Любопытный случай фривольных чудес на Мальборо стрит (A Curious Case of Miracles on Marlborough Street)

На втором этаже книжного магазина спальня Азирафаэля освещалась одинокой лампой на ночном столике. Слабый свет мерцал на стопках книг и свитков, выстроившихся вдоль стен, и на груде антиквариата вокруг. Позолоченные часы. Персидский ковер. Викторианский шкаф и туалетный столик. Яйцо Фаберже. Коробочка с ладаном и филигранная медная горелка. Он поблескивал на жаккардовых занавесках, обрамлявших широкое, похожее на полумесяц окно со свинцовыми стеклами, за которыми виднелись крыши и беззвездное небо. Азирафаэль лежал посреди огромной медной кровати, одетый только в нижнюю рубашку и пижаму цвета слоновой кости. Он свернулся калачиком на белых фланелевых простынях и кремовом клетчатом пуховом одеяле и смотрел, как проходит ночь, все глубже и глубже погружаясь в пучину своего сознания. В ночь Армагеддона Кроули впустил Азирафаэля в свою квартиру, включил свет и бросил солнечные очки на стол. Когда он вернулся, то обнаружил Азирафаэля спокойно сидящим на полу, у подножия статуи добра и зла. Слабый свет из коридора освещал его затылок, но все остальное было погружено в темноту. Казалось, Азирафаэль сосредоточен на изучении своих сложенных рук. Кроули придвинулся ближе. — Что ты там делаешь? — Больше сесть было негде. — Есть же гостиная. Там офисный стул. — Я не хотел навязываться. Кроули нахмурился, не согласный с подобной логикой, но не стал задавать вопросов. — Ты когда-нибудь разговаривал со Всевышней, Кроули? — Нет, — Кроули сморщил нос. — Ну... иногда. — Она не отвечает, не так ли? — Я никогда не говорю Ей ничего хорошего. Азирафаэль прижал одно колено к груди. — И что это тебе дает? — Я не знаю. Как-то успокаивает. Когда есть кто-то, на кого можно наорать. — Кто-то рядом с тобой, когда ты боишься. — Но все уже позади, — пробормотал Кроули. — Все будет хорошо. — Нет. — единственное слово Азирафаэля повисло в воздухе, как свинец. — Не будет. Кроули сжался и отвернулся, не отвечая, но прежде чем он успел уйти, Азирафаэль снова заговорил:. — Неужели так уж трудно было ожидать от них добра? Кроули остановился на полушаге и снова обернулся. — Ты сейчас о чем? — Я имею в виду ангелов. Быть тем, кем мы всегда себя называем, — объяснил Азирафаэль со спокойной тоскливой грустью в голосе. — Как человечество может преодолевать трудности и тяжелые времена, если у него нет идеалов? Реальной, осязаемой силы, на которую можно равняться? — Он сплел пальцы на коленях. — Что-то большее и более утешительное для них, чем цикл насилия, через который они постоянно проходят. Кроули нервно теребил галстук, но не мешал Азирафаэлю говорить. — Ты видел все, что видел я. Безразличие. Жадность. Страдание. Бойню. — По мере того как Азирафаэль говорил, его лицо все больше и больше старело. — Я просто хочу, чтобы люди чувствовали, что кто-то заботится о них. — Но они этого не делают. — Я знаю. — Азирафаэль поднял брови. — Мне нравится, что люди смотрят на звезды и дают им имена. Мне нравится, что они поют, пишут книги и обнимают друг друга, когда плачут. — Его голос дрогнул, но он справился с ним и продолжил. — Я люблю все те соблазнительные вещи, которые придумали люди. А те, кто должен был их защищать, собирались все это выбросить. Кроули просто стоял в коридоре, совершенно потеряв дар речи. Азирафаэль уставился в темноту. — Надеюсь, они никогда не узнают. Кроули проглотил комок в горле, когда Азирафаэль прикусил губу, и пустота, заполнившая комнату, стала невыносимой. Кроули сделал шаг ближе к сидящему на полу ангелу — затем второй, затем третий — и сел рядом с ним. — Ну... — Он пожал плечами, — мне кажется, ты доказал свою точку зрения. — Как? Кроули положил руку на плечо Азирафаэля. — Тем, что ты у них все еще есть. Азирафаэль то ли всхлипнул, то ли рассмеялся, тихо и хрипло, и прижался к груди Кроули, стиснув его изо всех сил. Кроули обвил его руками в ответ, замыкая круг и прижимая к себе еще плотнее. Азирафаэль приподнял голову, оторвавшись щекой от шеи Кроули. Блики высвечивали его волосы нимбом, устремленный на Кроули взгляд был полон того самого благоговения, которое ангел обычно приберегал лишь для Неба. — О, Кроули... — Азирафаэль провел кончиками пальцев по его спине и погладил красный воротник. — Ты всегда был моим другом, самым добрым и самым верным. Они сидели в молчании, едва не соприкасаясь лбами, на волосок друг от друга, и Азирафаэль с искрой мужества наклонил голову. Первым. Он наклонился ближе — потом заколебался — и снова наклонился ближе... и его веки затрепетали, смыкаясь, когда он поцеловал Кроули. Азирафаэль вцепился в него на мгновение — потом на два — а потом отпрянул, и шесть тысяч лет прежней нерешительности начали ускользать, словно песок сквозь пальцы. Кроули наклонился вперед и снова поцеловал Азирафаэля, а тот погладил его щеку большим пальцем. Два поцелуя превратились в третий. Третий стал еще более отчаянным четвертым. Они все плотнее прижимались друг к другу, вдыхая и выдыхая в унисон, двойное дыхание сливалось в единое, быстрое и прерывистое. Азирафаэль схватил Кроули за плечи, и тот с медленной, осторожной грацией опустил его на спину и распластал по полу. — Мой дорогой, ты действительно уверен? — прошептал ему Азирафаэль. — Ш-ш-ш... — Кроули коснулся губами его горла. — Здесь никого нет. Только мы. Кроули положил тонкую руку рядом с головой Азирафаэля. Тот провел костяшками пальцев по боку Кроули. Кроули ослабил узел его галстука-бабочки, затем осторожно расстегнул пуговицы на жилете и рубашке. Они закрыли глаза, поерзали, притираясь друг к другу, вздохнули и сплелись в извечной борьбе за удовольствие, как герои статуи добра и зла, которая наблюдала за ними из темноты.

***

Вернувшись в настоящее, Азирафаэль перевернулся на другой бок, подтянул колени к груди и глубже зарылся в простыни. Он подтащил вторую подушку, перевернул ее короткой стороной вверх, прижал к себе и подложил угол под подбородок.