Shardes / Осколки

17 сентября.

Чимин верхом на мне восхитителен. Настолько, что от осознания простого, но до грёбано-банальных бабочек в животе факта "Он – мой" каждый раз дыхание перехватывает, а сердце готово выпрыгнуть из груди. Мои пальцы сжимают округлые бёдра, скорее просто для моего удовольствия, чем для удобства, – он сам прекрасно справляется, задавая темп и извиваясь изящно, насаживаясь снова и снова на мой, – стоящий каменно. – Юнги-йааа... – стонет божественным фальцетом, выкручивает маленькими пальчиками свои соски, терзает кожу всё больше, готовясь кончить сладко, уже второй раз за вечер. И я бы рад ему помочь, но он надел кольцо на свой член, чтобы оттянуть оргазм, нарастить мощь, чтобы умолять собственный взбесившийся разум позволить ему излиться на мои грудь и живот. А я так до безумия счастлив быть в нём. И глазами пожирать пластичное тело, словно вылепленное из мрамора руками гениального скульптора. Дыхание сбивается от накрывающего удовольствия, и вокруг всё будто темнеет, но не он. Он сияет ослепительно, от пота блестящий, и пахнет смесью дезодоранта, древесного одеколона и концентрата своих – лишающих воли лично меня – опьяняющих феромонов. Его губы на вкус как кофе с палочкой корицы, что мы пили перед тем, как сорвать друг с друга одежду, и оторваться от этих губ стоит только ради того, чтобы позволить наслаждаться и глазам тоже. Чёрт побери, Мин Юнги! И как такой невзрачный пельмень, как ты, смог отхватить такое сокровище?! Этот вопрос я задаю себе с нашей первой встречи. О, я всё помню. Как меня – двадцативосьмилетнего программиста – прошибло холодным потом при одном взгляде на новенького, сияющего безупречной улыбкой моушн-дизайнера в нашей IT-конторе. Всполохи огненно-рыжего в чёрных волосах, горящий любопытством и неподдельным интересом взгляд, фигура танцовщика, да и движения соответствующие... – Привет, я Чимин! Мне двадцать два, – во время обеденного перерыва он подсел ко мне за столик в офисной кухне. – Можно, я с тобой пообедаю? – Можешь даже трахнуть меня прямо здесь, при всех, – подумал я своим воспалённым сознанием, но вслух сказал, закашлявшись. – Конечно. Я Мин Юнги, приятно познакомиться. Почему он выбрал меня, – загадка до сих пор, но я не упускаю ни одного мгновения, чтобы насладиться временем рядом с ним. Как сейчас, когда он наконец-то стаскивает с себя дурацкое кольцо и позволяет себе кончить, вздувая вены на шее и зажмуриваясь так мило и горячо одновременно... И я кончаю следом – в латекс, находясь внутри и чувствуя, как плотно сжимаются его мышцы, – оргазм всё ещё не выпускает его из плена, а горячая сперма продолжает заливать мне живот. Он ложится рядом, кладёт голову в ложбинку под ключицей. Вытирает салфетками плоды нашего общего удовольствия, стягивает с меня презерватив, закидывает куда-то на пол и обнимает меня тёплой рукой. Идиллия. Я не вижу, но чувствую его улыбку и трепещущие ресницы. – С очередной датой нас, любимый. – шепчет он, поднимая голову и направляя восхищённый взгляд расширившихся зрачков на меня. Доля секунды, и выражение лица ожесточается, когда он понимает. Ну конечно же, я забыл. – Как ты мог?! Снова?! – вскакивает он с кровати и, даже не приняв душ, начинает натягивать на себя бельё, джинсы и футболку. – Чимин, ты же знаешь, у меня плохая память на даты... – И слышать не хочу! Сегодня десять месяцев, как мы вместе! ДЕСЯТЬ, понимаешь? Юбилей! – у него неподдельные слёзы в глазах. Он разочарован, и это самый страшный кошмар для меня. Потому что те месяцы, что мы вместе, были и есть лучшее, что со мной случалось, и я не считаю нужным отслеживать дни, недели, годы, – я хочу просто быть счастливым. Но для Чимина это важно, я знаю. Так что ругаю себя и обещаю на этот раз точно поставить напоминалку в телефоне, чтобы в следующем месяце не облажаться. В который раз. – Прости, прости! Ну куда ты собрался?! Там дождь прошёл, поедешь утром! Останься, прошу. – Это тебе, – достаёт из кармана маленькую коробочку и швыряет в меня. – Мой подарок. Я пошёл. Я бросаюсь ему вдогонку, нагоняя у двери. Он успевает надеть косуху до того, как я прижимаю его к стене, целую, извиняясь, моля о прощении. Он отвечает, двигая губами и языком какое-то время, но отстраняется вскоре. Видно, что уже злится меньше, смягчён, но принципиально не уступает. И он прав, – Чимин слишком часто подстраивается под меня, меняет свои планы и привычки, – мне стоит больше уважать то, что важно для него, даже если это кажется пустяком для меня. – Я слишком обижен сейчас. Позвони мне утром, ладно? И придумай, как будешь извиняться. – уже совсем на ухо шепчет, проводя языком по мочке. Я с облегчением выдыхаю, – у нас всё будет хорошо, просто небольшая ссора. Главное, что он меня не бросает. – Ты же знаешь, я люблю тебя. Люблю, как умею. – признаюсь честно, обнажая полностью душу, что до встречи с ним была чёрствой и неприветливой, но теперь – расцвела. – Знаю. И я тебя тоже, хоть иногда ты невыносим. Он уже спускается с четвёртого этажа по лестнице, и тут я понимаю, что он забыл мотоциклетный шлем. Чёрт возьми. – Чимини! – кричу. – Ты забыл взять шлем! – Ничего, голову проветрю, мне всё равно семь минут тут ехать. – Будь осторожен! – Жду звонка утром! – удаляющийся вниз голос отдаёт гулким эхом в пространстве лестничной клетки. Я – всё ещё голый – возвращаюсь к кровати, на которой лежит красная коробочка, перевязанная лентой. Чувство вины растёт с каждой минутой, и, прежде чем посмотреть подарок, я открываю календарь в телефоне и ставлю напоминалку на семнадцатое число каждого месяца: "Сегодня твой самый счастливый день! Ещё один месяц с Чимином. Не забудь поздравить, дубина!" Пальцы торопятся развязать ленточку, – внутри, в специальную подставку воткнуты три серебряные серёжки-гвоздика, по количеству проколов в моём левом ухе: "J", "🖤" и "Y". Чимин любит Юнги. Или Юнги любит Чимина, – читать с любой стороны. Идеальный подарок для забывчивого, но безумно влюблённого меня. Я тут же вытаскиваю колечки, протираю новые украшения спиртом и вставляю их в ухо. Делаю селфи, чтобы подарок было явно видно, и отправляю ему с текстом: "Perfect". Ответа не получаю, но знаю, что утром в телефонном динамике услышу самый родной голос на планете Земля, а после работы отведу Чимина в его любимое кафе, где подают какао с горками взбитых сливок и всякими сладкими разноцветными присыпками, от которых он приходит в восторг, словно пятилетний ребёнок... А потом мы пойдём к нему, и я позволю ему сделать с собой, что он захочет, вплоть до плетей или его крошечной ладони в моей заднице, и буду кричать от его действий и кончать раз за разом, и стараться, чтобы он кончал ещё больше, пока не простит меня окончательно. С мыслями об этом сажусь писать код, который не успевал закончить вовремя, а после – забываюсь сном, погружаясь в который, я – чуточку с горчинкой, – но всё равно очень-очень счастлив.

18 сентября.

После пробуждения первым делом тянусь пальцами к уху, перебирая новые гвоздики. Улыбаюсь сам себе, потягиваясь и разминая вторую затёкшую руку, – отлежал. Дальше – утренняя рутина: душ, зубы, крем для рук, двойной эспрессо, чтобы продрать глаза и немного разогнать сердце. В гардеробной взгляд блуждает по вешалкам, и в итоге останавливается на чёрной рубашке и рваных джинсах. – Достану кожанку, и буду офигенно смотреться на байке, обнимая Чимина сзади. – говорю сам себе, распутывая пальцами растрепавшиеся пряди волос. Ну всё, пора звонить, он наверняка уже проснулся, – до начала рабочего дня остаётся сорок минут. Надо не забыть взять с собой шлем, чтобы отдать ему. Спускаюсь по лестнице спешно и набираю номер, промахиваясь по кнопкам, но в итоге достигая успеха, – уже не терпится. В этот самый момент мой мир трескается. Пока ещё начинает, но вскоре рушится окончательно. Трубку поднимает неЧимин. – Слушаю. – женский голос печально-вежлив, приветливый максимально, учитывая то, что она незнакомка, и незнакомец для неё – я, в том числе. – Здравствуйте, мне бы Чимина, – я сбит с толку, но намерен разобраться. Может, он оставил где-то телефон? – спрашиваю себя, и тут же понимаю, насколько это маловероятно для человека, чьё второе имя – память. – Он не может... Простите. На дисплее высветилось "Котик". Как я могу к вам обращаться? – Юнги. Мин Юнги. Объясните, что происходит? Где Чимин?! – голос начинает срываться на крик, внутри нарастает чувство беды. И неизбежности. – Юнги, кем вы приходитесь мистеру Паку? – Парень... Ээ, друг. Коллега. Мы очень близки. – Тогда вам лучше подъехать, вам всё объяснят. Хорошо, что вы сами позвонили, – мы не смогли разблокировать его iPhone, а в страховке был указан только телефон матери. Но она сможет прилететь только через два дня, так что будет хорошо, если рядом с Чимином пока побудет кто-то близкий ему. – ЧТО ПРОИСХОДИТ, ВАШУ МАТЬ?!?!!! – я ору в голос, слёзы уже стекают по щекам, обжигая терпкой солью. Чимин ненавидит свою мать, он никогда бы не позволил ей прилететь из Америки в Сеул из-за какого-то пустяка. Значит, дело плохо. – Простите, что сообщаю вам таким образом, по телефону. Чимин разбился на мотоцикле вчера вечером. Вам стоит подъехать в больницу Кенгхи. Спросите в приёмном отделении сестру Хану – это я. Чувствую, как кровь отливает от лица, и мир становится оттенков серого, – пока ещё не окончательно, но краски вокруг тускнеют стремительно. Одна рука судорожно сжимает теперь уже абсолютно бесполезный мотоциклетный шлем. Я не могу дышать. Не могу думать. Я жить расхотел, но верить в услышанное до конца – отказывался. Соберись, Юнги. Нам надо задать всего один вопрос, – возможно, самый главный в этой жизни, но настолько ужасный по своей сути, что кончики пальцев немеют, и язык вслед за ними тоже. – Он... жив, да? – еле слышно, с болезненным выдохом шепчу в трубку. Пауза после моих слов кажется мне невыносимой, вечной. Обезнадёживающей. – Он не умер. Но всё очень плохо. Доктор вам расскажет, я всего лишь медсестра. Приезжайте. Далее в трубке – короткие гудки, которые, кажется, длиннее, чем наше с Чимином счастливое время вместе. Мне не нравится эта её формулировка "не умер", но я отгоняю её возможно-истинное значение куда подальше. Такси летит, как я и просил водителя, по утренним улицам, но всё же неизбежно попадает в пробку в центре. В голове – смерч из мыслей, и ни одной светлой, ни одного лучика... Почему я не почувствовал, что он в беде? Как мог безмятежно спать всю ночь, когда он был в больнице совершенно один? Почему не заставил надеть его этот дебильный шлем? Если бы я не забыл про нашу дату, он бы не уехал... Если-если-если... Время необратимо, как и последствия, с которыми придётся столкнуться уже через несколько минут. Чувствую, что это начало конца. В самобичевании равных мне не было на протяжении всей жизни, и теперь я мог "насладиться" этим вдоволь. Рушить. Обвинять. Располосовывать душу каждой следующей мыслью, формулировкой. А слёзы непрерывны и почти незаметны уже, – кажется, они всегда со мной были, и теперь останутся навечно, пока вся жидкость не покинет тело через глаза, иссушая даже вены... Наконец-то захожу в стеклянные больничные двери приёмного отделения. В нос ударяет едкий запах медикаментов, металлический привкус крови на языке и сладковатый предвестник страшного явления на букву "С". Зубы сжимаются плотнее, сдерживая панику внутри. Хладнокровие нам только снится, но я нужен ему. Медсестра сказала, что он ещё здесь. – Здравствуйте, с вами всё в порядке? Вы к кому? – обращается ко мне молодой медбрат, которому на вид лет семнадцать, хотя столько быть не может, – по-любому, старше. В глазах – забота неподдельная, а смоляные волосы переливаются под холодным люминесцентным светом больничных ламп. – Мне нужна..Хана. – Вы Мин Юнги, верно? Хана сейчас в стационаре, она предупреждала о вас. Я Чон Чонгук, провожу вас в палату, а доктор Хоуп подойдёт через несколько минут, он сейчас заканчивает операцию. Усмехаюсь горько. Доктор с фамилией "Надежда" – это позитивный знак Вселенной или злая насмешка судьбы? Мальчик Чонгук уверенно ведёт меня по лабиринту коридоров, бесчётно открывая-закрывая двери, вежливо кивая персоналу больницы и источая, в целом, ауру призвания, – он здесь как рыба в воде. Подводит меня к очередной закрытой стеклянной – вход к нему. Подходя ближе, понимаю, что вся стена палаты тоже прозрачная, но прикрыта изнутри бежевыми задёрнутыми полосками жалюзи. – Вы можете войти, подождать доктора там. Или здесь, в коридоре, – как вам будет лучше. – медбрат печален, и как будто чего-то не договаривает. – Я хочу к нему. Пожалуйста. – умоляющим взглядом врезаюсь, лишь бы мне позволили. Трубки. Сколько же грёбаных трубок может быть воткнуто в человеческое тело?! Я захожу в палату и смотрю на него слева. Он безмятежен, будто спит, если закрыть глаза на фиксирующий шею воротник, пищащщее медицинское оборудование вокруг, капельницы, аппарат искусственного дыхания и стимуляции сердца и вообще всю эту гнетущую атмосферу реанимации. Ком в горле грозит вот-вот разразиться рыданиями. Мой светлый Чимин... Подхожу ближе, и становится хуже, – осознаю, что правая часть его прекрасного лица плотно покрыта бинтами. Кровь просачивается сквозь белую марлю в некоторых местах, являя собой чудовищную правду, – у него более нет половины лица. Шлем (я всё ещё держал его в руке, оказывается) с глухим стуком падает на пол, выскальзывая из онемевших пальцев. Туда же приземляюсь и я, больше не в силах удерживать боль внутри. Колени не чувствуют удара о плитку, физическая боль кажется ничтожной каплей по сравнению с ревущим океаном, накрывающим сознание и разбитое, – как правая половина любимого лица, – агонизирующее сердце. Мне выть хочется, и я вою, – загнанным зверем, которому не выбраться из капкана сжимающей тоски и чувства вины. Я чувствую смутно тёплые руки, обхватившие мои плечи с боков и помогающие подняться. Безвольной куклой подчиняюсь, вставая с колен, разворачиваюсь и продолжаю глотать всхлипы, утыкаясь в белоснежный халат. Доктор Хоуп – очевидно – похлопывает меня по спине и сочувственно шепчет что-то, не навязываясь и не говоря банальное "Ну успокойтесь". Профессионал. Понимает, что никаким словам сейчас не унять боль от произошедшего. Он усаживает меня на стул, садясь рядом. – Ч..что с ним? Расскажите, что произошло. – запинаясь, прошу, и он с лёгким кивком соглашается поведать мне. – Ваш друг попал в ДТП. Он не был виноват, машина, сбившая его, летела на красный и после произошедшего скрылась. Полиция уже ищет подонка. – Скажите, он бы помог? – я киваю на блестящий чёрный шлем с языками пламени, лежащий на полу. И не знаю, какой ответ больше всего боюсь услышать. – В глобальном плане – нет, разве что лицо бы не пострадало так сильно. Послушайте... – Юнги. – Да, благодарю. Юнги, думаю, вы не совсем ещё поняли всю фатальность ситуации. – Когда он очнётся? Он в коме, да? Мы с ним смотрели Доктора Хауса, я про это знаю. Вы ввели его в искусственную кому, чтобы организм быстрее справился с травмами. Доктор Хоуп улыбнулся с такой печалью в глазах, что внутри всё узлом завязало и холодом прокатилось от макушки до пят. – У Чимина сломан позвоночник в двух местах. Критическую роль сыграло время, – ему не сразу вызвали скорую, так как виновник скрылся. И он слишком долго пролежал с вывернутой шеей, в голову не поступал кислород. – Он не сможет ходить? Это ерунда, я его на руках носить бу... – Мы диагностировали смерть мозга, Юнги. – доктор сделал паузу, чтобы дать мне осознать. – Нет. Мне сказали по телефону, что он жив. – Хана сказала вам, что он не мёртв. Его тело функционирует благодаря всему этому, – он кивнул на оборудование вокруг кровати. – Но в сознание он уже не придёт никогда. – Вы лжёте! – я вскочил на ноги, закричал ему в лицо и стал смерять шагами маленькую комнатку. – Он не может меня оставить. Он не может не очнуться. – Послушайте, Юнги. Я понимаю, что вам тяжело осознать сейчас это событие и поверить. Я оставлю вас одного. Но, если вам станет чуточку легче, то у мистера Пак Чимина было указано в страховке, что он желает стать донором органов в случае, подобном этому. Правда, его почки и печень очень сильно пострадали, мы не сможем их пересадить, но... у него очень сильное сердце. И у нас в больнице есть идеальный реципиент, – это удивительно, потому что подобрать идеальную пару очень и очень сложно, а здесь словно сама Судьба распорядилась так... – Что вы сказали?! – я не верил своим ушам. – Мне должно стать легче? Оттого, что вы используете его, как мешок органов для какого-то левого человека?! – Попробуйте подумать об этом, как о его шансе на вторую жизнь. Его сердце будет продолжать биться. – Пожалуйста, оставьте нас здесь вдвоём. – сквозь зубы выдавливаю я, и врач понимающе хлопает меня по плечу и выходит из палаты. Я собираю все моральные силы, чтобы посмотреть на любимого после всего того, что узнал. – Я люблю тебя, Чимин. – шепчу и наклоняюсь над ним, чтобы легонько коснуться своими еле тёплых, но всё ещё самых прекрасных губ. Кажется, теперь я начинаю понимать. Чувствовать нутром это вязко-поглощающее, не оставляющее выбора, убийственное в своей определённости, – одиночество. Все цвета вокруг, чуть потускневшие после утреннего звонка, ныне исчезают окончательно. Мир вокруг становится монохромным, и даже красная линия сердечного ритма на раздращающе-пищащем мониторе из тёмно-красной обращается в просто серую. Я просил доктора оставить нас здесь вдвоём, но я был один. Чимина больше нет.

17 октября "Сегодня твой самый счастливый день! Ещё один месяц с Чимином. Не забудь поздравить, дубина!"

Открываю глаза, тянусь к телефону и читаю текст уведомления, которое, чёрт побери, я не то чтобы забыл убрать, – мозг просто заблокировал эту информацию. Я никак не ожидал, что будет снова так больно. Казалось, первый предел боли был превышен, когда медбрат Чонгук позвонил сообщить о том, что дата операции по пересадке назначена на двадцать первое сентября. Второй предел, дробящий кровоточащие осколки души, – когда в день операции я всё-таки пошёл в больницу, хотя обещал себе не ходить. В комнате ожидания – соизволившая прилететь госпожа Пак в деловом костюме ровным голосом решала какие-то рабочие вопросы по телефону. И на её лице, чёрт побери, ни слезинки, как будто вовсе не её сын умирает сейчас на операционном столе. – Юнги, правильно? – она, наконец-то, заметила моё присутствие. – Я всё организовала, – церемонию прощания, обед и так далее. Ты же можешь позвать, ну, его друзей, коллег? И я тут подумала... Сможешь забрать его прах и вещи себе? Мне будет неудобно везти это в Америку. Ей. Будет. Неудобно. Я кивнул, не в силах выдавить из себя ни слова для бессердечной женщины. Ещё более бессердечной, чем буквально становящийся Чимин в данный момент. Чонгук вышел из дверей со стороны операционных. – Извлечение прошло успешно, началась пересадка. Чимин скончался, я вам соболезную. О каких уж пределах мы говорим? Так вот, знайте: их нет. И боль, какой бы сильной она не была, сильнее может стать во сто крат. Темнота накрывает мягким обмороком, и я падаю в успевающие подхватить моё тело руки медбрата. Нашатырь приводит меня в чувство, но пронзающие иглы – теперь полноценной и настоящей – смерти Чимина впиваются в сознание снова и снова. – Вы хотите попрощаться... перед кремацией? – осторожно спрашивает мальчик, переводя взгляд то на меня, то на госпожу Пак. Я роняю голову, она пожимает плечами, и через несколько часов нас ведут куда-то, где холодно и рядами стоят металлические каталки с покрытыми белыми простынями телами. Чонгук приоткрывает лишь голову. Но в обескровленной половине лица бело-серого оттенка я едва могу узнать любимого, ещё несколько дней назад сияющего ярче звёзд и источающего неистовое желание жить. Его здесь нет. Давно нет. И я молча покидаю больничный морг, понимая, что по-настоящему попрощался с ним, коснувшись его губ в палате реанимации. Третий предел – забрать горстку пепла в скромной вазе. Гладить снова и снова шершавую керамическую поверхность, уговаривать себя пойти на злостчастный прощальный обед, с которого хочется сбежать и завыть, а после – и вовсе с обрыва сброситься. И сегодня, – спустя ровно месяц с того дня, в который закончился счастливый отсчёт наших дней, я решаю, как и обещал, сделать Чимину подарок. Наверное, он станет последним, как и многое за ушедший месяц, – я отправляюсь на Чеджу. В октябре там уже не так многолюдно, как в пляжный сезон, так что можно будет даже уединиться и вспоминать. Потому что воспоминания – это всё, что мне остаётся. "Твои волосы так похожи на тебя! – сквозь улыбку шептал Чимин, накручивая мои локоны на свои крошечные пальцы. – И что это должно значить? – смеялся я. Тогда я ещё умел это делать. – Непослушные, мягкие и до ужаса приятно пахнут! Их так и хочется всё время трогать." Вздыхаю. Очередной нож микроскопических, но таких важных воспоминаний втыкаю в грудь самому себе, сидя на чёрном песке довольно пустынного пляжа на Чеджу. Пальцы сжимают ёмкость, и замерли, – я всё не решаюсь открыть крышку и сделать то, зачем приехал сюда. – Тебе нужно его отпустить. – так, кажется, говорил Чонгук, который по неизвестной причине уж очень заботился обо мне после встречи в больнице. Оказалось, что он ровесник Чимина, хоть и выглядел намного младше. И его тронула наша история настолько, что он взвалил на себя добровольную ношу в виде попыток восстановления моего душевного равновесия. Как будто это было возможно. – Тебе нужно его отпустить. – он сказал. И я всё же открываю крышку, что ощущается неподъёмной бетонной плитой, и запускаю пальцы в нежный пепел, который ещё совсем недавно был центром моей Вселенной. Сегодня пасмурно, – вдруг замечаю я, потому что небо для меня теперь всегда одинаково бесцветное. Порыв ветра гладит меня по щекам, и треплет волосы, как если бы это делал он. Я поднимаю руку на уровень глаз и сквозь солёную влагу заворожённо наблюдаю, как потоки воздуха подхватывают пепел с моей ладони и уносят его в сторону моря. Туда, где небытие.