Сердце ведьмы.

      — И прямо метлой? — переспрашивает Хосок, от удивления даже громко ударяя по столу.       — А то, — подмигивает ему старушка, заговорчески хихикая. — Юнги на дело горазд. Как что не по его пойдёт, так он сразу всё построит, как надо. Такого щеголянства больше всего не любит, а когда его как безвольную куклу воспринимают и подавно. Вот альфы городские и не спешили с внучком моим связываться, не то, что ты, — весёло прищёлкивает Мин, то и дело смотря в окно и любуясь заходящим солнцем.       В лавке по-прежнему светло и уютно, а травяной дурман, тёплый чай и сладкие булочки затмевают все порывы Хосока уйти, чтобы не мешаться. К тому же, цыган всё-таки пришёл к Юнги, и несмотря на то, что тот отдыхает, сморённый противным насморком и высокой температурой, альфа всё ещё думает остаться и поддержать хёна, ведь ещё и не с пустыми руками пришёл, а от малышей маленький подарочек принёс.       — А я что? — вскидывает брови Чон, закидывая ногу на ногу.       — Ты по-простому, по-человечески, — терпеливо поясняет бабушка, тепло улыбаясь парню. — Без лишней драмы и пафоса. Красиво ухаживал. Заботой, нежностью и уважением внимание заслужил. А твои силу и мужественность мы все увидели. Намджун, вон, до сих пор разукрашенный ходит.       — Боже, я же извинился, — смущённо прикрывает лицо ладонями и Хосок, но не удерживается и начинает смеяться, подхватывая женский хохот.       — Такой альфа и нужен Юнги, — без лишнего лукавства, совершенно серьёзно, добавляет она. — Я буду рада, если и твоя семья примет моего внука. Самой судьбой ваша встреча была предначертана, как в воду глядели.       — Хальмони Кусумдочи сказала совсем наоборот, — хмыкает Чон, но не сильно расстраивается, понимая, что бабушка Мин будет на его стороне, как бы Юнги ни упрямился. Ведьме просто деваться некуда будет, — парень его от себя не отпустит, ведь Хосок слова на ветер не бросает.       — Та брешит она всё, — отмахивается женщина и прячет улыбку в чашке с чаем.       — Подождите, — непонимающе тянет альфа. — Но я же… А… А Юнги?       — Да знал он всё, — подмигивает ему Мин. — Просто сказать не посчитал нужным. Я тебе так скажу, по секрету. Был тут ухажёр один, и обошёлся он с моим внуком, мягко говоря, не очень. Им тоже великое будущее пророчили, но после того случая Юнги во все эти пророчества не особо верит, — переходит на шёпот старушка и склоняется всё ближе к парню. — Зато в тебя, — она легонько тыкает пальцем ему в грудь. — Он верит.       Хосок ничего не отвечает, насупливаясь и обдумывая всё, сказанное госпожой Мин. Его губы трогает едва заметная улыбка, ведь цыган уверен, что их отношения только начинаются, и впереди, если их и ждёт долгая работа над собой и чувствами, то через любые невзгоды они пройдут вместе, рука об руку с уважением и терпением друг к друг, а самое главное — крепкой, пламенной любовью, которая только зарождается в их сердцах, но уже даёт свои сладкие плоды.       — Настанет время, и твоему табору придётся покинуть здешние места, — женщина удобнее усаживается на стуле и подтаскивает к себе пряжу и декоративные ткани, которые чаще использует для обшивки, жалея красивые узоры на полотнах. — Юнги понадобится время, чтобы привыкнуть к цыганским обычаям, а тебе — огромный запас терпения. Да будет небо благосклонно к вашему союзу.       — Думаю, что пока рано говорить о таком, но я не хочу, чтобы Юнги чувствовал себя несчастным, и ни за что не стану принуждать его к чему-то. Здесь его город, а лавка — его дом. Я не смогу заставить его уехать со мной, бросить всё, чем он жил больше двадцати лет своей жизни, поэтому…       — Чем же ты лучше? — обрывает его Мин. — Думаешь, легко тебе в городе будет? Без семьи и братьев названных? Душа у тебя вольная, а дух крепок. Нельзя тебя у нас оставаться, зачахнешь ты, и даже твоя любовь к Юнги не спасёт от съедающей тоски, — женщина усмехается, ловко переплетая ленты между собой. — Придёт то время, когда у Юнги ничего здесь не останется, и только ты должен забрать его из пучины одиночества и отчаяния.       — Но о каком одиночестве вы говорите? — недоумённо переспрашивает Хосок, ничего не понимая. Что должно случиться, чтобы на омегу обрушились такие испытания, суть которых он сам понять не в силах.       — Мой внук уедет и ты, Чон Хосок, сделаешь всё для этого, а посему перст судьбы именно так и был начертан, — щурится она, прислушиваясь к шебуршанию и скрипу наверху. — Не спрашивай меня ни о чём, зову сердца следуй, оно подскажет и нужные знаки вовремя даст. Поднимись лучше и отнеси настойку ребёнку, совсем искрутился бедный мальчик.       Альфа недоумённо смотрит на женщину, но больше ничего не говорит и вопросов лишних не задаёт. Бесшумно отодвигает стул и, беря в руки пузырёк с лечебным варевом, медленно поднимается по небольшой лестнице, ведущей в кухню и дальше в комнату ведьмы.       Ступеньки немного прогибаются под его весом, а половицы издают не совсем приятный скрип, режущий слух. Хосок ведёт ладонью по стенам, удерживая равновесие и разглядывая странные символы, начерченные чем-то похожим на чёрный уголь прямо под потолком. Цыган вскидывает брови, забавно поджимая губы и пытаясь понять, как ему к этому относиться. Нет, если и у него в доме такие же нарисованы будут, никто не поймёт, разве что тётушка. Чон несколько раз ударяет пальцами по косяку и, не дожидаясь приглашения, сам входит в комнату, тихо закрывая за собой дверь.       У Юнги достаточно светло и просторно. Большое окно, не завешанное шторами, стеллаж с разными коробочками и ящичками, которые альфа обещает себе не трогать, помня о том, что Мину это точно не понравится. Письменный стол с хаотично разбросанными по нему книгами, на них и рядом — вырванные из альбомов листочки с изображением растений, пожелтевшая бумага, исписанная длинными текстами вручную, и даже большая лупа, только без ручки.       Хосок берёт один из листков в руки, пытаясь прочитать надписи, сделанные убористым мелким почерком, как слышит тихое:       — Не трожь, чернила могли не просохнуть, — сопровождающееся тихим кашлем и звуками ворочанья по постели.       Цыган тут же откладывает бумагу туда, откуда взял, поворачивается к хозяину комнаты и подходит к кровати, подставляя стул совсем близко и садясь на него.       — Как себя чувствуешь? — он аккуратно касается ладонью чужого лба, тут же отмечая, что тот очень горячий, и, качая головой, смачивает полотенце в тазике с холодной водой, стоявшем на тумбочке, прикладывая тряпку на лоб больного.       — Это всё из-за отваров, которые я перестал принимать. Осложнения перед… — Юнги сглатывает, не зная, как подобрать слова, чтобы закончить предложение, но Хосок и сам всё понимает, едва заметно принюхиваясь.       — Течкой, — Чон крепко сжимает руку омеги в своей, не давая ему отвернуться и зарыться в одеяло. — Юнги, послушай меня…       — Мне сейчас действительно очень не хорошо, — парень тихо басит простуженным голосом и прикрывает глаза, так как сил сопротивляться чему-то нет абсолютно. — Я боюсь того, что может произойти, боюсь своих желаний, потому что омеги почти не контролируют себя в течение таких периодов…       — Разве что у них есть надёжный партнёр, которому можно довериться. Тебе будет легче со мной, а я смогу позаботиться о тебе, хён, — Хосок в своих желаниях настойчив, потому что знает, о чём говорит.       — Ты видишь во мне омегу, я в тебе — своего альфу. Я не хочу ни секса, ни боли, нам просто противопоказано находиться рядом, — Юнги от своего не отступит. Он бы и сейчас был обеими руками за то, чтобы Чон ушёл, дал ему переболеть недельку, спокойно поправиться и вернуться к привычной жизни.       — Клянусь, я и пальцем тебя не трону, лисёнок, — закатывает глаза цыган, шумно вздыхая. — Я всё сказал. Вопрос закрыт, — предупреждает он дальнейшие пререкания и не принимает никаких возражений.       Мин только тихо бурчит себе под нос о несносности некоторых альф, но больше ничего не говорит, усмиряя внутренне недовольство. Он Хосоку доверяет, а потому всего себя вручает вместе с грузом соплей, кашля и усиливающегося с каждым днём, дурманящего, природного запаха.       — Тебе нужно выпить настойку, — назидательно просит Чон, откупоривая склянку и отмеряя нужную дозу.       — Сам эту гадость пей, — совершенно спокойно отзывается Юнги, хмурясь.       — Тэхёни, Чимини и Чонгуки передали тебе кое-что, — ласковым голосом начинает Хосок. — Выпьешь, расскажу. Давай, мой хороший, как ребёнок, ей богу.       — Только ради детей, — вздыхает Мин и, привставая, залпом выпивает указанную альфой дозу, морщась от горьковатого привкуса. — Чего они там уже начудили? — спрашивает он, укладываясь ближе к парню и снова переплетая пальцы.       — Рисунок, — Чон улыбается, свободной рукой поглаживая ведьму по волосам.       — Мини рисовал, Тэхёни раскрашивал, а Гуки восторгался хёнами и чертил цветочки на небе, называя их звёздами? — с тихим смешком и ухмылкой спрашивает омега.       — А ещё они намалевали себя в смешных футболках, чтобы тебя развеселить, нас в обнимку и бабушку Мин со скалкой в одной руке и пирожками в другой, — таким же заговорческим тоном отвечает Хосок, начиная в красках рассказывать, как выглядит рисунок, оставленный им на столе.       Юнги, сражённый болезнью, усталостью и убаюкивающим голосом альфы, молча засыпает, найдя удобное положение и больше не мучаясь от головной боли. Присутствие Чона его успокаивает, и ведьма расслабляется, не боясь закрыть глаза и уснуть, зная, что когда проснётся, Хосок всё ещё будет рядом. Будет держать его за руку, ласково гладить и улыбаться, слыша в ответ тихое, но довольное мурлыканье.