Сердце ведьмы.

      В лавке неумолимо душно, и даже Юнги — заядлый любитель тёплой погоды, мается от жары, слоняясь от одной части дивана к другой, когда солнце то и дело скрывается за облаками и снова появляется через пару минут. Ещё некоторое время назад от протёртых холодной водой полов несло свежестью и лёгкой прохладой, но теперь ведьме кажется, что даже половицы нагрелись, и наступать на них совершенно не хочется.       Блондин тяжело вздыхает, обмахиваясь ладонью и без лишнего сожаления спихивает с себя Тучку, жавшуюся к его груди. Та презрительно фыркает на него и демонстративно прячется за стойку, решая не показываться на глаза нерадивому хозяину.       Любой покупатель бы однозначно понял настроение Мина и не стал бы упрекать его за то, что он спокойно отдыхает на рабочем месте, но в такую погоду клиентов уж точно не предвиделось. Ещё бы, кому хочется бродить по городу под палящим солнцем, кроме дураков и самоубийц. Юнги в такие невыносимые дни даже закрывается на пару часов позднее, чтобы все желающие и нуждающиеся успели забежать к нему вечером, а не валились с ног от тепловых ударов. Нашатыря не напасёшься.       Ведьма бы сейчас чаю со льдом выпил, да двигаться катастрофически не хотелось. Вот так лежать и смотреть в потолок, думая о том, о сём, было куда приятнее, особенно, когда в открытое окно врывался ветерок, принося с собой немного облегчения.       Плотной завесой стоял аромат трав, на которые пагубно влияла такая жара, поэтому Юнги всё же приходилось пару раз на день вставать и уже магией освежать зелёные росточки. Парню казалось, что с уходом бабушки его возможности возросли, словно она каким-то образом оставила ему часть своих сил. По его доброй и милой старушке Мин, конечно же, безумно скучал, но после того сна чувствовал, что в нём что-то изменилось, и эти перемены пошли на пользу его эмоциональному состоянию в том числе.       Колокольчик на двери громко звякает, и омега, лениво поворачивая голову, надеясь, что ему не придётся вставать и бегать по всему магазинчику в поисках необходимых кому-то отваров.       На пороге стоит Сокджин с такой яркой улыбкой, что Юнги даже не знает, от чего именно глаза слепит: от гостя или от солнца. Цыган кажется неубиваемым, потому что так легко впорхнуть в лавку и изящно примоститься на краю диванчика, закинув ногу на ногу — настоящее искусство.       После произошедшего они достаточно сблизились, и Ким иногда захаживал просто поболтать или поддержать советом и часто, как сейчас, приносил с собой что-нибудь сладкое к чаю, неизменно светя своей ласковой жизнерадостной улыбкой. Мин был очень рад, считая, что обрёл замечательного друга и близкую родственную душу.       — Растекаешься, как глазурь на моих булочках. Вставай, пробовать будем. По новому рецепту, — тормошит Сокджин младшего, зная слабость того к выпечке.       Однако это не мешает ведьме поворчать, сетуя на то, что его отвлекают от созерцания картины своего внутреннего мира, но всё равно сходить наверх за чаем со льдом. К тому времени, как Юнги спустился обратно, цыган уже облюбовал его стойку, выложив несколько разных по форме сладостей на большую тарелку.       — И не лень тебе было ко мне тащиться, — присаживается Мин на стул напротив, ставя на стол стаканы с холодным напитком.       — Совсем нет. Мне очень хотелось, чтобы ты попробовал нашу кухню, хоть она и не так сильно отличается. К тому же, я раскрою секреты своей безупречной готовки только тебе, если ты пообещаешь, что я стану крестником ваших с Хосоком детей, — Сокджин мило и невинно улыбается, при этом выглядя настолько хитро и загадочно, что младший поражается этой хорошо прикрытой двуличности и едва не давится чаем на последних словах.       — Я думаю, нам пока рано об этом говорить, — блондин похлопывает себе по груди, избавляясь от кашля и немного краснея.       — Ой да ладно, мы взрослые люди в конце-концов, — Ким забавно прищуривается, открыто посмеиваясь над младшим. — Или ты сторонник того, что только после брака? Отчасти правильно. Знаешь, у нас, цыган, каждый член семьи получает свой доход. Я уверен, у Хосока он немаленький, а если совместить ваши умения и способности, обеспеченными будете до конца жизни. А если что, весь табор будет вам помогать. Я, например, могу с племянниками сидеть, у меня большой опыт с детьми, а этот негодник Чон их просто обожает…       Мину кажется, что ещё немного, и он не только покраснеет, как помидор, но и закипит, как чайник. С каждым словом Сокджин всё сильнее сжимает его ладони в своих, и это маниакальное желание поняньчиться с кем-то выглядит нездорово. Если сначала младший, может быть, и согласился бы, то теперь точно хорошенько подумает по поводу крестничества и всего остального и с Хосоком посоветуется.       — Всё, Джин, поговорим об этом потом, — не выдерживает омега, отодвигаясь от старшего и пряча лицо в чае.       — Что-то я и правда увлёкся, извини, — виновато улыбается Ким, утирая капельки пота со лба. — Но ты обязательно подумай.       — Джин! — не выдерживая, повышает голос Юнги и неожиданно для самого себя начинает заливисто смеяться вместе с гостем.       Колокольчик на двери снова перезванивает, заставляя обоих поднять взгляд на вошедшего и тут же стать серьёзными. Сокджин даже закашливается, так неудачно откусив перед этим кусочек булочки. Впрочем он тут же вскакивает с места, уважительно склоняя голову, но мужчина останавливает его жестом.       — Я думаю, тебе пора вернуться, Сокджин. Кюнгми очень нужна твоя помощь, — он выделяет слово «очень» особенной интонацией и смотрит нечитаемым взглядом, приказывая подчиниться.       Ким смотрит то на Баро, то на новоиспечённого друга и с едва слышным «прости, рад был повидаться» испаряется из лавки, оставляя их одних.       — Чай хотите? — довольно спокойно спрашивает Юнги, несмотря на дрожь, что одолевает его всего. Юноша вполне понимает, кто перед ним, и чего может стоить ему этот разговор.       — Ты знаешь, кто я? — то ли вопрос, то ли утверждение. Хенсу спокойно притрагивается к тому же стакану, из которого пил Сокджин, не считая это чем-то неправильным. — Вы, молодые, не цените прелести настоящего чая. Это напиток, который издревне был горячим, лёд лишь портит его.       — Я могу поставить чайник, — пожимает плечами омега, не считая нужным отвечать на первый вопрос.       Мужчина одаривает его взглядом, граничащим с чем-то похожим на «ты должен был догадаться и сделать это ещё до моего прихода», который Мин достаточно хладнокровно выдерживает.       — Ты знаешь, зачем я пришёл? — переводит тему Чхве, вальяжно разваливаясь на стуле и почёсывая усы.       — Догадываюсь, — следует короткий ответ.       — И что скажешь? — терпеливо продолжает цыган.       — Я люблю его, — просто и правдиво парирует ведьма, удивлённо вскидывая брови, когда альфа перед ним сначала улыбается, а потом начинает вовсю хохотать.       — Наивные дети. Вы даже отвечаете одинаково, — поясняет Чхве, вдоволь просмеявшись. — Глупые-глупые дети, нарушающие законы и традиции. Когда же вы уже поймёте, что не быть вам вместе.       — Вы можете говорить, что угодно, — сухо и нетерпеливо отвечает Юнги, вскидывая голову. — Мы от своего решения не отступимся, — они с Хосоком уже не раз это обсуждали, каждый раз приходя к одному единственному правильному для них решению. — Его любовь в моём сердце, его слова и поступки в моей душе, его метка на моей шее, и этим всё сказано, — омега твёрд и решителен.       При упоминании метки глаза мужчины недобро сверкнули, а его рука сжала наконечник трости. Он резко перегнулся через стол, схватив юношу за ворот блузы, и грубо дёрнул за него, откинув и самостоятельно убедившись в том, что сказанное Юнги — правда.       — Паршивец, — мужчина достаточно брезгливо отталкивает омегу от себя, приходя в ярость и раздражение. — Он бросит тебя. Заклеймённого, опороченного и никому не нужного. Я уничтожу то, что вы называете чувствами, заставлю возненавидеть друг друга, и тогда вы пожалеете, что попытались, — Баро в гневе страшен, и теперь Мин его даже побаивается, но уязвлённое влюблённое сердце просит отмщения за нанесённое оскорбление.       Юнги поджимает губы, чувствуя, как недовольство вскипает в нём. Никто не смел так с ним обращаться, и даже этому заносчивому, самовлюблённому старому, пусть даже и уважаемому многими альфе, не позволено выражать своё недовольство таким способом.       Воздух вокруг них накаляется и буквально трещит. Блондин чувствует, как энергия сгущается и старается успокоиться, чтобы не навредить ни себе, ни кому-либо ещё.       Его взгляд невзначай падает на циферблат, и глаза омеги расширяются, когда стрелки, как и всё вокруг него, начинают замедляться. В ушах настойчиво стучит, а вместе с тиканьем приходят и голоса, перешёптывающиеся друг с другом. Юнги видит духов Чосансин, знает, кто пришёл ему на выручку, но не понимает, что от него требуется.       Откуда-то появляется свист, треск стекла и противный звук падения предметов на пол. Мин переводит взгляд на окно, видя, что осколки медленно осыпаются, горшки летят с деревянного подоконника, а в воздухе медленно движется серебряная пуля. Парень готов поклясться, что эта та же самая, которой застрелили оленёнка, что они нашли в лесу с Чоном.       Неожиданно снаряд начинает лететь в обратную сторону, цветы взлетают и опускаются на те же места, стекло быстро собирается заново, а стрелки часов набирают прежние обороты.       — И тогда вы пожалеете, что попытались! — снова слышит он и расфокусированно смотрит на мужчину перед собой. Всё встаёт на свои места, и прежде чем блондин успевает хоть что-то сообразить, бросается на цыгана, сбивая того с ног.       Свист и звон разбитого стекла дополняются резкой болью, коснувшийся его левого бока. Последнее, что Юнги видит перед собой, прежде чем потерять сознание, — обеспокоенное лицо бабушки и её протянутые к нему дряхлые, но всё такие же нежные руки.

***

      Вокруг глухая темнота и звенящая тишина. Ни лучика света, ни малейшего звука. Мину кажется, что он застрял в этой пустоте совершенно один, лишь с тяжким грузом на плечах. Ни стен, ни потолков, ни каких-либо других указаний на то, что он находится в помещении. Ни ветерка, ни шелеста деревьев, значит, не на улице.       Слепо двигаясь вперёд и проверяя, нет ли чего-нибудь, обо что можно было бы споткнуться, он медленно движется по намеченному прямому пути. Куда? И сам не знает.       Нельзя положиться ни на зрение, ни на обоняние, ни на осязание. Омега не видит и не чувствует ничего, что могло бы дать подсказку. Он же не умер, верно…?       Ему остаётся только звук собственных шагов и непрекращающийся зов, служащий ему единственным проводником. Сделав ещё несколько шагов, Юнги понимает, что может расслышать слова древней молитвы и постоянно повторяющееся с особой теплотой и нежностью «лисёнок».       Почва под ногами, чем бы она ни была, расходится, лишая ведьму и этого спасительного прошения. Юноша летит вниз, не ударяясь о землю или предполагаемое дно. Мину это прерогатива не нравится от слова «совсем», а голос Хосока, ведущий его сквозь мрак и пустоту, снова возвращается, заставляя нутро блондина принять единственное правильное решение — проснуться.       Эфемерный мир вокруг него наконец обретает краски. Ведьма слышит тихую песню, заставляющую его сердце ёкнуть лишний раз. Спиной он ощущает мягкие простыни и несколько подложенных подушек, а стоит открыть глаза, как тут же хочется их закрыть, потому что яркий свет бьёт беспощадно.       — Джин…? — еле слышно произносит он, замечая снующего туда-сюда по его комнате хёна.       — Ты проснулся, — Ким неверяще хлопает ресницами и тут же опускается на постель, беря руки младшего в свои. — Ну, слава богу, мы все так переживали. Тише, не вставай, тебе нельзя, — предупреждает он попытки блондина приподняться и улыбается мягко и облегчённо. — Хочешь пить? — после слабого кивка, Сокджин аккуратно подносит парню стакан воды, помогая выпить и лечь обратно. — Как себя чувствуешь?       — Как будто из меня все внутренности вытащили и силой запихнули обратно, — пытается шутить Юнги, и по его оценке довольно неудачно, но цыган находит этот ответ удовлетворительным и улыбается, выдыхая.       — Юморишь, значит, жить будешь. Говорить сможешь? Мне жуть, как хочется узнать, что произошло. Не то, что табор, весь город на ушах.       — После твоего ухода Баро угрожал мне, сам знаешь почему. Потом время будто замедлилось, и у меня было видение. Я буквально заглянул в будущее на несколько секунд, увидев вероятность стрельбы. Потом действовал по наитию, а дальше ничего не помню, — Мин прикрывает глаза, размеренно дыша.       — Какой-то сумасшедший, несколько месяцев бегавший по вашему лесу, набрёл на твой дом, один бог знает, зачем ему понадобилось стрелять, но когда его поймали, он всё повторял, что наконец нашёл ведьму и отомстил за смерть друзей, а потом застрелил сам себя. Никто из нас не понял, что это значит…       — Несколько месяцев назад мы с Хосоком нашли в лесу подстреленного охотниками оленёнка. Моя тётя, она же Матушка Кусумдочи — хранительница здешнего леса, не выносит такого обращения с природой. Видимо, этим охотникам, или кем они там были, пришлось заплатить за то, что нарушили покой в жилище духов.       — Ты так спокойно говоришь об этом, — удивляется Сокджин, вскидывая брови. — Она же убила их!       — Кто знает. Может они сами набрели на каких-нибудь диких зверей, изначально отправившись туда, куда путь был заказан. Не нам говорить об этом, ведь мы не знаем правды. Однако, не мне предназначалась эта пуля, я просто защищал Баро. Я сам не понимаю, как это вышло, но моё тело действовало быстрее.       — Как только он выгнал меня, я решил сказать об этом Хосоку. Мы оба слышали выстрел и испугались, боясь, что это господин решил разделить вас таким способом. Я еле удержал этого балбеса в руках, когда он увидел тебя на полу в луже крови…       — Где он сейчас? — прерывает Юнги старшего и нервно сглатывает. — Он ничего не натворил?       — Ну… — Сокджин несколько мнётся, почёсывая ладонь. — Прописал Баро по лицу один раз, сам обработал твою рану и на руках перенёс сюда, запрещая кому-либо подходить. Я еле выпроводил его несколько минут назад. Хосок не отходил от тебя все эти дни, — перечисляет Ким, загибая пальцы.       — Господи, — Мин едва не стонет, представляя, чем им это аукнется. — И долго я был без сознания?       — Два дня. Мы не знали, почему ты не приходишь в себя, поэтому и волновались.       — Скорее всего я потратил все свои силы, поэтому моему магическому сосуду нужно было восстановление. На мне всё быстро заживает, поэтому через неделю-вторую я буду на ногах.       — Отдыхай и постарайся поспать, — Сокджин заботливо поправляет ему одеяло. — Если хочешь, я могу позвать твоего верного дракона.       — Да, пожалуйста, — Юнги хочет видеть своего альфу до дрожи, зная, что с его появлением придёт и спокойствие. Им необходимо обсудить случившееся и решить, что делать дальше.       Парень не слышит, как Ким уходит, желая ему скорейшего выздоровления, а через несколько минут снова слышится топот, и дверь распахивается, пропуская взволнованного Чона в комнату. Ему стоит больших усилий сохранять самообладание.       — Слава богу, ты очнулся… — Хосок практически падает на колени рядом с кроватью и едва находит в себе силы посмотреть на любимого.       Мин видит, что цыган измотан переживаниями о нём и явным недосыпом, да и выглядит он, мягко говоря, не очень. Бледный, осунувшийся, с потухшим огоньком в глазах. Теперь ведьма понимал, как выглядел после смерти бабушки. Эти недели нелегко дались им обоим, и Юнги надеялся, что это последние испытания, выпавшие на долю их любви.       — Именно ты помог мне проснуться, — теперь омеге хочется лишь посмеяться и забыть о произошедшем, как о самом настоящем страшном сне. — Приляг рядом. Мне будет спокойнее, а ты сможешь отдохнуть.       Чон выполняет его просьбу, аккуратно устраиваясь с другой стороны кровати и не менее осторожно обнимая старшего, чтобы не навредить его ещё незажившей ране.       — Мне кажется, что я постарел лет на двадцать, — тихо произносит Хосок, сам пододвигаясь ближе и чувствуя, как Мин осознанно тянется к его теплу.       — Всё позади, мой хороший, — Юнги шепчет, хочет быть ласковым и нежным, потому что наконец понимает — им друг без друга никак. Сейчас Чон нуждается в его утешении и поддержке, а омега — в чужой заботе. — Мы справимся, вот увидишь, — Мин переплетает их пальцы, укладывая поближе к своему гулко стучащему сердцу. — Я люблю тебя, ты же знаешь?       — Знаю, лисёнок, — прикасается губами к чужой макушке. — Как и я тебя. Больше жизни.