Illuminated

Всю следующую неделю Зои ходит вокруг него на цыпочках, спрашивает разрешения на каждый пустяк и даже не отбирает чипсы. Она выдыхает, только когда он интересуется, утвердили ли в посольстве сетлист. — Они такие странные, Иричек. Сказали — все на усмотрение артиста. Зои начинает так разговаривать, когда не знает, куда его понесет, и старается снизить накал. — Их секретарь, вообще, ничего парень. Спрашивал, будешь ли ты смотреть зал. — «Зал»! — фыркает Ирик. — Поставят подальше от столов, чтоб в глаза не бросались. — Их это не спасет, — язвит Зои, — ты не умеешь не бросаться в глаза. И спохватывается: — Нет, там зал. Небольшой. Мне присылали снимки. Маленький домашний концерт, минут на сорок, и не оговаривается репертуар. Красота же. — Красота. Вот только с чего бы такие подарки? Ирик все еще недоволен, но теперь ему чуть спокойней. — Видимо, папа-посол очень любит дочку. А дочка — тебя. — А сколько лет этой дочке? А то спою еще что-нибудь не для детских ушей. — Не беспокойся, дочке исполняется двадцать. Так ты поедешь? Надо бы, но не хочется. Лишний раз раздражаться. — Съезди с Артуром. Ну, хоть не тринадцать… У него в Легионе (вот придумали же название) полно тринадцатилетних девчонок, и он совсем не знает, как с ними разговаривать, старается улыбаться и «я вас всех люблю!» Хотя, дети, наверное, бывают разные. — Костюм тоже на усмотрение артиста? — Иричек, я тебя умоляю! Только не перья! — Хочешь, я буду в белом, как ангел? — Я тебя когда-нибудь задушу! У Зои явно отлегло, даже смеется и снова строго зыркает на Ирика: он случайно задевает карман, и пакет сухариков издает предательский хруст. Ирик убирается вовремя, пока она не пришла в себя окончательно и не полезла обыскивать. Нужно посмотреть песни и выбрать поспокойней. Ему очень хочется что-нибудь выкинуть, чтобы увидеть, как будет беситься Веллер, но — на нем Мария, команда, балет. Ирик искренне считает себя одиночкой, но на деле от него зависит куча народа. Как его девочки с этим всем управляются? Не касаются они только музыки. «На усмотрение артиста». И Ирику очень нравится такой подход. Ехать приходится утром. Посмотреть зал, настроиться, чекнуть. Ирик недавно делал акустику в маленьком клубе, правда там все-таки были свет и аппаратура, но, в принципе, можно обойтись минимумом, который таскает в своем компьютере звуковик. Вот кому досталось работы. Встречает их секретарь, который общался с Зои, представляется «Берси», обеспечивает разгрузку и провожает в зал. Зал, скорее, для заседаний: рядами стоят стулья с мягкой обивкой, стены — белое с золотом. Ирик даже жалеет, что смыл краску. На этом фоне ярко-синий смотрелся бы по-королевски. Зато Зои едва не расплакалась от счастья, увидев его с родным цветом волос и в пиджаке без перьев. — Неужели даже стрелки не нарисуешь? — язвит Карла. Она тоже волнуется. Будет теперь курить одну за другой, пока он не отзвонится, что не взорвал посольство, и не в тюрьме. Сам посол заходит поздороваться, даже жмет руку и желает удачного выступления. Выглядит дружелюбным дядькой, седой, высоченный и, вроде бы, добродушный. — Интересно, дочка на него похожа? — Тоже двухметровая и седая? — Заткнитесь, братья-дебилы! — шипит Ирик. — Хотите устроить звездные войны? Что, у нас уже клавиши настроены? И микрофоны? И нам совсем нечего делать? А то я могу добавить работы. — Да, босс, ты для этого и существуешь. Они и шутят одинаково, и ржут, как близнецы-братья. И даже имена у них на одну букву. Ирик как-то пытался звать их Арчи и Анти, и оба одинаково взбеленились и остались Артуром и Антоном, но за глаза все их зовут «2А». Команда мечты. Ирик не вникает в райдеры — это вотчина Зои, и та ничего не забывает, поэтому перед концертом их кормят, и не в кухне с работниками, а в соседней комнате, где накрыли на четверых. С ними ест Берси. Он вообще не отходит далеко. Ирик подозревает, что Берси приставлен, чтобы гости не лезли, куда не надо, но ведет секретарь себя мирно, общается по делу, большую шишку из себя не корчит. После обеда еще раз проверяют звук, Ирик лично сидит на каждом ряду, пробует пару песен, прикрывает глаза и просыпается от ласкового тычка звукаря. — Вставай, звезда. Там уже гости съезжаются. Берси спрашивал, нужен ли тебе визажист. — То есть, про его любовь к макияжу уже и на Арсе знают? — Все бы вам ржать, — вздыхает Ирик. Чем ближе к делу, тем больше портится настроение. — Не нужен мне визажист. И такие вот юмористы тоже. Уволю-ка я вас сразу после концерта. — Ой, ужас какой! У меня, кажется, усилок полетел, — смеется Артур. — И руки теперь трясутся, — угрожающе вторит Антон. — Концерт под угрозой! Ирик трет лицо, надевает пиджак и лезет в сумку за расческой. Пропади оно пропадом, министерство. Это точно будет единственный раз. Пока заполняется зал, Ирик сидит за ширмой, поставленной в качестве задника, оставив ребят устраиваться на сцене, и выходит, только когда Берси машет ему «пора». В зале, навскидку, человек пятьдесят. На первых пяти рядах — пожилые, солидные, в мехах и бриллиантах дамы и господа, чуть дальше — публика помоложе и посовременней. Посольская молодежь, по этикету в вечернем, все же обходится без ретро, и выглядит, как ровесники Ирика, принаряженные на торжество. Шмотки, правда, дороже в разы, но, это если знать, на что смотреть. Ирику слегка хлопают, он раскланивается, и все поворачиваются к дверям. Папа-посол появляется под руку с девушкой. — Не седая, — шепчет Антон. — И я ошибся сантиметров на сорок. Но вообще — ничего. — Заткнись. Хозяева уже возле «сцены». Дочка, действительно, невысока даже на каблуках, поэтому пара смотрится забавно. Ирик аккуратно окидывает взглядом фигуру, пушистые волосы, тонкую шею; остального не разглядеть под платьем. Она берет из стойки микрофон странно привычным движением. И так же привычно проверив, включен ли, становится рядом. — Добрый вечер. Друзья! Рада вам представить нашего гостя. Молодой, знаменитый, прекрасный певец и артист — Иржи Лангелл. Господин Лангелл оказал нам честь, согласившись на это выступление. Спасибо, Иржи. — Я очень рад быть здесь сегодня! Она ослепительно улыбается и возвращает микрофон на место. В открытые двери Ирик видит еще людей снаружи, но никто больше не входит. — Мы можем начинать, или еще не все гости тут? Ирик спрашивает у Берси, но отвечает ему именинница. — Это наш персонал и приглашенные официанты. Они очень хотели послушать вас, и им разрешили. Правда, им запрещено кричать и аплодировать, но, думаю, они смогут выразить эмоции и по-другому. Если вам будет скучно смотреть на первые ряды, работайте прямо на них. — Я обычно работаю для всех зрителей, — возражает Ирик. Почему она так странно на него смотрит? Может быть, он должен ее знать? Они встречались? Или, не дай бог… Нет, не так уж у него было много таких случаев, и все он помнил. Ее бы запомнил точно, она вполне в его вкусе, он любит миниатюрных. Она ему даже никого не напоминает. Невысокая, темненькая, стриженная короче, чем здесь принято. Он просто мнительный и выдумывает всякую чушь? Ирик не замечает, как она садится в первом ряду: проверяет микрофон, оглядывается на ребят, кивает. Поехали! *** Как странно видеть его не красно-сине-зеленым. Он выглядит старше, спокойней, уверенней. Но это — для публики. Рядом заметно, что угол рта снова ползет, а пальцы отбивают невидимый ритм в воздухе. Это нормально: она и сама всегда трясется перед спектаклем. Но все равно хочется успокоить. Двое парней на сцене явно хорошо его знают: смешат, отвлекают. «Не седая». Интересно, это о ней говорили? Ирик шипит на них и вежливо улыбается ей. — Я очень рад быть здесь сегодня! Ее блоки всегда работают. И убрать их, кроме нее, может только тот, кто ее учил. Жаль. Ева немножко надеялась, что он сумеет их сбросить. Она могла бы… но нет, неприятности никчему. Он начинает петь. Первая песня — что-то лиричное, тихое, про мертвые розы, если она правильно понимает язык. Мелодия увлекает, манит покоем, но пробивающаяся в голосе горечь отнимает надежду и не дает дышать. Покой получается явно кладбищенским. И Ирик опять поет, как в последний раз. Он словно прощается, хотя это только начало концерта. Пара секунд тишины, Ева пробует отдышаться, и проваливается еще глубже. Знакомый ритм, это она уже слышала, и ее словно тащит в водоворот этим жутким «Пусти меня в дом. Пусти меня в дом, к Эделин». *** Первые пять рядов вежливо слушают. Молодежь реагирует живее. А за дверями подпрыгивают, машут руками, танцуют, беззвучно, но интенсивно. И Ирик действительно начинает тянуться туда, к привычной, как на концертах, живой публике. Он чувствует, что голос звучит глубже, чище, легче, словно кто-то беззвучно поет с ним, держит его, как держат ребенку голову над водой, осторожной, легкой рукой. *** — Эва, очнись. Ты поешь. У мальчика сейчас взорвутся колонки, а из ушей пойдет дым. — Все решат, что он это сам придумал, — улыбается Ева. — Спецэффекты как раз в его духе. — Держи себя в руках, Эвочка, нам еще работать. — Я помню, Дамас, не беспокойтесь. Ирик пьет воду, кивает клавишнику, и ее опять уносит следом за ним. Взрывается прожектор, но только в конце, когда хлопают и пританцовывают уже все — и первые, чопорные ряды — сидя, и последние — вскочившие и танцующие на месте. Ирик танцует и поет уже совершенно отвязное: «Я ночами слушаю музыку, я ночами схожу с ума», за дверями ему подпевают в голос, и, когда он сгибается, допевая свою фирменную фальцетную ноту, лампа лопается и осыпает осколками его спину и голову. Ева подается вперед, но Дамас не дает ей вскочить. Впрочем, Ирик в порядке, смеется и вытряхивает стекло из волос. Финальный аккорд как раз в его стиле. — Спасибо-о-о! Она так и сидит, пока гости благодарят артиста, кидают на нее любопытные взгляды, выходят. Последним испаряется Берси. Тогда она поднимается и подходит к сцене, на которой собирается клавишник и что-то колдует в своем ящике звуковик. *** — Спасибо за прекрасный концерт. И извините за прожектор. — Вас-то за что? Это же наша лампа, — удивляется он. — Ах, да… Теперь она смотрит, словно прощается. Что это, блядь, за сказки? «Ты не узнал меня между семью такими же дочками, и теперь я отправлюсь в подводное царство к злому водяному царю»? — Простите, мы с вами не встречались раньше? Где-нибудь на концерте? Он уже готов поверить в свою амнезию, потому что — ну не смотрят так на совсем незнакомых, даже тех, чью жизнь постоянно наблюдают в сети. Или он все-таки параноик? — Я вам кого-то напоминаю? — рассеянно спрашивает она. — Нет. Совсем нет, — это-то и странно. — Тогда, наверное, я на кого-то похож? Отвлеклась, даже улыбнулась, но как-то грустно. Чем же он так испортил девушке настроение? И неожиданно подняла руку, словно собиралась погладить его по голове, но не стала. — Его волосы были другого цвета. Вот в чем дело. — Мне жаль. — Мне немного тоже. Но ничего… Я хотела пригласить вас и ваших друзей быть гостями на моем празднике. Если вы не слишком устали после концерта, отдохните и приходите. Гостевой пропуск вам продлят до утра. — У нас тут вещи, аппаратура. — Сейчас я пришлю охрану, и, обещаю, к ним никто не прикоснется до вашего возвращения. Об остальном позаботится Берси. Пожалуйста, оставайтесь. Она отворачивается и идет к выходу, и Ирик моргает, а кто-то из мужиков давится воздухом. Строгое платье с длинными рукавами оставляет открытой всю спину до поясницы. И это неожиданно и красиво. 2А дожидаются, пока закроется дверь. — Э-э-э… Очень винтажно. — Похоже, принцесса хочет твою туфельку. Не теряйся, Ирик! — Пойдем, босс? Заодно пожрем, как люди. — Куда в тебя лезет? — привычно огрызается Ирик. Антон тоже длинный и тощий, но все же крепче, внушительней. Ирик слегка завидует. — Ну пойдем, босс. Интересно же, — поддерживает друга Артур. — Подчиняюсь давлению, — сдается Ирик. — Отзвонитесь Зои, дождитесь охранника и гуляйте. Только не позорьте отечество, а то опять за всех огребу я. Сам он сходил умыться, прилег на диванчик в соседней комнате, подышал на счет. Но успокоиться не получалось. После двухчасовых концертов эти сорок минут ему — ни о чем. Вместо того, чтоб устать, он только завелся, и таким нельзя выходить к цивильным людям. Адреналин стучит в голове, бродит по телу и требует праздника. Как бы не начудить. — Босс, мы пошли. Ты будешь спать? — Нет, я с вами. Будете меня пасти. Задача ясна? 2А синхронно кивают: им не впервой. И это он еще совершенно трезв. За дверью — классический, очень скучный праздник. Тихие струнные, приглушенный свет, столики с едой. Люди перемещаются, разговаривают. — И что нам тут делать? — недовольно бурчит Ирик. — Конечно, жрать! Они пристраиваются к столику, что-то едят и пьют. В какой-то момент Ирик видит, что ему подсовывают воду и убирают бокал с вином. Он из вредности допивает и замечает как напротив, в укромной нише именинница вовсю кокетничает со скользким пожилым типом, на котором прямо написано «Я — очень большой босс». Она притягивает взгляд, наверное, из-за платья: стального цвета с серебристым узором, оно сияет, когда в их угол падает свет. Еще там рядом папа посол, но его, видимо, не смущает, что тип с сальной ухмылочкой лапает девушку за руки и явно подбирается к голой спине. Он занят едой. Или просто не против такого альянса. Интересно, они исчезнут сейчас или дождутся, когда все упьются и никто не будет следить? — А вот хрен тебе! Ирика выносит из-за стола. Где-то в глубине он понимает, что стоит остановиться, но ноги уже несут через весь зал на серебряный свет. — Господин Лангелл! Берси очень технично перехватывает его под локоть и разворачивает спиной к троице в углу. — Господин Лангелл, я обо всем позаботился. Аппаратуру погрузили в ваш кар, вещи охраняют. Когда соберетесь уходить, охранник сообщит мне, я вас провожу. — Спасибо, Берси. — Господин Лангелл, мне бы хотелось вас попросить… — Да я уже понял. Не буду мешать союзу планет. — Благодарю. Ирик возвращается в свой угол к жующим коллегам. Они немного смущены, что проморгали его попытку, но, слава секретарям, на этот раз обошлось. Ирик мрачно цедит воду, наблюдает, как папа изящно отводит от доченьки гостей покрупнее, и начинает догадываться, что тут не просто интрижка, а как минимум деловой разговор. Потом он моргает, а серебро уже покинуло угол. Она, снова под руку с папой, передвигается от одной группки гостей к другой. Ирик так и следит за этим сиянием, мрачный и молчаливый. Весь кураж куда-то пропал, переродился в злость, и таким он очень себя не любит. Таким он влезает в грязные драки или нарывается у особистов, и не обращает внимания, что и где ему порвали или сломали. Тупые рефлексы, наследство Третьего уровня. Не нужно было ему сегодня пить. Неожиданно светлеет. Он поднимает голову. Посол с дочерью стоят рядом. Она улыбается, папа слегка рассеян. Ирик выпрямляется и исправляет выражение лица. — Как вы, Иржи Ладислович? Не скучаете? — Спасибо. Прекрасный праздник. Вы очень щедрый отец. Еще бы. Ирик воображает, сколько кредитов отвалил этот папа министерству в межпланетной валюте. Самому ему достанутся крохи, даже на новую лампу не наскребешь. Посол смеется: — Знаете, у нас тут ходит дежурная шутка: «Все для Эвочки». Признаюсь, это вовсе не шутка. А она — большая ваша поклонница. — Папа, «поклонница» говорят тетеньки за тридцать. Фанатка. А дальше Ирик не слышит: у него какой-то звон и пустота в голове. С глазами тоже творится непонятное. Он смотрит на девушку, видит ее, и вдруг — не ее. Как брак на старой, выцветшей кинопленке: изображение накладывается одно на другое. Розовая помада и — блестки на алой; уложенная прическа и — малиновая прядь прикрывает глаз. Гладкие, чуть припудренные щеки, и — узоры, которые он рисовал — сам? — Иржи, вам нехорошо? Эва? — Эва?.. Фева? — Ему нужно выйти. Дамас, прикройте. Нет, с ним будет все хорошо, у нас есть медик и нашатырь. Ирик помнит этот отрывистый, приказной тон. Так она разговаривала в гримерке… В какой гримерке? Что с его головой? Почему он помнит так много разного — сразу? *** Доигралась. Зачем? Ну вот просто — зачем? Захотелось послушать вживую — послушала. Захотелось еще увидеть — увидела. «Все для Евочки». Но зачем трогать блоки? Да еще так топорно, вживую, ломая мозги? Это в детстве можно было мямлить «оно само», Герт тебе еще тогда объяснил, что само ничего не бывает. Так хотелось, чтоб вспомнил? Ну, разгребай теперь. Сейчас, у него голова пройдет, и — вперед, объясняй. *** Они почти бегут по каким-то пустым коридорам, Ирик все еще плохо видит, одной рукой трет глаза, за другую его волокут. Голова больше не болит, только кружится, и противно звенит в ушах. Что это было вообще? — Что это было, Фева? Или ты Эва? Или тебя еще как-нибудь зовут? Хочется орать, но он шипит: в голове отдается болью любой громкий звук. — Что ты видишь? Ирик? Как ты себя чувствуешь? Что ты помнишь? «Ты меня бесишь, звуки меня бесят, свет меня бесит, особенно бесит память. Моя память. Которую, оказывается, так просто украсть и вернуть потом, с барского плеча, как ненужную вещь» — все это ему хочется сказать, но получается только хриплое: — Все. — Что именно? Ирик, посмотри на меня. — Я помню, на чем мы остановились. Продолжим? Ирик рывком вжимает ее в себя, стискивает голую спину, замирает, ощущая ее тепло. У него ледяные руки, наверное, ей неприятно. Она даже вздрогнула, но не отстранилась. У нее, он уверен, снова где-нибудь спрятан нож, но она просто стоит, и ждет, когда его перестанет колбасить. Вот хорошо. «Запомни меня истеричкой. Я же настоящий мужик, могу изнасиловать, могу расплакаться — как пойдет». Этого он тоже не говорит. Он говорит: — Прости. *** — Прости. Еве хочется прижать пальцами уголок рта, чтобы не дрожал и не сползал в эту нервическую улыбку. — Я все объясню. — Значит, другие волосы? Ты, вообще, все это планировала или получилось само? Что себе врать? Если блок слетает, значит, ты ему помогаешь, сами блоки, как их бетонные тезки, летать не могут. Но она не хотела. Или хотела. Черт, где этот Герт, когда он так нужен? — Я все объясню. Только скажи, голова не болит? Посмотри на меня и не шевелись. *** Она снова тянет его за рубашку — как тогда, и всматривается в глаза. У нее травяные духи, никакой сладости. Минимум косметики и капельки бриллиантов в ушах. — Все хорошо. Я тебя вижу. «И ракурс этот мне нравится». Он отводит глаза. Теперь он не уверен, читает ли она мысли. А если читает, то что ему делать? Не думать совсем? Думать о еде? Песни петь? — Я менталист. Немного работаю с памятью и волей. Помнишь спеца в лифте? Я внушила ему про пилку, а лицо мое он забыл. — А мысли читаешь? — Обычно нет. — Знаешь, не успокаивает вообще. Она смеется. Не издевается. Кажется безобидной и не умеющей делать гадости. Или она его отвлекает, и сейчас сюда ворвется команда зачистки? Отыщут его на Третьем, где-нибудь на пустыре. — Ну, извини. — Зачем ты сделала это со мной? Что-то звучит не очень, да?.. Зачем ты трогала мою память? Черт… В общем, зачем? — Тебя же допрашивали особисты? Если бы вдруг посмотрел менталист, меня бы узнали. А я еще нужна была здесь. — А сейчас не нужна? — Теперь нет. — Значит, скоро ты улетишь? И тут, действительно, открывается дверь. Только за ней не команда вооруженных головорезов, а Берси. Уже привычный, вроде бы безопасный Берси, но кто их тут знает? Может быть, он прикажет, и Ирик сейчас зарежется сам. — Ты что натворила опять, идиотка? Голова не болит? Не кружится? Посмотри на меня! Все это он говорит Феве. И так же лезет проверить ей глаза. — Я разберусь. — Уж ты разберешься. Друзья господина Лангелла его потеряли. А гости разыскивают именинницу. Как трудно сложить два и два! Ирик понимает: получается некрасиво. И нужно что-то делать. Вот только что? — Но я же звезда! Со мной интересно общаться. Может быть, мы фотосессию делаем. Или я расписываюсь. — На спине. — Не ерничай, Берси. Действительно. Я его пригласила. Логично, что я хочу с ним побольше поговорить. Отправь друзей на танцпол, скажи, что Ирик скоро придет, и вернись за ним. — «Все для Эвочки» — кланяется Берси. — Стучаться не буду, так что не очень тут. — Юморист. — Он кто? Уж явно не секретарь. Какой секретарь будет звать дочь начальника идиоткой? — Мой напарник. — Тоже менталист? — Нет, он не будет делать это с тобой. Не тронет твою память. — Прекрати! Ирик не уверен, что смеется нормально. Судя по тому, что она гладит его по руке — он прав. — Берси проводит тебя к друзьям, на танцпол. — Ты придешь? Или уже прощаться? — Через двадцать минут. Потанцуй пока. — И что тут у вас танцуют? Менуэты? Вальсы? — Сегодня для молодежи устроили что-то вроде ночного клуба. В большой гостиной пол, бар, даже есть диджей. — Почему через двадцать минут? Ирик серьезно боится, что она сбежит. А прийти обещает, чтобы он не устроил сцену или снова не стал орать. И она права: он замечает, что держит ее за руки и тянет к себе. *** — Почему через двадцать минут? Ну, давай посчитаем: если одновременно переодеваться и диктовать отчет, она как раз все успеет. К счастью, Берси так мало интересуется девушками (или конкретно ей), что его можно спокойно просить расстегнуть платье. Он расстегнет, продолжая спорить о формулировках. Отчеты — его стихия, она же все норовит вместо официальных бумаг сочинить роман. — Я вернусь. Он все же ее отпускает, кажется, сам удивленный своим порывом. Еве хочется поцеловать уголок рта, но она касается губами щеки. Им обоим нужна передышка, по крайней мере ей точно нужно сбежать, чтоб прийти в себя. *** — Вот видишь, он не умер. — Еще надо проверить, он ли это. А вдруг к нам хотят внедрить двойника? — Да где ж ты возьмешь второго такого звездного? — Звезданутого, ты хотел сказать? — Заткнитесь, придурки. Ребятки уже выпили и им весело. И они тут же принялись стебать беззащитного босса. Все, как всегда. — Все нормально, Ирик? — Нормально. А почему вы без девушек? Смотрите, какой цветник. Кругом — как в обычном ночном клубе, грохот музыки, вспышки света, толпа на танцполе. Ирику кажется, что гостей стало больше, или просто зал такой маленький, что все собрались на одном пятачке. — Наши девушки дома, — чопорно сообщает Антон. — Если ты помнишь, у всех твоих знакомых есть девушки. — Даже у девушек, — подсказывает Артур. — Да, Ирик. У всех есть девушки. Кроме тебя. Грустно, но правда. Никакой личной жизни — одни концерты. Пара провальных попыток и редкие эпизоды после — не в счет. — А вот обломитесь! Я как раз девушку жду. И она придет через… пятнадцать минут. — Ты уверен, что это не киборг? Поверь опытному человеку: девушки никогда не приходят вовремя. Антон женат, и в этом ему можно верить. — Спасибо за поддержку, дорогие друзья. Она точно не киборг, я проверял. Но он совсем не уверен, что она придет. — Привет! Она появляется, когда Ирика уже задолбали шутками про часы, на которые он косился все это время. Ровно пятнадцать минут. И она — снова не она. В черных штанах, серой футболке с пентой, никаких локонов и бриллиантов. И совсем другая улыбка. — Ирик, познакомишь нас? — Мы знакомы. Кстати, хотела сказать после концерта — у вас клавиша си второй октавы чуть западает, скоро сломается. Вы проверьте. — С-спасибо, проверю. Ирик с наслаждением скалится в обалделые лица друзей. Что? Съели? — Ирик, пойдем танцевать? И они бегут на танцпол. *** — Ты откуда узнала про клавишу? Он же к своей детке никого близко не подпускает. — Услышала. Там легкий такой шорох идет со звуком… Что? Наверное, не нужно было выпендриваться. Но поздно. — Погоди, у тебя абсолютный слух? Так у Антона тоже, и он не слышал. — Просто не обращал внимания. Или ты глушил. — Ага, и прожектор я взорвал. — Нет, прожектор не ты. Она давно уже столько не смеялась. И не танцевала так — до упаду, до звона в ушах. Как он вовремя вспоминает прожектор: еще немного, и стекла в окнах начали бы трястись. Еве хочется петь. *** Ирику хочется пить. И все равно — воду ли, сок, водку. Спиртное не опьяняет, потому что — куда еще? Музыка, танцы, Фева. Спросите, как выглядит рай — он скажет. Оба уже еле дышат, и ноги гудят, но только они собираются посидеть, как включают медляк. — Хочешь на воздух? Ему все равно, он согласится куда угодно, пока она улыбается и ведет его за собой. После зала на балконе свежо. Она поводит плечами, а он забыл пиджак где-то внутри. — Можно, я… Он осторожно прислоняется грудью к ее спине, обнимает, сгибается, прячет лицо в чуть вьющихся волосах, дышит ими. — Когда ты улетишь? Мы еще увидимся? — Точно не знаю. Ты сможешь сам попасть на Девятый? — Смогу. — Я тебе напишу в сети. — Как я узнаю, что это ты? — Узнаешь. Она поднимает голову, в полумраке блестят глаза. Ирик слышит музыку, но не может понять, откуда. Она поворачивается, и он понимает, что снова залип на футболке. На том, что под ней. — Почему пента? — Красиво. Мне всегда нравилось. — Только она не на месте. Ее бьют вот здесь. Он оттягивает футболку так, чтобы принт оказался прямо над сердцем. Ворот тут же открывает ключицы и обтягивает все, на что голодные мальчики пялятся вместо глаз. — Ты посмотрел мою пенту, покажи мне свою. Он застывает, она снова смеется. — Ирик, я шучу. Ох, не стоило так шутить. Он еще обдумывает ответ, а пальцы уже бегут по застежкам вниз. — Какая красивая. И когда ее рука очерчивает контур татуировки, всего становится слишком много. Ирик еще ловит мысль, что нужно спросить, но спрашивать поздно, он уже целует ее, а она — его, и больше вокруг ничего нет. Пока кто-то возмущенно не кашляет у входа. — Госпожа Эва, вас просил подойти отец. Господин Лангелл, ваши друзья собираются уходить. В вытянутой руке у Берси пиджак Ирика. Смотрит он осуждающе, но молчит. — Я напишу, — кивает она, и Ирик понимает, что это прощание. Он провожает ее глазами, натягивает пиджак и возвращается в зал. — Ого! Теперь мы видим, что ты хорошо провел время. — Все видят. Босс, ты бы застегнулся. Ирик неторопливо приводит себя в порядок. Ему, если честно, плевать, как он выглядит. На концертах, бывало, и полуголым скакал. Привык. — Надеемся, отчизну ты не посрамил. — Антон! Кто про такое спрашивает? — Артур! Я не спрашиваю, я выражаю надежду! И, глядя на его довольную рожу, я думаю, Арс тоже был на высоте. — Идите вы все... домой. Они прощаются, едут к Шахте, там их долго мурыжат, проверяя аппаратуру. В результате Ирик тащится с каром в грузовой лифт, потому что студия на Седьмом, а ребятам на Шестой и Четвертый. На Седьмом он загоняет кар в гараж и решает, что возвращаться домой смысла нет. Скоро утро, и все сбегутся сюда, узнавать новости. Он два часа крутится на диване, а потом вырубается и спит, как младенец. Ему снится музыка и какой-то новый концертный номер. Он просыпается и начинает писать концепт. *** Ирик что-то пишет, и лезть в это время к нему бесполезно: не слышит, не видит, не соображает. Поэтому Зои расспрашивает ребят. Их не приходится долго пытать, и все собравшиеся облегченно выдыхают: концерт прошел хорошо, звезда ни во что не вляпалась, даже побыли гостями. В переглядках Антона с Артуром Зои видит, что все им не говорят, но не цепляется. Лучше потом, наедине. — Нидда! Вот и кончилась тишина. Его опять озарило, и теперь все будут бегать ошалевшими тараканами. — Нидда, иди сюда! Интересно, думает Зои. Балет? *** — Да, Ирик? Нидду вообще может удивить только упавший на голову метеорит. Причем — на его голову, к своей Нидда относится так же прохладно, как ко всему вокруг. — Нидда, мне нужна твоя помощь. Как неудобно просить что-то у человека, когда ты уверен, что он не сможет тебе отказать. Ирик вообще не любит чего-то просить. Чаще получается, что ему все предлагают сами. За спиной говорят, что он виртуозный манипулятор и заставляет всех пахать на себя бесплатно. Но, честно, все сами приносят и сами дают. Это удобно и не обязывает, но со своими кажется все же неловким. Нидда уже однажды его приглашала и заверила, что готова помочь в любом деле в любой момент. — Конечно, Ирик. — Мне нужно приглашение на Девятый. Только пока не знаю точное время. Когда узнаю, могу я тебя попросить?.. Она кивает: — Давай сделаем проще. Я позвоню? Ирик выходит, за дверью слыша: «Привет, папа». Спустя десять минут на почту приходит уведомление: «Вам разрешено пребывание на Девятом уровне в течение двух недель, начиная с первого посещения». — Нидда, ты прелесть! Конечно, главная прелесть тут папа — министр экономики и финансов, но Ирику, правда, нравится Нидда — спокойная, отстраненная и закрытая. Немногие знают про ее уровень и семью. Сам Ирик узнал, только попав в гости. Ушел он оттуда живым и целым, продолжил петь, а Нидда — работать в ансамбле, так что этого папу тоже можно отнести к категории «Все для доченьки», ну, или действительно, оказался приличным человеком. — Спасибо, Ирик. Если я больше не нужна, я пойду? — Ты всегда нужна. Спасибо тебе! *** Ирик присаживается на диван и листает сети. В личке полсотни сообщений. Сперва он открывает все подряд, но устает, и пробегается сверху вниз, читая ники. Юзер «Все для Эвочки» написал еще утром, и Ирик, ругаясь, торопится открыть письмо. «Я посмотрела твое расписание на сайте, но там нет репетиций, интервью и левых концертов. Как насчет завтра?» «У меня нет левых концертов! ))) Завтра свободен с двух до пяти. От папы тебе не влетело?» «Берси не стукач, а мне не пятнадцать. Завтра в два в Парке Содружества у фонтана? Надеюсь, он там один))) Найдемся?» «Да!» Она отвечает сразу же, как будто ждала. Это так приятно, что Ирик теряет бдительность. — И кому это наш гений так улыбается? Зои подкралась бесшумно, словно акула, и смотрит так же — прямо в мозги, а вроде не менталист. — Никому. — А это никак не связано с красивой дочкой посла? Вот сволочи, протрепались. Хотя, когда допрашивает Зои, хочешь — не хочешь, а сознаешься во всем. — Никак, — отрицает он, и спохватывается: — Какого посла? — Ирик, — Зои включает «мать», — ты уже большой мальчик. Не буду напоминать тебе об очевидном. Но про разницу уровней забывать нельзя. Ты ведь не хочешь, чтобы посол потребовал твою голову? Или не голову? Конечно, твой любимый фальцет останется, но вот про низы можно будет забыть. — Фу, Зои! Прекрати. Я не маленький, разберусь сам. — Конечно ты разберешься, — воркует Зои с издевкой. — Просто не отключай мозги, хорошо? — Хорошо. *** Ирик пообещает сейчас что угодно. Он уже мысленно на Девятом, с этой девчонкой. Зои, конечно же, это видит, но только вздыхает. Трудно быть матерью сумасбродного гения: выпороть не получится, в угол уже не поставишь. А на увещевания улыбается и «хорошая моя, все, как скажешь». Паршивец мелкий. Зои, конечно, не покупается, но отстает. Все-таки мальчик старается жить мирно и делать вид, что они тут главные. Насмотревшись на всяких звезд на сборных концертах, Зои это ценит. — Вот и молодец. *** Фонтан, и правда, один, ровно посредине парка. И Фева уже там, стоит, запрокинув голову, подставив ладони воде. — Привет! Когда она улыбается, Ирику хочется и зажмуриться, и смотреть. И волосы у нее сегодня вьются во все стороны. — Давно ждешь? Тебе идут кудряшки. И вообще — классно выглядишь. Что будем делать? — Привет. Недавно. Спасибо, это от влаги. Что только я не делала, все равно крутятся, как хотят. Пойдем погуляем? Ирик согласен, и улыбается, не может остановиться. Он даже не слушает, просто любуется и кивает. Фева берет его за руку, и они идут от фонтана вглубь парка. — Я так давно не гуляла. Все бегаю, бегаю. А тут так здорово, много деревьев, и тихо. Действительно тихо: рабочий день, все в деловом и социальном секторах — на службе и в школах. Здесь, в развлекательном, в это время мало кого встретишь. Поэтому парк — только для них, не считая редких пенсионеров и мам с колясками. — А у себя, на Арсе, ты часто гуляешь? Хотел спросить, «чем занимаешься», но решил, что лучше не надо. — Там совсем некогда. Работа, учебка, репетиции. — А что за работа? — Мы коллеги вообще-то, только наоборот. Я служу в театре и немного пою на концертах. Действительно наоборот: он немного в театре, и больше концертов. Надо же, как интересно. — А учебка, это?.. — Занятия по… самообороне. По выходным, в отпуске. Раньше на каникулах занималась. — Давно? — Класса с восьмого. — У вас так положено, или — только для некоторых? Если я что-то не то спрошу, ты не отвечай. — Для некоторых, вроде меня. — Ясно. А как ты совмещаешь «самооборону» с театром? Это ведь постоянные командировки. Ирик не спец в боевке, судит только по фильмам, но он артист, и знает, сколько времени отнимает любой спектакль. — Нет, я обычно этим не занимаюсь. Просто одолжение старшему другу. Он собирался прилететь сам, но не смог. Я предложила помочь. — И тебя пустили?! Вот это друг. Ирик возмущен. Нет, он счастлив, что она сюда прилетела, но как можно отпускать девчонку вместо себя в пекло — не понимает. — А что такое? — она отпускает его руку и упирает свои в бока (это немного смешно). — Мне двадцать один, я взрослый, подготовленный специалист. И не хуже некоторых могу… в общем, могу, и все. — А позавчера отмечали двадцать. Она остывает так же быстро, как завелась. — Мой день рождения зимой. И мне будет двадцать два. Ты меня всего на год старше. — И посол — не твой папа. — И посол… Блин, Ирик, ты провокатор! Это именно то, что мы не будем обсуждать. — Понял, молчу, забыл. — Лучше расскажи о себе. Ирик аккуратно берет ее руку. Она теплая, и ходить так, оказывается, очень приятно. Ирик честно старается думать о прекрасной погоде, а не об коротком оливковом сарафане, подлетающем от каждого ветерка. — Обо мне все написано в сети. — Нет, не все. Значит, все-таки почитала. Ирик надеется, что ей попались официальные сайты, а не те помойки, где его поливают грязью и разбирают по составляющим его руки, ноги, голос и прочие, не относящиеся к пению параметры и размеры. Сам он давно уже только ржет, когда ему присылают ссылки, иногда вставляет что-нибудь от анонима, но, представлять, что все это прочитает Фева, вдруг неприятно. — Расскажи про Третий. Про Третий можно рассказывать много, а можно сказать одно слово — яма. Вспоминать, как он из нее выбирался, не слишком приятно, но если ей интересно… — На Третьем не очень приятно жить. Городские низы. Работяги — шахтеры, мостовики и градостроители — на уровень ниже. Там у них своя идеология: если ты работаешь хорошо — ты наш. А на Третьем нет никаких «наших». Там гетто для тех, кто не хочет работать нормально, но хочет пить, трахаться и жрать. Вахтовики, по полгода кочующие с Первого по Четвертый, уборщики улиц, вычищающие город сверху до низу по ночам. Днем и в перерывах между вахтами им нечего делать. А когда людям нечего делать, они начинают пить и гнобить тех, кто слабее их. Ирику повезло — у него не было отца, он жил с бабкой. Мать работала уборщицей, мыла подъезды, искала себе мужика. Им не интересовалась, и слава богу, потом вообще уехала в другой город и осталась там. Но с другой стороны — не иметь отца или старшего брата, значит быть без защиты. А Ирик, вдобавок, был хилым, тощим, с писклявым голосом и вечно нестриженными волосами. Чтобы не дразнили «девчонкой», пришлось постараться. Он привык первым бить в зубы, когда они только начинают скалиться, завел себе двух друзей покрепче и начал петь. — В школе я учился не очень хорошо, больше любил гулять и слушать музыку. В школе их держали, как в тюрьме, чтобы хоть как-то контролировать. Он, действительно, впервые запел там — когда их оставили после уроков, в наказание за выбитую кем-то дверь в директорский кабинет. Они торчали в спортзале уже второй час. Никто не хотел сдавать хулиганов (за это бы просто прибили). Было невыносимо стоять, не двигаясь, и Ирик плюхнулся на пол и запел «Друг, не сдавайся, победа уже близка». Дежурный учитель не сразу к нему протолкался: ребята стояли насмерть, но, все-таки его оттащили в директорский кабинет. Директор был умный мужик, и, на вопрос: «почему нельзя петь гимн доблестных партизан?» только подзатыльник отвесил. Договорились: директор отпускает всех по домам, а Ирик едет от школы на конкурс военной песни. И платит за дверь, потому что нехрен наглеть, сопляк. На дверь ему насобирали всей школой, на конкурсе дали третье место. А когда вернулся — позвали в Организацию. Это теперь смешно, а тогда только так — с придыханием и с большой буквы. Когда Ирик снял рубашку в раздевалке перед физрой, все замолкли и отодвинулись, а после урока отозвал физрук, задрал футболку, попялился на татуировку, но промолчал. — Потом мне набили пенту. Потом умерла бабка. По идее, должны были отправить в детдом, но он уже имел свои деньги, а кто-то из старших договорился со взрослыми (конечно, малолеток курировали местные банды, но он тогда этого не знал, думал, что его сотни хватило на взятку и жил спокойно). Стало легче — никто не пытался набить морду или отрезать волосы, но времени на учебу и друзей почти не осталось: там — постоишь на стреме, там — отвезешь посылку. Пытались припахать по-крупному, но Ирик выкрутился: застрял в форточке, начал орать, разревелся, ему ввалили и не стали больше рисковать; дурачок, зато хорошо поет. — А потом к нам приехала одна группа. На Третий с гастролями приезжали бородатые, накачанные рокеры или откормленные попсовики с песнями про любовь. Вторых Ирик не считал певцами вообще, а вот на первых всегда бегал с друзьями. Они пролезали по крышам, в открытые окна туалетов или подвалов, бесились под сценой. Их даже никто не гонял: музыканты были не против. Мальчишки помогали убрать зал после концерта и бегали за выпивкой и сигаретами. Ирик всегда колбасился вместе со всеми, орал, подпевал в голос, и те, кто приезжали не в первый раз, кивали ему, как знакомому и отдавали сетлист, который он потом выгодно загонял. — Группа «Элис». Это была любовь с первого звука. Ирик услышал басы, потом мелодию, потом солист запел, и Ирик пропал. На втором концерте он уже пел все, что запомнил, а что не запомнил — орал без слов, на слух. — Я их помню. Они были у нас, и я слышала в записи. Интересная группа. Он тоже помнит. Они подметали зал после второго концерта. Ирик бегал с мешком и собирал мусор, когда на сцену вышел солист. Кёрст был жилистым, немолодым, уставшим. Седые волосы торчали над головой, как помятый нимб. Когда он пел, на висках и на лбу у него вздувались жилы, и Ирику было страшно смотреть и невозможно не слушать. — Эй, ты, патлатый! Ирик даже не понял, что это ему. — Ты, ты, с мешком. Бросай это дерьмо и тащись сюда. Парни притихли, даже веником завозили неслышно. Ирик приготовился удирать, если что, но оставил мешок и пошел на зов. — Чего? — Залезай. На сцене было классно и видно, кто, где возится в зале. Ирику вдруг понравилось: он будто вырос, смотрел на всех сверху вниз, а они копошились у его ног. — Это ты весь концерт проорал внизу? Ирик на всякий случай сдвинулся ближе к краю. — Я больше не буду. — Песни когда выучил? — Вчера. — А ноты где взял? — Какие ноты? — Значит, на слух? — Ну. Ирик еще попятился. Кёрст подошел вплотную, оглядел, поморщился, вздохнул. — Заработать хочешь? — Допустим. — Тогда пошли. Ага, конечно. Пошел один такой. Ирику было уже двенадцать, он не дурак. Зарабатывать можно разно. Несмотря на девчачий вид, Ирик предпочитал по-другому. — Я лучше мусор пойду соберу. Кёрст неожиданно ухмыльнулся и позвал: — Данс, иди-ка сюда, — и Ирику: — мусор, так мусор. Из-за кулис выкатился продюссер группы. Они с ребятами звали его «жиртрестом». Он был вредным, орал на них и сгонял с даже не занятых мест. — Что еще? У нас концерт через два часа. Ты бы лучше поел. — Данс, нам нужен контракт. Вот этого хилого нанимаем разнорабочим. Он мусор убирать любит — сам говорил. Продюссер брезгливо оглядел Ирика, сморщился, но полез в папку за бумагами. — Он у тебя не только мусор вынесет. Микрофонов точно не досчитаемся. Вон, тем разбойникам малолетним и загонит. Тут распишись. Ирик внимательно прочитал, переглянулся с собравшимися под сценой ребятами, те пожали плечами. Правильно, каждый сам за себя. — Я — только убираться и вещи таскать! — как можно внушительнее заявил Ирик Кёрсту и продюссеру сразу. Те переглянулись, Кёрст развеселился, жиртрест скривился и подсунул бумагу поближе. Ирик выдохнул и подписал. И, действительно, убирался и таскал. И бегал по магазинам. И ездил с ними по городам, посмотрел на Третий везде. Все было одинаковым, кроме поклонников и поклонниц, которые приезжали к любимой группе с любых уровней. Эти были видны в толпе. На зарплату Ирик отъелся и приоделся. Однажды его даже поставили на бэки, но после антракта погнали, Кёрст сказал: «орешь». Ирик и орал, теперь из-за кулис и немного тише, но просто не мог сдержаться. Гастроли подходили к концу, и с ними — контракт. Кёрст позвал его в гримерку после концерта. Ирик захватил бутылку, салфетки, и постучался. — Можно? — Входи, сопляк. Ирик привык, что в «Элис» по имени его не зовут. Мужики изощрялись, придумывая разные клички, но не шпыняли, и в целом относились куда лучше, чем он ожидал. — Че хотели? — «Че хотели?» — передразнил Кёрст — Вот куда тебя, такого, девать? Он был навеселе, а пьяных Ирик привык опасаться. — А не надо меня девать, я сам денусь. И тут Кёрст его ошарашил: — Поедешь со мной на Четвертый? — Это как — с тобой? — от неожиданности Ирик позабыл про «вы» и отошел от двери. — А тебе не все равно — как? Вылезти из этой ямы? — В другую яму? — окрысился Ирик. — Не, не все равно. В родной яме места и люди знакомые. И благодетелям не надо платить. — Да нужен ты мне, придурок! — рявкнул Кёрст. Кто-то сунулся в дверь и быстро скрылся. — На, читай. Это был новый контракт. С выездом на работу в Четвертый уровень. Тоже разнорабочим, и с зарплатой поменьше, но — Четвертый! Ирик уже собирался делать независимую рожу при расставании, и вдруг — такие подарки. За подарки надо платить. — Точно, за так? — Слушай, дятел, задолбал. Ну, хочешь, в контракт внесем, что никто тебя не будет ебать? Повеселим Данса. — А давайте. Кёрст как раз пил из бутылки и подавился. Откашлялся, посмотрел с уважением. — Далеко пойдешь, сопляк. У Ирика была еще куча вопросов: зачем он им там? Именно он? В магазин бегать, что ли, никого не найдут? Но он решил не наглеть. Данс ругался, группа ржала до слез. Барабанщик стал щипаться и строить глазки «Пока еще можно, а то потом и не подойдешь», но контракт составили и подписали. Ирик даже не стал возвращаться к себе, так и поехал на новый уровень с одним рюкзачком. — Они меня взяли с собой на Четвертый. Я у них работал помощником. Потом Кёрст устроил меня в хор. Детский Патриотический хор — визитная карточка Четвертого уровня Столицы. При нем был интернат. И Ирика, поморщившись в очередной раз, все-таки взяли. Помогло, что в двенадцать он выглядел где-то на девять, а голосил так звонко и нагло, что иногда перекрикивал хор. — Там была преподаватель от бога, Зара Исаевна. Она за меня взялась, как за родного: гоняла, учила дышать, открывать рот. Знаешь, совала в зубы пробку от шампанского и заставляла так петь. И ноты учить. Ненавижу сольфеджио!.. Ты не устала? Я о себе прекрасном могу говорить часами. Не стесняйся заткнуть, если надоел. Хочешь в кафе? В кафе они покупают чай и пирожные, и Фева слушает так, словно он поет, а не нудно рассказывает про несчастное детство. А он не может молчать, когда так слушают, и разливается соловьем. — Меня ставили впереди. В белой рубашечке, в бабочке, как идиота. И я пел «Родные просторы» и «Всех в мире сильней и свободней». Почти четыре года пел. По самые уши наелся. А еще их возили на всякие конкурсы, а иногда на праздники к разным большим людям. Туда, правда, не всем хором, а избранных. Ирика тоже брали пару раз, но он сидел, прилипнув к руководителю хора, и не отходил даже в туалет, и его брать перестали. А в пятнадцать у него стал ломаться голос, и попер рост, и из интерната его попросили. Золотой человек Зара пустила его к себе и устроила в ансамбль к знакомому режиссеру. Танцевать Ирик не умел, но чувство ритма было приличное. И девочки там были хорошие, натаскивали, заботились, научили. — С пятнадцати лет я работал в ансамбле в музыкальном театре, в семнадцать стал там петь. Потом не только там. Ну, и все. Так и пою. А теперь она его явно жалеет. Чего такого страшного он рассказал? — Ты устала? Я надоел? Что-то болит? — Нет. Тебе там было плохо, в твоем интернате? У тебя стало такое лицо, когда ты рассказывал, как будто ты мечтаешь его взорвать. Опа. Да тут, как по минному полю, вообще. Зои учила: за языком следи, за лицом следи, теперь и за мыслями тоже, будь добр, приглядывай. — А ты сейчас, случайно, меня не читала? Она даже краснеет от возмущения: — Нет! Я вообще никогда не… Ну, если только… — Я понял. Пойдем еще погуляем? Остался час. Оставшийся час они мало разговаривают, предпочитая скамейку и — целоваться. Ирик изо всех сил держит руки в приличных местах: на плечах, на спине, на талии. Он помнит, что девушкам важна романтика и надежность, что торопиться нельзя, но сколько у них еще времени? В любой момент она может просто исчезнуть. Его не пустят на Арс, даже начни он петь весь свой детский репертуар, а ее не отпустят сюда. На месте ее начальства он бы точно не отпустил. Ирик нервничает: он не чувствует себя достаточно взрослым и терпеливым для романа в сети. А потом звонит Зои и напоминает про репетицию. — Да, Зои! Я скоро! — Ирик, любовь тебя не накормит, а вот работа — да. *** — Ирик, любовь тебя не накормит, а вот работа — да. Ева старается не подслушивать, но слышит. Зои абсолютно правильно говорит, но все равно хочется ее послать. Хочется и Ирику: вместо медового голоса Зои получает отрывистое «Я в курсе», и он отключается, не прощаясь. Ее, кстати, уже полчаса, как достает Берси. Ну, никакой личной жизни. — Кажется, мне пора. — Мне тоже. Она показывает Ирику комм. На экране — двадцать пропущенных. Это не страшно (если бы срочно была нужна — есть другой номер), но впечатляет. — Ух ты. Тебе пора спасать мир? — Похоже на то. Ирик вызывает такси, провожает ее до посольства. Прощаться не хочется. У нее сегодня был замечательный день. — Ты еще мне напишешь? — Пришли мне свою занятость. — Не нужно. Пиши, когда сможешь, я подвину свое расписание. Ты будешь свободна завтра? Завтра ей нужно будет придумать, как задержаться на 3-СР еще на неделю. Потом заставить Берси убедить в этом руководство. — У тебя послезавтра спектакль на Седьмом. Я могу прийти? *** — Тебе бы самой мозги проверить, деточка! Какие спектакли? Тебя там ищут! Берси орет, но весьма обреченно. Знает: что втемяшется этой красотке в голову — дубинкой не выбьешь. Набаловали ее дома. «Все для Эвочки», а Эвочка встретила принца и слетела с катушек. Была отличница-умница-радость начальства, а теперь что? — С ума сошла? — Там ищут кого-то, не знают, кого. И полно фанаток. На Ирика толпами ходят пятнадцатилетки. Оденусь попроще, не буду краситься. Что я, в театр сходить не могу? — Только через мой труп! Обиделась. Щурится, словно целится. Берси знает, что ему ничто не грозит, но все равно холодок по спине. — А это очень легко устроить. И, знаешь, Берси, чтобы я там не видела никого из посольских и прочих ваших. Это может меня раскрыть. Ты ведь не хочешь стать причиной провала? Я не хочу, чтобы ты влетела в неприятности, дурочка. Но у тебя первая любовь и слишком большая сила. И сейчас тебе кажется, что с тобой ничего не случится. Так всем поначалу кажется, а жизнь учит. И пусть лучше это будет разочарование в мальчике, а не здешнее ФСБ. — А позвоню-ка я Герту. — Не советую. Только покажешь, что не справляешься. Мне, конечно, попадет, но мне и так попадет. А кого-то отправят на астероидный пояс, астероиды сачком ловить. И это буду не я. Герту он звонит все равно, но не жалуется, а объясняет необходимость еще задержаться. А девочку сопровождают две «прочих ваших», которых точно никто не свяжет с посольством и вообще с Арсом. Мама и дочь идут поглазеть на кумира. Дочь подписана на него в сети, а маме давно хотелось сходить в театр. Ирик посылает билет. Точнее, после долгих сомнений он посылает два. Он ведь ничего не знает о Феве. Кроме Берси наверняка есть приятели или подруги. Обычно немногие ходят в театр в одиночку. Но она пишет «второй не нужен», и он подпрыгивает от радости, чуть не падая с декорации. Режиссер орет: — Ирик! Ты, конечно, играешь раздолбая, но — несчастного раздолбая! Убери эту дебильную улыбку с лица, или я тебе уши дверью прижму! Режиссер богичен. Пол-прогона вся труппа развивает его креатив. Ирик сносит подколки, дерганье за уши, прочую веселуху. Его коллеги — прекрасные люди, но знают его давно и привыкли, что Ирик — для стеба, приколов, юмора и битья. А ему нетрудно сделать друзьям приятное, тем более, все они ему помогали, кто чем, когда в жизни случалась жопа. А если кого-то он раздражает, можно просто не подходить близко и поменьше лезть на глаза. *** — Ирик! Ты кому сейчас поешь о любви? Рампе? Партеру? — Нет, Варри. — Вот и смотри на Варри! Привык на своих концертах! — орет режиссер. — При чем тут концерты? — У нас серьезное произведение, а не твой сольник! А ты все время таращишься в зал, как будто там твои девицы визжат! Варри старается не заржать, когда Ирик почти утыкается ей в лицо с воплем «Чем он лучше меня-а-а?», а потом еще и трясет бедняжку за плечи. Режиссер закатывает глаза и машет рукой: — Ладно, дальше. Господи, за что мне это все? «Это все» продолжает лыбиться и, отпев свое, снова втыкается в комм. *** В театре не аншлаг, но довольно людно. Фанатки Ирика угадываются издали: собираются группками, что-то бурно обсуждают, строчат в коммы, фоткаются с цветами и без на фоне афиш. Ева подбирается к ним поближе: одинокая девушка привлечет внимание, а вот группа нет. С одной из таких групп она оказывается рядом в зале. Удачно. Гаснет свет. Ева увлеченно следит за действием. История, простая и трогательная — любовь накануне войны. Ирик играет нелепого друга героя. Он тайно влюблен в героиню, разумеется, не взаимно. В этом спектакле он отвечает за шутки и попадает в глупые ситуации. Пол-спектакля Ева смеется, но когда Ирик поет, признаваясь в любви невесте друга, он настолько пронзителен, что у нее наворачиваются слезы. Его больное «Чем он лучше меня? Я сделаю все, что ты хочешь!», заставляет сжиматься сердце и ненавидеть дурочку, которая отворачивается и уходит. Ева косится на соседок. Девчонки сидят, забыв про коммы и болтовню, и смотрят на сцену с горестным возмущением. Потом он легко превращает трагедию в фарс, веселится на свадьбе, и, никому не сказав, уходит воевать. И, конечно, гибнет. Вернувшийся героем герой вспоминает его за столом, героиня вздыхает. Все танцуют и поют про любовь и мир. История завершается правильно, весело, но Еве уже не смешно. На поклонах Ирика задаривают букетами больше, чем героиню. Коллеги аккуратно стебутся. Кто-то неаккуратно завидует, но в целом все хорошо. Нормальная театральная атмосфера: зависть, особое братство и специфический юмор. Она понимает, что соскучилась по своим, театру, маэстро. На пару секунд ей хочется оказаться дома, но на комм приходит: «Ты тут? Если тут, то сиди на месте, не уходи». Подошедшая девушка спрашивает: — Вы Фева? Идемте, я вас провожу. Все театры мира устроены одинаково. Они идут к гримеркам, и Еву не нужно вести, она все нашла бы сама. У двери их ждет та самая Зои. Она красива. Высокая, голубоглазая блондинка, похожая на модель. Еве она не нравится, но Ирик о ней так тепло говорил. Зои без стука толкает дверь. — Прошу. Гримерка общая, в ней привычный бардак. В углу кто-то роется в тряпках, у зеркала снимает грим актер, игравший героя. Ирик сидит на стуле в одних костюмных штанах и снова пальцами отбивает ритм. Нервничает или недоволен спектаклем? Алая татуировка словно горит на груди, но никого, похоже, не беспокоит. — Привет! — Он срывается со стула, но тут бежать некуда, два шага и дверь. — Как тебе спектакль? — Здорово! — честно отвечает Ева. Герой с интересом рассматривает ее, но его очень удачно кто-то зовет в коридор. Из угла вылезает актер ансамбля, натягивает добытый пиджак, бурчит «всем пока», и выходит за дверь. Зои постукивает носком туфли по полу. — А, ну да! Знакомьтесь, это — Фева, а это — Зои. Зои окидывает ее по-женски проницательным взглядом. Узнала. Мужчины смотрят на грудь и блестки, женщины видят сразу и все. — А мы уже виделись. Спасибо, что вернули костюм. — Мне он не подошел. — А мне показалось, вполне эффектно. Вон, Ирику тоже понравилось. Правда, Ирик? — Девочки, ну вы что? Не ссорьтесь. *** Он так растерян, вон, даже улыбка сползла. Зои становится немного стыдно. Не ожидал от нее? Она и сама от себя не ожидала внезапной свекрови. Если узнает Карла — насмешками со свету сживет. — Что ты, Иричек, мы не ссоримся. Правда, Фева? — Правда, Зои. Осталось чмокнуть друг друга в щечки. Этакая светская жизнь двух гадюк. — Зои — мое все. А еще есть Карла — организатор концертов. Я вас потом познакомлю. Ух ты, у мальчика большие планы. Знакомство с родителями? Ну-ну. — Знаешь, как я ее нашел? Зои фыркает. Хорошо, что Карла не слышит. — Кто кого нашел? — уточняет она. — Ладно, она меня. После первого моего сольника подходит ко мне на служебке дама, выдыхает дым прямо в лицо и говорит: «Концерт классный, организация — говно». Я откашлялся и говорю: «Сделай лучше», она мне «Да не вопрос». И сделала лучше. И делает до сих пор. — Умеешь ты привлекать неординарных людей, — хвалит девица. И за счастливую рожу Ирика Зои готова простить ей костюм и наглость. Впрочем, наглости вроде даже и нет. Но уже одно то, что она тут стоит, а он с нее глаз не сводит, делает Зои стервозной, хотя, по логике и не должно. Зои смотрит выжидающе, но Ирик ее не видит. Он так и стоит, рассматривая свою Феву, а Фева пялится на него. Зои вздыхает. — Ирик, оденься. Или вам уже неактуально? Ирик спохватывается и начинает метаться, потом лезет в ту же кучу, откуда выныривал парень с пиджаком, и, невнятно ругаясь, принимается в ней рыться. Девчонка понимающе смотрит на Зои и улыбается, нисколько не смущена. — Да, чтоб… Да где она… Зои оглядывает гримерку. Вот у нее всегда все понятно — где его костюмы, где балета. А тут просто свалка. Как можно работать в такой обстановке? — Это твое? Девчонка держит ирикову футболку. — А, да, спасибо! Ирик подскакивает к ней со штанами в руках. О посторонних оба явно забыли. Фева уставилась на татуировку, и Зои слегка опасается, что девчонка сейчас ее оближет, и они начнут трахаться прямо здесь. — Ты ее не прячешь? — Зачем? — Ирик пожимает плечами. — Если прячешь, начнут сплетничать, выяснять. А так — есть, и есть. Тем более, как тут спрячешь? Он ныряет головой в ворот, и Зои слегка переводит дух. Ей неловко, словно при ней включили хоум-порно, хотя детки ведут себя смирно, а Ирик не опускает взгляд ниже глаз. Это он-то, норовящий каждой партнерше нырнуть в декольте, или хотя бы поближе прижаться. Зои была уверена, что ему нравятся девушки постарше и пофигуристей, и вдруг — цыпленок, без форм, без модельной внешности, а это несчастье забыло дышать и смотрит, как на цветы. Но она рано выдохнула: Ирик снимает штаны. *** — Тем более, как тут спрячешь? Действительно. При их профессии, на гастролях, в общих гримерках, в перелетах и переездах, нужно быть невидимкой, чтобы чего-то не показать. Актеры относятся к телу, как к инструменту, и не стесняются переодеваться в одной куче. Ева привыкла. Кто будет пялиться на тебя масляным взглядом, прыгая на одной ноге, когда другая застряла в штанине, а ты одновременно смываешь грим, тянешь с себя платье и ищешь упавший под ноги парик, спеша сдать его костюмерам, а рядом кто-то толкается и бьет тебя локтем в бок? Круче только в учебке. Там общие душевые. Но после марш-броска тебя не заинтересует даже голая мисс Галактика, не то, что жилистая сослуживица, которую ты каждый день валяешь по матам, и от которой не раз получал синяки. В общем, романтики ноль, сплошное боевое братство. — Я сейчас, быстро. *** Ирик с трудом стягивает штаны, они неудобные, узкие, плохо снимаются. Зои издает что-то среднее между стоном и матом, и он приходит в себя. — Да, блин! — Иричек, ты возьми себя в руки, тут же девушки. — Извини…те. Зои, впрочем, даже и не думает отворачиваться. Фева сдерживает улыбку и задирает голову к потолку. — Ничего, я привыкла. Ирик быстро одевается, не зная, смеяться ему или плакать. Идиотничать — не привыкать, но теперь Зои ему прохода не даст. А Фева… *** Она привыкла! — То есть, ты привыкла видеть его без штанов? — Зои сдерживает смех и желание оттрепать обоих за уши. — Как много я упустила! Может быть, мне выйти? И этот предатель кивает: — Я бы не возражал. Зои вываливается из гримерки и беззвучно хохочет. От нее кто-то шарахается, и это — последняя капля. Отсмеявшись, Зои достает зеркало, проверить, не потекла ли тушь: дохохоталась до слез. Они выходят за ручку, как первоклассники, оба в приличном виде. Ну, может быть поцеловались пару раз, вон, губы блестят. — Зои, как бы мне сбежать? У служебного входа звезду ждут фанатки. Зои слегка злорадствует: мальчику нынче не до цветов. — Идите на крышу. — Зои достает комм и набирает код. — Я скажу, что у тебя деловая встреча, так что не зависайте в людных местах. Фанклуб обидится. *** На крыше парковка для воздушных такси. Когда они поднимаются, машина уже ждет и оплачена. — К Шахте. После спектакля обычно хочется помолчать. Наверное, это невежливо. Ирик пытается что-то придумать, но Фева берет его за руку и смотрит в окно. Как назло, на площадке людно. Ожидающих проверки человек пять, но, по закону подлости, его узнают и немедленно окружают. Он оглядывается, ища Феву. Она словно привыкла маскироваться: в неприметном балахоне, на голове — капюшон, и встала вплотную к дверям — ниоткуда не подойдешь. На нее оглядываются, пытаются сделать снимок. Но таких — пол-уровня. Лишь бы не сняли лицо. Он отвлекает, как может: позирует, обнимается, двоих даже поцеловал. Они, оказывается, тоже смотрели спектакль. — Почему ты не вышел к фанам? В сети все возмущаются, плачутся, грозятся больше не тратиться на цветы. — У меня деловая встреча, — таинственно поясняет он. — Может быть, будет контракт. Но пока — т-с-с. Они кивают. Он сейчас принял их в тайное общество, в свою банду. Вечером новость разлетится в сети, но сейчас они клянутся молчать. — А это кто? На нахалку цыкают, но вопрос читается во всех взглядах. — Секретарь, надеюсь, будущего продюссера. Он пока не уверен, и, разумеется, не афиширует. Девушки, милые, можно, мы пройдем? Меня уже ждут. Разумеется, его пропускают. Фева умудряется так и не показать лица. В лифте он кладет подбородок ей на макушку, теперь уже без опасений, что ему прилетит. — Ну ты и манипулятор. И мозги всем запудрил, и без очереди пролез. — Они сами пустили. Ты же видела, я не настаивал. — Ага, просто улыбнулся, расцеловал, и они — твои. Она улыбается, но Ирику немного неловко. Действительно, прилично ли целовать поклонниц на глазах у своей девушки? Раньше он с этой проблемой не сталкивался. И ведь не у кого спросить. — Не ревнуй. Они все хорошие, но их слишком много. — И будет еще больше. Ты же ими питаешься. Чем больше любви, тем ты сильней. Теперь она точно смеется, и Ирику от облегчения тоже смешно: — Ты пересмотрела «Вампирских хроник»? — Нет, я почитала, что про тебя пишут. Ты же, оказывается, энергетический вампир и на концертах всех жрешь. А вообще, я просто немного актриса, и знаю, о чем говорю. Как же классно, когда человек шарит в твоей профессии. Не нужно объяснять и оправдываться. А еще Ирик давно ни с кем, кроме Золтана, так душевно не ржал.