Полюби меня, если сможешь

      Вторник, казалось, длился вечность, и мерное постукивание капель по толстому стеклу лишь вгоняло Алана в тоску, как и большинство не то что бы творческих, но не самых просто устроенных людей. Он с ужасом поглядывал на часы, потому что провести бессонную ночь наедине с альфой, каким бы странным и нелюдимым он ни казался, было страшно. Омега не пересмотрел детективов и не думал, что его найдут расчленённым или повешенным, а художника уехавшим по неотложным делам заграницу.       Его пугало другое.       Сейчас перед глазами невообразимо ярко представлялась картина, как самого Алан на поскрипывающем бревне трахает испачканный красками Картер, пыхтя ему в ухо. Омега кривился при мысли об этом, и красочная визуализация секса представлялась ему и мерзкой, и предсказуемой и немного страшной. Он уже недолюбливал этого художника, предрассудки работников, которые отказывались ехать, проклятый день, казавшийся не мгновением в жизни, а целой декадой, за которую любой омега успеет выйти замуж, родить двоих и развестись.       Флорес снова тряхнул головой и беспорядочно начал тыкать мышкой по монитору, отмечая то одном слово жирным, то курсивом и вновь возвращал тексту опрятный вид. Блокнот с вопросами для Картера был переполнен записями, некоторые из которых были дополнены или перечёркнуты вовсе, и Алан не думал добавлять что-нибудь туда, где всё было структурировано и логично. — Алан, может, всё-таки поспишь? — постучавшись, Мэтт зашёл в кабинет и поставил на стол напиток явно из круглосуточного фудтрака с едой, — Ты же сначала не хотел вообще в этот день на работу. Скоро уже полночь, а ты ещё не отходил от компьютера. Может, откажешься? — Мэтт, не дури, — Алан, демонстративно закатив глаза, схватился за напиток, — за это спасибо, — указав на кофе пальцем, продолжил омега, — а будешь курицей-наседкой, урежу премию, — улыбнулся омега, увидев, как ухмыльнулся Мэттью. — Ладно-ладно, понял, босс. Я оставил тебе термос с кофе на тумбочке рядом с фикусом, надеюсь, возьмёшь, — Мэтт прикрыл за собой дверь, бормоча — не зря же тащил термос с собой…       Просидев в кресле ещё немного и оглянувшись на часы, Алан быстро засобирался, прихватил блокнот и тетрадку для важных записей в ходе интервью — брать диктофон не было и мысли. Переслушивать свой голос не было ни сил, ни желания. Позволить другим журналистам писать свою статью он не видел возможным, потому что каждый отдельный случай нужно прожить, и только тот, кто задавал вопросы, слушал, отвечал на них сам мог понять, что нужно писать, а о чём стоит умолчать. — Чёрт, опаздываю!       Омега выругался, когда чуть не снёс фикус, забирая заботливо оставленный термос, попутно пытаясь выключить везде свет. Закрыв дверь и проверив офис на наличие сотрудников, Флорес вздохнул и сел в машину, отправляясь с мыслями о том, что это интервью однозначно будет самым рискованным и пугающим в его жизни.       Дорога до места не показалась омеге сложной, и одолевавшая его в офисе сонливость отступила моментально, когда Алан только взялся за руль. Воспоминания были свежи, и казалось, что на заднем сидении вот-вот появится пьяный альфа с разбитой гитарой. Это заставляло Алан жать на педаль и сжимать руль до боли в пальцах, смотря исключительно вперёд.       С каждым километром домов было всё меньше как и фонарей, подсвечивающих дорогу. Глушь. Всё ещё тёмное небо уводило омегу в неизвестную глубину, в которой его где-то ждал Картер. Посмотрев на мобильник и увидев, что связь работает с перебоями, омега немного разнервничался и чуть не пропустил поворот, который, согласно указаниям приятного голоса, раздающегося из навигатора. Редкий лес высоких деревьев становился ещё худее, но Флорес не замечал этого, стараясь не угодить в грязную яму песочной просёлочной дороги, которую не посчитали нужным заасфальтировать, потому что только дурак поедет в богом забытые дали.       От совсем не стройного ряда деревьев уже не осталось ничего, что напоминало бы о том, что здесь было что-то похожее на лес. Грязная дорога сменилась поляной с зелёной травой, характерной для весенней погоды, и лишь большой дуб с увесистыми ветвями привлекал внимание на этом месте. Алан не выключал фары, осматривая местность и с недоумением не подмечая транспорта, на котором мог бы приехать знаменитый художник. Ни велосипеда, ни телеги на крайний случай. Добирался пешком? Надо бы спросить у этого атлета, как он выдержал этот путь с тем барахлом, за которое отчитался в смске.       И всё же около дуба, на который Алан пристально засмотрелся уже после ехидных комментариев, чётко отличалась фигура человека, большой рюкзак с торчащими не пойми откуда лямками и мольберт, который Фрэнк тащил за собой с усилием. Только при его приближении Алан решился выйти из машины, не выключая фар.       Фрэнк Картер остановился в десяти метрах от двери, за которой наполовину скрывался альфа и поставил мольберт рядом с собой, оглядывая Алан с ног до головы. Его пристальный взгляд буквально проникал в само существо омеги, и ему сразу стало некомфортно, потому что он осознал, что перед ним настоящийальфа. А Картер был как раз таким. На первый беглый взгляд альфа был совершенно типичным, даже скучным: высокий рост, худощавое тело, отчего было поразительно видеть, что он и мог тащить такие тяжести на себе без труда, седые пряди волос, небрежно спускающиеся серебряными нитями на густые брови, щетина, явно колючая, если дотронуться, но взгляд — не тусклый и лишённый сил, какой бывает у альф такого меланхоличного типа, а прямой и глубокий, скользящий по человека без желания разгадать, что из себя представляешь ты, но всё равно буквально вытаскивающий всё, что находится в твоём теле помимо мясной оболочки.       Он не выглядел ни высокомерно, ни омерзительно, но всё равно Алан почувствовал себя неудобно рядом с этим нелюдимым и явно странным альфой, который продолжал смотреть на него. Между ними не было зрительной симпатии, которая бы указала на первичное дружелюбие, не было химии, которую впоследствии называют любовью с первого взгляда романтичные омеги, когда кто-то пытается рассказать ему про знакомство, не было и неприязни. Не было как будто бы ничего. Флорес чувствовал себя пустым листом бумаги, на котором скоро нарисуют какую-нибудь мазню и выбросят в мусорный бак, а сам альфа был тем художником, который выводит красками незатейливый орнамент на каждом, на кого падает его взгляд.       Омега не мог даже сообразить, что сказать этому человеку, который не собирался даже улыбнуться в знак приветствия или подать какой-либо знак, который послужил бы началом коммуникации. Алан был явно в проигрыше и будь он сейчас зверьком, то точно был бы зайцем, за которым гонится волк, дыша ему в длинные уши и спуская на них неприятные капли слюны. — Не предполагал, что придёт омега, — при том, Алан как будто почувствовал нотки удивления в его голосе, — думал, что смогу спихнуть на нерадивого журналюгу хотя бы мольберт, — уже с улыбкой.       Алан заметно расслабился, подумав о том, что Картер, хоть и давил своим присутствием, своей непонятной, абсолютно непредсказуемой энергией, которую он буквально слышал и без запаха альфы, вновь надев блокаторы запахов и объевшись неприятных гормональных таблеток, не был таким уж скользким для восприятия. — Вы сексист? — спросил омега, рассматривая аккуратно спиленные ногти и ожидающе улыбаясь художнику — не тепло и нежно, а будто насмехаясь.       И не такое можно встретить в творческих кругах. Хотя, чего только Алан не видел? И уж художник-сексист, приглашавший журналиста ночью на интервью в глушь, хоть и вдохи в ряд самых странных деятелей культуры, но уж самым отбитым не был точно. — Вечно вы, омеги, сводят всё к политике полов, — вновь приподняв с земли мольберт, альфа развернулся к омеге спиной, — я просто джентльмен.       Флорес усмехнулся ещё раз и закатил глаза, промолчав о том, что джентльмены бывают только в фильмах 80-х и сопливых романах. — Пойдёмте, вы и так опоздали на три минуты, — художник уже отошёл от Алана на пару шагов, — иначе не успеем, скоро светать начнёт.       Алан заглушил машину и выхватил сумку, чтобы поскорее поспеть за Картером, силуэт которого в темноте различался хоть и чётко, но терять его из виду всё равно было страшно. Омега смотрел на длинные ноги альфы и совершенно не внушительную по габаритам спину и удивлялся, как тот может нести рюкзак почти вдвое больше его туловища, ещё и почти размахивать мольбертом, который точно не весил как брелок от автомобиля.       «Удивительный человек», — думал про себя Алан. Прямая походка выдавала и силу, и некоторую грациозность, не присущую альфе, а деликатное замедлившие шага, если дыхание Алана слышно сбивалось, не могло остаться без внимания журналиста, если он является профессионалом.       Шли они не так долго, и, оказывается, где-то на холме есть ровная площадка, на которой неожиданно для омеги находится и небольшая чаша для костра, и массивное бревно, от которого Алану захотелось поёжиться, и прибитая к маленькому деревцу табличка, на которой корявыми буквами были выведены несколько слов на латинском языке. Пока Алан осматривал местность, Фрэнк успел подготовить всё, что, казалось бы, нужно было для работы. Он был бесшумным и совершенно не назойливым, мольберт уже стоял у костра, в котором уже горела пара дровишек, взявшихся непонятно откуда, и расставлены две небольшие палатки, в котором с трудом поместился бы даже Алан, вполне себе миниатюрный по сравнению с Картером. — Это моё любимое место с начала карьеры художника, — заметив интерес омеги к месту и его оснащению, отметил Фрэнк, — здесь я пишу, надеюсь и дышу. — Вы решили ответить на вопросы, которые ещё не были заданы? — Алан на конец бревна, находящийся ближе к мольберту, потому как и свет, и тепло, и возможность видеть часть холста художника прельстили бы любого журналиста, и Флорес не был исключением. — Я решил ответить на самые простые вопросы, которые задал бы и ребёнок, — художник уже делал первые мазки, водя кистью из стороны в сторону, — терпеть не могу банальность. — Поэтому рисуете на холме, где обустроили себе убежище на случай апокалипсиса? — Алан улыбнулся уже искренне, пытаясь своим тоном выказать дружелюбность, несмотря на дерзость.       Альфа постоял с минуту на месте, держа кисть неподвижно, а потом рассмеялся — шумно и как-то компанейски. — На случай апокалипсиса, меня не спасёт даже космический корабль. Я отношусь к категории тех, кто смотрит на жизнь как на миг между двумя неизвестностями. Если бы я был более осторожен, пожалуй, не пришёл бы сам туда, где большая вероятность встретить ночных хищников       Под ногтями Алан затрещали щепки, отчего альфа всё-таки обернулся. — Не бойтесь, я не имел ввиду это место, — альфа повернулся обратно, перехватывая кисть уже другой рукой, — уже и светает.       Флорес шумно выдохнул. — Все джентльмены так пугают омег? — Поверьте, только исключительные и только исключительным омегам, которые вместо работы острят.       На это Алану нечего было сказать. Задав пару штатных вопрос альфе о творчестве в последние годы и планы на будущее и педантично записав каждый ответ так, как он это запомнил, омега замолчал, глядя на костёр. Он заметил, что альфа, уже дождавшись свой долгожданный закат, активно работал над воссозданием чего-то грандиозного, что казалось Алану несколько типичной авангардистской пародией. Поэтому он достал кофе из сумки, всё ещё тёплый и ароматный и начал делать маленькие глотки, чтобы не шуметь и просто наслаждаться создавшейся внезапно уютной атмосферой. — Почему вы не задаёте вопросы? Или это всё, на что способны современные журналисты? — нарушил тишину альфа тягучим голосом, как будто пианист нажал только на одну клавишу и держит её до тут пор, пока звук не угаснет совсем. — Я не хотел мешать вашей работе, — он снова глотнул кофе, — я могу подождать, пока вы закончите. Мне нетрудно.       Альфа явно осёкся. Он развернулся лицом к Алану и даже подошёл ближе, отчего омега лишь сильнее сжал колпачок термоса в руки. Картер подошёл к омеге ближе и перевернул кисточку, прищурившись и как будто что-то измеряя. — После я не смогу сказать ни слова, но сразу предупреждаю, что если в вашем блокноте ещё двадцать таких же тривиальных вопросов, я и вовсе забуду, что вы здесь есть.       Он снова отвернулся к своему мольберту и продолжил что-то вырисовывать на холсте, неожиданно мазнув по середине пестрящего различными красками холста. — Что означает та надпись на табличке? — Алан снова взял блокнот в руки. — Sapere aude, — протянул Картер, — дерзай мыслить. Я всегда любил… нестандартные подходы к жизни. Знаете, нет ничего лучше, чем быть смелым — в мыслях, а затем перетекать самому в искусство, в действия. Так всегда кажется, что жизнь течёт вслед за твоей мыслью, за тем, что придумано тобой и тобой же воссоздано. — Поэтому вы связались с Луисом, вашим мужем? Вы же называли его своей жизнью. Его появление началось с ваших неординарных мыслей или нынешняя философия не подходит под любовь вашей жизни?       Альфа как-то внезапно напрягся и расправил плечи, отложив кисть. Он приблизился к Алану с молниеносной скоростью и пристально смотрел в глаза. — Всех журналюг учат лезть в личную жизнь? Вы же вроде бы журнал об искусстве, так и пишите о нём! — Он чуть отдалился от Флорес, всё ещё немного нависая над ним, — вот тебе понравится, омега, если я спрошу, откуда на тебе, несмотря на запах сильных гормональных шайб всё ещё сильный запах альфы, хоть и несвежий? Вот тебе понравится? — он даже не смотрел более на Алана, — Ответ я знаю и сам. Завизжишь, как типичная омега, ещё и скажешь, что это не моё собачье дело. Так вот. В данном случае я ничем не отличаюсь от омег.       И он отдалился и продолжил мазать свою работу снова.       Алан шумно выдохнул. Да уж, если бы фанаты-омеги услышали этот ответ, они бы разочаровались и в Алане, и в Фрэнке, поэтому этот вопрос лучше пропустить.       Где-то на горизонте уже хорошо виднелось солнце, а интервью продолжалось. У Алан ещё были вопросы, а у Картера были на них ответы.