The thrill formula

Саундтрек: Show & Tell — Melanie Martinez       — Повтори.       На удивление скрипучий голос, кое-как просочившийся сквозь пелену слепой ярости, комом вставшей посреди глотки. Ярости, как никогда придающей сил и убирающей всякую неуместную дрожь в высоком звучании.       — Повтори это слово еще раз и, клянусь Годриком, тебе не поздоровится.       А он… ядовито смеётся, обнажая зубы в безрадостной улыбке.       Смеётся.       Он смеётся над ней.       — И что же, — произнес он, растягивая гласные, — Будешь рассказывать мне заученный наизусть учебник по Истории магии, пока я здесь не сдохну со скуки?       Да ты само остроумие!       Она злобно прищурилась:       — Неужели забыл третий курс?       Малфой презрительно скривил пухлые губы, наверняка чувствуя себя хозяином положения. Чертовым гением манипуляций, насмехающимся над маленькой лохматой девочкой-зубрилой с этой своей резкой, отображающей все его эмоции — хотя он и был уверен, что это не так — мимикой. Раздражающей до неприятных мурашек, беспрестанно бегающих по телу словно надоедливые летние насекомые.       — Ты не посмеешь, — самоуверенный, саркастичный, ни в чем не сомневающийся тон. Ну конечно.       — Кто сказал?       Белые руки стиснуты в кулаки до красных пятен на ладонях.       Не только его руки.       — Не посмеешь, грязнокровка.       Она, чёрт его дери, клянётся…       Ладонь резко взлетает в воздух.       …Что когда-нибудь…       Ненависть в чужих расширившихся глазах.       …Она его убьёт.       Цепкая хватка на запястье, так и не добравшемся до своей цели. Так и не проехавшемуся по вытянувшимся чертам.       — Ты не понимаешь с первого раза, верно? — он сильно скручивает кожу, как если бы захотел сделать «крапивку».       Детское название весьма неожиданно всплыло в голове, порождая значимый контраст. В маггловском детском садике они с ребятами часто делали друг другу подобное — по-дружески, после гордо показывая руку, как бы говоря: «А мне не больно!» и демонстрируя свою «величайшую стойкость» с задранным кверху подбородком.       Малфой же будто вкладывал в свои движения всю свою ярость, которая так прямо читалась радужке стальных глаз. Будто пытался с тем выкрутить ей душу — стереть с лица Земли всякое постыдное напоминание о Гермионе Грейнджер.       Она стиснула зубы от резкой, хотя и не слишком сильной боли, пронзившей тонкое запястье и яростно задёргала рукой в попытке освободиться из захвата длинных пальцев.       — Мы опоздаем на Зелья, Малфой, — сообщил упорно молчавший до этого момента Блейз Забини, чей ленивый взгляд беспрестанно — и до раздражения бесстрастно — бегал от одного участника конфликта к другому.       Тот еще несколько секунд, показавшимися вечностью поедал Гермиону глазами, излучавшими высшую степень нездоровой ненависти на расстояние пары метров как минимум, из-под порядком отросшей светлой чёлки, практически полностью прикрывавшей правый глаз, после чего, не сказав ни слова, яростно развернулся и направился в противоположную сторону.       Показушник.       Показушник с синдромом врождённого расизма.

***

      Она поймала себя на мысли, что вот уже пятнадцать минут возвращается к мыслям о нём.       Ещё чего не хватало.       О да, он её раздражал. Выводил так, что рядом с ним она не могла контролировать себя. Свой гнев, который рациональная Гермиона Грейнджер всегда держала в узде. И по-другому быть просто не могло.       Рядом с ним она не узнавала себя. Никто не узнавал. Кажется, он — единственный человек на планете, которому она бы с превеликим удовольствием, даже не колеблясь, прокусила глотку. Кроме Волан-де-Морта.       Он бесит её — и в нём бесило все. То была привычная детская ярость за одно лишь слово, которое испортило все Мерлин знает сколько лет назад — этим же словом он награждает её и по сей день, считая необходимым каждый Божий день указывать на её место.       Ежедневные стычки с ним стали до безумия привычной вещью, словно они давно успели войти в её распорядок дня, в котором пунктик «Кровавая перепалка с Малфоем» стоял едва ли не после «Почистить зубы».       На Гарри с Роном у него было специально заготовлено десяток новых прозвищ в день, начиная с «Мальчик-на-которого-не-хватило-расчески» и заканчивая взбешенным «Рыжий пиздюк». Создавалось впечатление, что он не спал ночами, выдумывая очередную кличку каждому по паре.       На неё же всегда было одно ёмкое слово — грязнокровка. Будто она настолько не стоила Его Слизеринского Высочества, что на неё он даже не хотел тратить своё... чувство юмора.       Она удовольствовалась тем, что хотя бы мысленно выплюнула последнее сочетание слов прямо в его образ, стоящий перед глазами вот уже... Кажется, вечность.       В некотором роде она поражалась, как в одном человеке может помещаться столько ненависти — столько сарказма и желчи, такое невообразимое количество самомнения и эгоизма.       И, кроме всего вышеперечисленного... она устала.       Чувствовала настоящую усталость, слепленную в один ком с опустошённой обречённостью.       Ей вовсе не доставляли удовольствие скандалы и унижение — да даже унижение соперника. Не доставляло удовольствие доводить слизеринца до ручки — до наивысшей точки кипения бурлящего яда. Временами её даже мучила совесть, презирая ту злобу, копившуюся внутри, с каждым днём становившуюся все отвратней. Она была из тех людей, кто едва ли не ежечасно припоминал себе философские советы отца про бумеранг, жизненно важное добро, каким необходимо отвечать на любое оскорбление и отходчивость, прокручивая их в голове как заевшую пластинку, пока не треснет черепная коробка...       И она стыдилась.       Стыдилась своего праведного гриффиндорского гнева. Она желала жить в собственном светлом мире, несмотря на тёмное окружение, вкладывая в солнечную улыбку неугасимую средь прочих разочарований веру в людей, какими бы наивными и инфантильными не казались все эти мысли...       — Земля вызывает Гермиону Грейнджер!       Гриффиндорка чуть вздрогнула, заслышав наконец достучавшийся до неё голос Рона.       — Еще скажи, что ты так задумалась о дополнительном задании МакГонагалл, — протянул парень, закатив голубые глаза в притворном отчаянии.       — А может и о задании, Рональд, — она вздернула подбородок, — Не у всех, знаешь ли, все мысли ограничиваются Падмой Патил.       Она не смогла сдержать торжествующую полуулыбку при виде заалевших веснушчатых щек.       — Потише, — пробурчал Уизли.       — Да ладно тебе, Рон, весь факультет уже в курсе.       — Заткнись, Гарри.       — Обсуждаем неразделенную любовь Рональда? — подключился тут же подошедший Симус. Подбежавший, если вдаваться в детали.       Гермиона заливисто рассмеялась, с облегчением ощущая, что былой стальной привкус раздражения на языке стремительно исчезает в компании друзей.       Ну вот и всё.       Никаких больше мыслей о...       — О да, это невероятно смешно, — сморщил нос Рон, у которого, кажется, всерьёз испортилось настроение и полушутливо замахнулся на Финнигана пером, что по неведомой причине держал в руках вот уже несколько минут.       — Пошли уже, — улыбнулась Гермиона, покачав головой на подобное мальчишество. Такое привычное, до мурашек родное и близкое душе, но инфантильное мальчишество.       — Так с кем у нас сейчас урок? — блеснул извилинами Поттер.       Девушка приподняла брови:       — Гарри, у тебя склероз? Ты буквально минуту назад так усердно рассматривал своё расписание!       — Склеро... что? — прищурился Рон на название маггловского заболевания.       Она замедлила шаг буквально на полсекунды, вновь вспоминая, какая между ними пропасть. Не слишком глубокая, но достаточно крутая, чтобы сломать пару костей при неудачном падении. И все заболевания, и остальные обыденные вещи, которые они ежедневно упоминают в разговорной речи — все в этом, почему-то всё также новом для неё мире другое. Они никогда не смогут полностью понимать друг друга.       Но она это исправит.       Губы тронула едва заметная улыбка, не слишком вязавшаяся с её обычным образом. Конечно, исправит. Если нужно будет, она вычитает все книги, какие только есть в мире волшебников и будет с ним на одной волне, так же как заставит Рона узнать всё о мире магглов.       Но это все фантазии.       — Со Слизерином, — сквозь зубы проговорила Гермиона, слегка тряхнув копной волос.       А вот и снова оно.       Невесть откуда взявшееся раздражение, неизвестным образом дающее о себе знать в самые неподходящие для этого моменты. Раздражение, которое не закопать поглубже даже при общении с лучшими друзьями.       И как люди с ним справляются?       Как она справлялась с ним раньше?             — Спасибо что ответила, Гермиона, и что бы я без тебя делал? — недовольно пробормотал Рон в пустоту перед собой, приняв наигранно надутый вид под буквально ощутимое в воздухе закатывание глаз подруги.       Гарри и Гермиона синхронно усмехнулись, чуть ускоряя шаг при приближении к кабинету.       — Трансфигурация со Слизерином, — повторил Гарри и сжал губы, просверливая глазами дыру в ничём неповинном листочке расписания уроков, — Что может быть лучше?       Гермиона собиралась ответить Поттеру в своей привычной скептической манере, но прикусила губу, осознавая, что сама сейчас больше всего на свете желает сбежать отсюда — постыдно, низко. Так непохоже на нее. Но это принесло бы ей такое неземное удовлетворение, что от стыда за свою внезапную трусливость хочется провалиться сквозь землю.       Снова видеть Малфоя. В очередной раз встречаться с ним глазами сквозь поднимающуюся откуда-то изнутри обоснованную и нет одновременно злость.       Когда-нибудь они доведут друг друга.       Троица вошла в просторный кабинет, скользнув взглядом по своим привычным местам.       Рон плюхнулся на стул, лениво доставая из потрёпанной временем сумки учебные принадлежности. Грейнджер смерила его самым осуждающим взглядом из её фирменной коллекции, но промолчала, всё-таки решив не высказывать шумному другу своё недовольство.       Когда вошёл Малфой, она беспокойно ёрзала на стуле, нахмурив густые брови и бесшумно шевелила губами, повторяя и без того прекрасно известный ей материал урока, который она бы процитировала даже если бы её разбудили посреди ночи.       Когда вошёл Малфой, она медленно перевела напряженный взгляд на его извечных сопровождающих, кожей чувствуя колючий взгляд ненавистного человека.       Когда он вошёл, она была готова.       Была готова к очередной порции его неисправимой жестокой иронии и необоснованного расизма в сторону не только её, но и, в некоторой степени, её друзей — в частности Рона, чей статус «Предателя крови», по всей видимости, тоже крайне беспокоил белобрысого нахала всю школьную жизнь.       Была готова к испорченному на весь урок настроению и искреннему непониманию — да что же с ним не так, чёрт его дери?       Однако он, вдоволь налюбовавшись на их компанию, просто прошёл к своему месту — нарочито близко, прикасаясь к парте Гарри и Рона кончиками длинных пальцев, так что излишне эмоциональный Уизли злобно покраснел до кончиков ушей, получив на это презрительный изгиб губ мистера Вы-думали-я-так-просто-пройду-мимо-ничего-не-сделав?       Он не сказал ни единого чёртова слова, однако каждый из них почувствовал эту излишне негативную энергию, что передал слизеринец. Одним. Своим. Существованием.       Глубокий вдох. Пожалуй, слишком глубокий.       Краем глаза она увидела, как он садится за парту вместе с Забини, медленно качающим головой на какие-то его слова.       Оставалось надеяться, что на выходе их не ждёт приятный сюрприз-столкновение с ним. Что Малфой и сам не прочь хоть когда-то жить собственной жизнью, к которой их трио не имеет совершенно никакого отношения.       Слишком. Много. Мыслей.       Послышался лёгкий щелчок открывающейся двери, и в класс своей привычной тяжёлой походкой, которая неведомо как сочеталась с выпрямленной, казалось, до хруста спиной, вошла профессор МакГонагалл, впуская в помещение мгновенную тишину.       И понеслось — лекция, прошедшая для Гермионы со скоростью света, на которой она вновь получала по десять баллов для Гриффиндора раз в пять минут, с головой погружаясь в любимый предмет, раз за разом избавляющий от лишних мыслей словно действенный механизм.       Сегодня отличилась Дафна Гринграсс, поднимавшая руку и безупречно отвечавшая на риторические ко всем, кроме Гермионы вопросы МакГонагалл, чем вызвала к себе подобие уважения гриффиндорки, ведь, как ранее казалось Грейнджер, у блондинки в голове не было ничего, кроме эстетичного маникюра и дорогостоящей косметики. Да, кажется, пора начать забывать предубеждения прошлых лет и судить всех по одним лишь внешним данным и принадлежности к змеиному факультету.       Это же такая дурость.       — Профессор МакГонагалл, могу ли я кое-что уточнить?       — Я слушаю Вас, мисс Грейнджер.       Она чувствовала, что всё её существо снова вот-вот бесшумно переключится на режим «заучка», но учителям подобное отношение к заданиям даже льстит.       — Видите ли, я насчёт последнего задания, — чёрт, она снова начала тараторить, — Я его выполнила, но у меня остались некоторые вопросы.       — Мисс Грейнджер! — профессор приподняла тонкие, как ниточка брови, сдвигая очки-половинки так красноречиво, что Гермиона покрылась лёгким стыдливым румянцем, готовая к порции отчитывания… За что бы ни было.       — Я думаю Вам нужно немного отдохнуть, Гермиона, — неожиданно смягчилась Минерва, кладя морщинистую руку ей на плечо, на что Гермиона, не сдержавшись, выпучила глаза. На её памяти профессор МакГонагалл никогда не проявляла такое внимание. Ни к кому, — Как Вы уже знаете, из-за объема данного эссе я дала Вам две недели на его выполнение, — она вновь приподняла брови, — Вы же выполнили его за три дня.       Щёки Гермионы покрылись очаровательным розовым румянцем, рука потянулась немедленно заправить пресловутую каштановую прядь за ухо — вечный признак того, что её и её смущение застигли врасплох.       — Боюсь, — продолжала профессор, едва заметно приподнимая уголок пересохших губ, — Что такими темпами Вы рискуете сильно перетрудиться, мисс Грейнджер. Ведь эссе, смею предположить, не является Вашим единственным дополнительным заданием.       Гермиона пристыженно молчала, сама не понимая, чего именно стыдилась. Ведь рвение к учебе всегда было и остается для учителей более, чем похвальным.       — Я… забочусь о своём будущем, профессор, — наконец подняла глаза Грейнджер.       — О, поверьте, с Вашими амбициями не нужно быть профессором Трелони, чтобы спрогнозировать успех, — сухие губы тронула слабая поощряющая улыбка, — И всё же старайтесь не перебарщивать.       Гермиона безэмоционально кивнула и сдула выбившуюся из причёски пушистую прядь на её прежнее место, не зная, радоваться появившейся по отношению к ней заботе — иногда такой неожиданно необходимой — или злиться.

***

      — Что здесь происходит?!       Она, до глубины души польщенная похвалами декана Гриффиндора, чувствовала себя как никогда окрыленной и радостной, развивая дальнейшие планы на уютный вечер в любимом уединенном месте библиотеки подальше от парочек по углам, которые, по всей видимости, официально признали книжные полки самым романтичным местом для активного исследования ртов друг друга. У Гермионы было так приподнято настроение, что она невесомой, облегченной походкой вылетела из кабинета, кажется, слегка пошатнув в полете своей неподражаемой грацией инородный предмет. У неё не было времени обернуться и, очевидно, по привычке рассыпаться в тревожных извинениях перед сломанным стулом, что-то забывшим под дверью кабинета Трансфигурации. Вместо этого она наткнулась на насмешливый, триумфально-ироничный взгляд, на который она наткнулась вот уже в она-сбилась-со-счета-в-какой раз.       Потрясающе. И она еще надеялась на превосходное настроение?       — Ну надо же, — его губы скривились в презрительной, будто выкованной из льда усмешке, — А я уж думал грязнокровная… ночная бабочка, — Малфой смерил насмешливым взглядом воссоединение её ноги с ножкой деревянного табурета, — так и не соизволит выпорхнуть из норы старухи и почтить нас своим присутствием.       Она выдохнула. Медленно и уверенно, будто убирала из легких само словосочетание «ненависть к Малфою», засевшее в них так прочно, что, казалось, от этого уже не избавиться. Этот словесный яд был одновременно и её проклятием, и сладостным наркотиком, от которого хотелось скорее облизнуть пересохшие губы.       — От ночной бабочки слышу, — Гермиона вздернула подбородок, демонстрируя аккуратный курносый нос.       И вот оно — удовольствие. То самое удовольствие, растекающееся по венам в нужной дозировке при виде взбесившегося Малфоя, который каждый раз наступает на одни и те же грабли, думая, что она — как все его одноразовые, блеклые игрушки; что она стушуется, покраснеет, не сможет подобрать слов и позорно убежит на другой конец школы в слезах унижения.       За все эти годы ты так и не выявил формулу своего маленького успеха, Малфой:       Не стоит недооценивать тех, кто удостоен чести быть твоим врагом.       — Как мило, — оскалился он обманчиво мягким тоном, — У кого-то прорезались лошадиные клыки.       От разнообразия его юмора из года в год начинала кружится голова.       — Подавись уже своим ядом, ублюдок! — выплюнул Рон, в то время как Гермиона едва сдержалась, чтобы не подпрыгнуть от неожиданности. Малфой настолько раздражал ее одним своим присутствием, настолько мастерски выводил её, что она и думать забыла о Гарри с Роном.       Малфой только открыл рот для произнесения очередного верха остроумия, как Гермиона, снова тряхнув спутанными кудрями, повернулась к друзьям и красноречивым закатыванием глаз изобразила единственную здравую мысль за последние пару минут — не обращать внимание на не представляющего свою жизнь без них слизеринца и уйти отсюда как можно скорее, пока настроение окончательно не ушло на дно Марианской впадины.       Рон явно протестовал против этой немыслимой идеи, зато здорово повзрослевший за прошлый год Гарри обреченно округлил глаза качнул ему головой.       — Я смотрю, твои дружки совсем деградировали, Грейнджер? Понимают только язык жестов? — Малфой выгнул тёмную бровь, не желая наконец угомониться.       Гермиона едва не застонала от раздражения, безысходности и ощущения, что каждый день повторяется, каждое событие и сказанное слово предугаданно, а Малфой стал до ужаса привычным раздражителем, беспрестанно маячившим перед глазами словно надоедливая муха.       И это был только сентябрь.       Только начало.

***

      Она отчаянно воззвала к остаткам своей рациональности и поставила себе установку, которая сократит их с Малфоем общение до минимума.       По крайней мере, она на это надеялась.       Это было самое простое и самое сложное действие одновременно — игнорировать. Не дать ему провоцировать себя, пропускать мимо ушей его ледяные замечания, от которых хотелось хорошенько встряхнуться; пытаться, отчаянно пытаться не наброситься на него с кулаками и молиться, чтобы запаса её благородного терпения хватило на то, чтобы шагать с гордо поднятой головой мимо его свиты и не замечать презрения, пожизненно впечатавшееся в их глазах, мыслях, телах. Не замечать, не-замечать-не-замечать-не-замечать.       И совсем это не сложно.       Несложно сидеть за обеденным столом в Большом зале и спиной чувствовать раздраженный взгляд. Редко чувствовать, ведь что Его-высоческому-взгляду так часто делать на её спине?       Проще простого. Легче лёгкого.       Она с каким-то мрачным торжеством расчленяла ни в чём не повинный десерт, ломая его напополам, ещё пополам, еще…       — Он того не стоит, — мягко произнес проницательный Гарри так, чтобы не услышал сидящий рядом Рон, аккуратно вынимая из её рук десертную вилку.       — Кто? Пудинг? — Грейнджер не слишком умело сделала вид, что не поняла о чём речь, невинно хлопая карими глазами.       Гарри вздохнул:       — Ты знаешь, о ком я.       Гермиона остервенело прокручивала в голове мысли, чувства, старательно засовывая и первые, и вторые в мясорубку пофигизма, однако они никак не желали испаряться. Напротив, жужжали, беспомощно кричали ей в уши.       — Я не знаю что со мной, Гарри, — обречённо прошептала Гермиона, заглядывая прямо в ярко-зелёные глаза лучшего друга, — Раньше все это меня никак не волновало. Вообще. Я жила, училась и вспоминала о Малфое только тогда, когда он попадался на глаза. Теперь же злость на него просто не покидает голову, понимаешь?       Гарри кивнул на этот, казалось бы, риторический вопрос, успокаивающе улыбаясь, и Гермиона почувствовала такую щемящую нежность и благодарность к этому мальчишке, который сейчас так искренне и от всей души помогает ей. Вот только кто же поможет ему?..       — Мы многое пережили за прошлый год, — произнес Поттер немного уверенней, когда она приподняла уголки губ в ответ на его заботу, — Мы изменились, нас изменили обстоятельства. Люди в принципе не могут полностью отойти от такого за лето, — радужка изумрудных глаз слегка потемнела, а взгляд грузно затуманился, выдавая тяжкие воспоминания конца пятого курса, — Не переживай, все обязательно встанет на свои места.       Гермиона, не сдержавшись, протянула руку и потрепала друга по и без того лохматой голове в немой благодарности.       Да, к своим шестнадцати годам они уже пережили немалое. Да, события этой нелёгкой жизни в магическом мире потрепали им нервы и изменили характер, закалили волю. Но тогда разве она не должна была измениться в лучшую сторону? Разве не должна была стать взрослее, мудрее? Гарри повзрослел, перестал беспокоиться и пустяках и загоняться по мелочам, как это делают обычные, нормальные подростки. Перестал держать старые обиды, отпустил незначительное и стал всерьёз задумываться о своём будущем, в котором в ближайшие годы не наблюдалось много света. Как бы грустно это ни было, они уже не смогут снова стать теми детьми, которые прыгают от счастья при виде первого снега, бегают по стелющейся в весеннюю пору траве. Но так и должно быть. Так. Должно. Быть.       Тогда почему же она до сих пор трясётся над малозначащими в такое время оценками, почему с каждым днём появляется все больше раздражённых, злобных мыслей о Малфое, который в принципе не стоит внимания её и её друзей со своими извечными насмешками? Почему как только он появляется в поле зрения, руки так и чешутся крикнуть ему что-нибудь такое, отчего он впадёт в ступор и даже сначала не сможет ответить; что-то такое, отчего ему будет так больно, что скрутит живот. Также беспомощно больно, как и ей. Отчего в голове вынашиваются детские, абсолютно глупые и инфантильные планы мести всем, кто скажет ей или Гарри с Роном хотя бы одно обидное слово? Почему же на войне — времени страха и быстрого взросления — она стала ещё младше, стала думать совершенно не о том, что нужно, забивая свою голову несуществующими проблемами, будто её железную логику рывком разорвали пополам?       — О чём вы тут без меня шушукаетесь? — неожиданно подал голос Рон и заговорчески наклонился к ним, прервав её размышления.       — О своём, о девичьем, — туманно заявила Гермиона, едва не прыснув при виде вытянувшегося лица Гарри.       — Да, кем-кем, а девчонкой меня еще никто не называл, — Гарри приподнял брови, — Большое спасибо.       — О Мерлин, — Рон округлил глаза в театральном ужасе, — Ты тот самый Мальчик, Который Стал Девчонкой?       Это, конечно, редкостная тупость, но Гермиона искренне захохотала.

***

      Теперь она твёрдо решила избегать его.       Да, это откровенная трусость и самая детская глупость, на какую только способен её гениальный до самых костей мозг, но после того, как она чуть не разбила нос этому чёртову аристократу из-за его очередного обманчиво-сладкого «грязнокровка», Гермиона поняла, что это не такая уж плохая идея.       Она вот уже шестой год искренне недоумевала, как все эти оскорбления, редкие слёзы на далёком втором курсе и искренняя ненависть с обоих сторон может основываться на крови. На крови.       На крови.       На её чистоте или… цвете.       Это бред полоумных — помешанных и неадекватных, не иначе. Кто вообще придумал эти словосочетания — грязная кровь, чистая кровь; слово — грязнокровка? Голубая кровь, на худой конец.       Грейнджер саркастически хмыкнула. И ещё раз.       Голубая кровь. Как будто кровь того же Малфоя чем-то отличается от её. Это элементарная биология — кровь бывает только красной. По крайней мере, у людей. У всех без исключения. Причём это понятие есть не только в магическом мире — в маггловском мире тоже есть аристократы, у которых, видите ли, голубая кровь.       Она подняла брови и медленно покачала головой. Об этом можно рассуждать вечность, но факт оставался фактом — Малфой провоцировал её этим уже несколько долгих лет. Кажется, это было самым любимым занятием в его жизни, и Гермиона, гиппогриф его задери, не могла не признать, что это получается у него на все «Превосходно», раз она уже неделю буквально срывается на бег при виде него.       И пусть он ржёт над её трусостью сколько захочется — впервые жизни ей было абсолютно наплевать на то, что подумают окружающие. Просто сейчас нужно было сбежать от неправильных мыслей. Неправильных действий.       Жизненно необходимо.       Они всем своим привычным составом золотого трио вышагивают на первый урок из гостиной Гриффиндора так, будто в один из самых узеньких коридоров школы пожаловал сам принц Гарри маггловской Великобритании и его верные слуги.       Рон смотрит на неё с самым эмоциональным недоумением, которое только может отобразиться на его бесконечно алеющим по самые уши веснушчатом лице, Гарри — с таким непривычным для него чересчур мягким пониманием и искренней поддержкой. По лицу Уизли видно, что он вот-вот не выдержит и нарушит немой договор красноречивыми взглядами с Поттером, заключающийся в том, что если первый его участник задаст подруге хотя бы один вопрос, второй убьёт его прямо при свидетелях, спрятав труп в каморке для швабр.       На неё в целом странно косились, ведь она только что мёртвой хваткой вцепилась в руки лучших друзей и буквально убежала, таща ничего не понимающих парней на высоченной скорости своего страха, появившегося при виде Малфоя, шагающего впереди с невозмутимым видом и модельной походкой ровно до тех пор, пока ожившая картина из дурацкой американской комедии не заставила его затормозить в немом изумлении, крикнув вслед весёлой компании что-то не слишком приличное, однако этого Гермиона уже не слышала.       Они приближались к дышащим сыростью подземельям, и чем ближе они были к кабинету Снейпа, тем сильнее паника окутывала всё её нутро, болезненно сжимаясь около горла, а объяснение таковой, очевидно, уже вконец неадекватной реакции — Защита от Тёмных Искусств со Слизерином.       Она не смогла бы объяснить эту подбирающуюся от волнения тошноту даже под страхом смерти, но искренне надеялась, что ей хватит сил полностью это игнорировать.       Они уселись на своё привычное место в «ряду гриффиндорцев», ведь враждующие факультеты всегда сидели по возможности далеко друг от друга, желательно на расстоянии километра.       Ворвавшись в класс словно новый супергерой маггловских комиксов, способности которого — скорость быстрее, чем скорость зимнего ветра и развевание в полёте чёрной мантией, шлейфом выписывающей в воздухе невероятные узоры, профессор Снейп несколько секунд просверлил каждого таким разочарованным взглядом, словно ждал, когда студенты снова начнут вздрагивать от его эпичного появления, как это было на первых курсах ровно до того момента, когда ожидать неожиданное каждую секунду своей жизни вошло у всех в привычку.       — На этом уроке вы будете отрабатывать изученное на прошлом занятии искусство невербального заклинания в парах. Для не слишком блещущих серым веществом, поясняю, — на этих словах он внимательно оглядел весь гриффиндорский ряд, — вы не будете произносить заклинания вслух, а будете работать молча, верно, мистер Поттер?       Гарри только скрипнул зубами, в упор глядя на бывшего профессора зельеварения.       — Итак… Живо сядьте на место, мистер Финниган, я сам распределю вас по парам, — Симус злобно заалел, шёпотом передразнивая Снейпа и обливая всеми возможными помоями, — Мистер Гойл и мистер Томас…       Только не с ним. Только-не-с-ним-только-не-с-ним.       — Мисс Гринграсс и мистер Нотт…       Она что, так многого просит?       — Мистер Поттер и мистер Забини…       Мерлин, пожалуйста, да они же поубивают друг друга…       — Мисс Грейнджер и мистер Долгопупс.       Облегчение свалилось на неё так резко, что она, не подумав, широко улыбнулась и громко выдохнула, не замечая гогочущих за своей спиной слизеринцев, у которых появился повод для подозрения пылкой влюблённости зубрилки Грейнджер в олуха Долгопупса.       — ...Мисс Патил и мисс Булдстроуд, — замолчав, он обвёл сухим взглядом класс, ожидавший указаний, — Приступайте.       Гермиона встала напротив нервно улыбающегося ей Невилла и выдавила ответную улыбку.       — Давай начнём с простого обезоруживающего, — произнесла она то ли вопросительной, то ли утвердительной интонацией, сжимая в руке жёсткое древко палочки.       Невилл неопределенно кивнул.       Гермиона сосредоточилась и чуть погладила палочку, будто пытаясь поместить в неё всю свою магию.       «Экспеллиармус!»       Палочка Невилла прилетела ей в руки.       Невилл смущённо пробормотал подобие похвалы, и она вернула ему оружие, проглотив замечание, что он должен был хотя бы попытаться отбиться.       За прошлый год, посвящённый занятиям в ОД Невилл превосходно овладел обезоруживающим, и именно это подставило под удар её, совершенно не ожидавшей атаки от милого, слегка нелепого Невилла в ту же самую секунду, как палочка прилетела ему в руки. Она отлетела прямо к стене, у которой они тренировались, отстранённо подмечая льющуюся из носа тёплую жидкость с металлическим привкусом.       — О Мерлин, — судя по дрожащему голосу, Невилл был в ужасе, — Гермиона, ты... Я... Я не...       — Всё в порядке, — прохрипела она, ощущая на себе взгляды всего класса.       — Минус десять очков Гриффиндору, мисс Грейнджер, за полное отсутствие реакции на нападение, — пренебрежительно протянул Снейп под аккомпанемент слизеринских насмешек, — Ступайте в больничное крыло.       — Но профессор...       — Ступайте, — невозмутимо повторил он, не желая слышать возражения. Саундтрек: Nurse’s Office — Melanie Martinez       Гермиона поднялась не с первого раза, но когда смогла это сделать, она повернулась спиной к классу и хромающей походкой направилась к двери, кожей ошущая на себе взгляды всех присутствующих — обеспокоенные и ужасающиеся, тревожные и любопытные, ухмыляющиеся и равнодушные.       Она повернула направо в более освещенный коридор и пошла прямиком в… туалет Плаксы Миртл.       Боль поедала её тело почерёдно — то проходилась коротким разрядом по шее, задевая плечо, то бегала по ногам и рукам, делая на них особо сильный акцент. Она прикрывала кровоточащий нос ладонью, чувствуя, как некоторые капли всё же катятся вниз, пачкая форму и пол.       Да, так попасть в настолько нелепую ситуацию ещё не каждый дурак сможет, а тут — только полюбуйтесь, Гермиону Грейнджер пришибло Экспеллиармусом Невилла Долгопупса!       Но это совсем не повод идти в больничное крыло под заботу мадам Помфри, которая будет опекать её как при смерти. Нет, кровь из носа и ссадины на руках — ерунда, и она не собирается из-за этого пропускать целый учебный день.       Жаль, конечно, что её сейчас нет на практике по ЗОТИ, но обстоятельства требуют жертв.       Пошатываясь, она свернула ещё раз и заковыляла в сторону туалета, где она просто умоется и подлечит пару ран. И незачем из-за этого тащиться в лазарет.       — А-а-а, — пискляво протянула Миртл, выглядывая из-за унитаза, — Это ты. А я уж думала, кто пожаловал ко мне в гости…       Полностью её проигнорировав, Гермиона подошла к более-менее работающей раковине и, включив воду, стала умывать наполовину бордовое от засохшей крови лицо.       — Вы с Гарри снова что-то замышляете? — Миртл хихикнула.       Кровь была повсюду — стекала в раковину, незаметно сползая на мокрый пол и смешивалась с лежащей на нём водой, делая её мутно-розовой...       Вскоре привидение наконец осознало, что разговаривать с ним никто не собирается, обиженно хмыкнуло и нырнуло в своё убежище, оглушительно рыдая.       Боль понемногу сходила на нет, крови становилось всё меньше и меньше, и она устало выдохнула, схватившись обеими руками за края шатавшейся от старости раковины.       — Грейнджер?!       Она резко развернулась, одеревенев от ужаса при звуке этого голоса и, к своему ужасу, увидела именно того, кого и ожидала.       — Малфой?! — она скопировала его интонацию, трижды чертыхаясь про себя.       Никуда от него не деться.

***

      Да, устроить такой переполох из-за неуклюжести грязнокровки — идиотизм хуй-его-знает-какой степени.       Долгопупс истерично просил прощения у Поттера и Уизли уже в тысячный раз, а те, на автомате повторяя, что он ни в чём не виноват, то и дело обеспокоенно переглядывались.       Со всех сторон доносился навязчивый шёпот, от которого хотелось засунуть два пальца в рот:       — Да она же была вся в крови!..       — Бедняжка, сильно ударилась…       — Снейп такой бесчувственный!..       К практике возвращаться никто и не думал — в классе стоял вибрирующий в воздухе гул, а профессор стоял посреди этого балагана, презрительно скрестив руки на груди.       Заебали.       Все жалеют бедняжку Грейнджер, ударившуюся о стену, в то время как есть люди с куда большими проблемами.       Он, например.       У Драко была идея о выполнении задания, порученного Тёмным лордом, но её нужно было хорошо обдумать и взвесить все «за» и «против», чего уж точно не сделаешь в таком гвалте.       В целом, в этой шумихе вполне себе можно незаметно выскользнуть, что он и собирался сделать и чего уж точно не скажет мистеру Я-беспокоюсь-за-тебя-Драко, столь неожиданно взволновавшимся его репутацией.       Нашли, блядь, няньку.       Он аккуратно двинулся в сторону выхода из кабинета, поймав настороженный, изучающий взгляд Забини.       Не сейчас, Блейз. Не. Сейчас.       Туалет Миртл был самой глупой идеей, но это место пришло на ум как-то само собой, и он прошёл половину Хогвартса вместе с парочкой этажей точно, прежде чем увидел знакомую дверь.       Он замер.       Какого здесь забыла эта сучка?       Хотя, честно признаться, он почти не удивился. Эта дура всегда имела привычку выкинуть что-нибудь подобное.       — Грейнджер?!       — Малфой?! Саундтрек: Sweet but Psycho — Ava Max       Она даже грёбаную интонацию копировала по-идиотски. Сука, как же она его выводила!       — И давно у нас Миртл сменила имя на «мадам Помфри»?       Она яростно сверкнула огромными глазищами-блюдцами — надо же, какие мы обидчивые! — и рявкнула:       — Не твоё дело, придурок!       — Что ты здесь забыла, Грейнджер?       — А сам? Почему ты не на уроке Защиты, а в женском не действующем туалете, а?       Мерлин, на самом деле он обожал с ней спорить. Обожал доводить её до этих горящих и блестящих глаз — до срывающегося голоса и не желающего слушаться тела. Он обожал, когда она пыталась его ударить, не получая ровным счётом никакого результата, ведь именно в такие моменты он так отчётливо ощущал своё превосходство над ней — маленькой, хрупкой и до смешного эмоциональной — невероятно пылкой, как бы она ни хотела показать себя мудрой и уравновешенной.       — А вот это точно не грязнокровкино дело.       Возможно, это произошло немного раньше, возможно, в этот самый момент, но она будто сорвалась с невидимой, и без того ржавой и шаткой цепи равнодушия, на которой держалась всё это время.       Она начала посылать в Малфоя такой поток заклинаний, что он, не ожидавший такой прыти, едва успевал отрешённо отбивать их.       Он пригнулся, буквально услышав свист красного луча, пролетевшего в сантиметре от его спины и вдруг почувствовал, как в груди скапливается такая слепая, на мгновение позабытая ненависть, что дыхание сбилось само по себе, распространяя по всему телу энергию неведомой силы.       Унижение. Такое унижение.       Одно из этих заклинаний рано или поздно попадёт прямо в него, и тогда он точно убьёт её. Просто, мать её, придушит голыми руками, поставив жирную точку в этой подростковой войне.       Теперь он не защищался — атаковал, и сейчас он делал шаги вперёд, посылая одно проклятие за другим — резко, без заминки, в минуту слабости соперника и довольно ритмично — так, как его учили в клубе дуэльного искусства ещё с первого курса.       На секунду она растерялась, но тут же влилась в ритм — послать, пригнуться; выпустить из палочки яркий луч, увернуться...       О, если бы такие упражнения в невербальной магии случилось увидеть профессору Снейпу, он вынужден был бы поставить «Превосходно» за все последующие задания и экзамены автоматом. Ибо тому мастерству, с каким слизеринец и гриффиндорка — студенты таких же противоположных, как лёд и пламя факультетов — использовали теорию на практике, можно только позавидовать.       Плакса Миртл уже истошно верещала, выкрикивая какие-то слова, которые они не слышали. В этот момент они оглохли. Буквально захлебнулись в своей ядовитой ненависти — ушли из реальности, сметая всё на своём пути и не замечая ничего, кроме друг друга и серых, карих, серо-карих и каре-серых глаз, горящих лишь одной чёрной эмоцией.       Малфой, Грейнджер… Слизерин, Гриффиндор… Иронично, но абсолютно всё, что до этого имело настолько глобальное, одержимое значение сейчас потерялось, оставив каждого врага наедине со своим безумием — со своим и адом, и раем одновременно.       Один, два резких выпадов-взмахов рукой, столько же молниеносных полуприсядов, и вот они приноровились к этому новому, скоростному до головокружения и расплывчатых пятен ритму жизни, в котором они носились как угорелые, словно это никогда и не вызывало усталости и бессилия — словно тело спустя какое-то время не обмякало, не справляясь с непосильной нагрузкой. О нет, в этот час их силы не закончились бы даже при удвоенной скорости, а их энергия сделала бы всё, чтобы рано или поздно подарить необходимую до раскалывающейся от напряжения головы победу. А он даже успел кинуть на неё мимолётный, но осознанный взгляд, оценивая каждую мимическую деталь на исказившемся до неузнаваемости лице.       Пожалуй, он в первый раз за всю свою жизнь признал в ней достойного соперника. То, как она уверенно, упрямо держала волшебную палочку — как беззвучно шептала нужные заклинания, неизвестные практически никому из обычных шестикурсников… Было в этом что-то настолько завораживающее и правильное, что досада разлилась по пальцам держащей оружие руки одним решительным движением, когда он в сотый раз вскинул палочку и попал в стену.       Она словно сошла с ума в один момент — в один чёртов миг, в который что-то тёмное, разрушающее разорвало цепи контроля и дало о себе знать. Кровь будто забурлила в венах от передоза оглушительного, лишающегося рассудка адреналина — от осознания риска, обожаемого всеми гриффиндорцами, кроме неё. Но это в прошлом — это будто было десятилетия, столетия назад. Сейчас же, в мгновение, когда она видела только его звериные, страшные в своей ярости щёлки, бывшие на месте прежде объективно красивых, всегда таких ироничных глаз, чувствуя странную, тёплом отдающую во всём теле эйфорию, Гермиона любила риск больше всего на свете, ибо в данный момент кроме него и такого же психопата напротив неё не существовало ничего.       Грязная, кроваво-туалетная вода, казалось, лилась из всех возможных щелей, заполняя собой всё видимое пространство — шумя так, что на фоне терялись даже истошные, бессвязные крики привидения — и посылала мелкие частички воды прямиком на двух слетевших с катушек соперников, так что они намокали и чертовски замерзали, но…       Это не имело никакого значения — они застряли во времени, не замечали ни скользкого пола, ни приглушённых воплей — всё неожиданно перевесила лишь одна цель — попасть хоть один. Чёртов. Раз.       И вдруг…       Глаза Гермионы загорелись таким ярким, умалишённым огнём, что она сама резко потеряла связь со всем остальным.       Она попала.       Её Остолбеней парализовал Малфоя прямо в грудь, и он с грохотом, смешанным с оглушительным всплеском повалился на каменную плитку, открывая Хогвартсу долгожданную тишину.       Гриффиндорка, как завороженная, всё смотрела и смотрела на его пропитанное водой тело и ступала раз за разом, измеряя расстояние бесшумными шагами и изучая застывшее выражение бессильной борьбы на его лице — стеклянные светлые глаза, в отражении которых она могла разглядеть собственный силуэт и постепенно сошедшую на нет эмоциональность.       Через минуту он вскочил как ошпаренный и тут же попал в капкан карих глаз.       Они стояли посреди разрушенного туалета — мокрые, запыхавшиеся и опустошённые — и с минуту просто смотрели в глаза друг другу то ли со скупым изумлением, то ли с бесконечным недоумением.       Совершенно не желавшие понять друг друга ни при каких других обстоятельствах, кроме этих, чистокровный аристократ и, казалось бы, простая грязнокровная школьница изучали друг друга спокойным, заинтересованным взглядом, пытаясь прочитать всю жизнь по искажённым усталостью, в какой-то мере истеричным смешинкам в глазах.       Нездоровый интерес окончательно перевесил адекватность — его лицо находилось в десяти сантиметрах от её, когда Гермиона зачем-то опустила взгляд на его губы, и…       От шока Гермиона даже перестала дышать.       Она замерла, пытаясь понять, является ли увиденное галлюцинацией. Судя по промелькнувшему в потемневшей радужке осознанию — отнюдь.       Он мгновенно провёл языком по губам с каким-то абсолютно несвойственным ему смятением вкупе с привычной показной злобой и мрачным торжеством, стирая следы нахлынувшего наваждения, будто выступившие капли были чем-то сокровенным — слишком, слишком личным и неправильным. Но она успела увидеть всё, что было нужно.       Кровь.       Чёртова кровь грёбаного голубого цвета.