Illuminated

*** На Девятом снова такси, но домой пока не хочется. Ева просит остановить недалеко от посольства. Через дорогу — сквер. Днем немного прозрачный, в темноте он кажется сказочным лесом, со скамейками и фонарями. *** Усадив Феву к себе на колени, Ирик ощущает ее тепло и весомость и обхватывает обеими руками крепче, прижимает к себе, утыкается лбом в плечо. Она тихо гладит его голову, а он никак не может придумать, о чем говорить. Он бы сидел и дышал в ее волосы до рассвета, хотя, никогда не мог просидеть спокойно больше получаса, даже на фотосессиях. Но здесь и сейчас — может. — Так как тебе спектакль? — Мне очень понравилось. Не сама история… понимаешь, она немного… — Банальна и поучительна? У нас только такое и разрешают ставить. — Да. Но актеры прекрасны. И ты… — Был смешной. — Прекрасный. Когда ты признавался в любви, весь зал замер. Девчонки перестали писать в сети, а у меня слезы на глаза навернулись. — Правда? Мне говорили, что я лучше пою, чем разговариваю, да. — Ты поешь, как сирена. Об тебя разбиваются корабли. Он помнит про сирен из учебника, но это не важно. Ее голос становится глубоким и низким, в нем переливается что-то такое, от чего у него дрожат пальцы и еще немного в груди. — Я все время боюсь, что ты исчезнешь. Я проснусь на своем диване, в дверь ломятся, и ничего этого не было, просто приснилось. — Я здесь. Он тянется к ней, но она поднимает голову и щурится на фонарь. Ирик видит, как напрягается тонкая шея, чувствует, как внутри зарождается звук, но не выходит наружу. Он собственным телом ощущает дрожь диафрагмы, почти слышит, какая будет нота, но Фева молчит, а фонарь мигает и гаснет. — Так вот кто взорвал прожектор, — это он говорит уже в шею, невнятно, чувствуя губами ее тихий смех. — Фева, что мне делать? Что нам делать? Под балахоном у нее майка. Тонкая бретелька сползает сама. Может быть Ирик немного помогает губами. Он не знает, что делать, зато его тело знает и делает — за него. Но не на скамейке же! — ...В посольство тебя не пустят. Берси я не продавлю, ему ставил защиту Герт. Посольство лучше скамейки, а еще лучше прийти в себя и не делать того, о чем потом она станет жалеть. Не так, не здесь и не на бегу. Лучше бы разойтись, но вдруг завтра она не придет? Как заставить себя уйти, он не знает. А глядя на ее раскрытые губы — не хочет знать. Лучше продолжать разговаривать. — Кто такой Герт? — Я бы хотела вас познакомить. Вы похожи. Только он страшный, а ты… — Смешной. — Нет. Он не сдерживается, целует зло, словно она обещала и обманула. Как будто он обвиняет. Она отодвигается и смотрит печально и виновато. — Хочешь, я сотру себя? Перед отлетом? С самого начала. Меня просто не будет. Он взвивается: — Нет! Не смей! Я хочу тебя помнить. Я хочу тебя… Всю. Целиком. Себе. Навсегда. Но как? Их спасает звонок. *** Этот номер она берет всегда. — Ты нужна дома. Срочно. — Ирик, мне нужно идти. Бежать. Но как оторваться? В результате они плетутся до ворот, делая вид, что спешат. Они целуются, когда из дверей вылетает Берси, хватает ее за руку и тащит внутрь. — Эва, не время! — и, в сторону Ирика, — Прошу прощения. *** Все понимаю, парень, но извини. — Эва, быстро. Бойцу едва не спалили мозги, как еще до дома дошел. Эва деловито скидывает балахон. Ну и мода здесь — бесформенные серые тряпки, зато для маскировки — самое то. — Какой мясник лазил к нему в голову? — Пациент стонет. — Тише, мой хороший. Все будет в порядке. Мы успели, Берси. Можно присесть, но некуда. Берси садится на пол и прикрывает глаза. *** Ирик остается у закрытых ворот и думает побиться об них головой. Но вместо этого звонит давней знакомой, будит ее и нагло напрашивается в гости. Немного неудобно, но ей не привыкать, а ему проще дать, чем отказать, это знают все. У нее оказывается только одна краска, и к утру он становится нежно-розовым, как пион. Зои хватается за сердце: — Когда ты успел? Или она тебя отшила, и ты снова лечишь разбитое сердце? — Как ты хорошо меня знаешь! Это просто опасно. Пора тебя увольнять. Она фыркает и продолжает смотреть с вопросом. — Просто ярким окрасом пытаюсь привлечь внимание — как всегда. — Кому тут нужно внимание? Я готов! Золтан входит, как обычно: громко, внезапно, без стука. Целует руку Зои, оборачивается на него. — О господи, ты опять! — Зови меня просто «Боже», так будет короче. — Что тут у вас за зефирные облака? Зои скучающе пожимает плечами. Золтан — шикарный голос и алкоголик в завязке. Иногда он развязывает, и это бывает эпично. Ирик обычно присутствует на перформансе, но Зои настороже, и развозит их по домам чуть раньше, чем доберутся порядочники. Золтан старше, но на Третьем взрослеют раньше, чем на благополучном Восьмом, и они прекрасно понимают друг друга. Познакомились на сборном концерте, немного померялись микрофонами, поняли, что споются, и понеслось. Им нечего делить: у них разная аудитория. У Ирика — девочки и театралы, у Золтана — дамы с большими связями и большими деньгами и отвязные рокеры из поклонников старой рок-группы. А еще у него нет балета, за что Ирик его нещадно стебет. Хоть чего-то у него нет, а у Ирика есть! — Тебе опять «двух мальчиков покрепче и девочку»? — Нет, мне тебя. — Прости, дорогой, я уже несвободен. — Ну, если ты не хочешь на мой концерт… — Хочу! Сколько-чего поём? — Как быстро ты передумал, милый. — Да я уже буквально на все готов. Видишь, покрасился в твой любимый цвет. Это может тянуться вечно, особенно, когда кругом зрители, и Зои уходит к себе в кабинет. Золтан потом зайдет и все ей расскажет — когда, где, сколько. Пока Ирик будет лопаться от креатива, придумывать костюм, макияж и звонить ей каждые полчаса. *** — Опять Девятый, что и требовалось доказать. Посольство. Все тянется оттуда. И девочонка оттуда, и парень приполз туда. Значит, надеялся получить помощь. — Думаете, она? — Все может быть. Посмотри: он сыграл в посольстве — она к нему прицепилась. Гуляют теперь. Та — тоже была с Арса, хотя мы ее и не поймали. И группу как следует допросить не успели, эта сука из-под носа всех увела. — Но она же соплячка, лет пятнадцать. Он клоун, а не дурак. В тюрьму, небось, не хочет. — А откуда ты знаешь, сколько ей лет? Да если даже пятнадцать, мы же не знаем, что там она ему навнушала. Может, он уверен, что трахается с мисс Галлактика или с этой администраторшей своей. Может он уже без мозгов вообще. — Зачем он ей нужен? — А связи? Связи! Он мотается между уровнями, знает кучу народа. Этот его бешеный фанклуб, как их там? — Легион. — Вот-вот. Тоже все разные. Если ей нужно куда-то попасть или с кем-то связаться, идеальное же прикрытие. — А это все-таки она? — Так и не разобрались. Нормальных снимков той — нет, а этой нет ни в одной базе. Или она там работает нелегально, или кто-то из членов семьи. — Семей. В посольстве работает дофига народа. Были бы свои, Тиль бы выстроил всех в шеренгу и отобрал по росту, а потом всех пигалиц допросил хорошенько, сразу бы и нашли. Но с дипломатами так нельзя, вот они и гадают. Та была невысокая, но лица никто не запомнил (все запомнили ноги и сиськи). Эта — тоже короткая, но ни ног особых, ни сисек вроде бы нет. Хрен их, баб, разберешь. — А, может, взять? Тихонько так, и проверить? — А, может, нарваться на дипломатический скандал и устроить войну? Продолжайте наблюдение. Пока не будет четких доказательств… Она проколется. Соплячка еще, хоть и тварь. И с этого глаз не спускать. Может быть она ему в голову что-нибудь вложила. Возьмет, и посреди концерта всех подорвет к херам. *** — Ты не починила фонарь. Или все-таки он сам потух, а ты меня дуришь? — Да, нехорошо получилось. Сейчас починю, смотри. В сквере опять никого нет. Прекрасное место. Только сегодня прохладно, и Ирик снова пытается согреть девушку без подручных средств, прижав к себе и прячась в ее волосах. *** — Опять обнимаются. Хоть бы трахались, все веселее. Сколько мы уже тут сидим? — Не, ну вчера было ничего, когда он ей под юбку полез. — И чего веселого? Полез, затупил, снова стали болтать. Скукота. — Так, все заткнулись. Кто-нибудь, быстро дайте мне снимок из лифта. Быстро, я сказал!.. Она? — Как-то не похожа. — Ты не на ноги пялься! На рост смотри, на позу. Она? — … Вроде она. — Берем. — А, может быть, доложить? — Берем! Пока ты будешь докладывать, согласовывать, она опять смотается. А так — победителей не судят. — Это, если победителей… — Хватит болтать. Выдвигаемся. — Есть. *** — А еще будет оркестр! И вообще, будет классно! Золотой классный, я тебя познакомлю, хочешь? Ева кивает. — И на концерт придешь? — Приду. Герт вчера ей звонил. И был так зол, что видеосвязь трещала. Через два дня она улетает, но все не может выбрать время признаться. Ирик так горит будущим концертом друга, что Еве ужасно не хочется портить ему настроение. Концерт через две недели, а она еще не придумала, как ему сказать. — Тебе правда понравится, отвечаю! Золотой классно поет, даже лучше меня. — Да ладно? И ведь ни капли не врет, а искренне восхищается. Откуда в сети все эти сплетни про «словил звезду» и «завидует всем»? — Нет, ну мы, конечно, разные, но… Ты что, не хочешь идти? — Понимаешь, Ирик… Ева собирается с духом, но слышит звук: открылась дверца машины, и не закрылась. Она бы не обратила внимания, если бы не быстрая боль в виске. Кольнула — ушла, появилась опять. Воздух стал гуще, темнее, картинка перед глазами дернулась. Догулялись. Две с половиной минуты. Она успеет уйти или стереть ему память. Уйти. Улететь сегодня же дипломатическим рейсом. Оставить его тут. Их криворуким менталистам, бездарям-мясникам. В начале аллеи появляются трое мужчин. В голове шумит. Ирик тоже трет лоб. — Голова болит? — Ага. Что-то вдруг. Две минуты. Если менталки настроены на нее, через две минуты они спалят ему мозги. Через тридцать секунд до них достанут парализующим. — Ирик! — Ева разворачивает его боком, чтоб спецам было хорошо видно, встряхивает, чтобы собрался и посмотрел на нее. — Через двадцать минут очнешься, и быстро найди Берси. Понял? Он уже спит, когда она очень демонстративно, кончиками пальцев ударяет его в лоб. Ирик падает. Мужики нехорошо ухмыляются и срываются на бег. Через секунду Еву парализует. Они не боятся смотреть ей в глаза, и это понятно. От боли и пустоты в голове она почти ничего не видит. Один становится сзади, кладет руку ей на лоб, а другую на горло. Так вот, почему «ящик»: она словно в могиле — темно, страшно, невозможно двигаться и кричать. А за спиной черная пустота, которая дышит, держит тебя и молчит. — Вот и не надо доказывать! Сама подставилась. — Почему? — Что? — Почему подставилась? Могла бы сбежать. Пожалела клоуна? — Его забираем? Ирик валяется на земле, прямо у них под ногами. В розовых волосах трава и какой-то сор. Старший толкает его ботинком в висок и обращается к ней: — Надолго ты его? Горло чуть отпускают. — Три часа. — Стерла все? — Разумеется, — хрипит Ева как можно презрительней. Она профессионал, на гражданских ей наплевать. — Тогда не берем, — он ставит ногу прямо на шею Ирику. — Пойдешь спокойно сама или горло ему сломать? Она пожимает плечом и закрывает глаза, до крика боясь услышать треск позвоночника под ботинком. — Ты там не очень ее? — волнуется главный. — Может, отпустишь немного? Сдохнет еще. — Отпущу — сдохнете вы, — слышится из-за спины громко и с характерным растягиванием слов. «Ящик» — глухой. — Хотите? — Тогда волоки сам. Возле фургона ей что-то колют в шею, голова взрывается болью, Ева глохнет, слепнет, а потом ей становится все равно, и наступает ночь. *** Ирик вскакивает, еще не открыв глаза, и не слишком понимая, кто он, и где он. Вспоминает, бежит, звонит, а потом и колотит в двери. — Берси! Срочно! Его не хотят впускать, но Берси зовут. Тот меняется в лице и тащит Ирика за рукав внутрь. — Где Эва? Ирик вспоминает то, чего, в общем, не видел: — Три мужика. «Ящик». Велела идти к тебе. Берси на пару секунд замирает и тащит Ирика вниз, в подвал. Помещение похоже на компьютерный центр и студию: пульт, экраны. Техник привстает и вопросительно смотрит на них. — Красный код. На нем должен быть маячок. Где она руки держала в последний раз? Вспоминай. Быстро! Техник уже водит вдоль Ирика датчиком. Ирик хватает Берси за предплечья и трясет, как трясла его Фева. — Так. Датчик отзывается тихим сигналом. От плеча разворачивается голограмма: какие-то синие линии, ветки, одна розовеет и движется. Техник щелкает пальцами: — Есть! Берси с профессиональной скоростью лупит по клавишам пульта. К голограмме подстраивается карта. — К внешнему везут. Вокруг всего уровня есть транспортное кольцо, наземное и воздушное. Если ехать все время по кругу, можно добраться до космопорта и внешнего лифта. — Сколько им ехать? — Пару часов, может дольше. Общая протяженность, пробки… Техник и Берси кажутся Ирику идиотами. Стоят, рассуждают, будто не понимают, что, чем больше проходит времени, тем… Что там с Февой? Ирик чувствует, что не может сдержать дрожь в руках. — Чего мы стоим? Что-то надо делать! Ирик орет, а они смотрят мимо, как будто оглохли, или он онемел. — У тебя есть кто-то на Десятом, достаточно крутой, чтобы поспорить с главой ФСБ? Нет? Так я и думал. Берси отворачивается и утыкается в комм. Техник двигает Ирика поближе к себе и бурчит: «Стой так. Не дергайся». Голограмма идет помехами и выравнивается снова. Ирик стоит истуканом, сжимая и разжимая пальцы, и не отводит глаз от мигающей розовой линии. Та движется медленно, иногда замирая совсем. — Как это «некому»? — кричит Берси в комм. До этого он говорил тихо и быстро. — Как будто мне нужна армия!.. Плевать, что с других. Тащите сюда!.. Я понимаю, с кем говорю!.. Увольняйте! Я сейчас отзвонюсь наверх, и сам пойду. А вы будете разгребать!.. Жду. Техник вопросительно смотрит. — У них нет людей! Будут стаскивать с уровней. — Сколько там нужно-то, — возмущается техник, — максимум пятерых. Трое у нас есть. Перестраховщики, блядь. Берси снова хватает комм. — Да? Три часа? Вы с ума сошли! Он прерывает вызов и набирает сам: — Витале? Ваши мальчики могут с нами потанцевать? Да, красный… Прямо сейчас… Трое? Прекрасно. Пусть поднимаются, мы их заберем через тридцать минут. Берси выдыхает, садится прямо на стол и снова звонит: — Эрни, десять минут на сборы, красный код, полный комплект себе и еще на троих. — И, обращаясь к Ирику: — Славно вы погуляли, Ромео. Кучу народа придется отправлять домой. Головы полетят. А что с тобой делать — вообще непонятно. В подвале держать или закопать в саду? Слишком много знаешь. Ирику плевать на все головы, и на свою. — Ее вытащат? — Мы работаем, умник, — бурчит техник. — А ты не дергайся, не мешай. И тут что-то щелкает, и розовая линия начинает краснеть. — А-а! Твою же богиню-ма-ать! - шепотом орет техник и растерянно смотрит на Ирика. — Болевые импульсы второй… третьей степени. Берси? Берси растягивает узел галстука, трет лоб, поправляет ворот рубашки. Это невыносимо. Ирик смотрит на красную линию до рези в глазах. — Они там что? Ее… — Пытки, Ромео. Одновременное ментальное и болевое воздействие довольно часто приносит результат. Ирику кажется, что его душат. Светло красный цвет перетекает в алый. Как кровь. Как пента. — Берси, — хрипит он, — как ты вообще так спокойно можешь… — А что мне?! Орать?! — орет Берси и выскакивает за дверь. *** Ева открывает глаза и почти ничего не видит. В фургоне мало места, влезла каталка, к которой она привязана, двое спецов на откидных сидениях, и «ящик» за головой. Она чувствует его сразу, очнувшись — пустота, дыхание и твердые пальцы. В голове темно и какой-то невнятный шум. «Ящик» почти бережно держит ее за виски, прибирает волосы. Ева его не видит, но ощущает, как страшный ночной кошмар. Они говорят: — А ты не можешь влезть ей в голову? Всё бы без хлопот посмотрели. Он вздыхает, от вздоха волосы Евы шевелятся, она дергает головой, но он напрягает пальцы, и не дает двинуться. — Я не менталист, я глушилка. Перекрываю сигналы на выход и на прием. — Это как? — Пока я держу — она никого не слышит и не может вас приложить. Так понятней? — Оглохла, что ли? — Ментально не слышит. В мозгах. Ева почти сочувствует «ящику»: понятно, что он забодался всем повторять одно и то же. Она открывает глаза, смотрит вверх: — Как тебя зовут? К ней наклоняется крупное, обыкновенное мужское лицо: — А зачем тебе знать? Хочешь установить контакт и вызвать сочувствие? Все по учебнику. Его голос мучительно слушать: резкие, растянутые или рубленные слова он произносит громко. Ева старательно артикулирует: — Скажи. Она не знает, зачем ей. Наверное, чтобы не так бояться. Если у тьмы есть имя, может быть она не совсем тьма? Действительно, все по учебнику. Ее тренировали на этот случай, Герт гонял много раз, она наизусть помнит методичку. Но на деле оказалось, что это — как прогуляться по кладбищу и очнуться в могиле — разные вещи. — Верер. Но это тебе не поможет. Ты у меня не первая, девочка. Я знаю, что с вами расслабляться нельзя. Такая у тебя первая, Верер. Но, раз ты сам не заметил, не будем тебя огорчать. Она не может их приложить, но может слышать, только вот того, кто мог бы позвать, на этой планете нет. — Ну, раз ты уже можешь болтать, — перебивает спец, — то поболтай со мной. Имя? Задание? Зачем тебя отправили на планету? — Эфеба Ана. Приехала в гости к отцу. Девятый уровень, посольство Арса. Вы уверены в том, что делаете? — Не дури нас. Мы знаем, что ты за тварь. Ты же сама подставилась, с этим клоуном. Трое свидетелей, как ты его вырубила. Позже ему проверят мозги. Наверняка ты что-то оставила незатертым. — Проверяйте, — смеется Ева. — Если найдете там мозги. Смеяться больно: на горле как будто ошейник. Думать о будущем страшно. Об Ирике думать гораздо легче: она надеется, Берси сможет ему помочь. — Ах ты дрянь. Ржет она тут еще. Теснота и руки Верера не дают ударить как следует. Тыльная сторона ладони приходится по губам, задевает нос. — Не бей девочку. Зачем лишние следы? Можно гораздо проще. Чисто из сострадания еще раз спрошу: будешь говорить? Она молчит. Спец пожимает плечами и рывком задирает на ней футболку. — Штаны приспусти. Она хочет казаться спокойной, но все равно дергается, конечно, безрезультатно. Верер сжимает руки. Сквозь темноту в виски ввинчивается боль. Штаны сдергивают на бедра. Спец отпивает воды из бутылки и плещет ей на живот. — Сейчас будет больно. Но наглых нужно учить. Он достает что-то, похожее на карманный фонарик, прижимает его внизу живота и наступает боль. Ева кричит, но крик не покидает тела: горло едва выпускает хрип, и нечем дышать. Боль не может вырваться, бьется о ребра, рвет диафрагму. Еву колотит. В вывернутых руках тоже боль, но по сравнению с током, она ничто. — Старый добрый электрошок — и никаких синяков и переломов. С какой целью тебя послали? Теракт? Устранение Первого лица? Через кого? Ева рада бы что-то ответить, но просто не может. Она смотрит, как шокер медленно приближается, и не может закрыть глаза. За секунду до боли чувствует, что горло теперь свободно, и кричит, и собственный крик ее почти ломает. Он похож на звериный. Ева никогда не издавала такого звука, и теперь чувствует себя грязной, ей стыдно, как будто ее вырвало на себя. Верер убрал руки с висков и держит одну на лбу, а другой вытирает ей слезы. Ева благодарна ему за помощь: он позволил дышать, хотя был не обязан. «Спасибо» она говорит одними губами. Он неожиданно спрашивает: — Сколько тебе лет? Спецы удивляются: — Думаешь, она тебе ответит? Упрямая дрянь. — Если ей меньше восемнадцати, стоит уменьшить разряд и сделать перерыв. У нее пульс шкалит. Не довезете живой. — Да что ей будет, — хмурится спец. — Если сейчас не расколем, очередное звание получат очкарики из Бюро. Эй, красотка, будешь отвечать или еще подпалить? — А, может, по-другому? — предлагает второй. Он тянет ее штаны, они сползают еще ниже. Ева хочет закрыть глаза, но боится: ее тошнит. *** Берси возвращается спустя десять минут. Линия остается красной. Ирик уже не может стоять на месте, сжимает зубы и кулаки, встряхивает головой. — Подключай группу, — командует Берси технику. — И этого отпусти, он рухнет сейчас. Ирик, и правда, садится на пол, как только техник его отключает, но сразу вскакивает и хватает Берси за пиджак. Тот отмахивается, утыкается в монитор. Ирик торчит рядом. Бесполезность грызет. Он не может молчать и ждать. — Так и будем сидеть? Пока ее там... мучают? Берси поднимает глаза, Ирик ловит взгляд техника, и, похолодев, понимает, что трое мужчин подумали об одном. — А что мы можем? — страдальчески кривится Берси. — Но так нельзя! — орет Ирик, и подскакивает, услышав знакомый щелчок. — Ну-ка, еще поори, — пихает его техник. — Что поорать? — Ну, как сейчас орал. — Так нельзя! Берси пялится в монитор с лицом офигевшего от чудес пророка. Потом тычет в Ирика пальцем: — Ты с ней спал? — Что? Ирик уверен — ему послышалось. — Отвечай, это важно. — Ты нашел время поревновать. — Отвечай, идиот! — Нет! — Но ты любишь ее?! — Да! Пока они орут, техник лупит по клавиатуре. — Есть контакт. И Берси ошарашивает Ирика идиотским приказом: — Пой. — Что петь? Берси явно слетел с катушек, но техник, вместо того, чтобы звать врачей, бодро набирает что-то на пульте похожем на микшерную консоль. — Любую свою песню. Нужно проверить. Ну? Ирик решает не спорить с чокнутым и поет то, что первым приходит в голову: «Эделин». *** — Даром потеряете время, — роняет Веррер. — Тут смысл в шоке жертвы, а шока не будет. Она сейчас, как собака: понимает только ласку и кнут. Если только вы не просто развлечься. Первый решительно отрубает: — Некогда развлекаться. Скоро съезд на кольцо. Ну-ка, попробуем еще так… Как? Ева пытается испугаться, но вдруг понимает, что сошла с ума. Это точно, потому что как объяснить, что она слышит песню Ирика, ту, с концерта. Он поет: «Пусти меня в дом, Эделин, у меня есть ключ». Ева оглядывает спецов, те что-то делают с зажигалкой, смотрит на Верера, он явно не слышит. Ирик заканчивает биться в дом к Эделин и переходит к «Старым богам». Так тому и быть, решает Ева. Это не так уж плохо. Слушать хорошую музыку, слушать Ирика. Если это ее сумасшествие, оно, по крайней мере, приятно; и принимается подпевать. Спецы озадачены, и почему-то пахнет паленым. *** — Ослабление болевого импульса, — отчитывается техник. — То есть? — Ты как-то пробиваешься к ней. — Берси тоже трясет, но он не замечает. — Ваша связь работает. Как попроще тебе объяснить? Ты сейчас для нее анальгетик. Пока поешь, ей не больно. Смотри. Ирик, не прекращая петь, смотрит в монитор. Красная линия быстро становится розовой. — Продолжай. Группа остановит их на кольце. Еще сорок минут — час. Раньше — никак. Пой, Ромео, пой. *** — Что она там бормочет? — Вроде поет. — Она что, того? Слетела с катушек? Верер? — Может быть. Если менталист неопытный, не умеет выдерживать «глухоту», прибавить слишком сильное болевое воздействие… Могла и тронуться. — Так что ж ты молчал, гад? Ладно. Попробуем еще раз током, от него хоть орала. Ева закрывает глаза и слушает «Я приду в твой сон». Ирик так это поет, что ей хочется, чтобы он пришел не во сне. Ее трясет, но больше не больно. Есть только голос: «Засыпай на моих руках». Как, оказывается, приятно сойти с ума. Как ей повезло. *** Ирик поет сорок минут, час. Берси принес воду, сарафан Февы и стул, но Ирик не может сидеть. Он мечется по комнате, постоянно заглядывает в монитор, и поет все, что помнит — с концертов, спектаклей, даже гимн и «Светлый, прекрасный край». — Съехали на кольцо. Видят их, — говорит Берси. — Сейчас отъедут подальше от поста и будут брать. Продержись еще. Ирик хрипит, не вытягивает верха, плюет на тональность. Линия остается розовой, не краснеет. Всем немного спокойней, Ирик даже садится на стул. Он пытался, как говорил Берси, представить Феву, но перед глазами появляется окровавленный труп, и он трясет головой и просто поет — туда, далеко, где она сейчас, прижимая к себе оливковый сарафан. Резкий сигнал бьет по ушам. — Отключение жизнедеятельности, — сообщает техник. Ирик задыхается и замолкает. Берси подскакивает: — Совсем? Техник не попадает по клавишам, матерится беззвучно. — Кома. Пока первичная, но с вектором в глубину. — Что? Объясните! — Представь, что она тонет. И ей это нравится. Можешь ее убедить вернуться? Пой! И Ирик орет уже не связками, а непонятно чем: — Ве-ерни-и-ись! *** — И куда ее теперь? Теперь с них точно голову снимут. Без приказа взяли, она спятила, ожоги и следы от шокера — налицо. — Да хватит уже! Раз прижег, два — не реагирует, только развел вонищи. Убери зажигалку нахуй, а то я сейчас тебя подпалю, идиот! В фургоне тошнотно пахнет паленым. Девка валяется, улыбается и поет, «ящик» заверил, что с его стороны все в порядке. Значит, точно поехала. Нужно что-то решать. По пути космопорт. Подкинуть на склады? А вдруг очухается? Из-за какой-то твари под трибунал? Ну уж нет. *** Ева чувствует новый укол в шею. Кружится голова. Ей становится сперва больно, потом хорошо. Голос Ирика отдаляется, затихает. Перед глазами вода. Над головой она быстро становится льдом. Ирик не поет. Устал, наверное, бедный. Ева закрывает глаза и погружается вниз. Чем ниже, тем теплее, ничего не болит, и хочется только спать. Она уже не видит света над головой, только зеленую воду, обнимающую ее. И вдруг покой разлетается вдребезги криком «Вернись!». Лед, успевший стать панцирем между ей и миром, летит в стороны. Брызжут осколки, прошивают воду, как пули, бьют по лицу. Ева слышит голос, узнает песню и тянется к ней: «Ве-ерни-и-ись!» «Вернись ко мне. Дай мне руку и иди из темноты на свет» Я не хочу. Там больно. «Вернись ко мне. Что ты забыла там, если меня там нет?» Его здесь нет. Зато здесь спокойно и их нет тоже. «Вернись ко мне. Я зову тебя. Я жду тебя за этой чертой» Он ждет. Ева отталкивается от ставшей тяжелой и вязкой воды и спешит наверх. Туда, где прорубь быстро затягивается льдом. «Вернись ко мне. Хватит раздумывать, руку мне дай и иди за мной!» Это так больно, что Ева отшатывается, но последним усилием хватается за голос, словно за руку. «Ко мне!» Она открывает глаза за секунду до того, как водитель ударяет по тормозам. Спецы падают, бьются об каталку и сидения, стонут с пола. Руки Верера пропадают. Ева выворачивается, пытаясь увидеть, где он. «Ящик» с разбитым виском лежит рядом с ее головой. Мертв. Ева чувствует это, потому что снова слышит и может петь. Дверь открывается. Ева готова ударить, но лицо бойца ей знакомо, и, вместо того, чтобы бить, она смеется. И смеется, пока ее переносят в другую машину, и парень, которого она лечила недавно, гладит по голове и шепчет на ухо «Все. Успокойся. Все». *** — Все. Они закончили. Эва в порядке. Все. Берси трясет Ирика. Тот замолкает на полуслове и садится на пол, складываясь пополам. Техник смотрит на свои трясущиеся руки и убирает их подальше от пульта. Сам Берси чувствует себя выжатой тряпкой. Он сдирает галстук и сверяет хронометраж. Два часа двадцать пять минут. Ему еще нужно сделать кучу всего: принять группу, отправить гостей на Седьмой и придумать, что они тут могли делать. Если не выйдет — придется их вывозить. Палату для Эвы. Разбудить доктора. Отчитаться наверх. Он завидует черной завистью этому Ирику. Спел — и свободен. А ему еще разгребать и разгребать. — Берси? — зовет техник почему-то шепотом. — Что? Ирик спит на полу, уткнувшись лицом в сарафан, который по наитию притащил Берси, надеясь на фиг знает что. Может быть, помогло. — Что делать? — Он тебе не мешает? Тогда пусть спит. А то привезут, начнет рваться в палату, орать. У меня от него уже голова болит. И Эве сейчас нужен покой, а не это вот. Техник возится в шкафу, достает плед и укрывает Ирика. — Пусть спит, мне-то что. Потом лезет обратно, вытаскивает бутылку и пьет, как воду. — Ты будешь? Берси вздыхает. — Нет. Мне еще… — Это да. В коридоре Берси немного стоит, машинально накручивая измочаленный галстук на кулак. Ему страшно увидеть Эву. Группа отчиталась, что «видимых повреждений нет», но после такого обычно невидимых куда больше. Берси не отпускает стыд. Он, здоровый мужик, сидел и руководил. Даже Ромео, и тот — голос сорвал, бегал, орал так, что стекла тряслись. Достал девочку изо льда. А Берси? Ладно, Герт быстро избавит его от чувства вины. А пока — некогда ныть. Берси натягивает галстук и идет работать. А выпьет он вечером. Или ночью, после доклада начальству. Если его по видеосвязи не задушат. Ходят слухи, что Герт может и так. Наверное, врут. *** Ирик просыпается и не понимает, сколько прошло времени. Все куда-то делись. Он выходит в коридор, натыкается на охранника, открывает рот, и понимает, что может только хрипеть. Его провожают наверх и зовут Берси. Тот похож на труп — белый, с ввалившимися глазами. От внезапно налетевшего страха не держат ноги, и Ирик прислоняется к стене. — Фева? — Не пущу! — рявкает Берси. — Только уснула. А ты чего так хрипишь? Голос сорвал? — Да хрен с ним! — сипит Ирик. — Как она? — В принципе, хорошо. Следы от электрошока и пара ожогов. — Х-хорошо?! — Намного лучше, чем могло бы быть, — обрывает Берси его истерику. — Теперь о тебе: сегодня никуда не пущу. Может, и завтра не пущу — как начальство скажет. Если что-то надо, пиши. Номер вот. Ирик запоминает короткий номер. — А когда можно?.. — Завтра. Если доктор разрешит. Эличка, проводи. Эличка в форме горничной возникает из-за спины и кивает. Берси, уже скрываясь в дверях, останавливается и зовет: — Иржи? Ты с голосом что-нибудь сделай. Если нужно врача, или что-то еще, — и машет рукой, затыкая Ирика: — Не говори, пиши. Еду Ирику приносят в комнату. Там он и сидит, а потом ворочается в кровати до утра. Эличка просит автограф и ведет на второй этаж. — Будьте добры, подождите. Господин Энис скоро выйдет. Ирик остается сидеть, недоумевая, кто и зачем выйдет. Из-за двери слышится голос Берси. Он непривычно уныло звучит, и Ирик непроизвольно прислушивается. — … без меня? — Прекрасно долечу. И прекрати спорить! Ирик подскакивает: это точно Фева. Просто голос трудно узнать, так она хрипит. — Я должен… — Ты должен не купаться в своей великой вине, а думать. Меня он не сожжет прямо на трапе. А ты прилетишь позже, когда уже перегорит. — И почему ты уверена, что тебе достанется меньше? — упрямится Берси. — Потому, что я его не боюсь. *** — Потому, что я его не боюсь. Трудно бояться того, кто таскал тебя на спине и кормил конфетами. Ева до сих пор не уверена, что он их не воровал в соседнем ларьке. И совсем не страшно смотреть на второго человека в Совете, вспоминая, как сидела с ним под столом и уговаривала поесть. Герта тогда звали иначе. В приют его привезли спецназовцы, и долго торчали в кабинете директора, объясняя, зачем, почему, и кто будет виноват, если он сбежит или всех убьет. Об этом Еве потом рассказал маэстро. Тогда она только видела, как взрослый парень, грязный, с пучком косичек на голове, шел за дежурным учителем и зыркал по сторонам. Наутро его не нашли в спальне, перерыли сверху донизу весь приют, и отыскали под столом в кабинете химии. Маэстро сел рядом на пол и пытался убедить его выйти или хотя бы поесть. Парень молчал и дергал ноздрями: булочка пахла вкусно, а он был голодным. В дверях толпились ученики и учителя, но старались вести себя тихо. — Не выйдешь? — маэстро оглянулся и поманил ее. — Эва, иди сюда. Парень уставился на нее подозрительно и жадно, как на еду. Ева даже поежилась. — Эберт, это Эва. Она тоже тут живет. Если хочешь, можешь поговорить с ней, а мы пойдем, у нас есть дела. Дверь закрылась. Ева слышала, что все в самом деле ушли. Парень прислушался и выхватил булку у нее из рук. — Эй! Я бы и так отдала. Ты взрослый, а такой невоспитанный. — Воспитают, — хмыкнул Эберт, — у них не заржавеет. Этот ваш директор еще долго проуговаривал. Упорный мужик. Тебе сколько лет? Еве недавно исполнилось девять. Ему было шестнадцать, и он казался ей взрослым, почти, как учителя. — Блин, девять — много. Если поймают с едой, выпорют. Было бы пять… Ева не поняла, но обиделась: — Не выпорют! Маэстро не такой, он справедливый и добрый! А зачем бегать с едой? Он смеется и стряхивает с коленей крошки. Булки ему явно мало, но не тащить же сюда обед, проще сходить в столовую. Суп Ева уж точно не донесет, разольет. — Как ты его называешь? — Маэстро. Он у нас музыку преподает. Вокал, сольфеджио, музисторию. — Вот я попал, — сокрушается он. — И не сбежишь. На ноге у него браслет — тонкий, сразу и не заметишь. На нем огоньки, он блестит, и Ева тоже хочет себе такой. — Успеешь еще, — ухмыляется Эберт. — Пока глупая — слушаешься так, а поумнеешь, наденут. — Я умная! — обижается Ева. — А вот ты не очень. Взрослые не едят под столом, а ходят в столовку. И моются иногда. — У вас в душевых нет замков. — Конечно. А вдруг кто-то не сможет выйти? Или ему станет плохо, а никто не сможет войти? Он прислушивается и нехотя вылезает. — Дура ты, Евка. — Сам дурак! Немытый, вонючий! Вместо того, чтобы драться, он выглядывает в дверь и зовет: — Ладно, показывай, где тут у вас душ? Я в темноте как-то не разглядел, куда шел. Ева провожает его по пустым коридорам. Все на уроках, кое-где нянечки моют пол. В спальне старших мальчиков тоже никого нет. Ева спрашивает, где его кровать, достает из тумбочки полотенце. — И волосы тоже вымой. — Его голова и рукав в чем-то буром. — В чем ты так измазался? — В краске. — Ты иди. Не волнуйся, я тут постою. Он смотрит неожиданно благодарно, хотя отвечает насмешливо: — Пользы-то с тебя, если что… Постоит она. Ева чувствует, что он чего-то боится, но не понимает по малолетству. И очень хочет, чтобы он узнал: она не малявка, и сможет его защитить. Маэстро не так давно объяснил ей, что она не простая девочка. Но это — большая тайна. Ева ждет под дверью, чувствуя себя часовым, охраняющим короля. Он высовывается из двери и быстро оглядывает спальню: — Ты еще здесь? Одежду подай, я забыл. Вымытый, он выглядит и пахнет намного лучше. И волосы у него длинные, черные, и так здорово вьются. Ева понимает, что он красивый, очень красивый, не как остальные мальчишки. — Чего уставилась? Он не грубит, скорее смущен. Ева больше не обижается. — У тебя есть расческа? Давай, я свою принесу? — Нет, вместе пойдем. Они идут в спальню младших девочек, там он пытается расчесать свои кудри ее розовым гребешком, вырывает несколько зубьев, Ева дарит ему любимую, шоколадного цвета, резинку, и они идут в столовку, обедать. Потом маэстро зовет их обоих в свой кабинет, и Ева едва не скачет от радости, потому что, оказывается, Эберт такой же. Они одинаковые, и с ним можно об этом разговаривать, только, чтобы никто не слышал. Ева даже просит, чтоб их поселили вместе, как брата с сестрой, но маэстро задумчиво смотрит на Эберта и возражает: — Эвочка, Эберт большой мальчик. Ему будет интересно поговорить с ровесниками и найти друзей. И ты разве не будешь скучать по Марте и Лиззи? Эберт переглядывается с маэстро и кивает: — Малявка. Играй с подружками в куклы. — Ну, и пожалуйста, и пойду! Однако, из кабинета они выходят вместе. И до отбоя, а, часто и после него, торчат в кабинете химии (химичка уволилась, другую еще не нашли, ключ Эберт украл). Иногда с ним случаются странные приступы. Он хочет всех убить (это он так говорит). Ева немного не верит, но садится к нему на колени и поет тихонько, пока у него не пройдет. После этого он сразу спит или бывает очень голодный, и Ева таскает ему еду. Маэстро разрешил поварам давать ей все, что нужно, и часто интересуется, как у них дела. Он волнуется за нее, Ева чувствует, и старается успокоить. Подробно рассказывает, что они делали, о чем говорили. Все хорошо. Эберт немного стал привыкать, и ночью теперь снова можно спать у себя, а не с ним под столом. *** — Потому, что я его не боюсь. — Интересно, как тебе удается? Только его уже не слышат: пинком открывается дверь, влетает Ирик и пытается что-то шипеть. Эва хрипит в ответ. Берси не может сдержаться, хоть смех здесь точно сквозь слезы. — Ну вы даете! Как в серпентарий попал. Он тут не нужен. Эва взглядом просит «уйди», а Ромео вообще не замечает: стоит рядом с кроватью и не сводит с Джульетты глаз. Берси сваливает: смотреть на них завидно и печально. И нужно предупредить охрану, вдруг влюбленная дурочка решит, к примеру, сбежать. Когда сможет ходить. *** Ирик не может отвести взгляда, ему страшно. Он ищет в ее лице признаки той, мертвой, которой он ее представлял, но их, слава богу, нет. Она усталая, бледная, губы потрескались, бинты на запястьях. И такая маленькая, словно под одеялом ничего нет. Он хочет взять ее за руку и останавливается, не коснувшись. — Не будет больно? Она берет его ладонь сама. И улыбается так, что от ее взгляда тепло. — Я тебя слышала. Там, — шепчет она. — Не говори, просто думай. «Будешь читать мои мысли?» — думает он. Она отвечает: — Да. «Я так боялся» — Ты все делал правильно. «Это все Берси». — Возвращаться ужасно больно, но ты меня уговорил. «Уорал» Фева смеется. Ему тоже немного легче. Все позади. К сожалению, все позади. — Ты очень красиво орешь. К тебе хочется возвращаться. «Но ты улетаешь. Когда? Скоро?» Он сам запихнет ее в космолет, своими руками. Потому что еще раз такого не выдержит. Становится стыдно. Он не выдержит? А она? — Попробую поболеть еще пару дней, может быть, неделю. — С ума сошла? А если они опять? — Молчи. Фониатр будет вечером, а пока молчи, береги голос. «Зачем? Через пару дней само восстановится. Или это тебе?» — Мне, конечно. Я же здесь «Все для Эвочки». Ну, и тебя заодно посмотрят. — Фева… — Т-с-с. Я сейчас скажу тебе имя, а ты повтори, что услышишь. Я тебе потом объясню, хорошо? Ирик кивает, не понимая, но соглашаясь. Фева смотрит ему в глаза и говорит: — Меня зовут Ева. Он слышит «Ева» — Как? — Что ты услышал? Подумай. Он думает: «Ева. А Фева, значит, псевдоним. Эва — тоже?» — Не совсем. Непонятный звуковой сбой. Я всегда говорю одно, но каждый слышит что-то свое. Коллеги, как правило, «Эва», чужие «Фева», еще бывает «Эфеба», «Феба». — А «Ева»? — А Евой меня слышит только один… человек. Заминка заметна, и Ирик ее понимает. «Один человек» остался на Арсе. А тут — он, чужой, оказавшийся вдруг полезным. А теперь еще слышит то, что не для него. — Я понял. Но ты могла бы не объяснять. Хотя — почему? К удивлению Ирика, он не ревнует. Горько? Да. Но не слишком. На что тут было надеяться? Пока смерть их не разлучит? Его встряхивает: ну уж нет. Это они уже проходили. Спасибо, не надо. Лучше десять «одних человек», чем такое вот. Все это время она смотрит в сторону и выглядит очень печальной. Он чуть было не спрашивает, где у нее ожоги, но затыкает себя. Дурак, как всегда дурак. Правы все кругом. Ева сдвигает вниз одеяло и задирает рубашку. Две вздувшихся алых полоски под левой грудью залиты прозрачным гелем повязки. Он вздрагивает. Как же, наверное, больно. — Уже почти не болит. — Ты все это время была у меня в голове?! — Ирик… «Уходи!» — Я уже не читаю. Ирик! — Я пойду. Тебе нужно отдыхать. Извини. — Стой! У нее не то, чтобы прорезался голос, просто он звучит так, что Ирика толкает в спину волной и заставляет затормозить. — Пожалуйста, не уходи. Ирик возвращается, но поднять глаза ему стыдно. Опять истерил, пусть только в голове, но чувство, будто орал в лицо «Почему не я?». Актеры и роли, блин. Все, как в спектакле. Он садится на край кровати и изображает улыбку. Та едет влево, перекашивая лицо. — Что ты знаешь о сиренах? — Ну, это русалки такие? Из мифов. И эти ваши рыбы на Арсе, если про них не врут. — Да, рыбы… Не знаю, как бы тебе сказать. Я — рыба. Ирик думает, что не он один тут веселый клоун. Может быть, это лекарства так действуют? — А где твой хвост? — А я без хвоста. Это, вообще-то, гостайна, так что не говори Берси, что я тебе рассказала, а то он тебя вывезет на Арс. Или закопает. — Ага, в саду. Гостайна, что ты рыба? Фева… — Ева. Не разговаривай, пожалуйста. Побереги голос. — Ты тоже, между прочим, хрипишь. И несешь бред. Если сейчас начнется «дело не в тебе, а во мне», он заорет и что-нибудь расколотит. Ну, или просто сбежит. Да, пожалуй, лучше сбежит, чтобы не пугать. *** — Ты тоже, между прочим, хрипишь. Она еще и трясется. Хорошо, что ему не видно. И все болит, доктор сказал, мышечное перенапряжение после тока. А руки сейчас ходуном у обоих, так что рыбак рыбака… — Мне не страшно. Я, вообще-то, пою не этим. — Чем «не этим»? — фыркает он. — Тебе доктор какие таблетки давал? Может, хочешь поспать? Она все никак не соберется с духом. Нужно ему объяснить, но страшновато: вдруг не поверит. Или поверит и, как те, из машины — «тварь»? — Ирик, послушай меня, это важно. Он изображает внимание, дергает головой и кривит рот. — У нас на Арсе есть такие… люди, которые не совсем люди. Ну, то есть, похожи очень, но все-таки не такие. В общем, я — не человек. Уф. Главное сказано, но он явно не верит. И аккуратно тянет из кармана комм. — Кому ты хочешь звонить? — Берси. — Берси тебе потом все подтвердит, у него есть допуск. А пока попробуй поверить мне. Я — сирена. Я «пою». Мы это так называем. Это как голос, только на другом уровне. Я им ломаю технику, замки… мозги. Могу стереть память, поставить блоки, могу прочитать, вложить идею или ложные воспоминания. Могу оставить беспамятным инвалидом. Убить тоже могу. Не пробовала пока, но могу. Герт еще тогда, в одиннадцать лет, научил. Сам он предпочитал ножом, но считал, что девочке некрасиво. Так и сказал: «Некрасиво, Евка, когда женщина в крови. Хочешь своими руками - лучше учись стрелять». *** Он хочет возразить, но вспоминает свою съехавшую память, фонарь над скамейкой, спеца в лифте, еще несколько мелочей. — Ты говорила, что менталист. — Менталист. Только другого уровня. — И поешь «не так» — это как? *** Еве еще не приходилось этого объяснять, но она помнит, как ей самой объяснял маэстро. — Ну, вспомни дельфинов или летучих мышей. Ультразвук, звуковые волны, вот это. — А нормальным голосом ты поешь? Как люди? — Да, только у вас максимум восемь октав. Представь себе круг, — она чертит пальцем на одеяле. — Вот — твои три, вот — максимальные восемь. А вот, — обводит круг еще раз, — это мы. Просто это твое ухо слышит, а это — нет. — Так не бывает. — Бывает, Ирик. Вспомни, как я гасила фонарь. Ты же почувствовал звук. Но не услышал, правда? Поэтому я завтра смогу петь, а тебе придется молчать дня три, если связки не надорвал. — А как же рыбы? — А рыбы — придумка наших спецслужб, чтобы прикрыть нас. На самом деле, это была байка, но так хорошо пошло, что оставили. — Вас? А вас таких много? *** — А вас таких много? Может быть, там вся планета — сирены, и не зря их у нас так боятся? Может быть, Берси тоже сирена? Или сирен? Как их мужиков зовут? А с кем они спариваются? То есть, создают семьи? Значит, ему ничего не светило сразу? Или… — А чем вы еще отличаетесь от людей? Я вообще ничего не заметил. Ох. Извини. Я идиот, как всегда. Ну, ты, наверное, уже привыкла. Когда он научится думать, потом говорить? Но, правда, были бы жабры или какие-нибудь перепонки, он бы увидел. — Ничем. Только «голосом». Она снова берет его за руку и любуется, словно чем-то красивым. А он смотрит на перевязанные запястья, и у него перехвачено горло, как будто он и сегодня полдня орал. — Тебе очень больно? — Уже не очень. Только… — Что? Он тянется к ней и целует в ладонь. — Страшно спать. Снится вода, лед, эти, в фургоне. Я там сегодня тонула, а тебя не было. — Ну теперь-то я здесь. Ее губы царапают, и он снова пугается: ей ведь не больно? Но она улыбается и сдвигается на кровати. — Полежи со мной? А то я опять хочу спать, и боюсь. Он скидывает обувь и ложится поверх одеяла. — Не противно, что я… — Рыба? А я розовый. Хочешь, набью чешую на лбу? И еще можно жабры вот тут и тут. Она смеется и прижимается к нему. Ирик гладит плечо, волосы, утыкается в них носом, вдыхает. Он всегда был неравнодушен к запахам, а от ее духов вообще сносило мозги. Но сейчас на ней нет духов, а его все равно трясет. — Спи. Хочешь, спою колыбельную? — Тебе же нельзя. — Я тихонько. Могу вообще про себя. Подключайся. — Правда? А что нам уже терять? Ирик перестает контролировать мысли. Не то, чтобы он когда-то умел — это знают все, кто с ним общался — просто пропал весь страх. Ну, что она там нового прочитает? Все, что мог, он уже выдал — весь день на арене ваш клоун. Осталось спеть. Здесь он хотя бы точно не опозорится. — Закрывай глаза. В нашем домике хорошо. Что нам нужно с тобой еще? Засыпай, засыпай, а я буду беречь твой сон. Я всегда буду рядом, я буду беречь твой сон. *** Скандал мог бы устроить доктор, но Берси успел первым. Принцесса спит, принц, чтоб его, дрыхнет рядом. Даром, что не раздетый и поверх одеяла, но с такой довольной рожей, что Берси подозревает сразу и все. Он тащит Ирика из постели за ухо, выволакивает в коридор и шипит: — Ты, озабоченный идиот! Ей сейчас нельзя напрягаться! Вообще никак! У нее не только мышцы болят, у нее сосуды после «ящика» все в труху! Чем вы вообще думали? Ромео смотрит, как разбуженный кот, и потирает ухо. От его недоумения Берси злится еще сильнее. — А-а! Кого я спрашиваю? Дорвались, блин! Хочешь, чтобы Герт меня еще и выебал за нее? — Кто такой Герт? — интересуется Ирик. — А вот это тебе знать не надо. — В самом деле, мне же этот маньяк не грозит. — На твоем месте я бы не зарекался, — вздыхает Берси. — В соседней комнате доктор. Иди, покажи ему свое золотое горло. — Приятно, конечно, но почему золотое? — Потому что светило, личный доктор этого вашего, придворного… как его? Герострата? Кастрата? — Истрата! — ржет Ирик. — А попроще никого не нашли? Я этого финансово не потяну. — За счет заведения, Ромео. Посольство оплатит. Берси вталкивает Ирика в комнату и возвращается к Эве. Над ней стоит доктор и не решается будить. — Сон в ее случае— тоже лекарство. Давайте, я подожду. *** Ирик забыл про комм, и напрасно. Семь пропущенных от Зои — это почти приговор. «Золотой, прикрой меня. Скажешь Зои, что мы с тобой загуляли?» «Прости, друг, но Зои сейчас рядом со мной, и уже набирает порядочников, искать пропавшего детку. Дать тебя?» «Ненене! Я тут немного голос сорвал. Убьет» «Немного?» «К херам вообще. Что делать?» «Я сейчас все удалю, а ты мне напиши, что загулял с фанкой» «Ты лучший!!!» Ирик пишет. От Зои приходит: «С Девятого — ни ногой! И не забывай про фальцет» «Я тебя люблю!!!» Он действительно ее любит. И Золотого. И вообще всех вокруг, даже Эличку, притащившую из комнаты Евы его кроссовки. *** — Что ты ему рассказала? Берси кажется, что он уже не жилец. За эту неделю произошло столько, что, наверное, скоро он поседеет и чокнется. Умрет психом, зато импозантным. — Всё. — Сотри сегодня же! — А я не могу. Мне теперь восстанавливаться неделю, не меньше. Эта паршивка довольна. Еще бы: неделя, потом можно еще покапризничать. А Берси — ломай голову обо всем сразу: как ее безопасно отправить домой (страшно выпускать из посольства, вдруг арестуют или просто утащат, изобразив теракт)? Почему местные спецслужбы затихли и не шевелятся? Неужели поверили в автокатастрофу? Или те молодчики действовали без приказа, и просто никто не знал о захвате? Это было бы неприличным везением, и Берси предпочитает быть пессимистом. Все посольство готово к эвакуации и осадному положению. Дамас, наверное, сто раз уже проклял и его, и малолетнюю специалистку. Одно хорошо: Герт сюда не поедет. Какая бы ни была причина, этой планете здорово повезло. — Ты не можешь торчать тут еще неделю. — Значит, будет помнить. И вообще, я отказываюсь стирать ему память. Ищите другого специалиста. У Берси чешутся руки дать ей ремня. И просто чешутся: от нервов обострилась экзема. — По правилам я могу его ликвидировать, как объект, угрожающий безопасности Арса. — Попробуй. Эта малявка даже не может сесть на кровати, но у Берси резко пропадает желание спорить. А говорили «блоки». Тут или ученица круче учителя, или работает умение деточки смотреть на людей в прицел. Есть у Берси еще версия: привык, жалеет, расслабился. Но это уже не профессионально, поэтому он предпочитает думать, что побаивается ее. — Ну, а что мне прикажешь делать? — Взять его с собой. Он даже не сомневался. — Деточка, он ведь не игрушка, захотела — взяла. У него тут друзья, родные, работа. Не говоря уже об их поганой политике выезда за пределы планеты. Кто его выпустит: ни жены, ни детей, не за что зацепить. — Нужно приглашение на гастроли. — Ты представляешь, во сколько кредитов это выльется? — Берси, почитай сеть: он окупится в первый же вечер! — Ты — влюбленная дура, и не можешь быть объективна. И его не выпустят, он потенциальный невозвращенец. — 3-СР не выгодно сейчас ссориться с Арсом. Сколько они нам должны? — Ты хоть в экономику не влезай! У Берси стучит в висках: будет болеть голова. — А его ты спросила? Может быть он никуда не хочет. Я бы, вот, лично, босиком от тебя убежал. Ой, блин! Берси поднимает кроссовки и выглядывает за дверь. — Кто-нибудь, передайте Эличке, пусть отнесет в гостевую. Эва что-то затихла. — Да, ты прав. Я его спрошу… И нам нужно приглашение от минкультуры. А ты останешься здесь и проконтролируешь выезд. И всем будет хорошо! Ему точно будет хорошо. Не получить по мозгам за все здешние фестивали, поспать спокойно, отдохнуть от роли няньки при атомной бомбе. — А если… — Да какое «если» прямым рейсом до Арса! За мной прилетят ребята, все будет под контролем. Перестань психовать. Ну, украли меня один раз, что теперь, до старости будешь надо мной трястись? — Я до старости не доживу. В этом он уверен. И в том, что придется звонить в минкультуры уже сегодня. — Ты, все-таки спроси. И не огорчайся, если что, хорошо? *** Спать он не хочет, выспался днем, с Евой. Сидеть в комнате скучно, разгуливать по посольству Берси ему запретил: тут много местного персонала, а он приметный. Кто сидит в гостевой, знают несколько человек из главных и Эличка, которая зачастила в комнату с водой-едой-свежими полотенцами и напропалую строит глазки. Ирик этого не любит, потому что (никому не признается, хоть убейте) смущается. Агрессивные женщины вызывают желание сбежать, и оно сильнее других желаний. Вот и сейчас, Ирик сидит — дурак-дураком, вежливо улыбается девушке и думает, не запереться ли в ванной. Когда там у нее кончается рабочий день? После двенадцати уже вряд ли кто-нибудь бродит по коридорам, значит, можно попробовать выйти. И Ирик тут же натыкается на Берси. Тот вздыхает, машет рукой и велит не соваться на третий этаж и вниз. Ирик таскается по второму, сужая круги, и понимает, что не отходит далеко от комнаты Евы. Из-под двери виден свет, и Ирик стучится. — Привет. Снова не можешь уснуть? — неубедительно сочувствует он. — Готов помочь. Она улыбается и двигается, откидывая одеяло. Он в замешательстве: не лезть же в постель одетым. А если раздеться, последствия могут быть непредсказуемы. То есть, как раз предсказуемы, а ей нельзя. — Тут жарко, — бормочет он (идиот!), тщательно укрывая ее при этом. — И я в этом на полу спал. И Берси мне уже оторвал одно ухо. Второе хотелось бы сохранить. А что ты смеешься? Куда я буду наушник пихать, без ушей? Вроде бы не обиделась. Ирик ложится рядом, обнимает ее поверх одеяла, дышит и уплывает. Хорошо, что успел подумать головой, пока та еще работала, и завернул девушку хорошо. — Что говорит врач? — Что меня лучше пока не трогать. Перегрузки, тряска, все это противопоказано. «Сосуды», — вспоминает Ирик. И тут же задает дурацкий вопрос: — А что такое «ящик»? — «Кто». Ящик — такой человек. Трудно объяснить. Он отключает ментально. Ломает. — Как вирус — компы? Он тебя сломал? Не лучшая тема для разговора, но Ирик тем и славен, что вечно спрашивает не то или не тогда. — Извини, не надо было… — Нет, не сломал. Ты ему не позволил. — Я — твой герой! Правда? Или… нет? Ну чего ты молчишь? *** — Ну чего ты молчишь? Потому что смеется. Он такой трогательный и тактичный, что Ева кажется себе недостаточно принцессой для этого принца. — Конечно, ты мой герой. Поедешь со мной на Арс? Теперь он замолкает надолго. Ева видит удивление, радость, тоску, упрямство и сожаление. Выражения лица так быстро меняются, что кружится голова, и Еве не нравится, на чем он остановился. — Меня не выпустят. — Но ты бы хотел? — Кем? Этот вопрос радует Еву больше, чем если бы он согласился сразу. — Звездой. Арс официально приглашает тебя на гастроли. — Не получится. — Но ты хочешь? — Конечно хочу! Ты еще спроси, нравится ли мне петь! *** — Ты еще спроси, нравится ли мне петь! Он понимает, что опять спорол чепуху. Нужно было, наверное, сказать про нее. Что не хочется расставаться, что он будет счастлив попасть на ее планету и быть там с ней. Но, блин! Первым делом — петь-петь-петь. Работа — счастье. Она — тоже счастье, другое и большее, просто он еще не привык, и вряд ли у него будет для этого время. Даже если его отпустят, сколько там тех гастролей? Неделя — две, и опять прощай. Что ж у него все не как у людей, а? — Значит, поедешь. Завтра Берси сделает приглашение. — Ева, меня не выпустят: я на плохом счету. На меня работает диссидентка, нет родных, семьи. Если только быстро жениться на Зои. Но она за меня не пойдет. — Точно? — Железно. Я узнавал. Он хлопает себя по лбу и зарывается в ее волосы, чтобы не сморозить что-нибудь еще. Она поднимает голову и целует его в подбородок. — Тебе же нельзя. — Немножко можно. Знать бы, где это «немножко» превращается в «много». Он честно старается, она легким движением разбивает его бастионы. Ирик вздыхает и прощается со вторым ухом. Засыпают они к утру. На этот раз Берси стучится, и Ирик успевает скатиться с кровати и даже начать обуваться. — Доброе утро. Пришел запрос от минкультуры и доктор, так что, Ромео — на выход. У Ирика сигналит комм. Это Зои. — Выходные кончились, — заявляет она строго. — Надеюсь, ты в курсе про гастроли? Или твоя девушка готовит тебе сюрприз? В общем, тебя ждут в департаменте. Тот же кабинет, снова Веллер. В пятнадцать часов ровно. — Зои, я не могу. Зои ахает, и Ирик прямо видит, что она сделает с ним, когда доберется. Варианты непривлекательны и очень жестоки. — Что ты делал своим горлом, придурок? — Вообще-то я им пою. Обычно. А что еще можно им делать? — Ну, если бы ты был не с девушкой, я бы могла предположить пару вариантов. Или она у тебя… — Так, Зои, мы не будем упоминать мою девушку и всякие извращения в одном разговоре. Ясно? Ирик умудрился забыть, что не один в комнате. Повернувшись, он видит смеющуюся в одеяло Еву и раздраженного Берси. Зои, между тем, берет себя в руки. — Конечно, котик. Твоя личная жизнь — твой выбор. Только горлышко все же побереги. — И снова стальным тоном: — быстро домой и вызывай врача. В министерство я передам, что ты заболел. — Врач смотрел. Даже справку выдал, — отбивается Ирик. — Я сказала — домой! — Да, мама, — вздыхает он. — Уже иду. Берси сейчас очень похож на сердитую Зои. Это странно выглядит, особенно с бородой. Ирик разводит руками: — Вот. — Его нельзя выпускать. Если он под подозрением, обязательно покажут менталисту. А он тут столько наслушался… Ликвидировали и за меньшее. — Я могу временный блок… — Никаких блоков! Тебе нельзя работать. Сама сказала — неделю. — Это почти не напряжет, если он сам даст. — Я дам! — быстро соглашается Ирик. Берси закатывает глаза и вздыхает. Очень демонстративно. — Слышала? Он тебе даст. — А что нужно? — Как «что»? Мальчик, что ли? Раздевайся, ложись. Ирик пытается снять футболку. — Не смешно, Берси, — сердится Ева. — Так что нужно? — Иди сюда. Сядь. Берси, выйди пока. Ева берет Ирика за руку. — Ничего не бойся. Я просто уберу несколько воспоминаний, как будто на дальнюю полку. Когда все закончится, мы их достанем. Даже если я вдруг не смогу, на Арсе есть, кому их достать. — А себя? Тоже уберешь? — Не совсем. Просто сделаем вид, что у нас роман. А все гос- и прочие тайны скроем. — Что значит «сделаем вид»? — теряется Ирик. — Я думал, у нас роман. — Нашли время выяснять, — суется в комнату Берси, и Ирику хочется прищемить его дверью. — Он пускает тебя в свою голову, ты его слышишь. В наших условиях я бы назвал это крепким, проверенным временем браком. Эва, не тормози, там доктор ждет. — Закрой дверь! — огрызается Ева. — Не помогаешь! Ирик, все будет хорошо. Просто впусти меня. Он моргает и видит ее будто другими глазами. — Ты заболела? — Нужно было меньше гулять по ночам, — смеется она. — Зои звонила… Мне нужно идти. Я напишу? — Конечно. У тебя сейчас будет много дел. Да уж, много дел, это слабо сказано. Пройти комиссию по разрешению на вылет с планеты, получить характеристику с места работы, подписать ее в комитете; еще собеседование в местной инстанции, одобрение от спецов. И это кроме собственно подготовки к гастролям. А сперва нужно получить резолюцию Веллера, и если они там думают, что он будет ему ботинки лизать ради подписи, то пусть сами летят и поют. Только вот Фева… В дверь стучат: — Госпожа Эва, там пришел доктор. — Ну все, я побежал! — Пока!