Disenchantment

Казуичи знал, каким зрелищем он, должно быть, показался Гандаму. Его волосы рассыпались по спине, плечам и коленям совершенно необузданным, распущенным розовым вихрем. Он был уверен, что его лицо было залито слезами, и он чувствовал, что его глаза опухли в орбитах. Он предположил, что, когда кричал во сне незадолго до пробуждения, то, должно быть, вскрикнул и в реальной жизни, а животновод подошёл к его двери, чтобы посмотреть, что случилось. Изо всех сил стараясь заглушить голос, он издал ещё один сдавленный всхлип при воспоминании о своём сне. Силуэт в дверном проёме внезапно пересёк комнату, по-видимому, оживлённый звуком его плача. Механик удивлённо поднял глаза, когда Гандам сел перед ним на кровати, освещённый молочным светом сумерек, проникающим через его окно. Он вспомнил, что в последний момент отвернулся, не желая, чтобы другой человек увидел его заплаканное лицо, несмотря на то, что животновод почти наверняка знал, что он плачет. — Посмотри на меня, смертный, — Гандам выбрал то же слово, что и всегда, но его тон был необычайно мягким и содержал нотку беспокойства, которую Казуичи никогда раньше не слышал в его голосе. Он неохотно повернулся к собеседнику, хотя по-прежнему отказывался смотреть ему в глаза. — Почему ты плачешь? — механик подскочил от неожиданности вопроса, а потом медленно покачал головой, закусив губу и обхватив руками колени. — Я-я не… плачу, — тщетно ответил он, его голос дрогнул. Он почти чувствовал скептическое выражение лица животновода. — Ты кричал, — сказал ему Гандам сухим тоном, подтверждая прежнюю догадку механика. — Тебе приснился кошмар? — при слове «кошмар» в голове Казуичи промелькнули образы: отец входит в магазин, улыбается, кричит на него в ярости и, наконец, его разрывает на части прямо на глазах механика. — Я… мой папа… — он вздрогнул и замолчал, его зрение затуманилось от слёз. — Мне п-приснилось, что я снова его вижу, и о-он… Он сказал мне, что это всё моя вина, — он содрогнулся, уставившись в пространство широко раскрытыми от ужаса глазами. — Это… это моя вина, да? Я у-убил его. Если бы не я, он был бы жив, — слёзы текли и катились по его щекам, пачкая пижаму крошечными влажными каплями. — Б-было бы лучше, если бы… если бы я никогда не рождался. — Не говори таких глупостей! Казуичи подпрыгнул от неожиданности и вскинул голову, глядя в глаза Гандаму впервые с тех пор, как тот вошёл в коттедж. Выражение его лица было чем-то средним между яростью и страхом, он демонстрировал такие сильные эмоции, что механик на мгновение забыл о сокрушительной вине, которую испытывал всего несколько мгновений назад. Он уставился на животновода, не в силах отвести взгляд от его лица во второй раз. — Глупый смертный! — сплюнул Гандам, его глаза горели. — Ты не знаешь своей ценности! — М-моей… ценности? — в шоке повторил механик, напуганный настойчивостью собеседника. — Ты обладаешь редким даром! Ты один из немногих в этом мире, кто способен общаться со мной на равных. Твоя сила такова, что яд в моих венах не действует на тебя. Твоё существование на этой земле для меня бесценно! Казуичи изумлённо уставился на Гандама, мысленно повторяя его последние слова в голове, чтобы убедиться, что правильно их расслышал. Ему показалось, что он заметил слабый румянец на щеках животновода, но выражение его лица не дрогнуло. Я… бесценен для него? Механик почувствовал слабый намёк на теплоту под своим приступом страха и вины, и он слегка улыбнулся сквозь слёзы. — Гандам… это значит… ты заботишься обо мне? — спросил он, слишком эмоционально истощённый, чтобы смущаться. Щёки животновода залились румянцем, но он свирепо сверкнул глазами, чтобы скрыть смущение. Последовало долгое молчание, пока другой парень, казалось, пытался придумать, что сказать, глядя в сторону с задумчивым выражением. Наконец он вздохнул и закрыл глаза, как будто признавался в том, в чём не хотел признаваться. — …Да. Я-я полагаю, что это так. Казуичи чувствовал себя так, как если бы он стоял в тёмной, холодной пещере, которую внезапно озарил тёплый свет. Он грустно улыбнулся, нерешительно задаваясь вопросом, почему знание того, что Гандам заботится о нём, делает его таким счастливым, хотя он уже знал ответ. Он опустил глаза, и из них снова потекли свежие слёзы. — Я знаю.… это глупо, — тихо признался он. — Мы все делали ужасные вещи, но… Я могу простить всех остальных, но не могу простить себя. Когда я думаю о том, что сделал, я… — его голос дрогнул, и он замолчал, прикусив губу и чувствуя, как острая боль возвращается в грудь. Механик вдруг почувствовал, как ткань коснулась его шеи, и удивлённо поднял глаза, увидев, что Гандам молча обматывает его шарфом. Ошеломлённый молчанием, он сидел неподвижно, когда животновод протянул ему руку, чтобы накинуть конец одежды ему на плечи. Ткань была мягкой и тёплой на ощупь, и он резко вдохнул, когда животновод наклонился, чтобы обернуть её вокруг него. Наступила короткая пауза, когда Казуичи протянул руку, чтобы дотронуться до шарфа, уставившись на другого парня в тихом изумлении. — Шарф тебя успокаивал, не так ли? — спросил Гандам, нахмурив брови. — …Да. Спасибо, — с улыбкой ответил механик. Он прижал шарф к лицу, и в нем закружилась дюжина эмоций. Внезапно этого оказалось слишком много. Чувства, которые Казуичи сдерживал с тех пор, как вспомнил, что был Абсолютным Отчаянием, стресс от того, что его держали вдали от жизни, которую он знал в течение многих лет до прихода в Академию Пика Надежды, шок от того, что его надежды и стремления были полностью разрушены внезапной Трагедией, всё затопило разум механика, как прорвавшаяся плотина. Он зажмурился, его улыбка сменилась мучительной гримасой, и он зарылся лицом в шарф, издав мучительный крик. — К-Казуичи—? — голос Гандама был полон тревоги, но механик не смог сдержать слёзы. Он почувствовал, как его плечи задрожали, когда он открыто заплакал, чувствуя мимолётный всплеск сожаления, что запачкал драгоценный шарф животновода своими слезами. На мгновение в комнате воцарилась полная тишина, если не считать его рыданий. Механик вздрогнул от потрясения, когда рука животновода коснулась его колена, мягко отодвинув его ноги в сторону, чтобы они легли на матрас. Кровать зашуршала, показывая, что другой парень двинулся вперёд, и Казуичи поднял глаза от шарфа как раз вовремя, чтобы увидеть руки Гандама, двигающиеся к нему. Прежде чем он успел спросить, что делает животновод, его внезапно притянули к груди, забинтованные руки крепко обвились вокруг его спины. Он ахнул от удивления, когда его голова столкнулась с верхней частью груди Гандама, но толчок был смягчён шарфом между ними. Некоторое время они сидели неподвижно, пока Казуичи не почувствовал, что эмоции снова овладели им, и он обнял животновода в ответ, всхлипывая в его грудь. — Такой хрупкий смертный, — мягко прокомментировал Гандам, в его оскорблении не было ни капли злобы. Механик обнаружил, что ощущение рук животновода, лежащих на его верхней части спины и затылке, чрезвычайно успокаивает, а грудь другого человека была твёрдой и тёплой. Спокойный голос в уголке его разума сказал ему, что это, вероятно, не то, что обычно делают натуралы, но он отодвинул эти мысли в сторону. Он почувствовал огромное облегчение, когда слёзы, которые он сдерживал в течение нескольких недель, наконец пролились из его глаз, высвобождая всё его сдерживаемое разочарование, вину и ненависть к самому себе, которые он никогда не осознавал, что копил в себе. Гандам начал медленно гладить его по волосам, лаская, как маленького зверька. Он понял, что это ощущение удивительно расслабляет, и его рыдания стали реже, а поток эмоций, наконец, утих. Он почувствовал гулкую вибрацию в груди другого человека и понял, что животновод мурлычет ту же мелодию, которую он бормотал в старом здании отеля после того, как они поймали мышь. Сердце Казуичи перестало биться, и он почувствовал, как странное спокойствие постепенно овладевает им. Он улыбнулся про себя, когда часть его удивилась тому, что Гандам на самом деле наложил на него заклинание. Заклинание, которое заставило его чувствовать себя счастливым и в безопасности в его руках. Он полностью расслабился, когда слёзы наконец прекратились, и наступившая тишина нарушалась только прерывистым сопением. Волна изнеможения захлестнула его, и он прижался к телу животновода, будучи не в силах и не желая покидать его объятия. Он не был полностью уверен, когда заснул, но как только проснулся на следующее утро, то был аккуратно завёрнут в одеяло, и сжимал в руках мягкий, тёплый шарф.