождении своих тупоголовых дружков, вмиг напряженно стиснувших кулаки при виде него.       Неужели вы не видите, что мне на вас плевать?       Мне нужен её взгляд.       И он его получает. Она чересчур резко поднимает голову и, видно, хочет вновь опустить взгляд на невероятно интересующий её каменный пол, но гордо смотрит прямо ему в глаза с огненным, пылающим вызовом и плохо скрытым смущением.       Чёртова гордячка.       Всё вокруг них резко замирает, студенты вдруг стали двигаться невыносимо медленно, а они лишь выжигают друг друга хрен-пойми-что-означающими взглядами. И в этой временной паузе они почти находят ответы на всё то, что с ними происходит — на всё то сумасшедшее головокружение обоих, но вот время, действующее по своим неведанным законам, снова возвращает миру привычную скорость, не дав ему снова заглянуть в её глаза и осознать, что она сейчас ощущает ровно то же, что и он сам — что она тоже чувствует эти ненормальные, колющие в голове эмоции. Но он просто прошёл мимо, не оборачиваясь. Точнее, всеми силами заставляя себя этого не делать.       — Что это с Малфоем? — удивлённо протянул Поттер, подозрительно поглядывая на его теряющуюся в толпе фигуру.       Гермиона автоматически пожала плечами, внутренне желая и впрямь стереть себе память, чтобы не ощущать резкий прыжок в районе живота при виде него. Чтобы отмотать назад то время, когда они всё ещё так яро ненавидели друг друга.       А сейчас ты не ненавидишь? — пришёл в голову вопрос, вырванный внутренним голосом из контекста собственных мыслей.       И она, чёрт возьми, понятия не имела, что на него ответить.       — А что если я тебе скажу, что та роковая красотка, которая так неудачно заполонила все твои святые мысли — Гермиона Грейнджер?       Драко остановился как вкопанный, глядя на Блейза со скрытым потрясением.

***

      — Каким идиотом нужно быть, чтобы подумать, что у меня есть что-то с грязнокровкой?       Он вот уже битый час пытался доказать Блейзу, что его предположения просто смешны и не подкреплены ничем, кроме пресловутой интуиции. А заодно доказать себе, что всё и впрямь это ничего не стоит.       — А ваши похотливые взгляды, какими вы обмениваетесь при каждом удобном случае, говорят совершенно обратное, — брюнет приподнял бровь, скептически усмехаясь, — Или ты сам не можешь признать, что ты в неё просто…       — Заткнись! — закричал Драко, не желая слушать продолжение, от которого, возможно, его жизнь попросту разрушится, — Замолчи, ёбаный ты придурок!       И ни за что в жизни Малфой бы не признался в том, что так боится одной простецкой вещи — одного элементарного признания, которое многое бы расставило по нужным местам. Никогда бы не признался в том, что чёртов Забини оказался прав в очередной. Чёртов. Раз.       Как ни странно, Блейз лишь удовлётворённо улыбнулся, посмотрев на него взглядом из разряда так-я-и-знал.       Малфою это не нравилось. Совсем не нравилось.       Однако он усмирил свой пыл и замолчал, упорно отгоняя навязчивые мысли.       Он не понимал, началось ли это сейчас или ещё тогда — в тот самый злополучный день в заброшенном туалете для девочек, после которого он не услышал от неё ни единого чёртового слова. До того самого дня.       Грёбаный декабрь. Ёбаный первый снег.

***

      Очищенное до блеска перо, чернила, пергамент и туча информации в голове — полный набор приличной школьницы-заучки.       Она скосила взгляд на левую половину парты, на которой обустроился Гарри — наполовину синее от чернил перо и две строчки домашнего задания по Истории Магии. Она укоризненно покачала головой в сторону друга, который на пару с Роном придумывал отмазку для Бинса.       — Это чем таким важным вы занимались вчера вечером в выходной, что даже не удосужились выполнить эссе? — она невесело прищурилась, обращая взор двух фанатов спорта и раздолбайства на себя.       — Пока ты не вылезала из своей… библиотеки, — Уизли еле сдержался, чтобы не заменить последнее слово непристойным ругательством, — Мы отлично потренировались и теперь уж точно выиграем этот несчастный кубок.       — Правда, Рон в процессе разбил Кэти нос своим мастерством вратаря, но это уже второстепенное, — нарочито небрежно махнул рукой Гарри.       Рыжий вспыхнул, отчего россыпь веснушек стала выделяться ещё отчётливее:       — Ты же сам говорил, что это просто случа…       — Ты разбил Кэти нос?! — округлила глаза Гермиона, перебив оправдывающегося Уизли, — Мерлин… А я ведь даже не заметила, что с ней что-то не так…       — Конечно не заметила. Ты вечно витаешь где-то… — Гарри изобразил в воздухе что-то весьма поясняющее его мысль, красноречиво помахав рукой, — …в своих уроках.       Только витала она вовсе не в уроках.       Со дня их с Малфоем поцелуя прошёл месяц и четыре дня. И нет, она вовсе не считала.       Весь этот месяц она то и дело возвращалась к мысли о нём и…       И о его губах.       Ох чёрт, да, да и ещё раз да — она хотела снова ощутить на своём языке этот потрясающе сладкий молочный шоколад.       Она сама не сильно любила сладкое — да и Малфой не похож на великого и ужасного Пожирателя конфет — но это мягкое, ненавязчивое послевкусие немыслимого для неё сочетания сладости и свежих яблок определенно стоило того, чтобы опять впитать его в себя.       Она отгоняла эти мысли как могла — отвлекала себя, без остатка погружаясь в учёбу, но безрезультатно — кроме безостановочно крутившегося в голове, словно заевшая пластинка, шёпота внутреннего голоса о том, что это было просто великолепно было маловато важных размышлений.       Фактически, это и был её самый первый поцелуй — возможно поэтому он отпечатался в памяти таким ярким, не отмывающимся никаким заклинанием пятном. Тогда, на четвёртом курсе, она осторожно, но весьма решительно отказала Виктору в попытке вторгнуться в её личное пространство, аргументируя это тем, что вскоре ей предстоит сдавать итоговые экзамены, и на неожиданный вопрос младшей Уизли (с которой они тогда почти не общались) о том, как продвигаются их с Крамом отношения, выпалила, что они уже несколько раз поцеловались. В тот раз ей чуть ли не впервые в жизни захотелось побыть настоящей девушкой, которую окружающие обсуждают не в ключе учёбы, впрочем, всегда старательно избегая разговоры о гриффиндорской заучке, а обсуждают с интересом и звонким девичьим хихиканьем — как девушку, целующуюся с самим Виктором Крамом — невероятно популярным игроком в квиддич, который вдруг решил позариться на замухрышку-подружку самого Гарри Поттера.       Сейчас Грейнджер понимала, что то были обычные подростковые бредни и гормоны, активно стремившиеся выбраться наружу и показать себя, однако сейчас ей хотелось ещё более аморальной вещи — вновь поцеловать Драко Малфоя и ощутить наконец это волшебное ощущение, от которых до сих пор подрагивают колени, а бабочки в животе заходятся в животной эйфории.       — …Ну вот, она опять! Гермиона! Гермиона!       Она очнулась от ставших до тошноты привычными размышлений только тогда, когда Рон проорал её имя ей в ухо, на что она не слабо ткнула его наконечником пера в руку.       — Твою ма-а-ать, — застонал тот, грозя ей кулаком не пострадавшей конечности, — Женщина, вы слишком жестоки!..       — ...Мы дошли до Истории Магии в шестнадцатом веке, — появление профессора Бинса, как и обычно, никто не заметил бы даже если бы его убили во второй раз на глазах у всего класса, — Итак…       Даты, диктуемые будто засыпающим голосом привидения, записывала одна Гермиона, внимательно вслушиваясь в каждое слово, с трудом выходившее откуда-то из нутра профессора. Остальные же по привычке или разлеглись на парте, или болтали ни о чём с соседом, считая минуты до окончания лекции. Оказалось, что отговорки в стиле «У меня вчера очень болела голова» или «Я не до конца понял материал» и не понадобились, поскольку невозмутимый фанатик истории и думать не думал о домашнем задании, и когда Гермиона уже взметнула руку для разрешения на проверку, Гарри и Рон умоляюще затрясли головами, на что она с раздражённым выдохом закатила глаза и села на место.       Драко же весь урок смотрел, как помешанный, лишь на одну девушку, пропуская мимо ушей всё, что до него столь усердно пытались донести. Не трудно догадаться на какую.       Он сканировал взглядом каждый доступный пристальному взору сантиметр её тела — прослеживал взглядом пальцы, потянувшиеся к выбившейся из тугого пушистого хвоста пряди; смотрел на прикушенную в задумчивости губу; видел, как она ёрзает на стуле туда-сюда, направо и налево, пытаясь устроиться поудобнее. И чертовски хотел взять её прямо здесь, перед десятком ошалевших студентов.       Теперь он даже не хотел хорошенько избить себя за такие мысли о грязнокровке. Это стало даже привычно — думать о ней как о девушке и хотеть её маленькие губы. Везде.       И в какой-то момент она, особенно отчётливо ощутив его взгляд, просверливающий ей спину, обернулась и посмотрела прямо на него.       И тогда он окончательно поехал крышей. Саундтрек: Collide — Rachel Platten       Как только нудная болтовня недо-профессора закончилась, он пулей вылетел за дверь, бросив по дороге Блейзу и Тео нечто вроде «вы идите, а я потом догоню» и стал выжидать её с одержимостью безумца — конченого в край психопата.       Она вышла позднее всех — скорее всего в тысячный раз за неделю выпрашивала дополнительное задание — и тогда он схватил её за руку также, как она его пару месяцев назад и затащил в ближайший пустынный кабинет.       — Малфой! Какого… Отпусти меня сейчас же!..       — Грейнджер, — он всмотрелся в её лицо, дыша как после получасового бега вокруг Хогвартса, — Что ты подлила мне в тыквенный сок?       Этот вопрос ввёл Гермиону в такой ступор, что она тупо уставилась на него, через минуту очнувшись:       — Ты… ты головой тронулся? Зачем мне что-то тебе подливать?       Он отчаянно выдохнул, полуспокойно-полузлобно выдавив из себя:       — Тогда, блядь, почему я так сильно хочу сделать это? — он подошёл так близко к ней, что светлая чёлка щекотала ей щёки, — Или, — он медленно поднял руку и взял её за подбородок, большим пальцем поглаживая едва заметные скулы, — это?       Она застыла, чувствуя яростно рвущееся на свободу сердце и пьяный от желания румянец. Она смотрела на него и — она не могла не признать это — не могла налюбоваться его отточенными, такими идеальными чертами лица и серыми глазами, в которых, приглядевшись, можно увидеть голубые вкрапления возле зрачков.       — Или, — снова зашептал он охрипшим голосом, склоняясь ещё ближе, но она не дала ему договорить. Она вмиг прильнула к нему, обвив руками его лебединую шею, и он тут же завладел её ртом. Так же, как и во снах. Так же, как он хотел всё это долгое время.       Он, ни на миг не отрываясь от неё, приподнял её над полом, заставляя обвить тонкими ножками его талию.       А потом они потерялись, окончательно упустив спасительную из этого болота страсти связь с настоящим. Потерялись в друг друге и громких стонах, неконтролируемо выходивших оглушительным потоком.       Столько мыслей, столько всплесков и катастрофических взрывов, и вот они вновь в объятиях друг друга — два врага, закрепивших этот негласный статус с первого курса, которые внезапно расплели свой ком ревущей ненависти и осмелились сплести из него что-то другое — нечто большее, что однозначно приведёт обоих к победе над упрямым разумом и самими собой. Однозначно, и сейчас даже думать по-другому не было ни малейшего желания.       Они пробовали, вторгались и кусались — от искреннего непонимания, что за чертовщина творится с двумя обычными школьниками и от горького осознания, что теперь всё точно не вернётся на свои места. Они упустили свой шанс ещё давно, объявив друг другу войну.       Он сжал её талию так сильно, что на миг ему послышался хруст костей, но Мерлин…       Как же им было плевать.       Драко усадил хрупкое тело на край стола, невпопад шепча что-то, что он не контролировал — да она и не слышала.       В этом году у всех сразу сорвало башню.       Особенно у них.       Особенно у него. Иначе как объяснить то, что он столь страстно прижимает к себе Грейнджер, задыхаясь, но не отрываясь от её рта?       Он спустился короткими, влажными, причмокивающими поцелуями к нежной девичьей шее и стал всасывать тонкую кожу. Не думая. Не зная.       Потом он, окончательно потеряв контроль и какие-либо остатки самообладания, разорвал её блузку, краем ухом услышав треск падающих пуговиц.       На миг он поймал её укоризненный взгляд и усмехнулся, снова — снова, снова, снова подаваясь вперёд и ловя губами, языком восхитительные звуки, которые издавала эта странная и потрясающая девушка, цепляясь в его плечи.       Малфой уже привычным движением расстегнул крохотный лифчик и припал к её груди губами. А Гермиона прикусила губу, сдерживая очередной стон и промычала что-то невразумительное.       Если бы это происходило не сейчас и не вот так, она тут же бы смутилась и отодвинулась, окончательно порозовев. Но сейчас у неё не было ни единой мысли, кроме той, в которой Малфою донельзя мешает одежда.       Она стала расстёгивать его рубашку дрожащими от такого незнакомого ранее возбуждения пальцами, но, едва покончив с третьей, пробормотала совершенно не своим голосом:       — К чёрту всё…       И таким же резким движением разорвала его рубашку, не давая себе времени опомниться и смутиться.       Они жадно целовались, испивая до краёв наполненный бокал похоти. Они озверели, чувствуя себя так неправдоподобно хорошо, что это точно должно было когда-нибудь закончиться.       И это произошло. Случилось так быстро, что они не успели опомниться.       Как только Драко потянулся к пряжке ремня, на автомате скидывая брюки, она вдруг опомнилась и всё её существо наполнилось таким животным ужасом и скачущим в груди страхом, что она молнией спрыгнула со стола, накинула рубашку, поработала над ней старым добрым репаро, и…       Мерлин, какие же они идиоты. Они просто конченые, раз умудрились забыть — пускай и на одно мгновение, полное неконтролируемым взрывом чувств — о том, кто они такие. Они оба — редкостные тупицы, раз не помнили ничего кроме мимолётной страсти. И она ненавидела себе за это — за это и за то, что посмела уйти сейчас.       А Малфой просто смотрел. Стоял и смотрел, как мечта его дня постыдно бежит от него, оборачиваясь, чтобы посмотреть в глаза с сильнейшим, таким эмоциональным и кричащим отчаянием, какое только может отобразиться в глазах девушки — желающей, но страшившейся; такой прекрасной, но такой ненавидимой им сейчас, что он забарабанил кулаком по столу, стоя посреди пустого пыльного кабинета в одних трусах.       И он злобно зарычал, дав себе слово, что больше не приблизится к Гермионе Грейнджер ни на один, сука, шаг.