Полюби меня, если сможешь

      Прошла всего пара мгновений, и незнакомец преодолел расстояние, разделявшее его с Аланом. Его руки тряслись от неконтролируемой злости, а выступившие на скулах желваки совершенно не придавали обаяния. Флореса задело гитарой с оборванными струнами, которая в вазу, быстро схватили за руку и сжали с силой. Послышался звук бьющегося стекла. Та самая ваза, которая Флоресу подарили на день рождения сотрудники, была разбита ударом разъярённого альфы, которого он знал от силы полчаса. — Убью тебя, сука! — альфа обдавал Алана жутким перегаром, намеренно приближаясь к его лицу, — ты знаешь, сколько она стоила? — Он указал на гитару свободной рукой, переводя свирепый, мутный взгляд с Флореса на инструмент. — Я всё оплачу, — Алан, будто стараясь успокоить разъярённого альфу, говорил нарочито тихо, — отпустите меня, — и примиряющим жестом поднял руки, будто показывая, что он не представляет никакой угрозы. Жалко и не нужно.       Внезапно альфа размахнулся — послышался удар. Щёку нещадно жгло, а от силы удара и обиды потекли слёзы. Алан впервые получил пощёчину. Омега прижал руки к лицу, которые тут же оказались в крепком захвате альфьих рук. Фильтры выпали из носа, и омегу обдало неприятным ароматом альфы, который даже не пах собою: смесь алкогольных напитков и каких-то специфических растений перебивала истинный запах, что заставило омегу скорчиться. До сих пор пьяный и неадекватный, альфа часто дышал, упираясь носом в шею омеги, будто пытаясь вдохнуть его естественный аромат. Омеге было противно — его ещё никто не прижимал к стене, чуть ли не прикасаясь губами к шее. Его затошнило. Парень часто задышал ртом — ему хотелось скорее выбраться из захвата альфы.       Флорес никогда не дрался — жизнь не приучила его к тяжёлым условиям. Но сейчас, когда им двигал инстинкт, присущий каждому живому существу — сделать всё, чтобы выжить, он не колебался. Алан своим коленом попытался ударить альфу в живот, стараясь задеть солнечное сплетение, а руками, заключёнными стальной хваткой альфы, пытался быстро вырваться. Он хаотично двигался, стараясь нанести альфе хоть какой-то урон. Его сил не хватало на то, чтобы нанести незнакомцу тяжёлые увечья, но инстинкт самосохранения был выше любого другого, заставляя драться не на равных. И хоть Алан презирал всё, что было связано с этим понятием, считая себя цивилизованным омегой, ему было не до раздумий: он был готов кусаться, бить, царапаться и кричать, лишь бы уйти живым.       И Алан, отодвинув от себя лицо неприятного альфы, который в пьяном угаре бормотал несвязные вещи, пытался бить его ногами поочерёдно. Омега и наступал на ноги альфе, и вырывал руки, но тот только стоял, смотря сквозь него мутным взглядом, находясь будто в прострации. — Не рыпайся! — зажимая его рот ладонью, которая тут же была до крови прокусана, шипел альфа, — ты, блядь, меня укусил, урод!       И альфа, смотря на ладонь, сильнее прижал омегу к стене. — Отпусти меня, отпусти, — кричал Алана, пытаясь ударить кулаками этого неприятного типа, которого сам же спас.       Альфа снова размахнулся, но что-то остановило его. — Ты приятно пахнешь, — проведя носом, он лизнул его в шею, — настоящая сучка!       И быстро перевернул Алана спиной к себе, беспардонно шаря рукой по ягодице. Он прижимал его своей массой к стене, и Флорес чувствовал, как при каждом движении альфы его щека горит от возни по рельефной стене. — Пусти меня, пусти! — Алан ёрзал, пытаясь увернуться от раздражающих прикосновений альфы. Нереально было передать, какие ощущения давали его руки — они буквально метили Флореса своим присутствием на самых интимных местах.       Альфа укусил его в шею, запуская пальцы в штаны. Его руки, потные и горячие, явно не воодушевляли омегу, и Алан не знал, как его ещё не потянуло блевать. Сжав ягодицы, Флорес вновь попытался вырваться, но тот, кто стоял позади, явно не рассчитывал оставить то, что в нормальной обстановке можно было бы назвать прелюдией.       Он буквально вжался стояком между ног омеги, переместив одну руку на его волосы, немного оттягивая: — Буду ебашить не на гитаре, а в твоей тощей задницей, — легко, почти любовно мазнув по красной щеке губами, мурлыкал альфа, — жаль только, что гитара одна, а блядей много, — и он толкнул внутрь омеги сразу два пальца.       Алан едва сдерживал слёзы. Противное скольжение не очень миниатюрных пальцев явно не могли вызвать возбуждения, а альфа, мнивший себя великим любовником, действовал уверенно, будто и не чувствовал сопротивлении туго сжимавшегося колечка мышц. — — Чего это ты не течёшь? — альфа удивлённо хмыкнул, смотря на сухие пальцы, вытащенные из ануса, — тугая, фригидная шлюха!       Алан никогда не думал расстаться с девственностью так: в собственной разгромленной квартире, с синяками и прокушенной до крови шеей, прижатый к стене щекой как в детективных историях об изнасилованных, убитых омегах. Он не понимал, что чувствует сейчас, не мог представить, что это, именно это происходит с ним — Аланом Флоресом, приличным омегой-карьеристом, любящим жизнь и людей. За что бог так сурово наказывает его? — Сука, чего ты такой амёбный? — альфа сзади начал возиться с брюками, бормоча что-то под нос, что слышно было урывками, — хоть бы выгнулся… поэротичнее что ли… — тяжелый вздох, — на тебе, блядь настоящая… все вы такие… не люблю… ненавижу… таких как ты!       Алан всхлипнул. Мучительно, мучительно долго тянулись секунды. Слова, грязные, похабные, едкие сопровождали тяжёлое дыхание альфы, который не мог думать про себя, продолжая бормотать постоянные оскорбления. Омега из последних сил попытался вырваться, когда услышал, как пряжка ремня звонко стукнулась о пол, а на поясницу с силой надавила ладонь, выгибая спину, отчего щека Алана неприятно терлась об обои, явно оставляя красные следы. — Вот, омега, — альфа начал раздвигать ягодицы Алана, иногда большим пальцем нажимая на колечко ануса, — скоро будешь визжать подо мной как последняя сука, все вы такие, похабные бляди!       Альфа придерживал рукой одну ягодицу, поднося ладонь к лицу и сплёвывая.       Алану стало не по себе. Издевается, урод. Он думал только о том, когда это все прекратится. Отвратительный альфа за его спиной, гнусные комментарии, прикосновения, обжигающие кожу — все это омега ненавидел, но больше всего он ненавидел ожидание, хоть и всегда считал, что нельзя ненавидеть мысль. Мысль о том, что омежья гордость, честь и достоинство останутся с ним, этим пахнущем маргинальной жутью альфой, который не достоин, не достоин звания мужчины и альфы. Мусор, никчёмный мусор, который вызывает только ненависть.       Моментально засыхающая слюна в дырочке неприятно холодила, несмотря на обжигающие шершавые пальцы, пытающиеся протолкнуться как можно дальше. Вторая рука, с силой оттягивающая ягодицу волновала не меньше. Глупые комментарии «сучка, потечешь у меня», «кончишь на узле», «вкусная блядь» и другие, которые Алан не смог запомнить, казались унизительными. Издевательство. Унижение. Грязь. Как ещё можно описать это? Флорес не знал. Урод, пытающийся растянуть его для проникновения, издевался над ним, заигрывал, пускай и в такой форме. От этого ещё более тошно. — Чего молчишь, ущербный?! Не течёшь, не говоришь… Рот твой занять что ли, а то бесполезная штука, раз болтать не можешь?! — Альфа рассмеялся, — Или не нравится? Любишь, когда тебя дерут без смазки? — И шлёпнул Алана по ягодице.       Омега и не думал отвечать, не думал брыкаться или показывать слёзы. Игра. Это просто игра для этого урода. Он развлекался, оттягивая неизбежное. Чем больше омега оказывал сопротивление, взаимодействовал с ним, тем больше это разжигало азарт в альфе. Такие любили громкие выступления и излишне актерство. Алан не сомневался, что сегодня его трахнут. И не сомневался, что сделают это со всей присущей гнилью, которая только может исходить из человека. Человек… Какое громкое слово! И какой маленький смысл, маленькое существо заключено в этих буквах. — Н-да… не омега, а никчёмная дырка, — альфа начал активнее копошиться сзади, — может, член в заднице заставит тебя быть поразговорчивее!       И альфа приставил головку к анусу, вынуждая Алана заёрзать и всхлипнуть. Омега не думал, никогда не думал, что будет молить кого-то о пощаде, будет унижаться и плакать, плакать как ребёнок, желая оказаться в объятиях папы. — Н-н-не надо, пожалуйста! — Алан всхлипывал и бил кулаком в стену, — не надо!       Но было уже поздно. Поздно было ещё тогда, когда он подобрал этого альфу. Поздно, когда работал на износ, был продуктивным. Как смешно сейчас звучали эти слова в голове! Смешно. Смешно до боли в груди, в которой не оставалось омежьего достоинства. Алан не делил людей на альф, омег и бет — никогда. Но сейчас, именно в этот момент, когда толкающийся в него урод покусывал нежное ушко, Алан чувствовал себя омегой. Слабым омегой, которого покинула гордость, уверенность, которого покинул господь бог, обещавший за исправные молитвы оберегать всех нуждающихся.       Омега попытался сосредоточиться на чём-то другом. Вот французский тюль, который он купил в ближайшем салоне из-за лёгкости и прозрачности, любовь к которым присуща всему омежьему миру. Вот продавец, улыбающийся омега, который хвалит цвет его глаз, вот бумажный пакет, в котором находится недавняя покупка. Давно. Как давно была эта прекрасная жизнь! Иногда Алан мечтал о переменах. Какая ирония! И от этого было тошно. Тошно от осознания, как давно все это было. Сейчас, именно сейчас было все иначе.       Отвратительно. О-Т-В-Р-А-Т-И-Т-Е-Л-Ь-Н-О! Другими словами Алан не мог описать то, что происходило. Он переживал самое ужасное, неправильное событие в жизни омеги — изнасилование. Флорес боялся этого слова, он боялся его в голове, сейчас. Раньше, когда это было далеко, это были не с ним, а с другими омегами, он относился к этому безразлично. Никак. Даже посмеивался, когда знакомые вздыхали о том, чтобы любимый актёр зажал их в переулке. Как? Как можно так романтизировать насилие? Новости об изнасилованиях омег всегда казались людям чем-то страшным, но отношение было равнодушным. Пока это не с тобой. Пока далеко. Вот сейчас Флорес понимал, что все слова неискреннего мимолетного сочувствия ничего не значили. Абсолютно. Нельзя сопоставить одно слово и столько чувств — и физических, и моральных. — Ух, сука… — альфа сзади буквально вынимал все существо из Алана, — тугой какой!       Алан почти не замечал жгучей боли от порванного ануса, из которого вытекала кровь, бегущая по бёдрам и позволяющая альфе безболезненно проникать в дырочку, что и сопровождалось восторгающимися воплями альфы. Просто не сумел бы заметить, потому что то, что жгло душу, его искалеченное, лелеемое жизнелюбие пропало. Нет того Алана и не будет.       Омега не мог вынести, не мог понять чужого восторга, хотя раньше… А что было раньше? Он размышлял, размышлял о юности, прошедшей в модных журналах и галереях, о паре неудавшихся свиданиях с бетой из соседнего двора и близких, которых у него не было, чтобы подставить ему плечо. Никто не мог сейчас ворваться в квартиру, оттолкнуть негодяя от Алана и ударить. А может, и убить. Омега фантазировал, фантазировал о том, чтобы член у этого альфы отсох, чтобы он сейчас же умер от инфаркта или просто избил его до такого состояния, чтобы Флорес ничего не помнил. Забыл, и все. Все прикосновения, член, двигающийся в анусе все быстрее, горячее, сбивчивое дыхание и слова, слова, сказанные этим противным уродом. Все, абсолютно. Слова, недостойные хорошего омеги. А хорошего ли? Алан горько улыбнулся и подумал, что да. Он всегда был хорошим омегой, любящим и любимым, пусть и не близкими, а далёкими людьми — таким, который всегда отвечал взаимностью.       Алан ждал конца. Конца своих мучений и своего позора. Грязь, которую теперь невозможно смыть. Липкие прикосновения, оставляющие незаметный глазу след, который омега чувствовал буквально под кожей, мышцами, сосудами, суставами, — всем, что скрыто от взора человека слоем кожи. Правда сейчас Алан чувствовал себя обнажённым — не физически, потому что на нём оставалось всё, кроме ненавистных теперь брюк и белья, а душевно — он чувствовал, что потухает, как уходит жизнь из его тела с каждым толчком.       Альфа всё также жутко дышал в шею и не замечал, как до крови была стёрта щека, прижатая к стене, как алые струйки вытекают из анального отверстия омеги, как тихо всхлипывает и вздрагивает от небрежных толчков худая спинка, прикрытая белой офисной рубашкой. Он постанывал, покусывал шею и лизал её там, где было самое уязвимое омежье место — железа, на которой должна стоять метка, метка альфы, любимого, любящего и желанного. Он аккуратно прикусывал железу, слыша, как негромко плачет омега, как шёпотом повторяет какие-то обрывочные фразы, но ему было плевать. Абсолютно.       Волновал лишь приятный запах, лишь немного сгущающийся настороженностью омеги, несильный шлейф которой не мог перекрыть его любимых, совсем не сладких ароматов, которые он был готов вдыхать вечно, поэтому железа омеги, являющая собой для него сосредоточение всего того, что невозможно найти в чём-то другом, была так искусана и вынюхана альфой вся. Всего лишь инстинкты.       Злость, разливающаяся по телу, вымещенная в быстрых фрикциях в омежьем теле несколько умерила его пыл сейчас. Флорес чувствовал, как постепенно толчки становятся глубже, а дыхание альфы спокойнее, пока не почувствовал, как что-то тёплое разливается внутри. Сперма. Сперма, смешанная с собственной кровью, символизирующая боль и насилие, тяготили Алана. Он устал. Безумно устал. И только чувствуя, как внутри начал раздуваться узел, который альфа пытался затолкнуть ещё глубже в него, Алан почувствовал, что это конец. Не начало конца, как любят смеяться циники с нарочитым пессимизмом, а конец. Всё. Омега чувствовал, как теряет равновесие, рассудок и честь с каждым вздохом в измученное стонами и хрипами альфы ухо, с каждым миллиметром узла, который становился больше в его теле, с каждым «не со мной» в голове и каждой слезой, которой жгла стёртую об обои щёку, которой его прижимали к стене.       Уже ощущая, как теряет сознание, Алан улыбался. Ему хотелось рассмеяться, расхохотаться и не жить. Не с ним. Такого быть не могло. Мысли обрывались в голове, когда он почувствовал, что всё кончается. Вздох облегчения, сорванный с груди, И помутневшее сознание, которое не было сейчас отягощено ни воспоминаниями, ни чувствами. Ничего. Где-то далеко мелькал образ альфы, который пытался то ли убить его, то ли перетащить куда-то. Но это было далеко. Не здесь и не сейчас, а что самое главное — не с ним.