Illuminated

*** Ирик в детстве мечтал, что полетит в космос на огромном, красивом корабле и увидит звезды так близко, как нельзя увидеть с планеты. Но, подрос и забыл: на Третьем было не до звезд, да и корабли — только на картинках или в кино. Сейчас он ощутил что-то вроде того детского нетерпения, но их провели коридором, уложили в капсулы и включили сон. А когда он открыл глаза, двигатели уже молчали, снова — коридор и такой же почти сектор прилета. Вот и вся мечта. После процедур проверки их выпускают в общий зал. Ирик вертит головой, пытаясь увидеть в толпе встречающих Феву, но ее, разумеется, нет. Куратор и Берси ведут всю их толпу в сторону автостоянки, грузят в автобус и везут в отель. Все, и Ирик, прилипают к окнам, стремясь получше разглядеть чужой, такой интересный мир. Здесь очень разноцветно, даже пестро. Одежда, машины, рекламные баннеры. У некоторых людей Ирик видит кожу другого цвета. — Да, Ирик, нужно было тебе оставаться золотым. Хоть как-то бы выделялся. А то потеряешься, и не сразу заметят, что ты чужой. Чужим Ирик себя и чувствует. Дома он привык быть особенным, добавлять красок в унылую жизнь. Здесь ему нравится, хочется стать своим, пусть даже обычным. Он бы прижился во всей этой пестроте. Но, раз это невозможно, он просто сделает так, что этот праздник его запомнит. Но где же Фева? Одна половина Ирика орет, что он знал, знал, что так будет. Вторая рассудительно объясняет, что она может быть занята, в отъезде, ввелась в спектакль вместо внезапно умершей примы, или просто родители не отпустили. Вторая звучит очень доходчиво и разумно, но, почему-то побеждает та, что орет. Номер у Ирика отдельный. Он не привык. Обычно на гастролях всех старались напихать, как горошин в банку. Жили по трое — четверо, и плевать, кто звезда, а кто ставит свет и таскает кабель. Здесь все по-другому: гостиная, спальня. Ирик такое видел у Нидды и у Золтана на Восьмом. На Арсе твой уровень измеряют деньгами. Сам Ирик тут вряд ли поднялся бы выше Пятого, так что спасибо принимающей стороне. В дверь стучат, когда он смотрит на город в огромное окно. — Кто там? — Обслуживание номеров, — отвечают из-за двери, и Ирик не полагается больше на свой слух. — Я принесла полотенца, — она договаривает уже внутри. Теперь он не верит своим глазам, потому что перед ним Фева — и снова не Фева: горничная в коротком форменном платье и даже фартучке. И это — форменное издевательство, после месяца без нее и, если честно, еще пары без никого. — Как ты тут оказалась? Обнимать ее — так знакомо. Полотенца валяются на полу. Она тихо смеется. Как он скучал по ней, Ирик понимает только сейчас. — Обманом пробралась в номер к звезде. — И что с тобой делать? Глупый вопрос. Что делать, когда тебя обнимает воплощение твоих эротических подростковых грез? Но не нести же ее на кровать, они ведь не в порнофильме. — А что ты обычно делаешь с фанатками? Он с сожалением разжимает руки и признается: — Автографы даю. — Здорово. Можно и мне автограф? В кармане как раз маркер любимого алого цвета. Ирик пару секунд думает — где? Но Фева склоняет голову к плечу, и он просит: — Можно? Ирик сдвигает воротничок, отводит взгляд от выреза платья и расписывается там, где шея переходит в плечо. Ее руки идут мурашками, а волоски на них встают дыбом. Ирик не выдерживает и стирает собственный автограф губами. Когда он поднимает голову, Фева охает и смеется. — Что? — Посмотри в зеркало. Если ты в нем еще отражаешься. В зеркале — бледный, растрепанный и очень несчастный Ирик с окровавленным ртом. На плече у Февы, на щеке и губах — алые пятна. — У меня осталось всего десять минут. Помнишь, я говорила, что ты должен кое-что вспомнить? Ирик стирает маркер с губ (размазывает вокруг) и кивает. — Садись и не удивляйся. Воспоминания возникают внезапно. Словно в плотную шеренгу солдат протискиваются новички. Ирик зажмуривается, стараясь не показать, что не удивлен, а напуган. Но скоро это кончается. И перед ним — Ева. — Привет. — Я так боялся, что ты не придешь. Она исчезает ужасно быстро. Он даже не нагляделся. Но обещает прийти завтра на репетицию, а потом на концерт. Он подбирает полотенца и маркер, рисует себе кровавые слезы и идет умываться, пока кто-нибудь из команды не пришел проверить, не заскучал ли босс. *** Ирик наблюдает, как Артур мечется по залу. Он вообще мог явиться на пару часов позже, вокалистов чекают после всех, но не сиделось на месте. Теперь не сидится здесь, но попадать под ноги звуковику во время работы боится даже Мария, которую тот нежно любит в обычное время. — Никто ничего не двигает! Он орет это на каждом чеке, все уже выучили: не хочешь получить по рукам — ничего ими не трогай, но он все равно орет. — Артур, мне мешает… — Стоять! Руки убрал! Я сам подвину. Артуру помогают двое местных коллег, как рабочая сила. — Поверните колонку туда. Нет! Не туда, а туда! Тут яма. И еще вот тут. Он несется показывать, где именно нет звука. Ирик зевает и выходит попить воды. Клуб большой. Больше, чем те, в которых он пел раньше. Он сомневался, наберется ли зрителей, но Мария подносит ему пад и показывает проданные места. — Солдаут, Иричек. Ты продан полностью. — Это только первый концерт. Любопытство. Посмотрим, сколько придет на второй. Второй не так быстро, но все-таки продается. Ирик прикидывает и распоряжается: — Делаем акцию: скидки пятнадцать процентов для тех, кто был на первом, и предъявит билет. Мария связывается со здешним администратором. Та выкладывает информацию в сеть. К вечеру они поймут, сработало ли. А пока недовольный продюссер долбит Марии мозги, а она отговаривается самодурством звезды. Звуковик все еще царь и бог. — Ударник пока свободен. Только вылезай аккуратно. Не дай бог, что-то сорвешь, будешь играть в подвале! Бас — следующий. Ирик всегда идет после Антона и микрофонов. Он уже пожалел, что не остался в отеле. Ночью почти не спал, вдруг бы сейчас удалось. Но знает, что вряд ли. Перед концертами он не может сидеть на месте. Возбуждение внутри бурлит и дергает. Ирик помнит, что псих, и старается держаться, не подскакивать, не орать и не трогать лишний раз никого руками. Поэтому сидит и обнимает себя сам. Вот бы Зои сюда. — Тишина, пожалуйста. Антон, начинай. Все в порядке. Билеты распроданы, люди придут. А гнилыми фруктами, как в древности, нынче кидаться не принято. Блин! Где сетлист? Ирик лихорадочно шарит в карманах. А, вот, нашел. Бумажка уже так измята, что нужно будет переписать. — Ирик! Ирик! Толкните его кто-нибудь! — Нет! Не надо! Я слышу! Уже бегу! Наконец-то он — на сцене. Микрофоны только что проверяли, но центральный отказывается включаться, а левый мерзко свистит. — Это ты их ломаешь! — орет Артур. — Одним своим видом! — Я их даже не трогал, только успел подышать. — Значит, не дыши! Где пакет с батарейками? Кто все время таскает… а, нашел. На чеках Ирик всегда поет одну и ту же песню. От субтона до того, что Артур деликатно зовет: «А теперь повизжи». «Повизжав», немного еще подпевает парням, без слов, так, в кайф и для настроения. Теперь нужно пройтись по программе вместе с осветителем — он же отвечает за видеоряд. — Санни, таймкоды у тебя есть, сейчас только трудные места. Ребята, давайте начало. Начало Ирик переделал за пару дней до отъезда, и Санни еще не привык, остальное он знает. — Я выхожу в темноте, становлюсь сюда и ты… — ребята играют, Ирик выходит, становится, — вот на это «бумс»… *** Осветитель врубает софиты, сведенные в одну точку — в спину Ирику. Тот стоит, раскинув руки крестом, черным и тонким в белом безжалостном свете. Начинается песня, и свет медленно расходится, оставляя его в темноте, и снова падает, теперь уже сверху, лучом прожектора. — То, что нужно. И виджеинг берем черно-белый. Тут у них все привыкли к пестрому, давайте покажем им чистый цвет. Сцена одета в черное. Свет — ослепительно-белый. И голова Ирика — чистый алый с росчерком золотого. — Ты будешь в черном или белом? — спрашивает от сцены Мария. — В черном. Техники, посмотрите дым. Санни, давай еще выход после антракта. Ева зажмуривается и просто слушает. Вот, он идет по сцене, вот щелкает — включается микрофон. Он начинает петь: Я живу, для того, чтобы любить тебя. Не бросай, не оставляй меня на этом ветру. Если ты будешь рядом, я никогда не умру… Она отзывается непроизвольно, и он — неожиданно — слышит. Прерывается на полуслове, опускает микрофон и, прикрываясь от света ладонью, всматривается в зал. — Что-то еще нужно повторить? Нет? Санни? Ребята? Артур? Тогда давайте закончим. Завтра с утра пройдемся еще раз, а пока — гуляйте. — Ирик, у нас интервью! — возражает Мария. — Никаких интервью до концерта. Зои забыла тебя предупредить? Все завтра. Завтра! Он прыгает со сцены и бежит к стене, где Ева пряталась за колонной, чтобы не мешать репетиции. И все равно сорвала. Музыканты что-то играют, Санни переключает свет. Солист не особо нужен, его команда репетирует без него. *** — Привет. — Извини, я не хотела мешать. — Да, мы все это уже сто раз делали. Просто пробуем новый зал. — А почему в клубе? — Пробный шар. Два — в клубе, потом в залах побольше, с сидячими местами. Если, конечно, зрители будут. — Конечно будут. На первый концерт билетов уже нет. На второй сейчас скидки, последние из рук друг у друга рвут. — Значит, сработало. Ирик доволен: билеты продаются, его обнимают. Сейчас бы еще поесть, и с Евой куда-нибудь. Он мысленно бьет себя по рукам: тащить ее в гостиницу — неприлично. К себе она не зовет. Снова скамейка? Или, как школьники — в кино на последний ряд? Он скоро взорвется. Или родит шедевр (если помнить про сублимацию). Но, к черту шедевры, он живой человек, в конце-то концов. — У тебя есть время? Хочешь что-нибудь посмотреть? — Хочу есть и на небоскреб. Я читал, у вас в кафешках вкусная уличная еда. Мы с ребятами даже пытались готовить, но получилась ужасная дрянь. А небоскребы — та же мечта о звездах. С них, как со сцены, можно смотреть на всех, кто внизу, и представлять себя властителем мира. В детстве он это любил, иногда даже больше, чем петь. Ты стоишь там — и ты уже не тощий, патлатый уродец. На тебя смотрят, тебя хотят слушать, и ты делаешь с ними все, что захочешь. Поёшь — и они плачут, поёшь — и они смеются. И снова хотят тебя. И ты властелин. — Я поняла. Пойдем. И правда, уже поздно. Нужно тебя покормить. Этим вечером Ирик в немного невменяемом состоянии. Он словно попал в сказку: яркие краски, довольные, а не угрюмые лица. Даже порядочники улыбались, когда они с Евой перебегали дорогу, обгоняя прохожих. А им все казались медленными. Ирик вообще думает, что, отпусти он руку Евы, и может взлететь. Только горчащая в глубине мысль, что все это ненадолго, мешает полному счастью окончательно затопить мозги. В кафешке кормят не так сказочно, как он воображал, но все равно вкусно. Ирик не ел с утра — просто забыл, а Мария не привыкла быть ему матерью вместо Зои. Зато, глядя, как Ева слизывает соус с губ, он почти сочиняет песню. Поэтому делает то, что делал во все время их знакомства — поддерживает разговор и следит за руками и языком. — Кто твои родители? — Мама была учительницей, отец — военным. Я его плохо помню, он погиб, когда мне было около четырех. — Извини. Он не думал, что она тоже может быть сиротой. Ирик обычно узнает их по поведению, что ли. Особому быстрому взгляду, ненастоящей улыбке. Ева выглядит, как любимый домашний ребенок. — Ничего. — А где ты жила, когда… — Я пела, сколько себя помню, и мама отдала меня в школу при музучилище. Там был пансион, я неделю жила в школе, а выходные дома. И не заметила, что мама больна, пока ее не положили в больницу. Когда мама умерла, меня хотели отдать в интернат для детей военных, но маэстро оставил меня в училище. И платил за учебу. Об этом не знал никто, кроме бухгалтера. Тот и рассказал Еве, когда она выпускалась. — А с кем ты живешь сейчас? Конечно, она уже взрослая и работает. Но наверняка есть кто-то — друзья… друг. Маэстро этот — она вспоминает его через раз, говоря о себе. — С солдатами. Видимо, Ирик выглядит ошарашенным и достаточно жалким, потому что она даже не смеётся, а сразу же поясняет: — Помнишь, я говорила про домашний арест? Вот. Я живу в военном лагере, под охраной. А так — у меня есть квартира здесь. Сейчас закрыта, ключи у меня отобрали. Так что, в гости пригласить не могу. — А как ты попала сюда, если тебя охраняют? — Ребята меня прикрыли, а Герт уехал. Ирику очень хочется снова спросить, кто такой Герт, но он уже пробовал, и тогда ему не ответили. И лучше не заставлять ее врать, если вдруг этот Герт не просто начальник, и это он отобрал ключи. Что Ирик вообще про нее знает? Не так уж мало: когда она хмурится, у нее смешно шевелится кончик носа, а когда улыбается — виден верхний краешек ровных зубов и чуть выступающий клык справа. Когда она нервничает — говорит отрывисто; много смеется, ласково обнимает, неумело целуется и сводит с ума. Ирику хватило, чтобы влюбиться. И он надеется, что нравится ей. — Наелся? На небоскреб? — Я готов! — Вперед! Ей нужно вернуться в лагерь к отбою, но они успевают полюбоваться на город в огнях. Когда она рядом, Ирик забывает о мире и не рвется в его властелины. Ему достаточно синицы в руках. Он не хочет отпускать ее, но не решается спорить. Теперь она сажает его в такси и отправляет в отель, а сама исчезает в метро. — Ух ты! Здесь даже душ есть! Вчера они не смотрели гримерки. Какая разница, где кинуть одежду? Был бы стул и замок на двери. Ирика часто гримировали прямо за сценой или, к примеру, в туалете. Гример привычна ко всему, выдержана и закалена испытаниями. Ее не бесят снующие вокруг работники сцены или балета, не раздражают наблюдатели и не пугает отсутствие нормального света. Но в этот раз все на неприлично высоком для Ирика уровне: личная гримерка, и не узкая захламленная каморка, а большая, светлая комната с душем, диваном и нормальным гримерным зеркалом с удобным креслом. — Вот, как настоящие звезды живут, понял, Ирик? Смотри, не привыкай, дома тебе такого не видать. Антон с Артуром снуют по гримерке и болтают, не давая Ирику собрать мысли в кучку. Может, и к лучшему, иначе опять бы трясся, как в первый раз. Перед каждым концертом так — чувствует себя девочкой на первом свидании: придет — не придет, давать — не давать. Сколько лет нужно ждать, чтобы это прошло? — Ой, а это что? На столике рядом с диваном стоит ваза для фруктов, наполненная чем-то в разноцветных блестящих обертках. — Конфеты какие-то? Я не смотрел. Зато они посмотрели и дружно принялись ржать. — За кого тебя тут принимают, босс? Да мы всей командой столько не перетрахаем! В вазе, оказывается, презервативы. Разных фирм и расцветок, видимо и размеров. Ребята гребут халявную радость в карманы. — Здесь, наверное, выступают настоящие суровые рокеры. И, чтобы потом детей не подкидывали к дверям клуба… Наконец, приходит гример и выставляет юмористов из комнаты. Ирик ей благодарен. Нужно ведь как-то собраться перед концертом, а эти все ржут и прикалываются. Весельчаки, блин. Хочется сбегать и посмотреть, есть ли зрители в зале. Билеты, конечно, проданы, но все-таки… Ирик не может сидеть спокойно, вскакивает, машет руками, пытается что-то рассказывать, сам смеется, вскакивает опять. Гример привычно грозит привязать к стулу. Мария приносит термос с чаем: «Попьешь в перерыве». Какой перерыв! Тут хотя бы начать. Мария редко была с ним перед концертом, обычно психованный Ирик доставался бедняжке Зои, но тут, видя, в каком состоянии звезда, Мария садится рядом и гладит его по руке. — Все будет хорошо, Ирик. Народ собирается, снаружи спрашивают лишний билетик. У ребят все готово, трансу наладили. Твоя девочка в зале. Все хорошо. Эта новость немного его отвлекает. Он закрывает рот и дает Лере его накрасить. В этот раз они не делают сложный грим — тон, скулы, главный акцент на глаза и блестящие черные тени под ними. Ирик чихает от лака, тянется потереть нос, получает по рукам, прячет их под накидку. — Не бейте звезду! — Не трогай лицо, сколько раз говорила! Если почувствуешь, что течет грим — я справа, за дым-машиной. Выйди на минуту, поправим. А то к концу вечера будешь, как съеденный кислотой монстр. Все смеются: такое уже бывало. Он, когда поет, не отвлекается ни на что. А потом в сети писали, что это — удачная фишка. Его герой, якобы, терял человеческий облик с каждой песней, и к окончанию концерта превратился в чудовище. Ирик тогда долго ржал и запомнил концепт. Нужно будет как-нибудь воплотить. Перед выходом он трясется уже заметно. Тут нет кулис, негде прятаться, неоткуда выглянуть в зал. Поэтому Ирик мается за дверью на сцену и бьется об нее лбом. Мария оттаскивает его подальше и обнимает. До начала пятнадцать минут. Артур говорит в наушник «Сделай их, босс». — Понеслось! *** Еве не нужно становиться рядом со звукарем — она «отключает» мусор и слышит чистый звук в любом месте зала. А еще с ее ростом или толкаться в первом ряду или проситься на спину к какому-нибудь крепышу. Нужно было звать Эрна, он как раз в увольнительной. Но у человека женатого всегда свои планы на выходные, поэтому Ева одна, и выходит из положения своими силами. По бокам зала — столики для солидных гостей, но Ева знает, что к середине концерта никто не усидит на местах, и нагло утаскивает стул. Из угла и со стула ей хорошо видна сцена, а она никому не мешает. Главное — не свалиться, когда станет прыгать. И не петь, потому что это, в конце концов, невежливо, Ирик сам справится, это его концерт. Начинает он, как всегда, резко, без разговоров. Повисает на бьющих в спину лучах, как бабочка, распятая на игле. Иглы неохотно расходятся, отпуская, а дальше Ева видит только его. Белые пятна — рубашка, лицо, руки. Черный, растрепанный какой-то, пиджак. Ломаные, острые линии. Яркий отблеск в волосах. Чистый цвет, чистый свет. И голос. Чистое наслаждение для глаз, слуха — на грани боли, потому что в нем — эта боль и он делится ей с каждым, достает до самых оберегаемых уголков души. Все, что он поет — о любви и смерти. Или смерти во имя любви. Или любви, побеждающей смерть. Он верит и заставляет верить их всех. И Ева сдается. Она его знает другим, но этот — тоже сирена, и сейчас, здесь — сильнее нее. И сам он это прекрасно знает: — Добрый вечер! Я рад видеть вас у себя! Продолжим? *** Поэтому Мария и не любит бывать на его концертах. Лучше в трансляции или в записи. Потому что — вот только трясся, бегал, путался у всех под ногами, немного бесил. А вышел на сцену — и вдруг: «Рад видеть вас у себя» — король, не меньше. И хочется обвешаться оберегами и ткнуть его заговоренной иголкой. Сколько она его знает, а этот контраст между «ну, что вы хотите, это же Ирик» и королевским «Спаси-и-бо!» со сцены портит Марии картину мира. *** Он берет вторую гитару, ставит стул ближе к краю сцены, прилаживает микрофон, продолжая общаться: — Не устали? Тогда немного повеселей, перед тем, как плакать опять, да? Сегодня у меня для вас пара новых песен. И первую я хочу посвятить своему другу. Ее нет здесь, но без нее мы бы сегодня не встретились. Я надеюсь, что ты нас смотришь. Давайте, все скажем ей: — Привет, Лола! Зал радостно приветствует, а он начинает играть. Второй гитарист вступает и ведет мелодию, и в зале уже танцуют, подхватывая припев. Надеюсь, ты успеешь сбежать Пока до них еще не дошло. Клади единорога в кровать, Под одеяло. Мы будем ждать тебя на шоссе, Мы назовем тебе имя твое А значит, время уже пришло, Пора настала. — Привет, Лола! Снаружи никто ничего не поймет, не заметит, Ло-о-ола! Оставь свои бабочки в волосах, косуху зарой под платья в шкафу. Мы знаем, мы видим тебя другой, ты же знаешь, Ло-о-о-ола! Сегодня у нас общий сбор в облаках, вон там, наверху. — Привет, Лола! — Спасибо-спасибо-спасибо! А теперь — а-а-антракт! *** — Не отвлекаю? Ева ругается про себя. Попалась, значит. Кой черт принес его на базу на два дня раньше? — Нет, сейчас антракт. — И только что, как я понимаю, твой мальчик поставил крест на своей карьере на 3-СР. — Возможно. — Хочешь, оставлю его на Арсе? Глупый вопрос, но заданный таким тоном — глупый вопрос с огромным подвохом. — Что я буду должна? — Два месяца в лаборатории, честно, никуда не сбегая. В лаборатории ее ужасно тошнит. Остаточные эмоции тех, кого там держали при прошлом Совете. — Хочешь меня клонировать? — Никаких процедур, обещаю. А ты должна пообещать, что будешь сидеть там, сколько скажу. — Но он же улетит! — Никуда он не улетит. Мы договорились? — Я могу досмотреть концерт? — Можешь даже попрощаться, но из здания — ни ногой. Тебя заберет твоя группа, больше ни с кем не уходи. И вообще, не отсвечивай. Слезь со стула. Ева оборачивается, но не видит никого из знакомых. Тогда она закрывает глаза и слушает. За звуковым пультом что-то жует Эрн, у колонки справа сидит на полу Ивар. Стэн, видимо, снаружи, в машине. Она выцепляет Ирика, где-то за сценой, наверное, в гримерке, и отодвигает все мысли в сторону. Сначала концерт. Без стула сцены не видно, и Ева проталкивается к ограждению, пока не все вернулись в зал и можно пройти. После антракта он выходит без пиджака, с закатанными рукавами. Справа на лбу, на щеке ниже и правой руке дорисована чешуя, шею Ева не видит, но почему-то уверена — там есть жабры. — Не устали? Продолжим? Он видит ее, хитро улыбается и тянет в стороны воротник. По бокам худой шеи — по три серых полоски. — Меня часто спрашивают про личную жизнь. Могу рассказать. Хотите? Зал отвечает утвердительным гулом и визгом. — Точно хотите? Еще никому не рассказывал. В первый раз, — бормочет он, поправляя микрофон, и все затихают, жадно пытаясь расслышать. — Ну, слушайте. Ева хохочет. Потому что — чешуя, потому что — песня. И удивленные лица людей вокруг. И хитрая рожа звезды, жалующейся на личную жизнь. Моя подруга удивляет и пугает меня: она как будто не от мира сего. И мне кажется, она не совсем человек, а словно странное божество. Она всегда весела и улыбается мне, ее глаза с любовью глядят, Но иногда в ее взгляде я вижу голод, и мне кажется, меня съедят. Ты положи меня спать на своем алтаре А я доверюсь тебе, я закрою глаза. И, если хочешь убить, то делай это скорей, Пока от страха я «нет» не сказал. Принеси меня в жертву на своем алтаре, Пойди и выброси нож, а я воскресну к утру. Умой от крови лицо и приходи на заре, Не плачь, ну хочешь, я больше никогда не умру? *** После концерта — фотки, автографы — тоже приятная часть. Ирик крутит головой, но не видит Еву. Когда зрители немного расходятся, Ирик выбирается из обступившей толпы и кидается к Артуру. — Ты Эву не видел? — Это ту, из посольства? Видел. Она подошла и сделала мне комплимент: я «хорошо сработал в этом не очень удачном месте». Хоть кто-то похвалит, от вас, звездунов, не дождешься. Кстати, откуда она знает про ямы и эхо от голых стен? — Она тоже поет, — отмахивается Ирик. — Ну, и? — К ней подошли двое очень серьезных парней, спорили, настойчиво так направляли к выходу. Я спросил, не позвать ли охрану, она отказалась. Наверное, телохранители. Она же у тебя из посольских, девочка непростая. Ирик как-то резко устает и бредет обратно к сцене: нужно общаться. Хоть бы у нее не было неприятностей, она же под домашним арестом. Он проверяет комм — никаких сообщений. Пишет: «У тебя все в порядке?» Ответа нет. От усталости не хочется есть. Ирик допивает чай и тащит себя в душ. Дверь щелкает, когда он уже вытирается. Вот кому-то неймется. Он же запирал. Или не запирал? Ирик завязывает полотенце на поясе, выходит с недовольным: — Кого там несет? И останавливается, как будто наткнувшись на ее взгляд и тихое: — Меня. Ирик встречал в книжках, но сейчас впервые до конца понял это вот: «он почувствовал себя голым». Не просто голым, а, как будто, без кожи — сплошные открытые нервы, и их задевает любое ее движение, любой вздох. Он так и стоит, замершим идиотом, пока она подходит к нему, гладит по щеке, трогает шею, и отмирает только когда ее губы касаются солнечного сплетения. Выше ей не достать, и он нагибается сам. Он слишком быстро помогает ей раздеваться, плохо соображает и мало видит. Где-то в процессе теряется полотенце. В дверь несколько раз стучат, но он понимает это только потом, когда в голове немного яснеет, а Ева сдвигается к краю, потому что он все же тяжелый, и абсолютно растерявший мозги от внезапного счастья. Он бы так и лежал, прижимаясь лбом к ее груди, но в дверь барабанят в третий, кажется, раз. — Ирик, ты там в порядке? — Да! Я в порядке! — рявкает он. — Отстаньте! *** — Отстаньте! За дверью озадаченно шепчутся: — Что он не открывает? — Слышно что-нибудь? — Нет. Это те два смешных парня: звуковик и клавишник, Ева помнит их голоса. — По-моему он там не один. — Ну так и оставьте его в покое, — это администратор Мария, и она не снисходит до шепота, даже Ирику слышно. — В кои-то веки ребенок собрался развлечься, так вся команда под дверью. Ждете, что вывесит простыню? Быстро все в бар. — Господи, какие же идиоты, — стонет Ирик. — Прости… Все хорошо? Ева слушает его голос, медлит с ответом, и появившаяся было улыбка начинает съезжать в сторону, подбородок дергается к плечу. Она гладит его по щеке. — Хорошо. — Правда? А-а-а хочешь… воды? Чай я допил. Кажется. Он кидается за бутылкой, и Ева отводит глаза: его полотенце досталось ей, а остальная одежда почему-то в разных углах гримерки. По дороге он вспоминает, что нужно одеться, хватает футболку, бросает, заматывается до пояса в балахон, протягивает бутылку и смотрит во все глаза. — Спасибо. — Она собирает свои вещи, он пытается помогать. — Я сейчас. Ева скрывается в ванной, через пару секунд в дверь просовывается голова. Она хлопает его по лбу, получается звонко, и он смеется — уже за дверью. Штаны он успел надеть, а в футболке запутался, и Ева прячет руки за спину, чтобы не потрогать пенту. У нее мало времени. Ребята, конечно, ждут, но у них приказ. Поэтому — главное: — Ирик, скажи, ты хотел бы остаться на Арсе? Решать за других очень приятно, к этому привыкаешь, а потом начинаешь решать кому нужно жить, а кому нет. Он мрачнеет и становится очень несчастным. — У нас, если кто-то не возвращается, сажают всю группу. Я бы очень хотел остаться, но я не могу. Значит, нужно оговаривать с Гертом условия. Обещал — пусть придумывает, как. — Но, если бы никто не пострадал, ты бы остался? — Конечно, — выдыхает он устало и грустно. — Я бы остался. Но я не привык мечтать о несбыточном. — Это ты-то? — изумляется Ева. Человек, который живет мечтами и делает их реальностью, говорит, что мечтать не привык. — Ты не мечтаешь? — Мечтаю, — он улыбается и наконец нормально расправляет футболку. — Поедем ко мне? *** — Поедем ко мне? У Ирика еще интервью. Журналистка уже час ждет его в баре, но вот прямо сейчас ему на все наплевать. Ева отводит взгляд, и внутри леденеет. Так он и знал, что все не может быть хорошо. А думал, в сказку попал, да? — Ирик, я должна тебе сказать… Очень вовремя. Ведь было все хорошо. Он готов зажать уши и заорать, чтобы не слышать. — У тебя есть муж. Или жених, да? Или куча родственников-сирен, которые утопят меня в фонтане, если узнают? Если бы ты была мужчиной, я бы заметил. Еще вариант — ты из королевской семьи, и… не знаю, что еще предположить. — Ирик… — Ладно, молчу. Итак? — Я должна уехать на два месяца. — Как — уехать? Куда? Зачем? Как она может уехать? Вот сейчас? И на два… — У меня же гастроли всего двадцать дней! — Меня переводят. Это далеко, сбегать не получится. Но там есть сеть, можно будет звонить и писать. Я буду смотреть трансляции. Ты же скоро в тур по городам. Я бы все равно не смогла ездить за вами. Чем горячее она убеждает, тем яснее становится: это все. Они больше не увидятся. Или ее начальство — последние гады, или ревнуют. Или он облажался так, что девушка решила сбежать, но не хочет расстраивать истерика и психопата. — Я тебя не обидел? — перебивает он ее заверения. — Что? Нет! Вот теперь, похоже, обидел. Такой сердитой она была, когда требовала у него бирку и ключ. — Если бы мне что-то не понравилось, (и не хмурься, я не лазила тебе в голову!) я бы сказала честно, а не стала заговаривать зубы и придумывать командировки. Меня призывают на службу. Срок — два месяца. Я не имею права отказаться. Мы — как врачи, пока не нужны — занимаемся своими делами, но в случае необходимости обязаны помогать. Ирик в отчаянии. Он не может поверить, что больше они не увидятся. После всего… Да он просто не представляет, как теперь без нее. — Ну, можно же что-то придумать! Давай поженимся! Жену же не будут разлучать с мужем? Она улыбается, и он снова почти счастлив. — Предложи мне это через два месяца, если не передумаешь. — Через два месяца я буду на 3-СР. Тебе туда точно нельзя! — Ирик, — она берет его лицо в ладони, придвигается близко-близко и говорит, задевая его губы своими: — Я тебя найду. Обещаю. Честно. И целует. И исчезает. Остается запах ее духов. Ирик вдыхает и говорит в воздух: — Я тебя люблю. И слышит ее ответ, не понимая как. Ирик рассеянно пихает в сумку концертный костюм. Раньше за этим следила Зои, теперь приходится самому. Скоро его и стирать заставят. И сцену мыть. Ирик представляет себя со шваброй и морщится: какая муть лезет в голову. Комм сигналит. Мария пишет: «Ирик, я видела, что твоя девочка вышла из клуба. Теперь ты сможешь подойти? Мы в баре». В баре? Вот это кстати. Журналистка похожа на всех мисс Галактика сразу: длинные ноги в мини смотрятся изумительно, в вырезе блузки Ирик с головой утонул бы еще вчера. — Добрый вечер. Бармен понятливо подсовывает стопку. Ирик пьет, игнорируя осуждающий взгляд Марии. Наверное, ей нелегко, но бар — он на то и бар, чтобы пить. — Скажите, Иржи… Он столько раз повторял свою биографию, что может рассказать ее и во сне. Приглаженная Зои история вылезает в сетях на любой запрос о нем, но каждый новый журналист считает оригинальным начать расспросы с творческого пути. А эта, видимо, порылась немного глубже. — Правда ли, что вы состояли в молодежной банде? — Да, это правда. — Ирик пьет вторую и загадочно улыбается. — Примерно с девяти до двенадцати лет. Представляете, какой я тогда был опасный? Журналистка хихикает. Мария из-за ее спины грозит Ирику кулаком. Бармен ставит перед ним третью стопку и подпирает щеку рукой. Ему бы еще попкорн. — Говорят, у вас есть татуировка, — журчит журналистка. — А можете показать? Она томно поводит плечами и кладет ногу на ногу. Да, детка, тебе-то точно есть, что показать. У Ирика тоже ноги, и даже не хуже. Он повторяет жест с той же ленивой грацией. — Или, если тут неудобно, можно найти менее людное место, — намекает она. Как же его раздражают такие подкаты. Девушка, сиськи в жизни вещь, конечно, необходимая, но желательны еще и мозги. Бармен облизывается и вопросительно смотрит на Ирика, мол: ну, ты чего, мужик, совсем тормозишь? Ирик манит девушку ближе, интимно склоняется над красивым бюстом. Какие гадкие у нее духи — отравиться можно приторной сладостью. — Ну, зачем же, — тянет он, припоминая, как же ее? — М-м-м… Марта? Я вполне могу показать все, что вас интересует, прямо здесь. И неудобно будет не мне, а тем, кто пришел отдохнуть. Мария прикрывает лицо рукой. Бармен хрюкает и двигает стопку к нему поближе. Ирик вспоминает, что в последний раз ел утром, и пьет. Нужно смотреть на вещи трезво: он уже пьян, и одна-другая стопка ничему не мешает. Журналистка оскорблена в лучших чувствах и смотрит на него с обиженным удивлением: как это так? А грудь? А ноги? Ноги, деточка, есть у всех. Ирик снова красиво и медленно перекладывает свои, и какой-то тип начинает строить ему глазки. — Мы все еще говорим о моем концерте? Можно представить, что она о нем понапишет. Но Ирику наплевать. Уже к утру в сети обсудят концерт, выложат в чатах рецензии и просто восторги, нарежут самопальных клипов и клипов получше от тех, кто купил трансу, рассыплют фоточки. Кто-то будет восхищаться, кто-то плеваться, кто-то строить из себя знатока и обсуждать, как он испортил голос и куда скатился с прошлого года. Ирик привык. Главное — о нем говорят. А обиды этой красотки утонут в море ругани и восторгов. Ирик не помнит, куда она делась. Бармен оказался классным парнем. Они обсудили, как трудно с женщинами, сделали вывод, что без них еще хуже, и на этом сознание отключилось. Проснулся Ирик в собственном номере и снова поклялся себе страшной клятвой, что будет пить только чай. *** Этот придурок устроил-таки шоу. Спугнул журналистку, напился, болтал с барменом. Мария побоялась его бросать и отправила всех в отель. Особист остался. Сидел, пил воду, смотрел возмущенно. Когда Мария потащила Ирика к выходу, вызвал такси и помог вести. Пока усаживались, Ирик заснул у него на плече. Особист слегка растерялся, но залез в машину, придерживая мотающуюся голову, а этот придурок сполз и улегся к нему на колени. Мария плюнула и уселась вперед. Поехали — уже хорошо. Спит — прекрасно, не будет болтать ерунды. Вылезать было еще труднее: Ирик не хотел просыпаться, бормотал что-то, называл куратора «золотым». Мужик так обалдел, что просто взял сомлевшую звезду на руки и понес, как невесту, (в отеле их точно запомнят надолго), а в номере уложил на кровать и даже заботливо снял с него обувь, но опомнился и сбежал. Мария попыталась представить его отчет, но ей не хватило фантазии. Она натянула на Ирика одеяло и пошла жаловаться Зои и Карле. Ну, хоть кому-то этим вечером было весело. — Зои, как ты его выносишь?! — Да ладно, он лапочка. — Сегодня эта лапочка выламывалась так, что из строя стали выходить суровые мужики. Зои свела брови и перестала смеяться. — А вот это мне что-то не нравится. Завтра очухается, и пусть мне позвонит. Концерт через два дня. *** Конечно же, никакой связи. «Без особого разрешения» — заявил офицер охраны. Ребят не пустили внутрь, Еву провожал местный охранник. Зато не встретили никого в белых халатах, на которые у Евы аллергия с детства. Герт позаботился: ее разместили в крыле для персонала. Тут никого не держали насильно, поэтому комната не фонила, и Ева смогла уснуть. Не заперли, не выставили охрану, даже не померяли температуру. Утром в столовую она шла одна по пустым коридорам и встретила только пару охранников. Странно. Зато в столовой ее ожидал сюрприз. — Доброе утро. — О! Раз он притащил сюда свою девочку, значит или решил остаться единственной сиреной в галактике, или планирует переворот. Кто помнит, сколько отсюда до резиденции? Вместе достанем? Дарси похожа на престарелую хиппи — патлатую, нечесанную и пьяную. Но Ева знает: спиртное тут не при чем. — Здравствуй, Дарси. Шон. Мелинда, что с тобой?! Мелинда в кресле-каталке с перевязанным плечом и гипсом на ноге. — Все в порядке, не беспокойся, — улыбается ей Мелинда. Ее муж, единственный человек в комнате, вздыхает и качает головой. — Здравствуйте, Макс. Ева хочет спросить, что все они тут делают, но чувствует неприятную щекотку. — Дарси! — Ну, извини. Просто хотела посмотреть, что задумал наш Ирод. Зачем-то он нас всех сюда притащил. Не знаешь? — Не знаю. — Или не скажешь? Потому что, если не знаешь, у меня для тебя плохие новости, девочка. Герти никогда не любил конкуренцию. А тут такая возможность. — Ты это о чем? — Нет, — Дарси картинно всплескивает руками, — я не утверждаю, что он решил нас передушить здесь, как крыс. Может быть ему нужна помощь с Советом и президентом? Тогда я охотно помогу. Я им все еще должна. — Дарси, пей чай. Муж Дарси — Шон, крупный, грузноватый мужчина, немного сонный и флегматичный, гладит ее по руке. — Эва, с тобой в ближайшие дни ничего странного не случалось? — спрашивает Мелинда. — Странного? В последний месяц, пожалуй, все было достаточно странным, но Мелинда интересуется явно не этим. — Вчера вечером, например? — Нет. — А я говорила! — взрывается Дарси. — Он просто ее нам подсунул. Кто знает, что она уже может? Закрываться же научил! Ева помнит, что Дарси лазит по мозгам всех, кто оказывается рядом. Ее паранойя понятна, но давать себя потрошить Ева не обязана и не станет. — Дайте ребенку поесть, — требует Макс. Он, вообще-то, не слишком рад находиться в их компании, но держится бодро. Ева берет себе чай, кашу и тосты и садится за столик к Мелинде. Дарси шипит ей в спину: — Пусть подкрепится: все-таки в одиночку на троих — это непросто. Хорошая будет драка. — Я не участвую, — возражает Мелинда. — Да и вам не советую. Должен же Герт объясниться. — Или пустить газ. — Но Эва же здесь. — А Мота нет. — Мота не будет, — говорит Герт от двери. — Мот убит. Все ахают. Герт берет стул, садится, складывает руки на груди, досадливо морщится. Дарси зло охает. — Не лезь ко мне. Всем доброе утро. — Доброе? — хмыкает Дарси. — Не слишком. Но лучше, чем вчерашний вечер. Теперь хмыкает Макс. — Вчера на пятерых из нас были совершены нападения. Мот погиб. Мелинда ранена. — Мелинда — дура! — возмущается Дарси. — Если бы не Макс… Ева оглушена новостями и не понимает: — Что случилось? — Эта дура теперь пацифистка. «Занимайтесь любовью, а не войной», Приходи, убивай, она отвечать не будет. — Мы принесли людям слишком много горя, — тихо возражает Мелинда. Сейчас она напоминает молодящуюся старушку. Ева помнит ее представительной дамой, и это превращение тревожно и неприятно. — Это они нам должны! — орет на нее Дарси. — После всего, что с тобой делали, ты решила дать себя убить очередному подонку? — Да что случилось?! Герт хлопает ладонью по столу: — Дарси, хватит. — И поясняет Еве: — Мелинда решила не сопротивляться, но Макс, спасибо ему, расстрелял нападавших, уволок ее в дом и позвонил мне. — Я даже никого не убил, — бормочет смущенный Макс. — А жаль! — снова вставляет Дарси. — Дарси, пей чай, — повторяет Шон и гладит ее по плечу. — Дарси и Шон… — Отбились. — Милый, ты хотел сказать: «размазали их внутренности по своему газону». — Да, дорогая. — И, раз на Эву никто вчера не нападал, то остается… — Да, Дарси, ты умеешь считать. Поздравляю, — кивает Герт. — Так что же, вчера это не ты все устроил? Еве хочется возмутиться, но она тут самая младшая, да и Герт справляется сам. — Почему ты решила, что это я? — Потому что девочка жива и целехонька. — Ты тоже жива. — Мы с Шоном тебя сильнее! — Нет. — Герт поворачивается к Еве. — А девочку тоже ждали, но в другом месте. У нее по расписанию репетиция. Кто же знал, что она сбежит на концерт? — Их взяли? — интересуется Макс. — Взяли, но толку мало. У них стоял предохранитель. Стоило мне тронуть, они сгорели. Теперь в камере четыре овоща, а у меня вопросы. Это уже серьезно. Ева отставляет чашку и жалеет, что не сидит поближе к стене или двери. Если начнется драка, Герт станет ее прикрывать, а с Дарси опасен любой прокол. — Предохранитель ставил кто-то из вас? — Или просто крутой менталист, — возражает Шон. Герт встает и делает шаг к стене. Дарси с Шоном синхронно отодвигаются от стола. Ева начинает вставать, но ее удерживает Мелинда. — Прекратите! — тихо требует она. — Нас кто-то хочет убить, а вы пытаетесь передраться? Герт, это не я. Можешь посмотреть. — А кто посмотрит его? — шипит Дарси. — Откуда мы знаем, что на него покушались? Только с его слов? И зачем он вообще притащил нас в эту тюрьму? Новые гении придумали способ нас размножать или делать киборгов? Еве кажется, что вокруг них закручивается вихрь, и скоро взлетит посуда, начнут дрожать столы и лопаться окна. — Дарси, перестань. — Заткнись, юродивая! Хочешь родить еще парочку мертвых детей? Или нет, мы с тобой уже старые, так что рожать придется девчонке. А кто будет папочкой? Как и раньше, все сразу? Ой, их же осталось всего двое! Герти, отдашь свою девочку моему Шону? Герт переводит взгляд с истерящей Дарси на Шона и говорит: — Прекрати. Ева смотрит, как Шон обнимает Дарси, целует в лоб. Та моргает и сползает к нему на плечо. Ее трясет, но буря в комнате унялась. — Пожалуй, нам стоит выпить еще чая, — дрожащим голосом заявляет Макс. Ева подставляет чашку. Все молча глотают чай, уставившись кто куда, а Ева напоминает себе, что Дарси не зло, и все они просто жертвы. При прошлом Совете сирены считались собственностью государства. Они рождались редко, у самых разных родителей, и закономерность не выявлялась. Тогда ученые попытались бороться с природой. Мелинде, Дарси и еще нескольким женщинам пришлось вынашивать сперва нормальные, а потом искусственные беременности. Отцами были сирены и простые мужчины. И всех их держали в лабораториях — в этой, столичной, и еще одной — где-то в лесу. Они долго терпели, но любому терпению приходит конец. В рапортах это назвали «Восстание», но была просто бойня. Сирены потеряли разум и выжгли мозги всем, кто работал в лабораториях, а потом и в ближайших к ним городах. В столице пострадал целый район. Жителям внезапные смерти объяснили загадочным вирусом, а Совет и половину министерства выбрали заново. Сирен пытались ловить с помощью военных, потеряли людей и решили договориться. Но многие, очнувшись и увидев, что натворили, сошли с ума, кто-то покончил с собой, кто-то, как Мот, сжег сам себя и больше не мог петь. Их осталось совсем мало. Лесная лаборатория сгорела, а столичная уцелела и работала, но теперь — как научный отдел. Новый Совет разрешил сиренам жить на свободе и даже назначил пенсию, как участникам государственных экспериментов. Им надели сигнальные браслеты и пообещали неприкосновенность. Мелинда уехала на север и вышла замуж за фермера, Дарси вытащила Шона из горящей лаборатории, позже они поженились. И только он мог успокоить жену, когда она срывалась и рвалась убивать. К счастью, про Еву было тогда еще неизвестно, и Герта поймали позже. Он еще успел поносить браслет, но, попав в Совет, быстро прибрал к рукам работу с сиренами, и браслеты сняли. И теперь, снова оказавшись в лаборатории, Дарси и остальные чувствуют себя, как в тюрьме. Даже Еве тут тяжело, что уж говорить о них? Герт отставляет чашку. — Давайте начнем с начала. На нас покушался кто-то, владеющий информацией и ресурсами одновременно отправить несколько групп в разные районы планеты. Кто-то, имеющий менталиста, способного установить предохранитель в мозгах. Мне нужно время, чтобы во всем разобраться. А вам нужно пересидеть в безопасном месте. Поэтому вы здесь. — И сколько нам тут торчать? — упрямится Дарси. — Давай лучше снова сменим Совет. — Это не Совет, — возражает Герт. — В них я уверен. — Читаешь их? — Каждый день. Так вот. Чтобы у меня не болела голова еще и за вас, будете сидеть здесь, пока я не решу проблему. Охрана — моя, пройти сюда можно только со мной. Здесь вас не достанут. — А система воздуховодов? — напоминает Шон. Ее строили так, чтобы при надобности подать газ в каждое помещение одновременно. — Я ее заблокировал. Если не доверяешь, проверь сам. Герт поднимается. — Мне пора. Ева, на два слова. — А нас ты смотреть не будешь? — вдогонку спрашивает Мелинда. Герт останавливается в дверях: — Я уже посмотрел. И выходит под смех Дарси: — Вот же сволочь! *** Уже за дверью Ева готова забросать его вопросами, но приходится терпеть до комнаты: у всех, кроме Макса, слишком хороший слух. В комнате он садится и приглашающе кивает. — С тобой все в порядке? — спрашивает она. — Абсолютно. Сейчас, когда их спрятали, он — единственная мишень, и Еве это очень не нравится. — А если они повторят? Конечно, он все понимает. И подставляется сознательно, ловит врага на живца, и это Еве не нравится еще больше. — Я все контролирую, не волнуйся. — Как именно? Ответа она не ждет, но, видимо, он чувствует ее беспокойство и немного вину за обман, поэтому поясняет: — Я все время работаю на прием, слушаю всех. Диаметр покрытия — примерно половина столицы, так что можешь не переживать, в спину меня не ударят. Ева представляет, сколько это ест сил и энергии, и ужасается. Ему же еще нужно работать. — А когда спишь? — Когда я сплю, не спит Себ. — Он не слышит. — Но он хорошо стреляет. Себ достаточно тренирован, в том числе, как личный телохранитель, и Еве слегка спокойней. — А если по старинке — просто снайпер? — Тогда я услышу и остановлю пулю. Это умеешь даже ты. Ева фыркает: «даже»! — Тебя надолго не хватит. — Не беспокойся, я справлюсь раньше, чем свалюсь. — Почему ты не сказал мне сразу, когда звонил? — Ты бы сорвалась, бросила мальчика, прилетела. Не хотел портить вечер. — А так — не испортил! Ева не злится. Она бы действительно прилетела. Но эта привычка врать во благо всегда бесила. — Судя по всему — не испортил. Я рад за тебя. Ева быстро проверяет щиты — нет, все в порядке. Он улыбается. — Когда ты говоришь про него, у тебя меняется голос. Глубже, чище. Другая тональность и опора ниже. Просто, чтобы ты знала. Старайся поменьше мечтать при Дарси. Ева решает, что стесняться ей нечего. Тем более, есть повод перевести разговор. — Что со связью? И мне нужен доступ к счету, чтобы купить трансляцию. — Вынужден тебя огорчить: связи не будет. Слишком легко заметить трафик из «пустой» лаборатории. Про трансляции тоже придется забыть. Я буду слать тебе записи через завлаба: он мне присылает отчеты, я ему отправляю распоряжения. Только так. — Ты мне обещал… — закипает Ева. — Я обещал — никаких процедур. Про связь речи не шло. — Но как же?.. Ей совестно нагружать его своими проблемами. Теперь она видит, что он садится, потому что еле стоит. И продолжает слушать, хотя тут все свои и, вроде бы, нечего опасаться. Но она обещала звонить! — Потерпите, это не так уж и долго. Все равно послезавтра он поедет по городам, потом еще два концерта здесь. Я помню про договор. Он останется. — Но нужно как-то предупредить! — Хорошо. У тебя пятнадцать минут. Заблокируй дверь. Он протягивает ей свой комм. Тот защищен от всего, что можно придумать. Ева вводит номер Ирика и понимает, что он там уже есть. — Герт? Герт валится на кровать и закрывает локтем лицо. — Через пятнадцать минут меня разбуди. Или раньше, если кто-то будет ломиться. К двери не подходи, пока я не начну соображать. Поняла? — Герт, почему у тебя его номер? Он фыркает: — Интересный мальчик. — Ты для кого его хочешь оставить? И что скажет Себ? Он усмехается: — Себ уже сказал, — и подтягивает рукав: на предплечье синяк. — Вторую трансляцию я смотреть, пожалуй, не буду. А ты можешь задушить меня подушкой. Ну, не смешно? «Партнер и любовница убивают члена Совета из-за заезжего музыканта» — прямо просится в заголовки. Ладно, день не резиновый, мне еще на работу. Пятнадцать минут. Он засыпает мгновенно. Ева еще раз проверяет дверь, слушает окружение. Вроде, пока спокойно. Ирик откликается сразу, но прохладно: все-таки незнакомый номер. — Слушаю вас. И она понимает, что имел в виду Герт. Голос ей изменяет. Он повторяет: «Слушаю, говорите», и она говорит: — Привет, это я. *** Ирик все утро валяется в номере, ссылаясь на похмелье. Он ждет звонка, не верит, что она позвонит, и снова ждет. От Зои отделывается в рекордно короткие сроки фразами «все нормально» и «все в порядке». Она вздыхает и прощается со словами «если захочешь поговорить…» Та, с кем он хочет поговорить, как будто пропала. И, когда к обеду звонит незнакомый номер, Ирик уже не ждет. — Слушаю, говорите. — Привет, это я. — Ева! Как ты? Где ты? — Я не могу рассказать. — Ах, ну да! Я понимаю. У тебя все в порядке? — У меня — да. Но тут перебои со связью. И нам объявили полное молчание в эфире, так что, видимо, больше я позвонить не смогу. Ирик так рад ее слышать, что не сразу воспринимает, что, собственно, она ему говорит. Просто слушает голос и представляет ее рядом. — Ирик? Ты слышал? Я больше звонить не смогу. Это ужасно. — Совсем? Никак? Может быть, потихоньку, ночью? — Здесь глушилки, Ирик. Мне дали пятнадцать минут, предупредить и попрощаться. В горле пересыхает. — Попрощаться… совсем? — Конечно нет! Она говорит так, что он верит. И переводит дух, но потом вспоминает про два месяца и свой отъезд. — Я же обещала. Верь мне. Все будет хорошо. И я буду смотреть тебя в записи — каждый концерт. Ирику хочется поверить, но Третьего уровня в нем больше, чем веры в сказки. Прагматик иногда вылезает и наступает на горло мечтателю. Но он берет себя в руки: стыдно раскисать и тревожить девушку, она же за него переживает. Вон, дозвонилась, пытается успокоить. Наверное, тоже скучает? Ирик хочет надеяться, что ее не просто тревожит совесть. — Конечно. Служи спокойно. Я буду ждать. — Ирик, — зовет она, — я пойму, если ты не захочешь. *** — Дура ты, Евка. Она не понимает, кто это сказал. Оглядывается на кровать. Герт сидит, но глаза еще закрыты. В комме Ирик отвечает похоже, но вежливей и нежней. — Я тоже, — торопливо шепчет она. — Больше не могу говорить. Я тоже. Комм выключается сам, Герт открывает глаза, сообщает: «Ну, я пошел» и снова валится на кровать. Ева тихонько поет ему еще пятнадцать минут, потом комм начинает сигналить и будит его опять. — Все, ушел. Пока. Ева открывает дверь. В коридоре его уже ждет охрана. Он уходит, прямой, окруженный солдатами, и Ева отгоняет мысли про арест и конвой. *** — Совсем ничего? — Абсолютно. После первого концерта напился, отлежался день, и теперь просто паинька. Наверное, получил от Хансен. — Как она? — Все время при подопечном. Никуда не отлучалась, ни с кем не встречалась, не пьет. — Может быть, кто-то из группы? Вот уж кому сейчас не до чего. Хэнк сам еле передвигает ноги, что говорить про группу. Отыграв концерт, они забиваются в очередной транспорт и валятся спать. Хэнк много слышал про жизнь артистов и представлял себе пьянки, загулы, визжащих поклонниц. А оказалось — это нервы, переезды, постоянные попытки устранить косяки и желание спать. — Группа все время на глазах. Начальство явно недовольно. — Что, и с бабами трахаются на глазах? Трахаются они со своими инструментами. Бережно обнимают, укладывают поудобнее, орут, если кто заденет. Тому, кто с ними не ездит — не объяснишь. — По два концерта в день и сразу же переезд в другой город. У них просто нет времени. Разве что в перерывах. Но в туалетах с фанатками я еще никого не ловил. — А Лангелл? А Лангелл — просто лапочка. Подошел, извинился за безобразное поведение, поблагодарил за помощь. С утра накрутит на шею шарф, обнимется с бутылкой воды и молчит. Хэнк даже проверил — вода, без газа. «Чтоб не сушило связки» — пояснил барабанщик. Ирик молча открыл другую бутылку, даже скандалить не стал. Хэнк не отследил, когда оно стало для него Ириком. Честно возмущался идиотскими волосами, дебильными пиджаками, вызывающим поведением. Но где-то в середине гастролей он смыл краску и стал нормального цвета, не на концертах ходил в одних и тех же штанах и кутался в балахон. И, если не спал — то молчал, и группа его не трогала. Оживлялся перед концертом или на интервью. — Лангелл ведет себя обычно. Дает интервью, с поклонницами общается после концертов или на запланированных мероприятиях. Никого не выделяет, к себе не водит. Чужих к нему не допускает Хансен — в три глаза бдит. — Невеселая жизнь у звезд? — Так точно. — Ладно, продолжай наблюдение. Если что-то будет, докладывай сразу. — Есть. *** — Ты мне не нравишься. — А я должен? — Тебя же заткнуть было невозможно, а теперь слова не вытянешь. — Я расту. Умнею. Мне фониатр говорил, что после концерта связкам нужен покой. День, а лучше — два. Да, с покоем у них туговато. Ежедневные концерты, иногда даже по два в день, это, конечно, жесть. Зои ругается, Карла вторит ей нецензурно, но организаторы твердо намерены получить от звездного мальчика максимум кредитов и попиариться, а родное минкультуры — просто валюты, поэтому вдобавок — интервью местным телеканалам, встречи с фанатами. Предлагали еще рекламу, но тут Мария взорвалась и высказала им все, что думала, прямо в стиле Карлы. Организаторы извинились и немного снизили аппетиты, правда, Ирику хватало и того, что есть. Но беспокоит Марию не это. Он катает программу, горит на концертах. Зрителям не на что жаловаться — халтурить на сцене Ирик просто не может, зажигает и летит. Но перестал каждый день кричать «Все меняем! Ребята, мне тут пришла идея!». Музыкантам, которые раньше от этого выли и матерились, тоже не по себе. — Хорошо, не буду тебе мешать. Один личный вопрос, чисто из любопытства: твоя девочка… Видимо, да. Потому что он с прежним пылом рявкает: «Она занята!» и отворачивается к окну. — Ну, бывает, — разводит руками Зои. — Понятно было, что свадьбой это не кончится, но не в первый же раз. Помолчит, погрустит, напишет еще пару песен. Зато мир посмотрел. Марии хочется вернуться назад, сесть с ним рядом, обнять и гладить по голове. Хотя в ней нет и не было этого материнского, которое так щедро дарит ему Зои. Мария вообще не любит трогать людей. Но Ирика жаль. *** Он уже должен вернуться из тура. Завтра предпоследний концерт в столице. Герт пропал. Сначала еще присылал записи концертов, потом все затихло. Ева пыталась с ним связаться, но он щитился или ей не хватало силы. В их коммуне все без изменений: Дарси злится, Шон дремлет. Общаться нормально Ева может только с Максом, но он почти всегда занят Мелиндой. Сегодня с нее, наконец-то, сняли гипс. Врач под взглядами четырех сирен едва двигал руками. Он был из штатных и знал, с кем имеет дело. Поэтому все свои действия сперва объявлял: «сейчас я возьму резак и разрежу гипс», а потом комментировал: «Плохо режется… сейчас я немного прибавлю мощности, будет чуть громче гудеть…». Он очень боялся. Ева видела, что это мучает Мелинду, хотела уйти, но опасалась оставить Дарси. Вдруг сорвется, втроем удержать ее будет легче. Правда, если Шон поддержит жену — им всем конец. Шон выглядел тихим и сонным, но Герт объяснил, что Дарси слабее мужа. Они — идеальный тандем: Шон не имеет навыков, управлять своей силой его не учили, зато Дарси умеет брать от него энергию и направлять. Правда, у Шона, в отличии от жены, неплохие мозги и нет желания убивать все, что раздражает или просто попадается на глаза. — Вот и все, — доктор вытер лоб и поспешно собирал свои инструменты. — Я вас навещу через пару дней? — Лучше не надо, — вздыхает Макс. Он не эмпат, но чувствует общее недовольство не хуже доктора. — Если нас что-то смутит, вас вызовут. — Хорошо! Доктор ретируется так поспешно, что Дарси только фыркает вслед: — Мясник! — Он слишком молод, — возражает Мелинда грустно. — Поэтому жив. Я всех их помню в лицо. И, будь уверена, если встречу кого-то, выжившим он пробудет недолго. Примерно пару секунд. — Дорогая, — вздыхает Шон. — Здесь были другие врачи. Наших ты уже встретила, помнишь? — А вдруг кто-нибудь ушел? — От тебя? Ева уходит. Она переживает и боится за Герта, и дела двадцатилетней давности, хоть и ужасные, заботят ее не так, как то, что от него совсем нет вестей. Остальные тоже боятся, но обсуждают это между собой. Ева — младшая, Ева — «девочка Герта», Мелинду Дарси тоже не принимает всерьез и считает дурой, поэтому говорит о своих опасениях только с Шоном. Сама Мелинда хочет верить в хорошее, и тут Ева внезапно согласна с Дарси. Ей очень хочется позвонить Ирику. Но здесь, и правда, глушилки. Завлаб только разводит руками, а охрана демонстрирует каменные рожи и уверяет, что у них нет ничего, кроме оружия. Показать? Ева злится, но их понимает: она, конечно, может влезть в мозги или уронить на голову шкаф, но Герт страшнее. Он бережет свою репутацию, и часто жалеет вслух, что отменили публичные казни. Посторонние его просто боятся, а свои, к удивлению Евы, еще и любят. Среди его людей — железная дисциплина. Самые чистые мысли, самые верные руки. И, если он сказал — никакой связи, никакой связи не будет, даже начни она шантажировать и пытать. *** Это не Совет, это министерство. Слишком много людей. Министров он может проверить, а как проверить всех секретарей, референтов, помощников, прочих клерков? Среди них ходит кто-то с блоком. Поверхностное сканирование не покажет, а выстраивать всех в шеренгу и проверять каждого пока нельзя. Герт притворяется, что не замечает охоты, они осторожничают, менталист скрывается. Герт бы зацепил его, будь он в городе. Он слышит столько всего, что мутится иногда в голове, но постоянный гул чужих мыслей не перекрыл бы нужную ноту. А если не в городе, то следует проследить, куда летают и ездят служащие министерства. Зачем их так много? Любая уборщица, навещающая за городом престарелую маму, может оказаться связной. Кому можно верить? Только своей команде. Их Герт сканирует постоянно, и знал бы, если кто-то продался или, в случае внедрения, заметил чужой приказ. Времени мало, людей мало. Врагов много. Врагов надо убивать. — Спи. — Не могу. — Нужно. — Я лучше знаю, что нужно. Себ сейчас в отпуске и спит днем, чтобы Герт мог отдохнуть ночью. И срываться на нем глупо. Но больше не на ком. К счастью, за восемь лет Себ привык к его выкрутасам и держится стойко. Хотя Герт до сих пор умеет его взбесить. — Конечно. Нужно свалиться завтра на совещании и попасть в больницу. Там так удобно вколоть что-нибудь «по ошибке». Быстро закрыл глаза. — Сейчас. Я обещал записать концерт для Евы. Забегался, стыдно. — Я запишу, спи. Герт, наконец, ложится, но перед тем, как уснуть, снова слушает все вокруг и повторяет дела на завтра. Себ ставит на запись трансляцию, проверяет оружие, окна и двери и усаживается на постель. Герт спит. *** — Ирик, ты как? — Все нормально. Как же Марии надоели эти «нормально» и «в порядке». Так бы и оттаскала за уши, чтобы проснулся и наорал. Нет, сидит. Лера справляется за полчаса вместо часа. Ребята говорили, он что-то там поменял в порядке, вставил новую песню, и, глядя на его меланхоличную рожу, Мария надеется, что он не споет Реквием или Погребальный хорал. — Ирик, пора. — Хорошо. Идем. Первую песню он тоже сменил и поет «Молитву матери». Если дальше так пойдет, люди уйдут отсюда седыми, а пол будет мокрым от слез. У Марии уже навернулись, и Лера блестит глазами. Вот паразит. Сирена какая-то, как в кино. — Добрый вечер! Зал молчит несколько секунд и взрывается криком. Мария уходит в гримерку. Она слишком ценит свои нервы и натуральный пока еще цвет волос. *** Он теперь не алый, а словно выцветший, на фоне темной сцены и монохромного видеоряда. Различные оттенки серого иногда переходят в черный и никогда — в белый. Первая песня проходится Еве по нервам. Он поет, словно у него и правда, умирает ребенок. И почти не общается с залом, только «здравствуйте» и «спасибо». Пьет воду, кивает музыкантам и поет без перерывов. Зрителям нравится. Они чувствуют его силу, ловят драйв, их качает энергией, а у Евы болит голова от эмоций, бьющих через экран. И это в записи. Что же он творил на концерте? Еву трясет, ей хочется выключить и смотреть по кругу всю ночь. — Знаете, что нас держит на этой планете, когда кажется, что ничего уже не осталось? Он выходит к зрителям и садится на монитор. Он выглядит усталым, грустным и почему-то мудрым. Ева устала переживать и, похоже, сейчас заревет. — Любовь может пообещать и сгинуть. Вера… каждый верит во что-то свое. Веру очень легко потерять, а проще вообще ничему не верить. Так что же у нас остается? Зал на едином выдохе выкрикивает: «Надежда!» — Правильно. Она уже еле теплится, но давайте надеяться вместе! Он поднимает вверх руку и микрофон к губам, и зрители затихают. Как он читает стихи — отдельное волшебство. Когда-нибудь закончится война. И наши семьи, все же, примирятся, И, наконец, оставят нас в покое. Мы будем жить вдвоем на маяке И видеть только море и друг друга. В чем счастье? Быть, любимая, с тобой… — Мне кажется, что я тебя теряю! - он кричит так, что Ева вздрагивает. И сразу — удар, резкая, тяжелая музыка. Он слетает с монитора, вытягивается над залом, зовет: Куда бы ты не отправилась, где бы ты не была, над тобою всегда будет свет. Ты сияешь, и я должен вырваться, должен прийти к тебе, Перед тем, как рассвет зальет алым крыши наших домов. Я должен прийти к тебе ночью. У нас одна ночь. Только одна ночь. И я знаю, что буду проклят, если осмелюсь прийти, И точно уж буду проклят, если все-таки не решусь. Мое сердце сгорит с рассветом. И последнее, что я хочу Видеть в этой жизни — Тебя с моим сердцем в руках. И свет над тобой. Только одна ночь, И твой вечный свет. Над тобой всегда будет свет… Всегда будет свет. *** Что он творит. С залом, с музыкой. С самим собой, наконец. У Марии разрывается комм. Зои, Карла, Золтан, еще кто-то, пытаются пробиться, выспросить, выяснить, что он устроил сегодня. На первом концерте был фейерверк, на этом случился атомный взрыв. А что ждет нас в финальном? Ядерная зима? Сегодня его долго не отпускают. Мария успевает отчитаться Зои, выслушать восхищенный мат Карлы, вежливо послать Золтана и кого-то из министерских. Какое-то время Ирик еще оживлен, но в отеле сбегает в номер. До последнего концерта четыре дня, и Мария намерена отгонять от него не только фанатов и журналистов, но даже мух. Пусть отоспится, нормально поест, может, придет в себя. *** Из-за опухших глаз на обед Ева идет, когда там уже никого не должно быть, и нарывается прямо на Дарси. Та подскакивает: — Новости? Откуда? Что ты ревешь? Что-то с Гертом? Ева отмахивается. — Нет, ничего. Это так… Дарси щурится, делает вид, что верит, и спустя пару секунд, охает: — Деточка, бедная… А Герт знает? Хотя, я уж точно не стану ему говорить. А ты молодец, так ему и надо. Не реви. Ева спохватывается и поднимает щиты. Разумеется, поздно. Дарси подсаживается и гладит ее по плечу. — Пробовала пробиться? Ева качает головой. — Я не достаю. Не хватает сил. — А где он? — В «Марсе». — Не так уж и далеко. — Дарси приподнимается и тихо зовет: — Шон, милый, ты нам не поможешь? Шон появляется быстро. — Да, дорогая? — Девочке нужно поговорить. Ева видит, что Дарси что-то ему объясняет, но слышать не может: их связь позволяет общаться без посторонних. Она сама так же говорит с Гертом, и те, кто в курсе, считают это подтверждением их отношений. Ева не удивляется: они ведь тоже семья. Шон садится на диван, Дарси зовет Еву: — Иди, иди. Не волнуйся, я выйду. Шону ведь ты доверяешь? Ева не доверяет, но Герт говорит о нем с уважением, и она кивает. — Отель в той стороне. Милый, вы справитесь. Дарси выходит, Шон хлопает по дивану. — Иди сюда. В первый раз? Тогда потихоньку сперва. Ты быстро разберешься. Готова? Готова, только к чему? Шон обнимает ее, придвигает к себе, прижимается губами к ее виску, шепчет: — Спокойно. Расслабься. Откройся и направляй. Она пробует потянуться, нащупать Ирика, путается в пространстве, не достает, и вдруг ощущает поддержку. Как будто она — лодка, и ее несет ласковый, мощный поток. Шон действительно великолепен. Ева восхищается, но слышит Ирика, и забывает про все. — Привет. Это я. Я здесь. *** Ирик ковыряется в тарелке, и Марию это ужасно бесит. Ребята стараются, рассказывают смешное, подкалывают его, он рассеянно улыбается и молчит. За соседним столом сидит куратор, и тоже бесит. Косится, прислушивается. Бесит. Мария чувствует, что взорвется, если все немедленно не прекратят. Ирик роняет вилку, таращит глаза и озирается вокруг в полном непонимании. — Что? Где ты? Опрокидывает стул и выскакивает из ресторана, едва не врезавшись в дверь. — И что это было? — растерянно спрашивает Лера. — Галлюцинации? Наконец-то сошел с ума? — Или просто мы его так достали, что он сбежал. Артур и Антон смотрят на нее вопросительно: что делать? Мария вздыхает и продолжает есть. — Не бегать же за ним. Взрослый мужик. Барабанщик фыркает. Это, правда, смешно, но по сути-то, так и есть. — Проголодается и вернется. Словно он ей непослушный сын. Теперь смеются все, даже особист. *** — Как? «Мы ведь уже так делали, помнишь? Можешь не говорить, просто думай» «Так все это время мы могли?..» «Нет, не могли. Мне сейчас помогают, сама я не дотянусь до тебя, слишком далеко» «Как ты?» «Все хорошо. А вот ты? Что это было — на концерте? Я смотрела в записи и уревелась. Что ты творишь, Ирик? Зачем?» «Ничего. Оно как-то само. Просто я очень скучал… Скучаю. И уезжаю через неделю. И у меня нет ни одной твоей фотки, даже поплакать не над чем» Она не знает, что в планах у Герта, поэтому не решается обнадежить Ирика, ей просто нечем. «Вот и не плачь. Сделаешь для меня кое-что?» «Да, конечно» «Покрасься обратно в розовый и спой, как я хочу тебя съесть» «Ева! — в его голове мелькают обрывки картинок. Ева вспоминает про Шона: тот сейчас слышит и видит все, что она. — Так нельзя! Я в холле, тут куча людей, и мы не виделись целую вечность. Мне даже спрятаться некуда» «Я буду тебя смотреть. И попробуй еще раз довести меня до слез — тебе точно конец» «Я готов. Просто скажи, куда лечь, и доставай свой нож» «Ирик… Ты пишешь прекрасные песни. Я очень скучаю. Но все будет хорошо» «Я верю тебе» «До свидания, Ирик» «До свидания, Ева» — слышится уже издали. Ева теряет связь. Шон убирает руки и сдерживает зевок. — Спасибо! — Прости, дорогая, мне сейчас нужно поспать. — Я слишком много взяла? Извини! — Ничего. Было… приятно помочь. Еве кажется, он хотел сказать «забавно послушать», но Шон очень воспитан. — Я пойду. Если будут новости про Герта, пожалуйста, сообщи. Дарси волнуется, а ей вредно. Волнение Дарси обычно вредно для всех. — А, может, попробовать так же с Гертом? — Я не решусь, — отказывается Шон. — И тебе не советую. Вдруг попадешь не вовремя, помешаешь. Ева понимает — он прав. Но как же трудно терпеть. А Ирик был рад ей. Она забывает поесть и идет к себе переслушивать записи — одну за другой, все, кроме последней. *** К концу обеда он влетает обратно, снова роняет стул, долго возится, поднимая, путается в скатерти. Все настороженно ждут, что он выдаст. — Лера! На минуточку! Срочно! Ирик уволакивает гримера. Мария оглядывает сидящих. В недоумении все, даже особист. — Вроде, ожил? — осторожно спрашивает Антон. — С чего бы? Возвращается Лера, берет сумочку и на вопросительные взгляды разводит руками: — Хочет в розовый. Мы — в магазин. За ней закрывается дверь. — Ну, слава богу! — Но все-таки, с чего это он? — Может, позвонила, — предполагает Мария. — Нет, никто не звонил. *** — Нет, никто не звонил, — возражает Хэнк неожиданно для себя. И тут же жалеет, потому что во взглядах группы очень сердитый вопрос. — Ну, что смотрите? Да, я отслеживаю звонки. Работа такая. Как будто не знали. Хансен поднимается и идет к нему. Интересно, бить будет? За нападение на сотрудника — срок, ей ли не знать. — Говоришь, не звонили? — Нет. — А что с ним тогда? — Это я должен знать? Ваш сумасшедший, вы и следите. Меня и так начальство полощет, за то, что вы все положительные, не трахаетесь, не устраиваете поджогов, не о чем написать. С чего его так несет, он же не пил ничего кроме компота? Или этот клоун заразный? Хэнку на мгновение хочется в розовый цвет. — Ты здоров, вообще? Хансен трогает его лоб, и это приводит в себя. — Нет. Пойду полежу. Будете что-нибудь взрывать — разбудите. Уходя он слышит сочувственное: — Спекся мужик. — С вами спечешься. Тут либо в психушку, либо пить. А этот не пьет. В номере Хэнк достает бутылку и выпивает, сколько в него лезет. Это просто стресс. Главное, чтобы никто не донес, но эти, вроде бы, не такие. Разве что, Хансен захочет избавиться. Хэнк закутывается в одеяло и смотрит в окно. Как же домой хочется. Как там мама? Ночью он спит, как младенец, а утром стыдно идти на завтрак. Надо же так облажаться! Какой позор. Его встречают, как обычно, без ухмылок и косых взглядов. Хэнку кажется, что к нему даже чуточку потеплели. Ирика нет. Он приходит сонный, ярко-розовый, еле передвигает ноги и просит кофе. От умильного взгляда тает даже Хансен, а гример с барабанщиком дружно срываются за кофе и завтраком ленивой звезде. Все будто выдохнули. Интересно, они правда так за него переживали, или боятся, что он сорвет гастроли и оставит их без денег? Ирик вливает в себя кофе, смотрит на тарелку, потом вокруг… — Так, ребята, я тут подумал… Нужно все переделать! За столом начинают ржать, и даже Хэнку смешно. Все на круги своя. *** Приглашение из тех, от которых нельзя отказаться. Но Ирик пытается. Злится, бурчит, ноет, ходит за ней и нудит. — Ты должен пойти. Там будет министр культуры и всякие их шишки. — А я украшу банкет? — Ты там будешь приглашенной звездой. Просто походишь, пофоткаешься, дашь интервью светской хронике. Наше посольство представляет дни культуры 3-СР на Арсе. Истрат прилетит. — Вот пусть он и дает интервью. Он это обожает. — А ты не будешь ему хамить. Он, при всем неуважении — в два с половиной раза старше тебя. — Давай, я не пойду, а? — Ирик, — внушительно, но держась из последних сил, заявляет Мария, — ты пойдешь. А сейчас — отвали от меня! Иди выбирай пиджак. Перья не смей надевать! Он уже сбежал. Она думала, будет хуже, но Ирик — артист во всем. Что касается образа, на него можно положиться (если вовремя запретить перья). Графитовый костюм с темным узором отлично на нем сидит, и розовый цвет волос кажется тут уместным. — Смотришься дивно. Мария злорадно представляет полноватого, невысокого Истрата рядом с этой иконой стиля и хихикает. Жаль, что она не может пойти. Полюбовалась бы. И проследила, чтобы звезда не натворила чего, просто от скуки или «любви» к Придворному и его окружению. — Не вздумай трогать Истрата! Он мстительная сволочь, и у него на тебя зуб. — Вставная челюсть, — фыркает Ирик. — Я иду развлекаться. Сиять. Украшать людям праздник. Нужен мне твой Истрат. У него давно уже голоса нет. — У него есть связи. Лера заканчивает с мейком, снимает накидку, поправляет прическу и добавляет лака. В дверях зачем-то торчит куратор, и все они стараются его не замечать. Торчит и торчит. У Марии нехорошие предположения, но мужик, вроде, смотрит на Ирика меньше, чем на ту же Леру. Рук не тянет, разговаривать не пытается. Но ведет себя странно. Вот и сейчас притащился, стоит. Ирик подходит к двери и особист отмирает: — Можно на пару слов? А, может, она права? *** — Можно на пару слов? Ирик пожимает плечами. Куратор к нему вообще не подходит. Один раз только бутылку с водой отобрал, отпил, извинился, и больше не лезет. С чего бы сейчас? Они выходят из номера в коридор. — Ирик… Простите. Иржи Ладислович, пару советов, если позволите. — Слушаю. Ирику он напоминает Веллера, хотя ничего общего в двух разных мужчинах нет. Наверное, это фантомная неприязнь. Сразу хочется нахамить, но он обещал Марии. — На приеме будет много людей. И с нашей стороны, и от Арса. Постарайтесь следить за тем, что говорите. Не берите бокалов из чьих-то рук. Только с подносов, и, желательно, разных официантов. Ни с кем не уединяйтесь. Поменьше пейте. — Да что вы? — откровенно ерничает Ирик. — Я думал, что иду на прием, а не на войну. — Вы известный человек. Возможны провокации. Я прослежу, конечно, но могу что-то пропустить. Помогите мне и себе. Мария выглядывает из двери и хмурится. — Хорошо, — соглашается Ирик скорее с ней, чем с куратором, — обещаю быть паинькой. — Благодарю. Куратор хочет уйти, но у Ирика тоже вопрос: — А что это вы так за меня переживаете? Он ждет, что тот скажет что-то вроде: «Это моя работа», но особист криво улыбается: — Стокгольмский синдром. — И исправляется: — Извините, неудачная шутка. — Бывает, — сочувственно кивает Ирик. — Не расстраивайтесь. В меня многие так влипают. Может, еще пройдет. *** — Стокгольмский синдром. Хэнк понимает: все, это профнепригодность. Но его же не зря тащат на этот прием. Там проще простого подставить, завербовать, скомпрометировать, наконец. Все есть в методичке. И, если не местные, но свои могут постараться. Начальству эта звезда давно колом в горле. В отчетах сплошная благодать, и им уже точно не верят. Хэнк будет следить, но ему могут приказать отойти. — В меня многие так влипают. Придурок, да тебя просто жалко. Ты своей розовой головой даже не придумаешь того, что можно с тобой сделать. И с наивной наглостью считаешь себя королем. — Может, еще пройдет. Хэнк всей душей надеется, что пройдет. Но сперва пусть пройдет сегодняшний вечер и этот поганый прием. *** Прием, как сотня до него — такая же махровая скука. Оркестр, столики, официанты. На первом этаже — выставка достижений и народные коллективы. Ирик обходит подальше Патриотический хор. У него с ним связано много воспоминаний, и не все радужные, хотя они теперь печатают в рекламках его фамилию. Он бы подошел, будь там Зара, но она давно никуда не летает, а больше Ирику никто не интересен. На втором — танцы, гости, фуршет. Тоже скучно, но приходится улыбаться. Посол 3-СР приобнимает его и демонстрирует подходящим, как декоративного попугая. Ирик терпит, кивает и скалится. Особист ошивается где-то рядом. Наконец приезжает Истрат, и все внимание — на него. Ирика трогают за плечо. — Иржи Ладислович, с вами хотят поговорить. — Кто? — Имя вам ни о чем не скажет. Однако, дело касается вашего будущего. — Я с вами не пойду. Ирик видит облегчение на лице особиста. Тот стоит далеко, по губам, что ли, умеет читать? — Почему? Это в ваших интересах, поверьте. — Мой куратор запретил мне уединяться с незнакомцами. — Мы будем не одни. Точнее — втроем. — Если это будут две прекрасные девушки — я согласен. В противном случае — извините; мама с детства мне запрещала ходить с незнакомыми дядями в подворотни. Собеседник не знает, сердиться или смеяться, но не отпускает. — Иржи Ладислович, мы с вами взрослые люди. Понимаю опасения ваши и куратора, однако, речь идет о вашем будущем. Могу гарантировать приватность и безопасность. Мы, действительно, планируем только поговорить. — Надеюсь, вы придерживаетесь плана. Ирик все-таки идет за ним в коридор и комнату за поворотом. Там его ждет мужик, похожий на всех Веллеров сразу, и еще один, постарше — вылитый папик. Ирик тут же жалеет, что согласился. Тот, кто его привел, выходит и прикрывает дверь. — Здравствуйте, Иржи. — Здравствуйте… кто? — Мое имя вам ничего не скажет. — Зато скажет полиции, когда я буду давать показания. Вы ведь планируете оставить меня в живых? Оба смеются. Тот, что постарше, почти на него не смотрит и сам сидит в тени. Говорит «Веллер». — Вы негативно настроены, и напрасно. У нас к вам интересное предложение. «Интересных предложений» Ирик наелся еще на Третьем. Они ему неинтересны. На кой хрен он вообще сюда пришел? Предупреждали ведь. — Удивите меня, — предлагает он, и им неожиданно удается: мужик предлагает мечту. — Хотите остаться на Арсе? На один миг Ирик думает, что он — от Евы, но тут же одергивает себя. Да не может быть. — Что вы имеете в виду? — На вашей планете искусство душат. Не дают развернуться таланту, цензура бдит. Если артист захочет свободной жизни, никто ведь не удивится. Тем более такой, как вы: молодой, талантливый, креативный. Ирик молчит, и «Веллер» развивает мысль, чтобы понял даже тупой «талантливый и креативный»: — Если вы попросите политического убежища, вам его обязательно предоставят. — А взамен я должен рассказать, как давят свободу на 3-СР, и как мне не дают развиваться? Они рады, что пришли к пониманию. — Именно так. Как приятно разговаривать с умным человеком. Так вы согласны? Ирик не сомневается. Они ему так же противны, как и свои. Он отвечает: — Нет. Родина, как мать, может быть любой: уродливой, злой или глупой. Он может ее не любить. Но предавать? Выступать с рассказами о том, как его, бедного, притесняли и издевались? Нет уж. Ирик видел подобное, и не осуждал тех, кто «выбрал свободу». Но для себя такой славы совсем не хотел. Тем более там Зои, Карла, ребята. Если он такое устроит, их всех на Первом сгноят. Что он, совсем урод? — Подумайте еще раз. — Повторяю: нет. Он выходит, и никто не пытается его задержать. За дверью — тот, который привел, провожает обратно в зал. Куратор глотает коньяк залпом, как водку. Ирик ищет глазами поднос и берет вино. Напротив стоит Истрат. *** — Ну, что? — Сопляк. Зазвездившийся мальчик. — У него есть основания: он популярен. — Да. Какой бы поднялся шум. Было бы идеально. Но, видимо, невозвращенца из него сделать не выйдет. А указание сверху в силе. Как нам его оставить? — Кому он тут нужен? — Совету. И, как бы, не Самому. Так, чем его соблазнить? — А давайте предложим ему ваше место? Министр культуры смеется искренне и весело: — Представляю его в Кабинете! Половину наших старцев вынесут с сердечными приступами от его наглости и прически. А кое-кто потеряет сон и покой и примется строить мальчику глазки. Тогда-то Совет и возьмет нас голыми руками. Нет, пусть Сам его ест сам. А нам нужно что-то не такое убойное, но соблазнительное. Думай. Осталась неделя. *** Истрат позирует. Он вообще постоянно позирует. Наверное, он и в ванной лежит не просто так, и зубы чистит по-звездному. Местные посматривают в его сторону с интересом, соотечественники подбегают буквально на цыпочках и просят сделать фото. Ирик все помнит про связи и про наставления Марии, но самодовольство безголосого «короля» бесит, а злость на особистов требует выхода. Почему бы и нет? — Истрат. Тот глядит снисходительным королевским взглядом. — Добрый вечер… — Иржи. — Ах, да, конечно. Ирик выше Придворного почти на голову, и тому это явно не нравится. Он пытается отодвинуться и продолжает смотреть на Ирика, как на дерьмо. — Проблемы с памятью? — сочувствует Ирик. — Рановато, конечно, но бывает. Есть такие таблетки… — У меня хорошая память. Он не добавляет «щенок», потому что вокруг уже зрители и журналисты. Ирик с улыбкой придвигается вплотную, салютует бокалом в сторону камер. Какое-то время они позируют. — Тогда вы, наверняка, помните Марию. Ирик не дает ему отойти, продолжая разговор. Вокруг все еще много народа, на них смотрят, и нужно держать лицо. Ирик улыбается самой ослепительной из своих улыбок. Он излучает счастье. Истрат начинает краснеть. Из-под толстого слоя пудры и тона пробивается пот, и Истрат выглядит раскрашенным, злобным пупсом. — Марию? — Она, кстати, здесь. Не хотите встретиться? Вспомнить прошлые времена, дать интервью? Приближенные короля наконец замечают неладное. К ним проталкивается дама из свиты, щебечет «Извините, я на минуточку украду…» и уводит кумира с собой. Ирик допивает вино, ищет глазами официанта и натыкается на куратора. — Ирик, пожалуйста, хватит. На мужика жалко смотреть, и Ирик как-то теряет задор. Он еще часа полтора мотается по помещению, «торгует лицом», фоткается с поклонниками. Наконец, приличное время уйти. Особист лично вызывает ему такси и отправляет в отель. *** — Как прошло? — Напился и чуть не подрался с Истратом. Начальство довольно: ну, наконец-то звезда ведет себя, как положено: пьет и дерется. — А куда он исчезал на полчаса? Хэнк врет, не моргнув глазом: — Сидел в туалете. Расстройство. Совершенно точно, я сам провожал. Хэнк только молится, чтобы придурок не учинил какой-нибудь глупости. Явно ведь уводили поговорить. А о чем? Расспрашивать — тупо, он не расскажет. Вот, сбежит после концерта, и Хэнк будет выглядеть идиотом. А дома — козлом отпущения. За Хансен, что ли, следить? А смысл? Если парень решит кинуть всех, то и ее. — Глаз не спускай. Они всегда бегут под конец, когда времени нет искать. Если увидишь, что собирается или с кем-то шепчется, что хочешь делай, хоть к себе привяжи. Но скандала на все миры нам не надо. Не надо скандала — не выпускайте скандалистов, считает Хэнк. Он вчера чуть не поседел, когда Ирик исчез, а потом еще мило беседовал с Истратом. Но все еще впереди: до отъезда почти неделя. Хэнк согласен на какой-нибудь нервный тик, на худой конец, седина тоже сгодится. Только давайте уже домой, а? *** Последний концерт — точка, по которой его запомнят. Мария надеется (и розовые волосы как-то намекают), что все должно быть немного повеселее, чем в прошлый раз. Надежды сбываются примерно на половину: он не устраивает траурных прощаний и взрывов. Одевается не как звезда, а как по улице бегал: в светлые джинсы и серую, с забавным узором, футболку. И даже песни пытается подобрать повеселее, хотя веселье, конечно, так себе. Но, хотя бы убрал «Молитву» и не страдал, как обычно умел. — Я рад был побывать на этой прекрасной планете! Зал отвечает ему воем, свистом и визгом. Он любит их всех, а они его. Мария стоит за кулисами, ей тревожно и пусто. Что-то закончилось, что-то новое начинается. И каким оно будет, не ясно, хотя она могла бы и предсказать. И даже уверена, что не ошибется. Мальчик едет домой, и родина примет его в свои объятия. Колючие, ледяные, патриотично-правильные объятия. И сломает, потому что гнуться он не привык. А если привыкнет, будет еще печальней. И Мария не знает, чего ему пожелать: приспособиться, выжить, или устроить из себя фейерверк. У них еще два дня, несколько интервью и прощальная вечеринка. Ирик влетает за сцену — счастливый, почти безголосый. Обнимает ее, потом всех, кто попался под руки. И снова летит — на бис. И поет еще полчаса. *** На вечеринке Ирик уже не так оживлен. Через два дня они улетают, а от Евы все еще никаких известий. Он оглядывается, пытается разглядеть ее или хотя бы Берси, но кругом только незнакомые лица. И снова тот мужик, который в прошлый раз звал его поговорить. — Вы опять?! — Иржи Ладислович, я просто секретарь. Будьте любезны… — Я уже все сказал. Что непонятно? — Вот, прямо этими словами, но не мне, а начальству, пожалуйста. Ирик как раз в настроении нахамить любому начальству. — Да, пожалуйста! Не вопрос! В этот раз нет условного «Веллера», только «папик». Секретарь выходит, Ирик садится, не дожидаясь, пока его пригласят. Ему так хочется наорать на хозяина кабинета, что он с трудом берет себя в руки, которые, заразы, опять дрожат. — Мы же с вами все уже обсудили. «Папик» качает головой: — Не со мной. Видите ли, Иржи Ладислович, людям, с которыми вы разговаривали, не принято отказывать ни у вас, ни у нас. Так что мне, в прошлую нашу встречу, не дали высказать мое предложение. А высказали свое, от которого вы, ожидаемо, отказались. Теперь я, наконец, могу озвучить то, что хотел предложить изначально. — А вы, вообще, кто? — Вообще, я министр культуры Арса, — заявляет «папик» и не скрывает веселья, наблюдая, как Ирик переваривает новость. — Прямо целый министр? — Как видите, пока целый. И хотел бы, чтобы вы выслушали мое предложение. Ирик изображает внимание. — С чего бы начать… У нас, как и у вас на родине, государство скажем так, курирует вопросы искусства. И не нужно так скептически усмехаться. Это неплохо. Искусство в первую очередь — рычаг влияния на массы, и нужно приглядывать за рычагом, если не хочешь однажды получить им по голове. Так вот, о чем я? У вас свои направления: патриотизм, семейные ценности, история. У нас все не так структурировано. Есть, если брать глобально, классика и андеграунд. И мы давно думаем, что стоит расширить, так сказать, жанры. — Не понимаю, при чем тут я. — Сейчас объясню. У вас распространены музыкальные театры. Население ходит на спектакли, и, развлекаясь, слушает хорошую музыку и приобщается к классическим произведениям. У нас подобного нет. Опера — да, балет — сколько угодно, но их посещает не так много людей. Интеллигенция, столичные жители. А хотелось бы приобщить и другие слои общества. Более… простые, скажем так. Что касается андеграунда, то бывают же и рок-оперы? — Все еще не понимаю. — Вы ведь служите в музыкальном театре? Знаете, как там все устроено. Вот и возникла смелая мысль пригласить вас поработать у нас. — Кем? — Художественным руководителем. — Вы смеетесь? Ирик уверен, что над ним издеваются, и это не министр, а какой-нибудь особенно остроумный особист. — Нет, зачем же? У нас в столице есть театр. Два года назад умер худрук. Труппа переругалась, кто-то ушел в другие театры, часть с новым худруком организовала свой. В результате остались цеха, рабочие, персонал. Сейчас кто-то на минимальной зарплате, кто-то в отпуске. Очень убыточно, некрасиво, непрофессионально. К тому же здание в столице — лакомый кусок для многих. И, если оно не будет работать, мы его лишимся. Даже если это и вправду министр, у него точно с головой не в порядке. — Вы помните, сколько мне лет? Да, даже если не помните — посмотрите на меня и скажите, сколько актеров будут меня слушать, а сколько — надо мной ржать? — Наберёте молодежную труппу. Будете ставить все, что хотите. — И никакой цензуры? — Почти. И выбирать себе главные роли. Я знаю, как важно для артиста играть то, что хочется. Стоп. Ирик прикрыл глаза и подышал на счет, стараясь сделать это незаметно. — И за это я должен устроить балаган с эмиграцией? «Выбрал свободу» — вот это все? — А вы согласны? — Н-нет. — Вот и не надо. Просто контракт, как иностранному специалисту. С вашим минкультуры мы все уладим. Насколько я помню, основная часть заработанного идет в их фонд. Им даже будет выгодно. А размеры вашей оплаты и прочее обговорим позже, если услышим от вас предварительное согласие. — Мне надо подумать. — Конечно. До вашего отлета осталось сколько? Два дня? Подумайте. Только недолго. Проблемы с визами, согласования… Бюрократия. Министр разводит руками, и поднимается. Ирик тоже встает. — Позвоните, когда надумаете, вот по этому номеру. Ирик берет листок с номером, прощается и выходит. В голове шумно. Там орет: «Да! Да! Дадада!» и тихонько воет, что все кончится плохо, и нужно уносить ноги. *** — Это же мечта! Понимаешь, мечта! — восклицает Ирик. Он носится по ее номеру и бьется о стулья, стол и углы дивана, но не замечает и даже не морщится. — Хватит бегать, будешь весь в синяках. И не слышит. — Ставить, что хочешь! Любые роли! — Любые? — Ну, не сразу, конечно. До некоторых я пока не дорос, что я, не понимаю? Потом, в перспективе… Ей очень не хочется спускать его на землю. Разбивать мечты — злое занятие. Мария сама не любит мечтать, но Ирику никогда не мешала. Но тут нельзя промолчать. Мария отодвигает с его пути злополучный стул, и опять не решается. У него огонь в глазах, и он словно вот-вот взлетит. — Это же... Это... Да я с детства об этом мечтал! Театр! Целый театр! — И твой. — Да! — И ты согласишься? Он останавливается, и возмущенно отвечает: — Конечно нет! Неожиданно. — Почему? — Слишком все это соблазнительно. Как будто специально для меня придумали. Подставой какой-то выглядит. Ну, вот, он все понимает, умный мальчик. Мария рада, что ей не нужно его огорчать. Он все сделает сам. — С другой стороны — как-то глупо. Не такая уж я звезда, чтобы ради меня крутить большие, сложные схемы. Целый театр. И даже не просят выступить с осуждением. — Точно не просят? Может быть, намекали, а ты не заметил? А, может, на что-то еще намекали? Ирик кривится, дергает шеей. — Это бы я заметил. Пока нет. Пока? Может быть. Но кому он так приглянулся, что такая цена? Целый театр. — Да сядь ты уже. Он садится, вскакивает и снова начинает носиться по номеру, причитая «Мечта, мечта». *** Зои старается быть спокойной. Очень старается, это ее и подводит. Ирик кивает, пока она хвалит концерт, его, говорит, что все скучают и ждут. — Что случилось? — она не успевает собраться, или не может. — Все равно ведь узнаю. Ну? — Приходили спецы. На Марию завели дело. Нас всех вызывают давать показания. Ты, как приедешь, тоже должен будешь пойти. Ирик старается думать быстро. — А Мария? — Сказали, что ее арестуют. Еще быстрее. — Зои, не плачь, у тебя тушь потечет. Я перезвоню. Похоже, это ответ, что ему выбрать. Ладно… Где эта проклятая бумажка? Почему опять какие-то фантики во всех карманах? Вот. Он набирает номер. — Приемная министерства культуры. Секретарь министра. Слушаю. — Это Иржи Лангелл. — Господина министра нет. Что-то передать? — Передайте, что у меня есть условие. — Молодой человек, вы в своем уме? — возмущается секретарь. — Беженцы с вашей убогой планетки у нас рады дворниками работать, а вы — условия ставить?.. Доброе утро, господин министр. — Кто там? — Господин Лангелл. — Переключи ко мне. — Оставайтесь на линии, — казенным тоном говорит секретарь, и вскоре Ирик слышит министра. — Доброе утро, Иржи Ладислович. Вы подумали? Ирик очень надеется, что не совершает ошибку. Он мог бы посоветоваться, только с кем? С Марией? С Зои, которую в первый раз видел плачущей? С особистом? Собрать всех ребят и устроить совет? В конце концов — его голова на кону, ему и решать. — У меня есть условие. — Слушаю. — Мне нужна еще одна рабочая виза, на имя Марии Хансен. — Вот как. — Это принципиально. — Ясно. — На любую работу, хоть суфлером, хоть костюмером. — Правильно ли я понимаю, что вы намерены согласиться? Он все понимает правильно. Ирик уже согласился. — Все документы отправьте мне на почту. И я их внимательно прочитаю. Министр хмыкает. В голосе Ирик слышит улыбку. Доволен, что облапошил? — Документы будут у вас в почте в течение часа. После того, как изучите — пусть ваш агент позвонит, внесем необходимые правки и будем подписывать. И лучше бы не тянуть. День уйдет на визы, переписку с вашим минкультом. — На бюрократию, помню. Ирик прощается с чувством, что вылез в окно небоскреба, и не знает, куда теперь: вперед страшно, назад тоже никак, захлопнулось. Правда, есть еще один выход: взлететь. Как раз для него. *** — Это ты? Герт, наконец, посетил их и принес новости для Евы и отсутствие новостей для всех остальных. — Нет, у меня была мысль уронить эту Хансен с лестницы, но их особисты сами справились. Он же, как я понимаю, ее не бросит. Значит, останется. Ева смеется. Уронить с лестницы. Ну, конечно. Как раз его уровень. Она бы поверила, сфабрикуй он дело на Хансен, или внуши Совету, что без Ирика им — никак. — Хорошо, что обошлось без переломов… Как ты? Плохо выглядишь. Он похудел, побледнел. Сейчас популярна франшиза про древних вампиров. Он так напоминает одного из них, словно сбежал ее навестить прямо со съемок. — Нормально. В зеркале пока отражается — значит нормально. Никогда себя не жалел. И других не умеет жалеть. — Новости есть? — Нет. Но я продвигаюсь. Ева только собирается попросить комм, как тот сигналит. Герт машет ей на прощание и исчезает, как чудится Еве, взмахнув плащом. *** Оформление документов занимает на редкость мало времени. Ирика и Марию вызывают в родное посольство. Ирик идет с куратором, Марию, на всякий случай, не берет. Там с ним обращаются, как с дурачком, проводят беседу о поведении в стане врага, выражают надежду, что чуждые ценности не испортят его и не приведут к краху его хрупкого душевного равновесия. Подготовленный Марией и особистом, поклявшийся страшной клятвой кивать и молчать, Ирик кивает, молчит, соглашается, и его отпускают. В трудовой договор он включает пункт об открытой визе для своих музыкантов. Если он будет давать концерты, они должны приезжать за месяц, для репетиций. Правда, за его счет, но на это Ирик готов. Зои он звонит, чувствуя себя виноватым. Он, получается, бросил их с Карлой. И всех остальных тоже бросил. Контракт на три года. И, если даже в министерстве опомнятся и через полгода его уволят, они же не смогут столько сидеть без работы и ждать, когда босс вернется. — Зои, как дела? Мария ей уже все сообщила. Ирик звонит, чтобы извиниться и посмотреть Зои в глаза. — Дела — зашибись. По-другому как-то даже не скажешь. — Зои, я… — Ты молодец. Они тут так бесятся. Тебе бы понравилось. — Зои, прости. — Я хотела тебе сказать, но не знала, как, а тут такой удобный случай. В общем, я увольняюсь. — Что? — Прости, малыш, я бросаю тебя и выхожу замуж. Ирик настолько огорошен, что не сразу соображает спросить главное: — За кого? — За меня. Золтан появляется на экране и обнимает Зои за плечи. — Что?! Да вы что? Издеваетесь? Он негодует и даже чувствует себя совсем немного, но преданным. — Когда вы успели? Почему я не знал? — Извини, друг. — Какой ты мне друг? Ты! Ты мать у меня увел! Золтан торжественно салютует кулаком: — Я стану тебе хорошим отцом, клянусь! Зои пытается хмуриться, но смеется. Ирик видит, что она счастлива, и вспоминает, что это он их бросил, а не они его. — Стань лучше хорошим мужем, — бурчит он смущенно. — И поздравляю. Зои, можно мне с ним поболтать наедине? — Только не ссорьтесь, — Зои встает. За экраном Ирик видит дом Золтана, а Зои в домашнем. — Никогда, моя королева! — Золтан провожает ее взглядом и снова смотрит в экран. — Слушаю, сынок. Говори. Был бы Ирик рядом, за «сынка» точно бы двинул. Правда, с комплекцией Золтана, тот бы даже не охнул. Зато Ирик хоть какое-то удовлетворение получил. — Раз ты, гад, украл у меня Зои… — Начало не радует, — вздыхает Золтан. — Молчи и слушай! Раз намечается свадьба, на которую я, кстати, не попадаю, у меня для тебя подарочек. — Надеюсь, не бомба. — Надо бы. Но я слишком люблю Зои. — Прости, но теперь Зои люблю я. — Помолчи минуточку. Золтан изображает, что запирает рот на замок. Ирик кивает. — Хочу подарить тебе свой балет. Если, конечно, ты будешь достойно к нему относиться и хорошо кормить. — Какая щедрость! — Золтан прищуривается. — Подарить или отдать на передержку? Ты думаешь возвращаться? Когда? Что ответить? Такие перспективы, что дух захватывает, но настолько еще неверные. Ирик не знает, сколько продержится. Потому что — одно дело — петь второстепенных героев, другое — ворочать такую махину, как целый театр. Он, конечно, полон энтузиазма, но хватит ли этого, чтобы не загубить дело и не чокнуться самому? — Побарахтаюсь, пока не попрут. Посмотрим. А ребятам нужно есть каждый день. Сейчас они в отпуске. Так берешь? Золтан думает и говорит то, что всегда говорил Ирик: — Посоветуюсь с Зои. — Да ладно, ты всегда на него облизывался. — На кого именно? — интересуется Зои от двери. — Он должен сам признаться, — хихикает Ирик, еще раз поздравляет обоих и выключается. Пусть Золотой повертится, а Зои Ирик потом еще позвонит.