The thrill formula

Саундтрек: Why’d You Only Call Me When You’re High? — Arctic Monkeys       — Почему именно она, Блейз?       Забини, моментально выныривая из своих мыслей, посмотрел в сторону сгорбившейся, поникшей фигуры.       — О чём ты, чёрт возьми?       Прекрасное актёрское мастерство, Забини. Но ты-то прекрасно знаешь о чём я.       — Она ведь не красотка, — продолжал он каким-то донельзя убитым голосом, — Не выделяется в толпе. Одевается в широкие брюки вместо мини-юбки, какую носят все нормальные девчонки. Её волосы всегда похожи на гнездо, над которым только что пронёсся ураган, — он истерично усмехнулся, запуская длинные пальцы в молочного цвета волосы, — Она грязнокровка и к тому же гриффиндорка. Она самая обычная девчонка и в тоже время… самая неординарная из всех, как бы слащаво это ни звучало. Но почему именно она среди сотен таких же в Хогвартсе? Почему именно её я хочу так, как никого ещё не хотел?       Блейз некоторое время молчал, наблюдая за тем, как изводит себя его лучший друг, категорически отказываясь признавать правду и прячась за слепой уверенностью, что это всё не более, чем просто наваждение.       — Потому что у каждого в жизни наступает день, когда одна самая простая девушка, каких на свете миллиарды, вдруг притягивает взгляд как никто другой. День, в который ничем не примечательная девушка, порой не отличающаяся красотой превращается в самую красивую и желанную. И это не заклинания или Амортенция, Малфой. Это что-то более глубинное, до чего твои мозги сами в жизни не допрут, поэтому я намекаю как могу, чтобы не травмировать твою неустойчивую детскую психику.       Драко застыл. Сердце стучало как ненормальное, колотясь о рёбра так, что его наверняка можно расслышать за километр, а руки задрожали в бессильной панике.       — Вот только сопливых речей из идиотских романов мне не хватало, — и всё же усмешка вышла до смешного неправдоподобным оскалом.       Настало время наконец признаться в происходящем самому себе и отпустить этот давящий на плечи тяжкий груз. Но он снова оттянет неизбежное, упрямо дождавшись момента, когда будет поздно.       Ещё немного, пожалуйста.       Я ещё не готов.

***

      Она никогда не испытывала ничего подобного.       Похоть. Грубая, пошлая и одновременно такая нежная в своей неистовой страсти.       Желание. Такое огромное и опьяняющее, что просто крышу сносит. Беспомощное и абсолютно неконтролируемое безграничное нечто, заставившее её вновь коснуться его. Вновь едва не взвыть от наслаждения, которое становилось столь явным только тогда, когда он наклонялся к ней и терзал её губы своими.       Отчаяние. Потому что так хотела, но не могла, иначе она точно окончательно свихнётся. И всё же ей было так больно, что она попросту не узнавала себя — так больно бросать его так, чувствуя собственное, ещё не остывшее звериное возбуждение.       И она навзрыд плакала в подушку, потому что ей было нельзя. Ей нельзя этого делать, но почему же кажется, что если она не поддастся чувствам, она умрёт от одного его следующего взгляда? Холодного, теперь такого равнодушного и брезгливого, что она хотела закричать ему в лицо, чтобы он наконец понял, что…       Она глубоко вдохнула пыльный воздух библиотеки, перелистывая пожелтевшую страницу очередного древнего фолианта, в котором она нашла спасение от мыслей на сегодняшний вечер.       И неожиданный урок, который она усвоила за этот перевернувший её мир год:       Порой твой главный враг — дневник собственной памяти. Воспоминания, которые всегда кажутся такими важными, иногда приносят непоправимый вред и поедают тебя по кусочкам. Оказывается, порой правда — не самая желанная вещь в мире. Бывает так, что истина, за которой ты гналась в мимолётном любопытстве, может сломать и разрушить тебя, не оставляя после себя былой безмятежности. И, хоть эти мысли совершенно не вязались с образом храброй, непоколебимой гриффиндорки, теперь она знала, что иногда бегство — и впрямь самый лучший выход.       Гермиона упрямо нахмурила брови и сжала челюсть. И всё же она не сдастся. Не сломается, напротив — будет продолжать жить также, как и жила раньше, и вовсе не назло ему.       Назло самой себе.

***

      И да, он всё ещё ненавидел её. Так, что голодный рык сам вырывался из глотки.       Но вот что странно — не было больше презрения из-за её происхождения или внешнего вида — он так яро ненавидел её за то лишь, что она была такой жалкой трусихой. За то, что обломала всё тогда.       И каждый раз, когда он проходил мимо неё — а она будто специально круглосуточно мелькала перед глазами — он так и рвался снова схватить её за горло, получив на это гневный до обоснованности взгляд. Рвался за то лишь, что он так одержимо хочет её. За то, что он хочет, а она плевать на него хотела.       Но она не смотрела на него. Больше никогда. А он, как окончательно поехавший, ловил каждый её вдох и хотел закричать ей в лицо. И прожигал её спину таким презрительным взглядом, чтобы она точно почувствовала весь его спектр накативших… чувств. Таких неправильных и неадекватных, но до жути страстных в своей эмоциональности чувств.       Задание продвигалось… Никак оно не продвигалось. Потому что он не мог думать больше ни о чём, кроме Грейнджер и её губ. Округлой груди и укоризненного взгляда наполненных необычным для неё чистым светом глаз.       Блейз к этой теме больше не возвращался. По крайней мере, словами. Взглядами же у них то и дело происходил немой диалог в те самые моменты, когда его взгляд цеплялся за невысокую фигурку в гриффиндорском галстуке.       И вот она вновь игнорирует тот факт, что её шея так и пылает под его обессиленным и раздосадованным одновременно взглядом.       Он усиленно пытался послать мысли о ней на три волшебные буквы, но они, будто не так расслышав приказ, набегали всё большей волной головокружения.       И если бы это было единственной проблемой.       Нужно было срочно что-то предпринимать, а не сидеть сложа руки, думая о волосах Грейнджер как слащавый второкурсник.       И он уже знал, что именно.       На одном из уроков он вновь ускользнул в коридор, чтобы попасть в Горбин и Бэркс через кабинет старика Дамблдора, который как раз в это время… странствовал.       Он презрительно фыркнул.       Да уж, повезло им с директором. Пропадает из школы именно тогда, когда здесь действует Тёмный Лорд, успешно наводя свои порядки. Не лично, но через сторонников. Лорд никогда не выполняет что бы то ни было самостоятельно.       Драко был далеко не глупцом, и прекрасно знал, почему это задание поручили именно ему. За ошибки человека в большинстве своём отвечает не он, а его близкие. И в тот день, когда ошибся его отец, Драко впервые возненавидел его настолько искренне, начисто стирая из памяти былое восхищение им.       За то, что тот, кто должен был сделать сделать всё возможное и невозможное для благополучия собственной семьи, в нужный момент поставил её под удар. За то, что стал жертвой собственных взглядов на мир и господство над оным. А ещё за понимание, что если сейчас облажается он, шансы вернуть милость Тёмного Лорда автоматически приравняются к нулю. Если же он справится, шансы появятся. О, они однозначно возрастут, однако, зная Лорда, он отомстит за все неверные поступки в самый неподходящий момент. Расщепит их одной левой именно тогда, когда ты этого не ожидаешь.       Малфой медленно выдохнул, чувствуя подкатывающий привкус вселенского раздражения на весь мир.       Если признаться честно, он никогда не горел желанием становиться даже приближённым к Пожирателям Смерти. Из приятного в этом было только уважение друзей, когда он рассказал о удостоенной чести, на что Блейз широко ухмыльнулся, но посмотрел на него как-то чересчур серьёзно; Пэнс запрыгнула ему на шею, очевидно, желая поскорее заняться главным с брутальным слугой Тёмного Лорда; Тео удивлённо хмыкнул и похлопал его по плечу, бросив, как и Блейз, странный мимолётный взгляд; Винс и Грег же глупо загоготали и засвистели, тупо отшутившись.       На деле же статус верной собачонки самого Волан-де-Морта никак не прельщал — ты автоматически падаешь на дно, становясь пустым местом и лишённой прав шавкой, которая буквально ходит по тонкому льду своей жизни, ведь один неверный шаг — и ты проваливаешься глубоко под воду. Да и Лорд с его закидонами его попросту вымораживал — вместо того, чтобы взяться за столь желанное мировое господство и вселенское могущество, он вот уже который год охотится за ребёнком, которого в силу возраста даже стыдно назвать врагом самого Тома Реддла. И всё же, взвесив все «за» и «против», он осознал и принял тот факт, что, отказавшись от такой высокой чести, его светловолосая головка вряд ли сможет дожить до семнадцати лет, и сам Драко уже не смог бы расхаживать по коридорам замка вальяжной походкой, попивать огневиски в гостиной факультета и самозабвенно трахаться с какой-нибудь симпатичной девчонкой в холодных подземельях. С чем у него, кстати, в последнее время возникли некоторые проблемы, связанные с… чем бы то ни было.       Есть ещё один фактор, о существовании которого он бы не стал рассказывать даже собственному в последнее время постоянно-всё-отрицающему сознанию — желудок скручивает в тошнотной судороге при одной лишь мысли об убийстве. От осознания, что ему придётся лишить человека жизни, посмотрев перед этим в его постепенно тускнеющие глаза.       Он. Не. Хотел.       Однако всем было насрать, и вот он в нетерпении сидел на традиционно ненавидимой всеми слизеринцами Травологии, изредка — всего-то раз в тридцать секунд — кидая красноречивые взгляды в сторону выделяющейся каштановой гривы и ждал окончания последней лекции, чтобы сиюминутно выскочить из теплицы.       Он повернулся к Блейзу и только открыл рот, чтобы сообщить о своём скоропостижном уходе, как тот уже кивнул ему, возвращаясь к Дафне, что-то сладко щебечущей ему на ухо.       Сбившись со счёта в какой раз он вылетает из класса словно ошпаренный, Малфой заторопился к школе — каблуки его начищенных до блеска зимних ботинок издавали приятный слуху хруст снега, а широкие шаги с каждой секундой сокращали расстояние до здания.       Едва не поёжившись от холода, — всё же нужно было одеться потеплее, он погрузился в свои невесёлые размышления, не заметив, как дошёл до желаемой стены того самого коридора на восьмом этаже.       Зажмурившись, Драко стиснул кулаки в глубокой сосредоточенности.       Наконец, его глазам открылась узорчатая дверь.

***

      — Куда это он?       — Кто?       Ну конечно же, она лукавила. Она прекрасно знала кто — знала, как он ушёл, и какими были его глаза в тот момент. Но этого Гарри было знать необязательно.       — Малфой.       На это она просто закатила глаза — не сосчитаешь в какой раз за этот день — и посмотрела на Поттера в упор:       — Ей Богу, Гарри, ещё немного, и я подумаю, что ты в него влюблён, — она фыркнула, — Ты же не обидчивый первокурсник. Почему тебе так нужно знать каждый его шаг?       Но парень полностью проигнорировал её, и только бросился вслед своей мишени.       — Я сейчас, — расплывчато кинул он за плечо и махнул рукой.       Гермионе оставалось только вперить в никуда, где только что был Гарри, опустошённый взгляд и разрывать свою голову нескончаемым потоком мыслей.

***

      — Он в Выручай-комнате!       С этими словами Гарри влетел в гостиную Гриффиндора, где его появления ожидало одно из самых страшных явлений, которое ему довелось пережить — разъярённая Гермиона Грейнджер.       — Он сейчас там, но я не знаю, как туда попасть. Перепробовал всевозможные варианты, но…       — Гарри Джеймс Поттер! — перебила его гриффиндорка, сверкнув метавшими молнии глазами, — Может, ты уже прекратишь заниматься Мерлин знает чем и начнёшь домашнее задание по Трансфигурации? — она угрожающе нахмурилась, вперив в Поттера ещё-слово-и-ты-не-жилец взгляд.       Поттер и Уизли синхронно закатили глаза, Гарри же стал отстаивать свою позицию:       — Да как вы не понимаете, всё одно к одному! — он воодушевлённо всплеснул руками, — Вся его семья предана Волан-де-Морту, а сам он разделяет те же взгляды. К тому же он в последнее время он… стал странным, он…       — Гарри, — заговорила чемпион по искусству перебивания, — Твои аргументы — лишь догадки, и ты не можешь утверждать, что Драко Малфой — Пожиратель Смерти.       И так каждый раз. Гарри будто стал параноиком, выискивая в слизеринце несуществующие подтверждения столь очевидному для него факту. И хотя Гермиона нагло врала — она уже ни в чём не была уверена — она знала одно — Пожиратель Смерти никогда не стал бы целовать грязнокровку. Он бы преодолевал не бесконечное желание, а глубокое отвращение — он бы никогда не захотел Гермиону Грейнджер.       Ведь не захотел бы?..       — И всё же факт остаётся фактом — он что-то замышляет, раз желает обдумать что бы то ни было без посторонних глаз в Выручай-комнате, о которой в принципе мало кто знает, — не унимался Поттер, — И ты не можешь этого не признать, Гермиона.       Она уже открыла рот, дабы возразить и поставить точку в этой бессмысленной дискуссии, однако понимание, что Гарри говорит правду, остановило её. Рон же просто устало откинулся на спинку уютного кресла гостиной и наблюдал за спором лучших друзей, ведь свою лепту он пытался внести ещё давно, но его, кажется, никто не слушал.       Поттер хотел добавить что-то ещё донельзя важное, но его прервал глухой стук в окно.       Гермиона обернулась и тут же вскочила, впуская свежий морозный воздух, облегчённо дующий через окно в душную комнату.       Пришёл ответ от родителей.       Школьная сипуха нетерпеливо ухнула, показывая своё недовольство подобным безалаберным поведением, и Грейнджер с таким же живым нетерпением, читающимся в сверкающих глазах, лёгкой походке и резких движениях сунула ей несколько сиклей, наблюдая, как та вылетает обратно в снежную зиму.       Рон с Гарри понимающе переглянулись и заговорили о чём-то своём, отвлечённым от проблем, давая ей такое нужное время и получая в ответ немую, но ощущаемую благодарность.       Она невыносимо скучала по своим родителям. По тёплым, родным объятьям мамы и лёгким шуткам папы — по семейным посиделкам ни о чём, где они обсуждали всё на свете и ничего одновременно. Тосковала по отцу и его жизненным советам, по матери с её утренними весёлыми танцами под старые, но любимые песни на магнитофоне…       Их письма были своеобразной отдушиной, прекрасной возможностью на минуту вновь очутиться дома. И она всегда ценила её.       Но, вчитываясь в мелкий почерк матери, уголки губ, до этого поднятые до самых ушей, понемногу опускались.

Моя дорогая Гермиона! Я очень рада, что у тебя всё хорошо, но я должна сообщить тебе важную новость. Я больше не в силах это утаивать — мы уезжаем в Австралию. Все мы, ты едешь с нами, и это даже не обсуждается. Мы с отцом хоть и не волшебники, но понимаем, что весь этот ужас, который пишется в газетах — дело рук тёмных сил. Ты рассказываешь нам немного о своём мире, но с твоих слов мы знаем, что идёт война. Оставаться в Хогвартсе тебе небезопасно, ведь ты напрямую связана с этим из-за Гарри. Мне очень нравится этот мальчик, но если выбирать между ним и твоей безопасностью, мы с папой не раздумывая выберем второе. Ты знаешь, я всегда учила тебя бороться до конца, но здесь не та ситуация. Сейчас нужно как можно скорее выезжать из страны. Все эти грязные убийства, подрывание моста и скандалы совсем скоро доберутся и до нас. Пойми меня и не злись. С любовью, мама.

***

Саундтрек: зима — ooes       Бессонница вскружила ей голову, давя на нужные точки и не давая заснуть, а сердце билось так, словно за ней гнались в попытке убить.       Это был едва ли не первый раз в её жизни, когда она не имела ни малейшего понятия о том, что делать дальше. Ни адекватной мысли, ни логичной идеи — только щемящая пустота и отчаяние в сжавшейся от боли грудной клетке и искреннее непонимание — почему?       Почему-почему-почему?       Одно единственное слово, которое она шептала в подушку помогало ей хоть как-то держать себя в руках до самого раннего утра. Утра, в которое она, не думая, переоделась в школьную форму, надеясь как-нибудь переждать время до завтрака. Утра, в которое она вновь сорвалась.       Она даже не смотрела на часы, когда садилась за ответное письмо — не желая думать ни о чём, ни капли не задумываясь о тех гадких словах, написанных её рукой, о которых она позже будет так горько жалеть.       Она писала всё, что скопилось в её душе, влетела в комнату снова ничего не понимающих, сонных Гарри и Рона и просто отправила с Буклей исписанный клочок бумаги…       Когда она сделала это, она будто очнулась от животной ненависти ко всему окружающему и бездумно понеслась — на выход из гостиной, по коридору налево, направо, прямо…       Бежать.       Сейчас она не думала о том, что это не имело смысла — сова друга уже расстворилась в белой мгле зимы, махнув на прощание хвостом — не думала о том, что она выбегает на улицу в рубашке и школьных брюках вместо зимнего пальто. Главное сейчас было — остановить Буклю вопреки всем законам времени, сделать что угодно, лишь бы оно не дошло до получателей.       Она остановилась. Замерла, не в силах бежать дальше.       Тело пронзил резкий холод, которого она совсем не ощутила — всё, что она чувствовала — тяжёлая пустота во всём теле и ни одной мысли в голове.       Отдышавшись, она подумала было вернуться назад в замок, но, сделав пару шагов, повернула обратно, навстречу сплошному светлому пространству.       Было в падающих с неба белых хлопьях снега и хрустящей корочкой под ногами что-то завораживающе — настолько умиротворяющее, что она переставляла ноги, шагая всё дальше и дальше — с каждым шагом отдаляясь от Хогвартса и своей прежней размеренной жизни, в то время как небо понемногу становилось всё светлее и светлее, превращая тихую ночь в наступающий день.       Мороз, по меркам Великобритании, был лютым — от минуса пятнадцати до минуса двадцати градусов, так что её каштановые волосы и тёмные ресницы постепенно становились белыми, покрытыми очаровывающим взгляд инеем.       Она не чувствовала, как по рукам время от времени пробегается струя ледяного ветра. Не чувствовала, как хрупкие снежинки беспомощно тают на покрасневших щеках. Просто шла, отрешённо разглядывая природу вокруг и недоумевала — что, чёрт возьми, с ней случилось в этом году?       Она не замечала, как от резкого перепада температуры от жаркой, уютной гостиной к зимнему морозу у неё пошла кровь из резко заболевшего носа.       Снова.       Дикое ощущение дежавю заставило её прикрыть ладонью кровоточащий нос и посмотреть на свои запачканные руки.       Руки, запачканные в грязной крови. В такой чертовски неправильной.       Только тогда перед глазами встала мутная пелена.       И она пошла дальше — немного быстрее, ускоряясь; пошла почти бегом — плача, тоненько всхлипывая и ловя языком стекающую на рот жидкость, чтобы снова не запачкаться.       Мерлин, как можно быть такой дурой? Тупой идиоткой, придурошной девчонкой… Зачем я всё это делаю? Это не я, это не может быть мной!       А потом она услышала шаги. Торопливые, такие же бегущие.       И Бог знает почему она сразу поняла, что это именно он.       Сердце пропустило удар и замерло во времени вместе с ними в тот самый момент, когда она обернулась, рассыпая по плечам белёсые от инея кудри.       Он же резко затормозил, позволяя себе маленькую, незначительную слабость — залюбоваться её хрупким, таким тёплым на фоне холодного времени года образом. Её сверкающими янтарными глазами под белыми ресницами.       И только потом он опустил взгляд на неестественную смесь слёз, узкими дорожками бегущими вниз и бордовой, чуть засохшей крови.       Глупое, как и сама человеческая сущность сердце окончательно растерялось, как реагировать — то тоскливо сжималось при виде того, как она, сама того не зная, безостановочно подрагивает от холода, то радостно подпрыгивало, то злостно скалилось, припоминая их последнюю встречу один на один и его былую ненависть.       Драко любил зиму. Её холод всегда отрезвлял и расставлял мысли по полочкам, сладко проникая куда-то под кожу и принося с собой прохладу. Он приходил сюда каждое утро — обдумывать дальнейшие действия, брать себя в руки и выкидывать весь ненужный мусор из головы. И, хотя он терпеть не мог вставать ни свет ни заря, это было единственное время для покоя и тишины. Сегодняшнее утро не стало исключением.       Наконец его тело проснулось от минутного онемения и уверенными шагами подошло к девушке. И он это совсем не контролировал.       Она встречала его приближение округлёнными от бурного потока самых разных эмоций глазами. Уже так привычно, так знакомо.       А он просто снял с себя пальто, накинул на её тонкие плечи, и по её телу тут же прокатилась волна сладкой неги от прикосновения с одеждой, всё ещё пропитанной теплом его тела.       — Не хочу, чтобы меня обвинили в твоей смерти, — пробормотал он первое, что пришло в голову и попытался презрительно ухмыльнуться, но, кажется, вышло хуёво.       И почему-то мимолётное прикосновение его холодных губ к её — потрескавшимся и сухим — согрело куда сильнее, чем любой костёр. Почему-то оно стало именно тем, что вытащило её из болота собственной боли.       От неё не укрылось его мимолётное движение языком по губам, на которых ярким красным пятном отпечаталась её свежая кровь. Это было дико. Чертовски неправильно, но почему-то от этого ей стало ещё теплее.       Она всегда обожала тепло. Горячий душ, из-за которого потом от тела идёт пар, летнюю жару, когда наконец можно было расслабиться. И всё-таки теперь ей пришлось полюбить холод.       Она проводила взглядом высокую удаляющуюся фигуру, чьи волосы смешались с белой пустотой вокруг.       Холод во всех его проявлениях.

***

      Она понятия не имела, сколько времени провела на улице, но, вынырнув из океана собственных тяжких размышлений, направилась к замку.       Да уж, отошла она прилично.       Всё её тело напоминало ей ледышку, и она жаждала поскорее отогреться с помощью её любимого горячего чая с травами. Немного перестоявшим в заварке и совсем без сахара.       К её удивлению, в школе всё ещё было мало людей, и наивная надежда, что её никто не заметит укреплялась с каждым шагом.       А зря.       Навстречу ей быстрым, обеспокоенным шагом — видимо, встретил по дороге Малфоя — вышагивал никто иной, как Блейз Забини, который, завидев её, ошеломлённо остановился и оглядел её с ног до головы.       И только она хотела проскочить мимо него, как слизеринец жестом остановил её.       Он требовательно протянул руку в весьма неоднозначном жесте, и твёрдый голос гулом разнёсся по коридору:       — Снимай.       Гермиона оторопело посмотрела вниз и, к своему ужасу, вспомнила о том, что всё ещё была одета в малфоевское пальто.       — Мерлин, — Блейз обречённо простонал куда-то в потолок, закрывая глаза ладонью, — Вы хотя бы головой думаете, когда выкидываете что-то подобное? А прикрывать вас, конечно, снова должен заботливый папочка Блейз?       Гермиона озадаченно прищурилась:       — Что значит «снова»?       Раздражённо выдохнув, слизеринец сорвал верхнюю одежду с её спины. Как раз вовремя — в коридор стали высыпать студенты всех возрастов и факультетов, очевидно, спеша попасть на завтрак.       — Что, Забини, окончательно собачкой Малфоя заделался?       — Уже и пальто его таскаешь?       — Отъебитесь, — равнодушно бросил тот и, не оборачиваясь на сокурсников, пошёл в обратном направлении.       Грейнджер же мысленно отругала себя за неосмотрительность последними словами, точно таким же способом отблагодарив Забини.       Да, в жизни не думала, что до такого дойдёт.       Резкое тепло помещения отозвалось тупой болью помирающего в ней холода. Кашель подкатывал к горлу, пока иней на голове таял — так быстро, что вот уже никто не сможет сказать, почему её голова такая мокрая и ледяная.       И она… вошла в Большой Зал.       С этой слабостью пора заканчивать. Нужно напомнить себе о том, кто она и больше никогда не допускать подобного. Ни резких импульсивных вспышек, ни Малфоя в своей жизни. Ведь именно второй компонент её несчастья причина первому.       Как ни странно, Гарри и Рон уже сидели с правой стороны гриффиндорского стола и уныло ковыряли кашу ложкой. Завидев же её, они вцепились в её глаза обеспокоенными, недоумевающими взглядами. Она обречённо опустила веки.       По всей видимости, мозги Гермионы Грейнджер заледенели вместе с остальными частями тела, иначе бы она подумала, как не впутывать в свои проблемы лучших друзей, которые явно не были обрадованы её утренним визитом за совой.       — Гермиона, — мягко окликнул подругу Поттер, осторожно сжав её ладонь в своей в успокаивающем жесте, — Пожалуйста, — в попытке поймать взгляд карих глаз, он заглянул в её лицо с таким серьёзным выражением, что гриффиндорке стало неуютно, — расскажи нам, что с тобой происходит. Мы постараемся понять.       Она подняла голову и едва не заплакала во второй раз за это утро, увидев насколько подавленными и встревоженно-обеспокоенными были столь родные сердцу лица. Слёзы уже аккуратно собрались в уголках глаз, наблюдая заботу и искреннюю любовь, которой порой так не хватает в сложных, запутанных ситуациях. Наблюдая готовность сделать что угодно — помочь словами, делом и отдать частичку себя за её счастье. Счастье, за которое совершенно не нужно было переживать.       Гермиона грустно улыбнулась и затрясла головой:       — Ничего такого, о чём действительно стоило бы беспокоиться. Правда, я очень не хочу, чтобы вы так волновались обо мне, когда в моей жизни не происходит ничего, кроме незначительных пустя…       — Но для тебя-то это не пустяки! — Рон отчаянно покраснел и пылко взмахнул рукой, — Не нужно считать нас идиотами, Гермиона! Мы видим, что в твоей жизни непорядок и хотим помочь тебе, но ты закрываешься… где-то в своём мире и не позволяешь!       Грейнджер пристально вгляделась в двух парней напротив. Глубоко, резко, виновато — что заставила переживать из-за собственных подростковых загонов и несуществующих проблем; что сохраняла твёрдую уверенность — всё это незаметно, это проходит мимо самых важных людей в её жизни.       И рассказала им всё. Всё то важное, значительное, что происходит в её жизни, и Малфоя к этому она относить не собиралась.       Это ведь всё временное наваждение, верно?       И именно так она запуталась в лабиринте собственных мыслей и допустила ошибку.

***

      Входя в кабинет ЗОТИ, из которого по сей день не выветрился запах самых разнообразных зелий на все случаи жизни, он тут же наткнулся на пронзительный, изучающий взгляд Снейпа.       — Зачем вызывали? — в лоб выпалил он, не успев закрыть скрипучую дверь.       Ответом на столь тактичный вопрос послужил грязный слизеринский галстук, который профессор предъявил ему с самым, пожалуй, разъярённым видом из его арсенала, буквально ставя перед фактом:       Он, дементор его побери, всё знает.       — Значит так, — протянул Снейп ядовитым голосом, с наслаждением наблюдая за его незамедлительно проявившей себя реакцией, — Я не буду утолять своё любопытство весьма логичными вопросами о том, зачем Вам потребовалось доводить до такого состояния заброшенный школьный туалет. Либо Вы, мистер Малфой, соглашаетесь на разговор и мою помощь касательно Вашего задания, — он приподнял бровь, — либо о виновнике того происшествия в женском туалете узнаёт вся школа.       Драко, не задумавшись ни на секунду, выплёвывает:       — Рассказывайте кому хотите, профессор, — последнее слово прозвучало скорее как грязное оскорбление, нежели вежливое обращение, однако Снейп даже не моргнул, — Но Ваша помощь мне не нужна. Я в состоянии сам решить свои проблемы, сердечно благодарю за очередное предложение.       И Малфой громко хлопнул дверью, прекрасно зная, что школа так и останется в неведении о том подонке, разгромившем школьный туалет.

***

Саундтрек: Witt Lowry — Into Your Arms (feat. Ava Max)       Она по-крупному облажалась. Просто, мать его, заведомо просрала этот год.       Уроки давно закончились, а поток мыслей всё тёк по всем закоулкам. Совсем не тех мыслей.       Вечер плавно перетекал в ночь, когда она выскочила прочь из гостиной, движимая неведомой огромной силой, ведущей её прямиком к восьмому этажу.       Она не знала, как войти, не знала, о чём нужно было подумать — реализовать в своей голове и расставить по полочкам — понятия не имела, что собирается делать, но она просто знала:       Он будет там.       Это переставало быть игрой. Это становилось головокружащей одержимостью, с которой она — о Мерлин — не хотела расставаться.       Ей всегда нравился Рон. Сколько она себя помнила. Даже когда он обижал её на первом курсе, даже когда признался в своей симпатии к другой. Она продолжала питать надежды и оставаться его преданным другом, который всегда поможет и сделает всё, что угодно ради него и его безопасности.       И она знала, что если у них что-то и получится, она будет главной в отношениях. Рон, хоть и местами был весьма убедительным, не был лидером, в отличие от неё.       А она всегда хотела быть главной. Везде.       Однако сейчас эта привязанность казалась детской и глупой на фоне того, как её сердце подпрыгивает при виде Малфоя. Как губы от воспоминаний о соприкосновения с его загораются нещадной искрой сумасшедшего огня страсти и желания. И сейчас ей хотелось лишь его властной, грубой ладони у себя в волосах, на талии, на подбородке во время поцелуя — жарко — горячо до пелены возбуждения перед глазами.       И не успела она добежать до заветной стены, путь к которой нашла бы и с закрытыми глазами, размышления о неправильности происходящего и бесполезные попытки воззвать к своей едва оставшейся рассудительности прервал размеренный стук каблуков.       И снова в грудь вместе с толкнувшимся о рёбра сердцем пришла уверенность:       Это он.       Гермиона молниеносно навела на себя палочку и, прошептав нужное заклинание, растворилась в воздухе как раз тогда, когда из-за поворота показалась высокая фигура.       Вальяжной походкой он прошествовал к тому же месту, где стояла она, остановившись буквально в метре от неё. Поднимая изнутри неведомую гамму чувств и, сам того не зная, копошившись в её душе.       Он сжал руки в кулаки — она стиснула ладони. Он глубоко вдохнул полной грудью, она пустила холодный ночной воздух в лёгкие. Он сделал шаг — она неслышно переставила ногу.       Это было сумасшествием. Это было дуростью.       И это было так правильно.       Как только показалась аккуратная ручка двери, он резким движением потянул её на себя и шагнул внутрь, а Гермиона вторила его шагам в попытке остаться незамеченной. По крайней мере, пока.       Дверь за ними захлопнулась, но ни один из них даже не дрогнул от громкого звука. Он был поглощён размышлениями, она — им и совершенно не хотела знать, что это значит.       Когда она решила оглядеть себя, тело уже не было прозрачным. Когда она очнулась, очнулся и он, и в тот же миг обернулся, подлетел к ней со скоростью охотника, запустив пальцы ей в волосы и слегка сжав в предупреждении.       — Что, думала, проберёшься сюда незамеченной? — только когда он так насмешливо изогнул губы, она поняла, как ей… не хватало этого?..       Не хватало его.       — Надеялась проследить за мной, сучка?       И она даже не успела подумать о том, что ничего такого делать не собиралась, как ощутила снова. Эту. Чёртову. Злость.       Она даже успела соскучиться по ней.       Гермиона тряхнула головой и прошипела:       — Не смей. Называть меня. Сучкой.       Раньше она совсем не материлась. Да и это трудно назвать ругательством — она просто повторила за ним — те же звуки, те же буквы, та же ярость и воздух, пролетевший через сомкнутые зубы. И всё же удовольствие, с каким она выплюнула последнее слово, было чем-то новым и по особому странным.       А он рассмеялся. Ядовито, неестественно и…       Горько?       — В таком случае вернёмся к старому доброму грязнокровка?       Они едва не зарычали в унисон.       Она снова замахнулась, чтобы отвесить ему вескую пощёчину, а он снова перехватил её руку, сжав до боли.       — Ты и представить себе не можешь, как я тебя не переношу.       Она цинично хмыкнула:       — Так не желаешь признать, что хочешь меня?       На какой-то миг оба словно закоченели.       Она действительно это сказала?       — Чепухи смешнее в жизни не слышал, — наконец произнёс он. Как-то не слишком уверенно, надо признать.       — Ты хочешь меня, — повторив это, она нервно сглотнула, — Иначе зачем тебе было целовать меня?       Да, он пытался придумать что-то остроумное, что унизило бы её до уровня плинтуса. Да, он думал, как бы задеть её и больше никогда не думать о ней, наслаждаясь своим триумфом.       Но он не мог произнести ни единого правильного слова. Ни одного, кроме:       — Ты тоже.       Она была очень близко. Так близко, что голова закружилась в бешеном танце, одурманиваясь её сладким запахом.       Он был близко. Так, что она мгновенно потонула в этом серебристом озере его горящих от смешанного коктейля чувств глаз.       И её едва слышный шёпот:       — Да.       Не описать словами, с каким удовольствием он примкнул к ней, а она прижалась к нему ещё ближе, совершенно не оставляя кислорода. Как было сладко вновь ощутить на языке шоколад и привкус корицы — яблоки и кофе. Кислорода катастрофически не хватало, но они, окончательно опьянев, продолжали дышать друг другом, ведь…       Всё это было так неважно когда он рядом.       На всё поебать, когда она так близко.       И он снова — прямо как в тот раз — усадил её на край стола, покрывая девственно чистую кожу шеи крышесносными поцелуями, но сейчас, в отличие от того раза он точно знал, что, чёрт возьми, ни за что не отпустит её сейчас.       Он обещал себе никогда не становиться жалким алкоголиком, но здесь, с ней, он был всё ближе к этому состоянию. И ему это чертовски нравилось, как бы он ни хотел это отрицать.       Он испивал её, словно игритое вино в хрупком на вид бокале, а она вкладывала в поцелуй всю себя — всю свою страсть, нежность и ярость на саму себя, и они, понимая друг друга как никогда раньше, подхватывали каждый полустон-полувдох, не зная, куда деть то огромное нечто, загоревшееся в душе непривычным, неуверенным огоньком.       — Чёрт возьми… Ненавижу тебя, — простонал Драко куда-то ей в волосы в страхе сказать ровно противоположное, тут же возвращаясь к её лицу.       — Я тебя тоже, — Гермиона отчаянно поймала его распухшие от поцелуев губы и обвила широкие плечи руками так цепко, что выбраться бы не получилось. Да он и не хотел.       И вот они вновь были полуголые, повторяя сценарий того злополучного дня. Но сегодня она никуда не бежала. Этой ночью она решилась быть только в его объятиях, и совершенно неважно, что будет завтра.       Гермиона вдруг покраснела и попыталась прикрыть открытые взору томных серых глаз полушария груди, но Драко схватил её руки и со всей силы прижал к столу — так, что послышался стук.       — Не смей, Грейнджер.       И она без колебаний позволила себе окончательно утонуть в его умелых прикосновениях пальцами и языком, вцепившись трясущимися руками ему в волосы, ерошив их до безобразия на голове, отчего парень перед ней казался ещё красивее, пока он творил с ней что-то невероятное — мял её грудь ловкими руками, посасывая и прикусывая соски и наслаждаясь сладкой, негромкой реакцией.       Гермиона не успела заметить как его губы вернулись к её рту, навсегда оставляя на нём свой незабываемый отпечаток, в то время как его руки потянулись к ширинке на её брюках и избавились от них, отбрасывая куда-то в сторону.       И почему-то сегодня больше не было смущения, ненависти и извечного вопроса «Почему?». Осталась только похоть и застилавшее разум безумие — доводящее до исступления и что-то инстинктивное, но такое, чёрт возьми, прекрасное.       Она настолько осмелела перед ним, что сама потянулась к тугой пряжке ремня и стала возиться с ней, покрываясь горящим в темноте румянцем, а он, странно ухмыльнувшись, некоторое время наблюдал её мучения, пока не понял, что сейчас изводит не её, а себя.       Чертыхнувшись, он привычными движениями избавился от брюк, в процессе накрывая её горячие ладони, всё ещё лежавшие в районе его паха, своими, после чего взял её неумелую руку в свою и уверенно сжал ею выпирающий сквозь ткань член.       — Блядь, — приглушённо выдохнул он под смущённый взгляд огромных, светящихся во мраке глаз.       Он сошёл с ума. Просто, нахуй, чокнулся, когда содрал с себя лишние остатки одежды на своём теле и навис над ней, грубо обнимая за талию. Прижался так, что ощущал каждый удар слетевшего с нормального ритма сердца под небольшими округлостями.       Обшарив свободной рукой как можно больше пространства на её теле, обжигающая от резкого увеличения температуры ладонь бесстыдно забралась в нижнее бельё девушки, став нетерпеливо поглаживать горячую плоть.       Блять, она же вся течёт.       Гермиона прикусила губу, сдерживая подкатывающий к горлу громкий стон, отвечающий на его ускоряющиеся движения пальцами. Чертовски умелыми пальцами.       А Драко снова нашёл её губы своими и резко толкнулся жадным языком в маленький ротик, заставляя промычать что-то невнятное — жалобное, просящее исполнения неведомого желания.       И он его исполнил.       Сорвав с Гермионы последний кусочек одежды, Драко вцепился зубами в кожу её шеи, кусая и оставляя красноречивые следы и уже приготовился совершить то, чего сейчас желал больше чего бы то ни было, как почувствовал взгляд.       Острый, полный животного ужаса и дикого страха взгляд девушки, лежащей под ним сейчас с таким неясным ему доверием и ясной, лучезарной нежностью, невиданной им раньше.       Его лоб успокаивающе прижался к её, демонстрируя понимание и ответную нежность, ведь его до странного потрясло осознание:       Она никогда. Ни с кем кроме него.       Грейнджер, резко что-то вспомнив, перевела наполненные страхом глаза на его левую руку, и…       Облегчённо выдохнула, с храброй решимостью потянувшись к его губам.       Гарри оказался не прав.       Малфой усмехнулся сквозь поцелуй, покачав головой.       И в этом было дело.       И всё же сейчас его меньше всего интересовало всё кроме его стоящего колом члена и худого тела, извивавшегося в нетерпении и страхе неизвестности.       Светлые, практически белые волосы мелькнули во тьме броским пятном, напоминая о неверности решения, но ей уже было все равно; щека одним нежным движением прижалась к другой, а яркие, потемневшие от возбуждения глаза цвета августовского грозового утра нашли почти чёрные, замутнённые эмоциями глаза и больше не отпускали.       И он сделал первый толчок, уткнувшись ей в волосы в успокаивающем и наслаждающемся происходящим жесте одновременно, упиваясь волной жаркой эйфории внизу живота — чувствуя. Вкушая каждую секунду. Отпечатывая в памяти несмываемыми чернилами.       Она не издала ни звука, и всё же он почувствовал её боль так яро, как если бы она закричала, в отчаянии срывая голос. Вцепившись ему в спину, Гермиона рвано дышала, нахмурив такие угольно-чёрные в темноте брови. Тогда он сделал ещё один выпад бедрами, входя в неё на пару сантиметров глубже и едва сдерживаясь, чтобы не начать бездумно долбиться в попытке усмирить это дикое, неконтролируемое желание.       В мертвенно-спокойной тишине послышался тихий, неуверенный выдох — то ли от удовольствия, то ли от боли, и прежде чем он определил причину, почувствовал, совершенно поехав крышей, мягкое движение бёдрами и насаживавшуюся на него всё дальше плоть.       Она не хотела, чтобы это заканчивалось. И то, что происходит в данный момент, и то, что происходит с ними в целом. Этот год не оставит от них ни одной адекватно соображающей клетки мозга, ни один прежний принцип и стереотип, и она знала — это только начало.       Сейчас же были только его руки, сжимающие её талию с такой силой, что вместе с наслаждением приходила лёгкая, откуда-то не отсюда боль; были его губы, покрывающие поцелуями плечи; были его пальцы, переплетающиеся с её и заставляющие чувствовать себя в безопасности от всего окружающего; и был он — весь мокрый, горячий, с каждой секундой ускоряющий темп и уносящий всю боль куда-то за пределы восьмого этажа Хогвартса.       Комнату наполнили громкие стоны и характерные звуки, и эта ночь стала одна из самых незабываемых в жизни Гермионы Грейнджер, когда она ощутила подкатывающий прилив потрясающе-сладкого удовольствия и замерла, широко распахнув глаза и распухший рот, получая первый в своей жизни невероятный оргазм, окончательно притупляющий даже эту ноющее ощущение внизу живота.       Драко, почувствовав, как она сокращается вокруг него, сделал последний выпад бёдрами и приглушённо застонал куда-то в ее волосы, изливаясь в неё. Отдавая ей всего себя — такого противоречивому, ненавистного раньше и желаемого — умеющего быть другим.       Да, её первый секс произошёл на пыльном столе Мерлин знает где, но то чувство, поглотившее её этой ночью, в котором она пока не хотела разбираться, определённо стоило всех её разрушившихся в прах обещаний самой себе по отношению к человеку, только что лишившим её девственности.       И ей никогда не было настолько плевать на завтрашний день, в который её розовые очки по всем законам жанра обязательно должны разбиться.       Ведь это, чёрт возьми, так прекрасно.

***

Саундтрек: Do I Wanna Know? — Arctic Monkeys       — Ты на вкус как… шоколад.       Ей понадобилось немало решимости, чтобы это произнести, и всё же любопытство в ней сейчас оказалось превыше смущения.       Он остановился и повернулся к ней, приподнимая бровь в недоумении.       Чёрт тянул её за язык предложить прогуляться, когда он безмолвно оделся и вот уже собрался уходить.       Она хотела, чтобы он остался с ней. Хотя бы на немного.       И вот они, на этот раз тепло одетые, стояли под ночным небом — снег снова падал с неба крупными хлопьями, напоминая о прошлой прогулке, после которой она слегла в больничное крыло на целых пять дней с воспалением лёгких.       — Как шоколад? — медленно проговорил он то ли вопросом, то ли утверждением.       — Как молочный шоколад, — внесла Гермиона важнейшее уточнение, — Не думала, что ты любитель сладкого.       — А почему нет? — он криво усмехнулся, — Или потенциальный Пожиратель Смерти априори не должен любить шоколад? Это запрещено законом?       Гермиона покраснела и отвела глаза, решив сказать что-нибудь в своё оправдание, но промолчала.       В конце концов, зачем ему это нужно?       — А может, ты думаешь, что Беллатриса не ест молочный шоколад? — Драко изогнул брови, умело спрятав улыбку, — Да она его тоннами сжирает.       Девушка прыснула и покачала головой, уже в открытую улыбаясь:       — Прекрати.       — А вообще, вас все это время обманывали — цель Тёмного Лорда не истребление грязнокровок, а подчинение всех шоколадных фабрик мира. А все эти убийства — что ж, это бизнес, жестокая игра.       Представив эту реальную картину происходящего и соединяя её с удивительно серьёзным тоном Малфоя, Гермиона не смогла сдержать звонкий смех, делающий её лицо таким не по-грейнджеровски весёлым и очаровательным, что Драко вновь затормозил, невольно залюбовавшись такой милой, домашней Гермионой Грейнджер, какой она никогда раньше не была в его присутствии.       Она, совершенно забыв, рядом с кем находится, стукнула маленьким кулачком ему в плечо, не прекращая заливисто хохотать и даже не замечая, как от этого лёгкого, невинного жеста изменилось лицо Малфоя, который, возмущённо выдохнув…       Подхватил её заразительный смех.       Засмеялся — громко и весело, до ушей улыбаясь и качая в головой с притворной укоризной в игривых глазах.       И вот они — двое подростков-волшебников, ранее ненавидевшие друг друга как никого другого, никак не могли успокоиться, смеясь над совершенной глупостью, на какие Гермиона обычно закатывает глаза, заправив прядь за ухо, а Драко фыркает, презрительно кривя губы. Да что там, в своей обычной жизни Драко эти глупости не произносит даже про себя.       А когда наваждение прошло, она смотрела в его сияющее лицо и больше всего на свете хотела сохранить эту широкую, словно у Чеширского кота, колкую и ласковую улыбку на его всегда таком угрюмом и нелюдимом лице.       И когда он сделал шаг к ней, она пообещала себе, что сделает всё, что в её силах…       Сделает всё для его новой улыбки.

***

      И нет, она не знает, почему так горько на душе. Понятия не имеет.       Она ищет его взгляд уже который день, но он — она никогда не сможет понять этого человека — продолжает делать вид, что её не существует.       Оказалось, это больно. Это разбивает сердце на мелкие частицы и неумело собирает их обратно в целое. Пустое и бесчувственное целое.       Она должна была злиться — казалось бы, поиграл и бросил, забрав единственное, что было нужно — но злости не было. Она больше не могла злиться. Будто разучилась испытывать эту обыденную эмоцию после всех тех дней, когда её и Гермиону Грейнджер не получалось разделить.       А пока она по неизвестной причине продолжала искать ему нелепые оправдания, ей начало казаться, что эти полгода ей просто-напросто приснились. И ей в голову пришёл лишь один способ это опровергнуть.       — Невилл!       Гермиона подбежала к стоящему у одного из кабинетов гриффиндорцу, поспешно кивая на приветствие однокурсника-пуффендуйца.       — Гермиона, — тот расплылся в улыбке, — Как дела?       — Я… нормально, — она улыбнулась в ответ, нервно переводя взгляд на соседнюю стену, — Слушай… Возможно, мой вопрос покажется тебе странным, но…       Она замолчала, тщательно всё обдумывая. Семья Невилла входила в список самых чистокровных, и если друг ответит так же, как и Малфой…       — Что-то случилось? — парень взглянул на неё с лёгким беспокойством.       — Я… да. Какого цвета твоя кровь?       Ошеломление Долгопупса отобразилось на его лице во всех красках.       — Просто я… прочитала кое-что в библиотеке про чистокровные семьи волшебников, — соврала Грейнджер, взглянув на Невилла с такой надеждой, что тот, увидев это, вздохнул.       — Никому не скажешь? — сокрушённо пробормотал он, исключая этим любого человека. Даже Гарри с Роном.       — Обещаю.       Немного помявшись, он проговорил:       — Голубая, но…       Грейнджер кивнула — то ли обрадованно, то ли грустно, зачем-то представив очевидную реакцию на подобную наивную откровенность гриффиндорца, обязанного хранить свою тайну во что бы то ни стало — и, наскоро попрощавшись, побрела прочь от впавшего в ступор от её странного поведения Невилла.       Всё это было реальным.

***

      А она продолжала существовать в неком подобии унылой апатии — всё также училась, пока он, казалось, даже не вспоминал о ней. Не кинул в её сторону ни одного взгляда. И почему-то это невероятно выбивало из колеи, лишало радостного настроения на весь день.       Но он всего лишь запутался. Совершенно не понимал, что делать дальше и каков будет следующий шаг — к ней в пропасть его успеха или к вершине, но к той вершине, где не будет её сладких поцелуев.       И не имел не малейшего понятия, почему вдруг крах пересилил все цели, когда он стал настолько желанным. Когда он не мог сделать свободный вдох без её пылающих взглядов.       В день, когда Драко окончательно слетел с катушек, он поймал её среди коридора, кишащего студентами и затащил в столь удачно расположившуюся неподалёку нишу, припав к её воздушным губам. А она лишь прижалась сильнее, осторожно касаясь своей маленькой ручкой его волос.       В тот день Гермиона Грейнджер перестала существовать.       Ведь она открыла для себя необходимую жизнь.       Странно и непонятно как, но в ту секунду она заново ожила.

***

      — Вот же чертовка…       Хриплый полустон-полунасмешка эхом отозвался в просторных размеров комнате, умудряясь завести ещё сильнее. Её возбуждал даже его взгляд — нахальный, похотливый и, если хорошо приглядеться, нежный одновременно.       И в этом весь Малфой. Он просто соткан из полутонов.       Вместо ответа она, томно усмехнувшись, в который раз за этот вечер потянулась к его влажным, соблазнительным губам, увереннее сжав рукой красноречивый бугорок в его паху.       То, как он раздевал её, едва не разрывая одежду на клочки, уже успело стать привычным за этот февраль, что уже подходил к концу, уступая бесценное время долгожданной весне. С каждым разом она поражалась, каким обыденным жестом он задирал её юбку, которую она теперь надевала каждый день для того лишь, чтобы поймать на себе его горячий взгляд в течение дня. И в то же время в каждом его движении она постоянно умудрялась находить что-то новое.       Теперь они встречались не в той комнате, где произошла причинная встреча всей этой катастрофы — в прошлый раз Гермионе не удалось рассмотреть её как следует, ведь её мудрой голове в тот момент было совсем не до этого, и всё же она оставила свой бессмысленный интерес к делам Малфоя — а в искусно обставленном помещении с огромной кроватью посередине. И не исключено, что так может выглядеть спальня самого Драко. Это было весьма в его стиле.       Расплывчатые размышления прервал её собственный горловой стон, вызванный настойчивыми, длинными пальцами Драко, резко и быстро проникавшими в неё — доводившими её до точки наивысшего наслаждения.       И как раз в тот момент, когда она особенно отчётливо ощутила сладкую волну приближающегося оргазма, впитывая наслаждение каждого особо чувствительного нервного окончания, Малфой убрал руку, вызвав разочарованный подобной выходкой выдох.       Задержав взгляд на разрумянившихся щеках, блестящих от желания глазах и вздымающейся от катастрофической нехватки воздуха груди, он впился до безобразия жадным поцелуем в искусанные губы и стал опускаться всё ниже и ниже, оставляя за собой длинную влажную дорожку, попутно наблюдая за реакцией Гермионы, которая оставалась прежней до того самого момента…       Пока он не устроился между её ног, нетерпеливо покрывая поцелуями внутреннюю сторону бедра.       Гермиона вспыхнула и попыталась было сдвинуть ноги, как он, лишь раздвинув их шире, медленно прикоснулся к ней кончиком языка, наблюдая, как она изменяется в лице.       Как её щёки пылают, а губы приоткрываются в бесшумном стоне. Как она отключает все мысли, поддаваясь соблазну. Заглядывает в самую глубину его глаз, изучая. Наблюдая.       Он никогда не делал подобное для девушек — собственное удовольствие было его первостепенным и, пожалуй, единственным пунктом в сексе, но сейчас ему чертовски захотелось поменять свои принципы ради этого кричащего наслаждения на аккуратном лице, ставшем таким охуительно красивым в своей непривычной сексуальности и неправильности. Ради этой неподдельной нежности и грубой похоти в робком взгляде. Ради неё — девушки, сочетавшей в себе несочетаемое.       Драко не знал, что именно должен был сделать и решил действовать так, как подскажет её тело — он наблюдал за её реакцией на те или иные прикосновения, фиксировал в памяти точки, от которых она стонала особенно громко и повторял нужные движения снова и снова.       Возвращал взгляд к её лицу вновь и вновь.       Он посасывал и прикусывал клитор, доводя её до исступления, проходился языком по всей длине лона и успешно находил места, от которых она судорожно сжимала руками простыни и глотала воздух. Он пробовал её, вылизывал до основания её вкус и не мог надышаться её запахом.       Наконец, гортанно застонав и совершенно не узнавая свой голос, она сладко промолвила пересохшими губами:       — Драко…       Драко. Драко-Драко-Драко…       …И откинулась на подушки, кончая с громким, приглушённым закушенной до крови губы криком.       Его грубое по звучанию имя каждый раз становилось тягучей, лакомой карамелью на её устах — пряной нугой, заставляющей прикрыть глаза от удовольствия и превращающей его в самое звучное и нежное имя на свете.       И он едва не кончил сам от одного вида такой необычной в своей не импонирующей им раньше неиспорченности и правильной порочности Грейнджер.       Это определённо стоило того.

***

      — Хочешь сказать, ты всё это время пялился на меня?       Нотт приподнял левую бровь, не отводя прямого изучающего взгляда, каким он, очевидно, сверлил его всё то время, что Малфой плавал в болоте собственных воспоминаний.       — С тобой что-то случилось в этом году, — не церемонясь бросил Теодор. Прямолинейно, как и всегда.       Драко кинул на него скептический взгляд:       — Не может быть.       Тео фыркнул и проехался ладонью по каштановым волосам, посмотрев на него в упор:       — Где ты, Драко?       — Что, допился? Уже ослеп?       — Мысленно ты не здесь, — Тео наклонил голову, без колебаний встречая его тяжёлый взгляд, — Вряд ли пол нашей гостиной достоин твоего нежного взгляда. Такого взгляда от тебя, по всей видимости, только пол и удостоился.       Малфой, сам того не заметив, слегка покраснел, стыдясь своей маленькой слабости.       Однако же повезло ему с друзьями. Оба вечно докапываются до него со своими тараканами в голове.       — Я не собираюсь доёбываться до тебя, дружище, — Тео закатил глаза, словно прочитав его мысли и поднял руки вверх в знак капитуляции, — Просто знай — если тебе понадобится кому-то выговориться, я… буду рядом.       Малфой посмотрел на друга с тихой благодарностью, слегка смягчившей суровый взгляд и перевёл задумчивый взгляд в огонь.       Он итак это знает.

***

      Сначала она изо всех сил старалась не думать о происходящем. Не допускать ни единой мысли, которая бы точно разрушила то хрупкое состояние эйфории, в котором она находилась рядом с человеком, которого раньше не переносила. В объятиях неправильного по всем законам светлых чувств человека.       Но когда в один день он, собравшись по ставшему ей обыкновению одеться и уйти, встал с постели, и она бессознательно, абсолютно инстинктивно удержала его за руку, пытаясь уговорить его остаться хотя бы на одну ночь, стало по-настоящему страшно.       А когда он повиновался, с нежданным, но ощутимым облегчением притянув её к себе за талию и с упоением вдыхая запах её волос, её охватила животная паника.       Что они творят? Этого попросту не должно происходить.       А может, она всего лишь спит? И проснётся одна, в своей кровати в окружении ещё двух, в которых спали бы Лаванда и Парвати?       Однако если это сон, что вероятнее всего, потому как это попросту не может быть правдой, она хочет спать как можно дольше.       И она провалилась в глубокий сон без сновидений под тихое, щекочущее сопение в ухо.

***

      — Слушай, я задолбался вас покрывать. Либо вы нормально скрываетесь и не оставляете за собой улик, либо я в ваших интригах больше не участвую.       Один лишь испепеляющий взгляд Драко мог бы послужить Блейзу ответом на все вопросы, но он решил, что одним взглядом его вездесущий друг сыт не будет:       — Никто и не просит тебя заниматься подобной хуйнёй. Нахера ты в тот раз закрыл дверь Коллопортусом и поставил чары заглушки я до сих пор не понимаю. Да и Грейнджер мне не сказала, что было закрыто.       — Наверняка так торопилась убежать, что даже не заметила, — Забини театрально расстроился, покачав головой из стороны в сторону и сложив губы бантиком, — Я больше и не буду, если ты так хочешь, чтобы весь Хогвартс узнал о вас. Вы ведь не особо скрываете свои отношения.       — Какие отношения? — Драко скривил губы, — Мы просто трахаемся.       — Именно поэтому ты сегодня не пришёл ночевать, — он понимающе закивал, — Потому что вы просто трахаетесь и спите в обним…       — Это. Только. Секс, — перебил его явно разозлённый и сбитый с толку Малфой, снова впавший в свои невесёлые, запутанные размышления.       А Блейз не сказал больше ни слова. Только изредка косился на него, стреляя проницательным, всезнающим взглядом.       В жопу тебя, Забини.

***

      — Как ты это делаешь?       Гермиона обернулась, удивлённо рассматривая его.       — Делаю что?       — Дезиллюминационные чары. Я уже два года пытаюсь их освоить. Всё не пойму механику. Блестяще знаю теорию, но с практикой ничего не выходит.       Она отказывалась верить, что они умеют так разговаривать. Просто обсуждать применение зелий, использование заклинаний. Однако именно этим они и занимались вот уже неделю — разговаривали и после секса, засыпая на ходу, и до него, взахлёб споря о точных исторических датах, Трансфигурации в средних веках и расположении рун.       — В этом отделе магии главное не движение руки и произношение, а именно сосредоточенность. Ты должен выкинуть все мысли из головы… Вот, почти, уже есть результат…       И она учила его, подтягивала там, где он не силён, а он взамен показывал ей такие чудеса родовой магии, что она болтала, не закрывая рот, задавая вопрос за вопросом.       «Не зная, что на них нашло, они просто сидели на краю кровати, наслаждаясь ставшим настолько желанным обществом — обществом, без которого они уже не представляли свой день. Она также просто, стараясь ни о чём не думать, положила голову ему на плечо, в любую секунду ожидая, что её облегчённую, до странного спокойную улыбку спугнёт этот странный человек рядом с ней. Но он лишь загадочно взглянул на неё из-под белых ресниц, ежесекундно приказывая себе не лыбиться как идиот.       Бывают моменты, которые хочется продлить на бесконечность. Которые хочется вспоминать каждую секунду своей жизни, невольно печалясь о том, что нельзя прожить их заново. В такие минуты сердце никогда не вспоминает о том, что из себя представляет тот, с кем ты делишь подобные воспоминания — какую глупость он творил до этого, какие чувства ты к нему испытывал до этой секунды, перекроившей их в новые. Оно вечно, предательски точно, до каждой секунды помнит то ощущение, покрывающее кожу трехслойными мурашками — то чувство, от которого глаза зажмуриваются, воскрешая под веками огромную часть памяти, каким-то образом перекрывшую более важные вещи. И оба — и Драко, и Гермиона — уже прекрасно знали, что будут отчаянно ругать себя, корить за откровенную глупость, однако же вновь и вновь мысленно отматывать время до этого часа, в который на душе было так тепло.       Поддавшись неведомому порыву, что он делал на постоянной основе в последнее время, Драко сосредоточился и манерно повёл свободной рукой в воздухе, вмиг образуя невероятной красоты белую розу с острыми шипами.       Грейнджер расширила глаза, восхищённо оглядывая то цветок, то Малфоя, не в силах вымолвить ни слова.       — Это, пожалуй, единственное растение, к которому я не испытываю раздражения, — раздался охрипший после долгого молчания голос, не изменяющий своему ироничному тону — На него заглядываешься, им любуешься… Он кажется истинным воплощением красоты, наполненным жизнью, — Гермиона подняла на него глаза, к своему удивлению замечая лёгкую улыбку вместо привычной циничной ухмылки, — И он… вызывает сильные чувства, — на этих словах он заглянул в её глаза, либо что-то выискивая в них, либо прося найти в собственных, — А с сильными чувствами нужно быть осторожнее.       И он чуть сжал стебель, невольно натыкаясь на многочисленные острые ножи, образовавшие небольшую рану на внутренней стороне ладони.       — …Ведь у этого очаровательного цветка есть острые шипы, на которых не сразу обращаешь внимание.       Всё её существо затрепетало — глаза загорелись тем жгучим огнём, каким загораются только с ним, пока внутренний голос, хитро блеснув глазами, упорно подсказывал, что говорил он не только о цветке.       Она устала думать о том, что им всего лишь шестнадцать. Устала бесконечное количество раз убеждать себя в том, что всё происходящее — лишь подростковая глупость, на которую стоит поскорее закрыть глаза. Попросту задолбалась насильно вытаскивать из памяти неприятные воспоминания, потому что она успела всё забыть. Ведь сейчас она чувствовала себя как дома. И это ощущение, когда на счету каждый час, ведь совсем скоро всё может измениться, заставляло сходить с ума от ожидания неизбежного и полнейшего неведения относительно дальнейшей судьбы. Но в этот момент отключились даже эти мысли.       Гермиона, сменив радостное выражение лица на обеспокоенное, перевела взгляд на его рану, с которой небольшими каплями стекала кровь чистого голубого оттенка и достала палочку.       — Давай я залечу ра…       Но та затянулась в секунду по очередному мановению руки, не оставляя после себя никаких следов, чему Гермиона уже даже не удивилась.       И она практически полностью скопировала его усмешку, добавляя собственные оригинальные, мимические детали, когда он трансформировал крупную розу в один маленький бутон и приколол ей в волосы.       О, однозначно, нужно быть осторожнее с сильными чувствами. Ведь они имеют свойства точно так же трансформироваться в ровно противоположные».       Она призналась себе, что ещё ни один человек не вызывал к себе такой интерес с её стороны — ни с кем более она не чувствовала себя настолько понятой в плане знаний и учёбы.       И это было потрясающе.       Они отбросили маски и разговаривали обо всём и ни о чём, наслаждаясь обществом действительно интересного собеседника. Они смеялись — сначала неловко, пытаясь забыть эту мимолётную слабость, затем — с удовольствием, втайне наслаждаясь — о Годрик и Салазар — звучанием смеха друг друга.       Он уже без стеснения улыбался, наблюдая, в какое возбуждение приходит Гермиона, обсуждая с ним главу учебника по зельеварению, как она размахивает руками, высказывая свою теорию и думал, что…       Он не хочет, чтобы это закончилось.       Пожалуйста, ещё немного.

***

      — Гермиона!       Она вздрогнула и, недоумённо захлопав глазами, встретилась взглядами с ещё более недоумевающими друзьями.       — Ты уже десять минут не сводишь глаз со стола Слизерина, — Рон оглядел её вмиг покрасневшие щёки странным взглядом, — Увидела что-то?       Гриффиндорка открыла рот и обратно захлопнула его, тщательно обдумывая причину своего крайне подозрительного поведения:       — У Паркинсон новая причёска.       Парни синхронно обернулись. А ведь она даже не промахнулась — ранее длинные, доходившие до бёдер угольно-чёрные волосы Пэнси сейчас едва доставали до плеч, а прямая чёлка обрывалась ровно на середине бровей. Девушка то и дело кидала на сидящего рядом Малфоя томные взгляды, которые, очевидно так и остались проигнорированными. И непонятно, в чём именно было дело — в разговаривающем с Драко Теодором Ноттом или же в полном отсутствии интереса первого к намекающей всеми возможными способами слизеринке.       — Не замечал за тобой интерес к моде, — промолвил Гарри, поспешно поворачиваясь обратно.       — Просто очень непривычно смотрится.       — Ну да, — по виду Гарри сразу можно было ответить на вопрос, поверил ответ эту отговорку или нет, однако он тактично промолчал, — Что там с родителями? Не ответили?       Она глубоко вздохнула, отводя взгляд в окно и пытаясь скрыть дрожь в голосе.       Это не давало ей покоя. Это заставляло её замечать блестящие прозрачные дорожки у себя на щеках и чувствовать себя последней тварью, неумолимо теряющей всё, включая самых близких людей. И она понятия не имеет, как сумеет пережить грядущую войну прежде чем появиться на пороге матери и отца — мамы и папы — совершенно другим, повзрослевшим, закалённым обстоятельствами человеком.       — Это к лучшему. Возможно, они теперь меня ненавидят, но так они хотя бы будут в безопасности.       Сказала и снова посмотрела в его сторону.       Кажется, настала пора наконец признать, что она влюбилась.

***

      Он крепче прижал её к себе, пряча счастливую, полную радостной, невинной жизни улыбку в спутанных кудрявых волосах.       Несмотря на то, что это был самый странный день в его жизни, он по неведомым причинам тут же оказался и в списке самых лучших. И он до сих пор точно не хотел знать по каким именно.       Когда она вошла, он сразу увидел её смертельную усталость — круги под слипающимися глазами, жалкие попытки подавить частые зевки. Наверняка снова провела в библиотеке весь выходной.       Глупая.       Но он сам явно не умнее, если позволил себе сделать такую дурость — поцеловать её — чересчур мягко и осторожно — и, уложив на кровать, позволить ей безмятежно заснуть в своих крепких руках.       Идиот. Просто конченый.       Но почему-то с ней он не мог иначе.

***

      Тео сверлил его вопросительным взглядом, ведь он пялился на Грейнджер вот уже десять минут.       Просто любовался ею, не отрывая взгляд от её мягких, словно светящих всему миру черт лица — вмиг прогоняющих любые невзгоды. Уводящих их куда-то на задний план.       От ее солнечной улыбки, измазанных чернилами пальцев, которыми она то и дело поправляла выбивающуюся из пушистого пучка пряди. Провожал взглядом каждую появляющуюся и исчезающую часть её подвижной, живой мимики и пытался унять поток тёплых воспоминаний, связанных с ней.       Малфой, прекрати. Ты окончательно превращаешься в какого-то сопливого десятилетку. Уже забыл, что это Грейнджер? Что её бордового цвета кровь на фоне твоей — голубой во всех смыслах этого слова, чистокровной — просто жалкая, никчёмная и грязная?       Вот только ему вдруг стало плевать. Так похуй, что в следующий раз, когда у неё будет кровотечение, он снова попробует её на вкус и почувствует на языке алую жидкость без былого отвращения. И плевать, что она какая-то не такая, как бы неправильно это ни звучало из уст человека, ещё пару месяцев назад покрывающего магглов и всё что с ними связано благим матом.       Драко бросил ставшие абсолютно бесполезными попытки выполнить поручение Лорда. Гермиона затмила всё перед глазами. Перевернула его мировоззрение с ног на голову и спустя столько лет доказала ему, что от происхождения совершенно не зависит дарованный ум, усердие и наработанные навыки. Когда он узнал эту девушку поближе, он, поначалу активно этому сопротивляясь, осознал, что совершенно неважно, из какой ты семьи — богатой или бедной, маггловской или волшебной. Ты можешь слепить из своей личности всё, что угодно, вызывая искреннее восхищение своей силой воли и терпением.       Дафна мягко положила руку на плечо Блейза, ненавязчиво намекая о том, что им пора идти, а он так и стоял в глубокой задумчивости и тупым отчаянием, бьющимся в голове.       Грейнджер определённо вскружила ему голову.       Иначе почему в голове крутятся такие странные, совсем не состыковывающиеся с его складом мысли?       И снова, уже который раз по кругу в голове закрутился её звенящий голос, бессовестно заглушая все оставшиеся мысли:       «Почему?..»       «…За то, что я никогда не выбирала.»       Подняв плавающий в страхе взгляд, он встретился глазами с ней и будто посмотрел в зеркало собственного комплекта спутанных в один клубок ощущений.       Она же…       Проведя десятки ночей в глубоких раздумьях и попытках разобраться в себе, она окончательно приняла тот факт, что она, чёрт возьми, любит Драко Малфоя. Так, как никогда в жизни не любила Рона.       Другого объяснения тому, что она так хочет его губы даже сейчас — трепещет всем своим существом при его появлении и ощущает каждый его взгляд где-то под кожей просто не существует.       Раньше, тайком решив прочесть мамины любовные романы, когда в доме больше не осталось ни одной другой непрочитанной книги, она никак не могла понять, какого это — отодвинуть всё, чем ты раньше дышала ради одного-единственного, явившегося так нежданно-негаданно. Как можно наслаждаться каждой секундой и постоянно витать в облаках. Сейчас подобные вопросы отпали сами собой.       Она познала любовь. Вот только ему об этом знать совсем не обязательно.       Он никогда в жизни не будет с ней. В принципе, можно было закончить объяснения этого факта на том, что ему наплевать на неё, но она этого не сделает.       Чистокровность прежде всего. Чистокровность сквозь века и тысячелетия. И в это писанное голубой кровью правило совсем не вписывается она — магглорождённая ведьма без каких-либо отличительных черт.       Но она, наивная дурёха, нелолго поразмыслив, решила выпросить у МакГонагалл разрешение на посещение запретной секции для очередного «нового проекта». На деле же она штудирует всё, что имеется в библиотеке о истории чистокровных семейств в режиме турбо.       Должны быть какие-то ритуалы, решающие её глобальную проблему, думала она. Всё ещё может закончиться хорошо, думала она. Она ещё сумеет найти такой «экологичный» способ, который почти никого не ранит. Решение, которое прекратит наконец эти вечные душевные терзания.       Однако всё, что она нашла — восхваление древних аристократических родов и несколько основных проявлений родовой магии, среди которых была даже сила внушения, которой, как оказалось, часто пользовались слизеринцы, выуживая максимальную выгоду для себя. Но ни слова о том, что ей было нужно.       И она понимала, что занимается абсолютно бессмысленным делом, ведь из их с Малфоем «отношений» точно ничего не получится, но она больше не могла мучить голову мыслями о нём, будучи уверенной в этом. Не могла просыпаться от сладких в своей скрытой горечи кошмаров с его участием.       Когда ты влюбляешься, ты будто сходишь с ума. Твои мысли крутятся вокруг лишь одного человека — вокруг его действий, воспоминаний, и остальное попросту исчезает из головы. И всегда решающая всё правда вовсе не помогает. Так бывает.       А ещё бывает так, что ты настолько занята им, что пропускаешь его взгляд, наполненный теми же самыми противоречиями. Бывает, что чувства ослепляют, и ослепляют до такой степени, что не видно ничего дальше собственного отчаяния. Даже его отчаяние.       Так бывает.

***

      Гермиона решилась на это. Именно сейчас, и она просто не может больше откладывать.       — Гарри, Рон, — заговорила она дрожащим от едва слерживаемого волнения голосом, — Мне нужно с вами серьёзно поговорить.       Она стала сильно отдаляться от них. Уходить, ничего не объясняя, по полчаса смотреть в одну точку, игнорируя их вопросы. И Мерлин, это было больно — видеть их обиду, недопонимание и осознавать, что ничего с этим не можешь поделать — что это стало огромной частью их дружбы за последнее время.       — Нам тоже, — неожиданно заявил Поттер, посмотрев на неё одновременно сурово и заботливо, — Но, так и быть, первое слово за дамой.       Грейнджер выдохнула, попытавшись унять взбунтовавшееся сердце, бившееся с такой скоростью, что закружилась голова. Постаралась не думать о том, что в эту минуту может рухнуть всё, чем она жила до этого.       — Я… в общем, я люблю одного человека.       Поттер и Уизли одарили её тяжёлым ошеломлённым взглядом и синхронно кивнули, ожидая продолжения в таком же нетерпении и страхе, ведь знали — сейчас случится что-то непоправимое, неправильное.       — Его имя… — она рвано выдохнула, попытавшись занять дрожащие руки своими торчащими во все стороны волосами, — Его имя Драко Малфой.

***

      Драко стоял на Астрономической башне — в том самом месте, где он совершил либо самую глобальную ошибку в своей жизни, либо самое правильное решение. Он ещё не понял.       « — Знаю, сейчас ты не воспримешь мои слова всерьез и назовёшь их сентиментальной чушью, — заговорила Нарцисса ровным, проникновенным голосом, с нежной улыбкой заглядывая в скептическое лицо сына. У них уже был подобный разговор, — Но однажды в твоей жизни появится человек, который перевернёт твой мир, — ослепительной красоты женщина загадочно повела бровями, смотря на него таким взглядом, в котором бы согрелся весь мир; такими глазами, словно знающими всё в этой жизни. Словно уж точно знающими то, чего не знает он, — Он резко войдёт в твою жизнь, и поначалу ты не успеешь ничего заметить. Но он заставит тебя чувствовать то, чего ты не чувствовал никогда раньше. Так было и у нас с твоим отцом, — молодая миссис Малфой погладила сына по светловолосой голове, — Да, сейчас у нас… весьма сложный период, — она сглотнула, прикрывая глаза, и было в этом мимолётном жесте столько боли, что он едва не вздрогнул, — но эти испытания нужно пройти, чтобы стать сильнее и быть счастливыми, понимаешь? И я хочу, чтобы когда ты познаешь это чувство, ты не отмахнёшься от него. Этот человек послан в твою жизнь не просто так. Он многому научит тебя, и, даже если разочарует, сделает сильнее. Доверься своему чутью, доверься своим чувствам к нему. Не отталкивай его, прошу тебя. Я очень хочу, чтобы ты однажды научился любить».       Вспоминая слова матери, которые и вправду всегда считал редкостной сентиментальной чушью — буквально набором цитат из всевозможных книг о любви — он терзался неуверенностью и совершенно не теми догадками.       Существование без Грейнджер теперь казалось на удивление бессмысленным, но он отчаянно хотел сохранить те жалкие остатки прежних устоев и слепить из них себя прежнего обратно — не знающего никаких сомнений. Знающего, чего хочет доминанта.       И если это любовь, почему он неумолимо теряет себя? Почему превращается в другого человека, с неохотой вспоминая жизнь до неё? Почему эта любовь не лечит и направляет на правильный путь, а сбивает с неизбежного? Зачем ему это нужно?       « — Прости меня, Грейнджер, — вдруг глухо прошептал он, выдыхая свою терзающую изнутри вину ей в шею. И он ненавидит себя за эту слащавую слабость, но ничего не может с собой поделать.       Она отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза этим своим твёрдо-мягким взглядом:       — За что? — она также неожиданно улыбнулась и погладила его по щеке большим пальцем, заставляя его инстинктивно дотронуться до своего лица в попытке поймать её исчезающую руку.       — За… За всё, — он сглотнул, отпечатывая в памяти её глубокие, переполненные эмоциями всех сортов одновременно глаза, — За всю боль, что я тебе причинял.       А она… Тихо рассмеялась, обнимая его за шею. И это проявление чувств было так непривычно, что он едва не покачал головой.       — Я уже простила, разве не видишь?»       Он думал об этом уже несколько дней. Ломал голову, не отпуская решение, пришедшее в голову, ведь точно знал, что пути назад уже не будет, но сейчас осознание ударило в мозг головокружительным током:       Без неё он уже не сможет. По крайней мере, сейчас его терзают такие чувства, которые ему и не снились.       Они даже не находились в отношениях, а он уже не представлял себе, как будет просыпаться без неё и её разложенного по подушкам клубка волос — невыносимо раздражающего, но уже такого родного. Не представлял себе, как будет целовать не её.       И, запустив одеревенелые пальцы в волосы, он принял окончательное решение.

***

      — А где Рон?       Именно этот вопрос встретил Гарри в месте, где он не был на удивление давно — школьной библиотеке, где всё виделось совершенно по-особенному, будто из параллельной вселенной.       — Ты ведь сказал ему?..       Он вцепился в неё уставшим, растерянным взглядом и пробормотал:       — Он скоро должен подойти, хотя я еле его уговорил.       Они, не сговариваясь, уселись за стол, стоявший недалеко от входа, чтобы в случае чего не упустить из виду рыжую макушку.       Она облизала пересохшие губы и прошептала:       — Прости меня, Гарри, я…       — Ты не должна извиняться, — перебил её Поттер, безэмоционально от не остывшего непонимания и в то же время тепло от дружеской, яркой любви улыбаясь ей, — К сожалению я знаю, какого это — полюбить человека против своего желания. И если ты думаешь, что я отвернусь от тебя, пора бы тебе напомнить о том, что я всегда буду рядом. Чтобы ни случилось.       Она ошеломлённо уставилась на друга, чувствуя, как исчезает пелена перед глазами, превращаясь в льющиеся по щекам ставшие привычными слёзы облегчения и боли. Зная, чего ему стоили эти слова.       — Ну что ты, что ты, — Гарри округлил глаза и принялся поспешно вытирать мокрые дорожки подушками пальцев.       — Я просто… Я… — она нервно рассмеялась, — Я совсем не ожидала от тебя подобной реакции. Это так не похоже на тебя…       — О, не переживай, вчера пострадали не только мои костяшки пальцев и стены гриффиндорской гостиной, но и вся команда по квиддичу, на которой я сорвал злость, — Гарри усмехнулся, — Просто… всё переосмыслив, я смог тебя понять и принять, что это твоя жизнь и твой выбор, к которому я не имею и не должен иметь никакого отношения.       Гермиона снова засмеялась, но на этот раз от облегчения, убравшего болезненный камень с души.       — Я начал догадываться о вас, поэтому не был так уж шокирован. Ещё ко мне подошли Лаванда с Парвати и сказали, что ты уже очень долго не ночуешь у себя, — Гермиона покраснела. Ну и как можно так глупо попасться?.. — Я видел, как тебя что-то мучило весь год. Ты ходила то очень печальная, то очень счастливая, и понял, что тебе тоже было нелегко это принять. Вот только… — гриффиндорец вымученно вздохнул, подбирая максимально не обидные слова, — Он тебя недостоин. Понимаешь, он не сможет сделать тебя счастливой. Я в это не верю.       Она отвела глаза от лучшего друга как раз в тот момент, когда к ним подошёл плохо скрывающий злость Рон, и предыдущие слова остались полностью проигнорированными.       И в тот момент, когда на неё уставились две пары глаз, она рассказала абсолютно всё, отдавая всю себя сумасшедшей вере в то, что друзья поймут. Друзья поддержат.       — Гермиона, ну это же Малфой! — не выдержав, вспылил Рон, — Он Пожиратель Смерти!       — У него нет метки! — воскликнула Грейнджер похожей интонацией, — Его мать была категорически против её до окончания школы и он смог это избежать!       — Это он тебе сказал?! — прошипел разъярённый Уизли, который, судя по виду, был не прочь встать и уйти, но старался держать себя в руках, — А ты? — он повернулся к Гарри, — Так просто взял и забыл то, что творил этот ублюдок?!       — Если тебе дорога Гермиона, ты примешь её выбор, — на удивление твёрдо заявил тот, действительно заставив Рона задуматься, однако через каких-то пять секунд его лицо напряжённо вытянулось при виде чего-то за её спиной.       Или кого-то. Саундтрек: Formula — Labrinth       В страхе обернувшись, она наткнулась прямо на усмехающийся взгляд Малфоя, который — вот ужас — с уверенным видом вышагивал в их сторону, не отрывая от неё серых глаз, наполненных, помимо привычного самодовольства и твёрдости чем-то таким, отчего её сердце сделало в её груди ощутимый кульбит.       Вмиг забыв о друзьях, она, словно в состоянии транса, встала со стула и замерла, считая его шаги. Шаги, который он сделал к ней.       Раз.       — Чего тебе, Малфой? — прорычал раскрасневшийся Рон, но так и остался незамеченным. Он смотрел только на неё. Видел лишь её глаза и услышал бы только её нежный голос.       Два.       Она ожидала чего угодно. Очередных нападок, оскорблений и насмешек. Выговора за какую-нибудь мелочь.       Три.       Но он сделал то, отчего она оцепенела в изумлении.       Четыре.       Не говоря ни единого слова, игнорируя все направленные на них любопытные взгляды, он резко наклонился к ней и, не дав ей времени, властно впечатался в её рот.       Гермиона распахнула глаза, поначалу никак не реагируя.       Это сон. Это не может быть правдой.       Но раз это сон, она позволит себе немного сойти с ума.       И она раскрыла губы, страстно отвечая на поцелуй, пока его руки требовательно обхватили её лицо.       Толстый фолиант, который она всё ещё держала в руках, с громким стуком приземлился на пол, когда она обвила его шею руками, зарываясь пальцами в шёлковые волосы и приняла окончательное решение:       Поддаться. Целовать. Любить.       Рон издал невнятный, ошалевший звук, и Драко отнял одну ладонь от ее лица, показав ему неприличный жест. А потом вновь прижался к ней. Страстно, горячо, мягко.       А когда он смог оторваться от её губ, встретился с изучающим взглядом Поттера.       Малфой смотрел на неё так, как, на его памяти, ещё не смотрел ни на кого. Так смотрела на него Гермиона; так он сам смотрел на Джинни, проводя дни в бессмысленных мечтах, разъедающих разум. И тогда Гарри подумал, что подруга… всё делает правильно? Полный бред, но этот бред сейчас и был правдой.       Рон злобно скрестил руки на груди, но это всё пройдёт. Их дружба пережила и не такое.       А Драко нежно заправил её прядь за ухо, окончательно объявляя всему Хогвартсу о том, что она его. Заглянул в глубокое озеро её глаз и улыбнулся.       А она улыбнулась в ответ.

***

      Она прижалась щекой к его широкой груди. Обвила руками его торс, а он обнял её за талию, упираясь в её макушку подбородком.       Он принял её. С её грязной кровью, неодобрением общества и родителей в комплекте, зная, что на нём чистокровная ветвь Малфоев оборвётся.       Она приняла его. Со всеми его изъянами и стереотипами, с их спорным прошлым и ещё более ненадёжным настоящим.       Драко нашёл её руку своей и неуверенно сжал её пальцы, не ожидая от себя подобного проявления привязанности. И, почувствовав ее расслабленную улыбку, не сдержал ответную куда-то в темноту.       Их явно ожидает не самое светлое ближайшее будущее. Придётся столкнуться с войной и неодобрением — ненавистью и принятием судьбоносных решений. Но когда в их жизни все было легко?       Бескорыстная любовь без прежних предрассудков — формула их хрупкого счастья, призрачного успеха.       Преграды и трудности — формула острых ощущений.       И они уже выучили обе наизусть.