Illuminated

Зои и предатель Золтан сажают Ирика под домашний арест, хотя он и уверяет, что с голосом все в порядке. Ну, Золтана можно понять, концерт уже через неделю. Ирик ему обещал, так что честно молчит. Вот только пропуск на Девятый закончился, а Нидда улетела в отпуск с родителями. Так что Ирик теперь сидит на своем Седьмом и молчит, и это ужасно скучно. И Фева болеет, поэтому ей нельзя приехать к нему. Они переписываются в сети, но этого мало. Ирик начинает сходить с ума от безделья, и тут его посещает мысль. «Сегодня у нас День семьи и верности, кое-кем называемый еще Днем влюбленных. Я рад всех видеть и объявить, что у нас сегодня не обыкновенный эфир». Ирик быстро печатает текст. Об эфире он объявил заранее, и зрителей много. Ирик счастлив. Ему давно не хватает общения. Хотя, сегодня оно будет своеобразным. «Пора объяснить, в чем прикол. Мы поспорили с одним человеком. Вы все его знаете, но имени я не скажу. Вообще ничего не скажу. Сегодняшний эфир мне придется вести молча. Совсем. Иначе я проиграю спор. Поддержите меня!» По экрану плывут солнышки и сердечки. Ирик кивает, посылает воздушные поцелуи, и краем глаза читает в комме: «Попробуй только открыть рот, еще неделю будешь молчать». Ирик отсылает Зои сердечко. Он себе не враг. «А, поскольку у нас такой романтический праздник, мы с вами будем учиться говорить о любви без слов. Кто знает, что такое язык жестов?» Снова летят сердечки и плюсики. «Класс! Тогда первая фраза: „Я люблю тебя“. Это просто. Показываешь на себя, потом касаешься губ, сердца и тыльной стороной руки на того, кому это, собственно и говоришь. Пробуем!» Ирик несколько раз показывает жест, повторяя слова губами. «Все будьте свидетелями: я молчу. Но артикулировать нужно. Ну, так в сети пишут, сам я не знаю. У всех получилось? Тогда идем дальше! „Я скучаю по тебе“. Я — указательный палец направить себе в грудь. Скучаю — три пальца правой руки полусогнуты, мизинец и безымянный прижаты к ладони, сделать у носа рукой поворот сверху вниз. Ну, типа „повесил нос“. По тебе — указательным пальцем показать на собеседника. Я в вас верю, у вас получится! Делаем!» В дверь звонят. Ирик пишет: «тренируемся, я сейчас», выскакивает из-за компа, открывает. Фева влетает, хлопает дверью, сразу зажимает ему рот. У нее в руке комм, открытый на его эфире, за спиной рюкзак. Комм она сует Ирику, и свободной рукой показывает на себя, на сердце, на него. «Я тебя люблю»? Они быстро целуются, и Фева толкает Ирика в комнату и машет: «иди!» Он возвращается и пишет: «А вот и я! Продолжаем. У всех получилось? Тогда идем дальше!» Фева тихо проходит и усаживается на диван. Комп развернут к ней спиной, Ирик видит, как она устраивается, и на душе у него, как на экране: тепло и сердечки с бабочками. Справа по экрану бегут комменты: «А кто это там пришел?» «Что-то вид у Иричка больно счастливый» «Еду, небось, принесли. Он же все время жрет» Ирик фыркает и продолжает: «Не отвлекаемся! Следующая фраза: «Живи в моей голове» Пока он водит руками и объясняет движения, Фева возникает в его голове, как он и просил. — Привет. — Ты как здесь? — Сбежала. Но я отправила сообщение, что со мной все в порядке. — Я так соскучился! — Да, я смотрела эфир. Я тоже, но тот жест я не повторю. Долго еще? — Сорок минут. Я только начал. — Ладно, не отвлекайся. Что ты сейчас говоришь? «Я счастлив» — показываем на себя и обеими руками дважды хлопаем указательным и средним пальцами о большой. И обязательно улыбаемся! А то с унылой рожей покажете, вам не поверят. «Я счастлив!» Фева смотрит в комм, а он — на нее. Тормозит, пишет с ошибками. Наконец перерыв. «Антракт!» Он кидается к ней на диван, путается в шнуре и приземляется на пол. Хорошо, что не лбом. Вот бы сейчас обсуждали шишку. — Слушай, тебе не влетит? — Можешь молчать: я все еще в твоей голове. «Замечательно!» Антракт затягивается. Ирик прыгает в кресло, включает картинку и только потом вспоминает, что нужно было пригладить волосы. Ладно, они его видели с такими прическами… Оказалось — нет. «А что это Иричек такой встрепанный? Кто трепал котика?» «А мне кажется, это он пробовал причесаться, да позабыл, как это делают» «Уверена — его специально кто-то взлохматил! Чтобы все знали: котика есть, кому приласкать!» «Но кто? Кто-нибудь в курсе? Поделитесь инсайдом, умоляю!» Фева молча хихикает на диване. Да блин! «Еще пара фраз, и будем смотреть мультик про влюбленных с двух планет, разделенных войной». Он кашляет, а вода в стакане закончилась. Фева достает из рюкзака термос, наливает в чашку и подает ему чай. И начинается фейерверк, потому что ее рука попадает в кадр. «АААААА!!! Я говорила! Говорила!!!» «А чья это у нас такая нежная ручка?» «Кто там поит котика молочком?» И все это — в ворохе возмущенных и умиляющихся смайликов, разбитых сердечек и плачущих котиков. Ирик их сейчас ненавидит. Ну ладно, не ненавидит, но он сердит и огрызается: «Это Зои». Лучше бы молчал. В комментах тут же появляются два скрина: руки Зои с недавней фотки — с длинным ярким маникюром, и — кто успел? — рука Февы с короткими розовыми ногтями. «И кто тут скажет, что это Зои?» «Фиг с ним, с маникюром, но рука вообще не похожа. Как художник вам говорю!» «А, может, проверим? Девочки, кто на Седьмом?» Зои шлет в личку глумливые смайлы и пишет: «Так тебе и надо! «Котик» )))» Фева тоже что-то читает. Пора заканчивать этот бред. «А теперь — мультик. Смотрим, плачем, и помним, что все будет хорошо!» *** «Кажется, мы знаем, чьи эти ручки, — пишет Берси. — И сейчас эти ручки с ножками и всем остальным быстро поедут домой. Сиди там, не смей выходить одна. Я пришлю Раста». Как только Ирик прощается, в двери опять звонят. Раст здоровается и сообщает: — Там, у подъемников четыре девчонки. Говорят про руки, спорят, выйдет или не выйдет и просят входящих жильцов провести их в дом. Так что мы, видимо, на такси. Я вызову? Ирик кивает и тащит Еву в кухню. — Я планировала остаться подольше, но не получается. Извини. Сходи в министерство. Если они подпишут, мы сможем послать официальное разрешение посещать Девятый. А то Берси меня совсем посадил под арест. — Эва, такси прилетело. — С днем влюбленных, Ирик! И он остается один, с открытым окном. Опять. *** Веллер встречает Ирика непривычно сурово. Не приглашает сесть, морщится на розовый цвет, кривит губы. В общем, всячески выражает свое отношение к негодному подопечному. Ирику, видимо, положено устыдиться, но он плюхается на стул и закидывает ногу на ногу как можно наглее. — Добрый день. — Добрый, добрый, Иржи Ладислович. И что, вот в таком виде вы и намерены представлять нашу родину на другой планете? — Еще не решил. Может быть в красный покрашусь. Или в фиолетовый? Давно не был фиолетовым. — Хватит шутить! О, первым не выдержал. Ирик прячет улыбку. Резвиться можно до определенной границы, потом наступают последствия. А ему все-таки нужна резолюция от этого упыря. — Вы же понимаете, какая ответственность ляжет на вас в случае, если гастроли все-таки состоятся. — Конечно. А еще я тут подсчитал, сколько пользы могу принести родине в финансовом плане. Это так вдохновляет. Сразу чувствуешь себя полезным членом общества. — Слушай, клоун! Веллер все-таки не в себе. Обычно он держится куда лучше. Да и Ирика знает, так что они привычно играют роли: Ирик бодается, Веллер отечески журит, немного давит. Но чтобы орать? — Да, господин Веллер? — Сядь и заткнись. — Сижу и заткнулся. Что-то еще? — Замолчи. *** — Замолчи. И сам тоже заткнись. Нашел время. Но как сдержаться? Высоким начальством велено отпустить. Кстати, похоже сучонок уверен, что у него все в ажуре. Интересно, кому он так приглянулся? Вроде, на Десятый пока еще не таскали. Договорились — после гастролей? Ну-ну. Веллер знает его два года. Парень изображает клоуна, но совсем не дурак. Скорей всего не вернется. Тем более, если с дочкой посла замутил, будет при бабе и в шоколаде. Может, и правда, отпустить? Хоть поржать, когда там поймут, что остались с носом. Политики, блядь. — Вам нужно написать свою биографию и заявление, заполнить три формы по образцу и предоставить в выездную комиссию следующие бумаги: вот список. — А можно в электронном виде? — Нет, ручками, Ирик, ручками. Или отвыкли? За вас ваши ассистентки пишут? Сиди, сопляк, и пиши. Там к тебе еще у СБ дело есть. — А где взять образцы? — Сейчас принесут. С бумагами входит «секретарь». Веллер бы за такую топорную маскировку увольнял с треском. «Секретарь» выглядит, как коммандос, запакованный в дешевый костюмчик. Сопляк, вон, тоже насторожился, но взял бумаги и начал писать. — Я ненадолго отлучусь. Секретарь за вами присмотрит. Веллер выходит за дверь и засекает время. Полчаса у него есть. *** — Секретарь за вами присмотрит. Причем, в буквальном смысле. Садится в кресло Веллера и смотрит в упор. У Ирика немедленно начинает болеть голова. Он пытается сосредоточиться на заявлении. А ведь еще биографию писать. — Вы закончили? — Веллер вроде спрашивает у Ирика, но смотрит при этом на секретаря. Тот освобождает кресло. — Даже половину не написал. — Ну, пишите, пишите. А вы зайдите попозже. Секретарь выходит, едва не щелкнув каблуками. Конспираторы. Хоть бы в театр походили, почитали, как надо вживаться в роль. — Иржи Ладислович, на ваше заявление, скорее всего, будет положительная резолюция, поэтому сразу укажите, кого из команды вы намерены взять с собой. — Всех. Музыкантов — обязательно. Трех ассистентов, техников, балет... Да Ирик бы полпланеты вывез. И девчонок своих, которым точно не светит полетать дальше своего уровня, и театральных, и режиссера. Да кто ж ему даст. — Без балета придется обойтись, увы. Ну, да вы ведь поете. Главное — музыканты, правда? Ассистентку — одну. Думаю, ваша Зои вполне справится. Она же с вами ездила по другим городам. — У меня в команде каждый занимается своим блоком дел. Навесить на личного секретаря организацию концертов — гарантированно провалиться. Не говоря уже о финансовой и юридической стороне дела — тут разбирается только Мария. — А вот о госпоже Хансен поговорим особо. Вы же не думали, что ей позволят выехать и позорить родину в стане, если называть вещи своими именами, врага. — Разрешите, я поясню. — Ирик кладет ручку. — Я, как вы знаете, человек творческий. Совершенно не разбираюсь в документах и едва умею читать. — Ай-яй-яй, Иржи Ладислович, что, так плохо учились в школе? — Знаете, в школе на Третьем охотно учат химию (что с чем смешать, чтобы из подручных средств получилась бомба) и физкультуру (как быстро унести ноги от места взрыва). Так что даже к лучшему, что я не учился. А документы у меня читает Мария. Вы не боитесь, что без нее я там что-нибудь не то подпишу? — Думаю, там найдется, кому подсказать. А на госпожу Хансен не сегодня-завтра заведут новое дело. Это я вам по дружбе говорю. Уезжайте. И не окажетесь в глазах поклонников трусом. Вы ведь поэтому так за нее держитесь? Вроде бы сделали доброе дело, и теперь неудобно сдавать назад? — Конечно поэтому. Ирик прячет руки под столом и сжимает пальцы, чтобы не дрожали. Ему ведь еще писать. Вот же гады. Вот же сволочи, а! — Вот видите. А так — всем удобно. Вас нет на планете, какой с вас спрос. Ну что, дописали? Ах, да, писать же трудно. А ложку держать? А с девушками у вас как? Сами, или тоже есть ассистент? — Юморист вы, Веллер. *** — Юморист вы, Веллер. Да уж, самому весело. А ты, мальчик, поплыл. Наконец я тебя достал. А то такой несгибаемый, такой смелый. Ручонки-то дрожат. Нечего зыркать, сопляк. Давай, выбирай: красивая девка и деньги или красивый имидж. Я даже знаю, что ты выберешь… Надоел. — Иржи Ладислович, давайте свои бумажки. Что мы, не знаем вашу биографию? Так, для проформы. Секретаря попрошу дописать, раз вам так трудно. — Спасибо. — Не за что! Решение вам сообщат на почту. В случае положительного — там же будет памятка, что делать дальше. Идите. — До свидания. До свидания, сучонок. Не отпустить не получится, а вот нервы потрепать — вполне. Наглых надо учить. *** Ирику так тошно, что он садится на ступеньки у министерства и набирает Феву. — Привет. Я сходил к Веллеру. Наверное, разрешат. Фева недолго молчит. — Иди к Шахте. Пока он добирается, на почту падает приглашение от посольства. Ирик рад. Ему сейчас не хочется никого видеть и отвечать на вопросы. Только уткнуться Феве в плечо и пожаловаться на жизнь. — Что случилось? — Да, ничего. Поговорили. Вроде бы разрешают. — И что не так? — Как только я улечу, они арестуют Марию. — Твою Марию? За что? — Да не за что! Просто так, понимаешь? И от этого тошно! Как можно жить, не зная, когда ты не понравишься, и тебя закатают на Первый? Как здесь вообще можно жить?! Извини. Я больше не буду кричать. — Здесь живет очень много людей, — осторожно говорит Фева. — И я здесь живу. Но это не значит, что мне это нравится. — Что ты будешь делать? — Не знаю. Ирик, правда, не знает. Если он улетит, не простит себе никогда, что даже не попробовал бороться. А что он может? Взять Марию с собой ему не дадут. Предупредить? И что? Куда она денется? Будет сидеть и ждать. Сказать, разумеется, нужно. Но делать-то что? — Может быть, возьмешь с собой? — Я бы с удовольствием, но ее не выпустят. Понимаешь, в чем дело… Давай, я тебе расскажу. Их познакомила Карла. Ну, как познакомила? Ирик про нее уже знал. И все музыкальные знали. — Есть певец. «Придворный». Гимн официально всегда в его исполнении, на всех праздничных концертах поет, имеет кучу наград за заслуги перед отечеством. Даже живет на Десятом. Такой вот заслуженный, ну, ты поняла. Мария работала с ним. Она профи. Контракты, юрсопровождение, документы, плюс связи в тусовке, в общем — незаменимая, в трех лицах одна. И этот вот уважаемый артист любил помогать молодежи. Найдет молодого композитора, пригреет, подбодрит, и возьмет у него песню — две, чтобы помочь юному дарованию стать популярным. А заплатить забывал. Кто поумнее, молча радовались, что одну-две. А те, кто искал справедливости, быстро вылетали из Союза композиторов. Или у них просто не покупали песни. Тусовка приближенных весьма сплоченная, и парень шел работать на завод или в школу — музыку преподавать. — Мария сперва не знала, он не афишировал, разумеется, но кто-то ей сболтнул или пожаловался. Она стала копать. Потом пошла к Истрату поговорить, вышла уже уволенной. А спустя пару дней ее обвинили в пропаганде чуждого образа жизни и закатали на три с половиной года на Первый уровень, в лагерь. Через полтора года выпустили за примерное поведение. Но на Первом нормально жить негде, там только семьи охранников, тюрьмы и колонии-поселения. Устроилась в клубе, книжки выдавала, полы мыла, жила тоже там, в каморке. — Когда срок прошел, ей запретили селиться выше Третьего. А у Карлы там родня. Они случайно встретились в каком-то кабаке. Карла полгода обивала пороги всех, кого можно, пока не достала ей гостевой на два часа на Четвертый, и меня туда зазвала. — Это что за котенок? — Мария пьяновата, и Ирик её явно не впечатлил. — Твой новый мальчик? — Можно и так сказать. Они сидели в каком-то задрипаном баре. Ирику хотелось есть, но там была только закусь и водка. Сошло бы и это, но завтра концерт. Приходится грызть хлеб. — Ирик, это Мария. Я тебе говорила. Она сейчас пьяная в жопу, поэтому будет грубить. Не обращай внимания. — Уж после тебя-то конечно не обратит. Всегда удивлялась, как на тебя западают мальчики. Ты же как рот откроешь, нужно уши всем затыкать. — Это обычно про меня так пишут после концерта, — хмыкает Ирик. — О, ты еще и поешь? Или танцуешь? Нет, для танцев ты хиловат. Значит поешь. В ансамбле мальчиков-ангелочков? — Ну, не дура ли? Не хами будущему боссу. — Ух ты! Он у нас босс? И что боссу надо от пьяной зечки? — Да, собственно, ничего. Посмотреть зашел. Ирику нафиг не сдалась пьяная тетка за тридцать с ее проблемами, но он доверяет Карле, а еще вчера его снова вызывали в департамент и песочили там. Он представляет, как перекосит суку Агату, и ухмыляется. — Ну посмотри, ангелочек. Кстати, что ты поешь? Может, я слышала? — На Третьем — вряд ли. Но, если интересно, могу достать тебе на завтра пропуск на Пятый. Посмотришь концерт. Она щурится, фокусируя зрение. Он, видимо, расплывается. — Можешь на Пятый? А ты крутой парень, да? — Да. — Ну, давай. Если получится, даже трезвой приду. — Договорились. Там же, на Пятом, он подписал с ней контракт с правом жить на Четвертом. И даже вспоминать не хочет, как потом получил от Агаты, но уперся, и не уволил. С этих пор Ирик вообще в профессии прикрыт со всех сторон, потому что Мария бросила пить и показала класс. — А теперь ее хотят посадить снова. Уж не знаю, то ли есть за что, то ли просто мне досадить. — Есть за что? — уточняет Фева. — Что ты имеешь в виду? — Может, куратора обматерила, может, откат не дала. Она же меня надуть не позволяет, загрызет любого. А я, видишь ли, такой глупый, ничегошеньки-то в делах не понимаю, даже деньги сам не умею считать. Убрать ее — и можно меня без хлеба съесть. Ирик еще сомневается, но другого выхода не видит. Противно, нечестно, но честно тут — только в тюрьму. — Я сейчас сделаю очень неэтичную вещь. Просто очень. Буду использовать ребенка в своих целях, врать и манипулировать. Помоги мне. — Что нужно делать? Она даже не сомневается. Это слегка утешает. — Просто посиди рядом, а потом обнимешь меня, если не будет слишком противно. Ирик включает комп, выходит в сеть со специальным паролем. Ему его дали под страшные клятвы не говорить никому-никому, никогда. Фева садится рядом, чтобы не попадать в камеру. — Может быть, наденешь наушники? — Нет, слушай. — Ладно. На экране появляется девочка, Ирик широко улыбается и радостно говорит: — Привет, Лола! — Иричек!!! Это правда ты! Спустя секунд десять радостных вздохов и воплей, она, наконец, способна слушать. — Лола, я позвонил тебе, потому что только ты можешь мне помочь в одном, очень важном деле. Она кивает так, что хвостики бьют по щекам. — Конечно помогу! А что за дело? — Понимаешь, я должен лететь на гастроли на Арс. — Да, я уже знаю! Я тоже туда полечу, буду тебя смотреть! — Это здорово, Лола. Но гастроли могут не состояться. — Почему? За спиной Лолы — обыкновенная детская, с розовыми обоями, мягкими игрушками и шторами в белых бабочках. На его концерты она приходит в черной косухе, перчатках без пальцев и с ирокезом непредсказуемых цветов. А сейчас — нормальный ребенок. И кофточка розовая, и бабочки в волосах. — Мне очень нужна там Мария. Ты же ее помнишь? Конечно помнит. Ирик специально просил команду приглядывать за ребенком. Да и с Легионом она дружила, хотя там про нее никто ничего не знал. — Да. — Ее не хотят отпускать со мной. Какие-то проблемы с документами, что ли. А я без нее просто боюсь лететь: мне говорили, на Арсе нас очень не любят. Вдруг подсунут какой-нибудь договор, а я подпишу. Ты же знаешь, я ничего не читаю, сразу даю автограф. Лола смеется: это внутренний мем. Мол, хочешь выйти за Ирика — подсунь свидетельство о браке после концерта, он подпишет не глядя. — Мария мне очень нужна. Я без нее не поеду. — Я поняла, — кивает Лола. — Я поняла, зачем ты звонишь. — Лола, ты настоящий друг. Он говорит это искренне. Сейчас этот ребенок — единственная возможность. Очень зыбкая, к сожалению, но ближе к Десятому у него больше никого нет. — Я позвоню. — Я буду ждать, Лола. — Я приду на концерт Золтана. — Э-э-э! Нет! Она уже отключилась, а Ирик еще пытается ей запретить. Концерт Золтана под грифом +18. Остается надеяться на охрану. Ему не хочется скакать полуголым перед такими вот детками и петь то, что он собирался. — Уже можно обнять? Фева обнимает очень утешительно. Ирика понемногу отпускает, и становится не так противно и нервно. Только вот голова… Он трет лоб. — Снова болит? — Как в министерстве разболелась, так и ноет. — Ты так и не рассказал, что там было. — Веллер. Орал на меня. Потом секретарь притащил кучу бумаг и всю дорогу таращился, как будто хотел автограф. — Бедный. Давай поцелую, и все пройдет. Фева целует в лоб, висок, и голова, и правда, проходит. — Ну и квалификация у этих ваших секретарей. Бездари криворукие, — бурчит она. Ирик не понимает, при чем тут секретари, но соглашается, сползая головой ей на колени: — Факт. Придешь на концерт послезавтра? — Нет, не смогу. Но я посмотрю запись, как только ее выложат в сеть. Ирику надо на репетицию, но не хочется шевелиться. Он игнорирует сообщения Зои, но на звонок Золтана не ответить не может. — Ты где? — Я скоро приеду. — Опоздаешь, я с тебя деньги сдеру за репу. Тут пол-сцены оркестра, толпа народа, а принцессы-зефирки нет. — У меня еще куча времени, — стонет Ирик, вставая. Знает он эти оркестры, пока разместятся, настроятся. — Принцесса-зефирка уже в пути. *** — Ну, что там? — Ничего интересного. Встретились на концерте, перепихнулись в гримерке, поехали продолжать к нему. Потом на дне рождения в посольстве, видимо, познакомились. Сплошные розовые сердечки в мозгах. — Так он у нас что, романтик? А по делу? — Ничего. Никаких зацепок. Она или шифруется, или все затирает. Ну, еще есть вариант, что она просто дочь посла. — Ты хорошо смотрел? — Никаких оговорок при нем; то, что он случайно услышал, тоже чисто. — Наверное, все же затирает. Они что, ни разу не ссорились? Не спорили? Если не про политику, так хоть про еду или игры? Ну, не бывает, чтобы в башке только любовь. — Иногда бывает. У подростков особенно. — Ну, ему уже не тринадцать. — Я бы поспорил. Довольно инфантильная личность. Да, и с девушками там было не очень. А тут — сама подошла, обратила внимание. Такая красотка, да еще и с другой планеты. — Ладно. Пиши отчет. Веллер проведет инструктаж, и пусть валит в свое путешествие. Вернется, нужно будет заняться этим романтиком, а то он нам всю молодежь перегадит. Вон, в столичных школах мода пошла волосы красить. Скоро мальчишки стрелки себе начнут рисовать. А дальше что? Юбки? Девицам штаны? Безобразие! ** Ирик нервничает. Карла с Марией болтают на диване, Зои что-то пишет в комм, а он все сомневается: сказать или не сказать? — Девочки! — девочки поворачиваются к нему. — По поводу гастролей на Арсе: мне разрешили взять только одного администратора. — Значит, полетит Машка, — кивает Карла. — А что? У принимающей стороны свои организаторы, свои площадки, свои техники. Я там тебе не нужна. Зои прекрасно может пересылать все необходимое на почту отсюда. А Машка… А Машке придется съехать на Третий, и сидеть там, пока за ней не придут. — Зои? — Оплатишь межпланетную связь. И будешь снимать все: что ешь, пьешь, во сколько ложишься. И только попробуй удариться в загул, я достану тебя и там. Мария справится с расписанием. А мамочка тебе уже не нужна, ты большой мальчик. — Ты противоречишь сама себе. Я большой или снимать, во сколько ложусь? — И, желательно, с кем. Но, хотя бы с этим пока все понятно. Просто не волнуй мамочку, будь на связи и не безобразничай там, хорошо? — Мария? — Я не понимаю, вы тут о чем размечтались? Кто меня пустит? Ирику хочется спорить, но он молчит: ответа пока нет, и надежды немного. — Не сопи, упрямище, — смеется Мария. — Я понимаю, ты уже все придумал, но чаще всего бывает не так, как хочется нам, а как хочется им. — Все равно… — Иричек, — вот теперь она не смеется, — не надо. Не бодайся с ними. Они припомнят. У тебя еще вся жизнь впереди. Знаешь, как просто ее отобрать? Не стоит из-за меня. — Если тебя не пустят, я не поеду. Ирик только что сомневался, до последнего сомневался, но решить оказалось легче, чем он представлял. — А гастроли? — Ну, не последние же гастроли. — А девушка? — … Девушки есть везде. — Смотрите, какой решительный котик! — умиляется Карла. — И какую хрень тут несет! И ты тоже, мать, хороша, распустила сопли. Босс сказал: «едешь ты», значит, взяла под козырек и пошла собирать манатки. Не разучилась еще «с вещами на выход»? Ирик не знает, что делать. Всех обнять и поплакать на коллективной груди или сбежать и пореветь одному. — Зои, послезавтра собери мне балет. Нужно им сказать. А завтра… — А завтра после концерта будешь лежать и молчать. Знаю я ваши голосовые нагрузки. Орете всякое, пока не начнете хрипеть. Ну, золотые же голоса, а репертуар — гопников из подворотни. Зои не совсем права: первое отделение будет с оркестром и классикой, а вот уже второе… Лучше бы ей не видеть, но Зои всегда ходит с ним на концерты Золтана, хотя, зачем себя мучить, если так не нравится репертуар? *** Концерт плавно катится к концу. Первое отделение все были прилично одеты. Приглашенные гости в костюмах и гостьи в вечерних платьях сияли красотой и пели с Золтаном под оркестр. В антракте все накатили по первой-второй и переоделись. Оркестранты собрали инструменты, посмотрели на них за кулисами, и остались в зале. Еще бы. Нежные девы оделись (разделись) на свое усмотрение. Характер и понятие о допустимом у всех разные, а фигуры и прочее — невозможно прекрасны и разнообразны. Ирик вертит головой, пока она не начинает кружиться, а вокруг мелькают ноги, вырезы, голые спины. Мужчины тоже не подкачали. Золтан весь в золотом, но выглядит самым приличным, потому что брюки — нужной длины, а под пиджаком — футболка. Ирик не стал мелочиться: он — в коротких блестящих шортах и смокинге на голое тело. На шею девочки ему пристроили цепь, и каждый желающий уже подергал и съюморил. Так, при полном параде, накатили по третьей, и понеслось. Второе отделение все просто отрываются, кто во что горазд. И все это прекрасными, а кто-то и оперными голосами. Золтан никогда не зовет на такие концерты заслуженных, не делает трансляций, получаются этакие камерные отдушины для своих. В зале орут не переставая. Все танцуют; всё сверкает, веселится и дружно сходит с ума. Отпев свое, Ирик решил, что имеет право. Обычно на концертах не пьют. Некоторые коллеги и сегодня чокались водой, но Ирик так психовал все эти дни, что уверен: расслабиться — не повредит. Четвертая (или пятая?) — дальше он не считает. При его весе лучше бы остановиться на трех, но душе не хватает праздника. Чего-то еще не хватает. Ирик думает было, что не допил, потом натыкается на комм и понимает. — Привет. Не спишь? — Привет. Концерт уже закончился? — Еще нет. Я тут хотел сказать… Я соскучился. — Приезжай. — Я тебя люблю. Поэтому я к тебе не поеду. Я в ж-ж… в хлам. — Я слышу. — Зои сняла все мои номера, сейчас я тебе пришлю. Только ты не пугайся. — Так плохо спел? — Нет, но я там почти без штанов. — Я уже видела тебя без штанов. Мне понравилось. — Правда? — Ирик счастлив, и хвастается: — Девчонки в зале визжали! — Вот видишь, поклонницам можно верить. Наверняка ты был сногсшибателен. — Да я, вообще-то, всегда... Ой, я побежал! Ты пока смотри. Ирик врывается на сцену, когда все уже вышли на финальную песню, виснет на Золтане, и только тут понимает, что потерял микрофон. В итоге он по очереди висит на тех, кто рядом, поет в их микрофоны, потом решает, что это несправедливо, и отправляется обнимать всех подряд, включая музыкантов и зрителей. Пока его болтает по сцене, кто-то из техников приносит запасной микрофон. Финальная превращается в две, а потом в три песни. Ирик устал, он садится прямо на сцену, и поет так. Потом все веселятся, фотографируются, танцуют, пьют. Из толпы возникает Зои. Ирик радуется ей, как родной. — Имей в виду, я все сняла. Покажу тебе завтра. Чтобы запомнил, как не надо себя вести. — Зои Прекрасная! — Золтан не вовремя приходит на помощь другу. Ирик жмурится: вот кто сейчас огребет. — Ты зачем его напоил?! — Я? Что ты, моя королева! У него просто хорошее настроение. Как тебе концерт? — Первая часть — прекрасно. Зои поджала губы и сверлит Золтана взглядом, а тому — как об стенку горох. Он сияет. Причем, буквально. У Ирика даже слезятся глаза. — Мне тут шепнули, что на второй ты танцевала. — Я?! — И подпевала мне. Только не говори, что это неправда, а то я пойду утоплюсь. Зои фыркает и отворачивается. — Ирик, ты остаешься? Имей в виду, если попадете к порядочникам, тебе зарубят гастроли. — Тогда я лучше домой. Золотой, ты не обидишься? — Ирик, ты же не можешь бросить даму одну. Я все понимаю: ты рыцарь. — А ты юморист. — Я понятливый друг. Пока! Понятливый друг сегодня зажжет без него: вон как рванул к столу. Зои идет к гримеркам. Ирик не чувствует себя рыцарем и очень хочет спать, но надо надеть штаны и вернуть Варри цепь. *** — Господи! И вот это мы везем показывать Герту? Смотреть страшно. Он там пьяный? — Нет, тут еще трезвый. Берси изображает ужас. — А не надо заглядывать в чужой пад. — Ты уже полчаса пялишься с идиотской улыбкой. Должен же я знать, на что. Хотя, мог бы и догадаться. Почему он без штанов? — Это сценический образ. — То есть, в жизни он так не ходит? Успокоила. А что там за девушка, справа? Девушка справа, в блестящем и тонком, как вторая кожа, трико, становится на руки, делает шпагат в воздухе, заворачивается узлом и, развернувшись обратно, ложится поперек сцены. Ирик ползает на коленях вокруг, норовит потрогать, падает рядом, вскакивает, звенит своей цепью и нервно поет про греховную страсть. — А тебя это не напрягает? — Ты сейчас про девушку или про штаны? Меня все устраивает. Кстати, посмотри дальше. Там такая красавица с Ириком поет, просто Принцесса Льда. Берси включает вторую запись. Партнерша Ирика его увлекает. Он переслушивает еще раз, запоминает фамилию девушки и лезет в сеть. А Ева снова включает Ирика, теперь одного, без принцесс. *** Ирика будит комм. Он отрывает голову от подушки и отвечает, не глядя. — Ирик, все получилось. Только я не лечу на Арс. Ирик трясет головой и не может сообразить. — Получилось? — Ну да. Марию отпустят с тобой. — Лола? Он садится и пытается немного прийти в себя. — Ты не летишь? — Нет. Вот, он снова испортил кому-то жизнь. — Тебе не сильно попало? — Не сильно. И тут до Ирика, наконец, доходит. — Лола! Лола, ты… человек! Спасибо тебе! Я пришлю запись. — Я буду смотреть трансляцию. — Я спою тебе песню! Извини, что из-за меня тебя наказали. — Да ладно, наказали! — фыркает Лола. — Подумаешь, месяц без концертов и отобрали пад. Я у охраны возьму, в первый раз, что ли. И, слушай, мне тут пароль сменили. Новый потом дам, через месяц. Все, я пошла. Хороших гастролей, Ирик! Он даже не успевает попрощаться — она отключается. На почту падает разрешение на выезд Марии и памятка с документами. Он смотрит, все еще не до конца верит, но Зои пересылает вызов в министерство, к Веллеру. А, значит все-таки это не похмельный бред. *** Веллер сегодня очень официален. — Добрый день. Садитесь. Распишитесь вот здесь, что прослушали инструктаж. Покидая 3-СР гражданин обязан вести себя достойно, не роняя чести родной планеты. На любые сомнительные предложения отвечать четким и ясным отказом и сообщать о них куратору. — Куратору? — С каждой группой, по инструкции, отправляется наш сотрудник. Он будет курировать ваше пребывание на Арсе и, при надобности, помогать решать возникающие проблемы. — Понятно. — Далее. Вы, как руководитель группы, отвечаете за всех ее членов. Если случится ЧП, кто-то попадет в полицию или будет замечен в поведении, позорящем честь гражданина 3-СР, ответственность будет возложена на вас. Если кто-то откажется возвращаться, по возвращении вся группа будет отвечать перед государством и народом за предательство своего бывшего товарища. Это понятно? — Да. Веллер трет переносицу и поднимает глаза от бумаг. — Вы уверены во всех своих людях, Иржи Ладислович? Рискнете карьерой и сотрудниками ради желания что-то непонятно кому доказать? Ирику хочется объяснить, что это тут не при чем, но стоит ли говорить усталому и злому особисту про совесть? Пусть думает, что Ирик рад победе и готов добиваться ее любой ценой. Почему нет? — Я абсолютно уверен в своих сотрудниках и готов поручиться за каждого. Кроме вашего куратора, разумеется. Кстати, а что делать, если остаться захочет он? Веллер не принимает подачу, и так же казенно поясняет: — В таком случае вам следует обратиться в посольство 3-СР на Арсе. Пожалуйста, вот здесь напишите: «Я, И. Л. Лангелл, руководитель музыкальной группы, беру на себя ответственность за поведение своих сотрудников во время гастролей на Арсе (с 1 по 20 августа), включая перелет и внерабочее время». И распишитесь. Спасибо. Во время гастролей не следует посещать подозрительные собрания, нестандартного типа ночные и развлекательные заведения, брать в долг, принимать в подарок или для передачи третьим лицам деньги и ценности. — Что такое «нестандартного типа»? — Бордели, гей клубы, игорные дома и наркопритоны. — Ясно. — На этом — все. И, Иржи Ладислович… — Веллер поднимается, обходит стол, становится вплотную к Ирику и говорит почти на ухо. — Вам просили передать дословно: «Еще раз, мразь, увижу тебя рядом с внучкой или узнаю, что звонил — прибью гвоздями к забору и буду ружья пристреливать». Вы все поняли? — Я понял. У Ирика перехватывает горло. Он кашляет едва не в лицо Веллеру, а тот выглядит таким довольным, словно его уже пригласили пострелять и дали самое кривое ружье. — Передайте, что я приношу свои извинения… Можно мне воды? — Дома напьетесь. Всего хорошего. Хорошего мало. Но его не просили звонить, и силой никто к компу не тащил. И что теперь делать? На концертах она все время подходит обняться и сфотографироваться, на спектаклях дарит цветы. Кажется, пора готовить руки к гвоздям. Балет, разумеется, уже в курсе новостей, и Ирику жаль их разочаровывать. — Все слышали про гастроли? — Да, конечно. — Мы вчера прилетели с Арса, — кивает Нидда. — Там уже вовсю рекламят. Ирик озадачен. Зои снова что-то строчит в комм. — Зои, скажи-ка мне, почему нас рекламят на Арсе до того, как я дал согласие на прилет? — Не волнуйся, босс. Предреклама в стиле: «хотите ли вы, чтобы к нам прилетел вот этот?», сбор лайков на платформах, немного песен на радио, немного видео в локальных сетях. Кстати, там тебя ждут. Местные партнеры сообщают, что ты имеешь хорошие перспективы и уже приносишь им деньги. — Я приношу им деньги, а они мне? — Рекламят почти бесплатно, а ротации — за их счет. Мария все посмотрела, а я тебе скинула договоры в почту. Все, что выделено красным, прочти внимательно, остальное можешь пролистывать. Ну, если Мария… Когда она успевает? Ее гоняют по инстанциям так, словно решили уморить, а из министерства она возвращается вообще неживая. — Я посмотрю. Так вот, о поездке. Ребята, мне очень жаль, но вас взять не разрешили. — Я, конечно, могу поехать сама, — вздыхает Нидда. — Но зачем тебе там я одна? — Простите, никак. Зато у вас оплаченный отпуск. Отдыхайте. Они нестройно прощаются, кто огорчен, кто нет. Ирик высматривает в углу растрепанную тень. — Ула, останься. Ула переползает поближе и замирает, как неживая. Ирик ждет, пока все выйдут. — Ула… — Да, Ирик? Я сделала что-то не так? У Улы торчащие острыми иглами, жесткие, лохматые волосы и синдром самозванца размером с ириков комплекс бога. Если он свернет себе шею, Ула будет уверена, что виновата: была в другой комнате, доме, планете, и не смогла предотвратить. — Ула, у меня к тебе просьба. — Конечно! — Можешь пожить в моей квартире? Боюсь оставлять дом без присмотра. Мало ли что случится. — На Седьмом ничего не случается, — шелестит она. — Это пусть седьмые так думают. Но мы-то с тобой с Третьего, знаем жизнь. Лучше подстраховаться, да? — Хорошо, Ирик, — кивает она. — Я поживу. — Спасибо. Зои оформит бумаги, я передам ключ. Ты ведь придешь нас провожать? — Да. Ула выходит. Зои поднимается с кресла. — Пожалел девочку? Всеобщая мать. Не боишься, что на всех тебя не хватит? — Ты ее видела? Как она вообще жива с такими мозгами. — С такими тараканами, я бы сказала. А где она живет сейчас? — На Шестом, с парнем. Но ее парень улетает с нами на Арс, а ей придется возвращаться на Третий. И пока я могу… — Все-все, я поняла. Ты бы вообще закрыл Третий, но пока еще не генсек. Что будем делать с арендой? — Платить, как обычно. Я не сдаю жилье, я пригласил подругу пожить у себя. Зои хочет спросить еще что-то, но Ирика отвлекает комм. — Привет! — Ирик, я улетаю. *** — Чуть меньше месяца. — Целый месяц! Ирик в отчаянии, и выглядит обиженным и несчастным, как ребенок, которого не пустили с друзьями в поход. Берси отворачивается и хмыкает, а Еве совсем не смешно. Она бы не уезжала. Но Герт уже на пределе: слишком вежливый тон и ледяные нотки обещают Еве немало приятных минут за нотациями и на плацу. Хотя, он может и совместить. — Ты тут забегаешься, и не заметишь. А у меня спектакли. Я не могу подвести людей. Спектакли — это ему понятно. Но все равно, он расстроен так, что едва не плачет. — А если там что-нибудь опять… — Не переживай. За здешние приключения пару месяцев я вообще буду под домашним арестом. — Ой, а тебя отпустят на мои концерты? — Не волнуйся, отпустят. И я тебя встречу: ты же должен все вспомнить. — А я что-то забыл? — Чуть-чуть. — Эва, пора. Обниматься на глазах охраны и Берси не очень уютно, но только пару секунд, потому что ей тоже непонятно, как она будет жить этот месяц, без его розовой головы, без его рук. Без него. — Так, молодежь, расцепляйтесь уже. Эва! — Я встречу тебя. — Я буду писать. Не скучай! *** — Несгибаемый воин света не хлюпает носом. — Иди ты, Берси. Если с ним тут что-то случится, я специально Герта на тебя натравлю. — Я не так боюсь Герта, как твоих слез, принцесса. Берси не врет. За все годы, что он ее нянчит, слез было — пару раз, и не по пустякам. Он привык считать, что сирены холоднее, чем люди. Попробуй быть эмоциональным менталистом — с ума же сойдешь. А тут едва не ревет. И у Ромео тоже глаза блестели. Эх, молодежь, молодежь, одни хлопоты с ними. Берси еще никогда не чувствовал себя стариком. Пора начинать? — Я за ним присмотрю, отправляйся спокойно. И не выделывайся там, покайся начальству. Он к тебе явно неравнодушен, может, отделаешься ремнем. *** Подпускать к себе Герта с ремнем Ева бы точно не стала. Тогда уж с ножом, с ним он себя контролирует лучше. Но Берси живет в счастливом неведении, и боится больше образа, чем настоящего человека. А Ева помнит того, кто был Эбертом. — … девочку? А если его сорвет, и он ее так же прикончит? — Пока, насколько я знаю, жертвами были мужчины определенного типа. Маэстро еще никогда не говорил так жестко и с отвращением. И Ева чувствует, что он рассержен на этих двух, на себя и на что-то еще. — Кто может знать, что в его голове. Из мужчин здесь вы и еще пара учителей. И вы тоже рискуете. — Думаю, больше, чем Эва. Но мы к нему не пристаем. — Мы не уверены, что и те приставали. Были свидетели, что он подходил первым. Договаривался, садился в машину. И это — с тринадцати лет. — Почему же его не остановили раньше? — Сперва не сообразили, что серия, потом искали того, кто мог справиться со взрослыми мужиками. Никому и в голову не пришло, что это ребенок. Потом он пару раз попался на глаза свидетелям. Следователи три года шли по цепочке из трупов. И взяли его над трупом. — И привезли в интернат, полный детей. Ева оглядывается. Эберт стоит за спиной. Они вместе решили подслушать, о чем говорят в директорском кабинете приехавшие следователь и спец. «Это про тебя?» — ужасается Ева беззвучно. Он уже научил ее говорить мысленно, и подсказывал на контрольных, стоя под дверью и даже из своего класса. «Про меня» «Почему?» Ева не верит: она его любит, она его знает, почти, как себя. Хотя в свою голову Эберт ее пускает редко и аккуратно. Может быть там, где от нее закрыто, и живет вот этот ужасный, который… «Рано тебе еще» — Вы хотя бы знаете, с чем имеете дело. У вас допуск и дочь… А куда нам его было девать? Он пол-отряда вырубил, пока не усыпили. Все лаборанты поувольнялись. Пришлось договариваться. Когда он вменяемый — он хитрый. Увидел браслет, сообразил, что не уйдет, и согласился на интернат. Тут все-таки дети, они ему не опасны. А девочку поберегите, научит плохому. Уже научил, думает Ева. Она не знала и половины своих возможностей. Эберт показывал, объяснял, и гораздо лучше, чем та репетитор, которая приезжала раз в месяц и учила, не что делать, а что не делать: «Не пой так, сломаешь компьютер», «Не смотри пристально, подчинишь человека». И все время: «Тебе еще рано, подрастешь, тобой займутся специально обученные люди». Теперь и этот туда же. «Рано? Мне уже десять!» Он хватает ее за руку и тащит. «Надо поговорить» Кабинет химии наконец-то занят новой химичкой, но сейчас она на ужине, а Ева знает, что им обоим не нужен ключ, достаточно спеть. Под стол он больше не помещается: вытянулся и перестал прятаться в норах. Подхватывает ее и усаживает на парту. — Рассказывать не буду. Все — не покажу, маленькая еще. Смотри. Ева видит черноволосого, миловидного мальчика. Знакомые кудри и узнаваемые черты. Кто-то зовет «Эб!». — Девять лет. Мужчина ведет его за руку, подходит к другому (другу?), о чем-то говорит и кивает. — Отчим. Друг уводит ребенка с собой. Первый мужчина — на полу, хватается за сердце, что-то бормочет и затихает. — Одиннадцать лет. Отчим сдох. Пустой школьный класс. Мужчина (учитель?) — Интернат. Математик. Математик влетает в стену, что-то кричит, на стене за головой — кровь. — Двенадцать лет. Второй мужчина (друг отчима?) хватается за горло и начинает кашлять. Эберт стоит над ним, в руке мелко дрожит нож. — Тринадцать. И тут до меня дошло, что я могу и без ножа. Но с ножом — наглядней… Хватит с тебя. Ева вытирает глаза и шепотом спрашивает: — А остальных за что? — За то же самое. Я-то справлюсь. Ты бы тоже отбилась. А Лиззи? Роза? Нортон? Вся эта мразь не должна жить. — И что с тобой теперь будет? — А ничего. Нас осталось семь штук на весь Арс. Будут договариваться и торговаться. — Или убьют. — Ну, это если я совсем с катушек слечу. Но у меня же есть ты. Правда? Эберт ждет ответа, и очень боится. Ева видит его сквозь ухмылки и напускную браваду. И любит. Она спрыгивает со стола и обнимает его. Какой стал длинный! — Да. Назавтра он застает ее с ножом, утащенным из тайника, отбирает, взвешивает в руке и прячет обратно. — Рано тебе еще. И вообще — не нужно. Я тебя научу, что петь, чтобы не понадобились ножи. В этот раз директор его отстоит, но через год Эберта заберут в военное училище. Перед отъездом он научит ее, как и обещал, ему сделают новые документы, и Ева потеряет его почти на четыре года. А потом познакомится снова – с Гертом Вебером, перспективным работником министерства внутренних дел. *** Фева права: времени нет совсем. И это при том, что документами занята Зои, а Карла следит за техникой, инструментами, костюмами и всем остальным. Ирик мечется, лезет всем под ноги, и, если музыканты вежливо его обходят, то администраторы, звуковик и гример не ставят босса ни в грош и постоянно гоняют. Стоит присесть на краешке стола и начать писать, как кто-нибудь принимается орать в комм или двигать компьютер. А у Ирика, как назло, вдохновение. Он может затормозить посреди коридора, на улице и начать набирать текст в комм или писать ноты на обрывках счетов. Нужно собрать программу, сделать сетлист и пару аранжировок, а у него в голове песни, в мозгах бардак, а по ночам — бессонница и разговоры. Почему-то Фева может звонить только ночью, и они разговаривают до утра. Ирик поет или просто болтает всякие глупости, чтобы подольше смотреть, как она улыбается. — Столько времени уходит на грим — ты не представляешь! Хотя, ты, наоборот, представляешь. Потом еще съемки на час — полтора. И все — для одной афиши. Как твои спектакли? — Прошли. — А кого ты играла? — А ты как думаешь? С моим типажом — сплошные подруги героини или служанки. Сейчас вот — героиню в детстве. — А у нас детей играют дети. — У нас обычно тоже. Но в этом спектакле ей пятнадцать, и очень сложная партия. Во втором составе есть одна девушка, которая тянет, обычно мы с ней меняемся. Но она попала в больницу, пришлось мне работать весь блок. Зато теперь я свободна до следующего сезона. — А сезон — это, как везде, с осени? — В театре — да. В антрепризе — как скажет режиссер. — Все, как у нас. А я тут написал песню. Хочешь послушать? Соседи стучат в стену уже в четвертом часу. Ирик прекращает концерт, но прощаются они около шести. *** — Ты еще не уехал, а межпланетная связь уже нас разоряет. Зои показывает счета, но Ирику не до них. Когда он сочиняет, рядом могут ложиться снаряды или голые женщины, в лучшем случае он невпопад кивнет и продолжит витать в облаках. — Зои! Я понял! Нужно все поменять! И так каждый день, а иногда — по два раза. Хорошо, что музыканты давно с ним работают, и не торопятся выполнять распоряжения босса немедленно, зная, что к вечеру его опять озарит. Вчера позвонил ночью, Зои даже испугалась, подумала, что-то стряслось. — Зои! Срочно нужен совет! Женский! Ну, в смысле, от опытной женщины. Ты же опытная? То есть, ты женщина? Блин, что я несу! Но ты же меня поняла? — Иричек, успокойся, я тебя слушаю. Только не ори так, я уже легла спать. — Так рано? А что, уже… Ой. На часы посмотрел я… поздно. Извини. В какой цвет мне покраситься? — Ирик! — Зои захотелось его убить. Ей этого постоянно хочется, но в этот раз — по-особенному кроваво. — В любой! Любой твой цвет достаточно отвратителен и эпатажен. — А чтобы не отвратителен? — расстроился он. — Ну, чтобы понравиться? — Кому, милый? — ядовито интересуется Зои. — Зрителям! — В любой! — отрезает Зои и выключает комм. Наутро он — золотой. И это чудовищно. Хотя голубые глаза кажутся синими и глубокими, как никогда. Полдня он заглядывает в попадающиеся зеркала и стеклянные двери, морщится, и с утра появляется красным с одной золотой прядью. Гример отмахивается от него пуховкой, как от нечисти и стонет, что не нанималась придумывать новый образ на каждое обострение таланта. — А так лучше? Ну, Зои! Так — понравится? — Ей, несомненно, очень понравится, когда ты приедешь лысый, — мстит Зои за ночной звонок. — Почему лысый? — Потому что краситься каждый день — очень вредно для волос. Полысеешь. Ирик уходит расстроенный, но по дороге встречает фанаток. Они все в восторге, осыпают звезду комплиментами, и он слегка утешается и остается красным. Но до вылета еще пара недель, так что Зои бы не поклялась, что цвет для гастролей выбран и утвержден. — Я понял! Нужно все поменять! Зои! Зои вздыхает и откладывает счета. — Конечно, милый, конечно. Раз надо, мы поменяем. Бедные музыканты. *** — Ночь — для того, чтобы спать. Подкрадываться — это он любит. Ева его чувствует за две двери и коридор, но, чтобы не огорчать, вздрагивает. — Натурально. Я оценил. Они еще не виделись: он был занят, Ева тоже. И вообще Герту нравится мариновать людей ожиданием. На многих действует. На Еву — нет. — Я-то думала, куда все испарились. А это за мной смерть пришла. Из душевой действительно все смотались рекордно быстро. А он все это время стоял в дверях и рассматривал ее синяки. — Где будешь есть? Прямо в душе? Или я все-таки выйду и улягусь на простыню? С этой стороны их отношения никому не понятны, и вызывают жутчайшие сплетни и подозрения. Но считается, что Герт читает мысли (хотя он не читает — из чистой брезгливости), и при нем даже думать боятся. А вот Еве достается вся эта прелесть, потому что она постоянно ловит чужой фон. Как Герт ее ни учил закрываться, не хватает опыта. А еще она многое слышит. Чего только про них не болтают. Сейчас, за стеной, например, обсуждают то же: даст он ей выйти из душа, или употребит прямо там. На самом деле он смотрит на нее, как усталый врач на больного: равнодушно прикидывая, как будет лечить. — Вылезай, — он отходит и протягивает ей полотенце. — Мне сказали, ты кричишь по ночам. В раздевалку заходит другая группа. Их, видимо, не предупредили, что лучше не лезть. Надеялись на скандал? Герт продолжает стоять, переселясь в ее голову. «Видимо, Энис мне не все доложил. Показывай, быстро» Ева и не думает подчиниться, хотя сопротивляться сложно. Он давит, и люди кругом мешают. Поэтому он и приперся в душ — максимально некомфортное положение отвлекает, не дает собраться и отразить удар. Педагог чертов. Для окружающих они выглядят дико: молча стоят и пялятся друг на друга. Он — насмешливо, Ева — сердито. Вот-вот начнут драться. Солдаты торопливо пробираются мимо них в душевую — подальше от начальства и его сумасшедшей бабы. «Отстань от меня» «А ты заплачь, может быть пожалею. Что там за мальчик у тебя? Покажи» Еве хмыкает. Он же не думает, что так она хоть что-то ему покажет. А давить всерьез побоится, потому что точно знает ее предел. Они идут по плацу, и Ева снова ловит фон: любопытство и жадность. Здесь так мало новостей, что любое происшествие становится сплетней. Сейчас пол-базы будут представлять себе его кабинет. — Что ты устроил? Ева сердита. Ей, конечно, плевать, что будут болтать, и любые поползновения она остановит, не напрягаясь. Да и ночует под охраной своей команды. Просто раздражает вся эта театральщина. Ему опять скучно, а отдуваться ей. — Это я устроил? — взрывается он неожиданно. — Ты могла положить их всех еще у машины. Когда ты прекратишь чистоплюйничать? Один направленный удар по мозгам — и проблемы нет. Вот она прокололась! Значит, пока прикрывала одно, он читал другое. Ева смеется: — Ну, ты гад! — А ты дура, Евка. Во-первых, держи щит лучше. Во-вторых, еще раз повторяю: не жалей, бей. Убивать Еве страшно, противно и невозможно. Она еще не боялась за себя так, чтобы захотеть убить. — А Энис пусть не думает, что я это ему забуду. — Конечно. Ты ничего не забываешь, все знают. Заодно отомстишь за то, что он тебя по плацу гонял? Ева мало знает о тех четырех годах, когда он пропал из виду. Слышала несколько сплетен, немного подсмотрела у Берси, немного — у других офицеров в мозгах, влезла в отчеты. Первые несколько месяцев прошли для него в постоянных драках и наказаниях. Герт бил все, что косо смотрело, а то, что продолжало смотреть, избитое, трахал. Не насильно, но психолог все равно в отчетах писал о склонности к садизму и желании добить жертву, и настойчиво рекомендовал психованного курсанта комиссовать. Но к концу года бешеная коса наткнулась-таки на камень, и один из молодых офицеров избил курсанта Вебера до полусмерти, и этим, как подозревала Ева, не ограничился. С тех пор эти двое били только друг друга. И занимались только друг другом. Что, конечно, возмущало начальство, но СБ не давала их развести: Герт все еще был малоуправляем, носил браслет и никому не доверял, и терять возможный рычаг влияния на него им было не выгодно. Так что, через день — драки, потом — гауптвахта, и так — до выпуска. — То, что Энис был моим офицером, не дает ему права врать в отчетах. А ты, если еще раз допустишь подобное безобразие — получишь от меня по мозгам. И это будет больнее, чем электрошок. Ева его не боится. И не собирается чувствовать себя жертвой. — Ты не сможешь. Ты меня на коленях качал. — Иди, еще покачаю, — он сдвигает кресло назад, чтобы ей было удобнее сесть. — Будешь лучше спать. Откройся. Он прижимается к ее уху губами, и Ева убирает щиты. Звук, который никто из людей не услышит, вливается в ее голову тихой, нежной мелодией. Она вспоминает, как ей пел колыбельную Ирик, и закрывает глаза. В дверь стучат, заглядывают и тихонечко прикрывают. — Наверное, придется на тебе жениться, — фыркает Герт. — Больше тебя никто не возьмет, побоятся связываться со мной. — Возьмет, — возражает Ева. Ей спокойно, и что-то починилось внутри. Сегодня наверняка не будут сниться эти гады и их фургон. — Этот? — Герт задевает сенсор, и компьютер включает картинку. — Занятный мальчик. Даже интересный. Еве не нравится его тон. Она смотрит на экран. Там большое фото с одной из фотосессий Ирика. Он избит, на полу, лицо и руки в крови, испуганный взгляд. Еве не нравится ни фото, ни задумчивая улыбка Герта. — Он совсем не такой. И он хороший актер. — Убедительная игра. Как ты думаешь, что бы он стал делать, если бы это не было фотосессией? — Уж точно не смотреть на тебя с испугом, — злится Ева. — Встал бы и снова в драку полез. Убери эту гадость! — Тогда тебе повезло. Герт выключает экран и снимает ее с коленей. — Да, мне повезло. Ева в этом уверена. Как уверена в Ирике, и в Герте тоже. Он столько лет сдерживает то, что живет в его голове, и давно уже делает это сам, без ее помощи. И он никогда не причиняет вреда слабым. А слабые в его случае — это все, кто не нападает на него, и тех, кого он считает своим.