Полюби меня, если сможешь

            Утренний свет буквально пробирался под кожу, и омега, немного постанывая и морща нос от яркости тёплых лучей, зажмурился. Морщинки на лице зрелого омеги не казались глубокими, но все же были отчётливо видны при свете дня. Сейчас они были не столько заметны, сколько покрасневшая от удара щека и распухший нос, где тонкой струёй засохла кровь.       Немного не осознавая, что делает, Алан прикоснулся к лицу рукой, пытаясь защититься от солнечного света. Нос обожгло новой волной боли, и омега открыл глаза. Картинки, мелькающие друг за другом в голове, ясно вставали перед глазами, и у Алана невольно начали капать слёзы.       Липкие прикосновения, дыхание альфы за нежным ушком, болезненные толчки и кровь, которая струилась по бёдрам, слишком ярко виднелись ему. Нет. Не может быть. Почему он?       Алан попытался приподняться на кровати, но острая боль, поразившая анус при движении, заставила его лечь обратно. Он ещё не осознавал, насколько изменилась его жизнь, но, видимо, начинал. Ужасные боли, ощущение рук на своём теле заставляли омегу казаться самому себе ничтожным, жалким. Мерзко, как же мерзко ощущать на себе все это!       Стереть, срочно стереть с себя все это. Алан снова закопошился на кровати, делая усилие над собой, чтобы встать. Его буквально трясло. Кожу жгло от воспоминаний цепких ладоней, которые вот-вот сожмут его, и нежная плоть потрескается или того хуже сгорит от боли. Ноги потряхивало от бессилия, а руки пытались придерживаться стену, чтобы не упасть. Он слаб, очень слаб. Неустойчиво ступая по полу, он пытался, невзирая на жгучую боль, дойти до ванны, чтобы смыть, смыть с себя те прикосновения, которые самым мерзким образом забрал тот альфа.       Он должен быть сильным, стойким омегой, чтобы жить. Алан слышал, что многие омеги впадали в депрессию, не выходили из дома и испытывали жуткую фобию по отношению к альфам. Нет. Он обязательно забудет, отпустит эту боль и никогда, никогда не будет вспоминать о том, что было. Алан всегда гордился своим стоицизмом и умением справляться с любыми проблемами. Он сможет.       Неловко опираясь на раковину, Алан решил поднять глаза. Ссадины и шрамы ведь красят мужчин, да? Тогда почему сейчас он выглядит жалко? Алан смотрел в зеркало и видел в нем свой страх. Тусклый, потерянный, по-настоящему «омежий» взгляд, засохший след крови, тянущийся от ноздри к губному желобку, разбитая щека и трясущиеся руки делали его даже трогательным, отчего у Алана заслезились глаза.       Он не сильный. Он просто омега, раненный, уничтоженный альфьей жестокостью, омега. Алан чувствовал, что он ломается. Убеждения, убеждения, убеждения… Сильный, независимый, успешный. Где он сейчас? Где тот Алан, которого он знал?       Сейчас перед ним был другой Алан. Тот, который мог позволить себе плакать, кричать, убиваться от боли. От себя становилось тошно. Тошно и почему-то обидно. Он слабый. Маленький, хороший омега, которого лишили девственности, лишили его чести и гордости, зажав у стены его собственного дома и показав, что он есть на самом деле.       И Алан заплакал. Он чувствовал себя ничтожным, жалким и маленьким. Почему-то захотелось к папе. Хотелось, чтобы кто-то близкий, очень близкий был рядом. И от этого было более тошно. Никого не было. Омега был совершенно один.       Ему было все равно, что горячие слёзы обиды и жалости к самому себе ещё больше жгли и без того травмированное лицо, что руки, вялые и обессиленные, вот-вот согнутся, и он упадёт.       Алан рыдал. Рыдал, как маленький ребёнок, потерявший самое дорогое. Последний раз он ревел, когда потерял папу. Стоя на похоронах, будучи уже пятнадцатилетним парнем, он позволил себе не хныкать или тихо утирать слёзы пальцами или платком, а рыдать. И он стоял, пока подрагивали плечи, и выл от боли, от несправедливости жизни, от потери самого дорого, что есть на свете.       Сейчас он плакал из-за другого. Собранный по частицам Алан, уже зрелый и состоятельный, плакал иначе. Он жалел себя, жалел папу, которому пообещал быть счастливым, свою гордость и уважение к себе, что он стал кем-то, кем-то, кого можно назвать личностью в полном масштабе этого слова.       А что сейчас? Что в этом зеркале? Униженный, разбитый, бесполезный и слабый омега? Нет. Не может такого быть. Только не с ним, только не сейчас, когда жизнь начала налаживаться.       Затуманенные от слез глаза и сфокусированный на своих проблемах разум, не дали омеге услышать, как в дверной скважинке поворачивался ключ. Алан просто стоят и плакал, даже не смотря в зеркало. Противно, противно, просто омерзительно!       А на кухонном столе уже стоял пакет, который альфа начал разгружать от содержимого. В большей степени, конечно, пива. Такого, которое обыкновенно покупают под просмотр футбольного матча или рыбу. В стеклянных бутылках и с незамысловатой записью на этикетках. Из кармана Уилфред достал сигареты и небрежно бросил на стол.       Откуда-то доносились тихие всхлипывания, и альфа, уже освободившийся от хозяйских обязанностей, пошёл искать омегу, который почему-то рыдал.       Приоткрыв дверь ванной комнаты, Уилфред увидел Алана, имя которого узнал из паспорта, который нашёл после того, как перенёс потерявшего сознание омегу на кровать и выспался на его кровати, прижимая к себе омежье тело. Он знатно порылся в его вещах, пытаясь найти что-то интересное, вдыхал приятный аромат, исходящий от футболок и нижнего белья, и пытался узнать, чем живёт омега. Альфа пытался даже разблокировать его ноутбук, но пароль так и не удалось подобрать. Да и похмелье, обжигающее горло, требовало либо что-то, что поможет от него избавиться, либо следующий приём алкоголя, поэтому Фред, как его называли по обыкновению, не стал тратить время на такие глупости.       Он прибрался в квартире, чтобы не пораниться об осколки и принёс кое-что в дом, чтобы было банально что-то пожрать и выпить.       Сейчас он смотрел на омегу, который стоял перед ним, и видел подрагивающие от всхлипываний плечи и трясущиеся руки, опирающиеся на края раковины. О том, что служило причиной рыданий, Фред старался даже не думать. Омеги все такие — просто суки, желающие крепкий член и поклонения альф, которого добиваются разными способами. Алан не был исключением. Такой же манящий своим действиями омега, сейчас беззащитный и открытый, явно хотящий, чтобы его накрыл сильный альфа.       Он подошел к омеге сзади, схватив за талию и давая понять, что он готов заполнить его, показать силу, которая присуща альфе.       Алан сначала и не понял, что происходит, а потом широко открыл глаза и посмотрел в зеркало, видя за собой крепкое тело альфы и чувствуя, как чужой стояк упирается в него. От испуга он попытался вырваться из рук альфы, царапая тыльную сторону его ладоней, начиная кричать, моля его отпустить.       Альфа только рассмеялся в ответ на его действия и перехватил его тело вместе с руками, чтобы у омеги не было и шанса вырваться. — Не думал, зайка, что ты будешь делать все, чтобы я тебя трахнул, — он прикусил ухо омеги, не обращая внимание на то, что у того сильнее потекли слёзы, — меня всегда возбуждали беззащитные омеги, которые только и ждут, чтобы их нагнули.       И он начал проходиться поцелуями по всей шее омеги, пока тот крутил головой и пытался сделать все, чтобы ни одна часть тела альфы, его не касалась.       Омега ненавидел себя, свою беспомощность против этого альфы, против чужой превосходящей силы и проклинал тот день, когда родился омегой. — Стой, стой! Не надо, пожалуйста! — он сдавался, пытался уговорить альфу не делает этого больше, — умоляю тебя, не нужно!       У него просто уже не оставалось никаких сил, ни думать о том, что может произойти, он просто старался выбраться, уйти, выкарабкаться из этого ада, в который был загнан поневоле. — Что такое, Алан? — омега вздрогнул, когда альфа произнёс его имя, — я тебе не нравлюсь или ты не хочешь трахаться? А?       Уилфред специально вжал Алана в раковину бёдрами и дал почувствовать, насколько он возбуждён, крепче сжимая руки вокруг тела омеги, буквально показывая ему, что он серьезно настроен его трахнуть, и это неизбежно.       — Понимаешь, у тебя нет выбора, Фред хочет — Фред делает. Тем более я вижу по глазам, что ты этого хочешь, — он снял с Алана домашние штаны, которые одевал сам, и самые развратные трусы, что нарыл в ящике у омеги, — но только от тебя зависит, — альфа провёл между ягодиц у омеги, чувствуя, как тот вздрагивает от неприятных ощущений, — использую ли я крем, чтобы трахнуть тебя, или нет. Выбор за тобой.       Уилфред знал, на что надо нажимать. Как бы омежки не любили грубый секс, «на сухую» им заниматься никто не хотел, и он не думал, что Алан, этот чертов строптивый стервец, ведущий себя как ангел, был мазохистом. Альфа чувствовал, как омега перестал дергаться в его руках, но дрожал и плакал.       «Все равно что-то хочет от меня, сука! Блядская омежья натура, всегда пытаются вызвать жалость и посадить мужика под каблук!» — думал Фред.       Обозлённый на омегу, он быстрее выпустил его из своих стальных объятий и нагнул его лицом к раковине, чтобы не видеть его слез и синяков, все-таки омег они не красят. Фред достал крем для рук с полки и постарался аккуратно запихнуть палец в омегу, но тот начал шипеть, видимо, от боли, а красный, воспалённый анус от небережных проникновений только сжимался, никак не желая впускать в себя что-то.       Но Фред не мог себя сдерживать. Возбуждение подходило к пику, а узкий, покорённый омега манил альфу, почувствовавшего себя мужчиной, самцом, который властвует над омегой, как и должно быть в природе.       Он начал целовать шею Алана снова, нежно покусывая и пытаясь расслабить омегу, дыша на него перегаром, который не успел смешаться с запахом только купленного пива, потому что сначала омеги, а потом все остальное, чтобы не нажраться как свинья и не смочь кого-то трахнуть.       Наконец ему удалось ввести палец в дрожащего от всхлипывания омегу и даже начать его разрабатывать для проникновения. Но такие ласки были чужды Фреду, и подготовка омеги к сексу мало его волновала, если он мог в него войти. Когда два пальца более менее без сопротивления входили в Алана, он решил, что пора.       Омега услышал звук расстёгивающейся ширинки, и понял, что это снова начало конца. Конца его как личности, как омеги. И ему снова захотелось звать на помощь, рыдать, и он что раз пожалел, что у него в доме звукоизоляция. Он попытался привстать, опираясь на раковину, как-то вырваться, когда альфа пытался приставить член к анальному отверстию, но альфа только цокнул языком и сказал пару обидных слов, посмеявшись, и вошёл в него.       Алан снова умирал медленно и мучительно, желая, чтобы небеса забрали его к себе, пока этот мерзкий альфа вколачивался в него сзади. Он не хотел поднимать голову, чтобы видеть его лицо, чтобы ещё хоть что-то от этого существа узнать, рассмотреть. Нет. Алан желал, чтобы оно покинули его жизнь. Прямо сейчас, прямо в этот момент, когда мерзкий отросток входит в его тело, и ранит не столько организм, сколько его измученную душу, сердце омеги — нежное и хрупкое. Сейчас Алан понимал, что значит быть омегой. До этого он не задумывался об этом, и гендерные роли, особенности и отличия его не волновали. Но теперь, когда мерзкий, противный альфа стоял сзади и доминировал над ним, Алан понимал, насколько омега слабое и беззащитное существо, нуждающееся в защите, в ком-то.       Он старался не замечать, как альфа стонет от удовольствия, как хрипит, когда входит в его тело и как двигает его бёдра навстречу своим толчкам.       Он зажмурился и пытался абстрагироваться от реальности, стать на минуту тем самым мечтателем, который живёт в своих иллюзиях. Омега отчаянно старался вспомнить что-то хорошее, чтобы перестать чувствовать то, что происходило на самом деле. Он не мог не чувствовать, а очень хотел. Невероятно хотел не испытывать боли, не слышать, не понимать, что происходит. Но нет. Это невозможно. Слишком живы фрикции альфы-мучителя, слишком громкие его стоны, слишком… Все слишком. И Алан не знал, что ему делать.       Он удерживал себя руками над раковиной, чтобы не упасть в неё лицом или не впечатлился макушкой в стену, пока альфа раскачивает его тело вместе со своими бёдрами. Он просто устал. Сейчас он видел все не так, как после работы, когда уставший, обессиленный, он не мог ощутить все, что было. Все иначе.       Он чувствовал, как фрикции альфы становятся более глубокими, как он сильнее стал сдавливать руками его бёдра, и как самому Алана от этого тошно.       — Скажи мое имя, Алан, скажи, — простонал альфа, — скажи, что хочешь, чтобы я в тебя кончил, Алан!       И для верности своих действий, альфа вошёл слишком резко, слишком глубоко… Слишком убедительно, чтобы Алан его ослушался. — П-п-пожалуйста, к-к-кончи в м-м-меня, Ф-ф-фред! — трясущимся голосом прокричал Алан, чтобы его услышали и не мучили.       Он знал, что это скоро кончится, что мучения прекратятся. Ведь после ночи неизбежно наступает рассвет.       И чувствуя, как кончает альфа, Алан плачет. И его рвёт. Но он рад, что хоть что-то омрачает оргазм этому ублюдку, который с отвращением сразу же выходит из его тела, и половину спермы выплескивает на спину.       Хоть в чем-то омега чувствует, что победил. Ненадолго, но все-таки.