Shardes / Осколки

17 августа

Мама снова плачет, сжимая мою руку прохладными ладонями. Доктор Хоуп только что огласил приговор: мне не прожить больше двух месяцев, если не найдётся сердце, которым можно было бы заменить моё нынешнее. Дила-таци-онна-я кардио-мио-патия – я не сразу запомнил мудрёное название своей болезни, объяснение которой до жути простое – мой стучащий движок увеличился слишком сильно, и сокращения сердечной мышцы ослабели, неспособные более качать кровь в полную силу. Надежды практически нет. Сердце – это не почки, которых две, и не печень, от которой можно взять лишь часть. Сердце – это отнятая жизнь донора, тем более, что найти идеальную совместимость в такой короткий срок очень близко к невозможному. Я улыбаюсь, пытаясь успокоить маму, а у самого обратный отсчёт внутри уже тикает. Чёрт, я ведь до ужаса, слишком сильно люблю жить! Люблю свою учёбу по специальности ветеринара, люблю волонтёрство в приюте для собак и кошек, люблю младшего непутёвого братишку четырёх лет с его бесконечными "Почему?" И маму с папой, которым только что сообщили, что их восемнадцатилетнему сыну осталось недолго. – Мама, не плачь, у нас ещё целых два месяца! – глажу её по голове, словно маленькую девочку. – Тэхён... Прости, мой мальчик, это ведь мы тебя должны успокаивать! Ну почему всё так несправедливо? Отец подходит к ней и сжимает в объятиях. У него губы плотно сжаты, и слёз не видно, но в глазах такая боль отсвечивает... Мне сложно представить, каково это – терять ребёнка. Слегка утешает меня лишь то, что я у них не один. Сейчас есть Ким Тэхён и Ким Сокджин, а останется... лишь маленький Сокджини. Уверен, его красивое личико и потрясающая любознательность не дадут родителям погаснуть после того, как на одного сына в семье станет меньше.

17 сентября

Одногруппники часто меня навещают, не дают скучать. Я никому не говорю о своём стремительно сокращающемся оставшемся периоде жизни, – отшучиваюсь, что загремел в больницу с гастритом или геморроем, хоть вряд ли таких пациентов держали бы в кардиологическом отделении. Но мне не нужна их жалость, мне ничья жалость не нужна, ведь я – пока ещё – живой. Мой лучший друг Намджун сегодня вечером даже протащил ко мне в палату Мими, – трёхцветную кошечку из приюта, в которой я души не чаял. – Говорят, что кошки ложатся туда, где болит, и забирают всю негативную энергетику, пропускают её через себя и возвращают лишь солнечное тепло, – говорит Намджун и наблюдает, как Мими, мурча громко и переминаясь с лапки на лапку, в итоге укладывается мне прямо на грудь. – Похоже, это правда. Медбрат Чонгук, с которым мы очень подружились за время моего лакшери-отдыха в этих беззвёздочных апартаментах, округляет и без того огромные глаза, когда заходит в палату и видит мурчащее создание. – Вы с ума сошли! Это строжайше запрещено! Как вы... Если доктор увидит... – и задыхается от всех слов сразу. – Выдохни, Чонгук! Считай это последним подарком умирающему. – смеюсь поначалу, но осекаюсь, понимая, что только что неосторожно произнёс сквозь смех. – Ты умираешь? – мой лучший друг выглядит так, словно его ударили под дых. Он даже не предполагал, что всё настолько серьёзно, да и я поступил не лучшим образом, обманывая близкого человека и заботясь лишь о своих чувствах. – Не то чтобы... Ну да. Так или иначе, мы все умираем, Намджун, просто с разной скоростью. Я – чуть быстрее. – Пожалуй, оставлю вас, – тактично говорит Чонгук. – Но чтобы через десять минут кошки здесь не было! Я показываю ему знак "Ок" пальцами, заговорщицки подмигивая, и возвращаюсь глазами к лучшему другу, которому в данный момент совсем не весело. – Сколько? – коротко спрашивает Джун. – Максимум месяц. Может, чуть меньше. – я теперь серьёзен и искренне раскаиваюсь, что утаивал такое. – Я понимаю, почему ты скрывал. Не надо строить мне свои большие виноватые глаза, Тэхён-а. Знай, что не дождёшься жалости от меня, грёбаный ты идиот. Я лишь... очень расстроен. Правда. Намджун всегда был для меня примером для подражания, образцом мудрости и рассудительности. Казалось, он прожил не девятнадцать, а все триста лет, – настолько хорошо он "читал" людей и, в частности, меня. – Позаботься о моих родителях и братике, прошу. Им будет тяжело... первое время. – я знаю, что могу попросить его о чём угодно, и он выполнит. На него можно положиться во всём. – Ты мог не просить, я всё равно бы это сделал. – всё-таки одна слезинка покидает уголок его правого глаза и оставляет блестящую дорожку на смуглой щеке. – Тээ-хё-наа! – радостный медовый голосок наполняет весь объём палаты, разбивая напряжённость и гнетущую тяжесть печали. – У тебя что тут, кошка!!? – Тсс, Джини, нас поругают из-за тебя! Это секретик! – улыбаюсь младшему брату, счастливый до безумия видеть его. – Ты что, один пришёл? – Папа разговаривает по телефону, а мама ещё на работе! А можно погладить ко-ша-ткуу?! – Можно, но только недолго, ей уже пора в свой домик. – Намджун кивает, понимая намёк. Доктора и правда лучше не сердить, да и Чонгука подставлять за происшествие вовсе не хочется. – Скажи Мими и дяде Джуну "Пока"! – говорю братику, но тот непослушно кривляется, наглаживая кошечку. – Привет! – заливаясь смехом, произносит, глядя на друга. – Ну привет, Ким Сокджин! ТэТэ, я зайду ещё. Пиши, ладно? – Спасибо, Намджун. И... не говори никому, пожалуйста. Я не хочу... – Конечно, я понимаю. – он уходит, потрепав мелкого по затылку и положив тёплую Мими под куртку за пазуху. У меня около сердца тепло, – то ли от кошки, то ли от самых потрясающих людей, окружающих меня в подходящей к концу жизни. – ТэТэ! А ты правда скоро улетишь на небушко? – Кто тебе это сказал? – мой братишка ещё не знает, что такое смерть, и не должен узнать раньше времени. – Ма-ма-па-па. Они сказали, что я не должен сильно грустить. Почему тогда они грустят? Мама плакает по ночам, а папа ходит курить на балкон. – Да, Джини, в разведку с тобой не пойдёшь, ты все тайны выдашь. Я тебе разрешаю чуть-чуть погрустить, но только недолго, хорошо? – Если ты будешь на небе, значит ты – Ангел? – у меня щемит сердце от искренней невинности в голоске брата. – Нет, наверное нет. Но я всегда буду с тобой. Вот тут. – тыкаю ему в грудь пальцем, а потом начинаю щекотать, чтобы его звонкий смех заставил меня не расплакаться. – Привет, Тэхён-а. – папин голос прерывает веселье, звуча надломленно, отрезвляюще. Возвращает в суровую реальность. – Ну как ты? – Я в порядке, папа. Чувствую себя хорошо. /Но если бы не втыкали в меня иголки каждый день, было бы вообще отлично/ – Ты не выглядишь так, как будто... – он не договаривает, потому что поток чувств впервые прорывается сквозь наставленные барьеры. И мой папа, – сильный, непоколебимый, опора и глава семьи, – плачет, закрыв лицо руками. – Папочка, не плачь! – слезает с моей кровати Сокджин и бросается обнимать отца. – ТэТэ сказал, что он всё равно останется вот тут. – и тыкает маленьким пальчиком ему в грудь, повторяя мой жест. – Тэхён, нужно срочно взять твою кровь, – залетает Чонгук в палату, несколько взбудораженный, но сосредоточенный на цели, – направляется прямо ко мне. Руки сжимают иглу и несколько пробирок. – Задирай рукав, действовать нужно быстро. – Что случилось-то? – я настолько привык к боли от медицинского металла, что уколы, забор крови, капельницы и прочие манипуляции стали чем-то вроде привычных действий, как почистить зубы или сходить в туалет. – Не могу сказать. Надо проверить кое-что. – наполняет обе пробирки и убегает куда-то, так ничего и не объяснив. – Нам пора встречать маму с работы. Прости, что так ненадолго зашли. Завтра обязательно придём на подольше. Что я могу ещё для тебя сделать? – папа подходит и берёт меня за руку. – Ты же знаешь, вам не нужно торчать у меня всё время. Не извиняйся. Просто... постарайся быть счастливым, ладно? Это лучшее, что ты можешь мне пообещать. Отец снова роняет слёзы на пол, но кивает, а после берёт Джина на руки и покидает палату. – Пока Тэхёна!!! Я нарисую тебе открытку и принесу завтра! – машет ручкой братик. – Передавайте маме привет! – бросаю я напоследок. Невыносимо, до дрожи в коленках хочется жить. Просто жить и не гадать, сколько ещё подобных встреч отмерено мне Вселенной. Через три с лишним часа взволнованно-радостный доктор Хоуп прерывает мою партию в Овервотч судьбоносной фразой, которая переворачивает всё. – Для тебя нашлось новое сердце, Тэхён. Ты будешь жить. Ноутбук отправляется на тумбочку, – и плевать на понизившийся из-за прерванной игры рейтинг. – Что?! Как? Кто?.. – последний мой вопрос самый важный. Я должен знать, что случилось, и кому я обязан забрезжившему лучу надежды. – Молодой парень попал в ДТП на мотоцикле. У вас идеальная совместимость, мы даже не поверили сначала, что такое может быть. Перепроверили дважды. – А вы не сможете... спасти его? – я должен быть уверен, потому что не могу согласиться, чтобы кого-то убили ради меня. – Его мозг был мёртв ещё до приезда в больницу, но тело смогли запустить. У него прекрасное сердце, Тэхён, и оно будет твоим. – Как его зовут? – еле слышно. – Чимин. Пак Чимин. Ему 22 года. – Можно мне к нему?.. – пока ещё есть время, я должен узнать всё о том человеке, за которого мне придётся жить тоже. Я плакал ночами, жалея себя, но теперь ещё хуже. Он умер несвоевременно, ужасно... Для того, чтобы смог жить я. И если у Судьбы есть свой сценарий и замыслы, то они определённо отвратительны. – Тэхён, ты же понимаешь, что не положено. Но, учитывая обстоятельства... Его мать прилетит только через два дня, больше ни до кого мы дозвониться не смогли. Ты можешь побыть с ним. Но если вдруг приедет кто-то из родственников или друзей, – тебе придётся уйти. Нельзя помешать им справляться с горем. – Я всё понял, спасибо вам!!! Спасибо за всё, доктор Хоуп! Вы и вправду стали моей надеждой. – Жаль, что я не могу быть надеждой для всех, – грустно, с добрыми морщинками у глаз улыбается мужчина, как будто за мгновение постаревший на десять лет. Я только мог представлять, какие чувства разрывают его душу, ведь он собирался подарить одну жизнь ценой другой. – Я не могу спасти всех, но я рад, что смогу спасти тебя. – Вы не виноваты в аварии... – пытаюсь успокоить, хотя у самого кошки на душе скребут. – Я понимаю. Ты прав, прости, что позволил себе откровенность, обычно я не веду себя так с пациентами. Просто ты, признаться честно, какой-то... необычный для меня. Чонгук поставит тебе капельницу и отведёт к Чимину. Помни о правилах. Решая не слушать мою очередную благодарность, он выходит из палаты и направляется в свой кабинет. Я смотрю на свои руки, которые дрожат. Смотрю на фото семьи, висящее у кровати, где все четверо счастливо улыбаются. Похоже, у нас ещё будет возможность повторить эту фотографию. Тысячи возможностей. В отличие от Чимина, который сегодня будет в палате совершенно один. – Нет! – говорю сам себе и мотаю головой, с нетерпением ожидая Чонгука. – Я буду с ним столько, сколько смогу. Он не будет одинок в свои последние дни. ...И вот я стою перед входом в палату, опираясь на стойку с капельницей и не решаясь войти. Там лежит человек, который совсем недавно жил и смеялся. И уж точно не думал о том, что его сердце скоро поселится в каком-то ещё Ким Тэхёне. Вдыхаю глубоко и толкаю дверь свободной рукой. Стараюсь не смотреть, пока не подойду вплотную, и поднимаю глаза, лишь когда боком упираюсь в перила кровати. Он так красив. Словно Ангел, опаливший половину лица при падении, и теперь сладко спящий в объятиях бинтов и белых больничных простыней. Чёрт. Это гораздо тяжелее, чем я думал. Не знаю, сколько по времени я стоял и, застыв, вглядывался в это лицо, стремясь запомнить каждую черту: полные губы с гладкой розовой кожей (не то что мои – шершавые от бесконечной химозы, что в меня тут вливают), опущенные пушистые ресницы, чёрные волосы с вкраплениями рыжих прядей, поблёскивающих на свету, и крошечные ладони... Словно детские, – такие аккуратные и очаровательные. Он просто не может быть плохим человеком. Это невозможно. Тогда почему он? За что, Карма, бессердечная ты сука?! За что ты мстишь этому ангелоподобному человеку? Я беру его за руку, стремясь согреть. Посылаю ему через прикосновение всё тепло и благодарность, на которые способен. – Ты не один. Я здесь, с тобой... Я пробуду с тобой, сколько нужно. Плевать на правила, – осторожно ложусь с ним рядом, чтобы он хоть как-то чувствовал, что я здесь. Доктор сказал, что его мозг мёртв, но душа точно ещё здесь, ведь сердце бьётся. Осторожно, чтобы, не дай Будда, не причинить вред, еле касаясь, провожу пальцами по скуле, – единственному, кроме рук, открытому участку светлой кожи. И начинаю представлять его жизнь. Наверное, он был есть из тех людей, что любит один раз – и навсегда. И его девушка – её просто не может не быть у такого потрясающего человека – наверняка узнает завтра и будет горем убита. И мне придётся уйти, зато рядом с ним будет кто-то более значимый, чем незнакомый парень, который, как стервятник, готовится забрать самое важное, – то, что стучит в груди. Я держу его ладонь в одной руке, а второй продолжаю невесомо гладить по лицу и волосам. Пак Чимин. Пак Чимин. Пак Чимин. Повторяю про себя, а слёзы скатываются на подушку, облегчения, в общем-то, не принося. Так и засыпаю рядом с ним, проваливаясь ненадолго в некое подобие забвения.

18 сентября

Сестра Хана будит меня утром, поглаживая по плечу. – Тэхён, мы тебя обыскались! Пора на процедуры, – её грустный взгляд скользит по моим затёкшим рукам, одна из которых всё ещё держит Чимина за руку. – Звонил его друг. Он приедет скоро, тебе лучше уйти. Прости. Встать удаётся с трудом, – видимо, я так боялся навредить моему хрупкому, и без того донельзя израненому донору, что не шелохнулся на протяжении всей ночи. В глазах темнеет, когда я принимаю вертикальное положение, и я чуть ли не падаю на онемевших ногах. – Тише, Тэхён. Береги себя, тебе ещё надо дожить до операции. – Как думаешь, скоро она? – шепчу свой вопрос. Я ведь даже родителям ещё не сказал о перспективе того, что скоро мою грудную клетку разрежут по центру, распилят рёбра и раздвинут их специальными щипцами. Вытащат моё слишком большое сердце и заменят на совершенно другое. Интересно, стану ли я другим человеком? Определённо да, ведь такие события меняют тебя донельзя, переворачивают всё с ног на голову и выкидывают в абсолютно новую реальность. – Скоро. К сожалению, ему совсем недолго осталось, – кивает на Чимина. – Он очень сильно пострадал, мы не сможем долго поддерживать его тело. Максимум дней пять. Я иду к себе в палату за утренней капельницей, что должен поставить Чонгук. В голове роятся мысли, разные. Становится страшно. А если мы оба умрём в операционной? Если у меня нет даже того обещанного месяца? А если после операции сердце не приживётся? Если-если-если... Через полчаса я возвращаюсь в коридор около палаты Чимина. Сажусь напротив двери, сквозь которую видно часть помещения, и просто смотрю. Из своеобразного транса мыслей меня выводит вибрирующий в кармане телефон. *Мама* – Тэхён-а! Доктор утром позвонил нам. Сказал про сердце, но ведь ты ещё вчера об этом узнал, да? Почему сразу не позвонил нам? Ах, неважно! Я так счастлива, мой мальчик! – Как ты можешь, мама? Разве ты не понимаешь, что человека не станет?! Пусть не меня, но ведь он тоже должен был жить... – Ну успокойся, ТэТэ! В этом нет твоей вины. Лучше подумай о том, что, даже несмотря на несчастный случай, он отчасти будет продолжать жить вместе с тобой! И ты переживёшь с его сердцем столько счастливых моментов, что хватило бы на обе ваши жизни. Ты должен бороться ради вас двоих, – тебя и этого мальчика. – Ма... – Нет, не говори ничего. Знаю, тебе тяжело. Мы приедем вечером, после работы. Сокджин обещал нарисовать тебе огромную открытку! – Пусть лучше... нарисует..Чимину. Мне пора. Я бросаю трубку, потому что в сторону палаты проходят двое. Чонгук в своём сияющем белом халате и темноволосый мужчина во всём чёрном, сжимающий в руках мотоциклетный шлем с всполохами пламени. На его лице такая печаль, какой точно не было у Намджуна, даже когда он узнал о моей скорой (пусть и вроде как отменившейся) смерти. Нет, здесь что-то другое. Может, это его старший брат, а не друг? Чонгук убегает по своим делам, оставляя посетителя дожидаться, видимо, доктора Хоупа. Следующее, что я слышу – стук выпавшего из рук шлема и голос... Похожий на вой, и там боли столько, что в ней, кажется, весь мир можно утопить. Доктор заходит в палату, и двое разговаривают. Отсюда, из коридора, мне видно плохо, но ощущается так, как будто грозовые тучи мигом притягиваются к белокожему лицу мужчины. – Вы лжёте! – он вскакивает на ноги, кричит на врача и начинает смерять шагами маленькую комнатку. – Он не может меня оставить. Он не может не очнуться. Он не знал, ему не сказали по телефону. И то, что для меня стало спасением, для него сейчас, – фактически новость о смерти. И я, словно отдалённого свидетельства мне не достаточно, встаю со скамьи и подбираюсь к палате, останавливаясь почти у самой двери. Мимо меня проходит доктор Хоуп. – Не лезь, Тэхён. Ему сейчас очень тяжело. – Это... брат Чимина? Или друг? – Думаю, больше чем друг. Такую реакцию я наблюдаю много лет. Так разбивается сердце, Тэхён, раскалывается душа. Не только жизнь Чимина подходит к концу, но и вся предыдущая жизнь Мин Юнги. – Я не помешаю, обещаю. Просто постою здесь. Ах, зачем снова эти мысли? Я был прав, – у Чимина есть любимый человек. И он содрогается от слёз сейчас и не хочет верить в происходящее. И мне плевать, что это взрослый мужчина, которого я никак не ожидал увидеть вместо милой, выдуманной мной для Чимина темноволосой девушки. Мин Юнги, – так его зовут. Мне больше никогда не забыть это имя. Сквозь дверь, к которой я стою вплотную, отлично видно поцелуй, что отдаёт прощанием и горечью отчаяния. Я впервые вижу прикосновение губ двух мужчин и теперь могу понять, что он ничем не отличается от "обычного" в моём понимании. Это те же два человека – любящие друг друга до безумия, и теперь разлучённые... уже навечно.

21 сентября

Сегодня это произойдёт. Я написал прощальные письма всем своим близким на случай, если больше не открою глаза, и отдал их Намджуну, заручившись его обещанием не читать без надобности. Каждую ночь я провожу у Чимина, ютясь рядом с ним на неудобной узкой кровати. Я выучил его лицо лучше, чем своё. Я нашёл все его профили в соцсетях, скачал все фотографии себе на телефон, узнал всё, что мог... Единственная фотография с Мин Юнги была подписана "Котик не любит фотографироваться, но шантаж творит чудеса" На фото – счастливо улыбающийся Чимин. У него глаза стали узкими щёлочками, волосы растреплены ветром. А в объятиях он сжимает смешно сморщившего нос Юнги, который, несмотря на наигранное неудовольствие от самого факта селфи, сияет чёрными глазами от любви к своему парню. Юнги больше не приходит в больницу, словно тот поцелуй был его способом сказать "Прощай" Зато прилетела мама Чимина, которая показалась мне пластмассовой куклой без эмоций, – настолько холодно и по-деловому она решала все вопросы с докторами, пока я незаметно был свидетелем происходящего. – Ничего, Чимин, скоро у тебя будет настоящая мама, тёплая. Наша. Она полюбит, – уже любит тебя очень-очень сильно. – шептал я ему в ухо последней ночью перед днём икс. Я вообще много с ним разговаривал. – Ты не одинок, Чимин. Юнги тебя не забыл. Он никогда не сможет, поверь. Я бы не забыл... Он просто... Ему тяжело. И плохо без тебя, невыносимо. Не обижайся на него, прошу. Двадцать первое сентября, и я в ледяной операционной. Мы. Чимин лежит на соседнем столе, пока доктора и ассистенты готовятся объединить наши жизни в одну. – Готов, Тэхён? Встретимся через несколько часов. – я слышу напряжение и улыбку в голосе хирурга, лицо которого скрыто маской, колпаком и какими-то странными очками типа монокля. – Чимин, мне жаль. Я клянусь жить за тебя тоже. – последняя мысль, которая проносится после нескольких вдохов анестезии. По вене тоже, видимо, пускают какое-то вещество. И ласковая темнота окружает меня со всех сторон. Боли больше нет.

***

– Он очнулся, доктор Хоуп! – мамин голос дрожит, но та продолжает уверенно звать после того, как я открыл глаза. – Ма... – боль в груди вышибает меня из состояния бессознательности мгновенно. Словно кто-то бесперебойно молотит мне по рёбрам и сжигает внутренности газовой горелкой. Пульс подскакивает, монитор надо мной разрывается писком, но в груди и без этого стучит отбойным молотком моё новое сердце. Его сердце. – Милый, береги силы. Всё прошло хорошо, но тебе нужно отдыхать! – Юнги! – я совсем не собирался этого произносить, даже не думал. Но имя само сорвалось с моих губ. – Он ещё отходит от наркоза, постарайтесь не волноваться сами и не волновать Тэхёна понапрасну. Он настоящий боец, и сам выбрал жить. Я добавлю ему обезболивающих. – доктор внимательно сверлит взглядом моё лицо. Он, разумеется, слышал то, что я произнёс и знает, кто такой Юнги. – Что вы имеете в виду? – отец напрягся, услышав слова хирурга. – Во время операции случилось осложнение, которое могло стать фатальным. Но такое ощущение, что тело мгновенно приняло пересаженное сердце и ни за что его не отпустит. Доктор приближается, чтобы проверить бинты на моей груди и вколоть в катетер на локте пару кубиков чудодейственно-забирающей физическую боль жидкости. Наклонясь даже чересчур близко, он шепчет так, чтобы услышал только я. – Помни, ты поклялся жить и за него тоже. Сдержи клятву Чимину любой ценой.